ддержит. Освободив кишечник от газов, он повеселел, меня уже не гнал. А когда мы его уложили в удобную приготовленную постель с теплым пушистым одеялом, он облегченно вдохнул и обращаясь опять только к Танечке, сказал: -Ну как, Танечка, простим Корушу? Мне дома оказалось не так-то плохо! - Лев Давидович, Кора Терентьевна не виновата. Это все Гращенков и новый главврач Сергеев! Это их работа. Теперь, когда Кербиков скоропостижно скончался, Гращенкову некого было бояться. - Танечка, что случилось с Олегом Васильевичем? Он был очень умный медик. - Лев Давидович, у него был диабет, а он не знал. Много работал, не следил за своим здоровьем. Во время не сделал анализ крови, ночью ему стало плохо. Вызвали скорую помощь, в больницу привезли мертвого. Диабетическая кома. - Как жаль. И Топчиева нет. Теперь уже и Кербикова нет,- сказал Дау. - Даунька, а знаешь, какой Топчиев анекдот придумал про тебя? - Нет, не знаю. Расскажи. - Будто бы пришел к тебе в больницу Зельдович. Спрашивает: "Ну как, Ландау, будете вы прежним Ландау?". А ты ему ответил: "Во всяком случае Зельдовичем-то я всегда смогу быть!". Дау весело рассмеялся. Анекдот ему понравился. - Дау, но имей в виду, вся Москва считает, что это было в самом деле так. Вдруг Дау заметался: - Я опять хочу в уборную. Это мне надо теперь спускаться каждый раз по лестнице вниз. Я поэтому и домой боялся идти. - Дау, успокойся. В ванной я установила унитаз, специально для тебя. - Неужели? Танечка, скорей, скорей, помоги мне. Я опять хотела, чтобы он оперся на стальные поручни у постели. Он накричал на меня. Танечка помогла ему встать. Вернулся веселый, спокойный. - Я всегда говорил, что ты, Коруша, очень умная. Я хочу походить, а здесь негде ходить. - Даунька, я Гарика перевела вниз в мою спальню. А в его комнате сделала тебе физкультурный кабинет. Вот пойдем, посмотришь. Там есть шведская стенка, но, к сожалению, там нет красивой Людмилы Александровны. - Коруша, я оказался не в ее вкусе! Я так тихонечко, робко ее спросил: "Людмила Александровна, когда я выздоровлю, вы пойдете со мной в кино?". Она категорически отказалась и даже рассердилась. Танечка рассмеялась. Ближняя память Ландау фиксировала все, что ее интересовало, так было и до болезни! Но согласитесь, мелкие ситуации быта недоступны медикам, а Гиппократ учел это во второй своей заповеди: он говорил, что внешние обстоятельства должны способствовать выздоровлению больного. У шведской стенки Танечка стала с ним заниматься гимнастикой. Я пошла вниз заканчивать приготовление обеда. Обедать Дау спускался по лестнице в кухню с помощью Тани, а поднимался наверх самостоятельно. Уже кое-что! Когда сильные газообразования в кишечнике донимали его, он так спешил на унитаз, слушать не хотел о том, чтобы попробовать самому держаться за стальные поручни. В восемь часов вечера сделали ему хвойную ванну. Он совсем успокоился. Сильная Танечка с небольшой моей помощью легко и ловко вынула Дау из ванны. Дау с вечера сразу уснул, пока я готовила ужин для Гарика, потом постелила себе в физкультурном кабинете. Спать не могла, снотворное принять боялась. Дау проспал около часа, потом стал звать, крича: "Алло, алло!". Хотела надеть комнатные туфли, но он так кричал. Туфли стояли не с той стороны, чуть не упала, побежала босиком. Он закричал: "Скорей, скорей, надеть ботинки - в уборную". Стала с трудом, без привычки надевать протезные ботинки. Они выше нормальных, нужно плотно зашнуровывать и завязывать. Помогла ему встать, он сонный, вдруг начал падать. Удержать нет сил. Быстрее молнии бросилась под него, он упал на меня. - Дау, ты жив. - Да, Коруша. Почему ты ночью дежуришь в больнице? - Даунька, ты не расшибся, ты головой не ударился? - Нет, я не ударился. Подняться мне было трудно. С большим трудом я встала. Дау сидел на полу. Посмотрела на ноги и ужаснулась: я надела протезный ботинок на здоровую ногу. "Бог мой, хорошо, что все благополучно кончилось!". Но поднять Дау с пола было непросто. Он привык за годы в больнице беспомощно виснуть на медсестрах. Поднять 70 килограммов с полу у меня не хватило сил. Безрезультатно измучившись, я обратила внимание на гладкость линолеума. Тогда я взяла его за уже правильно надетые ботинки и тихонько поволокла к лестнице из кабинета. Когда ноги по колени спустились на лестничные ступеньки, сидящего, со спущенными ногами я уже могла его поднять. Наконец уложила, потушила свет. Заснуть не могла. Встала, не зажигая свет, босая вошла к Дау. Он спит. Дышит легко, беззвучно, никаких хрипов! Теперь я очень внимательно сначала брала тяжелый протезный ботинок и упаковывала его больную ногу. Надо выработать такую закономерность, чтобы в дальнейшем избежать ошибок. Заснуть не удалось. Сколько раз ходил Дау потом, потеряла счет! Было еще темно. Слышу - пришла Танечка. Спустилась к ней. Приготовила завтрак для Гарика. Едва Таня успела позавтракать, проснулся Дау. Она помчалась к нему. У Гарика зазвонил будильник. Когда Гарик сел завтракать, я легла на его спальное место. Теперь оно у нас стало одно на двоих. Выходной день у Гарика был выходным днем у Танечки. Тогда спать почти не приходилось. В первый день приезда Дау из больницы домой, он с отчаяния схватился за круглые перила из бука и сам легко поднялся к себе по лестнице наверх. Возможно, сработала многолетняя привычка. Но вставать с постели, ложиться в постель, пользоваться стальными поручнями он категорически отказывался, нервничая, очень спеша в туалет. Когда я настаивала, он кричал: "Я упаду, меня надо поддерживать, я боюсь, у меня болит живот", и когда я замечала дрожь в больной руке, я сдавалась. Водила его в уборную. Но как, как его заставить взяться за очень удобные, устроенные мной стальные поручни? Как его заставить, чтобы он в уборной обслуживал сам себя? Все равно Гращенков не прав. Дау все может делать сам, но он слишком теоретик, он слишком непрактичен в жизни, его должна заставить необходимость, как того инвалида войны в троллейбусе. На второй день, после того как уложили Дау спать, я попросила Танечку задержаться минут на 15. "Танюша, я быстро приму ванну. А то я боюсь залезать в воду, вдруг он начнет звать". Моясь, случайно в груди обнаружила опять опухоль и очень обрадовалась. Мысль работала только в одном направлении: завтра амбулаторно сделаю операцию, придудомой, Танечка уйдет, и Дау, жалея меня, сам начнет вставать и ложиться в постель, держась за поручни. Отпустила Танечку, пока ничего не сказала: боялась, вдруг врачи не захотят оперировать. С медиками я не находила общего языка. Спала я теперь примерно с 8 до 10 утра - 2 часа. Таня не отходила от Дау. На мне были обязанности: закупать продукты, всех кормить и еще много домашних дел. Таня приходила в 8 часов утра, она кормила Дау завтраком, одевала и выходила с ним гулять. Просыпалась я сама без будильника примерно в 10 часов утра. Вскакивала, бежала наверх смотреть, сколько градусов мороза. Наступил февраль. Выходила к Танечке, трогала у Дау руки, не замерз ли он. "Танечка, прежде чем выходить гулять, всегда смотрите на градусник в окне. Если на дворе температура больше 10 градусов мороза, гулять не ходите. Он, вдыхая холодный воздух, может простудить легкие". Дау возвращался с прогулки домой, когда его гнали газы в уборную. Как только уладила неотложные домашние дела, помчалась в больницу к хирургам. Амбулаторно отказались оперировать. Но в больнице обещали на следующий день отпустить меня домой. Вернувшись домой, рассказала свой план Танечке, она испугалась: "Кора Терентьевна, зачем вы так. Если сделают операцию, останьтесь хоть на несколько дней в больнице". - "Нет, Таня. Я здорова, эта операция легкая. Я сразу вернусь домой. Вы Дау скажите, что вас телеграммой вызвали в деревню, и уйдете. Танечка, только так можно попробовать его самого заставить ходить в уборную". Но во время операции я потеряла сознание. Оказалось, опухоль не одна, а целых четыре. Рана была глубокая, не зашили, вставили дренаж. Рано утром, вернувшись домой, пришлось долго уговаривать Таню, чтобы она ушла. Наконец, я осталась с Дау одна. - Корочка, что я буду делать? Ты после операции совсем больная, а Тани нет. Вызови Гарика из университета. - Нет, Дау, я не знаю, где разыскивать Гарика. Ботинки у тебя одеты. Попробуй опираться на те перила, что приделаны у твоей постели. - Нет, нет, Коруша. Я не смогу. Я уже очень хочу в уборную, помоги мне встать. - Дау, я не в силах. Попробуй, пожалуйста, сам. - Нет, нет. Я не могу, Коруша, дай мне только одну руку. Он стал кричать, дрожать, побелел. Я не выдержала и отвела его в уборную. Все рухнуло. Я была в отчаянии. Вызвала Таню. Она сказала, что раздумала ехать в деревню. Не могла простить себе своей слабости. Все-таки я тряпка, ни капли воли. Или я была не подготовлена, что Дау может с таким отчаянием кричать? Стала обследовать вторую грудь. В глубине нашла затвердение. С трудом настояла опять на срочной операции. Меня уговаривали: у вас липомы, это у всех полногрудых женщин, подряд оперироваться нельзя. Я умоляла, настаивала. Это всегда страшно, но другого выхода я не видела. Разрез был глубокий, вынули шесть липом. Я совсем раскисла. Но опять рано утром, уже с трудом, была дома. Танечка ушла. Постель Дау против окна, у окна - письменный стол. Рану опять не зашили, вставили дренаж. Грудь вся забинтована. На белом бинте громадные кровавые пятна. Я подошла к постели Дау: - Дау, посмотри, у меня лопнули швы. Я сяду у письменного стола. Я не могу тебе сегодня помочь. А Таня обещала прийти только завтра утром. Опять все повторилось, как и в первый раз. Но когда он побелел, стал кричать, отчаянно призывая меня, я подошла к нему, он умолк. Я спокойно сказала: - Дау, посмотри, у меня открылось кровотечение после операции. Пойми, я не в силах сегодня тебе помочь. - Корочка, что же мне делать? Дай мне хоть одну твою руку, хоть немножечко помоги. - Дау, я могу упасть, у меня нет сил. Дау, ты ходи под себя. И всю ночь будешь ходить тоже под себя по всем своим физическим надобностям. А утром Танечка придет и все уберет. Он широко открыл глаза: - Как под себя? Что ты такое говоришь? Я села у письменного стола к нему спиной. Он просил, умолял, стал кричать. Я плотно, с силой зажала уши руками, головой упала на стол. Мои силы кончались. Я не знаю, сколько он кричал, открыла уши - тихо. Боюсь повернуть голову. Тихо, со страхом поворачиваюсь - его нет в комнате. Я застыла, не верилось. Я боялась дышать. Неужели уже достигнуто! Да, этот рубеж был взят. Осторожно, тихо передвигаясь, цепко хватаясь за металлические удобные поручни, Дау появился в проеме двери. Остановился: - Корочка, ты не потеряла сознание? Ты жива? - Да, Зайка, милый. Мне лучше. Но помогать тебе я не смогу. Если ты побоишься опять встать, меня не зови. - Нет, нет, Коруша. Я очень виноват, ты была права, я все могу сам! Все очень удобно устроено. Теперь я буду сам ходить в уборную. Продукты у меня были закуплены впрок. Когда готовила обед, внизу, в кухне, прислушивалась: он вставал, подходил к ванне, щелкал выключателем, потом вода спускалась в унитазе. Выходил, опять щелкал выключателем, тушил свет и сам ложился в постель. Я поднялась к нему наверх: - Даунька, обед готов. Пойдем в кухню обедать. - Коруша, ты думаешь, я сумею сам спуститься вниз по лестнице в кухню? - Уверена, ты прекрасно это сделаешь! Я на всякий случай буду идти впереди тебя. Если начнешь падать, обопрешься о мою спину. - Я только сначала зайду в уборную. - Конечно, я тебя подожду. Спокойно, благополучно спустились вниз. После обеда он спросил: "А ты будешь идти, как Танечка, сзади?". - Конечно, Даунька, но я уверена, что ты не упадешь. Ты очень хорошо ходишь. После обеда, убирая внизу посуду, слышу он ходит, не ложится. Я быстро вбежала наверх. - Корочка, ты не беспокойся, я не упаду. Я решил потренироваться. Он подходил к постели, садился. Потом сразу поднимался, доходил до ванны. - Корочка, мне просто не верится, что я все могу сам. Ты полежи внизу, отдохни. Ведь я же чуть тебя не доконал. Танечка на следующий день пришла очень рано. Еще не было 7 часов утра. Дау спал плохо, заснул под утро. Он еще спал. - Танечка, милая, свершилось! Все. Ходит сам! Вам тоже досталось от моих операций, вы отдохните. Не приходите несколько дней. Я скажу Дау, что вы уехали в деревню. Он эти дни не будет гулять на воздухе, пусть привыкнет, что он все может сам. Очень боюсь, что, увидев вас, вцепится и заставит вас водить его в уборную. Рисковать нельзя. В случае чего я вам позвоню. Теперь я осталась одна. На следующий день утром, после завтрака, раздался звонок в дверь. Я спустилась вниз, открыла дверь. А Дау в это время встал и ходил, лежать долго он не мог. Когда услышал голоса, он сверху, с лестничной площадки спросил: - Коруша, это Таня пришла? - Нет, Дау, это пришли врачи. Услышав тяжелую поступь протезной обуви, врачи спросили: - Он там с Таней? - Нет, Таня отлучилась. Он ходит один. Они все бегом наверх и как вкопанные остановились. А Даунька сам ходил от постели к ванной. У пришедших врачей он спросил: - Если вы будете меня осматривать, то, извините, я должен зайти в туалет. Они уже сидели в его комнате, слышали, как он спустил воду, щелкнул выключателем; пришел в комнату, сам улегся в постель. Я только поправила одеяло, укрыв больную ногу. Вид у Гращенкова был растерянный. Все они еще так недавно категорически утверждали, что Дау не сможет никогда сам себя обслужить в уборной. Я была слишком счастлива достигнутыми результатами, чтобы помнить зло! - Конкордия Терентьевна, мы пришли узнать, может, что-нибудь нужно для больного? - Да, очень нужно. Срочно необходимо заказать теплые зимние протезные ботинки. Пришлите, пожалуйста, тех протезистов, которые приходили в больни- цу. Я очень боюсь наступления морозов в феврале. Но теплые ботинки опоздали. Настало роковое 10 февраля 1964 года. Как всегда, в 8 часов утра пришла Танечка. Я, как всегда, легла спать. В 9.30 меня как током подняло. Мне показалось очень холодно. Я вскочила, в окно увидела, как Танечка и Дау прошли мимо окон. Как всегда, они в эти часы гуляли. Я кинулась наверх, термометр 10 февраля 1964 года показывал 14 градусов мороза. Быстро надев пальто и сапоги, выскочила во двор. Руки у Дау были теплые. - Таня, вы видели, что 14 градусов мороза? - Кора Терентьвна, видела. Но Лев Давидович заставил меня вывести его гулять. О, его хватку я знала! Добрая Танечка ему противоречить не могла. Дау весь розовый на морозе - сиял. Просил еще пройтись несколько раз. - Дау, Таня замерзла. Она может простудиться. Таня, вы идите домой. Я с ним немного пройдусь. - Нет, я с тобой боюсь гулять. Ты меня не удержишь. По словам Тани, гуляли они немногим больше получаса. Но самое страшное уже свершилось. Вечером 10 февраля, приготовив ему ванну, стали раздевать. На больной ноге конец большого пальца еще не ожил, Дау его не ощущал. Снимая носок, заметила, что ноготь и кончик пальца остались в носке. Обморожение страшнейшей степени. Боясь февральских морозов, я хотела забрать Дау весной. Я боялась вспышки в легких, а беда пришла от последнего сустава большого пальца ноги, который был омертвленный. На последнем расширенном консилиуме ведущие ортопеды мне сказали: через два-три месяца весь палец оживет. Но боль еще может задержаться в концах пальцев. Консилиум не выписал больного из больницы и не оставил конечной инструкции: при скольких градусах мороза может быть обморожение еще не оживших тканей пальцев на больной ноге в неутепленных ботинках! Вина на Миллионщикове. Ну, а Гращенков не клиницист, он умел только заседать. Я оцепенела, держа в руках его ногу. Не могла отвести глаз от того места на пальце, где еще недавно был ноготь. Танечка звонила в больницу, вызывала врачей. У меня беззвучно текли слезы. - Коруша, не расстраивайся. Мне совсем не больно. Не ожившие еще ткани были безболезненны. Приехали врачи, вставать нельзя, ходить нельзя, ванну принимать нельзя, мочить ногу нельзя. Уложили Дау на спину, ногу положили на подушку под стеклянный колпак и стали облучать кварцем. Наступили мрачные дни и ночи. Но обмороженное место не заживало, не подсыхало. Ведь конец пальца еще не ожил. Врачи стали бояться гангрены. Собрали консилиум дома. Решили срочно удалить палец, боясь, как бы не пришлось потерять ногу. Операцию назначили на понедельник. Мне предложили: "Конкордия Терентьевна, давайте мы сегодня положим его в больницу. Вы немного отдохнете". - Ну нет. Мне не до отдыха. Зачем он лишнее время будет лежать в вашей больнице. Сегодня суббота, оставим все до понедельника? В понедельник Танечка пришла очень рано. Я ее позвала скорей наверх. - Танечка, мне кажется, начало подсыхать. Вот посмотрите свежими глазами. Таня подтвердила. И краснота вокруг уменьшилась. Сообщили в больницу. Приехали хирурги, установили начало заживления, операцию отменили. А в марте от вынужденного лежания, около двух месяцев на спине, взбунтовались легкие. О, это было очень страшно! Он задыхался, хрипел, на глазах умирал. И так сразу, вдруг, внезапно побелел и стал задыхаться. Я растерялась, бегала по квартире, кричала, рвала на себе одежду. А Танечка вызвала скорую помощь. Больница Академии наук рядом, приехали быстро. Привезли кислород. Спасли. Когда хрипы умолкли, со страхом поднялась я наверх. Он лежал бледный, без кровинки в лице, но уже нормально дышал. Опять, уже второй раз, у нас дома собрали консилиум. Опять Гращенков стал распинаться, как они еще раз спасли жизнь Ландау. Мне хотелось им крикнуть: "Уже весна, зачем раньше времени выбросили его из больницы?". Но, конечно, смолчала, ведь "что прошло, о том не говорят". Так мне сказал мой двухлетний Гарик. Гращенков униженно лебезил. Лежащего не бьют, подумала я. Надо мириться с обстоятельствами. Когда нога зажила, Гращенков разрешил, наконец, принять больному ванну. Дау был счастлив, но, раздевая Дау, я заметила, что бедро правой здоровой, нормальной ноги намного толще левого, а врачи не заметили. - Нет, Таня, купать нельзя. Я боюсь. Всю зиму обтирали, еще раз оботрем. Дау активно запротестовал. - Нет, Дау, хватит. Рисковать не будем, я не могу. А вдруг это опасно? Позвонила домой Гращенкову - купать запретил, обещал с утра приехать. В 9 часов утра он был уже у нас. Тщательно осмотрев, он сам, конечно, не мог ничего определить. Сказав, что скоро вернется, уехал. Скоро вернулся, но не один, а с А.А.Вишневским. Осмотрев стеклянное отекшее бедро, Вишневский спросил у Гращенкова: - Сколько он у вас вынужденно лежит на спине после обморожения ноги? - Уже два месяца. - У больного тромбофлебит глубинной вены правого бедра. Обычное застойное явление. Ну как же вы, Николай Иванович, допустили такое обморожение. Почему вы разрешили такого больного после таких травм выписать из клиники среди зимы? Больные всегда спешат домой. Вы должны были его уговорить и, в крайнем случае, выписать в марте. Гращенков молчал. Молчала и я. А.А.Вишневский прописал компрессы. Вставать категорически запретил: "Никаких движений. Я буду навещать". Это было очень мучительное время для Дауньки. Несладко было и нам с Танюшей. Глава 51 С первых дней, когда я привезла Дау домой, я звонила многим физикам, просила их навещать Дау дома. Евгений Михайлович Лившиц не являлся. Мнение ведущих врачей оставалось прежним: Гращенков и другие считали, что боли у Ландау мозгового происхождения. Надо, чтобы его ученики-физики отвлекали от боли, надо заставить Ландау заняться делами. Я в это не верила. Но решила, если Женька в него вопьется, начнет вытягивать параграфы для следующих томов по теоретической физике, вреда не будет. Встретив Лелю, Женькину жену, во дворе, я ей сказала: - Леля, передайте Жене, я снимаю все свои обиды против него и против вас. Дау уже дома, пусть к нему Женя заходит, как заходил прежде, заходите и вы. Евгений Михайлович стал посещать Дау в компании других физиков. Потом осмелел, стал приходить один. Закрывал дверь, и я даже радовалась, вдруг Женьке удастся заставить Дау заняться писанием книг. Стала прислушиваться. Лившиц всегда спрашивал: "Дау, ты помнишь вот эту формулу, которую ты вывел для последнего тома?" - "Нет, я этой формулы не знаю, я ее не выводил, эта формула не моя". - "А вот эту новую энтропию, для восьмого тома, помнишь?" - "Нет, я ее никогда не знал". Я для себя отметила: наверное, все это было сделано в 1961 году, перед травмой. Год перед катастрофой оставался провалом в памяти. Это меня не пугало, было много других забот, и всегда помнила слова Пенфильда: время и терпение все восстановят. Главный врач у Ландау - время и терпение! Еще я старалась выяснить, кто из наших московских медиков подлинные клиницисты. Часто слышала фамилии Вишневский, Вотчал, Васильев. Тот самый Васильев, который в первые часы травмы, увидев страшнейшей силы забрюшинную гематому, написал, что жизнь несовместима с травмами. Расписался и уехал. Вот этого самого Васильева особенно все хвалили, как специалиста по кишечнику. Но даже менее знаменитые медики не соглашались на визит к Ландау по приглашению жены, ссылаясь, что, если это необходимо, их должен пригласить председатель консилиума Гращенков. Я уже начинала думать, а вдруг Гращенков не по личным мотивам выбросил Дау из больницы, неужели он так глуп, что мог серьезно думать: Ландау дома, увидев свой письменный стол, сядет и начнет заниматься наукой, забудет о боли, "которую он сам себе придумал". Эту мысль он как-то высказал мне, когда начал свою кампанию по преждевременной выписке Дау из больницы. Тогда я ему ответила: "А он за свой письменный стол садился только для бритья". Сейчас, когда Дау уже дома, я все это передумывала, эти мои слова Гращенков, наверное, принял как издевательство! Гращенков не понимал Ландау. Я решила написать письмо в Чехословакию профессору Кунцу, прося его помощи. "Москва, 24 февраля 1964 года. Глубокоуважаемый профессор Кунц! Все мы, друзья и близкие Л.Д.Ландау, помним, как много Вы сделали для спасения его жизни, и всегда благодарны Вам. Сейчас, как вы знаете, жизнь Льва Давидовича находится вне опасности, но общее состояние продолжает оставаться очень тяжелым и почти не меняется к лучшему. Больше всего его мучают боли в пальцах левой ноги, которые мешают ему спать и тем самым мешают выздоровлению. Местные блокады, проведенные неоднократно в больнице, не дали никакого эффекта, и поэтому было высказано медиками предположение, что боль происходит от центральной нервной системы. Существует и другое мнение, что изза перелома тазовых костей и последующего неправильного срастания, зажатые нервы в тазу дают эту боль. Ваша консультация могла бы принести неоценимую пользу больному. Не согласились бы вы приехать в Москву и посмотреть Льва Давидовича? Если вы найдете возможность для этого, не откажите в любезности сообщить об этом. Преданная вам Конкордия Ландау. Москва, Воробьевское шоссе, дом 2, кв. 2". О том, что появились боли в животе, я не писала. В те времена я надеялась, что сильные вздутия и боли в животе устранятся сами по себе, если наладить правильное питание. Поэтому я пошла на операцию, хотела заставить Дау встать на ноги, двигаться. При правильном питании, мне казалось, я сама могу справиться в домашних условиях с ненормально вздутым болезненным животом. В больнице Академии наук кишечник просвечивали рентгеном, смотрели специалисты - ничего не нашли. Я была очень счастлива, что Гращенков пригласил, наконец, к Дау А.А.Вишневского, знаменитого медика-клинициста. Следующий визит Александра Александровича был уже без Гращенкова. Как клиницист и настоящий медик он сразу обратил внимание: "Ты что это, батенька, без конца в уборную бегаешь? А ну ложись, я осмотрю твой живот. Бог мой, да твой живот расперло до последней степени. А где история болезни?" (Александр Александрович называл всех на "ты"). Я сейчас же позвонила В.И.Зарочинцевой в больницу АН. Александр Александрович взял трубку и сам попросил привезти срочно историю болезни Ландау. Посмотрев ее, он спросил: - А где ты хранишь результаты анализов? Меня интересует последний анализ кала на грибки. Она многозначительно посмотрела на Александра Александровича, взяла историю болезни, перелистала, нашла то место, где Гращенков записал: "Боли в животе центрального происхождения, нарушен центр в мозгу, сигнализирующий ложную боль в животе". - Ты что это мне показываешь? Это я уже сам прочел. То, что записал Гращенков, может оказаться вариантом из тысячи одной ночи! Я тебя по-русски спрашиваю, где последний анализ кала на грибки? Вижу, не делали. Давай показывай, где записан анализ кала на грибки предпоследний. Да ведь Ландау лежал у тебя года полтора. Покажи, где анализ кала на грибки за время пребывания больного у тебя. Нет, нету, ни разу не сделали. Вас за это мало всех повесить! Я не был в консилиуме у Ландау, но как медик знаю, сколько он получил антибиотиков и таких сильных, как новые американские: чтобы потушить травматический пожар в легких, с дозами не считались. Тогда спасали жизнь! Потом Ландау был у нейрохирургов. Ну им простительно: они, кроме черепной коробки, дальше в человеческом организме ничего не понимают. Но у вас? Что ваша больница - кладбище для академиков? Я уверен: его изнутри пожирают грибки, у него, наверное, погибла вся кишечная флора. Он же сейчас не живет, он без конца бегает в уборную. Он безнадежно махнул рукой на Зарочинцеву и, обращаясь ко мне, сказал: - Я сейчас тебе выпишу направление к лучшему микробиологу профессору Ариевичу. Его лаборатория находится в Сокольниках при венерическом диспансерном отделе. Соберешь кал и отвезешь, но смотри, передай в руки самому Ариевичу, а я ему сам позвоню. Я все сделала, как сказал мне Александр Александрович. Когда анализ был готов, сам профессор Ариевич позвонил мне домой, он от волнения заикался, говоря: "За всю мою многолетнюю практику впервые такой тяжелый случай - кишечная флора погибла полностью. Грибки сильные, окрепшие, их возраст что-то около трех лет. Я даже не знаю, как начать с ними борьбу, я удивлен, что больной жив!". Прошло столько лет. Я пишу об этом и рыдаю. Как Дау мучился. Как можно назвать тех людей, которые бегали к Топчиеву, Келдышу, Миллионщикову и диктовали: "Ландау должен выздоравливать у нейрохирургов, у Егорова"! А у Егорова он был около года, и Егоров знал, каких и сколько антибиотиков поглотил Ландау в больнице № 50. Но его специальность - нейрохирургия по раку мозга, а Лившиц поднял целую кампанию, чтобы Ландау выздоравливал только в этом институте. Академики Тамм и Зельдович ему в этом очень помогали. А вот П.Л.Капица воздержался от вмешательства в медицинские дела Ландау. Он не знал медицины и не мог давать советы по этим вопросам. Потом надо помнить, что Капица еще и Кентавр. Больной Ландау ему не был полезен! Вероятно, профессор Ариевич позвонил Вишневскому. На следующий день Александр Александрович приехал с разработанным планом лечения: как вывести грибки и восстановить кишечную флору. Я получила подробный список, где перечислялись продукты, необходимые Дау, их количество, какие употреблять медикаменты. Весь кал до грамма собирать за сутки и отвозить в лабораторию при Институте А.А.Вишневского. В первый день, собрав в литровую банку первую порцию, увидела, что кал жидкой консистенции, в количестве примерно двух сантиметров. Куском прозрачного полиэтилена я крепко завязала банку и поставила в ванной за унитаз. Через некоторое время я зашла в ванну. Запах мобилизовал все мое внимание. Ужас, с какой силой размножались эти грибки. Прозрачная крепкая пленка лопнула, литровая банка была полна, пеной возвышалась высокая шапка. Пол ванной весь покрыт такой же пеной. У меня от ужаса зашевелились волосы на голове: так что же делается у Дау в кишечнике? Действительно, не понятно, как он живет? По совету А.А.Вишневского я поехала в Институт молочной промышленности, по его рецепту заказала простоквашу строго по мечниковской закваске. Потом с помощью Вишневского меня проконсультировала академик Ермольева. Она посоветовала в меню Ландау ввести для возрождения кишечной флоры побольше молодой свежей зелени, именно зелени, а не корней - петрушки, сельдерея, укропа. "Старайтесь резать помельче и давать больному как можно больше". Я очень мелко резала, смягчала маслом и сметаной, но все равно первая порция нарезанной травы вызвала у Дау в горле раздражение. Он так закашлялся, что посинел: вероятно, рубцы в горле от трахеотомии остались. Я решила из этой зелени выжимать сок. Это была титаническая работа. В огромные корзины я скупала зелень. Он у меня стал получать натощак полстакана сока из зелени петрушки, в обед - полстакана сока сельдерея и на ночь - полстакана зелени укропа. Медикаменты - нистатин, продукты питания строго по рецептам и в количестве, указанном Вишневским, плюс еще мечниковская простокваша из Института молочной промышленности. Трудоемкость получения сока из этих трав доводила меня до кошмаров. Я очень боялась в травах с рынка занести инфекцию. Сначала тщательно смывала пыль, потом небольшими порциями опускала в розовый раствор марганцовки, тщательно ополаскивала небольшими порциями, в заключение полоскала в холодной кипяченой воде. Вымытую траву заворачивала в стерильную марлю, на следующий день отжимала из нее сок. Я помнила, как Дау заразили в нейрохирургии инфекционной желтухой. Я все время опасалась, что где-то с маленьким пузырьком воздуха между листьями остался микроб! Тщательно промывала эти травы, буквально до потери сознания. Моторы кухонного комбайна и все соковыжималки не были рассчитаны на выжимание соков из этих трав: моторы горели, соковыжималки быстро изнашивались. Оказалось, этот кухонный комбайн уже снят с производства, нашла старый паспорт, прочла адрес завода и помчалась на завод. Главный инженер завода и его сотрудники очень чутко отнеслись к моей просьбе. Нарушая свои внутренние заводские законы, они отдали мне где-то у них строго хранившиеся экземпляры. До глубокой осени Дау пил эти соки. И, наконец, грибки были ликвидированы, кишечная флора восстановилась. Вот что может сделать настоящий медик-клиницист! И главное, Вишневский полностью игнорировал мнение Гращенкова о центральном происхождении болей. Просмотрев рентгеновские снимки сломанного таза, он без колебаний уверенно сказал: "Конечно, неправильно сросшийся таз зажал нервы. Установить те точки, где зажаты нервы, очень сложно, но я попытаюсь. За успех ручаться нельзя, это очень сложный случай". "Да, случай самый сложный из всех сложнейших",- думала я. Когда анализы на грибки показали их отсутствие, кишечная флора восстановилась, он спать стал лучше, реже ходил в уборную. Вишневский очень удивлялся: неужели, давая в таких количествах необходимые для спасения жизни больного антибиотики, ему забывали давать нистатин? Или у них не было нистатина под рукой? Или они там все в консилиуме считали, что больной не выживет? "Вот с этим я никогда не соглашался. Если человек еще не умер, надо верить всегда самому, что ты сможешь его вернуть к жизни!" Я стала очень внимательна к приходам Е.М.Лившица, искренне им радовалась, сразу уходила, стараясь не мешать. Я надеялась, что Женька своей врожденной цепкохвостостыо капуцина может заставить Дау заняться книгами. Видя мое расположение к нему, Женька решил, что я, наконец, поумнела и поняла, что он, Лившиц, есть необходимое приложение к Ландау! Итак, Женька осмелел, стал приходить очень часто. Международная почта, которая приходила в первые годы после автомобильной катастрофы, была обильна. Была не распечатана, занимала все пустые чемоданы, антресоли и кладовую. Когда Е.М. высказал желание просмотреть ее, я очень обрадовалась, предоставив почту в его полное распоряжение. Это была работа не одного дня. Он приходил, я ему отдавала тюки с почтой. Он почти все отправлял на свалку. Мне было очень жаль, что я не знала языков, не могла прочесть письма. Дау тихонько попробовал протестовать, но Женька на него накинулся: "Дау, я все выбрасываю потому, что это ненужный хлам. В основном весь мир захотел иметь твой автограф! Из научной почты если и есть что стоящее, все уже устарело". Мои отношения с Женькой несколько наладились. Придя в один из дней, он принес ящик, поставил на стол и сказал: "Кора, это те медикаменты, которые остались неиспользованными". Когда он ушел, мы с Танечкой вынули медикаменты в американской упаковке. Это был нистатин. Срок годности давно истек. Меня удивило, почему он их сам не выбросил, а принес мне, чтобы это сделала я. Когда на следующий день он пришел разбирать почту, я его, конечно, не спросила, почему нистатин застрял у него, в результате чего грибки у Дау сожрали всю кишечную флору. Лившиц не был в курсе того, как мы с Вишневским выводили грибки. Еще в нейрохирургии, когда Гращенков не знал о моей размолвке с Лившицем, он при мне по-деловому подошел к Женьке и сказал: "Евгений Михайлович, моему больному очень нужен такой-то препарат. Конечно, вам признательные родственники все оплатят". Тогда этому не придала значения, не запомнила названия препарата. А теперь я думаю, что на нистатин покупателя не нашлось. Радиоприемник я установила у постели Дау. Не вставая, он привык слушать новости. Вдруг он, рывком выключив радио, мне сказал: "Только что убит президент Америки Кеннеди". После этого сообщения я перенесла телевизор в комнату Дау. Мы стали ежедневно тщательно следить за телевизионными передачами. Вдруг увидели: отчаянно мчалась молодая женщина, она кричала: "Нет! Нет! Нет!". Телевизионные камеры проводили ее до клиники, двери клиники распахнулись перед ней и поглотили ее! Там медики тщетно пытались спасти жизнь своего президента. Но Жаклин Кеннеди впустили в клинику к мужу. В эти дни американской трагедии мы с Дау все время следили по телевизору за трагическими событиями американского народа. Дау без конца повторял: "Вот бандиты! Убить собственного президента! И это не единственный случай в истории Америки". И он мне рассказал, как актер-убийца со сцены в упор застрелил великого американского президента Линкольйа! Потом смотрели похороны Джона Кеннеди. Жаклин шла как истукан, окаменев. О, сколько было трагедии в ее шагах! Как она шла! Как она еще могла управлять своим двигательным аппаратом! Тогда я не знала, что и меня это ждет! Глава 52 Очень часто А.А.Вишневский навещал Дау. Они нашли общий язык сразу. У них было много общего - талант, интеллект, любовь к женщинам. С первого часа знакомства у них сложились дружеские отношения. Александр Александрович не сомневался, что мозг Ландау без травмы. Он ни разу его не спросил, какой сегодня день, месяц, число! Он первый из врачей придавал большое значение жалобам больного на боль. Несмотря на свою медицинскую профессию, он сумел сохранить доброе человеческое сердце! Как это важно для человечества! О, медики, будьте внимательны к жалобам больных! - Лев Давидович, попробуй описать, какие боли у тебя в ноге. - Александр Александрович, как будто бы тысячи раскаленных иголок вонзаются в кончики пальцев на левой ноге. - А в животе? - То же самое. Тысячи раскаленных иголок сверлят мой живот. - Нет сомнения, у тебя сломанные кости таза зажали корешки нервов, которые дают разветвление, пронизывая кишечник и концы пальцев. Это очень болезненно. Во время второй мировой войны были такие ранения, когда нервы прорастут, боли исчезнут. Но этого долго ждать. Я попробую, может быть, при помощи новокаиновых блокад мне удастся нащупать точку, где зажаты нервы. Если мне это удастся, я быстро тебя освобожу от этих болей. Я привез свои инструменты, хочу сейчас попробовать. Ты не возражаешь? - Александр Александрович, я вам очень благодарен. Я готов в любой момент подвергнуться любым пыткам: постоянно ощущать эти боли - уже выше моих сил! Александр Александрович в ванной принялся тщательно, как перед операцией, мыть руки. Специальными щетками, привезенными им с собой. Но когда он достал уже в резиновых перчатках свой стерильный шприц, взглянув на иголку длиной в четверть метра, я испугалась, ушла вниз. Александр Александрович сказал, что через прямую кишку он будет шприцем искать место в тазу, где зажаты нервы. Первая блокада не принесла положительных результатов. Александр Александрович был расстроен. Он сказал: - Лев Давидович, я хочу повторить эту же блокаду, но у себя в клинике, в своей операционной. Здесь мало света. Эти блокады я люблю делать в своей операционной. Лев Давидович, я бы тебя с удовольствием взял к себе в клинику, ведь ты еще клинический больной, но мой новый клинический корпус только начали строить, а в старинных московских клиниках при палатах отсутствуют санузлы. Тебе в них не улежать! С Вишневским договорились, что он позвонит заранее, назначит время, и мы с Танечкой повезем Дау к нему в клинику и оставим его примерно на 4 часа. Как только Дау разрешили вставать, я Танечке дала отпуск. Во мне жил страх: если при нем будет Танечка, он опять заставит его водить и повиснет на ней. Меня он жалел. Первые его шаги после 4-месячного лежания на спине были трудными, я шла сзади, страховала. Ходить он стал хуже, вставал с большим напряжением, но все-таки помнил, что он все может сам. Днем и ночью без подмены, почти без сна, мне было очень трудно. Основная трудность заключалась в том, что Даунька не мог сам надевать протезные ботинки, их нужно было туго шнуровать, они были длинные и надо было хорошо завязывать шнурки, а это он делать не мог, так как два пальца на левой руке были искалечены. Вывихи в суставах нейрохирурги без рентгена, без вправления подвергли массажу. Я уже это описывала. Когда Топчиев помог мне взять Дау от нейрохирургов, суставы пальцев погибли безвозвратно. Еще Достоевский описал, что врач, лечащий один палец, для лечения другого пальца советует пригласить другого специалиста. Естественно, нейрохирурги в пальцах ничего не понимали. Даже после выведения грибков Дау за ночь вставал довольно часто, надевать, шнуровать ботинки ночью было трудно. Все вместе взятое заставило меня подумать о том, что Дау необходимы ботинки, которые он смог бы надевать сам, своей неполноценной левой рукой. По телефону А.А.Вишневский сообщил мне, когда я могу привезти Дау в клинику для очередной блокады. Дау уже неплохо ходил. Я вызвала машину из гаража Академии наук, машина должна была ждать у клиники в 4 часа. Мы с Танечкой решили, что у Вишневского справится она сама, а я использую машину для поездки в протезный институт, попробую договориться с их мастерами непосредственно на производстве, смогут ли они сделать новые протезные ботинки на молниях. В протезном институте я не преуспела. У них изготовлялась обувь только на шнурках. По дороге домой Дау в машине начал скулить. Хотел протянуть больную ногу, но в машине "Волга" мало места, ему было очень неудобно сидеть. Еще в машине я узнала, что и этой блокадой не было