устную песню: Еще что же вы, братцы, призадумались, Призадумались, ребятушки, закручинились? Что повесили свои буйные головушки... Песню дружно подхватили другие голоса, и она полилась, смелая и вольная. Песня, казалось, говорила, что русские люди, умирая, прощаются с любимой родиной. Песня, казалось, говорила, что татары русских не сломили! Взглянув в сторону оставшихся урусутов, Бату-хан приказал остановить машины. Грохот прекратился. И тогда до монгольских военачальников донеслись звуки плавного, протяжного пения. Джихангир удивленно прислушался. - Взять их! - приказал он. - Привести сюда живыми! Непобедимые - бросились исполнять священную волю джихангира, Они окружили оставшихся урусутов. Набросились одновременно со всех сторон, захлестывая арканами, сломили уже бесполезное упорство, скрутили урусутам руки за спину. Только помня строгий приказ джихангира, монголы не разделались с ними. Бату-хан окинул приведенных пленных внимательным взглядом. Многие урусуты были ранены, залиты кровью, ушиблены камнями. Были среди них белобородые старики, были двое юных, совсем мальчики. Урусуты стояли спокойно и мрачно. Они не склоняли головы, как виноватые, не было у них волнения или страха. Готовые к смерти, они смотрели в глаза грозному хану. - Развязать пленным руки! - приказал джихангир. - Субудай-багатур, надень на шею каждому урусуту деревянную пайцзу. - Внимание и повиновение! - сурово отвечал старый полководец. - Баурши, принеси мой мешок с пайцзами! - Скажи им, коназ Галиб, обратился джихангир к стоящему сзади старому толмачу Бату-хан прощает храбрых урусутов и дарит им жизнь и свободу. Они настоящие багатуры! Князь Глеб поморщился, но поспешил исполнить приказание. Бату-хан пристально следил за ним. Показывая на пленных урусутов, Бату-хап крикнул громко, чтобы воины слышали его: - Вот как надо любить и защищать свой родной улус! К Бату-хану подошел летописец, факих Хаджи Рахим и до земли склонился перед молодым джихангиром: - Ты великий, ты справедливый! Твоими устами говорил сейчас Священный Воитель, твой мудрый дед. Он учил так поступать... Баурши направился к урусутам, которые еще не понимали происходившего. Но Бату-хан остановил его. Князь Глеб перевел вопрос джихангира: - Кто запел песню? Урусуты переглянулись. В одном порыве три пожилых бородатых воина сделали шаг вперед. Но в тот же миг, оттолкнув их, выбежал молодой воин. - Неправда, это я запел! воскликнул он странно тонким, звенящим голосом. Задорно закинув голову, вызывающе смотрел он на джихангира. Бату-хан сдержал улыбку. Его прищуренные, слегка раскосые глаза смотрели на вспыхнувшее юное, почти детское лицо, в смелые, взволнованно блестящие, темные глаза мальчика. Джихангир повернулся к толмачу, но тощий высокий темник Бурундай перебил его. Приблизившись к молодому воину, он крикнул: - Перед ослепительным целуют землю, урусут! Благодари на коленях за милость! - И неожиданно грубо толкнул мальчика. Тот упал, его меховая шапка свалилась, и с головы молодого воина сползли две русые косы. К Бурундаю подскочил другой урусутский мальчик и вцепился в него. - Не тронь! - крикнул он. Бурундай схватился за меч, но властное движение джихангира его остановило. Бурундай отступил с искаженным от злобы лицом. - Девочка? - удивленно протянул Бату-хан, наблюдая с любопытством, как молодой воин запрятывал косы под шапку. - Как зовут эту девочку? - Она кня... - быстро заговорил ее маленький защитник, но девушка прервала его: - Молчи, Поспелка, не к тебе вопрос! - Оборачиваясь к Бату-хану, она спокойно отвечала: Мое имя - Прокуда. Я бедная сиротка... - Откуда ты? - Из стольного города Владимира. Бату-хан небрежно кивнул головой: - Мои воины его сожгли. Ульдемира больше нет! - Знаю. Я видела, как вы жгли города. Я тогда и убежала с Поспелкой. Бату-хан улыбнулся. - Берикелля! - сказал он вполголоса. Прибежавшие нукеры доложили, что найдены тела урусутов - молодого воина-силача и старого шамана, павших под ударами тяжелых камней. Бату-хан пожелал их увидеть. Нукеры подвезли на деревенских розвальнях тела Евпатия и Ратибора. Джихангир внимательно осмотрел мертвецов, осторожно тронул пальцем полузакрытые глаза Евпатия. - Нет, это были не мангусы и не шаманы, а храбрые воины, большие багатуры. Если бы они были живы, я хотел бы иметь их против моего сердца... Мои воины должны учиться у них! И, обращаясь к теснившимся вокруг монголам, Бату-хан сказал: - Воздадим им воинский почет! Тогда непобедимый полководец Субудай-багатур, приближенные знатные темники и нукеры, с суровыми и строгими лицами, вынули блестящие мечи, подняли их над головой и трижды прокричали: - Кху! Кху! Кху!..  * 8. ВЬЮГА ЗАКРУЖИЛА *  ...Татары под предводительством хана Батыя опустошили и завоевали восточную Русь. Русские везде защищались героически; не сдался ни один город, ни один князь. Н. Костомаров. Русская история. Глава первая. РОСТОВСКИЙ КНЯЗЬ ВАСИЛЬКО Великий князь и государь Георгий Всеволодович, покинув свой стольный город Владимир, направился на север. Лихая тройка, запряженная гуськом, не переводя духа, скакала от погоста к погосту, где подавали свежих коней. Великий князь строго говорил сбегавшимся селянам: - Берите мечи и топоры! Ополчайтесь в дружины, собирайтесь вокруг князей, готовьтесь к смертному бою с врагом хитрым, жестоким! Кто нам поможет отогнать его в Дикое поле? Никто! Мы сами должны спасти родные земли. С нами бог! Он - защита! Я сам поведу вас. Кони снова неслись вперед по узкой дороге. Князь ехал в открытых санях, закутанный в медвежью шубу. В следующем возке находились два его племянника, в третьем - старый слуга с запасом еды. Верховые дружинники охраняли княжеский поезд. Проводник, знавший хорошо дороги, скакал впереди: зимой было легко сбиться с пути в унылых снежных равнинах, где погосты походили один на другой. Князь торопил возничих. Стараясь нигде не задерживаться, он мчался дальше. В морозном тихом воздухе, укачиваемый скользящими санями, под равномерный конский топот и покрикивание конюха, князь погружался в дремоту, а в ушах еще звучали последние слова княгини Агафьи, обнимавшей его полными, горячими руками: - Зачем меня, свою лапушку-лебедушку, бросаешь? Если смерть, то рядом с тобой! - Конечно, - думал он, вспоминая, как сурово и твердо отстранил цеплявшиеся руки жены, - можно было отправить княгинюшку подальше, на Бело-Озеро, куда и ворон-то с трудом долетает. Но что сказали бы владимирцы: - И сам уехал и жену услал! Очнувшись от дум, князь хмурился и вздрагивал, когда впереди из-за поворота вдруг показывались черные кусты. Ему мерещились татарские всадники, которые, изогнувшись, припали к гриве коня, готовые метнуть стрелу из огромного лука... Но возница лихо посвистывал, гикал; шарахнувшиеся в сторону кони снова подхватывали, и черные кусты оставались позади. На другой день к вечеру князь уже пересекал снежную равнину озера Неро. Впереди вырисовывались стены ростовского кремля. Князь Георгий Всеволодович решил остановиться на ночь в Ростове, чтобы повидать своего племянника, князя Василько Константиновича. Василько очень ценили и любили и родичи и остальные князья. В народе о нем говорили: - Он ко всем любовен и милостив и гордости ненавидит. К тому же он был храбр и доблестен. Еще юношей, пятнадцать лет назад он ходил с ростовским отрядом в Киев и на реку Калку сражаться с татарами. Возки осторожно проехали по узким улицам Ростова и остановились у княжьего двора. Сбежались слуги и дружинники, помогли князю выйти из саней и под руки повели его по ступенькам крыльца. - Где же мой любезный племянник, князь Василько Константинович? - В кузнице. - Какая ему там забота? - Мечи кует! - Проведите-ка меня к нему. Князь Георгий Всеволодович скинул медвежью шубу и, оставшись в лисьем полушубке, пошел за дружинником по темным переулкам города. - Кузницы у нас на отлете, за крепостной стеной. Ряд черных кузниц вытянулся на берегу озера. Изнутри доносился грохот молотов. Из труб вырывались клубы багрового дыма, освещенного жаром печей. Снопы огненных искр, крутясь, улетали в темное облачное небо. В кузницах кипела работа. Кузнецы, склонившись к наковальням, передвигали большими щипцами раскаленные добела железные полосы и постукивали молоточками, указывая молотобойцу место, куда ударить. Дородные молотобойцы, ухая, били с размаху тяжелыми молотами. - Сейчас, сейчас, дорогой гость! - крикнул один из молотобойцев, так же вымазанный сажей, как и остальные, - Вот свариваю два куска железа! И не достать его! Отодрал в городе все засовы, пороги, ободья... Все потребно на секиры и мечи! Нет кузнецов... бью сам... - Что же ты, князь Васильке, бьешь кувалдой, как простой молотобоец? Вмешался ближайший кузнец: - Наш князь горазд все делать не хуже заправского мастера! - Сейчас руки обмою и пойдем ко мне. Княгинюшка угостит нас пирогами. Эй, Тыря-конопатый! Ходи сюда живей! Смени-ка меня. Молотобоец опустил молот и передал его высокому молодому парню с лицом, изрытым оспой. Сполоснув руки в деревянном ведре, князь Васильке вытер их о прожженный передник, сбросил его и подошел к Георгию Всеволодовичу. При свете пылающего горна можно было рассмотреть этого богатыря, высокого, с красивым, ясным и в то же время грозным лицом. Что-то соколиное было в его сдвинутых черных бровях, в пристальном, пытливом взгляде. Князья обнялись и трижды поцеловались. - Времена-то какие настали! Каждый день слышишь: такой-то город пал, такие-то удальцы погибли, таких-то жен опозорили!.. Теперь всем нам надо встать дружно одной волей, одним сердцем... - И одной головой! - ответил князь Георгий и, выпрямившись, гордый и самоуверенный, пошел из кузницы вслед за племянником. Ночью оба князя долго сидели за столом при мерцающем огоньке светильника с конопляным маслом. Они отведали налима, запеченного в пироге, и блинов со снетками, и копченого медвежьего окорока. Запивали старым медом и судили и рядили, что предпринять. Георгий Всеволодович объяснил свой план войны: - Татары, как реки в половодье, разливаются по всей русской земле и все более распадаются на мелкие отряды. Мы же должны собраться в одну великую силу, создать единую грозную рать. Но собираться надо тихо и скрытно, в глухих лесах, чтобы татары не догадались и не узнали, что где-то скопляются наши силы. А затем надо ударить на один отряд татар и уничтожить его, потом на другой и на третий, не давая им собраться. Надо держать их расколотыми и бить по частям. - Время золотое уходит. Где же ты думаешь собирать войско? - Где-нибудь в Галиче, Весьегонске, на Белом Озере. - Больно далеко! - Тогда вот где можно скопить силу: на реке Мологе! Тай стоят леса непроходимые, один Шервинский лес чего стоит! Выгодно место это еще вот почему. Татары, жадные до богатства, разумеется, пойдут на Новгород. Где же найти им ценные заморские товары, как не на складах новгородских купцов? Когда татары сцепятся с новгородцами, тут паша рать перережет татарам дорогу и ударит им в затылок. Здесь мы их и прикончим. - Я бы по-иному сделал, отвечал Василько. Евпатий Коловрат имел небольшую рать, всего около полуторы тысячи воинов, а как он колотил татар! - Но он погиб!.. - Погиб, зато здорово их потрепал. Так и надо воевать с ними, гоняться по пятам, нападать на спящий лагерь, прятаться в лесу, выжидая удобного случая... Я думаю, надо собирать повсюду вольные ватаги ратников и помогать им, чтобы татары никогда не знали, откуда им грозит беда. - Нет, неверно это! Это значит дробить силы. Нужно с верой в благой промысел божий собрать грозную рать и с хоругвями и попами впереди броситься в последний бой. Тогда бог нас нс оставит и поразит своим гневом поганых насильников. Я верю, мне нужно свершить столь славный подвиг! Моей помощи ждет вся русская земля. Я спасу ее!.. И я прошу тебя, князь Василько Константинович, помоги мне! Твоему слову верят, твоего совета слушаются. Разошли гoнцoв ко всем князьям, боярам и воеводам, чтобы шли они со своими дружинами и ополченцами на реку Мологу... Там я устрою воинский стан, оттуда я сам поведу славные рати на погибель татар. - Я все сделаю, чтобы помочь родине, и сам приду с ростовскими удальцами, Глава вторая. БОЕВОЙ СТАН Из Ростова помчались гонцы. Они везли письма великого князя Георгия Всеволодовича и князя Василько Константиновича князьям, воеводам и волостелям и в Новгород, и в Псков, и в Полоцк, и в волжские города Судиславль, Ярославль, Кострому и дальше - в Галич и на Белое Озеро. Они призывали ратников в боевой стан близ Красного. Холма, где русскиеюди будут собираться в единую большую рать. Со всех сторон к Красному Холму потянулись воины. Некоторые были на конях, в кольчугах, с мечами и копьями. Другие - их было большинство - шли пешие, в зипунах и полушубках, с одними рогатинами и топорами. В Красном Холме князя Георгия не оказалось. - Где же боевой стан? - толковали собравшиеся воины. - Место это держат скрытно! А не то татары раньше времени о нем проведают... Греясь у костра, ратники говорили: - Хорошо, что наконец великий князь владимирский отбросил свое долгое раздумье! - Он теперь самый сильный из князей, пора ему встать во главе русского войска. Давно надо было так поступить при первом слухе о татарах!.. Он сам тогда оплошал, не поддержал рязанцев... - Теперь время упущено, сколько русских людей напрасно полегло!.. - Всем миром надобно подняться на лютого врага, только тогда одолеем его... - Эх, из-за княжеской розни, ссоры да которы гибнет русская земля!.. Великий князь Георгий Всеволодович, пробыв недолго в Ростове, поскакал в Углич, спустился по Волге до Мышкина и оттуда, лесными дорогами, проехал на реку Сить, недалеко от се впадения в Мологу. Там, в деревне Беженки, князь остановился у попа, отца Вахрамея. Поп был древний, как и его деревянная покосившаяся церковка, любил поговорить про старину. Попадья Олимпиада, рыхлая, словно опара, ласковая и радушная, бесшумно бегала по горнице, несмотря на преклонные годы, стараясь угодить гостю и солеными груздями и пирогами, половина которых была начинена кашей с грибками, а другая - рыбой с луком. Отец Вахрамей объяснил, что к погосту Беженки с запада ведет только одна дорога из Бежецка, а с востока можно проехать лишь зимой, по рекам Мологе и Сити. Кругом леса, летом здесь непроходимые, топкие болота с трясинными окнами, которые даже в стужу нс замерзают, а дымятся. - Значит, татары сюда не доберутся! - заявил князь Георгий. - Все утопнут! - подтвердил отец Вахрамей. - Эти места мне любы. Я построю здесь мой боевой стан. - С богом! - поддержал отец Вахрамей. - Начинай, государь, а я отслужу молебен и каждодневно буду просить господа вседержителя о даровании твоей рати победы и одоления над врагом. На призыв первыми отозвались ближайшие к стану князья Сицкие. Они стали присылать дружинников и обозы с сеном, мукой и соленой рыбой. Пришли сицкие мужики, в зипунах и заячьих полушубках, обшитых цветными ленточками, в волчьих треухах, с длинными до плеч волосами. Опираясь на рогатины, они тесной толпой остановились перед крыльцом, на которое вышел князь. Выступивший вперед старшой спросил шепелявой скороговоркой: - Зацэм кликал? Цаво сицкарей поднял? Сказывай нам, лесовикам, цаво рубить? Князь Георгий сейчас же показал свою хозяйственную сноровку. Одним поручил ставить вдоль берега Сити срубы и крепко наказал, чтобы в каждом срубе была сбита из глины и камней печь. Другим поручил рыть длинные окопы, глубокие, в рост человека. - Это мы мозэм! - отвечали сицкие мужики. - Мы в болотце копать и елоцки рубать - ко всему привыцные. Мужики немедля ушли гуськом в лес, застучали там топорами. Стали валить сосны и ели, а на высоком берегу глубоко врывшейся в землю Сити начали вырастать новенькие срубы с плоскими крышами, прикрытые пластами коры. Через несколько дней над ними закурились дымки. Добровольные ратники прибывали отовсюду, и в одиночку и десятками. Всем им князь Георгий указывал работу: одни копали низкие землянки, другие свозили лесины, пни, сухостой и складывали из них длинные засеки. Вскоре прибыл князь Василько Константинович ростовский с отрядом в триста всадников и в тысячу пеших ратников. За ним следовал обоз саней, нагруженных мясными тушами, мешками с мукой и сеном. Князь объехал шумный лагерь, нахмурив брови, покосился на белые срубы, остановил коня перед засеками, покачал головой и направился к церкви. Рядом с поповским домом над новым срубом развевался великокняжеский черный стяг. На нем был вышит золотыми нитями образ - Спаса-Нерукотворного. На крыльцо вышел в долгополом выцветшем подряснике старый священник с седой бородой клинышком и с заплетенной седой косичкой: - Исполать тебе, князь Василько Константинович! Окажи честь, заходи погреться. - Здравствуй, отец Вахрамей! Давно тебя не видал, с последней охоты на сохатых. И ты и твоя церквушка все стареете? - Плечи гнутся, а старая голова все еще держится и, может, еще пригодится. Князь сошел со своего статного буланого коня. Дружинник подбежал и взял коня за повод. Василько поднялся на крыльцо старого дома и поцеловал благословившую его морщинистую руку отца Вахрамея: - Что же, вы как будто город строите? - Да, похоже на то, - отвечал священник. - И долго будет стоять этот город? Год, два или больше? - Что могу сказать я, скромный иерей! Это великий князь Георгий Всеволодович решает. Он приказал строить, свозить бревна - вот и растет боевая крепость. - Народу, вижу, собралось много. Как же все кормятся? - Обо всем наш государь думает. Прибывшие ратники принесли с собой караваи. Окромя того, по приказу великого князя, отовсюду везут муку и соленую рыбу. А здешние сицкие бабы квасят, месят и пекут хлебы. - А сено у вас есть? Со мной конные дружинники. - Для твоего коня сена у меня найдется. Я накосил его летом для моей коровенки. А твоим дружинникам князь выдаст. Я видел, мужики везут и сено... Да что же мы мерзнем на крыльце? Заходи, княже, милости прошу, в мою убогую храмину. Князь Василько повернулся к дружинникам, растянувшимся вдоль берега, подозвал начальника передней сотни: - Осмотри лагерь и подыщи место, где поставить коней. Я переговорю с князем Георгием Всеволодовичем насчет кормов. - У нас сена дня на три припасено. Да и овса хватит лишь дней на десять. - Как бы не пришлось коней наших резать на щи! Народу привалило сколько!.. А вот и великий князь! Георгий Всеволодович шел с развальцем, в шубе нараспашку, веселый, с красным, распаренным лицом: - Здорово я в мыльне попарился! Люблю погреться... Успел здесь шесть новых мылен поставить... Без них люди обовшивеют. Голова трещит, обо всем надо домыслить. Здравствуй, племянник, на многая лета! Обнимемся и пойдем в мою новую избу! Глава третья. БАТУ-ХАН В МОНАСТЫРЕ Подъезжая к Угличу, Бату-хан придержал коня. Он показал плетью на странного вида бревенчатые здания, будто сдвинутые и прилепленные в беспорядке одно к другому, с крестами на крышах. - Что это? Субудай-багатур, ехавший рядом будто в полудреме, очнулся и крикнул: - Толмач! Позовите толмача! - Толмач! - закричали нукеры. Подъехал старый переводчик из половцев: - Это Воскресенский мужской монастырь. В нем живет несколько сот монахов. Это такие шаманы, которым запрещено смотреть на женщин. Они все время молятся... - О чем они молятся? - Чтобы на земле был мир и тишина... - Мне этого не нужно! - Чтобы не было голода, землетрясения, пожара... - Этого мне тоже не нужно! А могут они узнать у своих богов, чем кончится моя война с коназом Гюргом? - Могут! - Я буду ночевать сегодня в этом доме бога, - сказал Бату-хан и покосился на Субудая. Тот сильно засопел. - Толмач! - приказал Субудай-багатур. - Возьми сотню нукеров. Поезжай прямо в дом урусутского бога. Скажи главному шаману, что сейчас прибудет великий джихангир Бату-хан. - Будет исполнено, непобедимый! Толмач во главе сотни нукеров поскакал в монастырь, а Субудай-багатур потребовал сотника. Арапша подъехал ка разукрашенном гнедом коне. На темной шерсти выделялся серебряный ошейник. На сбруе появились серебряные и золоченые бляхи и цепи, снятые с коня какого-то убитого урусутского воеводы. - Окружи - монастырь! - распорядился - Субудай-багатур. - Поставь стражу у каждых ворот. Осмотри все дома и подвалы: нет ли спрятавшихся воинов или хитрой засады. Скажи урусутам, что к ним прилетело великое счастье, у них будет ночевать сам владыка вселенной! Поставь дозорных внутри домов, у лестниц и главных переходов. Десять самых голодных нукеров поставь на кухне, чтобы они там откормились и присматривали, не будут ли шаманы готовить что-нибудь плохое или запретное. Если что окажется не так, если заметят злой умысел, пусть колотят поваров плетьми по затылкам. И смотри, чтобы ни один монгольский воин из других отрядов не смел войти в этот дом, пока там будет отдыхать джихангир Бату-хан. - Внимание и повиновение! - отвечал Арапша н помчался исполнять приказание. В главной церкви монастыря шла торжественная обедня. У правой стены на возвышении, крытом ковром, стояли два кресла с высокими спинками. В одном сидел Бату-хан, подобрав под себя ноги и положив на колени кривой меч. В другом сидела Юлдуз-Хатун в высокой черной шапке, обвитой золотыми кружевами и жемчужными нитями. Около Бату-хана расположились на полу шесть его главнейших ханов. Тут же находился Субудай-багатур, Пристально и недоверчиво присматривался он прищуренным глазом ко всему, что происходило в церкви. Богослужение было торжественное. Служил сам епископ, приехавший, спасаясь от татар, в монастырь. Старый, высохший, согнувшийся, в парчовом облачении, с блистающей золотой митрой на голове епископ стоял на возвышении посреди храма. Впереди него справа и слева застыли двенадцать священников, по шесть с каждой стороны, все в праздничных цветных и парчовых ризах. Два мальчика, тоже в парчовых одеждах, с длинными свечами в руках, стояли по обе стороны епископа. Перед иконами горели свечи и лампады. Огоньки, мерцая, отражались на парче и на золоченом иконостасе, Бату-хан был доволен новым зрелищем. Он иногда кивал головой, улыбался, пробовал подпевать хору. Цветные искорки вспыхивали на его стальном шлеме с золотой стрелкой, охраняющей лицо, на серебристой кольчуге и на ожерелье на шее из больших изумрудов и алмазов. Каждый раз, когда к Бату-хану подходил высокий дородный дьякон и, широко размахивая кадилом, окутывал его ароматным дымом, Бату-хан милостиво наклонял голову, громко вдыхая сладкий дым ладана. Юлдуз сидела неподвижно в глубоком кресле. В шелковой, расшитой серебром китайской одежде, увешанная драгоценностями, с алмазными перстнями на руках, с набеленным, неживым, точно кукольным лицом, она казалась маленьким идолом. Только расширенные глаза лихорадочно блестели, Верная И-Ла-Хэ стояла около кресла, косилась на Юлдуз и, наклоняясь к ней, шептала: - Будь спокойней! Не показывай тревоги. Господин заметит! - Вот он! Там, у окна... так близко! Я должна говорить с ним, - отвечала шепотом Юлдуз. Возле бокового выхода, опираясь на копье, стоял нукер. Он был в стальном шлеме, в стальной кольчуге, в булгарских красных сапогах. Юное безусое лицо казалось равнодушным. Иногда он посматривал в сторону Бату-хана, но больше глядел в небольшое слюдяное окошко, в которое слабо проникал сизый свет сумрачного морозного дня. Это был Мусук, поставленный дозорным у входа. Вдруг он заметил пристальный взгляд жены Бату-хана - взгляд, устремленный прямо на него. Он отвернулся, но через некоторое время снова встретился с прямым упорным взглядом маленькой женщины. - Что во мне особенного? - подумал Мусук. - Чего ханша уставилась на меня? Он еще раз поймал ее взгляд. Заметил, что служанка склонялась к ней, будто успокаивая. Вдруг яркая мысль обожгла его: - Эти темные глаза, это лицо с узким подбородком,..- Как оно похоже! Но что может быть общего между бедной степной девушкой и разукрашенной драгоценными ожерельями женой завоевателя вселенной! Нет! Это сон, это невозможно! И он снова стал смотреть в окно. Неожиданный ревущий возглас заставил Мусука очнуться. Большой, могучий дьякон, в парчовом облачении, во весь свой богатырский голос провозглашал: - Великодержавному, достопреславнейшему хану... Благообразный, степенный отец эконом отделился от группы монахов, неслышными шагами подошел к дьякону и прошептал ему в красное, мясистое ухо: - Подымай выше! Эконом подсказывал, а дьякон ревел: - Государю нашему... - Подымай еще выше! - настаивал отец эконом. Дьякон повторял с налившимся кровью, натуженным лицом: - Государю нашему и владыке народов ближних и дальних царю Батыге Джучиевичу жить и здравствовать!.. После обедни избранные спустились в длинную, узкую трапезную, где был подан самый лучший обед, какой только могли придумать монахи-повара совместно с отцом экономом. Была и уха из стерлядей, и цельный огромный осетр, и пироги с запеченными налимами, расстегаи с мелко нарубленными груздями, и кутья из вареной пшеницы с медом, и моченые яблоки, и зернистая черная икра. Служки приносили кушанья на больших резных деревянных блюдах. Монахи достали из погребов глиняные кувшины с зеленым хлебным вином и крепким старым медом. Пили еще пенную брагу и настойки из вишен и других ягод. В конце стола сидел Бату-хан. Рядом, по левую сторону, архимандрит, далее Субудай-багатур. Справа, блистая драгоценностями и яркими одеждами, - Юлдуз-Хатун, за ней шесть приближенных ханов. Ниже сидели самые старые и почтенные монахи в клобуках и длинных черных рясах. Старый епископ, благословив трапезу, сослался на болезнь и удалился отдохнуть в свою келью. Бату-хан ел очень мало, с большой опаской, но пробовал всего. Субудай-багатур пожевал только гречневой каши с луком и постным маслом. Он зачерпнул кашу из блюда собственной медной чашкой, достав ее из-за пазухи. Из этой же чашки, предварительно вылизав ее языком, Субудай пробовал все напитки. То, что ему не нравилось, он выплескивал на пол. В середине обеда к Бату-хану подошла китаянка И-Ла-Хэ: - Юлдуз-Хатун не может больше выносить запаха соленой рыбы и слушать грубые голоса урусутских шаманов. Она сейчас упадет от слабости. Ее надо увести отсюда! Бату-хан посмотрел на Юлдуз. Она сидела неподвижно, опустив глаза, точно спала. Он приказал проводить ее в покои, где маленькая ханша сможет отдохнуть. Величественный отец эконом встал и, поглаживая окладистую бороду, сам повел ханшу и китаянку в лучшую келью. Глава четвертая. У ДВЕРИ КЕЛЬИ Арапша позвал Мусука. Они пошли через крытые переходы, поднимались лесенками, спускались в темные закоулки, Наконец Арапша оставил Мусука в длинном узком проходе. С одной стороны светились небольшие тусклые окошки, затянутые рыбьим пузырем, с другой - был ряд закрытых дверей. Арапша указал на дверь: - Здесь отдыхает жена джихангира, Юлдуз-хатун. Не впускай никого. Придется сторожить всю ночь. Я приду сменить тебя. Не сходи с этого места. Мусук стоял долго. Иногда мимо него проходили старые монахи в черных клобуках и длинных черных одеждах. Они прикрывали ладонями зажженные восковые свечи и что-то шептали. Послышались голоса. Шел Субудай-багатур, за ним вели под руки Бату-хана. Он пошатывался, водил рукой по воздуху, будто ловил что-то, и говорил заплетающимся языком: - Священный Правитель разрешил напиваться три раза в месяц, но лучше один раз... Я говорю... и монгольские шаманы, и арабские муллы, и урусутские попы... весьма полезные и преданные мне люди! Они учат народ повиноваться власти, уговаривают не бунтовать и вовремя платить налоги. Всем шаманам я дам пайцзы на право свободных поездок по моим землям для сбора денег. Я прикажу, чтобы шаманы, муллы и попы не платили никаких налогов... Архимандрит и четыре монаха с большими горящими свечами провожали Бату-хана до двери его кельи. Бату-хан вошел, шатаясь. Архимандрит низко поклонился Субудаю и удалился вместе с монахами. Субудай-багатур сказал: - Сейчас в этом доме бога все сверху донизу пьяны. Я боюсь, чтобы не было поджога, чтобы наши нукеры не обидели монахов и не началась резня. Ты, нукер, стой, гляди и слушай внимательно. Не сходи с места, Я сам обойду монастырь и проверю стражу. Мусук стоял полный тревоги... Юлдуз?... Или не Юлдуз?.. Нет! Это, конечно, ошибка! Таких сказок в жизни не бывает. А финики! А голос в пустыне, назвавший его имя? А маленькая рука, бросившая шелковый узелок с пряниками и золотыми монетами?.. В прорванный пузырь окна виднелся большой монастырский сад с обнаженными черными деревьями. Голубоватый снег лежал сугробами. Протоптанная дорожка пересекала сад. По ней медленно ходил нукер в долгополой шубе, вооруженный копьем... Ветер залетал в окно и осыпал Мусука снежной пылью. Послышался шорох. Мусук оглянулся. Перед ним стояла, вся закутанная в легкую материю, маленькая стройная женщина. Голова повязана пестрым шарфом. Расширенные глаза смотрят тревожно, чего-то ждут, спрашивают. Женщина сделала шаг вперед: - Мусук? Мусук повернулся. Зазвенела сталь его кольчуги. - Одна мысль меня жжет, - прозвучал знакомый голос. - Ты тоже взял деньги, полученные за меня? Мусук жадно вглядывался в блестящие глаза. - Я виноват только в том, что не был дома, когда братья увезли мою маленькую Юлдуз. Если бы я видел это, я бился бы с ними, как со злейшими врагами. Узнав, что они сделали, я проклял свою юрту и отрекся от отца и братьев. - Теперь я снова могу жить! Она хотела сказать еще что-то, но остановилась. Мусук заговорил резко: - Теперь Юлдуз - жена моего повелителя. Он дал мне коня, меч и кольчугу. Он щедр, заботлив, справедлив к своим нукерам. Он храбр и быстр в решениях. Он делает великие дела. Он пройдет через всю вселенную, и не найдется ни одного полководца, который сумеет победить его... И я любил его... - А теперь? спросила задыхающимся голосом Юлдуз. - Теперь я должен его ненавидеть. Юлдуз с кошачьей гибкостью обвила его руками. Она почувствовала леденящий холод кольчуги. Лицо Мусука побелело. Он оставался таким же неподвижным и холодным, как его кольчуга. - Разве ты больше не мой Мусук? Юлдуз коснулась маленькой рукой щеки Мусука. Он почувствовал аромат неведомых цветов. Он трепетал полузакрыв глаза, не зная, как поступить. - Скажи, Юлдуз,. он тебя очень любит? - Меня?.. Я сама не знаю, за что он меня любит! Бату-хан сказал мне однажды, что я дала ему три горячие лепешки, когда он скрывался нищим от врагов. За эти три лепешки он обещал подарить мне три царства - северное, восточное и западное... Теперь я скажу ему, что ты мой брат, и он осыплет тебя подарками, как в сказке. Он завернет тебя в парчу, даст алмазный перстень и табун лошадей! - Ты скажешь, что я твой брат? Братья продали ту, которая была мне дороже аллаха и всей вселенной! У меня остался конь, он мне лучше брата. Я уйду от Бату-хана... Юлдуз отшатнулась, но снова бросилась вперед и ласкала руками суровое лицо Мусука. Дверь скрипнула, послышалось насмешливое - дзе-дзе!. Оба оглянулись. В дверях стоял Бату-хан. Из соседней кельи в приоткрытую дверь смотрели приближенные хана. Глава пятая. ТОРОПИСЬ! В узкой келье отца ключаря на лежанке, крытой овчиной, сидел, подобрав под себя ноги, широкий, грузный Субудай-багатур. Старый полководец немигающим раскрытым глазом всматривался в древнюю икону, написанную на покоробившейся доске. На ней был изображен святой Власий, покровитель домашнего скота и прочих животных. - Вот этот бог нашему монгольскому улусу приятен! - громко рассуждал сам с собой Субудай и старательно рассматривал суровое темно-коричневое лицо Власия, его седую бороду с вьющимися на концах колечками, - Это наш, настоящий монгольский бог! Он любит и бережет скотину, охраняет коров и баранов и стережет лошадей. А нашим коням нужен защитник, иначе они погибнут здесь, в стране урусутов, где дороги загораживают болота, ели да сосны высокие, как горы. А харакун от злобы и неразумия сжигает скирды с хлебом и стога сена... Скажи, Саклаб, - ты сам урусут, для чего они все это делают? Не лучше ли покориться монгольскому владыке Бату-хану? Тощий раб, сидевший на скамье возле двери, равнодушносонным голосом отвечал: - Я уже сорок лет здесь не был. Ничего теперь не знаю, что думают наши суздальские мужики. Все с тобой шатаюсь по белу свету, а с людьми не говорю. Кроме котла и поварешки, ничего не вижу. Субудай продолжал поучать своего раба: - Ты все забыл, Саклаб! Так нельзя. Надо все помнить и все объяснить своему господину. - Субудай выпрямился и заговорил резким, повелительным голосом: - Сходи посмотри, стоят ли нукеры на местах, не дремлют ли? И сейчас же вернись ко мне! - Так и знал! Даже ночью покоя нет! - ворчал, уходя, Саклаб. Субудай зажмурил глаз. Голова его свесилась, рот раскрылся. Он заснул и увидел во сне... степь, беспредельную, голубую, и колеблемые ветром высокие желтые цветы. Багровое солнце, заходившее за лиловые холмы, уже закрывало свои дверцы. Стадо сайгаков неслось по степи, прыгая через солнце. - Торопись доскакать до уртона, пока солнце не спряталось! - шепчет чей-то голос. Он протягивает руку, чтобы удержать солнце. Рука вытягивается через всю степь, в руке копье. Острие прокалывает насквозь солнце... Это уже не солнце, а залитая кровью голова рязанского воеводы Кофы, которого нукеры схватили израненным, а он все бился, пока силач Тогрул ударом меча не срубил старому воеводе голову... Голова раскрыла глаза, насмешливо подмигнула и прошептала: - Торопись! А то завязнет в снегу твое нечестивое войско... Грубо стукнула дверь. Огонек лампадки закачался, тени запрыгали на потолке. В келью вошел, задевая за ножки скамьи, засыпанный снегом огромный монгольский нукер. Меховой колпак с отворотами закрывал уши и лицо. Виднелся лишь нос с черными отмороженными пятнами и двигавшиеся с трудом губы: - Внимание и повиновение! - Я слушаю тебя, - сказал равнодушно полководец, - Черный урусутский шаман повторял два слова: - Байза -, Субудай. Он толкался и лез сюда. Сотник Арапша приказал провести его к тебе. - Где черный шаман? - Здесь, за мной! - Монгол отодвинулся. За ним стоял, тоже весь в снежной пыли, черный монах с длинным посохом и котомкой за спиной. Черный клобук спускался на густые брови. Субудай, прищурив глаз, смотрел на монаха. Тот снял клобук. Полуседые кудри и длинная черная борода показались очень знакомыми. Монах заговорил по-татарски: - Байза! Субудай-багатур! Важные вести. - Уходи, - обратился полководец к нукеру. - Постой за дверью. Я позову тебя. Монгол, топая огромными гутулами, вышел. Дверь закрылась. Оглянувшись, монах скинул верхнюю просторную одежду, подошел к Субудаю и сел рядом на лежанке: - Я переоделся монахом. Благословлял черный народ. Все целовали мне руки. - Дальше, коназ Галиб! - Я спрашивал всех, где находится великий князь Георгий Всеволодович. Кругом я слышал тот же вопрос: - Где князь Георгий, где собирается войско?.. - Все, кто может, точат рогатины и топоры. Все идут толпой на север. Я тоже торопился. Где мог - садился на сани, где не было попутчиков - шел пешком, только чтобы тебе угодить. - Дальше, коназ Галиб, дальше! - Простаки подвозили меня на санях, говорили; - Молись за нас, принеси нам победу! - Довольно об этом! Где коназ Гюрга? - Я проехал тропою через древние, непроходимые леса. - Куда? - По реке Мологе. - Молога. Где Молога? - К северу... За важные вести ты обещал мне мешок золота. - Я еще не слышу важной вести. Ты все едешь, едешь, а все без толку. Князь Глеб остановился и недоверчиво посмотрел на каменное лицо полководца. Крючковатые пальцы его протянулись вперед, ожидая обещанного золота. - Великий грех беру я на душу! Иду против родного народа. На том свете бесы будут на вилах палить меня огнем. - Хорошо сделают! Ты это заслуживаешь. - Я жду золота. - Я дам его. Дам много. Говори, что знаешь. - Молога впадает в Волгу, а в Мологу впадает речка Сить. На этой речке есть погост Боженки. В нем старая церковь. Около церкви в поповском доме живет князь Георгий Всеволодович. Там же собирается войско. Субудай отшатнулся. Его глаз закатился кверху, точно рассматривая старый бревенчатый потолок, затянутый паутиной. Левой рукой он полез за пазуху, достал истертый кожаный кошель, затянутый пестрым шнурком с желтым янтарным шариком на конце. - Здесь триста золотых. Половину ты получишь сейчас, другую - когда мы приедем на эту речку Сить. Ты покажешь дорогу. Если ты обманул, на реке Сити ты будешь надет на вилы и сожжен над костром. Мои монгольские нукеры сожгут тебя живьем с большой радостью. Князь Глеб, заикаясь, прошептал: - Но это очень мало! - Не хочешь, не бери! Субудай ловко, одной рукой, помогая зубами, развязал кошель, высыпал, не считая, половину монет на колени, схватил горсть золота и протянул князю. Тот подставил обе ладони. - Я беру это золото только на пользу своего дела, сказал он. - А после похода ты, Субудай-багатур, поможешь ли мне стать великим князем земель рязанских, суздальских и прочих? Ведь только для этого я помогаю вам раздавить моего врага, князя Георгия владимирского! - Завтра будет завтра, и тогда будем решать, что делать. Сильный стук в дверь прервал разговор. Кто-то тревожно колотил руками и кричал: - Байза, байза! Субудай-багатур! Байза! Монах торопливо спрятал деньги. Субудай-багатур встал и отодвинул деревянный засов. В келью вбежала китаянка И-Ла-Хэ, закутанная в черную шелковую шаль. Она бросилась на колени и, задыхаясь, ухватилась за одежду полководца. Тот оттолкнул ее, выпустил монаха из кельи и спокойно закрыл дверь. - Несчастье! Ужасное несчастье! - лепетала китаянка, захлебываясь от слез, - В этом проклятом доме урусутского бога шаманы напоили джихангира ядом. Он стал безумным и бешеным. Он бегает с мечом в руках, рубит все, что видит, рубит урусутских богов, бросает скамейки в стены. - Это меня не касается! - ответил хладнокровно Субудай. - Я только военный советник. А дома джихангир поступает, как ему нравится. И-Ла-Хэ продолжала рыдать, не выпуская из рук одежды Субудая. Он с любопытством смотрел на ее тонкое, бледное лицо, маленький рот и два зуба, выступавшие вперед, как у зайца. - Почему ты плачешь? Тебе жалко урусутских богов? - Что он сделал, что он сделал! В безумии джихангир приказал связать руки и ноги маленькой Юлдуз-Хатун... - Это его право. Муж делает со своей женой, что захочет. - Мою нежную госпожу привязали к нукеру, который сторожил ее дверь... Их выбросили в сад, в снег, где бегают собаки-людоеды. Сейчас придет шаман Беки и его помощники и задушат ханшу Юлдуз и молодого нукера. - Это не мое дело, Я участвую в войне, а в юртах жен джихангира распоряжаются его шаманы и китайские евнухи. - Джихангир никого не слушается, кроме тебя, непобедимый. Спаси Юлдуз-Хатун! Клянусь, она ни в чем не виновата: нукер - ее родной брат! - Напрасно ты ко мне пришла, китаянка! Поищи Хаджи Рахима, который пишет книгу походов Бату-хана, Он его учитель, его почитает джихангир. Он даст лекарство, от которого Бату-хан выздоровеет и простит свою маленькую жену. - Куда я побегу ночью, когда всюду стоит стража! Где я найду сейчас Хаджи Рахима! Шаманы сегодня задушат мою маленькую госпожу, а завтра никакие врачи ее не спасут!.. Китаянка упала на пол и билась головой в отчаянных рыданиях. Субудай осторожно обошел ее, открыл дверь и позвал стоявшего на страже нукера: - Беги к юртджи! Скажи, чтобы немедленно шел ко мне! Все! - Внимание и повиновение! ответил нукер и побежал, гремя оружием. Глава шестая. В МОНАСТЫРСКОМ САДУ В голубом свете ущербной луны туманными тенями стояли монастырские деревья с клоками снега на ветвях. Под старой яблоней, широко раскинувшей искривленные сучья, подпертые кольями, облокотился на копье монгольский нукер. Стоя по колено в снегу, он смотрел удивленным, недоумевающим взглядом на снежный сугроб. Там лежали два тела: воин в кольчуге и молодая женщина в золотистой шелковой одежде, связанные за локти, спина к спине. Голова воина была обнажена, и длинные черные кудри, обычные у молодых кипчаков, разметались по плечам. Воин что-то говорил, женщина изредка со стоном отвечала. Нукер не понимал их шепота. Он вмешивался, стучал копьем. - Я скажу, что ты мой брат, и ты будешь освобожден. Джихангир даст тебе золота, коней и оденет тебя в шелка... - Я не хочу быть только братом. Я счастлив умереть рядом с тобой. Я скажу Бату-хану, что ты моя хурхэ. - Ты этого не скажешь. Мы должны вырваться из этой беды и спастись... Ты поклянешься аллахом, что я твоя сестра. Монгол поднял копье: - Байза! Замолчите! Джихангир запретил вам говорить. Стороживший нукер хорошо знал связанного воина: это был смелый, ловкий юноша из передовой сотни, ездивший на отличном коне, любимец сотника Арапши. Что помутило его разум? Как он посмел подня