политический смысл. Чубарь есть "заместитель" Молотова в том смысле, что должен раньше или позже вытеснить его. Рудзутак35 и Меж-лаук36, два других заместителя, для этого не годятся: первый опустился и обленился, второй политически слишком незначителен. Во всяком случае Молотов живет под конвоем трех заместителей и размышляет о смертном часе. * * * Нет существа более отвратительного, чем накопляющий мелкий буржуа; никогда не приходилось мне наблюдать этот тип близко, как теперь37. 13 февраля [1935 г.] "Вожди" пролетариата продолжают наперебой демонстрировать перед реакцией свои трусость, гнилость, свою поистине собачью готовность лизать руку, которая занесла над ними хлыст. Первое место занимает, конечно, Блюм. Как великолепно держал себя 10-го народ Парижа! Как спокойно! Как дисциплинированно! Правительство должно было понять, "на чьей стороне были народные симпатии"3*. Фландена обругали в Notre Dame, а мы ни словом не обидели Regnier39. И т. д. Словом: "с нашей сто- роны вам ничто не грозит. Можете ли вы нам отказать в разоружении фашистов?" Но когда же буржуазия уступала тем, со стороны которых ей ничего не грозит? * * * Энгельс, несомненно, одна из лучших, наиболее цельных и благородных по складу натур в галерее больших людей. Воссоздать его образ -- благородная задача и в то же время исторический долг. На Принкипо я работал над книгой о Марксе--Энгельсе, -- предварительные материалы сгорели40. Вряд ли придется снова вернуться к этой теме. Хорошо бы закончить книгу о Ленине41, чтоб перейти к более актуальной работе -- о капитализме распада. Христианство создало образ Христа, чтоб очеловечить неуловимого господа сил и приблизить его к смертным. Рядом с олимпийцем Марксом Энгельс "человечнее", ближе; как они дополняют друг друга;1 вернее: как сознательно Энгельс дополняет собою Маркса, расходует себя на дополнение Маркса, всю свою жизнь, видит в этом свое назначение, находит в этом удовлетворение, -- без тени жертвы, всегда сам по себе, всегда жизнерадостный, всегда выше своей среды и эпохи, с необъятными умственными интересами, с подлинным огнем гениальности в неостывающем очаге мысли. В аспекте повседневности Энгельс чрезвычайно выигрывает рядом с Марксом (причем Маркс ничего не теряет). Помню, я, после чтения переписки М[аркса]--Э [нгельса] в своем военном поезде, высказал Ленину свое восхищение фигурой Энгельса, и именно в том смысле, что на фоне отношений с титаном Марксом верный Фред ничего не теряет, наоборот, выигрывает. Ленин с живостью, я бы сказал с наслаждением, присоединился к этой мысли: он горячо любил Энгельса именно за его органичность и всестороннюю человечность. Помню, мы не без волнения разглядывали вместе портрет юноши Энгельса, открывая в нем те черты, которые так развернулись в течение его дальнейшей жизни. Когда начитаешься прозы Блюмов, Поль-Форов42, Кдшенов, Торезов43 -- наглотаешься микробов мелочности и наглости, пресмыкательства и невежества, нельзя лучше освежить легкие, чем за чтением переписки Маркса и Энгельса, друг с другом и с другими. В эпиграмматической форме намеков и личных характеристик, иногда парадоксальных, но всегда глубоко продуманных и метких -- сколько поучительности, умственной свежести и горного воздуха. Они всегда жили на высотах. 14 февраля [1935 г.] Прогнозы Энгельса всегда оптимистичны. Они нередко опережают действительный ход дальнейшего развития. Мыслимы ли, •однако, вообще исторические прогнозы, которые, по французскому выражению, не сжигали бы некоторые посредствующие этапы? В последнем счете Э[нгельс] всегда прав. То, что он в письмах к Вишневецкой44 говорит о развитии Англии и Соед. Штатов, полностью подтвердилось только в послевоенную эпоху, 40--50 лет спустя, но зато как подтвердилось! Кто из великих людей буржуазии хоть немного предвидел нынешнее положение англо-саксонских стран? Ллойд Джорджи45, Болдвины46, Рузвельты47, не говоря уже о Макдональдах, кажутся и сегодня еще (сегодня даже больше, чем вчера) слепыми щенками рядом со старым, дальновидным Энгельсом. Какой нужно иметь медный лоб всем этим Кейнсам48, чтоб объявлять прогнозы марксизма опровергнутыми. * * * - Насколько могу судить по присланным мне газетам, сталинские лакеи во Франции (Торез и К°) заключили прямой комплот с правыми социал-демократическими вождями для кампании против "троцкистов", начиная с организации молодежи49. Сколько времени Сталин--Бухарин именовали нас "социал-уклоном", а затем социал-фашистами! Несмотря на всю разницу исторической обстановки, блок Блюма--Кашена и их совместная борьба против "троцкизма" удивительно напоминает блок Керенского--Церетели50 (1917 г.) и их травлю большевизма51. Черты сходства -- в ограниченной природе "радикального" мелкого буржуа, в его страхе перед грозной обстановкой, его растерянности при виде ускользающей почвы, в его ненависти к тем, которые вслух характеризуют его и предсказывают ему его судьбу. Разница в том -- и разница, увы, не малая, -- что: а) консервативные рабочие организации (SFIO52, CGT53) играют во Ф[ранции] несравненно большую роль, чем играли в 1917 г. в России; б) большевизм скомпрометирован постыдной карикатурой сталинской партии; в) весь авторитет Совет[ского] гос[ударства] пущен в дело на дезорганизацию и демократизацию пролетарского авангарда. Историческая битва во Франции еще не потеряна. Но фашизм имеет в лице Блюма и лакеев Сталина неоценимых помощников. Торез вывернул наизнанку все доводы, аргументы и методы Тельмана54. Но и вывернутая наизнанку политика сталинизма остается по существу той же. В Германии два аппарата -- соц[иал]-дем [ократический] и [коммунистический] -- своей показной, перекошенной, не соблюдавшей пропорций шарлатанской борьбой отвлекли внимание рабочих от надвигавшейся опасности; во Франции те же два аппарата пришли к соглашению относительно иллюзий, которыми можно отвлекать внимание рабочих от реальности. Результат тот же! * * * Честный, неподкупный, национальный Temps обличает: "Политические машины чаще всего бывают лишь искусственным облаком, за которым скрывается личная заинтересованность"55. Смесь квакера с Тартюфом, но и квакер и Тартюф модернизированы соответственно эпохе Устрика56--Ставиского57. Орган "Comi-te des Forges"58 обличает "les interets particuliers"!59 "Comile des Forges" подчиняет своим интересам всю французскую печать. Ни одна радикальная газета не смеет, например, ничего напечатать. по поводу того фашистского клерикального террора, который царит в госпиталях Comite des Forges против революционных рабочих: в случае уличения их выбрасывают накануне операции. Редактор дем [окрэтической] газеты, радикал-социалист, франкмасон. и пр. отвечает: "Ничего не могу напечатать; в прошлом году за заметку против кого-то из Com [ite] de[s] F[orges] моя газета -- через [агентство] Havas -- была лишена объявлений на 20000 фр." Как же официозу де Венделя60 не обличать "особые интересы" во имя национального блага! В 1925 (или 1924 г.?) Красин61 в качестве советского полпреда во Франции вел переговоры с директором Temps и докладывал о них на зас[едании] Политбюро для получения необходимых директив. Предложения Temps были таковы: а) редакция через известное время посылает в Москву сотрудника, который начинает с критических, но спокойных по тону корреспонденции; б) в передовицах прекращается борьба против СССР; в) еще через неск[олько] месяцев (помнится, шесть) газета начинает вести дружественную СССР линию во внешней политике; г) корреспонденции из Москвы принимают благожелательный характер; д) во второй передовице -- внутренняя политика -- редакция сохраняет полную самостоятельность в критике большевизма; е) сов[етское] пр[авительство] платит Temps миллион франков в год. Красин начал с полумиллиона, дошел до 750 000 (на этом остановились переговоры) и спрашивал теперь Политбюро, идти ли дальше. Вопрос был решен отрицательно, не только ради экономии в валюте, но и по дипломати[ческим] соображениям: на соглашение с Фр[анцией] надежды тогда не было, разумнее было отложить операцию. Кто даст себе труд просмотреть Temps за 1933--34 год, тот увидит, что сделка была реализована полностью, лишь с запозданием на 9 лет*. Никто не поставит в вину советскому пр[ави-тельству] тот факт, что оно покупает буржуазную прессу и стара- * Я затрудняюсь, как уже было оказано, отнести переговоры Красина к 1924 или 1925 году (в Москве я установил бы дату без труда). В 1924 году директором Temps был Emille Herbard, контрагент царского агента Рафаловича63. В 1925 г. Emille'я сменил старик Adrien: такова скромная дань, которую разоблаченный порок уплатил добродетели. Полагаю, что, независимо от даты,. Красин вел переговоры с Emille'ем, но ручаться не могу: в тот период я персональной стороной дела не интересовался, да и сейчас она не имеет значения. Temps есть Temps. Поколения сменяются, подкупность остается. ется при этом не переплатить. Гнусностью является то, что клика Сталина делает буржуазную печать орудием в борьбе против собственной партии. Московские телеграммы Temps по делу Кирова62 представляют самое ядовитое выражение. Давно известно, что "троцкисты" являются "авангардом контрреволюционной буржуазии". Это доказано не столько латвийским консулом64, сколько другими европейскими и американскими консулами, отказывающими мне в визе. Однако незачем выходить из рамок дела Кирова, чтобы определить, как располагаются симпатии (или интересы, что, впрочем, одно и то же) буржуазии. Клевета Сталина на Зиновьева -- Каменева, несмотря на свою явную лживость, была воспроизведена без критики всей французской печатью. Мое фактическое заявление насчет моего незнакомства с "консулом" не было напечатано ни одной "буржуазной газетой во Франции. Особенно поучительна информация Temps. Московский корреспондент несколько раз успокаивал читателей этой газеты заверением, что все группы, которые ныне громит Сталин, стоят влево от него и что нет, следовательно, оснований тревожиться. Тот же корреспондент три раза (!) сообщал по телеграфу, будто консул соглашался передать письма Троцкому, тогда как на самом деле консул выпрашивал такое письмо. Моя сухая фактическая поправка редакцией Temps напечатана не была. Тот же корреспондент превратил Евдокимова65 в "троцкиста", а в одной из позднейших телеграмм говорил о "тройке" (troika) Троцкий--Зиновьев--Каменев, чтобы заставить забыть о "тройке" Сталин--Зиновьев--Каменев. И т. д., без конца. Находчивый журналист, как и ег,о газета, знает что делает. В конце концов Temps выполняет в этой области ту же работу, что и L'Humanite, только осторожнее, умнее, тоньше. Кто из них бескорыстнее, судить нелегко. Думаю все же, что L'Humanite обходится дешевле. * * * 10 октября 1888 г. Энгельс писал в Нью-Йорк: "Во Франции радикалы в правительстве делают из себя дураков больше, чем можно было предположить. В том, что касается рабочих, они отказываются от своей программы полностью и выявляют себя как чистые оппортунисты. Они вытаскивают из огня оппортунистические каштаны и занимаются стиркой грязного белья. Это было бы прекрасно, если б не было Буланже66 и если б массы не загонялись этим, в порядке принуждения, в его объятия"67. Эти строки кажутся написанными для наших дней. В 1934 г. радикалы оказались так же неспособны править Францией, как в 1883, и как тогда, они пригодны лишь на то, чтоб тащить для реакции каштаны из огня. Все это было бы прекрасно, если б налицо была революционная партия. Но ее нет. Хуже того, есть ее отвратительная карикатура. И радикалы гонят массы в сторону фашизма, как полстолетия тому назад в сторону буланжизма. В этих условиях сталинцы заключают с радикалами блок "против фашизма" и навязывают этот блок социалистам, которые даже мечтать не смели о таком подарке. В качестве полудрессированных обезьян сталинцы продолжают и сейчас брюзжать против картели: не парламентские сделки с радикалами, а "Народный фронт"68 против фашизма! Кажется, будто читаешь официоз Ша-рантона69. Парламентская картель с радикалами, как ни преступна она с точки зрения интересов социализма, имеет или имела политический смысл с точки зрения избирательной и парламентской стратегии демократов-реформистов. Но какой смысл может иметь внепарламентский блок с парламентской партией, которая по самой своей социальной структуре не способна к какому бы то ни было внепарламентскому массовому действию: буржуазная верхушка партии боится, как огня, своей собственной массовой базы. Получить раз в четыре года голоса крестьян, мелких торговцев или чиновников -- на это Эррио великодушно согласился. Но двинуть их на открытую борьбу значит вызвать духов, которых он боится гораздо больше, чем фашизма. Так называемый "народный фронт", т. е. блок с радикалами без внепарламентской борьбы, есть самое преступное издевательство над народом, какое только позволяли себе рабочие партии со времени войны, -- а они позволяли себе многое. В то время, как Эррио держит стремя Фландену, а радикальный министр внутренних дел дрессирует полицию на подавление рабочих, сталинцы гримируют радикалов вождями народа, обещая совместно с ними раздавить фашизм, который политически питается, главным образом, фальшью и ложью, радикализма. Разве же это не сумасшедший дом? Если б неизбежная расплата за эти преступления -- и какая страшная расплата! -- пала только на клику сталинских лакеев, наемных авантюристов, бюрократических циников, можно было бы только сказать: поделом! Но беда в том, что расплачиваться придется рабочим. Особенно кошмарным кажется тот факт, что под видом марксизма и большевизма угнетенным массам, ищущим выхода, преподносятся идеи, на борьбе с которыми сложился марксизм и вырос большевизм. Поистине Vernunft wird Unsinn, Wohltat -- Plage!70 Вся серьезная буржуазная печать поддерживает, прикрывает, защищает вооруженные лиги. Буржуазия окончательно прониклась сознанием их необходимости и спасительности. Экономические трудности слишком велики. Революционные возмущения возможны, даже неизбежны. Полиции недостаточно. Пускать в дело войска, особенно при годичном сроке обучения, слишком рискованно: войска могут колебнуться. Что может быть надежнее специально подобранных и натасканных фашистских отрядов? Они не колебнутся и не позволят колебнуться армии. Мудрено ли, что буржуазия обеими руками держится за свои вооруженные лиги? А Блюм просит буржуазное правительство о маленьком одолжении: разоружиться. Только и всего. Изо дня в день Поль-Форы, Веланы--Котурье, Зеромские71 повторяют это глупое и постыдное "требование", которое должно только укреплять уверенность фашистов в своем завтрашнем' дне. Ни один из этих опереточных героев не понимает серьезности положения. Они обречены. Час ночи. Давно я не писал в такой поздний час. Я пробовал уже несколько раз ложиться, но негодование снова поднимало меня. Во время холерных эпидемий темные, запуганные и ожесточенные русские крестьяне убивали врачей, уничтожали лекарства, громили холерные бараки. Разве травля "троцкистов", изгнания, исключения, доносы -- при поддержке части рабочих -- не напоминают бессмысленные конвульсии отчаявшихся крестьян? Но на этот раз дело идет о пролетариате передовых наций. Подстрекателями выступают "вожди" рабочих партий. Громилами -- небольшие отряды. Массы растерянно глядят, как избивают врачей, единственных, которые знают болезнь и знают лекарство. 16 февраля [1935 г.] Temps печатает очень сочувственную телеграмму своего московского корреспондента о новых льготах колхозникам, особенно в области обзаведения собственным крупным и мелким скотом. Подготовляются, видимо, и дальнейшие уступки мелкобуржуазным тенденциям крестьянина. На какой линии удастся удержаться нынешнему отступлению, предсказать пока трудно. Самое отступление, вызванное крупнейшими бюрократическими иллюзиями предшествующего периода, нетрудно было предвидеть заранее. C осени 1929 года Бюллетень рус[ской] оппозиции забил тревогу по поводу авантюристских методов коллективизации. "В ажиотаже несогласованных темпов заложен элемент неизбежного кризиса в ближайшем будущем". Дальнейшее известно: истребление скота, голод 1933 года, несчетное количество жертв, серия политических кризисов. Сейчас отступление идет полным ходом. Именно поэтому Сталин снова вынужден рубить все и всех, кто слева от него. Революция по самой природе своей вынуждена бывает захватить большую область, чем способна удержать: отступления тогда возможны, когда есть откуда отступать. Но этот общий закон вовсе не оправдывает сплошной коллективизации. Ее несообразности были результатом не стихийного напора масс, а ложного расчета бюрократии. Вместо регулирования коллективизации в соответствии с производственно-техническими ресурсами; вместо расширения радиуса коллективизации -- вширь и вглубь, в со- ответствии с показаниями опыта, -- испуганная бюрократия стала гнать испуганного мужика кнутом в колхоз. Эмпиризм и ограниченность Сталина откровеннее всего обнаружились в его комментариях к сплошной коллективизации. Зато отступление совершается ныне без комментариев. Temps, 16 февраля: "Наши парламентарии собираются похоронить экономический либерализм. Неужели они не видят, что* этим готовят и свои собственные похороны и что если суждено умереть экономическим свободам, парламенту непременно придется последовать за ними в могилу?"72 Замечательные слова! Не догадываясь о том, "идеалисты" из-Temps подписываются под одним из важнейших положений марксизма: парламентская демократия есть не что иное, как надстройка над режимом буржуазной конкуренции, стоит и падает вместе с нею. Но это вынужденное заимствование у марксизма делает политическую позицию Temps неизмеримо более сильной, чем позиция социалистов и радикал-социалистов, которые хотят сохранить демократию, дав ей "другое" экономическое содержание. Эти фразеры не понимают, что между политическим режимом и хозяйством отношения такие же, как между консервами и жестяной упаковкой. Вывод: парламентская демократия так же обречена, как и свободная конкуренция. Вопрос лишь в том, кто станет наследником. 17 февраля [1935 г.] Представим себе старого, не лишенного образования и опыта врача, который изо дня в день наблюдает, как знахари и шарлатаны залечивают насмерть близкого ему, старому врачу, человека, которого можно наверняка вылечить при соблюдении элементарных правил медицинской науки. Это и будет приблизительно то состояние, в каком я наблюдаю ныне преступную работу "вождей" французского пролетариата. Самомнение? Нет. Глубокая и несокрушимая уверенность! Жизнь наша здесь очень немногим отличается от тюремного заключения: заперты в доме и во дворе и встречаем людей не чаще, чем на тюремных свиданиях. За последние месяцы завели, правда [радио]аппарат TSF, но это теперь имеется, кажись, и в некоторых тюрьмах, по крайней мере в Америке (во Франции, конечно, нет). Слушаем почти исключительно концерты, которые занимают ныне довольно заметное место в нашем жизненном обиходе. Я слушаю музыку чаще всего поверхностно, за работой (иногда музыка помогает, иногда мешает писать -- в общем, можно сказать, помогает набрасывать мысли, мешает их обрабатывать) . Н[аталья] слушает, как всегда, углубленно и сосредоточенно. Сейчас слушает Римского-Корсакова73. TSF напоминает, как широка и разнообразна жизнь, и в то же время придает этому разнообразию крайне экономное и портативное выражение. Одним словом, аппарат, как нельзя лучше пригодный для тюрьмы. Тюремная обстановка. 18 февраля [1935 г.] В 1926 г., когда Зиновьев и Каменев, после трех с лишним лет совместного со Сталиным заговора против меня, присоединились к оппозиции, они сделали мне ряд нелишних предостережений. -- Вы думаете, Сталин размышляет сейчас над тем, как воз разить вам? -- говорил, примерно, Каменев по поводу моей кри тики политики Сталина--Бухарина--Молотова в Китае, в Англии и пр. -- Вы ошибаетесь. Он думает о том, как вас уничтожить. ? -- Морально, а если возможно, то и физически. Оклеветать, подкинуть военный заговор, а затем, когда почва будет подготов лена, подстроить террористический акт. Сталин ведет войну в другой плоскости, чем вы. Ваше оружие против него недействи тельно74. В другой раз тот же Каменев говорил мне: "Я его (Сталина) слишком хорошо знаю по старой работе, по совместной ссылке, по сотрудничеству в "тройке". Как только мы порвали со Сталиным, мы составили с Зиновьевым нечто вроде завещания, где предупреждаем, что в случае нашей "нечаянной" гибели виновным в ней надлежит считать Сталина. Документ этот хранится в надежном месте. Советую Вам сделать то же самое". Зиновьев говорил мне не без смущения: "Вы думаете, что Сталин не обсуждал вопроса о вашем физическом устранении? Обдумывал и обсуждал. Его останавливала одна и та же мысль: молодежь возложит ответственность лично на него и ответит террористическими актами. Он считал поэтому необходимым рассеять кадры оппозиционной молодежи. Но что отложено, то не потеряно ... Примите необходимые меры". Каменев был, несомненно, прав, когда говорил, что Сталин (как, впрочем, и он сам с Зиновьевым в предшествующий период) вел борьбу в другой плоскости и другим оружием. Но самая возможность такой борьбы была создана тем, что успела сложиться совершенно особая и самостоятельная среда советской бюрократии. Сталин вел борьбу за сосредоточение власти в руках бюрократии, за вытеснение из ее рядов оппозиции; мы же вели борьбу за интересы международной революции, противопоставляя себя этим консерватизму бюрократии и стремлению к покою, довольству, комфорту. При длительном упадке международной революции победа бюрократии, а следовательно, и Сталина, была предопределена. Тот результат, который зеваки и глупцы приписывают личной силе Сталина, по крайней мере его необыкновенной хитрости, был заложен глубоко в динамику исторических сил. Сталин: явился лишь полубессознательным выражением второй главы революции, ее похмелья. Во время нашей жизни в Алма-Ате (Центр[альная] Азия) ко мне явился какой-то советский инженер, якобы по собственной инициативе, якобы лично мне сочувствующий. Он расспрашивал об условиях жизни, огорчался и мимоходом очень осторожно спросил: "Не думаете ли вы, что возможны какие-либо шаги для примирения?" Ясно, что инженер был подослан для того, чтобы пощупать пульс. Я ответил ему в том смысле, что о примирении сейчас не может быть и речи: не потому, что я его не хочу, а потому, что Сталин не может мириться, он вынужден идти до конца по тому пути, на который его поставила бюрократия. Чем это может закончиться? Мокрым делом, -- ответил я, -- ничем иным Сталин кон чить не сможет. Моего посетителя передернуло, он явно не ожидал такого ответа и скоро ушел. Я думаю, что эта беседа сыграла большую роль в отношении решения о высылке меня за границу. Возможно, что Сталин и раньше намечал такой путь, но встречал оппозицию в Политбюро. Теперь у него был сильный аргумент: Т[роцкий] сам заявил, что конфликт дойдет до кровавой развязки. Высылка за границу -- единственный выход! Те выводы, которые Сталин приводил в пользу высылки, были мною в свое время опубликованы в "Бюллетене русской оппозиции". (См.)75 Но как же Сталина не остановила забота о Коминтерне? Несомненно, он недооценил этой опасности. Представление е силе связано для него неразрывно с представлением об аппарате. Он начал полемизировать открыто только тогда, когда последнее слово было обеспечено за ним заранее. Каменев сказал правду: он вел борьбу в другой плоскости. Именно поэтому он недооценил опасности чисто идейной борьбы. 20 февраля [1935 г.] В течение 1924--1928 гг. возраставшая деятельность Сталина и его помощников направлялась против моего секретариата. Им казалось, что мой маленький "аппарат" является источником всякого зла. Я не скоро понял причины почти суеверного страха по отношению к небольшой (пять--шесть человек) группе моих сотрудников. Высокие сановники, которым их секретари составляли речи и статьи, всерьез воображали, что могут разоружить противника, лишив его "канцелярии". О трагической судьбе своих сотрудников я рассказал в свое время в печати: Глазман76 дове- ден по самоубийства, Бутов умер в тюрьме ГПУ, Блюмкин77 расстрелян, Сермукс и Познанский -- в ссылке. Сталин не предвидел, что я смогу без "секретариата" вести систематическую литературную работу, которая, в свою очередь, может оказать содействие созданию нового "аппарата". Даже и очень умные бюрократы отличаются в известных вопросах невероятной ограниченностью! Годы новой эмиграции, заполненные литературной работой и перепиской, создали тысячи сознательных и активных единомышленников в разных странах и частях света. Борьба за Четвертый Интернационал78 бьет рикошетом по советской бюрократии. Отсюда -- новая полоса длительного перерыва -- кампания против троцкизма. Сталин сейчас дорого бы дал, чтобы повернуть назад решение о высылке меня за границу: как заманчиво было бы поставить "показательный" процесс. Но прошлого не возвратишь. Приходится искать путей .. . помимо процесса. Разумеется, Сталин ищет их (в духе предупреждений Каменева--Зиновьева). Но опасность разоблачения слишком велика: недоверие рабочих Запада к махинациям Сталина могло только усилиться со времени дела Кирова. К террористическому акту (вернее всего, при содействии белых организаций, где у ГПУ много своих агентов, или при помощи франц[узских] фашистов, к которым дорогу найти нетрудно) Сталин наверняка прибегнет в двух случаях: если надвинется война или если его собственное положение крайне ухудшится. Может, конечно, найтись и третий случай, и четвертый... Затрудняюсь сказать, насколько сильный удар нанес бы такого рода террористический акт Четвертому Интернационалу; но на Третьем он во всяком случае поставил бы крест .. . Поживем -- увидим. Не мы, так другие. * * * Раковский милостиво допускается на торжественные собрания и рауты с иностранными послами и буржуазными журналистами. Одним крупным революционером меньше, одним мелким чиновником больше! * * * Жиромский79 хочет объединиться со Сталиным. Otto Bauer80,, как пишут, собирается в Москву. И то, и другое вполне объяснимо. Все перепуганные оппортунисты Второго Интернационала должны тяготеть ныне к советской бюрократии. Им не удалось приспособиться к рабочему государству. Суть их природы -- приспособление, склонение перед силой. Революции они никогда не сделают. Нужен новый отбор, новое воспитание, новый закал, -- новое поколение. 6 марта [1935 г.] Больше двух недель, как я не прикасался к дневнику: нездоровье и спешная работа. Последний Conseil national81 французс-кой социалистической партии свидетельствует о силе давления, под которым находится парламентская верхушка. Леон Блюм признал, что в Туре, в 1920 г.82, он не вполне правильно понимал проблему завоевания власти, когда считал, что раньше должны быть созданы условия социализации, а затем ... но зачем после этого бороться за власть, если "условия социализации" можно создать и без нее. Или Б [люм] имеет в виду экономические, а не политические условия? Но эти условия не создаются, а разрушаются затяжной борьбой за власть: капитализм не развивается, а загнивает. Б [люм] не понимает положения и сейчас, после отказа от своих турских взглядов. К революционной борьбе за власть мы вынуждены, по его словам, не общим состоянием капитализма, а угрозой со стороны фашистов, которые выступают у него не как продукт разложения капитализма, а как внешняя опасность, ставящая под удар мирную социализацию демократии (старая иллюзия Жореса)83. Если вожди буржуазии слепы по отношению к законам упа-дочного капитализма, то это понятно: умирающий не хочет и не может отдавать себе отчет в этапах собственного умирания. Но слепота Блюма и К° ... она, пожалуй, лучше всего доказывает, что эти господа являются не авангардом пролетариата, а лишь левым и наиболее перепуганным флангом буржуазии. После мировой войны Блюм считал (да и сейчас, по существу, считает), что условия для социализма еще не готовы. Какими же наивными мечтателями были Маркс и Энгельс, которые во вторую половину XIX столетия ждали соц[иалистической] революции и готовились к ней! Для Б[люм]а существует (поскольку для него вообще что-ли-бо существует в этой области) какая-то абсолютная экономическая "зрелость" общества для социализма, которая определяется сама собою, одними своими объективными признаками. Против этого механически-фаталист[ского] представления я вел борьбу уже в 1905 г. (см. "Итоги и перспективы"). После того произошла Октябрьская революция (если не говорить обо всем осталь-ном!), а эти парламентские верхогляды ничему не научились! 7 марта [1935 г.] В протоколах объединенного июль-августовского пленума ЦК и ЦКК за 1927 г. (кажется, именно в этих протоколах) можно прочитать (кому эти секретные протоколы доступны) особое заявление М. Ульяновой84 в защиту Сталина. Суть заявления та-кова: 1) Ленин порвал незадолго до второго удара личные отно- шения со Сталиным по чисто личному поводу; 2) если б Ленин не ценил Сталина как революционера, он не обратился бы к нему с просьбой о такой услуге, какой можно ждать только от настоящего революционера. В заявлении есть сознательная недосказанность, связанная с одним очень острым эпизодом. Я хочу его здесь записать. Сперва об М. И. Ульяновой, младшей сестре Ленина, по-домашнему "Маняше". Старая дева, сдержанная, упорная, она всю силу своей неизрасходованной любви сосредоточила на брате Владимире. При жизни его она оставалась совершенно в тени: никто не говорил о ней. В уходе за В. И. она соперничала с Н. К. Крупской85. После смерти его она выступила на свет, вернее сказать, ее заставили выступить. Ульянова по редакции "Правды" (она была секретарем газеты) была тесно связана с Бухариным, находилась под его влиянием и вслед за ним втянута в борьбу против оппозиции. Ревность Ульяновой началась, помимо ее ограниченности и фанатизма, еще соперничеством с Крупской, которая долго и упорно сопротивлялась кривить душой. В этот период Ульянова стала выступать на партийных собраниях, писать воспоминания и пр., и надо сказать, что никто из близких Ленину лиц не обнаружил столько непонимания, как эта беззаветно ему преданная сестра. В начале 1926 г. Крупская (хотя и ненадолго) окончательно связалась с оппозицией (через группу Зиновьева--Каменева). Именно в это время фракция Сталина--Бухарина всячески приподнимала, в противовес Крупской, значение и роль М. Ульяновой. В моей автобиографии86 рассказано, как Сталин старался изолировать Ленина во второй период его болезни (до второго удара). Он рассчитывал на то, что Ленин уже не поднимется, и стремился изо всех сил помешать ему подать свой голос письменно. (Так, он пытался помешать напечатанию статьи Ленина об организации Центр[альной] Конт [рольной] Комис [сии] для борьбы с бюрократизмом, т. е. прежде всего с фракцией Сталина). Крупская являлась для больного Ленина главным источником информации. Сталин стал преследовать Крупскую, притом в самой грубой форме. Именно на этой почве и произошел конфликт. В начале марта (кажись, 5-го) 1923 года Ленин написал (продиктовал) письмо Сталину о разрыве с ним всяких личных и товарищеских отношений. Основа конфликта имела, таким образом, совершенно не личный характер, да у Ленина и не могла быть личной .. . Какую же просьбу Ленина имела в виду Ульянова в своем письменном заявлении? Когда Ленин почувствовал себя снова хуже, в феврале или в самые первые дни марта, он вызвал Сталина и обратился к нему с настойчивой просьбой: доставить ему яду. Боясь снова лишиться речи и стать игрушкой в руках врачей, Ленин хотел сам остаться хозяином своей дальнейшей судьбы87. Недаром он в свое время одобрял Лафарга88, который предпочел добровольно "jon the majority"89, чем жить инвалидом. М. Ульянова писала: "С такой просьбой можно было обратиться только к революционеру" ... Что Ленин считал Сталина твердым революционером, это совершенно неоспоримо. Но одного этого было бы недостаточно для обращения к нему с такой исключительной просьбой. Ленин, очевидно, должен был считать, что Сталин есть тот из руководящих революционеров, который не откажет ему в яде. Нельзя забывать, что обращение с этой просьбой произошло за несколько дней до окончательного разрыва. Ленин знал Сталина, его замыслы и планы, его обращение с Крупской, все его действия, рассчитанные на то, что Ленину не удастся подняться. В этих условиях Ленин обратился к Сталину за ядом. Возможно, что в этом месте -- помимо главной цели-- была и проверка Сталина, и проверка натянутого оптимизма врачей. Так или иначе, Сталин не выполнил просьбы, а передал "о ней в Политбюро. Все запротестовали (врачи еще продолжали обнадеживать), Сталин отмалчивался ... В 1926 г. Крупская передала мне отзыв Ленина о Сталине: "У него нет самой элементарной человеческой честности". В завещании выражена, в сущности, та же самая мысль, только осторожнее. То, что было тогда в зародыше, только теперь развернулось полностью. Ложь, фальсификация, подделка, судебная амальгама приняли небывалые еще в истории размеры и, как показывает дело Кирова, непосредственно угрожают сталинскому режиму. 9 марта [1935 г.] Роман Алексея Толстого90 "Петр Первый" есть произведение замечательное -- по непосредственности ощущения русской старины. Это, конечно, не "пролетарская литература", -- А. Толстой целиком взращен на старой русской литературе, да и на мировой, разумеется. Но несомненно, что именно революция -- по закону контраста -- научила его (не его одного) с особой остротой чувствовать русскую старину, с ее своеобычностью, неподвижной, дикой, неумытой. Она научила его чему-то большему: за идеологическими представлениями, фантазиями, суевериями находить простые жизненные интересы отдельных социальных групп и их социальных представителей. А. Толстой с большой художественной проницательностью раскрывает материальную подоплеку идейных конфликтов петровской России. Реализм индивидуальной психологии возвышается благодаря этому до социального реализма. Это несомненное завоевание революции как непосредственного опыта и марксизма как доктрины. Mauriac91 -- фран[цузский] романист, которого я не знаю, "академик", что его плохо рекомендует -- писал или говорил недавно: мы признаем СССР, когда он создаст новый роман, стоящий на уровне Толстого92 и Достоевского93. Mauriac, видимо, -противопоставлял этот художественный идеалистический крите- рий марксистскому, производственному, материалистическому. На самом деле противоречия тут нет. В предисловии к своей книге "Литература и революция" я писал лет 12 тому назад: "Успешное разрешение элементарных .. .94 В этом смысле развитие искусства есть высшая проверка жизненности и значительности каждой эпохи". Роман А. Толстого ни в каком случае нельзя, однако, еще выставить как "цветок" новой эпохи. Выше уже сказано, почему. Те же романы, которые официально причисляются к "пролетарскому искусству" (в период полной ликвидации классов!), совершенно еще лишены художественного значения. В этом, конечно, нет ничего "пугающего". Для того, чтоб полный переворот всех социальных основ, нравов и понятий привел к художественной кристаллизации по новым осям, нужно время. Искусство всегда идет в обозе новой эпохи. А большое искусство -- роман -- особенно тяжеловесно. Что нового большого искусства еще нет, это факт вполне естественный, пугать он, как сказано, не должен и не может. Но могут испугать отвратительные подделки под новое искусство по приказу бюрократии. Противоречие, фальшь и невежество нынешнего "советского" бонапартизма, пытающегося безвозбранно командовать над искусством, исключают возможность какого бы то ни было художественного творчества, первым условием которого является искренность. Старый инженер может еще нехотя строить турбину -- она будет не первоклассной, именно потому, что сделана нехотя, но свою службу сослужит. Нельзя, однако, нехотя написать поэму. А. Толстой, не случа[йно] отступил к концу XVII -- началу XVIII века, чтоб иметь необходимую художественную свободу. 10 [марта 1935 г.] Просмотрел внимательно документы экономического плана CGT. Какое убожество мысли, прикрытое спешной бюрократической напыщенностью! И какая унизительная трусость перед хозяевами. Эти реформаторы обращаются не к рабочим с целью поднять их на ноги для осуществления своего плана, а к хозяевам с целью убедить их, что план имеет, в сущности, консервативный характер. На деле никакого "плана" нет, ибо хозяйственный план, в серьезном смысле слова, предполагает не алгебраические формулы, а определенные арифметические величины. Об этом нет, конечно, и речи: чтоб составить такой план, надо быть хозяином, т. е. иметь в своих руках все основные элементы хозяйства: это доступно только победоносному пролетариату, создавшему свое государство. Но и алгебраические формулы Жуо95 и К0 должны бы прямо-таки поражать своей бессодержательностью и двусмысленностью, если б не знать заранее, что эти господа озабочены одним: отвлечь внимание рабочих от банкротства синдикального реформизма. 18 марта [1935 г.] Вот уже скоро год, как мы подверглись атаке власти в Бар-бизоне96. Это было самое комичное qui pro quo97, какое только можно себе представить. Операцией руководил Monseiur le pro-cureur de la Republique из Melun98 -- высокая особа из мира юстиции, -- в сопровождении судебного следователя, greffier99, пишущего от руки комиссара, Surete generale, сыщиков, жандармов, полицейских, в числе нескольких десятков. Честный Benno100, "mo-losse"101, разрывался на цепи, Stela102 вторила ему из-за дома. Прокурор заявил мне, что вся эта армия прибыла по поводу... украденного мотоцикла.