астигнут за конокрадством. Среди последних не приминул появиться Феликс Юсупов. Некоторые же при­писывали удару положительное значение, говорили, что именно вследствие его у отца появилась "особая сила".) После того случая отец решил забрать меня с собой в Петербург. Мама, разумеется, была против, но в конце концов согласилась, к моему неописуемому торжеству. Споря с мамой, отец доказывал, что в столице пере­до мной откроется много возможностей, недоступных в Покровском, -- хорошие учителя, образованные люди и т.п. ("Ученое настроение", -- вспомнила я сейчас сло­ва отца.) Он предложил, чтобы к нам приехала Дуня вести хозяйство, как только ему удастся найти подходящее жилье. Мама страдала от необходимости принять решение, она понимала, что так для меня будет лучше, но ей не хотелось расставаться с дочерью. Но когда отец пообе­щал брать меня с собой, когда будет приезжать домой, она, наконец, согласилась, и вскоре мы отправились в Петербург. Глава 14 У САЗОНОВЫХ Матрена едет в Петербург -- Другой человек -- -- Первоклассный дом -- Просители -- -- Отставники-хулители -- Пора съезжать Матрена едет в Петербург Мне было тогда десять лет. И долгое путешествие по железной дороге из далекой сибирской губернии в са­мый знаменитый город России -- Санкт-Петербург -- произвело оглушительное впечатление. Я ехала в город, который отцу стал пусть и времен­ным, но все же домом. Для меня же он обещал стать целым миром. И даже паровоз -- исторгающее дым чу­дище -- я воспринимала как доброе существо, несущее меня на себе в новую, безусловно, волшебную жизнь. В те времена не было вагонов-ресторанов, поэтому коридоры вагонов заполнял аромат снеди, припасен­ной путешественниками. Отдельный вагон, в котором ехали мы с отцом, не составлял исключения. И это толь­ко усиливало ощущения праздника -- так вкусно пахло в нашем доме только по праздникам, ведь по обычным дням готовили наскоро. К тому же у нас всегда, а при отце особенно тщательно соблюдали все посты. Но не­даром же от строгого поста освобождаются "все боля­щие и путешествующие", и я отводила душу. К тому отец от счастья, что я еду с ним, готов был исполнить мой любой каприз. Признаюсь, меня просто распирало от гордости -- мы едем в отдельном вагоне! Я не могла высидеть на месте и часу, тянуло пройтись по другим вагонам, чтобы в ответ на вопросы: "Чья ты, девочка, в каком вагоне твои роди­тели?" -- сказать, точнее, продекламировать: "Я дочь Григория Ефимовича Распутина, мы едем в прицепном вагоне в Петербург, где я буду теперь жить..." Конечно, если бы с нами ехала мама, я бы и шагу не ступила за порог вагона. Отец же и в поездке не все время оставался со мной наедине. К нему то и дело за­ходили какие-то люди (из чистой публики), он что-то им рассказывал. Я еще удивилась -- говорил он словно незнакомым голосом. Я не была дикаркой, хотя и росла в деревне, но так спокойно, как отец, научилась дер­жаться с господами очень нескоро. В нем же не было ни раболепства, ни заискивания. Наоборот, к нему обра­щались даже с преувеличенным почтением, по некото­рым было видно, что они робеют. Я знала, что отца, в отличие от прочих, окружает какая-то тайна. Знала, что он обладает даром целитель-ства. В общем, знала, что мой отец особенный. Но при этом воспринимала только как любимого отца. До ос­тального мне дела не было. Другой человек В Санкт-Петербурге меня ждали сюрпризы. И глав­ный из них -- мгновенная перемена в отце. (Я тут же вспомнила его чужой голос в вагоне.) В Покровском отец играл и веселился с нами. Я по­мню радость в его глазах, когда ему случалось сказать или сделать что-то такое, что доставляло нам радость. В Санкт-Петербурге все было совсем иначе. Отец выглядел другим человеком, не таким, как дома. Хотя в одежде перемена заметна была не особенно (я сравниваю, разумеется, не с годами странствований), вопреки моим фантазиям. В Покровском я изо все сил старалась вообразить себе, во что отец одевается, когда идет во дворцы к знатным людям. Мне представлялись какие-то причудливые наряды. Смесь из того, что я мог­ла наблюдать в Тюмени, куда меня возили по большим праздникам катать на карусели, и того, что я видела в модных журналах, бережно хранимых Дуней в память о ее "барской жизни". Взяв за правило почти ничего не говорить от себя, сошлюсь на Симановича: "В своей одеж­де Распутин всегда оставался верен своему крестьянс­кому наряду. Он носил русскую рубашку, опоясанную шелковым шнурком, широкие шаровары, высокие са­поги и на плечах поддевку. В Петербурге он охотно наде­вал шелковые рубашки, которые вышивали для него и подносили ему царица и его поклонницы. Он также но­сил высокие лаковые сапоги". И при этом он уже не принадлежал нам. Другие люди, и их было много, изо дня в день при­ходили и выстраивались в очередь, предъявляя на него свои права. Если я и ревновала его к толпе почитателей и льстецов (а я ревновала!), то меня также интриговало их поклонение ему. Первоклассный дом Сначала у нас не было своего жилья. Мой отец дру­жил с семейством Сазоновых. Господин Сазонов, как и отец, был религиозным человеком -- членом Синода! -- и очень занятым, я его почти не видела. Их квартира была тесноватой, но удобной, изящно обставленной и отделанной. Сазоновы держали двух служанок -- пова­риху и горничную. Для того времени это был перво­классный дом, и хозяйство велось безукоризненно. Отношения в семье поддерживались самые простые. При этом распорядок в доме соблюдался неукоснительно. Я жила в одной комнате с дочерью Сазонова, девоч­кой на четыре года старше меня, избалованной родите­лями и вниманием бесчисленного количества молодых повес, что очень ей льстило. Маруся Сазонова была поразительно красивой, и если бы не строгий надзор, уверена, рано или поздно из-за какого-нибудь ухажера разразился бы ужасный скандал. Просители Квартира Сазоновых вполне подходила для жизни семьи и для приема гостей, но она не была рассчитана на проживание в ней отца. Хозяин с уважением отно­сился к тому, что делал отец, и никак не давал ему понять, что тот доставляет домочадцам неудобства. По­сетителей же, идущих к отцу за помощью, становилось все больше. Квартиру заполнили хромые, увечные и нуж­дающиеся. А теперь, когда распространился слух о том, что отца принимают при дворе, к нему стали стекаться и толпы карьеристов. Матери просили пристроить сыновей на государственную службу, дельцы стремились получить выгодный контракт, политики жаждали попасть в каби­нет министров -- все слетались к отцу. Отец никогда не умел отказать нуждающимся в по­мощи и трудился самым старательным и добросовест­ным образом. Некоторое время он пытался принять всех. Молился за здоровье больных. Многие из них чудесным образом исцелялись, и очереди становились тем длин­нее, чем шире распространялись слухи о его способно­стях врачевателя. Он глубоко проникал в характер и природу людей. Обладал даром ясновидения, хотя сам никогда так не называл свои способности. Тем, кто проходил его стро­гий отбор (не подозревая об этом), он пытался помочь всеми силами. Он мог замолвить словечко министру или чиновнику, или тому, от кого зависела помощь проси­телю. Многих, однако, он отвергал, если они не выдер­живали острого взгляда отца, умевшего тут же разгадать их цели. Таких людей он отсылал прочь с большим так­том, давая им понять, что они не сумели пройти испы­тания. (И я об этом уже писала.) Важно заметить, что отец никогда не брал на себя смелость осуждать мотивы приходивших к нему людей. "Только Бог, -- говорил он, -- имеет право судить". Руднев: "Ко всем окружающим он обращался на "ты". Прием многочисленных посетителей Распутина сопровождался следующей церемонией. Лица, знакомые с ним или обращающиеся к нему по протекции, целовали его в левую щеку, а он отвечал поцелуем в правую щеку. Просители, приходящие к нему без протекции, целова­ли его в руку. Распутин, между прочим, не любил, ког­да ему целовали руку люди, в искреннем уважении ко­торых он сомневался. Не любил он также, чтобы его называли "отец Григорий". Белецкий: "На своих утренних приемах Распутин раз­давал небольшими суммами деньги лицам, прибегав­шим к его помощи. Если требовалась большая сумма, то он писал письма для просителей и посылал с этими письмами к знакомым, а часто и к незнакомым лицам, преимущественно из финансового мира. Письма его, написанные безграмотно, с крестом наверху, письма, как пишут обыкновенно лица духовные, ходили во мно­жестве по рукам и составляли предмет своеобразной пикантности; находились любители, которые покупали их и коллекционировали". Симанович: "Между десятью и одиннадцатью у него всегда бывал прием, которому мог позавидовать любой министр. Число просителей иногда достигало до двухсот человек, и среди них находились представители самых разнообразных профессий. Среди этих лиц можно было встретить генерала, которого собственноручно побил великий князь Николай Николаевич, или уволенного вследствие превышения власти государственного чинов­ника. Многие приходили к Распутину, чтобы выхлопо­тать повышение по службе или другие льготы, иные опять с жалобами или доносами. Евреи искали у Распутина защиты против полиции или военных властей. Но муж­чины терялись в массе женщин, которые являлись к Распутину со всевозможными просьбами и по самым разнообразным причинам. Он обычно выходил к этой разношерстной толпе про­сителей. Он низко кланялся, оглядывал толпу и говорил: -- Вы пришли все ко мне просить помощи. Я всем помогу. Почти никогда Распутин не отказывал в своей помо­щи. Он никогда не задумывался, стоит ли проситель его помощи и годен ли он для просимой должности. Про судом осужденных он говорил: "Осуждение и пережи­тый страх уже есть достаточное наказание". Отставники-хулители Отец -- не судил. Зато его судили. Желающих позлословить об отце тогда, как и всегда, было более чем достаточно. В их числе -- лжецелители и ясновидящие, отправители мистических культов, дру­гие мошенники, лишившиеся расположения царского двора или аристократических салонов. По достойному сожаления обычаю, отставники-ху­лители очень быстро объединили свои усилия. И самое прискорбное, что роль пастырей этого стада охотно взяли на себя церковные иерархи. Равно прочим смертным они оказались во власти греха зависти. Еще вчера они в один голос возвышали отца, делая это вполне искренне, так как не могли предположить тогда, что сибирский мужик сможет шагнуть туда, куда его призвали. Для меня очевидно, что они так рьяно набросились на отца из-за ясного понимания его силы и возможностей. Он оказался лучше их, нужнее их. Это ли не повод для злобы? Объединившись с фиглярами, архимандриты и уче­ные монахи признали собственное поражение. А как они заставляли несчастную женщину -- царицу Александру Федоровну -- покаяться в том, что не гнала от себя лже­пророков... И Феофан был тогда впереди всех. Теперь ситуация (или команда со старого двора) переменилась. Но час нанести решающий удар еще не настал. Пора съезжать Тем временем мы все еще жили в доме Сазоновых. Отец, конечно же, понимал, что злоупотребляет гос­теприимством добрых хозяев. И начал подыскивать но­вую квартиру. Но не только это соображение подтолкнуло его к действиям. Он испугался, что Маруся Сазонова может дурно на меня влиять. Действительно, я, девочка из деревни, приходила в восторг от того, как блестящая столичная юная особа обращается со своими молодыми людьми -- такими же блестящими. И вот после того, как поймал несколько раз мои восхищенные взгляды, направленные на Марусю, отец решился на разговор. (Думаю, что в тот момент он по­жалел, что рядом нет мамы.) Как только отец усадил меня на колени (что часто бывало дома и никогда еще -- в Петербурге), я почему-то поняла, что разговор будет неприятен для меня. Он сказал, что я еще слишком маленькая, чтобы за­бивать себе голову чепухой по примеру "глупой дева­хи", родители которой позволяют ей делать все, что за­благорассудится. Отец боялся, что приятели Маруси, видя во мне легкую добычу, переключатся с нее на меня. Мы должны переехать на другую квартиру, сказал отец. Я что-то лепетала, не помню что. И тогда я вряд ли соображала, что говорю. Передо мной разверзлась пропасть -- меня хотят ли­шить Маруси. Значит, и чудных вечеров с коробками шоколадных конфет, с необыкновенным, взрослым, запахом духов, которыми душилась Маруся к приходу кавалеров (в остальное время это было невозможным -- гимназисткам запрещалось пользоваться духами). И ко­нечно, конечно, я уже не представляла жизни без танцев под граммофон... Как я ни плакала, как ни просила, мы переезжали. Это было решено. Я понимаю, что не будь Маруси, мы все равно пере­ехали бы. Но меня до сих пор мучит совесть, что это из-за меня отец лишился последней ограды -- имени хозя­ина дома -- тогда члена Священного Синода. Глава 15 ВЫРУБОВА Аннушка -- Сплетни -- К Распутину за советом -- -- Замужняя девственница -- Подтвержденная добродетель -- Фрейлина и мужик Аннушка Подходящую квартиру взялась найти Анна Алексан­дровна Вырубова -- любимица царицы. Она впервые уви­дела отца незадолго до описываемых мной событий и очень энергично и сочувственно принялась его опекать. Иногда Анну Александровну называют человеком, представившим моего отца царской семье. Это не более, чем миф, как и многое другое, связанное с именем Анны Александровны. Правда, этот -- один из самых безобид­ных. Другие -- сплошь грязь. Анна Александровна никогда не могла т. 'тоять за себя. Да и не пыталась, считая это не то что i неполез­ным, но не нужным. Она-то сама знала про себя, что абсолютно честна перед Богом и людьми, как знали и те, кто были ей дороги, а мнение остальных ее не вол­новало. И в этом они с отцом были похожи. Прежде чем рассказывать дальше о том, о чем нача­ла, хочу дать хотя бы самое общее представление о са­мой Анне Александровне. Большинство из тех, кто ее знают, называют Анну Александровну и в глаза и за глаза Аня, Аннушка. И уже это обрисовывает многое. Аннушка -- воплощенная доб­рота и сердечность. Когда Ане было 16 лет, она заболела тифом. Болезнь протекала очень тяжело, и врачи (учитывая положение ее отца -- Александра Сергеевича Танеева, начальника собственной его величества канцелярии -- самые луч­шие) отказались от дальнейших прогнозов. Все ждали конца. В то время в столице гремела слава Иоанна Кронш­тадтского. Оставленные докторами родители бросились к последнему, в их представлении, средству. Отец Иоанн откликнулся на призыв убитых горем просителей и отслужил у постели больной молебен. На­завтра же Ане стало легче. Этот случай и определил религиозное настроение Анны Александровны. (Интересно, что Иоанн Кронштадтский воздейство­вал на определение пути и Анны Александровны, и моего отца. И события эти не столь уж отдалены друг от друга.) Во время болезни Анны Александровны произошло также следующее. Когда жар стал спадать, Ане присни­лось, будто в комнату вошла императрица, взяла боль­ную за руку и утешала ее. Об этом стало известно Александре Федоровне, и та действительно навестила выздоравливающую девушку. Счастью Ани не было предела. Вскоре императрица приблизила ее к себе и сделала фрейлиной. Похожие по душевному складу, Анна Алек­сандровна и Александра Федоровна быстро сделались подругами. Сплетни Легко предположить степень зависти, тут же окру­жившей Анну Александровну. Отголосок этого есть в передаче Гурко: "Она старалась завоевать симпатии го­сударыни, убеждая ее в своей безграничной преданнос­ти всей царской семье, а в особенности самому царю, по отношению к которому она даже прикидывалась влюбленной. Сообразив, что пленить царицу можно от­нюдь не раболепством и не безукоризненным исполне­нием придворного этикета, так как в искренности чувств, высказываемых блюдущими этот этикет, Алек­сандра Федоровна успела извериться, А.А.Вырубова, в то время еще девица Танеева, при первом же своем появлении при дворе в качестве свитской фрейлины прикинулась необычайной простушкой до такой сте­пени, что первоначально была признана непригодной для несения придворной службы. Это даже побудило императрицу усиленно содействовать ее свадьбе с мор­ским офицером Вырубовым, потому что путем заму­жества ее служба при дворе сама собою кончалась без нанесения ей обиды, что было бы, разумеется, неиз­бежным последствием простого исключения ее из чис­ла свитских фрейлин. Между тем брак Вырубовой оказался весьма неудач­ным: не прошло и года, как молодые супруги сначала разъехались, а затем и формально развелись. По-види­мому, царица считала себя до некоторой степени ответ­ственной за этот брак и в известной мере даже обязан­ной смягчить его последствия. Ввиду этого Вырубова часто приглашается ко двору и императрица старается ее уте­шить выказыванием ей особенного внимания, которое Вырубова очень ловко использует. То обстоятельство, что она не имеет никакого официального положения при дворе, не только не мешает ее сближению с царицей, а напротив, содействует ему. Но в представлении госуда­рыни умело высказываемые Вырубовой чувства беспре­дельной преданности царской семье получают характер полной искренности, так как, по ее мнению, чувства эти не могут проистекать из каких-либо личных видов: императрица была далека от мысли, что положение друга царицы более завидно, чем положение лица, принадле­жащего по должности к ее окружению. Находится, на­конец, и иная почва для их сближения, а именно общая любовь к музыке. Обладая обе некоторым голосом, они занимаются пением дуэтов, что приводит к их ежеднев­ному продолжительному общению". Что здесь правда? То, что Анна Александровна была безгранично предана монаршей семье и в силу отпу­щенных ей способностей стремилась подтверждать это. Остальное -- переделка на нужный рассказчику (Гур­ко) лад действительности. Он пишет -- "влюблена в государя". В жизни это было не что иное, как восторженное преклонение. Может быть, слишком восторженное, раздражавшее тех, кто придерживался совсем иных взглядов на личность Ни­колая Второго. Они-то и сплели интригу, целью кото­рой стало удаление "царевой верной слуги". Александра Федоровна рассказала об этом Анне Александровне, и та, чтобы оградить императрицу от всего того, что обычно сопутствует подобным "плете­ниям дворцовых сетей", попросила освободить ее. Та­кое решение тронуло Александру Федоровну -- место фрейлины всегда оставалось предметом мечтаний вся­кой девушки. Однако надо было сделать все так, чтобы еще боль­ше не возбуждать интриганов. Анна Александровна объя­вила, что намерена выйти замуж за человека, давно добивавшегося ее руки (а это так и было). И даже услы­шав предсказание отца (об этом -- ниже), она не пере­менила решения. И почти все остальное из приведенного отрывка тоже справедливо только отчасти... Об Анне Александровне одна злая дама написала: "Аня живет, как рыба в воде, как птица на ветке. Она бы везде искала, кого обожать, кому служить, кому от­даться. И везде бы нашла". А в другом месте припомнила Анне Александровне ее "детский говорок"; в третьем, наверное, превозмогая себя, признала, что у "Ани было откровенное лицо", но тут же добавила: оно отражает "несложную внутреннюю сущность"... Ученой даме казалось, что так Анна Александровна будет посрамлена. Сама того не понимая, она пропела Анне Александровне похвалу. Особенно станет видна сила натуры Анны Александ­ровны в заточении в Петропавловской крепости. От нее добивались сведений, способных опорочить Александру Федоровну, Николая Второго, моего отца, других лю­дей. Возможно, будь на ее месте кто-то другой, он сло­мался бы под натиском и для облегчения своей участи пошел на большой грех -- оговор. Но не она. Однако и это было истолковано некоторыми в дурную сторону. Говорили: "Если она не дает компрометирующих при­знаний, значит, скрывает их, то есть лжет". Ответ таким сомневающимся -- у Руднева: "Много наслышавшись об исключительном влиянии Вырубовой при дворе и об отношениях ее с Распутиным, сведения о которых помещались в нашей прессе и циркулировали в обществе, я шел на допрос к Вырубовой в Петропав­ловскую крепость, откровенно говоря, настроенный к ней враждебно. Это недружелюбное чувство не оставля­ло меня и в канцелярии Петропавловской крепости, вплоть до момента появления Вырубовой под конвоем двух солдат. Когда же вошла г-жа Вырубова, то меня сразу поразило особое выражение ее глаз: выражение это было полно неземной кротости. Это первое благо­приятное впечатление в дальнейших беседах моих с нею вполне подтвердилось. В смысле освещения интересо­вавших меня событий, г-жа Вырубова являлась полной противоположностью князя Андронникова: все ее объяс­нения на допросах в дальнейшем, при проверке на ос­новании подлежащих документов, всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и искреннос­тью; единственным недостатком показаний г-жи Выру­бовой являлось чрезвычайное многословие, можно ска­зать, болтливость и поразительная способность переска­кивать с одной мысли на другую, не отдавая себе в том отчета, то есть опять-таки качества, которые не могли создать из нее политическую фигуру. Г-жа Вырубова все­гда просила за всех, потому к ее просьбам при дворе и было соответствующее осторожное отношение, как бы учитывались ее простодушие и простота". Теперь, полагаю, есть полное представление о том, каким чистым человеком была Анна Александровна. Вернусь к прерванному рассказу. . К Распутину за советом Анну Александровну познакомила с отцом великая княгиня Милица. Произошло это в великокняжеском дворце на Английской набережной. (У Руднева читаем: "Г-жа Вырубова познакомилась с Распутиным во дворце великой княгини Милицы Ни­колаевны, причем знакомство это не носило случайно­го характера, а великая княгиня Милица Николаевна подготовляла к нему г-жу Вырубову путем бесед с ней на религиозные темы, снабжая ее в то же время соот­ветствующей французской оккультистической литера­турой; затем однажды великая княгиня пригласила к себе Вырубову, предупредив, что в ее доме она встретится с великим молитвенником земли русской, одаренным способностью врачевания". Все здесь более или менее правда, кроме одного -- оккультистическую литературу Анна Александровна не читала. Но не это важно. А важно то, что из этого следу­ет -- сама великая княгиня Милица читала подобные труды. Что ж, одно из двух -- либо архимандрит Феофан не считал необходимым проверять, как воздействуют на великих княгинь Милицу и Анастасию (они были неразлучны в увлечениях) его увещевания, либо вели­кие княгини фарисействовали, при архимандрите вни­мая его наставлениям, а за его спиной не оставляя сво­их увлечений мистикой. Напомню, что "за пристрастие к лжепророкам" жестоко поплатилась Александра Фе­доровна, как раз по знаку Феофана. Важно заметить и то, что великие княгини Милица и Анастасия воспри­нимали отца как явление мистическое, то есть не пони­мали его природу. Полагаю, что в подобном же неведе­нии они и остались.) Анна Александровна рассказала мне о первой встре­че с отцом так. Привожу этот рассказ по моим давним записям. "Должна признаться, меня сильно шокировала его внешность. Я увидела пожилого мужика, худого, блед­нолицего, с длинными волосами, растрепанной боро­дой и совершенно необыкновенными глазами, больши­ми и сияющими. Он умел заглянуть в самую глубину мыслей и души собеседника. Это произошло примерно через два года после представления Григория Ефимови­ча Николаю и Александре". Хотя Анна Александровна назвала моего отца пожи­лым, ему в то время было всего тридцать шесть лет. Обра­щу также внимание и на то, что она говорит о больших сияюших глазах. В жизни же глаза у отца были маленькими и глубоко посаженными. Однако при этом описание ее удивительно верно, если иметь в виду духовное зрение. Продолжу. "Твой отец вошел в комнату свободной походкой и обнял великую княгиню, что потрясло меня сверх вся­кой меры. Он даже имел наглость сердечно расцеловать ее три раза в обе щеки. Конечно, дорогая моя, я была возмущена его дурными манерами и невоспитанностью". Возмущение, однако, не помешало ей задать отцу вопрос, ради ответа на который она, собственно, и при­шла: "Каким будет мое предстоящее замужество?" "Я была обручена с блестящим лейтенантом флота, и меня уверяли, что твой отец даст правильный ответ на мой вопрос". Анна Александровна получила от отца ответ на по­ставленный вопрос. Но он оказался вовсе не таким, как ей хотелось. И она проигнорировала его. Отцовская способность распознавать характер и бу­дущее человека с первой встречи позволила ему увидеть ход дальнейших событий, связанных с Анной Алексан­дровной. А сказал он тогда следующее: "Свадьба состоится. Но мужа у тебя не будет". Замужняя девственница И действительно, свадьба состоялась. Церемонию орга­низовала сама царица, несмотря на то, что была настро­ена против брака и уговаривала подумать о других путях выхода из ситуации, о которой я уже писала выше. (Мне передавали, что всякий раз, рассказывая о тех днях, Анна Александровна сокрушалась, что в России пропал прекрасный гарнитур стульев -- царский пода­рок новобрачным. Но тут же спохватывалась: "Что это я, какие уж там стулья...") Большинство молодых людей высшего света были хо­рошо подготовлены к браку. Вернее, к одной его стороне. Обучение у любовниц и кокоток, задолго до принятия на себя семейных обязательств, не проходило даром... Но в случае с неловким женихом Анны Александров­ны все было иначе. Он почерпнул сведения о супружес­ких утехах из книг, полных непристойных фантазий и сальных шуток. Сообразуясь с этими представлениями, он и вел себя. Катастрофа усугублялась тем, что Анна Александровна, воспитанная в очень строгих правилах, о подобных вещах не знала почти ничего. И хотя фанта­зия ее подогревалась многочисленными увлечениями и флиртом, обычными для девушек ее возраста и положе­ния, ни о каких интимных отношениях речи идти не могло. Женихи того времени находили способы удовлетворить свои желания на стороне и со своими целомудренными невестами вели себя сдержанно. Таким образом, после свадебного пира два неопыт­ных (но по-разному) молодых человека были предос­тавлены самим себе. Продолжу приводить мои записи, сделанные со слов Анны Александровны. "Не знаю, что произошло... То ли мой муж был скры­тым гомосексуалистом, то ли от возбуждения в ту ночь превратился в импотента... Он был сильно пьян. Водка придавала ему смелость и делала грубым. Не считаясь с моими чувствами и со святостью минуты, он практи­чески изнасиловал меня, хотя его желания далеко обо­гнали его физические возможности. Меня охватил та­кой ужас и стыд, что я начисто отвергла его дальней­шие притязания. Возможно, он и попытался бы обращаться со мной по-другому, но было уже слишком поздно. Я его не хотела". Сопротивление Анны привело несостоятельного мужа в такую ярость, что он набросился на нее с кулаками, выкрикивая оскорбления, большую часть из которых она не понимала. Дойдя в рассказе до этого места, Анна Александров­на вдруг разрыдалась: "Я только хотела, чтобы он ушел и оставил меня в покое". Осознав, что наделал, муж протрезвел и стал про­сить прощения, но Анна больше не желала иметь с ним ничего общего. "Ох, как я жалею, что не послушалась царицу и тво­его отца. Все случилось так, как он предсказал. Мой брак с первой минуты закончился крахом, примирение было невозможным. Я вышла замуж девственницей, и с тех пор плотские позывы означают для меня одно -- кош­мар, который я испытала в ту ужасную ночь". Подтвержденная добродетель Ужас той ночи имел продолжение в Петропавловс­кой крепости, где пьяные охранники подвергали Анну Александровну всяческим унижениям. Она говорила: "Сколько раз Господь спасал от солдат, сама не знаю как..." Чтобы ни у кого не было соблазна упрекнуть Анну Александровну в том, что она преувеличивает свои стра­дания, приведу свидетельство Руднева: "Мои предпо­ложения о нравственных качествах г-жи Вырубовой, вынесенные из продолжительных бесед с нею в Петро­павловской крепости, в арестном помещении, и нако­нец в Зимнем дворце, куда она являлась по моим вы­зовам, вполне подтверждались проявлением ею чисто христианского всепрощения в отношении тех, от кого ей много пришлось пережить в стенах Петропавловс­кой крепости. И здесь необходимо отметить, что об этих издевательствах над г-жой Вырубовой со стороны кре­постной стражи я узнал не от нее, а от г-жи Танеевой; только лишь после этого г-жа Вырубова подтвердила все сказанное матерью, с удивительным спокойствием и незлобивостью заявив: "Они не виноваты, не ведают бо, что творят". По правде сказать, эти печальные эпи­зоды издевательства над личностью Вырубовой тюрем­ной стражи, выражавшиеся в форме плевания в лицо, снимания с нее одежды и белья, сопровождаемого би­тьем по лицу и по другим частям тела больной, еле двигавшейся на костылях женщины, и угроз лишить жизни "наложницу государя и Григория", побудили Следственную комиссию перевести г-жу Вырубову в арестное помещение при бывшем губернском жандар­мском управлении. Она добровольно согласилась на врачебный осмотр, чтобы доказать, что она все еще девственница, и в результате медики подтвердили ее добродетель". Фрейлина и мужик Однако этот факт не мог покончить со злобными сплетнями насчет развратных отношений между Ан­ной и моим отцом. Наоборот. Даже сегодня находятся люди, которые шепотом в приличной компании и во всеуслышание там, где это возможно, распространяют нелепые слухи. Некоторые доходили до того, что прилагали к Анне Александровне и моему отцу историю Елизаветы и лор­да Лестера -- английская королева-девственница вош­ла, среди прочего, в историю умением развратничать, оставаясь целомудренной. Без сомнения, развращенный Петербург знал все подобные способы. И не только в теории. В стремлении же опорочить фантазия становится особенно буйной. То, что произошло с Анной Александровной во вре­мя ее брачной ночи, ставшей единственной, хорошо было известно всему свету. Наивная, Анна Александ­ровна делилась потрясением со всеми, кто выказывал хоть малейшее участие. И это, разумеется, обращалось против нее. Говорили, например, что именно во время первой брачной ночи неискушенной девушке был пре­подан урок изощренного разврата и что она потом, уже не в силах противиться желанию повторения, искала источник порочного наслаждения в каждом мужчине. (При этом совершенно оставлялось в стороне, что Анна Александровна тут же рассталась с тем, кто якобы и доставил ей незабываемое наслаждение.) В этом смысле соединение Анны Александровны и моего отца -- "сибирского мужичка" -- казалось великосветским толкователям поступков людей, им чуждых, а стало быть, непонятных и раздражающих, исключи­тельно пикантным и даже остроумным. Люди с действительными подобными наклонностя­ми страстно стремятся приписать другим свои пороки, тем самым расширяя круг и пытаясь таким образом как будто узаконить разврат -- смотрите, восклицают они, все делают это. И я затрудняюсь утверждать, что в наго­ворах на Анну Александровну и отца отразились только упреки. Если иметь в виду то, о чем я сейчас сказала, -- можно подумать, что, в известной части, в таких сплет­нях содержалось и сочувствие -- наделение людей, чье поведение и мотивы были непонятными, знакомыми пороками, явилось попыткой хоть как-то объяснить их. Попытка с негодными средствами. Но все это к слову. Глава 16 ГОРОХОВАЯ, 64 Стол и общество -- Откуда брались деньги -- -- Распутин и полиция -- Сети -- -- Дамский кружок -- Бедная Муня Стол и общество А в тот момент добрая Анна Александровна, помо­гавшая всем и всегда, искала нам подходящую квартиру. И нашла -- на Гороховой, 64. Оплату квартиры взяла на себя собственная его ве­личества канцелярия. Этим, кстати, и исчерпывались средства, получаемые отцом от Николая Второго и Алек­сандры Федоровны. Руднев, хорошо знакомый с доку­ментами разных следственных комиссий, не нашел ниче­го другого: "Единственное, что позволял себе Распу­тин, это оплату его квартиры из средств собственной его величества канцелярии, а также принимал подарки собственной работы царской семьи -- рубашки, пояса и прочее". При этом у нас за столом собиралось самое разнооб­разное общество. По не знаю как установившемуся пра­вилу все приносили в качестве гостинца, обязательного при посещении милого тебе дома, именно какую-ни­будь еду. Отец, что называется, не перебирал. Годы, про­веденные вне дома, приучили его быть благодарным за любую пищу. Мяса же он не ел вообще. Но не по обету, просто не любил. (Хотя, думаю, отец все-таки ел бы мясное, если бы собрался вылечить зубы, всегда дос­тавлявшие ему хлопоты.) В Покровском мы ни в чем не нуждались -- были сыты и даже знали, что такое городские сласти и десер­ты. Но только на Гороховой я увидела в одном месте столько икры, дорогой рыбы, фруктов -- наших и за­морских. Приносили и свежий хлеб -- белый, черный и серый. Даже возникал род соревнования между теми, кто его приносил. Норовили выпекать особенный. Помню хлеб с изюмом, с луком, с какими-то кореньями. (Отец ло­мал хлеб, никогда не резал ножом.) Кроме свежего хлеба выставляли "черные" сухари. Отец, можно сказать, ввел в Петербурге моду на такие сухари. Их стали подавать в салонах. (Разумеется, там они были не едой, а скорее экспонатом.) Отец очень любил картошку и кислую капусту. Надо ли говорить, что гости, и самого аристократического разбора, ели то же, что и он. Этот порядок нарушался только в одном случае. Отец не любил сласти, но обожал угощать ими других. Иног­да дело доходило до конфуза -- гость, неосторожно при­знававшийся в пристрастии к пирожным, должен был под смех присутствовавших съесть все блюдо. Много говорили о пристрастии отца к водке. Это не­правда. Он мог выпить одну-две рюмки, но не больше. Предпочитал мадеру и портвейн. Интересно, что вся­кий раз отец вспоминал, какое прекрасное сладкое вино готовили в монастыре. Говорил: "Я много его (вина) перенести могу". Отдельная история -- сидение за самоваром. Именно сидение, а не простое чаепитие. Когда мы переехали на Гороховую, мне было 11 лет и я не могла даже поднять этот самовар. Отец, чтобы посмеяться, говорил под мой очередной день рождения: "Ну-ка, уже можешь нести самовар?". К 14 годам мне удалось благополучно донес­ти его до кухни. Откуда брались деньги Конечно, нужны были и деньги. Отец не посвящал меня в эту сторону жизни, но я знала -- если что-ни­будь надо -- проси у Симановича, он даст. Сам Симанович писал: "Николай Второй знал, что пока его любимец находится на моем попечении, тот ни в чем не будет нуждаться. Распутин принимал мои услуги и никогда не спрашивал об их мотивах. Если бы Распутин думал о собственных выгодах, то он накопил бы большие капиталы. Ему не стоило бы много труда получать от лиц, которым он устраивал должности и всякие другие выгоды, денежные вознаг­раждения. Но он никогда не требовал денег. Он получал подарки, но они были невысокой стоимости. Напри­мер, ему дарили одежду или платили по его счетам. День­ги он принимал лишь в тех случаях, если мог ими кому-нибудь помочь. Бывали случаи, что одновременно с ка­ким-либо богачом у него находился бедняк, хлопочу­щий о помощи. В таких случаях он предлагал богачу да­вать бедному несколько сот рублей. С особым удоволь­ствием он помогал крестьянам". Вот еще одно важное свидетельство относительно вопроса о деньгах и моем отце. Руднев: "При этом надо заметить, что он свою роль выдерживает с удивительно простодушной последовательностью. Как показало об­следование переписки по сему поводу, а затем как под­твердили и свидетели, Распутин категорически отказы­вался от каких-либо денежных пособий, наград и поче­стей несмотря на прямые, обращенные со стороны их величеств, предложения". Надо обратить внимание на это замечание Руднева -- "с простодушной последовательностью". Отец не ви­ дел ничего дурного в том, что о нем кто-то заботится. При этом было не важно, что речь могла идти о тысяч­ ных суммах. "Сколько им Бог дал, столько они мне дают", -- говорил отец. Тот, кто знает о бытовой стороне стран­ ствующих, понимает, как естественно для любого из них принимать даяние. Они не попрошайничают. Они дают возможность имущим помочь нуждающимся. Применительно к нуждам отца дом оказался идеаль­ным. Он располагался в глубине улицы, во двор вел про­ход под аркой. Наша квартира находилась на третьем этаже. Отец смеялся: "Высоко залетели!" Меня привело в восторг то, что квартира оказалась такой большой -- из пяти комнат, хотя и обставленных разнокалиберной мебелью. Убранство квартиры нельзя было назвать роскошным или просто элегантным. Но, надо сказать, отец не придавал этому никакого значе­ния, потому что не понимал элегантность и роскошь. Я уже говорила о том, что в представлениях о красоте он жил деревенским запасом. И, как большинство де­ревенских жителей, предпочитал богатое красивому, вернее, смешивал это, не придавая в действительнос­ти никакой цены. Впервые в жизни у меня появился не собственный угол, а целая комната. Надо сказать, я быстро усвоила преимущества своего нового положения. Распутин и полиция Отцу же больше всего нравилось то, что по черной лестнице можно было выйти в переулок позади дома. Дело в том, что очень быстро после знакомства отца с царской семьей за ним установили слежку, которая по­том не оставляла его. Руднев: "Одним из самых ценных материалов для освещения личности Распутина послужил журнал на­блюдений негласного надзора, установленного за ним охранным отделением и веденного до самой его смер­ти. Наблюдение за Распутиным велось двоякое: наруж­ное и внутреннее. Наружное сводилось к тщательной слежке при выездах его из квартиры, а внутреннее осу­ществлялось при посредстве специальных агентов, ис­полнявших обязанности охранителей и лакеев. Журнал этих наблюдений велся с поразительной точностью изо дня в день, и в нем отмечались даже кратковременные отлучки, хотя бы на два-три часа, причем обознача­лось как время выездов и возвращений, так и все встре­чи по дороге. Что касается внутренней агентуры, то последняя отмечала фамилии лиц, посещавших Распу­тина, и все посетители аккуратно вносились в журнал; так как фамилии некоторых из них не были известны агентам, то в этих случаях описывались подробно при­меты посетителей". Белецкий: "Что касается личной охраны Распутина, то с приездом полковника Комиссарова я учредил двой­ной контроль и проследку за Распутиным не только фи­лерами начальника охранного отделения Глобачева, но и филерами Комиссарова; заагентурил всю домовую при­слугу на Гороховой, 64, поставил сторожевой пост на улице, завел для выездов Распутина особый автомобиль с филерами-шоферами; для наблю