ки всех и каждого и где не щадили и императрицы, действительно, не заслуживала со сторо­ны императрицы хорошего отношения. Распростране­нию по городу неблагоприятных для государыни рас­сказов впоследствии способствовали удаленные от дво­ра из-за их борьбы с влиянием Распутина князь В.Н.Ор­лов и С.И.Тютчева. Отнюдь не желая нанести ущерб цар­ской семье, они, однако, своими рассказами о близос­ти Распутина к царице и о том влиянии, которым он у нее пользуется, существенно содействовали укреплению почти неприязненного отношения к государыне не толь­ко петербургского, но уже и московского общества (к коему принадлежала С.И.Тютчева). Переходя из уст в уста, рассказы их, естественно, извращались и, нако­нец, приобретали совершенно невозможный характер". Интриганка Тютчева Добавлю несколько слов о манерах Тютчевой. Делаю это только потому, что они -- пример, если не образец, того, как рождались сплетни, на основе которых закру­чивались интриги, влиявшие на судьбы многих. Тютчева была одной из первых недовольных появле­нием моего отца во дворце и, в частности, в покоях императрицы и детей. Не знаю, какие именно действия отца привели ее в ужас, но она начала рассказывать всем. что "Распутин купает великих княжон", "учит их неиз­вестно чему", и в довершение -- "кладет картуз на их кровати". В ее воображении перепутывалось все. Разуме­ется, эти глупости достигали ушей Николая и Алексан­дры Федоровны. Царица сначала смеялась, не в силах представить, чтобы кто-нибудь принимал нелепости за чистую монету. Но дальше -- хуже. Опасаясь быть оттес­ненной от воспитания царских детей моим отцом (со­вершенно беспричинно), Тютчева не унималась в фан­тазиях. Она стравливала всех вокруг, чтобы иметь воз­можность интриговать. Перессорила даже нянь. И до та­кой степени, что Александра Федоровна не желала ка­кое-то время бывать в детских, и это несмотря на обо­жание ею детей. Наконец Тютчева дошла до того, что стала настраи­вать великих княжон против матери. Этого Александра Федоровна снести не захотела. Карьера Тютчевой при дворе была закончена. Однако таким образом Тютчева и получила в руки свой главный козырь -- теперь она представлялась как невинная жертва Распутина и находила в этой роли по­кровителей и доброжелателей. Злосчастные письма Итак в начале декабря или в конце ноября 1910 г. ста­ли распространяться копии писем Александры Федоров­ны и великих княжон к моему отцу. Они были написаны незадолго до этого. В них (особенно в письме Александры Федоровны) действительно были места, которые при большом желании можно истолковать превратно. Например, Александра Федоровна писала: "Мне ка­жется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чув­ствую прикосновение к себе твоей руки". Эта фраза, будучи вырванной из окружения, действительно кажет­ся двусмысленной. Коковцов хорошо понял это: "Но всякий, кто знал императрицу, искупившую своею му­ченическою смертью все ее вольные и невольные пре­грешения, если они даже и были, и заплатившую такою страшною ценою за все свои заблуждения, тот хо­рошо знает, что смысл этих слов был весьма иной. В них сказалась вся ее любовь к больному сыну, все ее стрем­ление найти в вере в чудеса последнее средство спасти его жизнь, вся экзальтация и весь религиозный мисти­цизм этой глубоко несчастной женщины, прошедшей вместе с горячо любимым мужем и нежно любимыми детьми такой поистине страшный крестный путь". Симанович: "В Петербурге усиленно распространя­лись слухи, что Распутин находится в интимной связи с царицей и ведет себя также неблагопристойно по отно­шению к царским дочерям. Эти слухи не имели ни ма­лейшего основания. Распутин никогда не являлся во дворец, когда там не было царя. Я не знаю, по собственной ли инициати­ве или по царскому указанию он так поступал. Также в слухах о царских дочерях нет ни слова прав­ды. По отношению к царским детям Распутин был все­гда внимателен и благожелателен. Он был против брака одной из царских дочерей с великим князем Димитри­ем Павловичем, предупреждая ее и даже советуя не по­давать ему руки, так как он страдал болезнью, от кото­рой можно было заразиться при рукопожатии. Если же рукопожатие неизбежно, то Распутин советовал сейчас же после этого умываться сибирскими травами. Советы и указания Распутина оказывались всегда полезными, и он пользовался полным доверием царс­кой семьи. Царские дети имели в нем верного друга и советника. Если они вызывали его недовольство, то он срамил их. Его отношения к ним были чисто отеческие. Вся царская семья верила в божественное назначение Распутина. Грязные сплетни давали мне повод к частым разго­ворам с Распутиным по поводу его отношений к цари­це и ее дочерям. Эти злостные сплетни меня сильно бес­покоили, и я считал бессовестным распространение безобразных слухов про безукоризненно ведущих себя царицу и ее дочерей. Чистые и безупречные девушки не заслуживали этих распространяемых бессовестными со-здавателями сенсаций обвинений. Несмотря на их высокое положение, они были без­защитны против такого рода слухов. Было стыдно, что даже родственники царя и высокие сановники также занимались муссированием этих слухов. Их поведение можно назвать тем более низким, что им доподлинно была известна вздорность этих слухов. Распутин возму­щался этими слухами, но по причине своей невиновно­сти не принимал их особенно горячо к сердцу". В последнем Симанович ошибался. Отец как раз близко к сердцу принимал все это. Но что можно было проти­вопоставить этим слухам? Какие объяснения могли быть услышаны в салонах? Да и мало тогда находилось охот­ников защищать царскую семью, что уж говорить о за­щите отца. Запоздалая защита Только позже, когда произошло самое страшное, многие из тех, кто способен был бы выступить в нуж­ную минуту (но не нашел в себе то ли силы, то ли по­требности), скажут справедливые слова. Боткина-Мельник: "Насколько же рассказы о при­ближенности Распутина к царской семье были раздуты, можно судить из того, что мой отец, прослуживший при их величествах 10 лет и ежедневно в течение этих 10 лет бывавший во дворце, причем не в парадных комнатах, а как доктор, почти исключительно в детских и спальне их величеств, видел Распутина всего один раз, когда он сидел в классной Алексея Николаевича и держал себя как самый обыкновенный монах или священник. Алек­сандра Федоровна считала святым Распутина. В после­днем же нет никакого сомнения: об этом говорят пись­ма ее величества и великих княжон к Распутину. В этих письмах, сплошь проникнутых горячей верой и содер­жащих в себе столько рассуждений на религиозные темы и просьбы молиться за всю царскую семью, никто не мог найти ничего предосудительного. Впоследствии, проезжая через Сибирь, я встретила одну даму, спро­сившую меня об отношении ее величества к Распутину. Когда я передала ей все вышеизложенное, она расска­зала мне следующий случай. Ей пришлось быть однажды в следственной комиссии, помешавшейся в Петрограде в Таврическом дворце. Во время долгого ожидания она слышала разговор, происходивший в соседней комнате. Дело шло о корреспонденции царской семьи. Один из членов следственной комиссии спросил, почему еще не опубликованы письма императрицы и великих княжон. -- Что вы говорите, -- сказал другой голос, -- вся пе­реписка находится здесь -- в моем столе, но если мы ее опубликуем, то народ будет поклоняться им, как святым". Родзянко: "В высшей степени нервная императрица страдала зачастую истерически нервными припадками, заставлявшими ее жестоко страдать, и Распутин приме­нял в это время силу своего внушения и облегчал ее страдания. Тем отвратительнее было мне всегда слышать разные грязные инсинуации и рассказы о каких-то интимных отношениях Распутина к царице. Да будет грешно и по­зорно не только тем, кто это говорил, но и тем, кто смел тому верить. Безупречная семейная жизнь царской четы совершенно очевидна, а тем, кому, как мне, до­велось ознакомиться с их интимной перепиской во вре­мя войны, и документально доказана". И сами по себе сплетни делали отца просто больным. Добавьте к этому уверенность отца, что именно в этих сплетнях -- причина перемены к нему мамы. И, конеч­но же, отец очень переживал, что пусть и невольно, но все-таки причинил боль Александре Федоровне и Ни­колаю Александровичу. Романовы и водка Здесь надо рассказать и еще об одном деликатном деле, высшая точка которого пришлась на то же время. Среди Романовых было много людей пьющих и очень пьющих. (Я коротко упомянула об этой наклонности Николая выше.) При этом они, как правило, остава­лись в рамках приличия. Например, хорошо известно, что из всех Романо­вых-царей совершенно не пил только Павел Первый (злые языки усматривали в этом доказательство неза­конности его рождения. Законный его отец -- Петр Тре­тий -- выпить как раз очень любил, да и мать -- Екате­рина Вторая -- не отказывалась). Но Александр Третий -- отец Николая -- в этом роде далеко опередил остальных. Он даже ввел в моду сапоги особого покроя -- с голенищами, в которые можно было спрятать плоскую, но вместительную фляжку водки. Правда, пристрастие к горячительному не мешало Алек­сандру Третьему исправно царствовать. Запои Николая Второго Николай Второй унаследовал от отца -- Александра Третьего -- пагубное пристрастие. О нем говорили как о большом любителе выпить. Некоторые утверждали даже, что царь бывал абсо­лютно трезвым только по утрам и что временами он напивался до бесчувствия. Достоянием всех стал случай, когда после одного из полковых праздников офицеры вынесли царя к автомобилю на руках, и вовсе не в вер­ноподданническом порыве. Моего отца люди, посвященные в отношения его с Николаем, называли иногда царской нянькой. Доста­точно сказать, что именно отцу Николай доверился, рассказав о некоторых отклонениях от нормальной по­ловой жизни и найдя у него помощь. Такую же помощь он получал во время алкогольных приступов. Отец не избавил Николая от болезни, ограничиваясь запретом (иногда даже письменным) на водку на две-три недели, чаще до месяца. Причем Николай всегда выторговывал лишние дни. Но поступал так отец не потому, что хотел пользоваться зависимостью царя. Отец таким образом только исполнял просьбу само­го Николая, оставляя за ним возможность выпивать. При первом же намеке царя на желание окончательно изба­виться от дурного пристрастия, отец помог бы ему. Но Николай, видимо, не стремился к совершенному излечению и объяснял, каламбуря, свое поведение так (пе­редаю со слов Анны Александровны): "Я не могу допу­стить, чтобы меня избавляли от пристрастия, которое приносит мне столь невинное наслаждение. К тому же, если это все-таки произойдет, то будет похоже, будто у самого меня не хватило сил остановиться. Мне не хо­чется так думать". Это был договор, а не манипуляция отца для полу­чения каких-то выгод. Как раз во время скандала с письмами алкогольные приступы стали особенно часты у Николая. (Сцена на ужине, свидетелем которой я оказалась, -- из их ряда.) Пить, чтобы бездействовать Николай тяготился происходившим, но при этом все откладывал решительные действия, после которых было бы уже невозможно общение его со многими недавни­ми друзьями. Действовать решительно -- значило для Николая занять твердую позицию. Это всегда было слож­ным для него. Тогда пришла мысль -- отложить необходимые шаги. Но отец, оставайся он в Петербурге, нашел бы способ прекратить приступы алкоголизма и без ведома Нико­лая (хотя бы с позволения Александры Федоровны), вернув тем самым царя к насущным заботам. Значит, надо отослать отца из столицы и продлить сладостное состояние межеумочности. Николай неосторожно поделился своими настроени­ями с кем-то из тех, кого считал своими друзьями. Те быстро сообразили, что ситуацию можно использовать в своих целях -- сделать так, чтобы отец уже никогда не вернулся. Созрела провокация. "Вилла Родэ" Отец не делал секрета из того, что любил бывать на "Вилле Родэ", в ресторане с цыганами. Будучи человеком общительным, он вскоре завел друзей среди тамошних завсегдатаев. Однажды в их обществе появилась бывшая балерина по имени Лиза Танзин, финка, ведшая класс в балет­ной школе. Ей было нетрудно приблизиться к отцу. За­говорили о цыганских плясках, которые отец обожал. Лиза умело раззадорила отца и повела танцевать, зная, что он это любит. Разомлевший отец поддался на уговоры новых при­ятелей и поехал с ними домой к Лизе. Там веселье про­должилось, принесли вина... Очевидно, туда подмеша­ли какое-то зелье, потому что отцу стало плохо и он совсем не понимал, что происходит. Тем временем, как и задумывалось, вечеринка пере­шла в оргию. В самый пикантный момент появился фо­тограф. Так были состряпаны карточки, на которых отец предстал в окружении стайки соблазнительных нагих красоток. (Правда, те, кто видел эти фотографии, ут­верждали, что отец выглядел там как человек в бессоз­нательном состоянии. Но кого это смущало?) На рассвете двое крепких парней доставили отца к нашему дому. При этом они во всю глотку орали разуха­бистые песни -- явно чтобы разбудить соседей и лиш­ний раз засвидетельствовать происшедшее. Проснувшись, отец не мог вспомнить ничего. Через несколько дней к нам пришел незнакомый человек и передал отцу пакет. Как оказалось, с фото­графиями, сделанными на "Вилле Родэ". Только увидев фотографии, отец начал понемногу вспоминать о собы­тиях злосчастной ночи. Шантаж Пришедший поставил отцу условие: покинуть Петер­бург навсегда, иначе фотографии окажутся во дворце. Враги отца торжествовали. Приведу слова Жевахова: "Минусы Распутина в боль­шинстве случаев, и притом в гораздо более широком масштабе, явились чрезвычайно тонкой и искусной при­вивкой со стороны тех закулисных вершителей судеб России, которые избрали Распутина, именно потому, что он был мужик, орудием для своих преступных целей, и в том и была вина русского общества, что оно этого не понимало и, раздувая дурную славу Распути­на, работало на руку революционерам... На эту удочку попался даже такой типичный монархист, каким пер­вое время был В.М.Пуришкевич. Но были у Распутина и хорошие стороны: о них ник­то не говорил, и они тщательно замалчивались. Распутина спаивали и заставляли говорить то, что может в пьяном виде выговорить только русский му­жик; его фотографировали в этом виде, создавая инсце­нировки всевозможных оргий, и затем кричали о чудо­вищном разврате его, стараясь при этом особенно резко подчеркнуть его близость к их величествам; он был по­стоянно окружен толпою провокаторов и агентов Думы, которые следили за ним, измышляя поводы для сенса­ций и создавая такую атмосферу, при которой всякая попытка разоблачений трактовалась не только даже как защита Распутина, но и как измена престолу и динас­тии. При этих условиях неудивительно, что молчали и те, кто знал правду". Отец был в отчаянии, но, не зная за собой вины, сдаваться не собирался. Вот история, рассказанная мне как-то отцом. Как-то голодному волку попался на глаза одиноко бредущий человек. Он представлялся легкой добычей. Волк начал подкрадываться к человеку сзади, надеясь сбить с ног внезапным прыжком. Но как раз в тот мо­мент, когда волк готовился к прыжку, человек заметил тень зверя. Человек испугался. Но он знал, что если по­пытается бежать, волк тотчас же догонит его. Единствен­ная надежда на спасение -- перехитрить волка. Человек резко со страшным криком обернулся к вол­ку, как будто собираясь наброситься на него. Волк взвиз­гнул, поджал хвост и бросился бежать. Возможно, отец вспомнил тогда историю о волке и человеке. Примирение Как бы там ни было, отец тут же собрался и отпра­вился в Царское Село. Царь сразу же принял его. - Как только двери за спиной отца закрылись, он по­ложил пакет с фотографиями на стол Николаю и рас­сказал, что произошло в доме у Лизы. Царь бегло взглянул на первую фотографию, дальше -- не стал, и бросил пакет в ящик стола. Николай все понял и одобрил приход отца. В знак того, что не сердится, царь сообщил отцу, что дарит его паломничеством в Святую Землю. Я изо всех сил просилась поехать вместе с отцом. И даже обиделась на отца за то, что он наотрез отказался брать меня с собой. Потом я поняла -- для него было очень важно отправиться в Святую Землю не в семей­ную поездку, а именно в паломничество. Итак, отца ждала Святая Земля, а меня -- Покровское. Я не смогу описать паломничество лучше, чем это сделал отец в "Мыслях и размышлениях". Среди бумаг, разными путями попадавших ко мне уже после отъезда из России, есть и маленькая книжица -- записки отца, изданные в Петрограде в 15-м году. К сожалению, они появились во время войны, когда интересы всех отсто­яли далеко от того, о чем писал отец. Но все же его слова доходили до тех, кто в них нуждался. Отдельно я скажу об этом. Глава 21 ОТСТАВЛЕННЫЙ И ПРИЗВАННЫЙ Ультиматум Коковцова -- Снова в деревне -- -- Искра Божья и никакой мистики -- -- Религиозность без ханжества -- Ясновидение -- -- "Бог увидел твои слезы" -- Возвращение в столицу Ультиматум Коковцова Отца не было в Петербурге довольно долго. Когда он вернулся, его приняли во дворце с радостью. Однако тогдашний премьер-министр Коковцов ви­дел в отце угрозу своей карьере. Почему, я понять не могла и не могу до сих пор. Анна Александровна говори­ла, что Коковцов завидовал "власти над троном", при­писываемой отцу. Через верных людей, отцу стало известно, что в его отсутствие Коковцов развернулся вовсю. Премьер-ми­нистр и правда был опасным противником -- он был советником номер один при царе, и его высоко ценили. Коковцов повел себя умнее других. Открыто он не выступал против отца, не нашептывал царю гнусности. Премьер плел тонкую интригу. Для начала он предложил отцу чуть ли не миллион рублей. Отец рассмеялся Коковцову в лицо. Это привело в ярость обычно непроницаемого премьер-министра. Это было объявлением войны со стороны Коковцова. Отец прекрасно осознавал это и, чтобы не ставить под удар Николая и его семью (так как от недоброжелателей можно было ждать чего угодно), уехал из Петербурга. Отцу не было известно о том, что за день до его отъез­да Коковцов напросился на аудиенцию к царю и предъя­вил ультиматум: если Распутин останется в Петербурге, кабинет министров уйдет в отставку. Так что уехав, отец избавил Николая от необходимости вступать в постыд­ный для самодержца торг. Перед отъездом императрица попросила отца прид­ти, чтобы благословить ее и детей. Тогда же она сказала, что надеется на скорое возвращение отца. Снова в деревне Отец приехал в Покровское глубокой осенью. Он был встречен с восторгом. Даже у мамы, слабой от болезни, порозовели щеки. Все старались сделать пребывание отца дома как можно более приятным. Минутами мне казалось, что не только я, но и отец никогда не бывали в Петербурге. Так быстро все это ото­шло в прошлое. Первые дни лицо отца выглядело озабоченным, но потом он справился с настроением и стал таким, ка­ким бывал всегда в Покровском -- отцом семейства и хозяином. С месяц я не спрашивала у него, вернемся ли мы в Петербург. Боялась, что он ответит мне: "Никогда". По­том все-таки спросила. Он ответил: "В свое время. В свое время. Об этом знает Бог". В Петербурге отца осыпали подарками -- деньгами, драгоценностями и другими ценными вещами. Из них он оставлял средства, необходимые на жизнь себе и домашним, на содержание квартиры на Гороховой. Ос­тальное отсылал домой и передавал общине. На при­сланные им деньги, среди прочего, отремонтировали церковь, подновили утварь и т.п. Все, что касалось уст­ройства церкви, равно и другого в деревне, отец делал от чистого сердца, не рассчитывая на благодарность. Я не знаю, как отразили соглядатаи в "Журнале наблюде­ний" пребывание отца в Покровском. Предполагаю, что там нашла место далеко не вся правда. Хорошее, как правило, туда старались не заносить, о чем говорили люди сведущие. Хорошего же было очень много. И если есть еще те, кто жил тогда в деревне, они могут под­твердить. Отца принимали за благодетеля, искали у него защиты. Я уже говорила о том, что в Покровском поли­цейские не смогли найти агентов из местных крестьян. Но был в Покровском человек, готовый, без всяко­го сомнения, представить для "Журнала наблюдений" нужные сведения. Это Петр, местный священник, дав­ний враг отца. Что бы отец ни делал, Петр продолжал относиться к нему враждебно. Казалось, что священ­ник обезумел от зависти. По какому бы случаю ни про­износил Петр проповедь, он с проклятиями поминал в ней отца. Но, признаться, это мало задевало отца. Его мысли были заняты совсем другим. Искра Божья и никакой мистики Для меня так вполне и не стало понятным, из чего же состояло учение отца. Он, конечно, пытался объяс­нить мне. Но тогда я была слишком глупа, чтобы вмес­тить. И потом, я как все дети, пребывала в счастливой уверенности, что отец будет рядом всегда. Я скорее чувствую, чем знаю, чему учил отец, не­смотря на то, что остались кое-какие записки его уче­ниц. Одни из них для меня недоступны. Другие я читала, но ничего вразумительного не нашла. Причина заклю­чается, по моему мнению, в следующем. Те, кто прихо­дил к отцу за указанием, как жить, вполне не были все-таки готовы к восприятию его слов и наставлений. По­этому-то, перемалывая в себе все услышанное от него, они оставались в большой степени прежними, только думая, что меняются под воздействием наставлений отца. По этой же причине многие из них быстро отказались от отца, гораздо раньше третьих петухов. Я не виню их за это. Несчастные поплатились. Они перемалывали его слова, а надо было бы перемолить. То есть понять ду­хом, а не сердцем или разумом. Даже Анна Александровна -- самая преданная и чут­кая последовательница отца -- к сожалению, не в силах была объяснить мне все неясные вопросы. Я написала "не в силах" и подумала, как почти случайно обронен­ное слово способно бывает дать ключ. Именно. Отец об­ладал силой, в какой нуждались ищущие его защиты. Но они только принимали его силу как омофор. Он же хотел поделиться ею. Отец, как все народные пророки, воспринимал Слово Божье как нечто живое, осязаемое. Когда он говорил об искре Божьей, он видел перед собой ее свет. Никакой мистики. Вот какой-то русский ученый давным-давно считал, что открыл теплород. Другие посмеялись над ним. Они смеялись, так сказать, с научной точки зрения. А теп­лород есть. И называется искра Божья, а может быть, душа, или как-то еще. Посмеются и надо мной. Поделом -- зачем лезу туда, куда не знаю дороги. Но я хоть ищу ее. Религиозность без ханжества Как мне надо было запоминать все, что я видела и слышала, записывать, расспрашивать... Все воспомина­ния тех месяцев слились в одну картину -- мы плывем на лодках по Туре до самого Тобольска. Плывем, чтобы поклониться особенно почитаемым в наших краях мо­щам святого -- Иоанна Тобольского, который был мит­рополитом во времена Петра Великого. Религиозность отца никогда не доходила в нем до ханжества. И я привела уже достаточное число приме­ров в этом роде. И вот еще один. Это случилось как раз во время поездки в Тобольск. Вместе с толпой моля­щихся мы провели полдня у мощей Иоанна Тобольско­го. Был какой-то большой церковный праздник. Настро­ение было благостное. Отец даже прослезился, что бы­вало с ним редко. Сказал: "Славно помолились". И тут же: "Теперь хорошо бы закусить". Отойдя недалеко, мы сели на лавку, развернули баулы с припасами и стали есть. Я и заикнуться не смела о карусели. Но отец сам предложил нам покататься и на ярмарке не отставал в развлечениях от детей. Ясновидение А тем временем происходило следующее. Алексей, Маленький, как называл его отец, упал и ударился коленом о камень. Болезнь возобновилась. На­чалось сильное внутреннее кровотечение. Затем приступ прошел. Александра Федоровна возблагодарила Господа за быстрое выздоровление сына, но через несколько дней Алексею опять стало плохо. Длительная поездка в карете по неровной дороге закончилась новым кровотечением. На этот раз оно не унималось. Царевич очень страдал от боли. Нога в паху неимо­верна распухла. Врачи были уверены, что мальчик при смерти. Такого тяжелого положения еще не было. В тот самый день (очевидно, 11 октября 1912 г.) мы с отцом гуляли у реки. Вдруг он схватился за сердце: -- Ох, нет! Я испугалась. Подумала, что ему плохо. Видя на моем лице испуг, он сказал только одно слово: -- Царевич. В ту минуту отец ничего не мог знать о болезни маль­чика. Он почувствовал. "Бог увидел твои слезы" Позже нам стало известно, что, будучи в забытьи, Алексей вдруг открыл глаза как раз в ту минуту, когда Александра Федоровна произнесла имя моего отца. Ни­чего никому не сказав, Александра Федоровна тут же послала ему телеграмму с тем, чтобы он как можно бы­стрей приехал. Мы как раз садились обедать, когда принесли эту телеграмму. Отец прочел ее и тотчас же вышел из-за стола, опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери и стал молиться. Это продолжалось очень долго. Мы сидели, замерев, Дуня так и застыла с посудой в руках. По лицу отца крупными каплями стекал пот. Нако­нец, он перекрестился в последний раз. Потом поднялся и велел отправить телеграмму им­ператрице: "Не бойся. Бог увидел твои слезы и услышал твои молитвы. Не горюй, твой сын будет жить". К тому времени, как телеграмму вручили императ­рице, у Алексея упала температура, боль стихла, и он крепко уснул. Доктора не преминули приписать счастливый оборот событий наконец-то начавшемуся действию лекарств. Но во дворце никто не сомневался в истинной причине избавления мальчика. Именно к тем дням относятся самые громкие разго­воры о "подтравливании" Алексея. Я уже высказалась об этом и не считаю нужным возвращаться. Добавлю только то, что мне передали совсем недавно. Уже после революции специальная комиссия, рас­следовавшая этот случай, сопоставила факты. В то время доктор Бадмаев (напомню, что именно его видели по­мощником отца в подтравливании) никак не мог нахо­диться рядом с мальчиком и вообще в том месте, где тогда отдыхала царская семья. К тому же он не был ле­чащим врачом Алексея. Причиной же возвращения болезни стала неподго­товленность доктора Боткина. Остальное объяснений не требует. Как только Алексей поднялся на ноги, царская се­мья вернулась в Петербург. Александра Федоровна не знала истинных причин отъезда отца в Покровское. Ей сказали, что того потре­бовали наши семейные дела. Теперь же она хотела пото­ропить отца с возвращением. Если раньше на вопросы Александры Федоровны о том, почему отсутствие отца затягивается, Николай от­вечал: "Так будет лучше для всех нас", то после присту­па болезни у Алексея он был вынужден приоткрыть ис­тинное положение дел. Возвращение в столицу Николай ясно дал понять Александре Федоровне, что враги трона не. оставляют попыток использовать отца как орудия нападения на их семью. Это для царицы но­востью не было. Однако у нее имелись более веские до­воды в пользу возвращения отца. Что, если у Алексея случится новый приступ болезни, а отец окажется вне пределов досягаемости? Николаю нечего было ответить -- жизнью царевича рисковать нельзя. Вскоре мы (отец, Дуня, я и моя младшая сестра Варя) выехали из Покровского в Петербург. Через несколько часов после приезда в нашей квар­тире на Гороховой зазвонил телефон. Обычно трубку снимала прислуга, но сейчас я успела первой. Мне не терпелось знать, кто это. Звонила Александра Федоров­на. Она справилась, как мы доехали, все ли у нас благо­получно и пригласила отца и меня на ужин в Царское Село. Когда я сказала ей, что с нами приехала Варя, Александра Федоровна позвала и ее. Пока ехали из Покровского, было видно, что отец волновался, не переменились ли к нему во дворце, хотя одно уже то, что его попросили приехать, говорило о добром отношении. После звонка он совершенно успо­коился. Теперь в Варе я увидела себя, какой собиралась на первый ужин во дворец. Она едва ли понимала, что мы с Дуней пытались ей втолковать. Я показывала Варе, как делать придворный реверанс, в то время как Дуня, обжигаясь, укладывала локоны на ее голове. Так что прическа вышла кривобо­кая. Но что это значило рядом с Вариным восторгом... Варю очень волновало, как обойдутся первые мину­ты -- ведь надо будет представиться, произнести ка­кие-то слова. Она страшно боялась смутиться и опозо­рить папу. Отца смешили наши приготовления. Он брызгал на нас водой, как бы приводя в чувство, и говорил, что сразу двух барышень на руках не унесет, если у нас от волнения подкосятся ноги. Наверное, он так шутил, потому волновался не мень­ше нас. Наконец собравшись и закалывая на ходу последние шпильки, мы вышли к ожидавшей нас карете. 12-летняя Варя была ровесницей великой княжны Анастасии, и та сразу взялась ее опекать. Теперь нас было двое, и царским детям понадобилось вдвое больше вре­мени, чтобы удовлетворить свое любопытство. Глава 22 РАСПУТИН -- ПОЛИТИК БЕЗ ПОЛИТИКИ Губительная медлительность царя -- Что нужно делать -- Ничьим агентом не был -- Распутин не лез во дворец, его туда звали -- "Он всегда умеет сказать мне то, что нужно" Губительная медлительность царя При других обстоятельствах ни за что бы не взвалила на себя непосильную ношу изображения чисто полити­ческих картин Российской империи начала века. Но сей­час деваться некуда. Однако все равно буду говорить не от себя, а только повторю то, что слышала от людей знающих. Это был 1912 год. Предпоследний год "добрых старых времен". Политика царя в отношении простого народа никуда не годилась. Но точно также никуда не годилась она и в отношении других сословий и политических партий. Результат -- царя не поддерживал никто. Как можно при таком положении рассчитывать на удержание порядка? А тем более на успех реформ вслед за Европой. Николая нельзя было отнести к сильным характе­рам, и это уже я показывала. А время требовало именно силы и твердости, решимости выйти из порочного кру­га. И в прямом смысле. Николай же снова медлил. Если бы Николай не прятался от своих подданных, если бы он ближе подпустил их к себе, за его спиной труднее было бы интриговать против трона. У революционеров были развязаны руки, газеты писали что хо­тели, а Николай только раз принял в этом отношении меры. Но, очевидно, недостаточные. К тому же все уже очень хорошо успели понять натуру царя. Александра Федоровна обладала цельностью большей, чем Николай. Но, благодаря усилиям старого двора, она ограничилась заботами о семье, к тому же царица была отягощена страхом за жизнь сына и наследника. Имея перед собой множество примеров нечестности ближайших сановников, она панически боялась появ­ляться на публике. В ее представлении безопасность су­ществовала лишь в стенах дворца. Что нужно делать Не думаю, чтобы отец отчетливо представлял себе все это. Но у него было безошибочное чутье и искреннее желание помочь Николаю и Александре Федоровне. Не занимаясь политикой как политик, отец по сути был таковым. В том смысле, что хорошо представлял себе нужды людей и представлял, что надо делать. При этом он не переступал черты даже не советчика, а только рисовальщика некой картины. Симанович, проводивший с отцом времени больше, чем кто-либо другой, свидетельствует: "За грубой мас­кой мужика скрывался сильный дух, напряженно заду­мывавшийся над государственными проблемами. Распутин явился в Петербург готовым человеком. Образования он не имел, но он принадлежал к тем людям, которые только собственными силами и своим разумом пробивают себе жизненную дорогу, старают­ся разгадать тайну жизни. Он был мечтатель, беззабот­ный странник, прошедший вдоль и поперек всю Рос­сию и дважды побывавший в Иерусалиме. Во время своих странствований он встречался с людьми из всех классов и вел с ними долгие разговоры. При его ог­ромной памяти он из этих разговоров мог многому на­учиться. Он наблюдал, как жили люди разных классов, и над многим мог задуматься. Таким образом, во время его долгих паломничеств созрел его особенный фило­софский характер. После проявления его решающего значения на царя Распутин не разменивал его на мелкую монету. Он имел собственные идеи, которые старался провести, хотя ус­пех был очень сомнителен. Он не стремился к внешнему блеску и не мечтал об официальных должностях. Он ос­тавался всегда крестьянином, подчеркивал свою мужиц­кую неотесанность перед людьми, считавшими себя мо­гущественными и превосходящими всех, никогда не за­бывая миллионы населяющих русские деревни крестьян. Им помочь и разрушить возведенную между ним и царем стену было его страстным желанием и пламенной мечтой. Долгие часы, проведенные им в царской семье, да­вали ему возможность беседовать с царем на всевозмож­ные политические и религиозные темы. Он рассказывал о русском народе и его страданиях, подробно описывал крестьянскую жизнь, причем царская семья его внима­тельно слушала. Царь узнал от него многое, что осталось бы без Распутина для него скрытым. Распутин горячо отстаивал необходимость широкой аграрной реформы, надеясь, что она должна привести русского крестьянина к новому материальному благо­состоянию. -- Освобождение крестьян проведено неправильно, -- говорил он часто. -- Крестьяне освобождены, но они не имеют достаточно земли. Обычно крестьянская семья численно велика и состоит из десяти членов, но учас­ток земли мал. Из-за земли сыновья ссорятся с родите­лями, и им приходится отправляться в город в поисках работы, где они ее не находят. Крепостные крестьяне жили лучше. Они получали свое пропитание и необхо­димую одежду. Теперь крестьянин не получает ничего и должен платить еще подати. Его последняя скотинка описывается и продается с торгов. До десятого года кре­стьянские дети бегают голыми. Вместо сапогов они по­лучают деревянные колодки. Не хватает у крестьянина земли. Замирает вся жизнь в деревне. Распутин жаловался на то, что правительство не стро­ит в Сибири железных дорог. -- Боятся железных дорог и путей сообщения, -- по­яснял он. -- Боятся, что железные дороги испортят кре­стьян. Это пустой разговор. При железной дороге крес­тьянин имеет возможность искать себе лучшее существо­вание. Без железной дороги сибирский крестьянин дол­жен сидеть дома, не может же он пройти всю Сибирь пешком. Сибирский крестьянин ничего не знает и ни­чего не слышит. Разве это жизнь? Сибирь пространна, и сибирский крестьянин зажиточен. В России же (Распу­тин понимал европейскую Россию) крестьянские дети так редко видят белый хлеб, что считают его лаком­ством. Крестьянин в деревне не имеет ничего. Пшенич­ную муку он иногда получает к Пасхе, мясо он даже по праздникам получает очень мало. Ему не хватает одеж­ды, обуви и гвоздей, но он ничего не может заказать. В деревне нет мастеровых. Если в деревне появляется не­русский мастеровой, то его прогоняют. Почему? Пото­му что он изготовил лопату, плуг или подкову или по­тому что он починил сапоги? Боятся чужого мастерово­го. Боятся, что крестьянин мог бы разбаловаться, поже­лать денег или земельного надела! Поясняют, что все это может привести к революции. Все это глупости. Дво­рянство имеет слишком много. Дворянство ничего не делает, но мешает и другим. Если появляется образо­ванный человек, то кричат, что он революционер и бун­товщик, и в конце концов сажают его в тюрьму. Кресть­янину не дают образования. Эта господская политика к добру не приведет. Распутин мечтал о крестьянской монархии, в кото­рой дворянские привилегии не имели бы места. По его мнению, монастырские и казенные земли следовало разделить между безземельными крестьянами. Частные помещичьи земли, по его мнению, тоже сле­довало отчудить и распределить среди крестьян. Для уп­латы помещикам за отчужденные земли следовало бы исхлопотать крупный внешний заем. Распутин был очень высокого мнения о земледельческих способностях и бла­госостоянии немецких колонистов. Их чистоплотность и опрятная добротная одежда сильно выделяла их среди русских крестьян. Попадая в немецкую колонию, Распутин всегда удив­лялся богатству их стола. Его особенно поражало, что колонисты пили не только чай, но и кофе. Эти наблю­дения сильно врезывались в душу Распутина, и при раз­говорах с русскими крестьянами он всегда заводил раз­говор о благосостоянии немецких колоний. Он совето­вал русским брать в жены девушек из немецких коло­ний. Такие браки оказывались всегда как-то очень счас­тливыми. -- Крестьянин рад, -- говорил он, -- если у него в доме немка, тогда в хозяйстве порядок и достаток. Тесть гордится такой снохой и расхваливает ее перед своими соседями. Уважение Распутина к Германии возросло еще боль­ше после того, как Распутин узнал, что большинство употребляемых русскими крестьянами земледельческих машин германского происхождения. Кроме Германии, Распутина очень влекло к Амери­ке. И это имело свои причины. В России имелось доволь­но много крестьян, родственники которых жили в Аме­рике и присылали оттуда своим родным в Россию де­нежные вспомоществования. Много бедных выходцев стали в Америке состоятельными фермерами, но остав­шиеся и там простыми рабочими были довольны свои­ми заработками. Для бедного русского крестьянина Аме­рика казалась сказочной страной. Поэтому Америка им­понировала Распутину, и он советовал жить с Амери­кой в дружбе и мире". Ничьим агентом не был Мало кто знает, что отец совсем уже был готов уда­литься в Палестину (там Симановичем был прикуплен небольшой кусок земли) и вести уединенную жизнь. Разве так поступает идейный политик? Вот очень важный вывод Белецкого о том, что, при­смотревшись к моему отцу, тот вынес убеждение: "У Распутина идейных побуждений не существовало", "идей­ных", то есть чисто политических. Ручаюсь, что такой манипулятор, как Белецкий, имей он хоть малейший повод, расписал бы политическое лицо отца в ярчайших красках. Подтверждает слова Белецкого и Жевахов: "Был ли Распутин агентом интернационала, игравшим полити­ческую, роль и выполнявшим определенные задания, оправдывал ли он свою славу наличностью выдающих­ся качеств или из ряда выходивших преступлений? Нет, ничего подобного не было. Ничьим агентом Распутин не был, никакой политической роли не играл, никаких особенностей, отличавших его от заурядных представи­телей его среды, не имел; никаких выдающихся пре­ступлений не совершал" Важно привести слова Гурко: "Дела, которые брался проводить Распутин, делились на две резко различные категории. Одни из них касались устройства судьбы срав­нительно маленьких людей: выдачи им пособий, увели­чения получаемой пенсии, продвижения на службе в ее низших степенях. По отношению к таким людям он, в большинстве случаев, ограничивался снабжением их короткими записками к знакомым и незнакомым ему высокопо