Л.Троцкий. Завещание Ленина
---------------------------------------------------------------
Публикация: Ю. Фельштинский
Email: y.felshtinsky@verizon.net
Date: 31 Mar 2004
---------------------------------------------------------------
Публикация
Ю. Фельштинского
6(475)*90 ГОРИЗОНТ
Общественно-политический ежемесячник
РЕДАКЦИОННАЯ
КОЛЛЕГИЯ!
Ё. Ефимов
(ответственный
редактор),
И. Бестужев-Лада,
A. Гангнус,
B. Пекшее,
А. Рубинов,
К. Столяров,
А. Тагильцев,
А. Ястребов
НАД НОМЕРОМ
РАБОТАЛИ:
М. Каро,
И. Красотова,
Л. Кузнецов,
художественный
редактор
И. Лопатина,
технический
редактор
М.Гречнева
фото
А. Кондратьева
Рукописи не рецензируются и на возвращаются.
Сдано в набор 27.04.90.
Подписано к печати 05.06.90.
Л22098. Формат 84Х108'/и.
Бумага газетная. Гар
нитуры "Литературная"
и "}Курнально-рубленая".
Печать высокая. Усл. печ.
л. 3,57. Усл. кр.-отт. 4,62.
Уч.-изд. л. 6,16. Тираж
100 000 экз. Заказ 796.
Цена 15 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени издвтельст-во "Московский рабочий".
101854, ГСП, Москва, Центр, Чистопрудный бульвар, 8.
Ордена Ленина типогра
фия "Красный пролета
рий". 103473, Москва,
И-473, Краснопролетар-
ская, 16.
СОДЕРЖАНИЕ
Перестройка: дела, проблемы, люди
Андрей Нуйкин. "А У НАС ЗАТО..."
Из редакционной почты
16
МИЛОСЕРДИЕ И ЛЮДОЕДСТВО
Дискуссионный клуб
Леонид Баткин. ЕЩЕ ОДИН ОБЕС
КУРАЖИВАЮЩИЙ УСПЕХ 19
Москва и москвичи
Александр Орлов, ЩЕРБАТОЕ ЛИ
ЦО СТОЛИЦЫ 31
Страницы истории
Лев Троцкий. ЗАВЕЩАНИЕ ЛЕНИ
НА. Публикация Юрия Фельштин
ского 35
Литература и искусство
Сергей Юрьенен. ЗИМНИЙ ДВО
РЕЦ. ГАРНИЗОН У ЗАПАДНЫХ ГРА
НИЦ. Рассказы 54
На вкладке: работы с выставки российского плаката "От Челюскинской до
Байкала",
. 0301020800--57 М172|03|--90
Без объявл.
© Издательство "Московский рабочий", "Горизонт", 1990
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
Лев Троцкий ЗАВЕЩАНИЕ ЛЕНИНА
Предлагаем вниманию читателей весьма, на наш взгляд, выразительный
документ -- неизвестную статью Л. Троцкого.
С момента своей высылки за пределы СССР, последовавшей в феврале 1929
года, Троцкий буквально не выпускал из рук пера, продолжая борьбу против
выславшего его Сталина. Он издавал журнал, публиковал книги, заваливал
прессу статьями, заявлениями, интервью, вел обширную переписку со своими
сторонниками во многих странах мира.
Статья "Завещание Ленина", написанная Троцким в декабре 1932 года, не
составила исключения из привычного для него жанра партийной полемики. Однако
содержание статьи не замкнуто на самом завещании Ленина. "Завещание", о
котором Троцкий решил вспомнить спустя десять лет после его написания
Лениным, было лишь очередным поводом для продолжения борьбы против Сталина.
Поэтому название статьи в известной степени уже ее содержания.
С первого дня борьбы за власть между Троцким и различными группами
Политбюро, в которые, однако, всегда входил Сталин, Троцкий апеллировал к
Ленину, уже мертвому, но канонизированному всеми соперничающими группами как
символ истинного большевизма. Троцкий в этом отноше-
нии был честен. У него было не мень-ше основании считать себя первым
претендентом на ленинское наследство, чем у Сталина.
В последние месяцы своей жизни Ленин действительно "простил" Троц-кому
его отклонения от ленинизма и откровенно предложил заключить блок против
Сталина, с которым у Ленина во время его болезни отношения резко
испортились. Но именно в 1923 году, когда на сторону Троцкого стал умирающий
Ленин, Сталин ответил на это укреплением своих позиций в партийном аппарате.
В конечном счете Троц-кий был побежден.
Остаток своей жизни Троцкий доказывал всем и всегда, когда это было
возможно, что Сталин -- не настоящий ленинец, а настоящий -- он, Троцкий.
Ему нельзя отказать в правомерности этого заявления, но лишь наполовину:
Сталин был последовательным большевиком не в меньшей степени, чем Троцкий.
Но они были последовательны по-разному: Троцкий делал упор на революционную
догму, Сталин полагался на реальную силу и власть...
Редакция благодарит сотрудника Гуверовского института при Стэнфордском
университете Юрия ФЕЛЬШТИНСКОГО, обнаружившего эту статью в Архиве Троцкого
(США), за любезное согласие опубликовать ее на страницах "Горизонта",
Школа чистого психологизма
Послевоенная эпоха ввела в широкий оборот психологическую биографию,
которую мастера этого рода нередко совершенно вырывают из общества. Основной
пружиной истории оказывается абстракция личности. Деятельность
"политического животного", как гениально определил человека Аристотель,
разлагается на личные страсти и инстинкты.
Слова об абстрактной личности могут показаться абсурдом. Не являются ли
на самом деле абстрактными сверхличные силы истории? И что может быть
конкретнее живого человека? Однако мы настаиваем на своем. Если очистить
личность, хотя бы и самую гениальную, от содержания, которое вносится в нее
средой, нацией, эпохой, классом, кругом, семьей, то останется пустой
автомат, психофизический ро-
бот, объект естественных, но не социальных и не гуманитарных наук.
Причины ухода от истории и общества надо, как всегда, искать в
истории и обществе. Два десятилетия войн, революций и кризисов силь
но потрепали суверенную человеческую личность. То, что хочет полу
чить значение на весах современной истории, должно измеряться не
менее чем семизначными числами. Обиженная личность ищет реванша.
Не зная, как ей справиться с разнуздавшимся обществом, она повора
чивается к нему спиною. Неспособная объяснить себя через историче
ский процесс, она пытается объяснить историю изнутри себя самой.
Так индусские философы строили универсальные системы, созерцая
собственный пупок.
Влияние Фрейда на новую биографическую школу неоспоримо, но
поверхностно. По существу, салонные психологи склоняются к беллетристической
безответственности. Они пользуются не столько методом Фрейда, сколько его
терминами, и не столько для анализа, сколько для литературного украшения.
В последних своих работах Эмиль Людвиг, наиболее популярный
представитель этого жанра, сделал новый шаг по избранному пути: изучение
жизни и деятельности героя он заменил диалогом. За ответами политика на
поставленные ему вопросы, за его интонациями и гримасами писатель открывает
его действительные побуждения. Беседа превращается почти в исповедь.
По технике своей новый подход Людвига к герою напоминает подход Фрейда
к пациенту: дело идет о том, чтоб вывести личность на чистую воду при ее
собственном содействии. Но при внешнем сходстве, какая разница по существу!
Плодотворность работ Фрейда достигается ценою героического разрыва со
всякими условностями. Великий психоаналитик беспощаден. За работой он похож
на хирурга, почти на мясника с засученными рукавами. Чего-чего, а
дипломатичности в его технике нет и на сотую процента. Фрейда меньше всего
заботят престиж пациента, соображения хорошего тона, всякая вообще фальшь и
мишура. Именно поэтому он может вести свой диалог не иначе, как с глазу на
глаз, без секретарей и стенографов, за дверью, обитой войлоком.
Иное дело Людвиг. Он вступает в беседу с Муссолини или со Сталиным,
чтобы представить миру аутентичный портрет их души. Но беседа ведется по
заранее согласованной программе. Каждое слово стенографируется.
Высокопоставленные пациенты достаточно хорошо понимают, что может служить им
на пользу, а что во вред. Писатель достаточно опытен, чтобы различать
риторические уловки, и достаточно учтив, чтоб не замечать их.
Развертывающийся в этих условиях диалог если и похож на исповедь, то на
такую, которая инсценируется для звукового фильма.
Эмиль Людвиг пользуется каждым поводом, чтобы заявить: "Я ничего не
понимаю в политике". Это должно означать: я стою выше политики. На самом
деле это лишь форма профессионального нейтралитета или, если сделать
по-заимствованье у Фрейда, та внутренняя цензура, которая облегчает
психологу ее политическую функцию. Так дипломаты не вмешиваются во
внутреннюю жизнь страны, пред правительством которой они аккредитованы, что,
впрочем, не мешает им при случае поддерживать заговоры и финансировать
террористические акты.
Один и тот же человек в разных условиях развивает разные стороны своей
личности. Сколько Аристотелей пасут свиней и сколько свинопасов носят на
голове корону! Между тем Людвиг даже противоречия между большевизмом и
фашизмом без труда растворяет в индивидуальной психологии. Столь
тенденциозный "нейтралитет" не проходит безнаказанно и для самого
проницательного психолога. Порвав с социальной обусловленностью
человеческого сознанья, он вступает в царство субъективного произвола.
"Душа" не имеет трех измерений и потому не способна на сопротивление,
которое свойственно всем другим материалам. Писатель теряет вкус к изучению
фактов и документов. К чему серые достоверности, когда их можно заменить
яркими догадками?
В работе о Сталине, как и в книге о Муссолини, Людвиг остается "вне
политики". Это нисколько не мешает его работам являться орудием политики.
Чьей? В одном случае -- Муссолини, в другом -- Сталина и его группы. Природа
не терпит пустоты. Если Людвиг не занимается политикой, то это не значит,
что политика не занимается Людвигом.
В момент выхода моей Автобиографии1, около трех лет тому
назад,
1 Троцкий Л, Моя жизнь; Опыт автобиографии, Т, 1--2. Берлин:
Гранит. 1930.-- Ю. Ф,
официальный советский историк Покровский1, ныне уже
покойный, писал: необходимо немедленно ответить на эту книгу, засадить за
работу молодых ученых, опровергнуть все, что подлежит опровержению и проч.
Но поразительное дело: никто, решительно никто, не ответил, ничто не было ни
разобрано, ни опровергнуто. Нечего было опровергать и некому, оказалось,
написать книгу, для которой нашлись бы читатели.
За невозможностью нанести лобовой удар пришлось прибегнуть к
фланговому. Людвиг, конечно, не историк сталинской школы. Он независимый
психологический портретист. Но именно через чуждого политике писателя
удобнее всего бывает иногда пустить в оборот идеи, для которых не остается
иного подкрепления, кроме популярного имени. Мы сейчас увидим, как это
выглядит на деле.
"Шесть слов"
Ссылаясь на свидетельство Карла Радека, Эмиль Людвиг передает, с его
слов, следующий эпизод: "После смерти Ленина сидели мы, 19 человек из ЦК,
вместе, с напряжением ожидая, что нам скажет из своего гроба вождь, которого
мы лишились. Вдова Ленина передала нам его письмо. Сталин оглашал его. Во
время оглашения никто не пошевелился. Когда дело дошло до Троцкого, там
значилось: "его небольшевистское прошлое не случайность". На этом месте
Троцкий прервал чтение и спросил: "Как там сказано?" Предложение было
повторено. Это были единственные слова, которые прозвучали в этот
торжественный час".
Уже в качестве аналитика, а не повествователя Людвиг делает замечание
от себя: "Страшный момент, когда сердце Троцкого должно было остановиться:
эта фраза из шести слов решила, в сущности, его жизнь". Как просто,
оказывается, найти ключ к историческим загадкам! Патетические строки Людвига
раскрыли бы; вероятно, мне самому тайну моей судьбы, если бы... Если бы
рассказ Радека -- Людвига не был ложен с начала до конца: в мелком и в
крупном, в безразличном и значительном.
Начать с того, что Завещание было написано Лениным не за два года до
его смерти, как утверждает наш автор, а за год: оно датировано 4 января 1923
года, Ленин умер 21 января 1924 года; политическая жизнь его окончательно
оборвалась уже в марте 1923 года. Людвиг утверждает, будто Завещание никогда
не было опубликовано полностью. На самом деле оно воспроизводилось десятки
раз на всех языках мировой печати. Первое официальное оглашение Завещания в
Кремле происходило не в заседании ЦК, как пишет Людвиг, а в Совете старейшин
ХIII партийного съезда 22 мая 1924 года. Оглашал Завещание не Сталин, а
Каменев, в качестве неизменного в то время председателя центральных
партийных учреждений. И наконец, самое главное: я не прерывал чтения
взволнованным восклицанием за отсутствием к этому какого бы то ни было
повода: тех слов, которые Людвиг записал под диктовку Радека, в тексте
Завещания нет: они представляют чистейшей вымысел. Как ни трудно этому
поверить, но это так!
Если бы Людвиг не относился слишком пренебрежительно к фак-
1 Михаил Николаевич Покровский (17 (29) августа 1868--10
апреля 1932) -- советский историк, с 1929 г,-- академик,-- Ю, Ф.
тическому фундаменту для своих психологических узоров, он без труда мог
бы достать точный текст Завещания, установить необходимые факты и даты и тем
избежать плачевных ошибок, которыми, к сожалению, кишит его работа о Кремле
и большевиках.
Так называемое Завещание написано в два приема, отделенных промежутком
в десять дней: 25 декабря 1922 года и 4 января 1923 года. О документе знали
первоначально только два лица: стенографистка, М. Володичева, которая его
записывала под диктовку, и жена Ленина Н. Крупская. Пока оставалась тень
надежды на выздоровление Ленина, Крупская оставляла документ под замком.
После смерти Ленина она, незадолго до XIII съезда, передала Завещание в
Секретариат ЦК, с тем чтоб оно через партийный съезд было доведено до
сведения партии, для которой предназначалось.
К этому времени партийный аппарат был полуофициально в руках тройки
(Зиновьев, Каменев, Сталин), фактически же в руках Сталина. Тройка
решительно высказалась против оглашения Завещания на съезде: мотивы понять
нетрудно. Крупская настаивала на своем. В этой стадии спор происходил за
кулисами. Вопрос был перенесен на собрание старейшин съезда, т. е.
руководителей провинциальных делегаций. Здесь о Завещании впервые узнали
оппозиционные члены Центрального Комитета, в том числе и я. После того как
было постановлено, чтобы никто не делал записей, Каменев приступил к
оглашению текста. Настроение аудитории действительно было в высшей степени
напряженным. Но, насколько можно восстановить картину по памяти, я сказал
бы, что несравненно больше волновались те, которым содержание документа уже
было известно. Тройка внесла через одного из подставных лиц предложение,
заранее согласованное с провинциальными главарями: документ будет оглашен по
отдельным делегациям, в закрытых заседаниях, никто не смеет при этом делать
записи: на пленуме съезда на Завещание нельзя ссылаться. Со свойственной ей
мягкой настойчивостью Крупская доказывала, что это есть прямое нарушение
воли Ленина, которому нельзя отказать в праве довести свой последний совет
до сведения партии. Но связанные фракционной дисциплиной члены Совета
старейшин оставались непреклонны: подавляющим большинством прошло
предложение тройки.
Чтоб пояснить смысл тех мистических и мифических "шести слов", которые
будто бы решили мою судьбу, нужно напомнить некоторые предшествовавшие и
сопутствовавшие обстоятельства. Уже в период острых споров по поводу
октябрьского переворота "старые большевики", из числа правых, не раз
указывали с раздражением на то, что Троцкий-де раньше не был большевиком;
Ленин всегда давал таким голосам отпор. Троцкий давно понял, что объединение
с меньшевиками невозможно, говорил он, например, 14 ноября 1917 года, "и с
тех пор не было лучшего большевика"1. В устах Ленина эти слова
кое-что означали.
Два года спустя, объясняя в письме к иностранным коммунистам условия
развития большевизма, былые разногласия и расколы, Ленин указывал на то, что
"в решительный момент, в момент завоевания
1 Ленин сказал это 1 (14) ноября 1917 г. на заседании
Петроградского комитета большевиков. Подробнее см.: Троцкий Л. Сталинская
школа фальсификации: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. Берлин:
Гранит, 1932. С. 119, Протокол этого заседания опубликован также в журнале
"Бюллетень оппозиции", издаваемом под ред. Л. Д. Троцкого с момента высылки
Троцкого из СССР (см.: Бюллетень оппозиции. 1929. Ноябрь -- декабрь, No 7,
С. 31--37). Рукопись хранится в архиве Троцкого,-- Ю. Ф,
власти и создания 'Советской Республики, большевизм оказался единым, он
привлек к себе все лучшее из близких ему течений социалистической мысли..."
Более близкого к большевизму течения, чем то, которое я представлял до 1917
года, не существовало ни в России, ни на Западе. Объединение мое с Лениным
было предопределено логикой идей и логикой событий, В решительный момент
большевизм привлек в свои ряды "все лучшее из близких ему течений" -- такова
оценка Ленина. У меня нет оснований против нее возражать.
Во время двухмесячной дискуссии по вопросу о профессиональных союзах
(зима 1920/21 г.) Сталин и Зиновьев опять пытались пустить в ход ссылку на
небольшевистское прошлое Троцкого. В ответ на это менее сдержанные ораторы
противного лагеря напоминали Зиновьеву его поведение в период октябрьского
переворота. Обдумывая в своей постели со всех сторон, как сложатся в партии
отношения без него, Ленин не мог не предвидеть, что Сталин и Зиновьев
попытаются использовать мое небольшевистское прошлое для мобилизации старых
большевиков против меня. Завещание пытается предупредить попутно и эту
опасность. Вот что там говорится непосредственно вслед за характеристикой
Сталина и Троцкого: "Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их
личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева,
конечно, не являлся случайностью, но что он так же мало может быть ставим им
в вину лично, как небольшевизм Троцкому".
Указание на то, что октябрьский эпизод "не являлся случайностью",
преследует совершенно определенную цель предупредить партию, что в
критических условиях Зиновьев и Каменев могут снова обнаружить недостаток
выдержки. Это предостережение не стоит, однако, ни в какой связи с
упоминанием о Троцком: по отношению к нему рекомендуется лишь не
пользоваться его небольшевистским прошлым, как доводом. У меня не было,
следовательно, никакого повода задавать вопрос, который приписывает мне
Радек. Заодно отпадает и догадка Людвига об "остановившемся сердце".
Завещание меньше всего ставило себе задачей затруднить мне руководящую
работу в партии. Оно, как увидим далее, преследовало прямо противоположную
цель.
"Взаимоотношения Сталина и Троцкого"
Центральное место Завещания, занимающего две написанных на машинке
страницы, отведено характеристике взаимоотношений Сталина и Троцкого, "двух
выдающихся вождей современного ЦК". Отметив "выдающиеся способности"
Троцкого ("самый способный человек в настоящем ЦК"), Ленин тут же указывает
его отрицательные черты: "чрезмерная самоуверенность" и "чрезмерное
увлечение чисто административной стороной дела". Как ни серьезны указанные
недостатки сами по себе, они не имеют -- замечу мимоходом -- никакого
отношения к "недооценке крестьянства", ни к "неверию во внутренние силы
революции", ни к другим, эпигонским измышлениям позднейших годов.
С другой стороны, Ленин пишет: "Сталин, сделавшись генсеком,
сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он
всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью". Речь идет здесь не о
политическом влиянии Сталина, которое в тот период было совсем
незначительно, а об административной власти, которую он сосредоточил в своих
руках, "сделавшись генсеком". Это очень точная и строго взвешенная формула:
мы еще вернемся к ней.
Завещание настаивает на увеличении членов ЦК до 50, даже до 100
человек, дабы своим компактным давлением они могли сдерживать центробежные
тен-
денции в Политбюро. Организационное предложение имеет пока еще
видимость нейтральной гарантии против личных конфликтов. Но уже через 10
дней оно кажется Ленину недостаточным, и он приписывает дополнительное
предложение, которое и придает всему документу его окончательную физиономию:
"...я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места
и назна-чить на это место другого человека, который во всех других
отношениях1 отличается от тов. Сталина только одним перевесом,
именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к
товарищам, меньше капризности и т. д."
В дни, когда диктовалось Завещание, Ленин стремился еще давать своей
критической оценке Сталина как можно более сдержанное выражение. В ближайшие
недели его тон будет становиться все резче, вплоть до того последнего часа,
когда его голос оборвется навсегда. Но и в Завещании сказано достаточно,
чтоб мотивировать необходимость смены генерального секретаря. Наряду с
грубостью и капризностью Сталину вменяется в вину недостаток лояльности. В
этом пункте характеристика превращается в тяжелое обвинение.
Как ясно станет из дальнейшего, Завещание не могло явиться для
Сталина неожиданностью. Но это не смягчало удара. После первого
ознакомления с документом, в Секретариате, в кругу ближайших сотрудников
Сталин разрешился фразой, которая давала совершенно неприкрытое выражение
его действительным чувствам по отношению к автору Завещания. Условия, при
которых фраза проникла в более широкие круги, и, главное, неподдельный
характер самой реакции, являются, в моих глазах, безусловной гарантией
достоверности всего эпизода. К сожалению, крылатая фраза не подлежит
оглашению в печати.
Заключительное предложение Завещания недвусмысленно показывает, откуда,
по Ленину, шла опасность. Сместить Сталина -- именно его и только его --
значило оторвать его от аппарата, отнять у него возможность нажимать на
длинное плечо рычага, лишить его всей той власти, которую он сосредоточил в
своих руках по должности.
Кого же назначить генеральным секретарем? Лицо, которое, имея
положительные черты Сталина, было бы, однако, более терпимым, более
лояльным, менее капризным. Именно эту фразу Сталин воспринял особенно остро:
Ленин явно не считал его незаменимым, раз предлагал поискать более
подходящее лицо на тот же пост. Подавая, для формы, в отставку, генеральный
секретарь капризно повторял: "Что ж, я действительно груб... Ильич
предлагает вам найти другого, который отличался бы от меня только большей
вежливостью. Что ж, попробуйте найти".-- "Ничего,-- отвечал с места голос
одного из тогдашних друзей Сталина,-- нас грубостью не испугаешь, вся наша
партия грубая, пролетарская".. Косвенно здесь Ленину приписывалось салонное
понимание вежливости. Об обвинении в недостатке лояльности ни Сталин, ни его
друзья не упоминали. Не лишено, пожалуй, интереса, что голос поддержки
исходил от А. П. Смирнова, тогдашнего народного комиссара земледелия,
состоящего ныне под опалой, в качестве правого. Политика не знает
благодарности.
Рядом со мною во время оглашения Завещания сидел Радек, тогда еще член
ЦК. Легко поддающийся влиянию момента, лишенный внутренней дисциплины, сразу
зажженный Завещанием, Радек нагнулся ко мне со словами: "Теперь они не
посмеют пойти против вас". Я ответил ему: "Наоборот, теперь им придется идти
до конца и притом как можно скорее". Уже ближайшие дни XIII съезда показали,
что моя оценка была более трезвой. Тройке необходимо было предупредить
возможное действие Завещания, поставив партию как можно скорее перед
совершившимся фактом. Уже оглашение документа по земляческим делегациям,
куда не пускали "посторонних", превращено было в прямую
1 Не забудем, что Завещание продиктовано и не выправлено,
отсюда местами стилистические несообразности текста; но мысль совершенно
ясна,-- Л. Т.
борьбу против меня. Старейшины делегаций проглатывали при чтении одни
слова, напирали на другие и давали комментарии в том смысле, что письмо
написано тяжело больным, под влиянием происков и интриг. Аппарат уже
господствовал безраздельно. Один тот факт, что тройка могла решиться попрать
волю Ленина, отказав в оглашении письма на съезде, достаточно характеризует
состав съезда и его атмосферу. Завещание не приостановило и не смягчило
внутреннюю борьбу, наоборот, придало ей катастрофические темпы.
Отношение Ленина к Сталину
Политика настойчива: она умеет заставить служить себе и тех, которые
демонстративно поворачиваются к ней спиною. Людвиг пишет: "Сталин страстно
следовал за Лениным до его смерти". Если бы эта фраза выражала лишь факт
огромного влияния Ленина на его учеников, включая и Сталина, возражать не
было бы основания. Но Людвиг хочет сказать нечто большее. Он хочет отметить
исключительную близость к учителю именно данного ученика. В качестве
особенно ценного свидетельства Людвиг приводит при этом слова самого
Сталина: "Я только ученик Ленина, и моя цель быть достойным его учеником".
Плохо, если профессиональный психолог некритически оперирует с банальной
фразой, условная скромность которой не заключает в себе ни атома интимного
содержания. Людвиг становится здесь просто проводником официальной легенды,
созданной за самые последние годы. Вряд ли он при этом хоть в отдаленной
степени представляет себе те противоречия, в которые его заводит безразличие
к фактам. Если Сталин действительно "следовал за Лениным до его смерти", чем
объяснить в таком случае, что последним документом, продиктованным Лениным
накануне второго удара, было коротенькое письмо Сталину, всего из нескольких
строк, о прекращении с ним всяких личных и товарищеских отношений?
Единственный в своем роде случай в жизни Ленина -- резкий разрыв с одним из
близких сотрудников -- должен был иметь очень серьезные психологические
причины и являлся бы, по меньшей мере, непонятным в отношении ученика,
который "страстно" следовал за учителем до конца. Однако от Людвига мы об
этом не слышим ни слова.
Когда письмо Ленина о разрыве со Сталиным стало широко известно на
верхах партии, уже после распада тройки, Сталин и его ближайшие друзья не
нашли другого выхода кроме все той же версии о невменяемом состоянии Ленина.
На самом деле Завещание, как и письмо о разрыве, писалось в те месяцы
(декабрь 1922 -- начало марта 1923), в течение которых Ленин, в ряде
программных статей, дал партии наиболее зрелые плоды своей мысли. Разрыв со
Сталиным не упал с ясного неба: он вытекал из долгого ряда предшествующих
конфликтов принципиального и практического характера, и он трагически
освещает всю остроту этих конфликтов.
Ленин, несомненно, высоко ценил известные черты Сталина. Твердость
характера, цепкость, упорство, даже беспощадность и хитрость -- качества,
необходимые в войне, следовательно, и в ее штабе. Но Ленин вовсе не считал,
что эти данные, хотя бы и в исключительном масштабе, достаточны для
руководства партией и государством. Ленин видел в Сталине революционера, но
не политика большого стиля. Значение теории для политической борьбы стояло в
глазах Ленина слишком высоко. А Сталина никто не считал теоретиком, и сам он
до 1924 г. не изъявлял никогда претензий на это звание. Наоборот, его слабая
теоретическая подготовка была слишком известна в тесном кругу. Сталин не
знаком с Западом, не знает ни одного иностранного языка. При обсуждении
проблем мирового рабочего движения он никогда не привлекался. Сталин не был,
наконец,-- это менее важно, но не лишено все же значения,-- ни писателем, ни
оратором в собственном смысле слова. Статьи его, несмотря на всю
осторожность автора, кишат не только теоретическими несообразностями и
наивностями, но и грубыми погрешностями против русского языка. Ценность
Сталина в глазах Ленина почти исчерпывалась областью партийного
администрирования и аппа-ратного маневрирования. Но и здесь Ленин вносил
существенные оговорки, чрез-вычайно возросшие в последний период.
К идеалистическому морализированию Ленин относился с брезгливостью. Но
это совсем не мешало ему быть ригористом революционной морали, т. е. тех
правил поведения, которые он считал необходимыми для успеха революции и
построения нового общества. В ригоризме Ленина, естественно и свободно
вытекавшем из его натуры, не было и капли педантства, ханжества или
чопорности, Он слишком хорошо понимал людей и брал их такими, как они есть.
Недостатки одних он сочетал с достоинствами, иногда и с недостатками других,
не переставая зорко следить за тем, что из этого выходит. Он хорошо знал к
тому же, что времена меняются и мы вместе с ними. Партия из подполья одним
взмахом поднялась на вершину власти. Это создавало Для каждого из старых
революционеров небывало резкую перемену в личном положении и во
взаимоотношениях с другими людьми. То, что Ленин открыл у Сталина в этих
новых условиях, он осторожно, но внятно отметил в Завещании: недостаток
лояльности и склонность злоупотреблять властью. Людвиг прошел мимо этих
намеков. Между тем именно в них нужно видеть ключ к отношениям между Лениным
и Сталиным в последний период.
Ленин был не только теоретиком и практиком революционной диктатуры, но
и зорким стражем ее нравственных основ. Каждый намек на использование власти
в личных видах вызывал грозные огоньки в его глазах. "Чем же это лучше
буржуазного парламентаризма?" -- спрашивал он, чтоб ярче выразить душившее
его возмущение, и прибавлял нередко по адресу парламентаризма одно из своих
сочных определений. Между тем Сталин чем дальше, тем шире и тем
неразборчивее пользовался заложенными в революционной диктатуре
возможностями для вербовки лично ему обязанных и преданных людей. В качестве
генерального секретаря он стал раздатчиком милостей и благ. Здесь заложен
был источник неизбежного конфликта. Ленин постепенно утратил к Сталину
нравственное доверие. Если понять этот основной факт, то все частные эпизоды
последнего периода расположатся как следует и дадут действительную, а не
фальшивую картину отношений Ленина к Сталину.
Свердлов и Сталин, как типы организатора
Чтоб найти для Завещания надлежащее Место в развитии партии, необходимо
сделать отступление.
До весны 1919 года главным организатором партии был Свердлов. Он не
носил звания генерального секретаря, которое в то время вообще еще не было
изобретено. Но он был им на деле. Свердлов умер 34 лет, в марте 1919 года,
от так называемой испанской болезни. В разгаре гражданской войны и эпидемий,
косивших направо и налево, партия едва успела отдать себе отчет во всей
тяжести понесенной ею потери. В двух траурных речах Ленин дал Свердлову
оценку, которая бросает отраженный, но очень яркий свет также и на его
позднейшее отношение к Сталину. "В ходе нашей революции, в ее победах,---
говорил Ленин,-- довелось Свердлову выразить полнее и цельнее, чем кому бы
то ни было, самую сущность пролетарской революции". Свердлов был "прежде
всего и больше всего организатором". Из скромного подпольного работника, не
теоретика и не писателя, вырос в короткий срок "организатор, который
завоевал абсолютно непререкаемый авторитет, организатор всей Советской
власти в России и единственный по своим знаниям организатор работы партии".
Ленину были чужды преувеличения юбилейных или заупокойных похвал. Оценка
Свердлова была в то же время характеристикой задач организатора: "Только
благодаря тому, что у нас был такой организатор, как Свердлов, мы могли в
обстановке войны работать так, что у нас не было ни одного конфликта,
который заслуживал бы внимания".
Так оно и было на деле. В беседах того времени с Лениным мы не раз
отмечали, с постоянно свежим чувством удовлетворения, что одно из главных
условий нашего успеха -- единство и сплоченность правящей группы. Несмотря
на страшный напор событии и трудностей, новизну вопросов и вспыхивавшие мо-
ментами острые практические разногласия, работа шла замечательно
гладко, дружно, без перебоев. Короткими намеками мы вспоминали эпизоды
старых революций. "Нет, у нас лучше". "Это одно обеспечит нам победу".
Сплоченность центра была подготовлена всей историей большевизма и
поддерживалась неоспоримым авторитетом руководства, и прежде всего Ленина.
Но во внутренней механике этого беспримерного единодушия главным монтером
был Свердлов. Секрет его был прост -- руководствоваться интересами дела, и
только ими. Никто из работников партии не опасался интриги, ползущей из
партийного штаба. Основу свердловского авторитета составляла лояльность.
Из мысленной проверки всей партийной верхушки Ленин делал в своей
надгробной речи практический вывод: "Такого человека нам не заменить
никогда, если под заменой понимать возможность найти одного товарища,
совмещающего в себе такие способности... Та работа, которую он делал один,
теперь будет под силу лишь целым группам людей, которые, идя по его стопам,
будут продолжать его дело". И эти слова были не риторикой, а строго деловым
предложением. Так именно и поступили: вместо единоличного секретаря
установили коллегию из трех лиц.
Из слов Ленина и для непосвященного в историю партии очевидно, что при
жизни Свердлова Сталин не играл руководящей роли в аппарате партии, ни во
время Октябрьской революции, ни в период возведения фундамента и стен
Советского государства. В первый секретариат, заменивший Свердлова, Сталин
также не был включен.
Когда на X съезде, через два года после смерти Свердлова, Зиновьев и
другие, не без задней мысли о борьбе против меня, проводили кандидатуру
Сталина в генеральные секретари, т. е. ставили его юридически на то место,
которое Свердлов занимал фактически, Ленин в тесном кругу восставал против
этого плана, выражая опасение, что "этот повар будет готовить только острые
блюда". Одна эта фраза, сопоставленная с характеристикой Свердлова,
показывает нам различие двух типов организатора: одного, который неутомимо
смягчал трения, облегчая работу коллегии, и другого, специалиста острых
блюд, не боявшегося приправлять их и прямой отравой. Если Ленин не довел в
марте 1921 года своего сопротивления до конца, т. е. не апеллировал открыто
к съезду против кандидатуры Сталина, то лишь потому, что пост секретаря,
хотя бы и "генерального", имел в тогдашних условиях, при сосредоточении
влияния и власти в руках Политбюро, строго подчиненное значение. Может быть,
впрочем, Ленин, как и некоторые другие, недооценил своевременно опасности.
Болезнь Ленина
В конце 1921 года здоровье Ленина резко надломилось. 7 декабря,
выезжая, по настоянию врачей, в деревню, Ленин, мало склонный жаловаться,
писал членам Политбюро: "Уезжаю сегодня. Несмотря на уменьшение мною порции
работы и увеличение порции отдыха за последние дни, бессонница чертовски
усилилась. Боюсь, не смогу докладывать ни на партконференции, ни на Съезде
Советов" 1. Пять месяцев он томится, наполовину отстраненный
врачами и друзьями от работы, в постоянной тревоге за ход правительственных
и партийных дел, в постоянной борьбе с подтачивающим его недугом. В мае его
поражает первый удар. В течение двух месяцев Ленин не способен ни говорить,
ни писать, ни двигаться. С июля он медленно поправляется. Не покидая
деревни, он постепенно втягивается в деловую переписку. В октябре
возвращается в Кремль и официально возобновляет работу.
"Нет худа без добра,--писал он для себя, в конспекте будущей речи,-- я
засиделся и полгода смотрел "со стороны". Ленин хочет сказать: я раньше
слишком засиделся на своем посту и многого не замечал; длительный перерыв
позволит мне теперь на многое взглянуть свежими глазами. Больше всего потряс
его, несомненно, чудовищный рост бюрократического могущества, средоточием
которого стало Организационное Бюро ЦК.
1 Это, как и многие другие письма, цитируемые в настоящей
статье, воспро-изводится на основании документов моего архива,- Л. Т.
Необходимость смены мастера, специализировавшегося на острых блюдах,
встает перед Лениным сразу после его возвращения к работе. Но этот
персональный вопрос успел значительно осложниться. Ленин не мог не видеть,
как широко его отсутствие было использовано Сталиным для одностороннего
подбора людей, нередко в прямом противоречии с интересами дела. Генеральный
секретарь опирался теперь на многочисленную фракцию, связанную, если не
всегда идейными, то, во всяком случае, прочными узами. Обновление верхушки
аппарата стало уже невозможно без подготовки серьезного политического
наступления. К этому периоду относится "заговорщическая" беседа Ленина со
мной о совместной борьбе против советского и партийного бюрократизма и его
предложение "блока" с ним против Организационного Бюро, т. е. основной в то
время крепости Сталина. Факт беседы и содержание ее нашли вскоре свое
отражение в документах и составляют неоспоримый и никем не оспоренный эпизод
истории партии.
Однако уже через несколько недель в состоянии здоровья Ленина наступило
новое ухудшение. Не только постоянная работа, но и деловые беседы с
товарищами были ему врачами снова запрещены. Он обдумывал дальнейшие меры
борьбы один, в четырех стенах. Для контроля над закулисной деятельностью
секретариата Ленин разрабатывал общие меры организационного характера. Так
возник план создания высокоавторитетного партийного центра в лице
Контрольной комиссии из надежных и испытанных членов партии, иерархически
совершенно независимых, т. е. не чиновников, не администраторов, и в то же
время наделенных правами призывать к ответу всех без исключения чиновников
не только партии, в том числе и членов ЦК, но, через посредство
рабоче-крестьянской инспекции, и "сановников" государства -- за нарушение
законности партийного и советского демократизма и правил революционной
морали.
23 января Ленин переслал через Крупскую для напечатания в "Правде"
статью на тему о проектируемой им реорганизации центральных учреждений.
Опасаясь одновременно и предательского удара со стороны болезни, и не менее
предательского сопротивления секретариата, Ленин требовал, чтоб статья была
напечатана в "Правде" немедленно: это означало прямую апелляцию к партии.
Сталин отказал в э