Аркадий Бабченко. Алхан-Юрт --------------------------------------------------------------- © Copyright Аркадий Бабченко (babchenkoa(a)mail.ru) WWW: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/2/bab.html Ў http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/2/bab.html Изд: "Новый Мир", 2002, No 2 Ў http://magazines.russ.ru/novyi_mi/ Date: 09 Jul 2002 --------------------------------------------------------------- Бабченко Аркадий Аркадьевич родился в 1977 году в Москве. Окончил Современный гуманитарный университет. Журналист, в "Новом мире" печатается впервые. До самого рассвета моросил мелкий противный дождь. Заложенное тяжелыми серыми тучами небо было низким, холодным, и поутру солдаты с отвращением выползали из своих землянок. ...Артем в накинутом на плечи бушлате сидел перед раскрытой дверцей солдатской печурки и бездумно ковырялся в ней шомполом. Сырые доски никак не хотели гореть, едкий смолистый дым слоями расползался по промозглой палатке и оседал в легких черной сажей. Мокрое, унылое утро ватой окутывало мысли, делать ничего не хотелось, и Артем лишь лениво подливал в печурку солярки, надеясь, что дерево все-таки возьмется и ему не придется в полутьме на ощупь искать втоптанный в ледяную жижу топор и колоть осклизлые щепки. Слякоть стояла уже неделю. Холод, сырость, промозглая туманная влажность и постоянная грязь действовали угнетающе, и они постепенно впали в апатию, опустились, перестали следить за собой. Грязь была везде. Разъезженная танками жирная чеченская глина, пудовыми комьями налипая на сапоги, моментально растаскивалась по палатке, шлепками валялась на нарах, на одеялах, залезала под бушлаты, въедалась в кожу. Она налипала на наушники радиостанций, забивала стволы автоматов, и очиститься от нее не было никакой возможности -- вымытые руки тут же становились липкими вновь, стоило только за что-нибудь взяться. Отупевшие, покрытые глиняной коростой, они старались делать меньше движений, и жизнь их загустела, замерзла вместе с природой, сосредоточившись лишь в теплых бушлатах, в которые они кутались, сохраняя тепло, и вылезти из своего маленького мирка помыться уже не хватало силы. ...Печка начала разгораться. Рыжие мерцающие отсветы сменились постоянным белым жаром, чугунка загудела, застреляла смолистыми угольками, горячее тепло поползло волнами по палатке. Артем протянул к краснеющей боками печке синюшные растрескавшиеся руки, глядя на игру огня, сжал-разжал пальцы, наслаждаясь теплом. Полог палатки откинулся, противно захлюпав волглым брезентом, и Артема передернуло от потекшего по ногам холода. Зашедший остановился на пороге и, оставив вход незавешенным, принялся очищать саперной лопаткой сапоги от глины. Не поднимая головы, Артем зло бросил: -- В трамвае, что ли! Дверь закрой! Полог зашуршал, задергиваясь, и в палатку вошел взводный. Было ему лет двадцать пять. Они с Артемом почти ровесники, с разницей всего в пару лет, но Артем чувствовал себя гораздо взрослее ребячливого, вечно по-детски веселого командира с огромными оттопыренными ушами, впервые попавшего на войну месяц назад и не успевшего еще хлебнуть лиха. Взводный обладал двумя особенностями. Во-первых, что бы он ни делал, у него никогда ничего не получалось или получалось не так, как надо. За это его постоянно дрючили на батальонных совещаниях и иначе как Злодеем не называли. Начштаба шутил, что Злодей один принес полку убытку больше, чем все чехи, вместе взятые. Что, кстати, было не так уж и далеко от истины. А во-вторых, придя с совещания, он не мог не озадачить. Своим звонким детским голосом, радуясь, как будто ему подарили леденец, Злодей скороговоркой нарезал задачи недовольным огрызающимся солдатам и потом долго пинками выгонял их на улицу, заставляя идти по линии на порыв, или закапывать провод, или еще что-нибудь. Мельком глянув на Артема, он с ногами завалился на свой топчан и закурил. Выпустив в потолок струйку дыма, звонко произнес: -- Собирайся. Поедешь с начальником штаба в Алхан-Юрт. Чехи из Грозного прорвались, человек шестьсот. Их в Алхан-Юрте вэвэшники зажали. -- Вэвэшники зажали, пускай они и добивают. -- Артем, все так же не поднимая головы, продолжал ковыряться в печке.-- Зачистки все-таки их, внутренних войск, работа. Мы-то тут при чем? -- А нами дыру затыкают. На болоте. Там пятнашка уже подошла, они правее стоять будут, левее вэвэшники, а посередине никого, вот нас туда и кинули... -- Взводный посерьезнел, задумался. -- Рацию возьми, аккумуляторов запасных -- два. Бронежилет надень обязательно, а то комбат вздрючит. Там скинешь. -- Что-то серьезное? -- Не знаю. -- Надолго поедем? -- Не знаю. Комбат сказал, вроде до вечера, там вас сменят. Перед штабной палаткой уже стояли три бэтэра. На двух, с головами укрывшись от дождя плащ-палатками, комками коробилась насупленная пехота. На головной машине сидел начштаба Ситников. Свесив одну ногу в командирский люк, он кричал что-то своему ординарцу, размахивая руками. В его позе, в царившей вокруг штаба суете Артем сразу почувствовал нервозность. По мере приближения к штабным палаткам он и сам заметно ускорил шаг, засуетился, подчиняясь общему ритму движений. На ходу снимая рацию, он подошел к машине Ситникова и потянулся рукой к поручню, собираясь залезть на броню: -- Что, едем уже, товарищ капитан? -- Сейчас, только Ивенкова дождемся. Оттого, что ситниковского ординарца еще нет, Артем успокоился. Лезть на броню не хотелось, и он остался внизу. Ожидая Ивенкова, стал обивать сапоги о колесо, до последнего оттягивая момент, когда придется снять перчатки, схватиться рукой за мокрый железный поручень и попытаться вскарабкаться на осклизлый бэтэр, холодный даже на вид. Артем пару раз стукнул прикладом по броне: -- Эй, водила! -- ЧЈ? -- Незнакомый чумазый механик-водитель высунулся из люка, недружелюбно посмотрел на Артема. -- Хвост через плечо. Дай под задницу чего-нибудь, а то броня мокрая. Водила нырнул в люк, завозился там. Через минуту оттуда вылетела грязная засаленная подушка, шлепнулась на броню и скатилась под ноги Артему в жирную разъезженную грязь. Он выматерился. Двумя пальцами брезгливо поднял подушку и попробовал вытереть ее о борт. Глина на подушке размазалась. Артем снова выругался и закинул ее обратно на машину. Из палатки галопом выскочил Ивенков, выпучив глаза и волоча в каждой руке по "шмелю" и по две "мухи". Артем скинул перчатку, быстро залез на бэтэр, принял у Ивенкова "шмели", "мухи", рацию, протянул ему руку, и они, спиной к спине, плюхнувшись на грязную подушку, уселись на броне. -- Поехали! -- сказал Ситников, и водила, дернув бэтэр, повел его по направлению к Алхан-Юрту. Дождь усилился. Бэтэр, натужно ревя двигателем, полз по метровой разъезженной колее. Грязь из-под колес килограммовыми комьями фонтанировала в низкое небо, шлепалась на броню, летела за шиворот, в лицо. Больше всего грязи попадало на шедшую впритык за ними машину девятки, и Артем заулыбался, глядя, как пехота материт дурака водителя. Потом водиле настучали по шапке, и он отстал. Артем отвернулся, увидел валявшуюся на броне каску, вылил скопившуюся в ней дождевую воду и надел: хоть шапка чистой останется. Ивенков толкнул его локтем в спину: -- Артем! Слышь, Артем! -- Чего? -- Закурить есть? -- Есть. Сейчас, подожди. Он полез в нагрудный карман бронежилета, долго искал курево и спички среди сухарей, сухого спирта, патронов и еще бог знает чего. Наконец достал помятую пачку "Примы", вынул две сигареты, одну протянул Ивенкову. Повернувшись друг к другу и прикрывая огонек ладонями, прикурили. Сигарета в мокрых руках быстро размякла, стала пропускать воздух. Артем сплюнул скопившийся на губах табак, прикрылся каской и поглубже залез в воротник бушлата. Ремень автомата он намотал на руку, стоящую на броне станцию прижал ногой. Один наушник, слушая эфир, надел на левое ухо, второй задвинул на макушку. В эфире ничего не было. Артем пару раз вызвал "Пионера", потом "Броню", но никто не ответил, и он выключил станцию, чтобы не сажать аккумуляторы. Медленно уплывавшее назад серое чеченское поле, обложенное со всех сторон тучами и туманом и не имевшее ни начала, ни конца, навевало тоску. Дождь мелкой изморосью плевался в лицо, стекал по каске и капал за воротник; снизу, из-под колес бэтэра, в лицо летела жирная грязь. Артем уже был насквозь мокрый и грязный. Сырые, не державшие тепла перчатки противно липли к рукам, короблый воротник натирал кожу на щеках, броня резала спину. Бред какой-то, идиотский сон. Что он здесь делает? Что он, москвич, русский двадцатитрехлетний парень с высшим юридическим образованием, делает в этом чужом нерусском поле, за тысячу километров от своего дома, на чужой земле, в чужом климате, под чужим дождем? Зачем ему этот контракт? Зачем ему этот автомат, эта рация, эта война, эта грязь вместо теплой чистой постели, аккуратной Москвы и нормальной, снежной, белой красивой зимы? Это что, сон? Нет, его здесь нет, по всем нормальным логическим законам его здесь нет и быть не должно. Здесь же все нерусское, другое, ему тут просто нечего делать! Какая, к богу в рай, Чечня, где это вообще? Это сон, бред собачий. Или сном была Москва, а он всю жизнь, с самого рождения вот так вот и трясся на броне, привычно упершись ногой в поручень и намотав на руку ремень автомата? Интересно, как быстро он привык ездить на броне. Поначалу, забравшись первый раз на бэтэр, он ужаснулся: как на нем ездить, ведь удержаться совершенно невозможно! Он хватался за все поручни, цеплялся за все выступы, и все равно его кидало по броне, как носок по стиральной машине. Но уже через неделю его тело приноровилось, само стало находить оптимальные позы, и он мог сидеть в любом месте бэтэра, хоть на стволе пушки КПВТ, почти ни за что не держась и никогда не падая. Вот и сейчас бэтэр швыряет из стороны в сторону по ямам и лужам, а они с Ивенковым, удобно полулежа, покуривают, расслабленно свесив одну ногу, и в ус не дуют. Дождь только, зараза, достал, и грязь эта... Артем позвал Ивенкова. Тот повернулся, глянул вопросительно. Артем заорал ему на ухо: -- Слышь, Вентус, скажи, куда мы едем? Ты ж в штабе постоянно тусуешься, знаешь все. -- Под Алхан-Юрт. -- Это я знаю. А чего там? Чего Ситников-то говорит? -- Чехи там. Басаев. Из Грозного по руслу реки ушли, человек шестьсот, в Алхан-Юрте на вэвэшников наткнулись. Их там сейчас зажали. -- Тьфу ты, черт, это-то я понял! Мы чего, Алхан-Юрт брать будем? -- А черт его знает. Вроде нет пока, в засаду едем. Их вэвэшники брать будут, надавят с той стороны, а они должны на нас выйти. Тут мы их и расколбасим. -- Что, одним взводом? -- За нами еще минометка идет, потом там наша пехота уже стоит, девятка или семерка, не помню. -- Да, неслабое движение. Похоже, серьезная война там будет. -- Похоже. ...Поле наконец кончилось. Колея, последний раз извернувшись своим змеиным телом, выкинула их на трассу. Бэтэр чихнул, дернулся и, загудев движком, стал набирать обороты. Шины скинули с себя налипшие пуды глины, зашумели по асфальту. Грязевой фонтан прекратился. Артем достал сухарь, разломил его напополам, протянул Вентусу. Под колесами бежала федеральная трасса "Кавказ". Та самая, про которую он так часто слышал в новостях. Это название -- федеральная трасса "Кавказ" -- раньше всегда завораживало его. Звучит. Что-то в нем было такое величественное, как Государь Всея Руси. Не просто царь, а Государь. Не просто дорога, а -- Федеральная Трасса. Теперь он ездил по ней сам, и ничего федерального или великого в ней не было -- обычная провинциальная трехполоска, давно неубираемая и неремонтируемая, разбитая воронками и заваленная мусором и ветками, жалкая, как и все здесь, в Чечне. Слева замелькали разбитые дома Алхан-Юрта. На одном из них, полуразрушенном белом коттедже с минаретовскими башенками по углам, зеленой краской, с ошибкой была выведена метровая надпись: "Рузкие -- свиньи". Снизу, такими же метровыми буквами, приписка углем: "Хаттаб чмо". Артем стукнул Вентуса в бок, показал на надпись. Заулыбались. Бэтэр скинул скорость, вновь свернул на проселок и, пробравшись через огромную лужу, остановился около стоявшей на ее берегу бытовки, огороженной мешками с песком. Из трубы, торчавшей из забитого фанерой окошка, шел ленивый домашний дымок, рядом со входом, на вкопанном в землю коле, висел рукомойник. Около кухни толпились солдаты. Ситников окрикнул солдат, спросил, где ротный. Те показали на бытовку. Спустившись с машины, начштаба приказал ждать его здесь, а сам вошел в вагончик. Артем встал, размялся, посмотрел на толпу около кухни, выискивая знакомые лица. Никого не узнал и тоже пошел к бытовке -- покурить, потрепаться, узнать последние новости. Около рукомойника, поблескивая белым телом, с полотенцем через плечо стоял Василий-пэтэвэшник, попинывал пустые бачки из-под воды, валявшиеся в грязи. Лицо его было уныло. Артем подошел к нему, поздоровались, приобнялись. -- Ну чего, Вася, рассказывай, как жизнь молодая. -- Да хреново. Каждый божий день обстреливают, снайпер, падла, засел где-то в лесочке и шмаляет почем зря. А последние два дня вообще башки не высунешь и с автоматов, и с подствольников -- из всего лупят, только что вот, полчаса назад, с граников накрыли, всего грязью испачкали, козлы. -- Василий обтер голову ладонями, показал испачканные глиной пальцы. -- Во, видал. На голове хоть картошку сажай. Козлы! И воды нет... -- Вася обернулся в сторону кухни, поискал там кого-то, снова пнул пустой бачок. -- Где этот Петруша чертов, я его маму барал! Когда он воду принесет? Артем улыбнулся. Голый белый Вася с темным, продубленным чеченскими ветрами лицом и руками, словно в перчатки упрятанными в несмываемую грязь, выглядел смешно. -- Ладно, не ругайся. А ты чего, в пехоте, что ли, теперь? -- Да нет, нас семерке на усиление придали, мы вон там стоим. -- Василий кивнул на стоящий в пятидесяти метрах недостроенный особняк, где из заложенных кирпичом стен торчали ПТУРы противотанкового взвода, ПТВ. -- Ого, не хреново устроились! Мишка с тобой? -- Да ладно, не хреново! Крыши нет, пола нет, одни стены. Мы там палатку внутри поставили, окна кирпичом забили, но все равно холодно, от кирпича холод идет. И обстрелы задолбали уже... Не, Мишки нет, он в ремроте, у него редуктор полетел. А ты чего здесь, ты же во в связи вроде? -- Ага, "во в связи", -- передразнил его Артем, -- нерусь тамбовская. Я с Ситниковым. -- Артем кивнул на бэтэры. -- А чего вы здесь? -- На мародерку. Говорят, у вас тут мародерка классная. Особняки, кожаные диваны, абрикосовое варенье. -- Он ухмыльнулся. -- Чего, серьезно? Вот гады, нам не разрешают ни хрена, комбат тут приезжал, поймал двоих -- зеркало тащили, так вздрючил их дай бог! Это за зеркало-то! А бриться как? А самому кожаный диван подавай! Вот сволота! -- Ваших поймал? -- Нет, с пехоты, чумоходы какие-то. Да чего они там набрали-то, зеркало, пару стульев да одеяла. Тут и брать-то уже нечего, все разграблено давно. Даже жратвы никакой не осталось. -- А куда вы ходите-то? -- Вон туда, по трассе левее. Там вэвэшники стоят, вот они живут! Там дома поцелее, только недавно разбили, вот там набрать можно чего. А чего ты хотел-то? -- Да одеял, может, пару взял бы. И штаны какие-нибудь, под "комок" поддеть. -- У меня есть, пошли дам. -- Нет, сейчас не могу. Мы с Ситниковым, -- Артем опять кивнул на бэтэры, -- на болото едем, к вам на подкрепление. -- Зачем? -- А ты что, не в курсе, что ли? Ну ты, блин, даешь, пехота! У вас тут война вовсю началась, чехи в Алхан-Юрте, шестьсот человек, а ты не знаешь ничего! Басаев из Грозного ушел. Их сейчас окружают -- пятнашка и вэвэшники -- и на нас выдавливать будут. А мы на болоте дырку затыкаем. -- Чего, серьезно? -- Нет, шучу! Мы просто так гуляем. Из бытовки вышли Ситников с Коробком, командиром седьмой роты, пожали друг другу руки, и Ситников пошел к машинам. Артем тоже заторопился: -- Ну ладно, Вася, все, я поехал. Про одеяла, а главное -- про штаны не забудь, я к тебе, может, заскочу, если удастся. Пехотные машины, завязнув в канаве, поотстали, и они не стали их ждать, ушли вперед. Их бэтэр выехал на поляну. С трех сторон, с тыла и по бокам, ее окружал сырой сумрачный лес, подступавший метров на шестьдесят -- семьдесят. В глубине леса над деревьями возвышались конструкции то ли элеватора, то ли нефтеперерабатывающего завода, огромными сюрреалистическими чудовищами вырисовывающиеся на фоне облачного неба. В их металлических внутренностях гулял ветер, завывал утробно, низко и страшно, как выли ищущие мертвечину псы в Грозном, гремел железом. С четвертой стороны подпирало заросшее густым камышом болото. Машина вползла на небольшой пригорок около самой бровки болотца и, качнувшись на тормозах, остановилась. Ситников, пробормотав "все, приехали", прозвучавшее как "все, пи...ц", спрыгнул с брони и, пригнувшись, побежал вдоль болотца к ближайшему скоплению кустов боярышника, росшего здесь в изобилии. Спешно нацепив рацию, Артем присел под колесом, прикрывая его. Вентус соскочил по другую сторону, перебрался под корму, прикрыл тыл. Добежав до кустов, Ситников повернулся к ним, махнул рукой. Артем поправил рацию, посмотрел на Вентуса: "Я пошел, прикрой" -- и также пригнувшись побежал к начштаба. Ситников стоял на одном колене, укрывшись за кустами, выставив автомат в сторону болота. Артем шлепнулся с разбега на мокрый мох, затих рядом с ним, прислушиваясь, огляделся. Сразу за кустами начиналась заболоченная равнина реки и тянулась примерно с километр, до самой Алхан-Калы -- верхней части Алхан-Юрта, расположившейся прямо перед ними на высоком обрыве. Слева, метрах в трехстах, виднелась окраина Алхан-Юрта, перед ней, в изгибе реки, -- пойма. За левый фланг можно не беспокоиться, здесь все чисто, местность просматривается хорошо. Справа же и впереди были высокие, в рост человека, камышовые заросли, уходившие в болото метров на двести -- триста, за ними, до самых гор, -- пойма километра на два-три. И -- тишина. Никакой ожидаемой войны, ничего. И никого. Тихо, как у негра под мышкой. Артема охватило беспокойство. "Паскудное место какое, -- подумал он. -- Спереди камыши, справа камыши, сзади -- лес. В Алхан-Кале уже чехи. В низине, наверное, тоже. В лесу -- этот элеватор чертов. Там собраться, как два пальца облизать, хоть все шестьсот человек спрячь -- не найдешь... Опиздюлят нас тут с нашими тремя машинами, как пить дать". За спиной, словно в подтверждение его слов, послышалось гуденье двигателя. Стараясь не шуметь, Артем тихонечко перевернулся на спину, вскинул автомат на звук. Ситников не пошевелился, продолжая все также разглядывать болото в бинокль. Движок то замолкал, то ревел на подъемах. Расстояние до него варьировалось вместе с громкостью -- то ближе, то дальше. Артем ждал, изредка поглядывая на начштаба, который все так же не шевелясь смотрел в бинокль на болото. "Красуется передо мной, что ли, смелость свою показывает? Или и вправду обезбашенный и ему все по барабану -- и его жизнь, и моя, и Вентуса? Есть такие люди. Как медведи, нюхнув разок человечины, будут убивать до конца. С виду вроде нормальный, а как до дела доходит, про все забывает, лишь бы еще раз окунуться в бойню. Не ест, не спит, никого не ждет, не видит ничего. Только войну. Солдаты из них отличные, а вот командиры -- говно. И сам в пекло полезет, и нас за собой потащит, не соразмеряя свой опыт с чужим. Опасные люди. Выживают, а солдат своих кладут. А про них потом в газетах пишут -- герой, один из полка остался..." Из лесу показались пехотные бэтэры, сползли в лощинку, стали разворачиваться на бугорок. Артем расслабился, опустил автомат, позвал Ситникова: -- Товарищ майор, пехота подошла. Тот наконец оторвался от бинокля, обернулся. Артем попробовал уловить выражение его лица, красивого и породистого, угадать, что он думает об этом болоте, как их дела -- хреново или жить можно, но Ситников был непробиваем. "Зачем мы здесь? -- подумал Артем. -- Суки, неужели нельзя объяснить, что мы тут будем делать? Не солдаты, а пушечное мясо, кинули гнить в болото -- и лежи дохни, ни о чем не спрашивая... Ведь ни разу еще за всю войну задачи по-человечески никто не ставил. Послали -- и иди. Твое дело подыхать и не вякать". -- Доложи комбату: прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях. -- Бросив эту короткую фразу, Ситников взял автомат и, пригнувшись, побежал навстречу бэтэрам. Сбежав с бугорка, выпрямился во весь рост, замахал руками. Машины остановились. С них гроздьями посыпалась пехота, разбежалась по ямам и канавкам. Напряженно и страшно по опушке разлетелось: "К бою!" Артем нацепил наушники, стал вызывать: -- "Пионер", "Пионер", я "Покер", прием! Долгое время никто не отвечал. Затем в наушнике раздалось: "На приеме". Металлический голос, искаженный расстоянием и болотной влажностью, показался Артему знакомым. -- Саббит, ты? -- Я. -- Ты чего там, уснул, что ли? Попробуй мне только уснуть, задница с ушами, вернусь -- наваляю. Передай главному: прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях. Как понял меня, прием? -- Понял тебя, понял. Передать главному: прибыли на место, рассредоточиваетесь на позициях, прием. -- Да, и еще, Саббит, узнай там, когда нас сменят, прием. -- Понял тебя. Это сам "Покер" спрашивает, прием? -- Нет, это я спрашиваю. Все, конец связи. Сдвинув наушники на макушку, Артем полежал немного, ожидая, когда пройдет шипение в ушах. Вокруг было тихо. Ему вдруг показалось, что он один на этой поляне. Пехота, рассосавшись по кустам и ямкам, пропала в болоте, замерла, не выдавая себя ни единым движением. Мертвые бэтэры не шевелясь стояли в низине, от них тоже не исходило ни звука. От напряженной сжатой тишины ощущение опасности удесятерилось -- сейчас, еще секунду, и начнется: из элеватора, из болота, из камышей -- отовсюду полетят трассера, гранаты, воздух разорвет грохотом и взрывами, не успеешь крикнуть, спрятаться... Артему стало страшно. Сердце застучало сильнее, в висках зашумело. "Суки... Где чехи, где мы, где кто? Почему ни хрена не сказали? Зачем нас сюда кинули, что делать-то?" Выматерившись, он взвалил рацию на плечо, поднялся и побежал вслед за Ситниковым к бэтэрам, туда, где были люди. Спустившись в лощинку, он огляделся. У бэтэров никого не было. Артем подошел к ближайшей машине, постучал прикладом по броне: -- Эй, на бэтэре, где начштаба? Из пропахшего солярой стального нутра высунулась голова мехвода, завращала белками, светящимися на черном, темнее, чем у негра, лице, никогда, наверно, не отмывающемся от грязи, масла и соляры. Блеснули зубы: -- Ушел с нашим взводным позиции выбирать. -- А пехота где? -- Вон вдоль трубы, по канавке залегла. -- А вы где станете? -- Не знаем, пока здесь сказали. -- А куда он пошел, в какую сторону? -- Да вон к кустам вроде. Артем пошел по указанному водителем направлению, поднялся на бугорок, присел, оглянулся. Ситников с пехотным взводным стояли в кустах, осматривались. Артем подошел к ним. -- Значит, так, Саша, ты меня понял, взвод рассредоточиваешь на бугре в сторону болота. -- Ситников провел рукой по бровке, показывая, где должна быть пехота. -- Одно отделение с пулеметом кладешь вдоль трубы, прикрывать тыл, машину поставишь там же, сразу за нами, в лощине. Второй бэтэр -- на левом склоне бугра, сектор обстрела -- от Алхан-Юрта и до Алхан-Калы. Моя машина будет здесь, сектор обстрела -- от Алхан-Калы до пятнашки. Пароль на сегодня -- "девять". И всем окопаться! -- Понял. -- Взводный кивнул головой. -- Все, действуй. -- Ситников повернулся к Артему: -- Ты со мной. Пошли посмотрим, что здесь. Они лазили по опушке еще часа полтора, выбирали позиции, приглядывались, прислушивались, присматривались. Артем устал. Он пропотел под бушлатом, и капли пота, смешиваясь с дождевыми, холодили разгоряченное ходьбой тело, бежали ручейками между лопаток. Когда совсем стемнело, они вернулись на бугорок к своему бэтэру, залегли около непонятно откуда взявшейся здесь бетонной балки, рядом с которой уже расположился Ивенков, затихли, ожидая дальнейшего развития событий. Дождь усилился. Они лежали около балки не шевелясь, вслушивались в темноту. Южные ночи черны, и зрение бесполезно. Ночью надо полагаться только на слух, только он, улавливая звуки, помогает расслабиться, говоря, что все вокруг спокойно. Или же, наоборот, тело вдруг напрягается, дыхание замирает, прижатое стиснутыми зубами, рука тихонечко тянется к автомату, неслышно ложится на него, голова медленно, толкаемая одними глазами, поворачивается в сторону нечаянного звука, стараясь не скрябать затылком по воротнику, не шуметь, не мешать своим ушам оценивать обстановку... Тишина... Лишь на элеваторе завывают собаки да по камышам шуршат утки, крякают, напрашиваясь на шампур. И больше ничего. Все спокойно. Чехи, если они и есть в низинке, ничем себя не выдают, тоже выжидая. Минуты растянулись в года. Тишина и ночь окутали их, и время, не измеряемое сигаретами, потеряло свое значение. Умерло все. Чуть живы были только они, впавшие от холода в оцепенение. Как затонувшие подводные лодки, они легли на песчаный шельф сознания, глухо ткнулись под водой друг в друга и замерли, остыли, сбившись в кучу, сохраняя тепло. И ни одной жизни вокруг, ни одной души -- только они, мертвые... Лежать становилось все тяжелее. Затекшие мышцы начало ломить, выворачивать в суставах. Холодный дождь пробрал до костей, тело остыло, и их начал бить озноб. Ноги невероятно замерзли, ступни в промокших сапогах задубели, стали чужими. Но ни постучать, ни потоптаться на месте -- ночь и холод сковали движения, давили на грудь... Так прошло четыре часа. Артем зашевелился. Он попробовал снять свой АК с предохранителя, но это ему не удалось -- окоченевшие пальцы не чувствовали маленького "флажка", срывались. Вокруг было все так же тихо. Ему вдруг стало наплевать на войну. Слишком долго он ждал ее, лежа на земле под зимним дождем. Слишком долго он находился в напряжении, и слишком долго ничего не происходило. Ресурс организма иссяк, и его охватило безразличие. Захотелось пойти куда-нибудь погреться -- в бэтэр, к костру, в село или к чехам, куда угодно, лишь бы было тепло и сухо. "Вот так и вырезают блокпосты", -- подумал Артем и приподнялся на одно колено, пробив километры ледяной ночи. Лежать дальше он уже не мог. -- Да дерись оно все конем! Слышь, Вентус, помоги снять рацию. Вентус тоже очухался, оторвался ото дна. Вспучив гладь, он шумно закачался на поверхности, а ночь водопадами струилась между палубными надстройками его броника, реками стекала по ложбинам магазинов, путалась в леерах ресниц и, сдавая позиции, уходила из зрачков, в которые возвращалась жизнь. Ситников не пошевелился, остался в войне, слушая болото. Вдвоем они сняли рацию. Артем выпрямился во весь рост, прогнулся назад, покрутил торсом. Позвоночнику сразу стало легко -- четырнадцатикилограммовая тяжесть больше не давила горбом на плечи, не резала ключицы. Артем расстегнул и бронежилет, стащил его через голову, постелил на земле около балки внутренней стороной -- теплой и сухой -- вверх. Рядом положил свой броник Вентус. Получилась лежанка. Они запрыгали, замахали руками, стали бегать на месте, смешно взбрыкивая ногами в тяжелых кирзачах. Сердце забилось сильнее, погнало погорячевшую кровь в ноги, к замерзшим пальцам. Стало теплее. -- Вот уж не думал, что в армии по собственной воле зарядку делать буду! -- усмехнулся Вентус. -- А, без толку, -- махнул рукой Артем, -- желудки пустые, калорий нет. Присядем -- через две минуты снова замерзнем. Согревшись, они быстренько, чтобы не мочить броники под дождем, уселись на лежанку спина к спине. Замерзшие задницы сквозь тонкие штанины почувствовали исходящее от броников еле уловимое тепло, занежились. Закурили в рукав, пряча бычок в глубине бушлата. Тлеющее сияние попеременно выхватывало из темноты лица, освещало грязные пальцы, сжимавшие окурок. Артем вспомнил, как однажды видел в ночник курящего человека. Расстояние было большим, но каждая черточка на лице курившего просматривалась отчетливо, как выведенная карандашом. За километр попасть можно. До Алхан-Калы примерно столько же. Но они слишком замерзли, а погреться больше нечем, только едким вонючим дымом моршанской "Примы". С тихим, придерживаемым рукой лязгом откинулась крышка люка на бэтэре. В ночи прозвучал хрипловатый шепот водилы: -- Эй, мужики, дайте закурить, а? Артем усмехнулся. Война уходила на второй план, первое место занимал быт, извечные солдатские проблемы: пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить. Пустые желудки и холод брали верх над инстинктом самосохранения, и привидения в пехотных бушлатах поднимались из окопов, начинали шевелиться, бродить, искать жратву. Если бы солдат был сыт, одет и умыт, он воевал бы в десять раз лучше, это точно. Артем кинул на голос пачку. Водила зашарил по броне руками, нашел ее, взял сигарету и кинул "Приму" обратно. Она не долетела, упала на траву. Артем потер ее об штанину: -- Намокла, сука... А что, пехота, вы в ночник-то смотрите? -- А надо? -- Ох, бля... -- сказал Ситников, -- сейчас расстреляю придурков! -- Он схватил валявшуюся на земле гнилушку, не вставая, швырнул ею в водилу. -- Не "надо", а обязательно надо! У вас чего там, в бэтэре, гостиница, что ли? Сейчас быстро у меня по позициям разбежитесь, ни одна обезьяна спать не ляжет! Пригрелись! Водила нырнул в люк. Там зашевелились, послышались голоса. Через секунду башня с тихим шелестом повернулась в сторону гор, поводила стволом, вглядываясь в ночь. Застыла. Потом, создавая видимость усиленного наблюдения, зашелестела в другую сторону. Артем усмехнулся: наверняка через полчаса опять спать завалятся. Луна, по самый подбородок укрытая толстым одеялом туч, нашла маленькую лазеечку, выглянула краешком глаза. Ночной мрак посерел. В животе заурчало. Артем глянул на небо, толкнул Вентуса: -- Ну чего, неплохо бы и перекусить, а? Пока хоть что-то видно. Товарищ капитан, вы как насчет ужина? Сегодня, похоже, войны не будет. -- Ешьте. -- Ситников не обернулся. Артем полез в карман броника, начал выгребать припасы. У него оказалось четыре целых, всрез буханки, сухаря, банка килек в томатном соусе и пакетик изюма. У Вентуса были только сухари, три штуки. -- Да, негусто. На двоих-то голодных мужиков. Эх, подогреть бы килек сейчас, хоть горяченького похлебать. -- Артем постучал себя по карманам. -- Штык-нож есть? Вентус тоже пошарил по карманам, отрицательно мотнул головой. -- Товарищ капитан, у вас штык-нож есть? Ситников молча протянул им охотничий нож, хороший, нумерованный, с коротким прочным лезвием. Рукоятка из дорогого дерева удобно ложилась в руку. -- Ого, товарищ капитан, откуда такой? Трофейный? -- В Москве перед отправкой купил. -- И сколько такой стоит? -- Восемьсот. Артем взял нож, покидал его на ладони, воткнул в банку. Острое лезвие, как бумагу, вспороло жесть, из рваной раны потек жирный, вкусный даже на вид соус, аппетитно запахло рыбой. Артем поставил банку на землю, достал ложку. -- Давай навались. Товарищ капитан, может, с нами? -- Ешьте, -- все также не оборачиваясь, монотонно ответил Ситников. Ели не спеша. Война научила их правильно питаться, и они зачерпывали рыбу по чуть-чуть, тщательно пережевывали: если есть долго, можно обмануть голодный желудок, создать иллюзию обилия пищи. Много маленьких кусочков сытнее, чем один большой. Уговорив банку, облизали ложки, выскребли остатки рыбы сухарями. Голода они не утолили, но пустота в желудке немного уменьшилась. -- Ну что ж, все хорошее когда-нибудь кончается, -- философски заметил Артем. -- Давай закурим. Закурить они не успели. В ближайших кустах снарядом лопнула раздавливаемая ногой ветка, ее треск ударил по напряженным ушам, дернул за каждый нерв в теле. Артем непроизвольно вздрогнул, моментально покрылся потливой жаркой испариной страха: "Чехи!" Он кинулся на землю спиной, как сидел, схватил автомат, переворачиваясь, сорвал предохранитель. Вентус успел перепрыгнуть через балку, залег рядом с Ситниковым... Из кустов, цепляясь штанинами за колючки, матерясь и ломая ветки, шумно, как медведь, вывалился Игорь, бормоча что-то про "чертовы чеченские кусты, нерусь колючую...". Артем выматерился. Поднявшись с земли, начал отряхивать грязь с бушлата, прилипшие к штанам мокрые пожухлые травинки. Увидев его, Игорь обрадованно раскинул руки: -- Здорово, земеля! А чего здесь связь делает, какими путями? Ты же в штабе должен быть. -- Да вот на охоту выехали. Дураков всяких отстреливаем, которые по кустам шляются как попало. -- Это ты на меня, что ли, намекаешь? -- Игорь подошел, ткнул его кулаком в плечо. -- Ладно, не бузи, земеля, дай закурить лучше. Игорь был один из немногих по-настоящему близких Артему людей в батальоне, земеля. Они познакомились еще в Москве, перед отправкой в Чечню. Тогда было раннее-раннее невыспавшееся зимнее утро. Под ногами хрустел снег, резкий морозный воздух коробил лицо, а контраст ярких фонарных ламп и ночной мглы резал опухшие после вчерашних проводов глаза. Артем сошел с подножки автобуса, огляделся -- где-то здесь должен был быть царицинский военкомат. На остановке стоял невысокий кривоногий мужик, пытался прикурить, ладонями прикрывая огонек зажигалки. Рыжее скуластое лицо с редкой порослью выдавало в нем татарскую кровь. Артем подошел к нему, спросил дорогу. Тот усмехнулся: "В Чечню, что ли? Ну давай знакомиться, земеля, -- он протянул руку, -- Игорь". Потом, пока их на "газели" везли в подмосковную часть, Игорь всю дорогу без умолку тараторил, рассказывая о своей жизни, то и дело доставал из внутреннего кармана куртки фотографию дочери и поочередно показывал ее то Артему, то водителю, то сопровождавшему их офицеру: "Смотри, майор, это моя дочка!" В небольшой сумке, которая была у него с собой, помимо всевозможного солдатского добра оказалось еще и несколько чекушек, которые он, одну за одной, к всеобщей радости извлекал на свет божий, постоянно приговаривая при этом: "Ну что, пехота, выпьем?" ...Закурив, они расселись на брониках. Артем затянулся, сплюнул, потер замерзший нос: -- Чечень проклятая. Замерз как собака. Подморозило бы, что ли, и то посуше было бы... А у меня под штанами только белуха да трусы. Подстежку надевать -- сдохнешь, тяжелая, сука, жуть. А штаны не могу никак найти... В ПТВ Вася предлагал, да я стормозил чего-то... Надо было, конечно, сходить. -- Это ты замерз? -- Игорь задрал грязную штанину "комка", оголив синюшную, покрытую гусиной кожей ногу. Под штаниной ничего не было. -- Четыре часа в луже пролежал, в одних штанах. Подстежку я еще в Гойтах выкинул. И белуху тоже. Там вшей больше, чем ниток было. -- Игорь пощупал материю, поморщился. -- А чего эта тряпка, дерьмо собачье, ни тепла не держит, ни воду. Сделали бы, что ли, брезентовые "комки", ведь так и яйца отморозить можно. А, товарищ капитан?-- обратился он к Ситникову. -- Запросто. -- Жаль, костра не разведешь, просушиться бы... Пожрать есть чего-нибудь? -- Нет. Была банка килек... Сам бы чего съел. -- Вот комбат, сука, засунул нас в эту жопу и забыл, полупидор. Хоть бы жратвы прислал. В полку ужин черт-те когда был, могли бы и подвезти. Когда нас сменят-то, не знаешь? -- Да уже должны были сменить. А так... По-любому до утра оставаться. Помолчали. Промозглая сырость сковывала движения, шевелиться не хотелось. -- Слыхал, говорят, Ельцин от власти отказался. -- Откуда знаешь? -- Говорят. -- Игорь пожал плечами. -- На Новый год вроде. По телевизору показывали, он выступил, сказал, здоровье больше не позволяет. -- А, брехня. Быть этого не может. Чтобы такая сволочь просто так от трона отказалась? Вор он и убийца. Карьерист, ради власти один раз империю развалил, второй раз войну начал, в промежутке парламент танками давил, и вдруг просто так, ни с того ни с сего на покой... Знаешь, -- Артем резко повернулся к Игорю, заговорил с ненавистью, -- никогда не прощу ему первой войны. Ему, гаду, и Паше Грачеву. Мне восемнадцать лет всего было, щенок, а они меня из-под мамкиной юбки в месиво. Как щепку. И давай топить. Я барахтаюсь, выжить хочу, а они меня пальцем обратно... Мать за два года моей армии из цветущей женщины превратилась в старуху. -- Артема передернуло, возбуждение его усиливалось. -- Сломали они мне жизнь, понимаешь? Ты еще не знаешь этого, но тебе тоже. Ты уже мертвый, не будет у тебя больше жизни. Кончилась она здесь, на этом болоте. Как я ждал этой войны! С той, первой, я ведь так и не вернулся, пропал без вести в полях под Ачхой-Мартаном. Старый, Антоха, Малыш, Олег -- никто из нас не вернулся. Любого контрача возьми -- почти все здесь по второму разу. И не в деньгах дело. Добровольцы... Сейчас мы добровольцы потому, что тогда они загнали нас сюда силком. Не можем мы без человечины больше. Мы психи с тобой, понимаешь? Неизлечимые. И ты теперь тоже. Только тут это незаметно, здесь все такие. А там сразу видно... Нет, слишком дорогой у нас царь, тысячами жизней за трон свой заплатил, чтобы вот так вот короной направо и налево швыряться. -- Ладно, ладно, успокойся, чего ты? Хрен с ним, с царем-то. Я вот что думаю -- может, война из-за этого кончится? Как считаешь? Артем пожал плечами. -- Может, и кончится, черт его знает. Тебе-то что... -- Ему вдруг стал неинтересен этот разговор. Возбуждение прошло так же внезапно, как и накатило. -- Мы за секунду войны одну копейку получаем. День прожил -- восемьсот пятьдесят рублей в карман положил. Так что мне совершенно фиолетово, кончится -- хорошо и не кончится -- тоже зашибись. -- Это да. Но понимаешь... Домой охота. Надоело все... Зима эта паскудная. Замерз я. Ни разу, по-моему, еще в тепле не спал... -- Игорь сделал мечтательное лицо, возвел глаза к небу. -- Да-а... Говорят, в Африке зимы не бывает. Брешут, поди. Я знаешь чего, когда в Москву вернусь, первым делом... Нет, первым делом водки, конечно, выпью, -- Игорь усмехнулся, -- а вот потом, после чекушечки, налью полную ванну горячей воды и сутки вылезать не буду. Отопление, брат, великая благодать, дарованная нам господом богом! -- Ага... Философ, блин. -- А ты? -- И я. Тут не захочешь, философом станешь. -- Нет, я говорю, чего ты сделаешь, когда домой приедешь? -- А, ты про это... Не знаю. Напьюсь на хрен. -- А потом? -- Опять напьюсь... -- Артем посмотрел на него. -- Не знаю я, Игорь. Понимаешь, все это так далеко, так нереально. Дом, пиво, женщины, мир. Нереально это. Реальна только война и это болото. Я ж тебе говорю, мне здесь нравится. Мне здесь интересно. Я здесь свободен. У меня здесь никаких обязательств, я здесь ни о ком не забочусь и ни за кого не отвечаю -- ни за мать, ни за жену, ни за кого. Только за себя. Хочу -- умру, хочу -- выживу, хочу -- вернусь, хочу -- пропаду без вести. Как хочу, так и живу. Или умираю. Такой свободы не будет больше никогда в жизни, уж поверь мне, я уже возвращался с войны. Это сейчас домой хочется так, что мочи нет, а там