нет темное времечко. Времечко фашизации. Или распада и ошизения с последующей фашизацией. Все стало предельно ясно. Я должен любым путем обезопасить Лизу и "совенка", затем прорываться в ПГУ. Уверен, там требуются трудяги, преданные делу и зрящие перспективу... Петя Киянов, который выдал мне папки отказников из сейфа, сидел неподалеку и не специально, но все-таки держал меня в поле зрения. -- Что-то надышали мы... Петя, ты можешь открыть форточку и впустить кислород, не боясь, что влетит под видом мухи американский самолет-шпион? Пока Киянов занимался скрипящей форточкой, я натужно кашлянул. И под покровом этих естественных шумов перекинул Лизину папку в стопку тех дел, которые должны были еще рассматриваться. Все, назад уже дороги нет, мост рухнул. Я совершил должностное преступление. Однако ради прогресса. Закончив с форточкой, Киянов подвалил ко мне. Неужто что-то заметил? -- Глеб, с отказниками ты закончил, надеюсь? Пора их в сейф. А то еще кто-нибудь зайдет, увидит такую горку. Я вообще обязан каждое дело отдельно выдавать и забирать. -- Закончил, закончил, -- я еле задушил выдох облегчения, переведя его в объемный зевок. В новом учетном журнале, в строчке, посвященной Розенштейн, оставалось сделать другую результирующую запись. И тонко провести заключительную часть работы. Вечером, отправив старый журнал в архив, со своими итогами я зашел доложиться к Безуглову. -- Ну, как там, Глеб? -- По "отказам" все тип-топ. Вполне в духе времени - норму набрали. Здесь к нам не подкопаешься. Но по рассматриваемым делам есть еще недочеты. Пора бы с некоторыми гражданами определяться. Например, Кричевский, имел допуск по секретности, который только через год истекает. Дорфман -- пять лет всего как в ракетных войсках отслужил. С ними все ясно -- чистый отказ. А вот Розенштейн нечего мариновать, после мединститута прохождение сборов в полку гражданской обороны -- это несерьезно. Никакого допуска не было оформлено. Муженек у нее уже там, по идее надо жену с дочкой выпускать -- для воссоединения семьи. Пусть нахлебаются своего капиталистического счастья. -- Может, ты и прав. -- Безуглов скрипнул пером в откидном блокноте. -- Ладно, топай домой, но завтра, к полудню, чтоб была готова аналитическая записка. Затуллин-то с утра здесь околачиваться начнет. Андрей Эдуардович мог все испортить. Розенштейн, которую он собирался упечь на нары, наверняка стала красночернильной записью в его мозгу -- в отличие от головы майора Безуглова, что была замусорена проблемами начинающегося дачного сезона, ремонтом сарая и поиском дерьма под удобрение для клубники. Затуллин собирается трепать нас с завтрашнего утра. А приедет в город, наверное, ночной "Стрелой". Ну, что ж, придется встречать... Андрея Эдуардовича встречал не только я. Наши предупредительно выслали за ним "волгу". Я догадывался, что обратно поедут по Жуковского и Маяковского. Пока приехавший и встречающие неторопливо топали к машине и рассаживались, я успел проскочить на угол Маяковского и Некрасова. Там в подворотне поменял номера, напялил клетчатую кепку, прилепил бакенбарды, усы, вставил по пинг-понговому шарику за щеки. Накладной нос не забыл. В общем, стал похож на какого-то артиста. А запасные номера для машины хранились у меня со времени хипиша на даче одного самиздатчика. Я успел выскочить с Некрасова в самый последний момент. Какое-то чутье сработало, будто я не только торчал в подворотне, но еще расплывался чувствительным облаком по окрестностям. Впрочем, задница черной "волги" уже уносилась. На мое бандитское счастье, метрах в пятидесяти впереди стопанулся трамвай и она стала тормозить. А я, наоборот, прибавил ходу, и поровнявшись с ней бортами, резко крутанул руль. Мой жигуленок поцеловал "волгу" в районе переднего левого колеса и пихнул ее вправо. Черная машина звонко впилилась в тумбу и, немного поскрежетав колесами, замерла. Но перед этим ее туша отбросила и застопорила мой автомобиль, так что необходимо было пошуровать рулем и ручкой скоростей. Дальше моя трасса прочертила Четвертую Советскую и Суворовский проспект. Причем удирал я с основательно помятым правым боком. Понятно было, что водитель в "волге", едва очухавшись, станет наяривать на милицейской частоте. Большое благо, если он не успел приметить мой номер. Где-то в начале Суворовского я миновал гаишника, но тот торчал слева и моего покалеченного бока не видел. Потом я влетел в подворотню и через проходной двор попал в тупик с гаражом. Гараж был преднамеренно пуст и специально ожидал меня. Насчет этого пришлось вчера договариваться с Никитой. Поздно вечером он отогнал свою машину на открытую стоянку. Он же должен был чинить и выправлять мне помятый капот. Этого парня я выручил год назад, когда он "под газом" брел из гостей и на станции Автово его замели менты. Те самые недоброкачественные менты, чьи орлиные глаза никогда не фиксируют ханыг, а вот мэна в кожаной куртке всегда замечают. Если зацапанным окажется интеллигент, то выложит, как миленький, рубликов пятьдесят, чтобы унести копыта. А если "коллеги" загребут работягу хорошего разряда, тот разве что сотней отделается. Или светит ему ЛТП на пару годиков, там квалифицированных рабочих собирают, чтобы вкалывали за здорово живешь. Это поветрие, говорят, опять-таки от нашей конторы пошло. Никита был слесарем-автомехаником и к тому же имел уже привод в вытрезвитель. Он понимал, чем дело пахнет, пытался вывернуться из своей кожаной куртки, чтобы дать деру, но менты тянули его еще за рубаху и штаны. Близился момент полного поглощения. Не знаю, почему тогда я вмешался. Может, не понравились наглые торжествующие морды "коллег", может, Никита слишком напоминал жалкую рыбку, бьющуюся в сетях. Короче, мне сразу захотелось сделать что-нибудь неприятное товарищам правоохранителям. Я аккуратно подобрался к ним и незаметно уронил двадцатипятирублевую бумажку. Один из ментов быстренько накрыл ее ладошкой и стал поднимать, несправедливо полагая, будто она выпала из Никиты. -- Почему это вы отбираете деньги у товарища? -- выступил я. -- А ты кто такой, мать твою так? Я объяснил и показал, кто я такой. Менты несколько приссали и, когда я грозно поглядел не в их сторону, тихонько забились в свою конуру. -- Ну, бери свой четвертак и потопали,-- сказал я взъерошенному страдальцу. -- Это не мой, не мой. -- Бери, сопливый, а не то сделаю больно. Четвертной я, конечно, у него забрал обратно, но уже на улице. Однако Никита считал себя обязанным и клялся чинить меня всю жизнь бесплатно. Я, конечно, платил, но вот мне понадобилась услуга несколько иного рода... Заглушив мотор, я пошевелил всеми внешними членами и внутренними органами своего тела -- кажется, столкновение даром прошло. Потом вернулся к прежней наружности, вылез из машины и присобачил старые номера. Весь "макияж", свой и автомобильный, уложил в сумку. Как раз сзади отворилась железная дверь гаража, и появился Никита. Он обогнул жигуленок по кругу и убежденно произнес: -- Значит так, спланированная автокатастрофа. Сводил счеты с кем-нибудь из своих? Или обкомовцев? От этого парня сейчас зависело многое -- не подвело ли меня чутье, когда я его выручал? -- В нашей стране, Никита, обилие сведений может серьезно повредить здоровью и вызвать не только насморк. Я поломал машину, ты чинишь. Вот и все. -- Глеб, а ты ведь мужик "с тараканами" -- бросил он мне в спину.-- Или высоко взлетишь или глубоко упадешь... -- Люди перемещаются не только по вертикали, друг мой. На работу я добрался трамваем. Пока сочинял свою аналитическую записку, узнал, что вновь прибывший Затуллин попал в аварию на улице Маяковского. Поскольку ремнем беспечно не пристегнулся, то угодил черепушкой в переднее стекло, водитель же помял себе о руль грудную клетку и заработал хлыстообразную травму. Он сейчас дома отлеживается, а Андрей Эдуардович с сотрясением хитрых мозгов -- в больнице. -- С чего авария-то случилась? -- невинным голосом поинтересовался я у Паши Коссовского. -- Да "жигуленок" их боднул, за рулем, наверное, кто-нибудь сидел с большого бодуна. Ну и удрал, само собой. Наш водитель успел только приметить, что это кремовая "двойка". Сам понимаешь, не ахти информация. Если сразу не поймали, то потом ищи-свищи. -- Да, кремовых "двоек" больше, чем дерьма. -- Сочувственно подтвердил я. И одна из них -- а именно моя -- мирно стояла сейчас в гараже у Никиты. Тесть преподнес машину год назад, и правильно я поступал, что парковал ее на улице Воинова. Никто, собственно, и не видел, на чем я катаюсь из дома на работу и обратно. Если я вместе с Пашей и выходил из здания после окончания трудового дня, то он пехал на "Чернышевскую", а я говорил, что мне ближе до Финляндского вокзала. Через неделю Никита вернул мне машину в полном ажуре, а еще через полмесяца я ее загнал какому-то грузину, как две капли похожему на портрет молодого Иосифа Виссарионовича. Мне даже как-то неловко было. Надюха против акта купли-продажи не возражала, все равно ее катал на себе подводник. Тем более, и срубленные бабки мы с женушкой честно разделили пополам. Затуллин выписался из больницы через пятнадцать дней и умотал в Москву -- долечиваться, затем в отпуск, а там уж его на какую-то другую ответственную работу перевели. Так что следующим явился совсем другой проверяющий - надзирающий -- собутыльник Безуглова. А тесть, когда я загнал "жигуленок", решил, что я совсем загрустил и запил, поэтому действительно помог мне перебраться в ПГУ. Сайко тоже содействие оказал. Но это было потом. К Лизе я долго не наведывался. Боялся, что за мной "наружка" уже присматривает. Но, когда она получила разрешение отчалить, я к ней явился, только уже на троллейбусе. -- Исчезновение твоей машины и мой выезд как-нибудь связаны, Глеб? -- полюбопытствовала женщина, приученная своей профессией ко внимательности. -- Не более, чем какой-то дым и какой-то огонь. Я знал, что эта встреча самая распоследняя. Что мысли и чувства докторши с этого дня начинают разворачиваются совсем в другую сторону. И что я -- в представлении Лизы -- стану частицей другого, уплывающего вдаль, наверное, жутковатого мира. И что в финальные дни Лизиного пребывания в городе Ульянова-Ленина вокруг нее будет вертеться много людей, с которыми я не желаю пересекаться -- например, потому что некоторые из них, наверняка, болтаются на ниточках у нашей конторы. Я был почти уверен, что зашел в своей помощи слишком далеко. Мне казалось, что мои действия уже граничат с предательством. Пострадали люди-товарищи, которые делали совместно со мной одну большую работу, причем из-за не слишком обоснованных моих страхов за любовницу и ее дочку. Елки, да не бореевский ли эксперимент расшатал мою психику, доселе крепкую, как бревно? Сейчас Лиза уматывает к хорошему ли, плохому, но своему мужу, папаше ее ребенка, и становится жительницей чужой, враждебной страны, женщиной чужого, враждебного человека. Да и "совенку" вскоре никакой дядя Глеб не понадобится, он расплывется и вымоется из ее памяти уже через полгодика. -- Представляю, что сейчас варится в твоей голове, -- проявила умственную зоркость Лиза. -- Ты, наверное, здесь уже не возникнешь до моего отъезда. -- Наверное, миссис Роузнстайн. Это может повредить нашему счастью. Так или иначе. -- Любовь кончается, Глеб? -- Теперь, когда я набрался столько всякой мистики, то выскажусь, что ничто не кончается, а лишь переходит в другое измерение. Хотя бы в подсознание, сны... Да что мы грусть-тоску на себя навеваем с упорством, достойным лучшего применения. У тебя ведь начинается новая жизнь с новыми ощущениями, надеюсь, недурными. Запад-то еще долго будет тлеть-загнивать... Может, и я переберусь на более интересную и замечательную работу. -- Вдруг тебя пошлют отравить водопровод в Вашингтоне, например, дизентерией, чтобы президент застрял в сортире и не смог руководить страной, а меня отправят на бой с этой вот заразой? -- И мы повстречаемся в центральном коллекторе вашингтонской канализации. Расскажи такой сюжет какому-нибудь американскому детективщику, может, он и вытянет его на роман под названием "Красный понос". -- Но сегодня, Глеб, мы еще не стали друг для друга персонажами страны снов? -- Да, сегодня мы еще можем присутствовать друг подле друга в полном телесном объеме, не привлекая потусторонние измерения, -- согласился я. Мы упали в кровать, и была волна, не менее мощная, чем в первый раз, но какая-то умиротворяющая. -- В последние часы где-то на заднем фоне у меня возникают странненькие мысли, Глеб, -- шепнула Лиза по завершении сеанса интимности. -- А что, если не начинать этой новой забугорной жизни? И дело не в том, где быстрее сгниют, здесь или там. Есть, что-то большее, чем красивый быт, чем некрасивый быт. -- Я не желал бы себе лучшей жены, чем ты, Лизка. Но я все сделал для того, чтобы ты оказалась там, а мои мозги и мышцы переключились совсем на другое, на разные интересные и немножко рисковые игры. Россия -- страна, где часто проводятся опыты на людях и прочем веществе, здесь куют будущее, тем она и хороша. И тем же она плоха и страшна для многих своих жителей... Знаешь, я сейчас испарюсь, а ты продолжай лежать. Вот так получится отличная сцена прощания. В коридоре, когда я уже направлялся к выходной двери, меня неожиданно застукал "совенок". -- Эй, Глеб, еще увидимся, -- звучало это очень по-американски. -- Конечно, малыш. Bye-bye, see you later. Когда я попал в ПГУ, Лиза, возможно, еще не преодолела государственной границы, но между нами уже пролег "Обводной канал и баржа с гробами". Я тогда как раз учился в Балашихинской разведшколе. Когда докторша садилась в самолетное кресло, я, наверное, ловил сокрушительный удар в челюсть на тренировке по рукопашному бою. А потом пошли косяком разные дела и разные бабенки, и всякие каки-бяки, и всякие заварухи. "Контора" захотела, чтобы я расстался с филологией, поэтами и аспирантурой. В ПГУ пришлось уже корпеть над директивами Хуссейна, Асада и прочих начальственных арабов, зорко выискивая их дружественные поползновения в сторону Америки. А Лиза Розенштейн переставала существовать для меня в настоящем, застряв во все более туманном и тускнеющем прошлом. 4. (Москва -- Южный Ирак -- Москва, октябрь-ноябрь 1982 г.) -- Пистолет-пулемет "Узи" работает на принципе свободного затвора, надежен и довольно компактен. Неплохо проявил себя в ближнем бою, то есть в траншеях, домах и тому подобных постройках. Обратите внимание на затвор, как он старательно обхватывает казенную часть ствола. Мы с "Узи" немного повозимся, потому что должны учитывать распространение этой машинки по всему миру и его окрестностям. Полезно также увидеть американскую систему ФМГ. Смотрите сюда, в сложенном виде она напоминает пенал для логарифмической линейки. Однако такая линеечка может неплохо вычитать живую силу противника. И запомните вот эту крошку, тоже американскую, имя которой "Ингрэм М11", для тихих дел ее можно применять с глушителем. -- Товарищ инструктор, ну, а нам-то что дадут? -- Вы на занятиях или кто? Еще один крик со стула, и начну свирепствовать. Вот товарищ майор же тихо сидит... Дадут, во что кладут... Жалко, все-таки, что сняли с вооружения Стечкина. В свое время, когда я еще носил штаны на два размера меньше, он мне несколько раз сделал хорошо... Вы, старший лейтенант, и вся ваша компания получите пистолеты "Смит-Вессон М645" -- приличные, между прочим, пушчонки. При стрельбе лучше держаться за него обеими своими руками. Весит такой красавчик чуть больше "ПМ", полусцепленный затвор с коротким ходом ствола, -- гляньте, как двигается, -- но рассчитан на кольтовский патрон АПК сорок пятого калибра. Это сколько? -- Одиннадцать и сорок три сотых миллиметра против девяти миллиметров у "Макарова". -- Да, и в магазине не восемь, а четырнадцать патронов. Что это дает, товарищи офицеры? -- Поменять обойму -- плевое дело одной секунды. Ничего никому не дает. -- Как правило, ничего. Но правило облагораживается исключениями. Иногда, этой секунды все-таки не хватает -- если фортуна показала тебе задницу, -- и тогда ты хаваешь вражеский свинец. Итак, продолжим. К рассматриваемой модели годятся оболочечные пули "Уэйдкатер" повышенного останаливающего действия. А мы еще вам вручим под такой же патрон пистолет-пулемет "Ингрэм М10": темп стрельбы тысяча сто сорок пять выстрелов в минуту, в магазине тридцать зарядов. Кстати, свободно продается на западном оружейном рынке. Легче купить там, чем ждать, пока наши тульские умельцы снова примутся за пистолет-пулеметы, которые кто-то наверху посчитал неинтересными... -- Товарищ инструктор, а если понадобится кого-нибудь пришить на расстоянии метров в пятьсот? -- Вы, товарищ инструктируемый, боец невидимого фронта, а не рядовой пехотинец. Значит, оружие, в основном, должно быть невидимое... -- Газы, что ли? -- Вы что, в сортир собираетесь? Мысли, вот оружие. Голова ведь не только подставка под головной убор. Но думаю, что на месте получите автоматы АК-74. Это никогда не повредит. Надеюсь, всем известно, что такое "Калашников", детсадовцев тут нет? -- Не хочу "калаш", надоел он мне. Ну, разве что еще штык-нож и подствольник дадут. Это наш боевитый лейтенант Серега Колесников опять придуривается. Не знаю, кто решил, что он должен присутствовать в нашей почти научной группе. Он же чистый диверсант, в Долгопрудном учился на подрывника, радиста и снайпера. Наверное, сыграл роль его Горный институт, где Колесников плодотворно использовал время лекций для сна и прочего отдыха. Мы все в Ираке под геологов должны косить, хотя, например, научные познания Серого весьма условны и он не всегда может отличить базальт от гранита. Зато ладонью в состоянии разрубить приличный кирпич - потому как здоровенный лось. Старший у нас в группе - подполковник Илья Петрович Остапенко. Петрович - профессионал - ближневосточник, он единственный, кроме меня, кто разумеет мову пророка Мухаммеда, хотя лопочет на арабском с малороссийским акцентом. В итоге, единственный "Смит-Вессон" у него, кстати, оказался, все остальные обошлись "пэ-эмками", да Серега уже на юге вытребовал себе все-таки "Интерармс". Это западный коммерческий заменитель АКМСа, правда, более скупой, без штык-ножа и подствольного гранатомета. Как-никак, Колесников у нас считался ответственным за общую безопасность. Мы бы взяли еще оружия, хорошего и разного, но никто нам не дал. Младший в группе -- Коля Маков, водитель и охранник, прапорщик-сверхсрочник погранвойск, товарищеская кличка -- Баранка. Он из сапога чай сварит, тихий безмятежный детина, рядом с которым я кажусь мелким и юрким. Хотя Коля покорен шебутным Серегой, но тоже спокойно сгибает стальную арматуру и даже разбивает о свою невозмутимую голову бутылки -- не за деньги, не требуя затем больничного, а так, для понту, когда попросят. Поскольку служил он в Таджикистане -- с заездами в Афганистан -- то внятно произносит несколько строчек из мусульманских молитв. Неплохой, кстати, у нас вездеход -- спец проектная амфибия с мощным дизелем, широченными колесами и водометным движителем в придачу. Я же -- знаток Востока. Относительный, конечно, знаток. В отличие от Запада, мы здесь больше полагаемся на завербованных аборигенов. Наверное, поэтому в мусульманском мире у нас куда меньше удач, чем в Европе или, например, Латинской Америке. Не фартит, хотя расходуемся мы тут не меньше. Местные себе на уме, имеют своих авторитетов и отчего идут на сотрудничество, отчего на вражду -- никогда не просечь. Вот и с Афганщиной неясность, кажется, увязаем мы там. У Штатов на Ближнем Востоке имеется в кармане хотя бы Израиль, которому особо некуда деваться. Ну, а мусульманские большие начальники, якобы вставшие на "некапиталистический путь развития", красиво хреноплетствуют о борьбе с сионизмом-империализмом и примитивно сосут из нас оружие, советников -- чтобы клепать соседним большим начальникам и мочить своих соперников из других кланов и племен. Взять хотя бы Саддама. Гибрид феодала и фашиста, вождь-самородок из деревеньки Тикрит. Свою тикритскую родню рассадил по всем начальственным гнездам, курдов и шиитов изводит разными хитроумными способами, даже газом. Успешно дерет бороду гадостному старикану Хомейни, которого никто не любит, ни Союз, ни Америка, ни шейхи с эмирами из Персидского залива. В общем, умело давит внутренних и внешних неприятелей, повышает авторитет, плюс выдаивает все необходимое одновременно из трех маток -- соцлагеря, Запада и богатых шейхов. Хороший приварок имеет. Ничего не скажешь, умный, плотоядный, усатый теленок, этот Саддам. К тому же лавочников не трогает, крестьян в колхоз не сгоняет, потому что знает, что колхозная баба плохо рожать станет. И лет через двадцать будет недобор бойцов. Ладно, нашей великолепной шестерке до этого дела мало. Мы курсируем как по болотам, так и по суходолам, и почему-то болтаемся неподалеку от американских врачей. А бостонцы занимаются тем, что проникают в очаги эпидемии. Лихорадка "Х" гуляет в районе, где сливаются Тигр (это река такая) с Евфратом, доставляя разные огорчения правоверным мусульманам, которых здесь подавляющее большинство с некоторым добавлением мандейцев-сабейцев. Эти последние товарищи, между прочим, наиболее законные наследники древних вавилонян. Лихорадка "Х" является какой-то смешанной вирусно-бактериальной инфекцией, которая путешествует воздушно-капельным путем и вместе с болотными испарениями. При этом поражает глаза (см. конъюнктивит), нос (см. ринит), моче-половую систему (смотри ниже живота). Если точнее, когда подцепил такую штуку, то очи не хотят смотреть на белый день, из носа течет, а когда пи-пи делаешь -- жжет. Ну что бы вы сказали, появись у вас отсутствовавшая ранее плоть, причем не какая-нибудь, а крайняя? Не где-нибудь на животе, а в самом деликатном месте выросла бы совершенно лишняя кожа, скрыв голую дотоле лысинку товарища пениса? Да, инфекция эта прямо набрасывается на наружние половые органы мужиков. Вы понимаете, что это означает для южан? Крайняя плоть у приличных мусульман не имеет права разрастаться и сращиваться, она вообще должна отсутствовать! Так что можно себе представить, какой спектр мучений испытывают сегодня захворавшие граждане Ирака: от оскорбления в лучших религиозных чувствах до банальной половой неудовлетворенности. Короче, это вам не какая-нибудь малярия. Начальство популярно объяснило и роль бостонцев. Не столько врачи они, сколько гадово семя -- цэрэушники. Из-за них мы здесь и оказались. Начальству-то виднее. Впрочем, местную публику -- кучерявую и грязноногую -- американцы действительно врачуют. Ото всех болезней лечат бесплатно. Америка из-за старикашки Хомейни вовсю заигрывает с черноусым красавцем Хусейном. Итак, мы как-то включились в эту игру на медицинскую тему. Хотя официально считаемся советскими геологами, спешащими к иракскому народу с братской помощью наперевес. На нашем амфибийном вездеходе есть чувствительная аппаратура, измеряющая магнетизм, что якобы позволяет узнать, какие ценные ископаемые притаились внизу, под нашими ногами и попами. Козырные тузы в команде -- Сандомирский и Дробилин, ученый и инженер из группы Бореева. Их дело -- применять нашу "геологоразведочную" аппаратуры и давать нам советы, обязательные к исполнению. По своей геологоразведке мы отчет подготовим, когда вернемся в Багдад, а пока что наша шестерка работает как маленькая резидентура. Колесников на перехвате, пытается засечь радиообмен американцев и запеленговать их местоположение, чтобы нам крутануться в нужную сторону. Мы с Петровичем непринужденно беседуем с арабами, пытаясь выведать их настроения. А еще определяем, не ведется ли за нами слежка иракской госбезопасностью или цэрэушной агентурой из местных. Конечно, сдружиться с аборигенами пытаемся, подарочки вручаем в карман, чтобы нам обо всяких интересных вещах не забыли на среднее ушко шепнуть. А еще я выторговываю финики на базаре по два дирхама вместо трех. Маков ездит такими маршрутами, чтобы нас невозможно было прикнопить даже с вертолета, не говоря уже о наземных средствах наблюдения. Иногда это чревато неприятностями. Коля-Баранка хоть и тюменец, но сибирские болота все-таки отличаются от месопотамских. Намедни залезли в жуткую топь, потому что с трех довольно сухих сторон сновали какие-то подозрительные джипы марки "Паджеро", в которых сидели и пялились на нас люди с биноклями. И осталась открытой только четвертая топкая сторона. Колеса пробуксовывают, как ни сбрасывай Коля воздух из шин, как ни верти коробкой передач и ни выжимай мощность из двигателя. Вдобавок на гребной винт, хоть он и в водометной трубе, намотались какие-то крепкие коренья. А трясина понемногу вниз тянет. Или мокрая могила нам улыбается, или придется вызывать на помощь иракский вертолет. Он нас, конечно, спасет, однако придется возвращаться в Москву без аппаратуры, ни с чем, позорными пораженцами, провалившими задание. Неожиданно включился, прервав обет молчания, Роберт Юрьевич Сандомирский. Дробилин тоже тихоня, потому что с утра до вечера следит за датчиками, экранчиками, самописцами, что-то втюхивает в бортовую ЦВМ и выдаивает из нее. Сандомирский же лишь изредка поглядывает на "выделения" машины и контрольный монитор, где ничего, кроме кодов. А чаще просто думает, чтобы раз в три часа выдать Дробилину очередное ценное указание. -- Как насчет МГД-шипения во втором секторе? Между прочим, каустика смещается по спиралоиду типа два-восемь. Скоренько проверьте спектр поглощения, -- предложил Сандомирский своему помощнику, когда в воздухе отчетливо запахло ароматом страха -- адреналином. Дробилин оперативно пощелкал тумблерами ЦВМ и минуты три спустя доложил: -- Благоприятный спектральный ответ на курсовой сектор пятьдесят семь -- шестьдесят градусов. След матричной группы А678. Можно давать вектор раздражения. -- Да, надо попробовать... Илья Петрович, -- обратился Сандомирский к подполковнику, -- мы бы рекомендовали сейчас что-нибудь предпринять. Благоприятный исход связан вон с тем направлением, -- ученый ткнул пальцем. -- пятьдесят семь -- шестьдесят градусов градусов. -- Это по вашей аппаратуре так получается? А не брешет? Остапенко мыслил, морща лоб и мозги. До нынешнего момента он многотонную технику только возил куда следует, без обмозговывания ,повинуясь приказу и инструкциям. Сейчас же странная аппаратура вмешалась в процесс принятия решений и сама отдала приказ. Подполковник глянул в бинокль. -- Там только какое-то кривое деревце. -- Кстати, достаточно крепкое на вид, -- вмешался я. -- Роберт Юрьевич имеет в виду, что до него может без напряга добраться один из наших людей и закрепить трос. А затем самотягом, лебедкой, Маков вытянет машину. В этом-то и заключается благоприятный исход. -- Глеб Александрович, зачем вы товарищу ученому подыгрываете? Такую рисковую идею ему явно болотный дух подкинул, -- неодобрительно высказался Серега, и как выяснилось позднее, был не столь уж далек от истины. Колесников почувствовал, какое решение вскоре образуется под кепкой у Остапенко и что младшего офицера отправят по трясине проверять на практике матричную теорию. У старшего лейтенанта правомерно задергалось очко. И чутье, как всегда, не подвело Серегино "очко". -- Старший лейтенант Колесников, -- распорядился Остапенко, -- направляйтесь к тому вот дереву для закрепления на нем буксирного троса. Быстро. -- Товарищ подполковник, если меня не станет, кто будет заниматься радиомониторингом, кто сможет обеспечить комплексную безопасность группы? Да и тяжеловат я для болота, как-никак девяносто кило. -- Не говорите мне тут убедительные слова с умным видом. Вы же офицер. Или прекращайте обсуждать приказы, или ваши дети останутся без отца... И вообще, мониторингом займутся Дробилин с Фроловом, безопасность будем обеспечивать сами, тоже не лыком шиты... Не подобрать нам полувоздушное "перышко" среди наших бойцов. -- Товарищ подполковник, разрешите обратится, -- неожиданно выступил Баранка, -- у нас в Тюменской области болота будьте-нате, а я ходил туда, и за клюквой, и за морошкой. Надо только палку мне какую-нибудь метра на два. Ведь если машина утопнет, на кой ляд я буду надобен? Остапенко не одобрил инициативу. -- Ты, Коля, не встревай, когда к тебе не обращаются... А если не утонет... Нет, Коля, наш вездеход, -- твоя единоличная епархия, с этим зверем да на таких болотах никто, кроме тебя, не управится. Это верняк. -- Давайте я, -- послышался еще более неожиданный голос. Мой собственный. Наверное, я не хотел в топь, однако желал испробовать, чего стоят все эти бореевские дела. -- Общаться с трудящимися Востока, особенно теми, у кого страдает пенис, сможет и Сережа. Он к тому же выполнит их тяжелые обязанности по отношению к женщинам Востока... Да и идея была наполовину моей. -- Ну, коль ты, Глеб, как настоящий коммунист вызываешься добровольцем, тогда я приказываю тебе: добраться до вышеозначенного деревца и закрепить на нем трос, -- с готовностью отозвался полполковник. -- Только вначале надо будет закрепить трос на мне. Хоть небольшая, но страховка. -- В самом деле, если пиписки у здешних мужиков завянут, то кто же бескорыстно поспешит на помощь? -- спросил оживившийся старлей и сам дал правильный ответ. -- Конечно же советские специалисты. Я подверг мысленному обзору свой организм и заметил отсутствие свежих сил. -- А ведь надо быть таким бодрым, чтобы искры из носа вылетали. Коля-друг, вынь-ка мне из аптечки элеутерокок, зеленый такой флакончик. Маков вытряхнул из аптечки все, что там содержалось. -- На, берите чего надо. Я, отродясь, лекарств не хавал, и на вашем бы месте, товарищ майор, принял бы грамм пятьдесят спирта. Больше на работе не стоит. Не послушавшись Николая, я все-таки глотнул элеутероккока и выбрался через верхний люк -- боковые дверцы уже были зажаты. Коля проводил меня, заодно завязывая на моей фигуре конец троса таким узлом, чтобы я мог самостоятельно управиться с ним на месте назначения. И уселся на свое место, чтобы орудовать лебедкой через коробку передачи мощности. -- Если бы мы в Тюменской области были, я бы понимал, что к чему, -- вздохнул с некоторым стыдом Николай, высунувшись через передний люк, -- где зыбун поганый, где лядина, где березнячок, где трава крепко держит, где кочки, где мшины и крепкое моховище, по которому не только брести, но и на грузовике прокатиться можно. Здесь же все непонятное. -- Ничего, мы с тобой еще и по сибирским болотам пошастаем... На-ка, возьми пистолет. -- Оставьте лучше себе, товарищ майор, только суньте повыше. А что, если в трясину попаду, может и пригодится - для спасения души. Я дослал патрон в ствол. Затем соскользнул с борта в воду там, где тростник произрастал особенно густо и обильно. Стебли хлюпнули, примялись, однако я промок всего лишь по колено. Но уже на следующем шаге я утопил мошонку, что, впрочем, не было большой бедой. Под ногами что-то пружинило, качалось, однако держало. Неподалеку прошмыгнула змейка, едва выглядывая из воды маленькой головкой и блестя глазенками-бусинками -- ужонок, наверное. Метнулась за стрекозой и скрылась старшая сестра нашей амфибии -- жаба. Комары вели себя надоедливо, но оставались в рамках приличия, потому что я густо натер себя тройным советским одеколоном. "Ну и пиявищи должны здесь проживать," -- подумалось мне. Ногам стало неуютно, да к тому же зеленоватая вода добралась до пупка. Я оглянулся -- накренившийся вездеход напоминал аварийное судно, схлопотавшее торпеду в один из отсеков. Прапорщик Баранка внимательно стравливал трос, чтобы тот не тянул меня и не слишком сильно провисал. Потом его голова показалась из люка, а рука ободряюще махнула мне. И на том спасибо. Я продолжал двигаться курсом, который выбрал Сандомирский, но с каждым шагом ходьба становилась все мучительнее. Кора, вернее, наплавной слой, из разрозненных островков превращалась в плотное сплетение корневищ и листьев тростника, лилий, трилистника, сабельника. Сверху на этом деле, как на почве устроился следующий ряд растений, -- в основном, цикута и ирисы. Какое-то время тяжелый охотничий нож позволял мне прорубаться сквозь надоедливый растительный ковер, но потом я все-таки притомился. Еще продолжал кромсать, но взгляд уже заволокло туманом. Я даже прикрыл уставшие глаза. Неожиданно сквозь сомкнутые веки пробился световой пучок, который завершался пятном. Это пятно смахивало на чью-то размытую физиономию. Дальше -- больше. Физиономия беззвучно проговорила, а я машинально прочитал по губам (нас этому учили в разведшколе): "Меня звали Апсу. Ап-су. Ты мне уже знаком пять ваших лет. Мудрец, в глазу которого лед -- гнездилище моих врагов, обитель гадов... Не трепыхайся, червячок. Оглянись, ведь здесь красиво. Потом ложись на изумрудную постель." Ну и номер! Демон в собственном соку или мой собственный "глюк"? Скорее всего "глюк", шиза натуральная. Но почему бы не прилечь? Чего мне терять? Я аккуратно вскарабкался на кору, полежал, расслабляя члены, а затем потянулся вперед на манер червячка. Хотя "изумрудная постель" ходила ходуном, я все-таки мог перемещаться ползком. И заодно позволял Николаю разматывать трос. Однако насчет приключений здесь можно было не беспокоиться. До дерева оставалось метров пятнадцать, когда неожиданно перед моими глазами закачалась, раздувая грозный воротник, натуральная кобра. Выглядела она (или он) весьма сердитой, извинений не принимала. Похоже, я потревожил ее во время гона, охранения кладки яиц или другого важного мероприятия. Наверное, надлежало по быстрому обогнуть злючку стороной, но именно этой услуги я не мог оказать. От каждого моего резкого движения кора сильно колыхалась, и тупая жительница болота, еще более возбуждаясь, расширяла воротник и нацеливалась для броска. Кроме того, я не хотел слишком уж менять маршрут из-за какой-то подлой твари. Как славно, что мой "ПМ" не остался у Коли. Надеюсь, пригодится. Хотя весь вопрос в том, отсырел ли порох в гильзах. Приветливо улыбаясь, я аккуратно выудил пистолет из подмышечной кобуры. Тот уже стоял на боевом взводе, патрон сидел в патроннике, оставалось только сдвинуть предохранитель и ласково нажать спусковой крючок. Тьфу, осечка. Кобра могла бы броситься сразу, но непривычный звук насторожил ее. Правильно, пораскидывай своими десятиграммовыми мозгами, милая. Я вынес вторую руку вперед, успокоительно поводил ей на манер факира, затем осторожно дернул затвор, выбрасывая негодный патрон и меняя его на новый. Не бздимо, как выражаются наши польские друзья. Осталось взвести курок и плавно согнуть указательный перст, обнимающий спусковой крючок. Грохнул наглый раскатистый выстрел, какие-то птицы заголосили в панике и забили крыльями, рептилия же брызнула кровью. Это последнее, что я увидел, прежде чем ухнуть с головой в воду по причине оружейной отдачи. Дно под ногами отсутствовало, я несколько раз пытался всплыть, но каждый раз голова беспомощно утыкалась во что-то плотное. "Я люблю воздух, как свежий, так и несвежий." -- беззвучно завопило мое горло. Сквозь потемки опять прилетела красноватая клякса-морда и снова зашевелила ртом: "Ты бьешь тарелки в чужом доме, когда ниточка твоей судьбы столь напряжена. Не хочется тебе после этого помогать. По крайней мере, бескорыстно." Хоть я принял такое выступление за предсмертный бред, тем не менее мысленно заорал: "Давай тогда за плату. Все мое -- твое." Мигом пролистнулось несколько эпизодов моей жизни. Словно странички из книги. Мои посягновения на женщин, бросок на Лизу в лифте, удар Затуллину в поддых и наезд на него с улицы Жуковского, моменты неудачные и стыдные, многое другое, все почти сразу, даже чувства соответствующие были восстановлены, хотя и мигом унеслись куда-то прочь, словно их сдул ветерок, как пену. "Кое-что мне нравится, возьму... -- произнесла рожа. -- А сейчас толкнись ногами." Я отчего-то умиротворился и на какое-то время стал пузырьком, простейшей клеточкой, улиткой, лягушкой, сознание ощущало лишь течения воды, странные ее запахи, а еще лучи, пробивающиеся через поверхностную корку, преломления и отражения света, бульканья, производимые какими-то подводными тварями. Я увидел мощный столб солнечной энергии, похожий на сваю, и, как следует толкнувшись ногами, устремился к нему. Там меня встретил пучок крепких тростниковых стеблей, который вывел мое тело из чуждого подводного царства наверх, в "полынью". Я распахнул рот, и только тогда понял, сколько времени ничего не вдыхал. Легкие, наверное, уже превратились в скомканный пакет. В висках сбрендившие звонари лупили в колокола. В глазах летали какие-то фиолетовые вихри. Казалось, еще немного, и увижу знаменитый черный тоннель на тот свет, по которому редко кто возвращается назад. -- Держитесь, дорогой товарищ майор, -- донесся противный голос Сереги. Значит, я действительно на этом свете. Красноватая морда небескорыстного спасателя больше походила на пятно Роршаха, но я все-таки уловил смысл его следующей рекомендации: отбросить камыши и дотянуться до ближайшего хлипкого кустарника. Когда я послушался, ноги вступили в контакт хоть с зыбкой, но почвой. Еще несколько шагов, воды мне стало по колено и я добрался до желанного дерева. Вернее, их насчитывалось там три -- крепеньких, кривеньких, глубоко и далеко распустивших корни. Трос я укрепил, а дальше уже Коля не сплоховал вместе со своей лебедкой, вытянул машину. Когда я очутился в кабине, то сперва Серега уместно пошутил: -- А мы уже думали, вы немножко утопли. Чепчики сняли в знак загробного признания заслуг перед родиной, причем морды товарищей выражали грусть расставания. В своих поминальных речах выступающие напирали на то, что покойный за столом не чавкал, а для вытирания носа пользовался не пальцами, а платком. Потом набросился подполковник с упреками: -- Зачем стрелял беспричинно? Ты тут всю округу перебудил. -- А вы бы что делали, когда б на вас уставилась здоровенная кобра? Наверное, политинформацию бы ей прочитали на арабском: дескать, давайте вместе бороться против гидры империализма, которая намного противнее, чем вы. Мол, да здравствует свободолюбивые рептилии, которые кусают капиталистов, желающих паразитически выдавить из них весь яд. По насупившейся физиономии Остапенко я понял, что перегнул и переборщил, поэтому пожаловался на змею. -- Если бы не напугала меня, а, наоборот, успокоила, тогда бы не стрелял. Остапенко тоже решил не свирепеть. -- Ладно, понимаю, Глеб, что ты струхнул, с кем не бывает. Ты ж человек, а не дебил какой-нибудь. Я заметил, что Дробилин обратил внимание Сандомирского на показания каких-то датчиков и даже высказал недоумение: -- Похоже, источник МГД-свиста где-то рядом, чуть ли не в машине, из-за этого каустика размытая. -- Может, фонит какая-нибудь электрическая схема? -- Вряд ли, Роберт Юрьевич... ага, почетче стало. По параболическому распределению спектра скорее напоминает группу матричных объектов А678. Неужели они метантропные?