ла, что это лучшее назначение". Передает Александра Федоровна государю и указания Распутина, касающиеся способа ведения войны и направления на­ших усилий на ту или иную часть фронта. Мало того, с очевидной непоколебимой верой в чудотворную силу Распутина Александра Федоровна сообщает государю, что, узнав о наших каких-то военных операциях, успеху которых помешал туман, Распутин "выразил сожале­ние, что не знал об этих операциях раньше, ибо в таком случае тумана бы не было, но что, во всяком случае, туман впредь мешать нам не будет". Надо, однако, при­знать, что Распутин, проводя своего кандидата, сперва тщательно старался выяснить степень приемлемости его самой государыней и лиц, ей неугодных, поддерживать не решался, хотя бы это и входило в его расчеты. Так, например, он состоял в близких сношениях с Витте, но, зная отношение к нему царской четы, и заикнуться о нем не смел". Конечно, Гурко не верит в то, что отец мог распоз­навать людей. Но при этом было известно, как много давал отец подтверждений именно этой своей способ­ности. Ведь многие из знакомых Гурко поплатились ка­рьерой именно потому, что отец смог предупредить их дурные намерения. (За каждым человеком числятся гре­хи. За кем -- большие, за кем -- меньшие. На то и раска­яние дается. Сам Владимир Иосифович Гурко был от­мечен доверием царя и имел чин камергера. Но после назначения на должность в Министерство внутренних дел не удержался и попользовался казенными деньгами. В тот год разразился голод, и Гурко заключил сделку с неким купцом о поставке хлеба в бедствующие губер­нии. Сумма доходила до миллиона. Нуждающимся же хлеба попало очень мало. Мошенничество вышло нару­жу, Гурко отставили.) Он же пишет, что в телеграммах отца не было смыс­ла. Соглашусь, не было -- для тех, кто не мог их понять. Впрочем, об этом я уже говорила. Гурко попрекает Александру Федоровну в ссылках на отца. Но что же делать, если при дворе не нашлось честного человека, кроме отца, мнением которого можно было мерить других. И другое. Александру Федоровну ругали за то, что она прислушивалась к советам отца по всякому поводу. Но есть очень много свидетельств того, как она посту­пала по собственному усмотрению и в противополож­ность мнению отца. И тот же Гурко пишет, что пред­ставляется весьма сомнительным, мог ли бы Распутин, невзирая на все свое влияние, заставить царицу отка­заться от осуществления какого-либо намерения, ко­торое она горячо желала исполнить. Она осознавала себя царицей, и правила самодержавия были ею усвоены вполне. Надо понимать разницу между советом и руко­водством. Случай или закон? Еще один важный пункт. Иногда Александра Федо­ровна, чтобы придать больший вес своим предложени­ям, ссылалась на отца, который часто и не принимал участия в обсуждениях. В тех же случаях, когда исполнялись советы отца, получалось почти всегда хорошо. И Гурко вынужден это признать: "Увеличилась у Николая Второго и Алексан­дры Федоровны вера в правильность советов Распути­на и после того, как принятие государем верховного командования армией не только не имело тех дурных результатов, которых опасались министры, а наоборот, вызвало заметное улучшение нашего положения на фронте. Между тем в той упорной борьбе, которую вынес государь по поводу задуманного им личного воз-главления армии, его усиленно поддерживал Распутин, и государыня это впоследствии неоднократно на­поминала царю". Подчеркну: "Увеличилась вера и после того..." Зна­чит, это не единственные примеры, если вера увели­чилась. Конечно, Гурко называет это случайным стечением обстоятельств. Но при иных обстоятельствах он назвал бы это законом. "Бессмертные штаны" Гурко явно с осуждением приводит слова Александ­ры Федоровны из одного ее письма Николаю в Ставку: "Уверяю, я жажду показать всем этим трусам свои бес­смертные штаны, я вижу, что присутствие моих черных брюк в Ставке необходимо, такие там идиоты". (Пояс­ню, что Александра Федоровна иногда, подтрунивая над Николаем, видя его нерешительность в чем-либо, гово­рила: "Я ношу штаны, а не ты".) Гурко усмотрел в сло­вах царицы претензию на руководство, в частности, войной. Но это не так. "Такие там идиоты" -- вот ключ к тому, что в действительности сказала Александра Фе­доровна. Даже ее слабые возможности способны повли­ять на положение там, где находятся люди, подобные обретавшимся тогда возле царя. Александра Федоровна только это "штанами" и сказала. Но даже недоброжелатели не могли не замечать уси­лий, которые прилагала Александра Федоровна, чтобы помочь раненым. При этом важно, что делала это она по наставлению отца. Александра Федоровна говорила Анне Александровне: "Я замечаю, что в моем присутствии больные действительно держатся спокойнее, когда я держу их за руку, они говорят, что боль утихает. Я ду­маю, это от того, что все мои мысли сосредоточены на нашем Друге. Я стараюсь поступать, как он". Гурко: "Осенью 1915 года во дворец прибыла депута­ция от Св. Синода, привезшая государыне благословен­ную грамоту за ее деятельность на пользу раненых; го­сударыня была столь смущена, что заявила о невозможности для нее выйти к прибывшим архипастырям, так как чувствует, что горловая спазма лишит ее способно­сти промолвить хотя бы несколько слов. Надо было упот­ребить много усилий, чтобы убедить ее выйти к иерар­хам церкви, причем маленький наследник принимал в этих уговорах очень деятельное участие". Каверзы и поклепы Однако это не мешало врагам трона продолжать пле­сти интригу. Здесь приведу свидетельство Руднева относительно того, к каким уловкам прибегал "честнейший молит­венник" Труфанов: "Года за полтора до переворота 1917 года известный бывший монах Илиодор Труфанов при­слал в Петроград из Христиании свою жену с поруче­нием предложить царской семье купить у него в руко­писи написанную им книгу, выпущенную впоследствии под названием "Святой черт", где он описывает отно­шение Распутина к царской семье, набрасывая на эти отношения тени скабрезности. Этим вопросом заинте­ресовался Департамент полиции, и на свой риск и страх вступил в переговоры с женою Илиодора о приобрете­нии этой книги, за которую Илиодор просил, насколь­ко помню, 60 000 руб. В конце концов дело это было представлено на усмотрение императрицы Александры Федоровны, которая с негодованием отвергла гнусное предложение Илиодора, заявив, что "белое не сделаешь черным, а чистого человека не очернишь". Кстати, отец часто повторял: "Все минется, одна правда останется". По соображениям Труфанова и его покровителей, подлинным правителем России был мой отец. Дальше рисовалась леденящая картина: "безумный монах" (так прозвал отца Труфанов, хотя тот ни монахом, ни бе­зумным не был) и Анна Александровна Вырубова всту­пили в сговор с немецкой шпионкой, царицей. Их цель -- гибель России. Трезвой мысли в поклепах искать трудно. Зато можно одним замечанием разрушить и без того шаткий домик наговора. В ряд заговорщиков поставлена Анна Александровна. Ей в вину кроме любви к царской семье и привязанно­сти к отцу недоброжелатели трона поставить не смогли ничего. Но и этого оказалось достаточно: зачем любит? На какие каверзы, какое шпионство она при своем простодушии была способна? Какие секреты выведы­вать? Какие тайны хранить? Она, сделавшая достояни­ем света потаенные страницы личной жизни... На руку врагам трона были и "невинные" забавы мо­лодых аристократов. Анна Александровна как-то расска­зала, как ее невестка, придя на чай, смеясь, сообщила: -- Мы распустили новые слухи о Николае. Это так весело! Глава 28 СМЕРТЬ РЯДОМ Диета Феликса -- "Ему нужен я" -- "Афедроны помешали" -- Попытка совращения -- -- Ожидание ужаса -- Прощание с царской семьей -- -- Печать гибели -- Утро последнего дня -- -- Последний ужин -- Круг замкнулся Диета Феликса Участь России не сказывалась на судьбе Феликса Юсупова, который старался, не слишком, впрочем, усердно, стать нормальным мужем. В марте 1915 года Ирина Александровна родила ему дочь. Царь принял на себя хлопоты крестного отца, а вдовствующая императрица, прабабушка ребенка, -- крестной матери. Вскоре после этого отец Феликса был назначен ге­нерал-губернатором Москвы, но там он вскоре попал в затруднительное положение из-за своих диктаторских замашек. Выставляя идейные начала в разговорах о причинах участия в убийстве моего отца, Феликс никогда, разу­меется, и не заикался об истории отставки в 1915 году Юсупова-старшего с поста начальника Московского военного округа. Не в силах мстить царю, он мстил мо­ему отцу. Уверена, что он складывал свою месть из ка­мешков, представлявшихся ему глыбами. Но это было так мелко! Феликс Сумароков-Эльстон не был надежным чело­веком для такой должности. Сказалось то, что, получив через женитьбу титул князя Юсупова, он старался ут­вердиться в новом "сиятельном" положении. Но делал это слишком напористо. Он считал любое противодей­ствие личным вызовом и следствием предательства и был убежден, что несогласные с ним действуют заодно с партией сторонников Германии, относя к последним царицу и моего отца. Сумароков-Эльстон с готовностью присоединился к заговору, преследовавшему цель свер­гнуть царя, заточить царицу в монастырь и сослать мое­го отца обратно в Сибирь. Мой отец (вернее, его смерть) превратился для Фе­ликса в навязчивую идею. Но Феликс не был бы самим собой, если бы не нагромоздил вокруг пошлого уголов­ного убийства "роковые страсти", сообразные его про­тивоестественным наклонностям. Семейную жизнь с Ириной Александровной Феликс называл "диетой". Опыт порочной страсти никогда не оставлял его. (При этом не стану отрицать -- Феликс любит жену и живет с ней до сих пор. Хотя кто загляды­вал в их спальню?) Отношения с Дмитрием, то возоб­новлявшиеся, то затухавшие, не слишком привлекали Феликса. С полным подчинением Дмитрия для Феликса исчезла острота, а значит, притягательность связи. "Ему нужен я" Подчинить себе Распутина, подавить и раздавить -- вот цель, достойная артиста, каким, без сомнения, во­ображал себя Юсупов. По Петербургу ходили слухи, похожие на сказку. Будто бы Феликс закрывается в особой комнате своего огром­ного дворца и часами смотрит на бесценную жемчужи­ну "Перегрину" -- гордость ювелирной коллекции рода Юсуповых. Эта жемчужина -- по преданию -- одна из двух, принадлежавших некогда египетской царице Кле­опатре. Вторую великая грешница растворила в уксусе на пиру, данном ею в честь Антония. Так вот, Феликс будто бы впадал в мистический транс от созерцания огромной жемчужины и, выходя из комнаты после сеанса, воображал себя самой Повелительницей Египта. Не знаю, правда ли и другое: будто Феликс в память своего кумира Уайльда устраивал тайные представле­ния пьесы "Суламифь", где роли и Суламифи, и Иоан­на Крестителя исполняли мальчики из балетных. В глав­ный же момент действия проливалась настоящая кровь. Подробности передавались самые отвратительные. Нуждаясь в доверенном лице, Феликс отправился навестить Марию Евгеньевну Головину. Он изложил ей свои желания, напустив поэзии ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сбить с толку добрую душу, пол­ную сочувствия. В подобных делах Мария Евгеньевна была невежественна и поняла все так, будто бедный Феликс наконец-то захотел излечиться. Она с жаром принялась уговаривать его повидаться с человеком, которого счи­тала воскресшим Иисусом Христом. Как бы там ни было, их цели сошлись. Местом встречи был назначен снова дом Головиных. Там, перемолвившись парой слов, Феликс и отец дого­ворились о следующей встрече -- у нас дома. Как-то мы с Варей, вернувшись с прогулки, увидели красивого изысканно одетого молодого человека, бесе­довавшего с отцом в столовой. Это и был князь Юсупов. Мы пробыли в столовой не больше пяти минут, обме­нявшись ничего не значащими фразами. Я обратила вни­мание только, что на столе стоял один бокал с вином. При нас отец отпил из него один раз, а потом Феликс не выпускал бокал из рук, то и дело прикасаясь губами к краю в том месте, где оставались следы губ отца. После ухода Феликса я спросила отца, зачем тот при­ходил. Отец ответил, что за помощью. И добавил: -- Ему нужен я. С того дня молодой Юсупов стал у нас в доме посто­янным гостем. "Афедроны помешали" Несмотря на то, что война продолжалась уже более двух лет, Юсупов ни разу не выказал желания отпра­виться на фронт. Тогда существовал закон, принятый в интересах кре­стьянских семей, по которому единственного сына нельзя было призвать в армию. Однако в законе не уточ­нялось, что он применим только к крестьянским семь­ям. Этой лазейкой и воспользовался Феликс. Он дей­ствительно остался единственным сыном после смерти старшего брата -- Николая, но его никак нельзя было отнести к числу "незаменимых кормильцев семьи". Тем не менее, он прикрывался этим законом до тех пор, пока царица выговорила ему за нежелание служить. Деваться было некуда. Феликс записался в Пажеский корпус (там готовили офицеров). 29-летний Феликс ока­зался самым старшим среди однокашников, в большин­стве почти подростков. Будь на месте Феликса нормаль­ный мужчина, он стал бы опекуном младших, подавая хороший пример. Другой, но -- не Феликс. Он усмотрел в своем новом положении приятные возможности. Го­ворили: "У Феликса закружилась голова в цветнике". Военные науки Феликс "не превзошел", -- "афедроны помешали". Это правда, да и сам Феликс не скрывался. Попытка совращения Отец не обманывался относительно порочности Фе­ликса и его намерений. Но он был уверен, что сумеет переломить волю князя. Была и еще причина, по кото­рой отец взвалил на себя эту ношу. Зная, что мать Феликса близка с великой княгиней Елизаветой Федоровной и что они обе возглавляют одну из самых деятельных оппозиционных царице групп, отец надеялся, что, помогая Феликсу, завоюет их друж­бу или, по крайней мере, добьется их непротивления, сможет погасить ненависть и прекратить заговоры, уби­вавшие Россию. Визиты князя держались в тайне, но Анна Александ­ровна о них все-таки узнала. Она, думая предупредить отца, принялась уговаривать его прекратить встречи с Феликсом. Она говорила: -- Феликс погиб. Он способен за собой потянуть всех. Отец отвечал: -- Пока пакостит, не погиб. Думал, что успеет остановить и остановиться на краю. Феликс же прилежно исполнял свою роль. Он делал вид, что поддается лечению, в то же время пытаясь вов­лечь отца в игру на роль любовника. Стараясь избежать огласки, Феликс всегда приходил к нам в дом по черной лестнице. Но в доме не считал нужным стеснять себя -- говорил громко и откровенно. Слуги или те, кого он считал таковыми, в расчет не брались. Дуня говорила: -- Он смотрел на меня незрячими глазами. Однако Дуня была там и слышала их разговоры. От нее я и знаю о многом, что тогда происходило. Однажды Феликс пришел пьяным. Не стал дожидать­ся отца в столовой, сразу проследовал в кабинет. Когда отец через несколько минут вошел туда, он увидел на кушетке голого Феликса. Не оставалось сомнений в том, что у Юсупова на уме. Отец ударил Феликса и приказал убираться. Мгно­венно протрезвевший Юсупов кое-как оделся и выбе­жал прочь. Ожидание ужаса Зима 1916 года даже для России была суровой. При­ходилось туго всем. Хуже всех -- солдатам на фронте от западной границы до самого Урала. Плохо одетые, пло­хо накормленные и плохо вооруженные, они совсем пали духом. Началось повальное дезертирство. В Петрограде и Москве женщины выстраивались в очереди у хлебных лавок и стояли на морозе целый день. Подойдя к заветной двери могли узнать, что хлеба нет. Ввели нормы на уголь и дрова. Отец впал в глубокое уныние. Все сорок пять лет своей жизни, за исключением очень коротких периодов, мой отец был оптимистом. Он всегда считал, что на всякое зло найдется добро, которое победит это зло; на всякое страдание всегда найдется утешение; милостивый Господь всегда рядом с теми, кто обращается к Нему в нужде. Но все-таки нужно, чтобы люди к Нему обратились. Русские же, за редкими исключениями, вовсе не спешили поклонить­ся Ему в ноги. А раз так, то им не на что надеяться; им уготованы уничтожение и гибель. В своих мыслях он называл это "их" судьбой, но не своей собственной. Он почему-то знал, что его уже не будет, и ему не придется пережить последнего мучи­тельного поражения и хаоса. Обрывки видений являли отцу картину ужасающих несчастий. Он бродил по квартире, придавленный гру­зом своих предвидений. Из-за небывалых холодов работы по хозяйству в По­кровском замерли. Мама разрешила Дмитрию поехать навестить нас. После приезда Дмитрия отец немного повеселел. Но когда настала пора Дмитрию возвращать­ся в деревню, отец, предвидя будущее, попросил его остаться на Рождество. Сказал: -- Это Рождество будет последним, которое суждено встретить вместе. Но Дмитрий обещал маме вернуться с Дуней в По-кровское до Рождества и потому отказался. Отец, конечно, оказался прав в своем предвидении. Отец начал совершать длительные прогулки в оди­ночестве. Его сопровождали лишь охранники. Теперь он был слишком погружен в мрачные раздумья и не бол­тал с ними, как прежде. Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне, будто видел, как Нева стала крас­ной от крови великих князей. Потом отвернулся и, по­шатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо, запечатал и отдал мне. -- Не открывай, пока не умру. Я неловко рассмеялась, -- не могла вообразить мир без отца. Прощание с царской семьей Тем временем Феликс нашел себе помощников. Великий князь Дмитрий Павлович легко дал себя убедить в правоте Феликса. Уже вдвоем они принялись за поиски сообщников. Все дело Феликс хотел обста­вить идейно. Он знал, что "большой круг" -- вдовствую­щая императрица Мария Федоровна, великие князья, их жены и приближенные заранее приветствуют любые действия, направленные против Распутина. Последнее же средство -- убийство -- тоже найдет их одобрение. Великая княгиня Елизавета Федоровна приехала из монастыря навестить Александру Федоровну и произ­несла против Распутина обвинительную речь. Некото­рые члены Думы, особенно Маклаков и Пуришкевич, поносили отца в каждом своем выступлении. А в Сино­де всерьез обсуждали опасность "отвращения Распути­ным царевича от православной веры". Все вокруг было враждебным. Отец зачастил на "Виллу Родэ". В ответ на наши уве­щевания он раздражался (что было совершенно для нас непривычно, и так с ним, прежним, не вязалось) и буквально стонал в ответ: -- Скучно, затравили... Чую беду! Не могу запить того, что будет потом. Как-то утром отец вернулся домой обессиленным и едва смог одолеть ступеньки. Упал на постель. Обхватил голову руками, давя пальцами на глаза. Было слышно едва различимое причитание: -- Только бы не видеть, только бы не видеть... Вдруг раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и узнала голос царицы. Она была взволнована, даже не пыталась скрыть истерики. Царевич отправился на фронт вместе с отцом, чтобы поднять боевой дух в войсках, и заболел. -- Только Григорий Ефимович может помочь. Я бросилась к отцу. Он лежал, глядя невидящими гла­зами в потолок, и явно не слышал ни одного моего слова. Лицо его было пепельно-серым, руки ледяными. Печать гибели Отец знал, что смерть рядом. Недаром же он за три дня до смерти попросил Си-мановича помочь ему советом в деле устройства им де­нежного вклада на имя мое и Варино. О том, что отец понимал безысходность своего по­ложения, говорит и то, что он решился сжечь все пись­ма, записки и другие знаки внимания, полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны. Ему помогал Симанович. В комнате они долго оставались сначала вдвоем, потом отец выходил на несколько минут. Возможно, Симанович воспользо­вался этим и что-то спрятал. Точно я утверждать ничего не могу. На все вопросы относительно тех событий он ничего мне сообщать не хотел. По прошествии времени, когда открывается непонят­ное и даже необъяснимое раньше, легко утверждать -- и я знал, что будет непременно так. Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти. Для лучшего понимания тогдашнего настроения отца приведу случай, описанный Симановичем и произошед­ший гораздо раньше, в пору, когда отец пребывал в ином настроении духа: "Однажды была предпринята попытка убить Распутина. Несколько молодых людей и офицеров сумели устроить себе доступ к нему. Вначале все было тихо, но когда Распутин вышел на середину комнаты, офицеры вскочили и обнажили свои шашки. У штатских появились в руках револьверы. Распутин от­скочил в сторону, обвел заговорщиков страшным взгля­дом и вскрикнул: "Вы хотите покончить со мною!" За­говорщики стояли окаменелые, как парализованные. Они не могли отвернуться от взгляда Распутина. Все затихли. Случай произвел на всех присутствующих сильное впе­чатление. Распутин пояснил: "Вы были моими врагами, но теперь вы больше не враги. Вы видели, что моя сила победила. Не сожалейте, что вы сюда пришли, но и не радуйтесь, что вы можете уйти. Не существует больше такой власти, которая могла бы направить вас против меня. Ступайте домой". Молодые люди опустились пе­ред Распутиным на колени и умоляли его их простить. -- Я вас не прощу, -- ответил Распутин, -- так как я вас сюда не приглашал. Я не радовался, когда вы при­ шли, и не горюю, когда вы уходите. Теперь уходите. Вы излечены. Ваши гибельные намерения пропали. Заговорщики оставили помещение". На следующий день позвонил Юсупов. Сказал, будто бы Ирину Александровну мучат сильные головные боли, лекарства не помогают, вся надежда на отца. При этом отец знал, что княгини нет в Петербурге -- она еще не вернулась из Крыма. Я умоляла отца не ехать к Феликсу. Но отец отмахнул­ся от моих страхов: "Я ему нужен". Он шел на заклание. Встречу назначили на 16-е. Утро последнего дня Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирал­ся в баню. Но, против обыкновения, при этом был со­всем невесел. Печально, но большую часть того дня меня дома не было. Вечером пришла Анна Александровна. Она уже от­бросила костыли, хотя сильно хромала. Ее послала ца­рица -- спросить совета отца, как поступить с больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам. Я отвела Анну .Александровну в столовую, где отец пил свою любимую мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула: -- Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович. -- Все меняется, Аннушка. -- Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты ка­ зался великаном. Она снова вздохнула и передала нам подарки: -- Ее величество считает, что положение не так се­ рьезно, чтобы надо было ехать в Царское. -- Пожалуй, только не пускайте к нему врачей. В глазах отца была бесконечная грусть. Он уже тогда знал, какой трагически короткой окажется жизнь маль­чика. Последний ужин Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин -- рыба, черный хлеб, мед -- все его любимые блюда. (Только сейчас я поняла -- тот ужин был "ужи­ном приговоренного". Перед казнью приговоренному принято давать любимую еду. Отец точно знал -- это последний ужин.) Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку -- шелковую, с голубыми васильками, -- ее вышивала Александра Федоровна.) Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ас­сигнаций. -- Это твое приданое -- три тысячи рублей, -- ска­ зал отец. Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов -- министр внут­ренних дел, часто навещавший нас. Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все. -- Григорий Ефимович, тебя хотят убить. -- Знаю. -- Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности. -- Не могу. -- Отмени все встречи. -- Поздно. -- Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты со­ брался. -- Нет. Это не моя тайна. -- Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Си­бирь, либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу -- удвоить охрану в Царс­ком Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам. -- Ладно. Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь: -- Я умру, когда Богу будет угодно. Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна: "В начале было Сло­во, и Слово было у Бога, и Слово было Бог..." И отец толковал: "И Слово было плотию и обитало с нами". Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом ото­слал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомни­ли о прежней жизни в Покровском, о купаниях и ры­балке на Туре, о хозяйстве. Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, от­считывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице. В назначенный час отец вышел из дома. Его ждал присланный Юсуповым автомобиль. Круг замкнулся Теперь никто из нас уже не мог помочь отцу. Круг замкнулся. У каждого из заговорщиков были свои, особые при­чины ненавидеть отца. О Феликсе Юсупове, Михаиле Владимировиче Род-зянко, великой княгине Елизавете Федоровне, вдовству­ющей императрице Марии Федоровне сказано уже дос­таточно. Добавлю только, что, очевидно, заговорщики все-таки понимали бессовестность и беззаконность сво­их намерений, и чтобы придать им видимость порядочности и патриотичности, Родзянко, например, всячески распространял слухи о "расположенности царя избавить­ся от Распутина". Об этом свидетельствует Бьюкенен. Что же касается остальных... Великий князь Дмитрий Павлович был целиком по­рабощен Феликсом и пошел бы на любое преступле­ние, чтобы угодить ему. Капитан Иван Сухотин, такой же порочный, как Дмитрий и Феликс, видел в убийстве очередную пи­кантную авантюру. Кроме того, ему льстило, что его, невысокородного, позвали в компанию аристократов. Владимир Митрофанович Пуришкевич принадлежал к числу самых влиятельных членов Думы. Феликс отвел ему интересную роль. Именно Пуришкевич, известный своей невоздержанностью и прямо истеричностью, дол­жен был придать всему предприятию оттенок безумного порыва, за какой и судить-то нельзя. К тому же участие Пуришкевича, едва ли не каждый день выступавшего с думской трибуны с обличениями императорского дома и Распутина, способно было отвести подозрения в присут­ствии сугубо личных мотивов у заговорщиков. Доктор Станислас Лазоверт -- служил хирургом в санитарном поезде под командованием Пуришкевича. Он стремился угодить начальнику. Именно ему было пору­чено приготовить яд, чтобы отравить отца. (Много лет спустя до меня доходили слухи о том, что Лазоверт -- не простой исполнитель, а ни мало ни много -- анг­лийский шпион, имевший в этом деле свой интерес.) Как бы там ни было, все они собрались ради одного -- убийства. Глава 29 УБИЙСТВО Декорации -- Как это было -- Розыски -- -- Вокруг убийства -- Письмо с того света Декорации О том, что происходило в доме Юсупова, мне изве­стно от человека, имя которого я не решаюсь открыть и теперь. Феликс тщательно продумал декорации предстоящего спектакля. Он мнил себя великим эстетом и даже в ме­лочах старался придать самому гнусному делу внешний лоск. В своем дворце на Мойке он переоборудовал вин­ный погреб -- соорудив из него роскошную комнату. (Погреб -- чтобы крики обреченного не могли достиг­нуть посторонних ушей!) Сводчатый потолок, арки, старинная мебель, пер­сидские ковры, бесценная посуда, кубки, скульптуры -- все это должно было, по его мысли, подавить Распу­тина, дать ему почувствовать, в каком высокородном доме его принимают. Столетия рода Юсуповых-- Сума­роковых-- Эльстонов должны были взирать на отца ото­всюду, указывая на его малость и ничтожество. На одном из буфетов, недалеко от камина, Феликс положил древнее распятие из хрусталя, отделанное се­ребром. Остальные заговорщики должны были разместиться до подачи условного знака над погребом, в кабинете, также специально оборудованном для этого случая. Как это было Феликс проводил гостя вниз по лестнице, в салон. Отец удивился, почему не идут сразу к больной. Сверху доносились звуки граммофона, голоса. Князь объяснил, что у жены вечеринка и скоро она сама спустится. Отец удивился: -- А как же голова? Князь неопределенно махнул рукой. Комната выглядела так, будто ее только что покину­ли ужинавшие. На шахматном столике -- неоконченная партия. Сняв шубу, отец подошел к камину, опустился на один из стоящих рядом больших диванов лицом к ярко­му пламени. Князь предложил стакан портвейна -- уже отравлен­ного. (Отравлены были также и пирожные, приготов­ленные для отца.) Отец отказался. Юсупов, извинившись, вышел -- будто бы за тем, чтобы отдать распоряжения прислуге. Феликса не было долго. Отец решил подняться на­верх. В этот момент Юсупов появился с бутылкой маде­ры в руках. Феликс сказал, оправдываясь, что жена слишком увлечена гостями и придется еще подождать. Выпив вина, тоже отравленного, отец пожаловался на странное ощущение -- будто бы жжение в горле и затрудненность дыхания. -- Устал, -- вздохнул он. Феликс продолжал подливать вино. Он заметно не­рвничал. Просидев в молчании еще какое-то время, отец со­брался уходить: -- Видно, я не нужен. Феликс вяло стал упрашивать остаться. Вдруг он с какой-то странной решимостью схватил отца за локоть. Но, словно обжегшись, отдернул руку. -- Подожди, еще хотя бы минуту. Я сейчас, -- Фе­ ликс бросился к лестнице. Наверху ждали сообщники. Яд почему-то не действовал. План мог сорваться. Дмитрий дал Феликсу револьвер. Юсупов вернулся, увидел, что отец держит в руках хрустальное распятие, сказал: -- Правильно. Помолись! Отец обернулся. Он знал, что ловушка захлопнулась. Тем временем Лазоверт и Дмитрий спустились в ком­нату. Следом -- Сухотин и Пуришкевич. Яд стал оказывать действие. Отец впал в беспамятство. Словно в помешательстве заговорщики накинулись на отца. Били, пинали и топтали неподвижное тело. Кто-то выхватил кинжал. Отца оскопили. Возможно, это и не было помешательством. Ведь все заговорщики, кроме Пуришкевича, -- гомосексуалисты. И то был, скорее всего, ритуал. Они думали, что не про­сто убивали Распутина. Они думали, что лишают его глав­ной силы. Так и не поняв, что сила отца была в другом. Для них за пределами плоти любви не существовало. Убийцы решили, что отец мертв. Но тут тело шевель­нулось. Одно веко задрожало и приподнялось. В следую­щую секунду открылись оба глаза. -- Он жив, жив! -- вскрикнул Феликс и импульсив­ но склонился над жертвой. Отец схватил Феликса за плечи и сжал их. Юсупов вырвался. Отец затих. Заговорщики оставили отца на полу и поднялись в кабинет. Принялись обсуждать, как избавиться от тела. В коридоре раздался шум. Бросившись к двери, они увидели, как отец выбегает во двор. Юсупов еле слышно прошептал: -- Боже, он все еще жив! Пуришкевич выскочил во двор с пистолетом в руке и два раза выстрелил, потом еще два раза. Отец упал в сугроб. Появился городовой, услышавший выстрелы, но Феликс встретил его у ворот и объяснил, что один из пьяных гостей несколько раз пальнул из револьвера. Отделавшись от полицейского, Феликс вернулся и обнаружил, что слуги внесли тело обратно в дом и по­ложили вверху лестницы. Юсупов впал в неистовство. Пуришкевич описывал, как Феликс набросился на недвижное тело и стал пинать: "Это было такое ужас­ное зрелище, я вряд ли смогу когда-нибудь его забыть". Тем временем Сухотин надел шубу и шапку отца, и доктор Лазоверт отвез его обратно к нашему дому -- сбить со следа тех, кто мог проследить с вечера за авто­мобилем до дворца на Мойке. Дмитрий поехал с ними под видом Феликса. Вернувшись обратно, они застали Пуришкевича в одиночестве, они со слугой уложили совершенно не­вменяемого князя спать. Сами перевязали веревкой тело отца, погрузили на заднее сиденье автомобиля. На Петровском острове сбро­сили с моста в прорубь. Они надеялись, что течение затянет ужасный свер­ток под лед, а потом отнесет в море. Розыски Было уже далеко за полночь, когда я, наконец, ус­нула тревожным сном. Меня мучили кошмары, и когда серый рассвет встал над городом, мне как раз снился страшный сон, в котором мелькали то Юсупов, то Хи-ония Гусева. Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Прото­попов. -- Который час? -- спросила я. -- Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец? Я не знала. Пошла посмотреть. Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к телефону. -- Нет, его дома нет. Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Дурное предчувствие, охватившее меня ночью, воз­вратилось и стало еще сильнее. Подавив страх, я по- звонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи. Та ничего не знала. Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце. Ответного звонка я так и не дождалась. Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто из нас не смог притронуться. Не в силах больше ждать, я позвонила в Царское Село, Анне Александ­ровне. Та обещала помочь. Анна Александровна, не мешкая, отправилась к ца­рице. Начались розыски. Первым царице доложил Про­топопов: о выстрелах и объяснении Феликса, будто стре­лял один из гостей. Потом позвонил великий князь Дмитрий Павлович -- просил у царицы разрешения придти на чай. Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как только он повесил трубку, Анне Александровне позвонил Юсу­пов и попросил разрешения увидеться с ней. Анна Алек­сандровна отказалась. Тогда Феликс попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул, что это каса­ется Распутина. В десять часов утра полицейские, прочесывавшие весь город, пришли к Юсупову. Генерал Григорьев допро­сил князя. Ему пришлось выслушать уже известную вер­сию, будто стрелял один из гостей. О Распутине же князь сказал, что тот никогда у него не бывает. Как раз когда Григорьев уходил, позвонила Мария Евгеньевна. Феликс велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала. -- Что ты сделал с Григорием Ефимовичем? -- Ничего. Я его несколько дней не видел. -- Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи. -- Ах, это. Ну, я всего лишь поговорил с ним не­ сколько минут. Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Ска­зал, что не виделся с отцом, а потом вдруг признался, что виделся. Она попросила князя приехать к ней. К этому времени все уже были уверены -- отец мертв. Даже царица. Она плакала, повторяя: -- Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем? Приведу здесь письмо Александры Федоровны Ни­колаю от 4 ноября 1916 года: "Если бы у нас не было Его (то есть моего отца), все бы уже давно было конче­но -- я в этом убеждена". Страшно даже себе вообразить то отчаяние, в кото­рое погрузилась Александра Федоровна со смертью отца. Вокруг убийства Феликс был уверен в собственной безнаказанности. Уверенности ему добавляли телеграммы и телефонные звонки от представителей высших кругов общества, вклю­чая членов императорской семьи. Все они считали Фе­ликса главным исполнителем пока еще не доказанного убийства, и все давали понять, что поддерживают его. Надо заметить, что именно эти телеграммы и теле­фонные звонки сослужили плохую службу Феликсу. Именно они дали основание полиции сразу же распоз­нать главного исполнителя преступления. Князь считал, что если он сам не сознается -- ника­кая сила не сможет его обвинить в содеянном. Но как раз в себе он и не был уверен. Нервы его окончательно расстроились. Он решил, что самое лучшее -- уехать в Крым, в свое поместье и там переждать тревожное вре­мя. Феликс был уверен -- историю замнут. Однако для проформы он отправился к министру юстиции. Тот был вежлив, однако дал понять князю, что лучше бы ему остаться в Петербурге. Вскоре цари­цей было отдано распоряжение о домашнем аресте для Феликса и Дмитрия. (Надо заметить, что распоряжение это застало их обоих во дворце Дмитрия, где они еще раньше вместе жили.) Письмо с того света Полицейский инспектор пришел к нам домой в со­провождении епископа Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сооб­щил, что ее нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались водолазы, но ничего не нашли. Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь, увидев калошу, поняли беспо­воротно, что его убили. Послали маме телеграмму, в которой написали толь­ко, что отец болен и что ей надо приехать в Петроград. Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне. Села читать вслух Варе и Кате: "Мои дорогие! Нам грозит катастрофа. Приближаются великие не­счастья. Лик Богоматери стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать? В Писании сказано: "О дне же том и часе никто не знает". Для нашей страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу из­вестны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явле­ны им будут знамения. Молитесь о своем спасении. Ми­лостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь. Григорий". Глава 30 ПОСЛЕ РАСПУТИНА "Толку нет" -- Опознание -- Царская милость -- -- Все пошло прахом -- Февраль, начало конца -- -- Месть мертвому -- Арест -- Прочь отсюда "Толку нет" Александра Федоровна была вне себя от гнева. Но когда она вызвала Протопопова в Александровский дво­рец и потребовала немедленно расстрелять преступни­ков, он сказал, что необходимо доказать их участие в убийстве, и что собственно говоря, еще не установлено точно, было ли совершено преступление. Протопопов советовал дождаться возвращения из Ставки Николая. Не все, кто знал моего отца, горевали. Были и такие, кому смерть отца принесла облегчение. В модных салонах пили за здоровье Феликса Юсупова. Великий князь Александр Михайлович с недоумени­ем встретил известие об убийстве моего отца. Он пере­дает слова собеседника: "Ты какой-то странный, Санд­ро! Ты не сознаешь, что Дмитрий и Феликс