ашка, наполненная зерном или кусочками мяса. Выдающиеся багатуры уходили в царство сказок и песен со своим кривым мечом, привязанным к застывшей ладони. В наступившей тишине прозвучал протяжный жалобный стон. Он донесся из середины нагроможденных обледеневших тел. Стон повторился, отчетливо донеслись слова: - Тяжело... Воды!.. Монголы заволновались: - Нельзя разбирать священный костер!.. Бату-хан оставался неподвижен. Он процедил сквозь зубы: - Начинайте скорей! Один из приближенных ханов сказал нараспев: - Счастлив тот, кто вместе с багатурами, павшими за величие монгольского улуса, улетит, захваченный дымом священного костра! Он попадет за облака в алмазный дворец бога Сульда! Загремели барабаны. Затрубили рожки. Тридцать шаманов в белых одеждах, с медвежьими шкурами на плечах, издавая пронзительные вопли, приплясывая и ударяя в бубны, пошли вокруг огромного костра. Некоторые монголы, потерявшие близких, сойдя с коней, последовали за шаманами, подняв в правой руке шелковый расшитый платок. Китайские мастера с восьми сторон подожгли паклю, намоченную горючей жидкостью. Черный дым заклубился над костром и быстро побежал по сухим бревнам и доскам. Пламя разгоралось, охватывало лежащие тела и желтыми языками взлетало к небу. Жар становился все сильнее. Монголы попятились от костра, ни никто не смел удалиться, пока джихангир, неподвижный и молчаливый, прощался со своими нукерами. Джихангир не уезжал, ожидая, пока его верные слуги не пошлют ему прощального привета. Пламя облизывало трупы. Промасленная одежда вспыхивала желтыми языками. От жара трупы шевелились, скрючивались, двигали руками. Мертвый монгольский сотник, большой и могучий, приподнялся и точно прощаясь, повернул голову, оглянулся на стоящих вокруг боевых товарищей. Воины, прикрывая глаза ладонями, жадно вглядывались в огненные языки и клубы сизого дыма. Им казалось, что багровые языки пламени обращаются в призрачных скачущих всадников на коротконогих монгольских конях, которые в снопах ярких искр взметаются вверх, улетая в заоблачный мир, в священное царство воинственного правителя, Чингизхана... Жар стал нестерпим. Горячий вихрь закрутился по площади. К небу полетели раскаленные головни и обломки досок. Бату-хан, закрываясь руками, крикнул: - Бай-аралла, баатр дзориггей!. Он хлестнул плетью коня и, вырываясь из дыма, поскакал с площади вниз, к реке. За ним, звеня оружием, теряя порядок и сталкиваясь, помчались монгольские всадники с прощальными криками: - Байартай! Байартай! Подожженная поминальным костром Рязань загорелась вторично. Целые сутки были видны вспышки огней и доносился удушливый запах паленого мяса. Войско отдыхало три дня. Воины резали пригнанный скот. Ханы ели вареную жеребятину и пили вино, найденное в подвалах рязанского князя. Простые нукеры пили чай, сваренный с коровьим салом и мукой, и переговаривались шепотом; - Гей, о-й-о! Если при штурме каждого города будет гибнуть столько воинов, то много ли багатуров вернется на родину... Чуй! Не будем думать о завтрашнем дне! Сегодня будем веселиться, пить и наедаться!..  * 6. ЧЕРНАЯ ТУЧА НАД РУССКОЙ ЗЕМЛЕЙ *  Приде весть зла... смятошася люди. Летопись. Глава первая. "СКРИПИТ!" Долгой зимней ночью на каменной стене стольного города Владимира-Суздальского стоял дозорный. На нем был бурый армяк, надетый поверх овчинного полушубка. Похлопывая ногой об ногу, дозорный ходил взад и вперед от одной бойницы до другой, и новые лыковые лапотки его поскрипывали на хрустевшем снегу. На уши он надвинул собачий меховой треух. Его жесткая борода стала серебристой от инея, глаза зорко посматривали по сторонам и вдаль, туда, где засыпанные снегом леса дремали в голубоватом свете ущербной луны. Дозорный Шибалка следил за дорогой на юг в сторону Рязани. Там, говорят, рубятся. Какие вести прилетят оттуда? Отбили рязанцы безбожных татар, напирающих из Дикого поля, или вороги обошли город стороной и теперь скачут по снежным полянам через суздальские погосты прямо на Владимир? Шибалка стар. Но по-прежнему крепко держит копье его жесткая мозолистая рука. По-прежнему Шибалка готов идти биться туда, где чуется опасность для родной земли. Многое может вспомнить старый воин, и сейчас тяжелые думы охватывают его, как серые тучи, медленно ползущие по небу. Город мирно спит. Ни звука, ни шороха в морозном неподвижном воздухе. Тонкие, будто детские, голоса послышались внизу, под стеной. Шибалка прислушался. Голоса приблизились. Три тени, вынырнув из-за угла, скользили по стене. Три мальчика в длинных шубейках, прижимаясь друг к другу, быстро семенили лапотками. - Кто идет? Зарублю! - сказал хриплым голосом Шибалка и стукнул копьем. - Дедушка Шибалка, не серчай! Это я, Булатко! - ответил голос.-Со мной соседские, Поспелка и Незамайка! - Вижу, что ты, бесенок! Чего не спите? Зачем ночью по стене бродите? Князь узнает,- распалится! - Мы, дедушка, только посмотреть, что такое скрипит? - Чего? - Вот он, Незамайка, говорит, что земля стонет. А я смекаю, не татары ли ползут к нам? Если придут татары, мы тоже хотим драться с ними,- кажись, не маленькие! Вот мы и прибежали узнать, что за скрип? - Ишь, чего выдумал! Какой такой скрип? - сказал Шибалка. - Да ты сними колпак, в нем не слыхать. Шибалка снял меховой треух и наставил ухо. В тишине лунной, голубой ночи ясно доносился отдаленный неумолчный скрип и звуки, похожие на приглушенные голоса и тонкий плач. Шибалка пристально смотрел вдаль, желая понять, что за стон, что за горе несется из глубины снежных полей. - Смотри-ка туда, дедушка! Шибалка махнул рукой. - Эх вы, малые ребятки! Да это Зима ходит по полям в медвежьей шкуре, стучится по крышам, будит баб ночью топить печи. За Зимой бредут метели и просят дела: засыпать снегом обоз или заморозить запоздавшего путника... А Зима идет лесом, сыплет из рукава иней, идет по реке и под следов своим кует воду льдом на пять локтей... Вот откуда скрипит и потрескивает,-то метелица бабьим голосом воет!.. Но мальчики не успокоились, а продолжали всматриваться и, указывая вдаль, говорили: - Да вот там, дедушка, на реке!.. Луна выплыла из-за туч, и в мерцающем серебристом свете были ясно видны кони, сани, шагавшие люди, двигавшиеся по укатанной дороге вдоль реки. Несмолкающий тягучий скрип полозьев, и жалобный тонкий плач, и всхлипывания нарушали торжественную тишину морозной ночи. Люди и.кони тонули в голубом тумане, а за ними появлялись новые обозы розвальней, которые опять, как тени, почти бесшумно, с легким поскрипыванием уходили вперед. - Кто это там едет? - спрашивал мальчик. - Это сбеги... спасаются в леса. Знать, татары близко... - Дедушка! А какие такие татары? Ты видел их? - Не видел, а слышал, что эти дикие люди не имеют смысла человеческого, живут со скотом в Диком поле и злобою всех одолевают. - А нас они тоже одолеют? Придут они сюда? - Может, придут, а может, их уже порубили и отогнали рязанцы. С табунщиками драться надо, что с медведем: коли побежишь от него, он догонит и задерет, а как полезешь на него с рогатиной, так опрокинешь его и будешь с медвежьей шкурой. - Глянь-ка: сюда сбеги едут! А за ними воины на конях. Не татары ли это? Вереница саней направлялась к воротам крепостной стены; за ними следом ехала группа всадников. Лунный блеск вспыхивал на коротких копьях и железных шишаках, на пластинках нагрудных броней. Шибалка схватил колотушку и начал ударять в висевшее между бойницами чугунное било, подымая тревогу, вызывая стражу. Груженые розвальни и десятка два всадников подъехали к запертым крепостным воротам, прозванным "Золотыми". Снизу отчетливо доносились разговоры прибывших. Некоторые всадники сошли с коней и стучали в ворота. На стену прибежали воины и медленно поднялся, запахивая медвежью шубу, степенный сотник. - Кто такие? - крикнул он со стены, - Князь Роман Ингваревич с важной вестью из Рязани. - А другие возчики кто такие? - Пустите в город. Пострадали от безбожных татар. Мы - сбеги. Ищем тихие места. - Какие у нас тихие места! Ждем ворогов каждый день! Князя с его дружинниками пустим, а вы поезжайте в дальние. погосты, там и отдохнете.... На нескольких санях послышались крики и плач. На стене толпа воинов прибавилась. Часть их спустилась к воротам. Тяжелые дубовые створцы раскрылись, пропустили всадников и снова закрылись. Сбеги, громко проклиная владимирцев и их князя Георгия Всеволодовича, поехали дальше искать крова и приюта. Глава вторая. ДЛАНЬ КНЯЗЯ ШИРОКА И ПРИЖИМИСТА Князь Георгий Всеволодович суздальский был высок, плечист и дороден. Окладистая полуседая черная борода украшала могучую грудь. Взгляд темных строгих глаз из-под черных бровей пронизывал насквозь, приводил в трепет. Когда князь стоял в соборе на узком шемаханском ковре, отставив ногу в пестром сафьяновом сапоге с серебряной подковкой, и, заложив левую руку за золотой пояс, правой истово совершал крестное знамение, касаясь перстами белого открытого лба, золотой пуговицы на животе и широких плеч, молящиеся дивились его величественным движениям, любовались, как степенно он оправлял вьющиеся полуседые темные волосы и откидывал их назад. В народе говорили, что "хозяин он крепкий и прижимистый, спуску и поблажки никому не дает". Когда он отправлялся по княжеству, никто не мог отвертеться от дани и подарков, со всякого он умел получить хоть шерсти клок. Он считал себя на голову умнее и смышленнее всех, любил каждого поучать и не терпел спорщиков: - Ты еще молод, чтобы мне перечить! Если бы ты на моем стольце посидел, то многому бы научился и многое бы понял! Богом указано мне княжить и судить людей. Когда пришли первые вести о нашествии на булгарское царство неведомого народа татар и мунгалов, а затем, когда толпы булгарских сбегов с женами и детьми начали прибывать в Суздальское княжество, князь Георгий Всеволодович только посмеялся: - Ну, что ж! Булгарам худо, а мне оттого лучше. Милости просим, гости многоценные, скусники кожевенники и сафьянники! Всем место найдется. Мне такие мастера нужны. Я их расселю по разным городам, пусть сколачивают дубильные чаны, пусть мочат и мнут кожу, пусть шьют сапоги. Через год все мои бояре и старшие дружинники будут ходить не в лаптях-шептунах, а в кожаных сапогах. И князь расселил булгарских кожевенников в Кинешме и в других городах княжества, и стали они выделывать разные кожи - бычьи, конские, козьи, кабаньи - и шить из них сапоги, черевья и чеботы. Пришли новые вести: татары появились в Диком поле близ рязанских пределов. Князь нахмурился, но не особенно встревожился: - Рязанцы всегда носы задирают, своего князя "государем" зовут. Мы же, суздальцы, рязанцев били и их город сожгли, князей и бояр рязанских сажали в порубы, а мужиков рязанских расселяли у себя по дальним погостам. Казалось, Рязань никогда уже не оправится,- а вот гляди! Снова заселилась и растет Рязань пуще прежнего, как трава-лебеда на пожарище... Когда рязанцы направили во Владимир прибывших к ним татарских послов - двух соглядатаев и чародейку,- князь Георгий Всеволодович принял их пышно, показывал свое богатство и могущество: сам сидел на золоченом кресле и в парчовом кафтане; бояре и боярыни были в парчовых и аксамитовых одеждах. С послами говорил он властно, не подслащивая свои речи. Он отослал их обратно, одарив помалу, не так, как мог бы. Рязанцы прислали к нему челобитчиков. Оставив свою гордость, они слезно просили подмоги: - Присылай свои полки! Сам веди их, главенствуй над рязанской ратью! Надо соединиться, станет русская сила грозна. Половецкие лазутчики доносят, что бесчисленно татарское войско, что и не бывало еще такого. Надобно всем, кто может, схватить топоры, грудью встретить ворогов, иначе обратят они русские земли в золу и пепел. - Ишь, как испугались, невесть чего выдумали!-ответил князь Георгий Всеволодович. Сам прийти отказался и от своих полков не захотел дать ни одного ратника: - Вы бы, рязанцы, раньше подумали с Владимиром и Суздалем в дружбе жить и смуту с нами не заводить. А коли ко мне сюда татары и мунгалы докатятся, я сам с ними справлюсь. Уехали рязанцы ни с чем. И пришлось полкам рязанскому, пронскому, муромскому и зарайскому одним выйти в Дикое поле, чтобы задержать татарский набег. Бояре стали осторожно спрашивать князя, что он будет делать, если татары прискачут к стенам стольного города Владимира? Георгий Всеволодович, грозно поводя очами, сказал: - Не мне их бояться! Я знаю хорошо повадки табунщиков-удальцов: приедут, повертятся, пошарпают в погостах и предложат уплатить им дань. Тут наше дело переманить их послов, угостить их до отвала белорыбицей и пирогами, напоить старым медом и с ними отослать дары: тысячу пар красных сапог, сотню аксамитовых и собольих шуб и в придачу подарки ханским женам, всего, что у нас припасено в сундуках и кладовых. Захотят татары еще чего-нибудь - коней вороных, рыжих, пегих и других, так и это дадим. От того не обеднеем, А стены городские у меня крепкие, ворота прочные. Степнякам и на коне их не перескочить и лбом не пробить. Все же князь Георгий Всеволодович некоторые меры принял. Он отправил своих лучших коней в дальние северные города, склады зерна и сена, бывшие за рекой, перевез в город, усилил дружину, переписал в городе охочих людей, всех призывая вступать в дружину. Назначил воеводой Еремея Глебовича, написал другим князьям - новгородскому, ростовскому, белозерскому и прочим, чтобы готовились и по первому зову спешили к Владимиру отбивать врагов от русских земель. Он объяснял всем, что бояться нечего, что он обо всем подумал, все предвидел, все предусмотрел, что татарские табунщики три года будут стучаться в стены, а потом все же уйдут. Глава третья. ТАТАРЫ БЛИЗКО Был двадцать третий день десятого месяца студня. Князь Георгий Всеволодович вечером за ужином, после жареного гуся с кислой капустой, закусил еще парой моченых яблок и прилег на лежанке, крытой бараньими шкурами. Среди ночи его осторожно разбудил старый дружинник, раскачивая за плечо. Князь, разогретый жарко натопленной печкой, с трудом очнулся. Ему снился архиепископ владимирский, суровый владыка Митрофан, в полном облачении. Будто он с амвона грозил перстом и уговаривал его: "Вставай, княже, очнись, солнцеворот прошел, солнце повернуло на лето, и медведь в берлоге повернулся с одного бока на другой..." - Ин и я повернусь! - бормотал князь, поворачиваясь, но твердая рука дружинника крепко держала его за плечо. - Вставай, княже, очнись! - говорил старый преданный воин.- Плохие вести привезли гонцы из Рязани. - Какие гонцы? Какие вести? - спросил князь, с трудом приходя в себя. - Прибыл из Рязани князь Роман Ингваревич. Мы его впустили в город. - Что говорит? - Сам тебе хочет поведать. - Прибыл из Рязани? Что там стряслось? - говорил князь, натягивая сапоги. - Рязани больше нет. - Да ты в уме ли? Где князь Роман? - Здесь, в гриднице. Дружинник подал беличий охабень. Сильные руки князя Георгия дрожали и долго не попадали в рукава. Князь Георгий Всеволодович прошел в гридницу, где обычно просходили его беседы с боярами. Там уже находилось несколько ближних советников. Слабый свет лампад перед старыми темными иконами озарял бревенчатые стены, кое-где завешанные сукном и коврами. Впереди безмолвных бояр стояли княжеские сыновья - Владимир и Всеволод, спешно среди ночи прибывшие на совет. Воеводы Жирослав Михайлович, Еремей Глебович и Петр Ослядукович стояли спокойно. Ничто не могло их удивить,- в долгой боевой жизни они всякое видели. За столом, на скамье, крытой ковром, сидел, положив кудрявую голову на руки, приехавший из Рязани князь Роман. Он крепко заснул, устав от бессонной дороги и скачки на переменных лошадях. Громко, властным голосом заговорил вошедший князь Георгий Всеволодович: - Что ты привез из Рязани? Что сделали с нею татары? Крепко ли бились рязанцы или показали пяты и отдали родной город? Князь Роман Ингваревич ничего не слышал и продолжал сидеть неподвижно. В тишине ночи слышались легкое дребезжание слюдяного окошка и ровное дыхание спящего. - Я спрашиваю, как бились рязанцы? Наверное, уже сдали город? Князь Роман очнулся, услыхав последние слова. Он вскочил и крикнул хриплым голосом, сдерживая ярость, согнувшись, готовый броситься на князя Георгия: - Не тебе так говорить, не тебе с нас и спрашивать! Отвернулся ты от нас в тяжелый час, и сам не пришел и подмоги не прислал... Нет больше Рязани! Сожгли ее мунгалы, и на горящих развалинах города полегли все рязанцы! Но никто не отступил, и не отдали мы нашего города. Только через наши тела ворвались к нам окаянные мунгалы! - А князь Юрий Ингваревич? - Убит в Диком поле... - А князь пронский, князь муромский, Василий Красный, Глеб Михайлович коломенский? - Все полегли, отбиваясь!.. Все оглядывались, не идут ли на помощь суздальцы, ростовцы, новгородцы? Где там! Заперлись вы за своими стенами, взобрались на печи и, ворочаясь, только почесывались и тараканов давили. - Не смей говорить такие речи! - закричал владимирский князь. - Где вы были, суздальцы, сальники, кулики? Что вы сделали, на болоте сидючи? - Больно ты дерзок приехал! - захрипел князь Георгий, - А ты не порочь рязанцев! Лежат они, застывшие, на снежных полянах, и некому даже бросить на них горсть родной земли... Разобью тебе голову, если услышу хоть слово издевки!.. Князь Роман схватил лежавший рядом с ним меч, но бояре и оба княжеские сына бросились вперед и повисли на руках споривших. Князь Георгий, стараясь вырваться, кричал и тянулся к мечу, висевшему на стене: - Не ему меня учить! Зарублю! Нищий и безродный пришел ко мне просить помощи, а каркает, что ворона, залетевшая в боярские хоромы... - Батюшка! Не надо так говорить с гостем! - старались успокоить князя Георгия его сыновья. Сильный низкий голос вдруг покрыл шум. Послышались протяжные, произносимые нараспев слова: - Мир, тишина и благодать дому сему! Все оглянулись. В дверях стоял высокий худой монах в черной до пят одежде и в черном клобуке. Длинная черная с проседью борода, большой с горбинкой нос и запавшие под густыми бровями темные глаза делали лицо монаха мрачным и неприветливым. В правой руке он держал медный крест, а в левой длинный посох. - Я вижу распрю, слышу спор в высоких княжеских хоромах. Не время заводить ссору, рагозу и котору! Я пришел оттуда, где дымом заволокло небо, где горят города, где движется на нас нечестивый страшный народ и несет миру смерть и гибель... - Кто ты? Откуда пришел? Что тебе надобно? - спросил князь Георгий Всеволодович. - Я раб божий, странник Феофил Неврюй, родом новгородец. Иду из святой земли, из града Иерусалима, где поклонялся гробу господню и кресту животворящу. В Диком поле попал я в узы немилостивых татар, но чудесным промыслом божиим я спасся из неволи и пришел сюда, в славный город Владимир. Пришел я сказать вам: покайтесь, пока не поздно! Народ мунгальский идет с велбудами, с пороками на колесах и в невиданном скопище. Нет стены, которую бы они не проломили, нет города, которого не захватили бы и не сожгли... Мунгалы и татары бесчисленны, аки прузи, и посланы творцом вседержителем в наказание людям за их грехи. Скоро мы все погибнем, аки обре, и забудется в людях даже память о том, что была когда-то святая Русь! - Перестань говорить речи страшные! - воскликнул старый воевода Жирослав. - Зарастут наши пашни повиликой, репьем и волчцом. Жития миру сему осталось всего три месяца и три дня. и когда мы все поляжем убиенными, вострубят трубы архангельские, молоньей поразятся орды татарские, и будет воскресение мертвых и последний страшный суд. Покайтеся!.. Монах перекрестился три раза и поцеловал свой медный крест. - Клянусь на этом животворящем кресте, что все, мною сказанное,- святая истина. Тайну сию открыли мне непорочные отцы-отшельники на Афонской горе... Князь Георгий Всеволодович перекрестился, приложился к медному кресту и сказал монаху: - Отче Феофил! Мы беседуем о деле порубежном. Сейчас не до тебя. Время позднее. Что ты по ночам бродишь? Кто пропустил тебя сюда? Пройди-ка в сенницу, там мои дружинники проведут тебя в теплую истолкуй А завтра я пошлю за тобой. - Исполать дому сему! - сказал монах и степенно удалился. У князя Георгия Всеволодовича гнев отошел, и он заговорил своим обычным самоуверенным, властным голосом: - Я виноват, что сказал слово неудачливое, речь повел не по-ученому. Вечная память сложившим свои головы за землю святорусскую. Поднимем светлый меч, выпавший из мертвых рук. Продолжим бой. Выгоним из нашего княжества татарских воров-грабителей, истребим их злобное племя. Я разделю мои полки: с одним ты, мой старший сын, князь Всеволод, пойдешь в Коломну, с другим полком пойдет в Москву мой младший сын Владимир. Ему в подмогу я дам воеводу Филиппа Няньку. Скачите изгонной ратью - татары могут налететь раньше вашего... А здесь, во Владимире, на время моего отъезда останется воеводой Петр Ослядукович... Все молчали, пораженные желанием князя в тревожное время уехать из Владимира. Княжич Всеволод сказал: - Батюшка, мы выполним твою волю. Мы не уступим родной земли. Мы будем биться, пока хватит сил. Князь Георгий Всеволодович встал, обратился к киоту с образами и, торжественно крестясь, стал молиться: - Боже всесильный, боже милостивый! Помоги мне собрать святорусское войско, вложить мужество в души русских людей! Помоги единой могучей стеной поднять их против нечестивых татар! Помоги прогнать злое племя обратно в дикие поля!.. Повернувшись к сыновьям, князь обнял и благословил их. Затем он сделал знак воеводам подойти ближе. Он говорил тихо, чтобы не услышали женщины в соседней горнице: - Я вместе с племянниками выезжаю на Волгу - в Ярославль, Кострому, Углич. Я найду укромное поле среди густого леса, где построю боевой стан. Там соберу новую могучую, несокрушимую рать. Князья и ближние и дальние, с Бела-Озера, и псковичи, и смоленцы, и новгородцы - все пришлют ко мне свои доспешные дружины и простых воинов. Пока татары будут осаждать суздальские города и укладывать здесь свои рати, я соберу во един сноп свежее могучее войско и наброшусь на них. Они уже рассыпались отдельными отрядами и беспечно бродят по нашей земле. Я буду на них нападать врасплох, пока они не собрались опять в одну силу. Буду разбивать их по частям. Я сделаю то, что не удалось самохвальным рязанцам,- одолею татарского царя Батыгу! - Дай-то бог! Исполать тебе! - воскликнули все. Воеводы хотели расспросить князя о воинских приготовлениях в городе Владимире, но он отказался им отвечать: - Теперь вы сами распоряжайтесь! Теперь вы головы, вы начальники. А ко мне приведите сейчас этого черного монаха. Я выпытаю у него все, что он видел у татар. Младший сын князя, Владимир, еще безусый и розовый, как девушка, побежал из гридницы искать монаха. Роман Ингваревич рязанский, все время молчавший, сказал: - Не нравится мне этот черный монах. И лик его дьявольский мне что-то знаком. Откуда он свалился? Каким путем сюда прошел? Владимир вернулся со слугой, который низко склонился перед великим князем: - Княже Георгий Всеволодович! Прости ты нас! Этот старый монах бог весть какими хитростями пробрался в твои хоромы. Он клялся, что приехал-де вместе с князем рязанским. Только, проходя через узкую дверь в сенях, задел он за притолоку, и его клобук свалился! А волосы-то у него стриженые. Какой же старый монах может быть стриженым? Тут он стал браниться. Не успел я оглянуться, а его уже нет! Точно сквозь стену прошел! Не иначе, как это был волкодлак, оборотень! Я слышал, как он шел и шептал нечестивое заклятие: "Них-них, запалам, бада кумара!". Еще, поди, напустил черную немочь, а сам обернулся рыжей крысой-пасюком и убежал! Глава четвертая. "СПЕШИТЕ НА ОБОРОНУ РОДИНЫ!" Прощаясь с отцом, князем Георгием Всеволодовичем, младший сын Владимир поцеловал ему руку с большим золотым перстнем на указательном пальце. - Батюшка, сколько дружинников я могу взять с собой? - Мои дружинники понадобятся здесь, для защиты моего преславного города. Я передумал. Вместо войска я даю тебе воеводу Филиппа Няньку. Он дороже всякой дружины. Он ополчит горожан, призовет крестьян, быстро соберет целую рать. Под его опытным глазом ты отобьешь всех врагов-недругов. Бейся крепко и не бойся! Я хорошо знаю этих табунщиков: поторкаются в стены, покрутятся и отхлынут назад в свои дикие степи. - Батюшка, а Рязань-то пала? Стены ее не спасли? - Рязань! Вон что сказал! Какие у Рязани стены,- кошка перескочит! А сами рязанцы что такое? Разве это воины? Коротконогие, широкие, как пни. То ли дело мы - суздальцы да владимирцы: грудь колесом, росту саженного, красавец к красавцу. Мы всегда били и будем впредь бить рязанцев. Смотри же, сынок, не отдай Москвы! - Все же батюшка, дай мне сколько-нибудь ратников. Ты ведь дал моему брату Всеволоду шесть сотен. - Так ведь Всеволод едет в Коломну. Она поважнее Москвы. Коломна - передовой порог Дикого поля. А Москва так себе, перекресточек промеж четырех речонок. Татары, пожалуй, и смотреть-то на Москву не станут. Впрочем, выбери десять дружинников, чтобы тебя охраняли. Ты будешь их посылать ко мне с вестями, что у тебя делается. Ну, господь бог да сохранит тебя в боях ратных! Вернешься со славой, награжу тебя знатно. - Дай мне тогда в княжение Рязань. - Ну и дам. Я давно хочу примыслить себе всю Рязанскую землю... Великий князь Георгий Всеволодович уехал на рассвете вместе с двумя племянниками и сотней верховых дружинников. Княгиня Агафья Ростиславна, высокая, дородная, в собольей шубе, провожала мужа до последней ступеньки резного крыльца. За ночь, подняв всех поварих, она приказала напечь ему на дорогу пирогов и уложить их в дорожный возок. Она тихо плакала, стараясь сдержать катившиеся слезы, кланялась, прощаясь, в пояс. Верила словам князя, что скоро он вернется. Кутаясь в медвежью шубу, князь поудобнее уселся в открытом плетеном из лозы возке. Три коня, запряженные гуськом, потащили скрипучие сани. Верхом на переднем коне ехал старый слуга, искусный аргун. Выезжая из ворот, князь высоко поднял бобровый воротник шубы, чтобы его не узнали встречные. На узких кривых улицах города было еще темно. Кое-где в маленьких окнах деревянных домов тусклый красный свет пробивался через пузыри, показывая, что начиналась повседневная жизнь: топили печи, месили тесто, выкладывали на досках караваи и пироги. В городских воротах княжеский поезд из двадцати саней и сотни всадников задержался. Сторож Шибалка допытывался, кто едет, а князь приказал дружинникам и слугам никому себя не называть. Шибалка заглянул в возок и узнал пронизывающие черные глаза. Низко снял он колпак и побежал открывать тяжелые дубовые ворота. Вслед за всадниками проскользнул за ворота высокий бородатый монах с длинным посохом. - Ишь, сколько их бродит, чернохвостых! - проворчал Шибалка.- Пересек чернец дорогу великому князю, как черный кот. Недоброе сулит такая встреча!.. Юный князь Владимир и воевода Филипп Нянька помчались немедленно, чтобы скорее попасть в Москву. Сопровождали их десять дружинников верхами. У каждого был заводной " конь. За ними следовали десять саней, груженных кольчугами и другим оружием, с запасом еды для ратников и ячменя для коней. Ехали сперва по реке Клязьме, потом направились зимними путями, напрямик, чтобы избежать речных извилин и перевертов. Всюду, в глухих лесных деревушках, встречали тревогу. Вся северная земля всколыхнулась. Мужики вострили топоры и рогатины и расспрашивали, где собирается ратный люд? Но никто толком ничего не знал, и не было одной головы, чтобы собрать воедино всю русскую силу. Князь Владимир остановился в лесном поселке покормить лошадей. Он сидел возле избы на завалинке. Из лесу показался высокий человек с большой рогатиной в руке и луком за спиной. Он нес на плече дикую козу и шел мерным твердым шагом. Охотник остановился перед Владимиром и снял меховой колпак. На плечи упали белые волосы, пожелтевшие на концах. Он вытащил из-за воротника седую бороду, рассыпавшуюся по груди. Узнав, что перед ним сын князя владимирского, старик опустил к ногам молодого князя козлиную тушу: - Кушай, княжич, на здоровье! Полдничай вместе с твоими ратниками. Слышал я от монаха-странника, что на Русь навалилась несметная сила. Вот и я не удержался и вышел из своего звериного логова. Уж много лет живу я в болотах с медведями и сохатыми, да еще бортничаю - кормят меня дикие пчелки!.. Теперь я поднялся скликать на войну сыновей и внуков, а их у меня двадцать семь молодцов. Все вместе пойдем отбивать лихих ворогов. По паре коней на каждого у них да отнимем! Где нам собираться? - Иди в город, что поближе,- во Владимир. - Это к батюшке твоему, князю Георгию Всеволодовичу? Нет, к нему я не пойду! У него рука тяжелая и незадачливая. Тому назад двадцать годов стоял твой батюшка с суздальским войском на реке Гес, а потом на Липице. Оттуда он перешел на Авдову гору и зря уложил там все свое войско. Десять тысяч мужиков-суздальцев тогда пало. Да какие все молодцы! А кто нас рубил? Свои же земляки: новгородские. смоленские, ростовские. А для чего рубились? Ты не скажешь? Нет, ты этого не знаешь!.. - Знаю. Они хотели отнять княжение у моего отца, князя Георгия Всеволодовича. - Князья промеж себя не поладили: сидеть ли во Владимире князю Георгию Всеволодовичу или его родному брату Константину ростовскому? Брат на брата с ножом поле". Каин Авеля хотел зарубить. Заставили братья за себя биться простых мужиков. Нам-то не все ли равно, какой брат будет сидеть на нашей спине: Константин или Георгий? Так Князья мужиков не пожалели, и покатились глупые крестьянские головы! О татарах тогда и не слыхивали, а братья резались хуже татар. Теперь князь Георгий Всеволодович, твой батюшка, небось почесывается да охает: как бы у колдунов найти живой и мертвой водицы и поднять против татар этих десять тысяч покойничков? Эх, княжич Владимир, в том-то и беда, что покойничков никакими ни заговорами, ни молитвами не подымешь! А кто из стариков остался жив, как я, кто бился в Липице и помнит, что с нами князья сделали, так те за князем Георгием не пойдут! - Ты что же речи ведешь супротивные? - рассердился молодой князь Владимир. - Да как звать тебя? Да я тебя за такие слова зарублю на месте! - Еще одним покойником больше будет, а татары все равно придут. И мы, мужики, будем с ними драться и гнать из нашей земли,- угодно ли это князьям или нет. А как будет с ними драться князь Георгий Всеволодович,- мы еще посмотрим! Я с сыновьями и внуками свою ватагу соберу и других сторонников призову. Будем татар ловить и на рогатину насаживать... А ты, княжич Владимир, не серчай на старика и кушай мою козлятину на здоровье, да в бою не показывай татарам хвоста своего коня... Старик снял колпак, низко поклонился князю Владимиру и, тряхнув седыми кудрями, пошел прочь, высокий и прямой. Из кустов вышло несколько мужиков с рогатинами и луками, таких же высоких, стройных, в овчинных шкурах, и пошли за своим родовиком след в след, нога в ногу. Глава пятая. "ИДЕМ НА МУШКАФ!" Субудай-багатур сказал Бату-хану: - Выслушай, джихангир, твоего верного слугу. Немаловажное дело впереди. Мы должны немедленно двинуться к городу Машфа и взять его раньше, чем его займут другие ханы. Там устроены склады товаров, привезенных из других стран. Там живут иноземные купцы. Там мы захватим большие богатства, заморское серебро и золото, греческое красное вино и германское сукно. Бату-хан с полузакрытыми глазами ответил усталым голосом: - Сейчас я занят важным делом. Мы успеем это сделать завтра. Субудай засопел, наклонился к уху Бату-хана с висящей тяжелой золотой серьгой и едва слышно злобно прошептал: - На войне один упущенный день, упущенный час - это потерянная победа и пропавшие труды девяноста девяти лет. Ты тратишь по-пустому важный день. Гони, выметай к красным мангусам этих плакальщиков и тунеядцев. Прогони их, или я сам это сделаю! Сейчас пришлю тысячу моих "бешеных" и сам всех здесь разметаю. Подбородок Бату-хана задрожал от гнева. Глаза раскрылись и уставились в упор в лицо Субудая. Он увидел прищуренный глаз, изборожденное шрамами, никогда от рождения не мытое лицо с клочками жестких волос, искривленные морщинистые губы, покрывшиеся пеной. Субудая начинала охватывать ярость. Бату-хан боялся вспышек гнева своего воспитателя и смирился. Он перевел взгляд на просителей-монголов, стоявших на четвереньках, склонив головы до земли. Вереница их тянулась через всю деревянную церковь, выходила сквозь двери во двор, на снежное поле. Бату-хан, стараясь скрыть свое беспокойство, сказал: - Меня недаром зовут "хороший", "милостивый хан" - Саин-хан! Все, кто мне предан, имеют ко мне доступ, могут сказать моему лицу свои жалобы... Субудай быстро облизывал длинным языком губы. Бату-хан еще раз покосился: - Я окажу милость еще двум жалобщикам, к мы поговорим с тобой. Бату-хан сидел, подобрав ноги, на церковном престоле. Сквозь раскрытые двери иконостаса к нему на коленях приблизился старик в полосатом кипчакском халате. Бату-хан остановил на нем равнодушный взгляд, и глаза его опять полузакрылись: - На что ты жалуешься? - Меня зовут Назар-Кяризек. Я от самого Сыгнака сопровождаю твое непобедимое войско... Я служу с трепетом и почтением... - Что ты, слабый старик, у меня делаешь? - Я сторожу и кормлю будильного петуха у храбрейшего из богатырей, Субудай-багатура... Бату-хан любил слушать жалобы на своего свирепого воспитателя. Он прошептал: "Дзе-дзе!" - На что же ты жалуешься? Разве Субудай-багатур тебя обидел? - Нет, величайший! Но меня наказал аллах,- да будет прославлено его имя! Со мной вместе ушли в поход четверо моих сыновей,- все лихие джигиты, один лучше другого. - Это для тебя почетно! Они заслуживают похвалы! - В первых же битвах с урусутами пал мой старший сын, храбрый Демир,- да упокоит аллах его душу в садах своих! - и старик, прикрыв глаза рукавом, всхлипнул. - Гордись, что твой сын умер в битве. Чем я могу наградить тебя? Назар-Кяризек, вытирая нос ладонью, прошептал: - Я твоя жертва! Твои милостивые слова - моя лучшая награда! Субудай прошипел: - Я его знаю, этого старика. Он старается изо всех сил, и ему можно дать полезное для нас поручение. Стань в сторонке, старик, и жди. Следующий проситель был в арабской одежде, полосатом шерстяном плаще и мусульманском белом тюрбане. Его кафтан был изодран и висел клочьями. Купец подполз к престолу на коленях и стал с хриплым стоном причитать, ударять кулаками в грудь, - Чего он хочет? Я не понимаю его речи. Толмач объяснил: - Это бухарский купец. Старшина двенадцати других купцов. Они сопровождают твое блистательное войско и скупают у воинов одежду и вещи, захваченные в битвах. Бухарский купец жалуется, что его обидели твои воины, избили и отняли все имущество. Бату-хан оживился. Лицо исказилось хищной улыбкой. Он сказал, ударяя ладонью по колену: - Купцы мне полезны! Купцы привозят нужные товары! Купцы необходимы моим воинам, которые не могут тащить за собой по вселенной все богатства, захваченные в долгой войне. Кто обидит преданных мне купцов, тот увидит смерть. Можешь ли ты указать желтых собак, которые тебя ограбили? - Число твоих воинов бесконечно, как число перелетных птиц весной. Но если я встречу моих обидчиков, я их укажу. Субудай вмешался: - Позволь мне сказать скромный совет. Назначь этого старика, хранителя будильного петуха, защитником и толмачом иноземных купцов. Он хитрый: сумеет их охранить и себя не забыть. - Пусть будет так! - сказал Бату-хан, спуская ноги. Нукеры помогли ему слезть с престола, Бату-хан прошел через церковь к выходу. Просители застонали, и вопли понеслись со всех сторон: - Выслушай нас, великий, доблестный Саин-хан! Субудай шипел: - Говорил я тебе: гони к красным мангусам всех этих просителей! Твое дело воевать, а не суд творить. Нукеры, гоните всех отсюда, очищайте от них юрту! Татарские тумены шли вперед отдельными самостоятельными отрядами. Они раздвигались в ширину, как растопыренные пальцы ладони, чтобы не мешать друг другу при грабеже городов и сел. Как на облавной охоте, монголы старались охватить петлей русские земли и загнать население в середину, чтобы там прикончить всех, кроме отборных мастеров, нужных для выделки кожи, оружия и шитья одежды. Монгольские и кипчакские воины рыскали по всем посадам и погостам, обшаривали каждую избу и бранились: - Куда нас завел Бату-хан! Он соблазнял, что урусуты ходят в собольих шапках и бобровых шубах, что мы все переоденемся, как важные нойоны и богатые купцы, а мы не видели ни одного урусута в кожаных сапогах. Все ходят в заплатанных домотканых зипунах да старых овчинных шубах, на ногах носят лыковые лапти. Не стоило нам и ходить сюда! Кони наши болеют от старой соломы с крыш и ржаного зерна. Они не находят травы под глубоким снегом. Скоро мы потеряем наших коней, а захваченные урусутские кони для набегов не годятся. Мы не знаем, что нам везти в повозках,- только коровьи туши и ни одной лисьей шубы! Все попрятали эти хитрецы в своих вековых лесах, где тропы занесены снегом выше пояса, где нет сена, где всаднику грозит смерть из-за каждой ели... Монгольские воины становились все более озлобленными из-за неудачной поживы и вымещали гнев на захваченных пленных. Они раздевали их догола. Даже тех, кто был в отрепьях, и тех обдирали. Брошенные на произвол раненые и пленные замерзали на лютом морозе. Отряды Бату-хана и Субудай-багатура пошли ускоренными переходами по извилистому течению Оки. Они торопились первыми примчаться к небольшому городу Мушкафу, где, по слухам, находились склады иноземных товаров. Одноглазый полководец держал при себе нескольких булгарских купцов. На остановках он расспрашивал, как они приехали, какими путями? Что за товары везут они из заморья и что они закупают у диких неподатливых урусутов? Что за город Мушкаф? Где там живут купцы и где их склады? Где они запрятали свое золото? Выгодно ли торговать? Где купцы научились торговому делу? Жены Бату-хана, его "семь звезд", ехали вслед за головным отрядом. Такова была воля ослепительного. Джихангир не позволил им остаться в прочном теплом монастыре, где он устроил склад захваченной добычи. "Мои "звезды" будут со мной всюду, куда я ни поеду!" - сказал Бату-хан. И жены вместе со служанками ехали в простых плетенных из лозы коробах, поставленных на розвальни. Только старшая жена-монголка имела нарядный красный возок, разрисованный сказочными цветами и золочеными крестами. В нем, бывало, разъезжал по епархии рязанский епископ. Видя красный возок с крестом, встречные урусуты по привычке крестились и становились на колени. На одном из поворотов реки Бату-хан сдержал вороного жеребца и пропустил двигавшиеся мимо него отряды. Позади него выстроилась охранная сотня. Многие проезжавшие мимо всадники имели возле себя и на поводу одну - две лошади, навьюченные мешками с зерном и кожаными баксонами с разным добром. После передового отряда приблизилась вереница саней, в которых ехали семь жен Бату-хана и их прислуга, Бату-xaн подозвал к себе нукера и что-то шепнул ему. Красный возок первой жены тянули три белых коня. На переднем сидел конюх с копьем. Сзади следовало пять саней с разной кладью, покрытой медвежьими шкурами. Возок остановился. Жена джихангира, толстая, в просторной лиловой одежде, с трудом протиснулась сквозь дверцу. По монгольскому обычаю, она опустилась в глубокий снег на одно колено и стала ждать. Бату-хан оставался неподвижен. К первой жене подъехал нукер и сказал: - Джихангир повелевает войти в сани. Сейчас будет быстрая скачка. Подъехала вторая жена, закутанная в кунью шубу, крытую парчой. Три небольших конька гуськом тянули сани. Все три коня, желтые, как воск, были с белыми гривами. На переднем сидел молодой конюх в парчовой, потускневшей от дождя и времени одежде. Сани двигались медленно, так как за ними тащилась привязанная рыжая корова. За коровой бежал пленный молодой урусут в лохмотьях, перевязанных лыковыми бечевками. Иногда корова трусила, как могла, рысью, пленный настегивал ее хворостиной. За коровой следовали трое саней, груженных кладью. На последних санях сидели три пленницы-урусутки. Так же были перегружены сани остальных жен. У каждой кони были разного цвета,- у одной вороные, у других рыжие, гнедые, красно-пегие. За санями шестой жены, дочери кипчакского хана Баяндера, шли два скаковых коня, закутанных в попоны. Их вел на поводу кипчакский всадник. Последние сани, запряженные тремя черно-пегими, как барсы, конями, были пусты. Все сани остановились, из них вышли жены и, преклонив колено, ждали милости джихангира. - Где Юлдуз-Хатун? - спросил Бату-хан. Нукер поскакал к вознице, сидевшему на коне барсовой масти, и стремглав вернулся обратно, взбивая снежную пыль. - Юлдуз-Хатун вместе со своей служанкой верхом на скаковых конях проехала вперед, к разведочному отряду. Подозвав сотника Кундуя, Бату-хан резко, со злобой проворчал: - Скажи