zepano, Jak tam marzniono i z koni spadano, I jak carowi w koncu winszowano - Czuje te wielkosc, bogactwo przedmiotu! Gdybym mogl opiac, wslawilbym me imie, Lecz muza moja jak bomba w pol lotu Spada i gasnie w prozaicznym rymie, I srod glownego manewrow obrotu, Jak Homer w walce bogow - ja - ach, drzymie. Juz przerobiono wojskiem wszystkie ruchy, O ktorych tylko car czytal lub slyszal; Srod zgrai widzow juz sie gwar uciszal, Juz i sukmany, delije, kozuchy, Co sie czernily gesto wkolo placu, Rozpelzaly sie kazda w swoje strone, I wszystko bylo zmarzle i znudzone - Juz zastawiano sniadanie w palacu. Ambasadory zagranicznych rzadow, Ktorzy pomimo i mrozu, i nudy, Dla laski carskiej nie chybia przegladow I co dzien krzycza: "o dziwy! o cudy!" Juz powtorzyli raz tysiaczny drugi Z nowym zapalem dawne komplementy: Ze car jest taktyk w planach niepojety, Ze wielkich wodzow ma na swe uslugi, Ze kto nie widzial, nigdy nie uwierzy, Jaki tu zapal i mestwo zolnierzy. Na koniec byla rozmowa skonczona Zwyczajnym smiechem z glupstw Napoleona; I na zegarek juz kazdy spozieral, Bojac sie dalszych galopow i klusow; Bo mroz dociskal dwudziestu gradusow, Dusila nuda i glod juz doskwieral. Lecz car stal jeszcze i dawal rozkazy; Swe pulki siwe, kare i bulane Puszcza, wstrzymuje po dwadziescie razy; Znowu piechote przedluza jak sciane, Znowu ja sciska w czworobok zawarty I znowu na ksztalt wachlarza roztacza. Jak stary szuler, choc juz nie ma gracza, Miesza i zbiera, i znow miesza karty; Choc towarzystwo samego zostawi, On sie sam z soba kartami zabawi. Az sam sie znudzil, konia nagle zwrocil I w jeneralow ukryl sie natloku; Wojsko tak stalo, jak je car porzucil, I dlugo z miejsca nie ruszylo kroku. Az traby, bebny daly znak nareszcie: Jazda, piechota, dlugich kolumn dwiescie Plyna i tona w glebi ulic miejskich - Jakze zmienione, niepodobne wcale Do owych bystrych potokow alpejskich, Co ryczac metne wala sie po skale, Az w jezior jasnym spotkaja sie lonie I tam odpoczna, i oczyszcza wody, A potem z lekka nowymi wychody Blyskaja, toczac szmaragdowe tonie. - Tu pulki weszly czerstwe, czyste, biale; Wyszly zziajane i oblane potem, Roztopionymi sniegi poczerniale, Brudne spod lodu wydeptanym blotem. Wszyscy odeszli: widze i aktory. Na placu pustym, samotnym zostalo Dwadziescie trupow: ten ubrany bialo, Zolnierz od jazdy; tamtego ubiory Nie zgadniesz jakie, tak do sniegu wbity I stratowany konskimi kopyty. Ci zmarzli, stojac przed frontem jak slupy, Wskazujac pulkom droge i cel biegu; Ten sie zmyliwszy w piechoty szeregu Dostal w leb kolba i padl miedzy trupy. Biora ich z ziemi policejskie slugi I niosa chowac; martwych, rannych spolem - Jeden mial zebra zlamane, a drugi Byl wpol harmatnym przejechany kolem; Wnetrznosci ze krwia wypadly mu z brzucha, Trzykroc okropnie spod harmaty krzyknal, Lecz major wola: "Milcz, bo car nas slucha"; Zolnierz tak sluchac majora przywyknal, Ze zeby zacial; nakryto co zywo Rannego plaszczem, bo gdy car przypadkiem Z rana jest takiej naglej smierci swiadkiem I widzi na czczo skrwawione miesiwo - Dworzanie czuja w nim zmiane humoru, Zly, opryskliwy powraca do dworu, Tam go czekaja z sniadaniem nakrylem, A jesc nie moze miesa z apetytem. Ostatni ranny wszystkich bardzo zdziwil: Grozono, bito, prozna grozba, kara, Jeneralowi nawet sie sprzeciwil, I jeczal glosno - klal samego cara. Ludzie niezwyklym przerazeni krzykiem Zbiegli sie nad tym parad meczennikiem. Mowia, ze jechal z dowodcy rozkazem, Wtem kon mu stanal jak gdyby zaklety, A z tylu wlecial caly szwadron razem; Zlamano konia, i zolnierz zepchniety Lezal pod jazda plynaca korytem; Ale od ludzi litosciwsze konie: Skakal przez niego szwadron po szwadronie, Jeden kon tylko trafil wen kopytem I zlamal ramie; kosc na wpol rozpadla Przedarla mundur i ostrzem sterczala Z zielonej sukni, strasznie, trupio biala, I twarz zolnierza rownie jak kosc zbladla; Lecz sil nie stracil: wznosil druga reke To ku niebiosom, to widzow gromady Zdawal sie wzywac i mimo swa meke Dawal im glosno, dlugo jakies rady. Jakie? nikt nie wie, nie mowia przed nikim. Bojac sie szpiegow sluchacze uciekli I tyle tylko pytajacym rzekli, Ze ranny mowil zlym ruskim jezykiem; Kiedy niekiedy slychac bylo w gwarze: "Car, cara, caru" - cos mowil o carze. Chodzily wiesci, ze zolnierz zdeptany Byl mlodym chlopcem, rekrutem, Litwinem, Wielkiego rodu, ksiecia, grata synem; Ze ze szkol gwaltem w rekruty oddany, I ze dowodzca, nie lubiac Polaka, Dal mu umyslnie dzikiego rumaka, Mowiac: "Niech skreci szyje Lach sobaka". Kto byl, nie wiedza, i po tym zdarzeniu Nikt nie poslyszal o jego imieniu; Ach! kiedys tego imienia, o carze, Beda szukali po twoim sumnieniu. Diabel je posrod tysiacow ukaze, Ktores ty w minach podziemnych osadzil, Wrzucil pod konie, myslac, zes je zgladzil. Nazajutrz z dala za placem slyszano Psa gluche wycie - czerni sie cos w sniegu; Przybiegli ludzie, trupa wygrzebano; On po paradzie zostal na noclegu. Trup na pol chlopski, na poly wojskowy, Z glowa strzyzona, ale z broda dluga, Mial czapke z futrem i plaszcz mundurowy, I byl zapewne oficerskim sluga. Siedzial na wielkim futrze swego pana, Tu zostawiony, tu rozkazu czekal, I zmarzl, i sniegu juz mial za kolana. Tu go pies wierny znalazl i oszczekal. - Zmarznal, a w futro nie okryl sie cieple; Jedna zrenica sniegiem zasypana, Lecz drugie oko otwarte, choc skrzeple, Na plac obrocil: czekal stamtad pana! Pan kazal siedziec i sluga usiadzie, Kazal nie ruszac z miejsca, on nie ruszy, I nie powstanie - az na strasznym sadzie; I dotad wierny panu, choc bez duszy, Bo dotad reka trzyma panska szube Pilnujac, zeby jej nie ukradziono; Druga chcial reke ogrzac, ukryc w lono, Lecz juz nie weszly pod plaszcz palce grube. I pan go dotad nie szukal, nie pytal! Czy malo dbaly, czy nadto ostrozny - Zgaduja, ze to oficer podrozny; Ze do stolicy niedawno zawital, Nie z powinnosci chodzil na parady, Lecz by pokazac swieze epolety - Moze z przegladow poszedl na obiady, Moze na niego mrugnely kobiety, Moze gdzie wstapil do kolegi gracza I nad kartami - zapomnial brodacza; Moze sie wyrzekl i futra, i slugi, By nie rozglosic, ze mial szube z soba; Ze nie mogl zimna wytrzymac jak drugi, Gdy je car carska wytrzymal osoba; Boby mowiono: jezdzi nieformalnie Na przeglad z szuba! - mysli liberalnie. O biedny chlopie! heroizm, smierc taka, Jest psu zasluga, czlowiekowi grzechem. Jak cie nagrodza? pan powie z usmiechem, Zes byl do zgonu wierny - jak sobaka. O biedny chlopie! za coz mi lza plynie I serce bije, myslac o twym czynie: Ach, zal mi ciebie, biedny Slowianinie! - Biedny narodzie! zal mi twojej doli, Jeden znasz tylko heroizm - niewoli. DZIEN PRZED POWODZIA PETERSBURSKA 1824 OLESZKIEWICZ Gdy sie najtezszym mrozem niebo zarzy, Nagle zsinialo, plamami czernieje, Podobne zmarzlej nieboszczyka twarzy, Ktora sie w izbie przed piecem rozgrzeje, Ale nabrawszy ciepla, a nie zycia, Zamiast oddechu zionie para gnicia. Wiatr zawial cieply. - Owe slupy dymow, Ow gmach powietrzny jak miasto olbrzymow, Niknac pod niebem jak czarow widziadlo, Runelo w gruzy i na ziemie spadlo: I dym rzekami po ulicach plynal, Zmieszany z para ciepla i wilgotna; Snieg zaczal topniec - i nim wieczor minal, Oblewal bruki rzeka Stygu blotna. Sanki uciekly, kocze i landary Zerwano z plozow; grzmia po bruku kola; Lecz posrod mroku i dymu, i pary Oko pojazdow rozroznic nie zdola; Widac je tylko po latarek blyskach, Jako plomyki bledne na bagniskach. Szli owi mlodzi podrozni nad brzegiem Ogromnej Newy; lubia isc o zmroku, Bo czynownikow unikna widoku I w pustym miejscu nie zejda sie z szpiegiem. Szli obcym z soba gadajac jezykiem; Czasem piesn jakas obca z cicha nuca, Czasami stana i oczy obroca, Czy kto nie slucha? - nie zeszli sie z nikim. Nucac bladzili nad Newy korytem, Ktore sie ciagnie jak alpejska sciana, Az sie wstrzymali, gdzie miedzy granitem Ku rzece droga spada wyrabana. Stamtad, na dole, ujrzeli z daleka Nad brzegiem wody z latarka czlowieka: Nie szpieg, bo tylko sledzil czegos w wodzie, Ani przewoznik, ktoz plywa po lodzie? Nie jest rybakiem, bo nic nie mial w reku Oprocz latarki i papierow peku. Podeszli blizej, on nie zwrocil oka, Wyciagal powroz, ktory w wode zwisal, Wyciagnal, wezly zliczyl i zapisal; Zdawal sie mierzyc, jak woda gleboka. Odblask latarki odbity od lodu Oblewa jego ksiegi tajemnicze I pochylone nad swieca oblicze Zolte jak oblok nad sloncem zachodu: Oblicze piekne, szlachetne, surowe. Okiem tak pilnie w swojej ksiedze czytal, Ze slyszac obcych kroki i rozmowe Tuz ponad soba, kto sa, nie zapytal, I tylko z reki lekkiego skinienia Widac, ze prosi, wymaga milczenia. Cos tak dziwnego bylo w reki ruchu, Ze choc podrozni tuz nad nim staneli, Patrzac i szepcac, i smiejac sie w duchu, Umilkli wszyscy, przerwac mu nie smieli. Jeden w twarz spojrzal i poznal, i krzyknal: "To on!" - i ktoz on? - Polak, jest malarzem, Lecz go wlasciwiej nazywac guslarzem, Bo dawno od farb i pedzla odwyknal, Biblija tylko i kabale bada, I mowia nawet, ze z duchami gada. Malarz tymczasem wstal, pisma swe zlozyl I rzekl, jak gdyby rozmawiajac z soba: "Kto jutra dozyl, wielkich cudow dozyl; Bedzie to druga, nie ostatnia proba; Pan wstrzasnie szczeble asurskiego tronu, Pan wstrzasnie grunty miasta Babilonu; Lecz trzecia widziec. Panie! nie daj czasu!" Rzekl i podroznych zostawil u wody, A sam z latarka z wolna szedl przez schody I zniknal wkrotce za parkan terasu. Nikt nie zrozumial, co ta mowa znaczy; Jedni zdumieni, drudzy rozsmieszeni, Wszyscy krzykneli: "Nasz guslarz dziwaczy", I chwile jeszcze stojac posrod cieni, Widzac noc pozna, chlodna i burzliwa, Kazdy do domu powracal co zywo. Jeden nie wrocil, lecz na schody skoczyl I biegl terasem; nie widzial czlowieka, Tylko latarke jego z dala zoczyl, Jak bledna gwiazda swiecila z daleka. Chociaz w malarza nie zajrzal oblicze, Choc nie doslyszal, co o nim mowili, Ale dzwiek glosu, slowa tajemnicze Tak nim wstrzasnely! - przypomnial po chwili, Ze glos ten slyszal, i biegl co mial mocy Nieznana droga srod sloty, srod nocy. Latarka predko niesiona mignela, Coraz mniej szata, zakryta mgly mrokiem Zdala sie gasnac; wtem nagle stanela W posrodku pustek na placu szerokiem. Podrozny kroki podwoil, dobiega; Na placu lezal wielki stos kamieni, Na jednym glazie malarza spostrzega: Stal nieruchomy posrod nocnych cieni. Glowa odkryta, odslonione barki, A prawa reka wzniesiona do gory, I widac bylo z kierunku latarki, Ze patrzyl w dworca cesarskiego mury. I w murach jedno okno w samym rogu Blyszczalo swiatlem; to swiatlo on badal, Szeptal ku niebu, jak modlac sie Bogu, Potem glos podniosl i sam z soba gadal. "Ty nie spisz, carze! noc juz wkolo glucha, Spia juz dworzanie - a ty nie spisz, carze; Jeszcze Bog laskaw poslal na cie ducha, On cie w przeczuciach ostrzega o karze. Lecz car chce zasnac, gwaltem oczy zmruza, Zasnie gleboko - dawniej ilez razy Byl ostrzegany od aniola stroza Mocniej, dobitniej, sennymi obrazy. On tak zly nie byl, dawniej byl czlowiekiem; Powoli wreszcie zszedl az na tyrana, Anioly Panskie uszly, a on z wiekiem Coraz to glebiej wpadal w moc szatana. Ostatnia rade, to przeczucie ciche, Wybije z glowy jak marzenie liche; Nazajutrz w dume wzbija go pochlebce Wyzej i wyzej, az go szatan zdepce... Ci w niskich domkach nikczemni poddani Naprzod za niego beda ukarani; Bo piorun, w martwe gdy bije zywioly, Zaczyna z wierzchu, od gory i wiezy, Lecz miedzy ludzmi naprzod bije w doly I najmniej winnych najpierwej uderzy... Usneli w pjanstwie, w swarach lub w rozkoszy, Zbudza sie jutro - biedne czaszki trupie! Spijcie spokojnie jak zwierzeta glupie, Nim was gniew Panski jak mysliwiec sploszy, Tepiacy wszystko, co w kniei spotyka, Az dojdzie w koncu do legowisk dzika. Slysze! - tam! - wichry - juz wytknely glowy Z polarnych lodow, jak morskie straszydla; Juz sobie z chmury porobili skrzydla, Wsiedli na fale, zdjeli jej okowy; Slysze! - juz morska otchlan rozchelznana Wierzga i gryzie lodowe wedzidla, Juz mokra szyje pod obloki wzdyma; Juz! - jeszcze jeden, jeden lancuch trzyma - Wkrotce rozkuja - slysze mlotow kucie..." Rzekl i postrzeglszy, ze ktos slucha z boku, Zadmuchnal swiece i przepadl w pomroku. Blysnal i zniknal jak nieszczesc przeczucie, Ktore uderzy w serce, niespodziane, I przejdzie straszne - lecz nie zrozumiane. Koniec Ustepu DO PRZYJACIOL MOSKALI Wy, czy mnie wspominacie! ja, ilekroc marze O mych przyjaciol smierciach, wygnaniach, wiezieniach, I o was mysle: wasze cudzoziemskie twarze Maja obywatelstwa prawo w mych marzeniach. Gdziez wy teraz? Szlachetna szyja Rylejewa, Ktoram jak bratnia sciskal carskimi wyroki Wisi do hanbiacego przywiazana drzewa; Klatwa ludom, co swoje morduja proroki. Ta reka, ktora do mnie Bestuzew wyciagnal, Wieszcz i zolnierz, ta reka od piora i broni Oderwana, i car ja do taczki zaprzagnal; Dzis w minach ryje, skuta obok polskiej dloni. Innych moze dotknela srozsza niebios kara; Moze kto z was urzedem, orderem zhanbiony, Dusze wolna na wieki przedal w laske cara I dzis na progach jego wybija poklony. Moze platnym jezykiem tryumf jego slawi I cieszy sie ze swoich przyjaciol meczenstwa, Moze w ojczyznie mojej moja krwia sie krwawi I przed carem, jak z zaslug, chlubi sie z przeklestwa. Jesli do was, z daleka, od wolnych narodow, Az na polnoc zaleca te piesni zalosne I odezwa sie z gory nad kraina lodow, Niech wam zwiastuja wolnosc, jak zurawie wiosne. Poznacie mie po glosie; pokim byl w okuciach, Pelzajac milczkiem jak waz, ludzilem despote, Lecz wam odkrylem tajnie zamkniete w uczuciach I dla was mialem zawsze golebia prostote. Teraz na swiat wylewam ten kielich trucizny, Zraca jest i palaca mojej gorycz mowy, Gorycz wyssana ze krwi i z lez mej ojczyzny, Niech zrze i pali, nie was, lecz wasze okowy. Kto z was podniesie skarge, dla mnie jego skarga Bedzie jak psa szczekanie, ktory tak sie wdrozy Do cierpliwie i dlugo noszonej obrozy, Ze w koncu gotow kasac reke, co ja targa. Koniec А.С. Пушкин МЕДНЫЙ ВСАДНИК ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОВЕСТЬ ПРЕДИСЛОВИЕ Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. И. Берхом. ВСТУПЛЕНИЕ На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широко Река неслася; бедный челн По ней стремился одиноко. По мшистым, топким берегам Чернели избы здесь и там, Приют убогого чухонца; И лес, неведомый лучам В тумане спрятанного солнца, Кругом шумел. И думал он: Отсель грозить мы будем шведу. Здесь будет город заложен Назло надменному соседу. Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно,[1] Ногою твердой стать при море. Сюда по новым им волнам Все флаги в гости будут к нам И запируем на просторе. Прошло сто лет, и юный град, Полнощных стран краса и диво, Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво; Где прежде финский рыболов, Печальный пасынок природы, Один у низких берегов Бросал в неведомые воды Свой ветхий невод, ныне там По оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли Толпой со всех концов земли К богатым пристаням стремятся; В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами; Темно-зелеными садами Ее покрылись острова, И перед младшею столицей Померкла старая Москва, Как перед новою царицей Порфироносная вдова. Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла, И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса.[2] Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз, И блеск и шум и говор балов, А в час пирушки холостой Шипенье пенистых бокалов И пунша пламень голубой. Люблю воинственную живость Потешных Марсовых полей, Пехотных ратей и коней Однообразную красивость, В их стройно зыблемом строю Лоскутья сих знамен победных, Сиянье шапок этих медных, Насквозь простреленных в бою. Люблю, военная столица, Твоей твердыни дым и гром, Когда полнощная царица Дарует сына в царской дом, Или победу над врагом Россия снова торжествует, Или, взломав свой синий лед, Нева к морям его несет, И чуя вешни дни, ликует. Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия; Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра! Была ужасная пора, Об ней свежо воспоминанье... Об ней, друзья мои, для вас Начну свое повествованье. Печален будет мой рассказ.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  Над омраченным Петроградом Дышал ноябрь осенним хладом. Плеская шумною волной В края своей ограды стройной, Нева металась, как больной В своей постеле беспокойной. Уж было поздно и темно; Сердито бился дождь в окно, И ветер дул, печально воя. В то время из гостей домой Пришел Евгений молодой... Мы будем нашего героя Звать этим именем. Оно Звучит приятно; с ним давно Мое перо к тому же дружно. Прозванья нам его не нужно, Хотя в минувши времена Оно, быть может, и блистало, И под пером Карамзина В родных преданьях прозвучало; Но ныне светом и молвой Оно забыто. Наш герой Живет в Коломне; где-то служит, Дичится знатных и не тужит Ни о почиющей родне, Ни о забытой старине. Итак, домой пришед, Евгений Стряхнул шинель, разделся, лег. Но долго он заснуть не мог В волненьи разных размышлений. О чем же думал он? о том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь; Что мог бы Бог ему прибавить Ума и денег. Что ведь есть Такие праздные счастливцы, Ума недальнего ленивцы, Которым жизнь куда легка! Что служит он всего два года; Он также думал, что погода Не унималась; что река Все прибывала; что едва ли С Невы мостов уже не сняли И что с Парашей будет он Дни на два, на три разлучен. Евгений тут вздохнул сердечно И размечтался как поэт: Жениться? Ну... зачем же нет? Оно и тяжело, конечно, Но что ж, он молод и здоров, Трудиться день и ночь готов; Он кое-как себе устроит Приют смиренный и простой И в нем Парашу успокоит. "Пройдет, быть может, год другой - Местечко получу - Параше Препоручу хозяйство наше И воспитание ребят... И станем жить - и так до гроба Рука с рукой дойдем мы оба, И внуки нас похоронят..." Так он мечтал. И грустно было Ему в ту ночь, и он желал, Чтоб ветер выл не так уныло И чтобы дождь в окно стучал Не так сердито... Сонны очи Он наконец закрыл. И вот Редеет мгла ненастной ночи И бледный день уж настает...[3] Ужасный день! Нева всю ночь Рвалася к морю против бури, Не одолев их буйной дури... И спорить стало ей невмочь... Поутру над ее брегами Теснился кучами народ, Любуясь брызгами, горами И пеной разъяренных вод. Но силой ветров от залива Перегражденная Нева Обратно шла, гневна, бурлива, И затопляла острова. Погода пуще свирепела, Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь, И вдруг, как зверь остервенясь, На город кинулась. Пред нею Все побежало. Все вокруг Вдруг опустело - воды вдруг Втекли в подземные подвалы, К решеткам хлынули каналы, И всплыл Петрополь, как тритон, По пояс в воду погружен. Осада! приступ! злые волны, Как воры, лезут в окна. Челны С разбега стекла бьют кормой. Лотки под мокрой пеленой, Обломки хижин, бревны, кровли, Товар запасливой торговли, Пожитки бледной нищеты, Грозой снесенные мосты, Гроба с размытого кладбища Плывут по улицам! Народ Зрит Божий гнев и казни ждет. Увы! все гибнет: кров и пища! Где будет взять? В тот грозный год Покойный царь еще Россией Со славой правил. На балкон Печален, смутен, вышел он И молвил: "С Божией стихией Царям не совладеть". Он сел И в думе скорбными очами На злое бедствие глядел. Стояли стогны озерами И в них широкими реками Вливались улицы. Дворец Казался островом печальным. Царь молвил - из конца в конец, По ближним улицам и дальным В опасный путь средь бурных вод Его пустились генералы[4] Спасать и страхом обуялый И дома тонущий народ. Тогда, на площади Петровой, Где дом в углу вознесся новый, Где над возвышенным крыльцом С подъятой лапой, как живые, Стоят два льва сторожевые, На звере мраморном верхом, Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений. Он страшился, бедный, Не за себя. Он не слыхал, Как подымался жадный вал, Ему подошвы подмывая, Как дождь ему в лицо хлестал, Как ветер, буйно завывая, С него и шляпу вдруг сорвал. Его отчаянные взоры На край один наведены Недвижно были. Словно горы, Из возмущенной глубины Вставали волны там и злились, Там буря выла, там носились Обломки... Боже, Боже! там - Увы! близехонько к волнам, Почти у самого залива - Забор некрашеный, да ива И ветхий домик: там оне, Вдова и дочь, его Параша, Его мечта... Или во сне Он это видит? иль вся наша И жизнь ничто, как сон пустой, Насмешка неба над землей? И он, как будто околдован, Как будто к мрамору прикован, Сойти не может! Вкруг него Вода и больше ничего! И обращен к нему спиною В неколебимой вышине, Над возмущенною Невою Стоит с простертою рукою Кумир на бронзовом коне.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Но вот, насытясь разрушеньем И наглым буйством утомясь, Нева обратно повлеклась, Своим любуясь возмущеньем И покидая с небреженьем Свою добычу. Так злодей, С свирепой шайкою своей В село ворвавшись, ломит, режет, Крушит и грабит; вопли, скрежет, Насилье, брань, тревога, вой!.. И грабежом отягощенны, Боясь погони, утомленны, Спешат разбойники домой, Добычу на пути роняя. Вода сбыла, и мостовая Открылась, и Евгений мой Спешит, душою замирая, В надежде, страхе и тоске К едва смирившейся реке. Но торжеством победы полны, Еще кипели злобно волны, Как бы под ними тлел огонь, Еще их пена покрывала, И тяжело Нева дышала, Как с битвы прибежавший конь. Евгений смотрит: видит лодку; Он к ней бежит как на находку; Он перевозчика зовет - И перевозчик беззаботный Его за гривенник охотно Чрез волны страшные везет. И долго с бурными волнами Боролся опытный гребец, И скрыться в глубь меж их рядами Всечасно с дерзкими пловцами Готов был челн - и наконец Достиг он берега. Несчастный Знакомой улицей бежит В места знакомые. Глядит, Узнать не может. Вид ужасный! Все перед ним завалено; Что сброшено, что снесено; Скривились домики, другие Совсем обрушились, иные Волнами сдвинуты; кругом, Как будто в поле боевом, Тела валяются. Евгений Стремглав, не помня ничего, Изнемогая от мучений, Бежит туда, где ждет его Судьба с неведомым известьем, Как с запечатанным письмом. И вот бежит уж он предместьем, И вот залив, и близок дом... Что ж это?... Он остановился. Пошел назад и воротился. Глядит... идет... еще глядит. Вот место, где их дом стоит; Вот ива. Были здесь вороты, Снесло их, видно. Где же дом? И полон сумрачной заботы Все ходит, ходит он кругом, Толкует громко сам с собою - И вдруг, ударя в лоб рукою, Захохотал. Ночная мгла На город трепетный сошла; Но долго жители не спали И меж собою толковали О дне минувшем. Утра луч Из-за усталых, бледных туч Блеснул над тихою столицей, И не нашел уже следов Беды вчерашней; багряницей Уже прикрыто было зло. В порядок прежний все вошло. Уже по улицам свободным С своим бесчувствием холодным Ходил народ. Чиновный люд, Покинув свой ночной приют, На службу шел. Торгаш отважный Не унывая, открывал Невой ограбленный подвал, Сбираясь свой убыток важный На ближнем выместить. С дворов Свозили лодки. Граф Хвостов, Поэт, любимый небесами, Уж пел бессмертными стихами Несчастье Невских берегов. Но бедный, бедный мой Евгений... Увы! его смятенный ум Против ужасных потрясений Не устоял. Мятежный шум Невы и ветров раздавался В его ушах. Ужасных дум Безмолвно полон, он скитался. Его терзал какой-то сон. Прошла неделя, месяц - он К себе домой не возвращался. Его пустынный уголок Отдал внаймы, как вышел срок, Хозяин бедному поэту. Евгений за своим добром Не приходил. Он скоро свету Стал чужд. Весь день бродил пешком, А спал на пристани; питался В окошко поданным куском. Одежда ветхая на нем Рвалась и тлела. Злые дети Бросали камни вслед ему. Нередко кучерские плети Его стегали, потому Что он не разбирал дороги Уж никогда; казалось - он Не примечал. Он оглушен Был шумом внутренней тревоги. И так он свой несчастный век Влачил, ни зверь ни человек, Ни то ни се, ни житель света Ни призрак мертвый... Раз он спал У Невской пристани. Дни лета Клонились к осени. Дышал Ненастный ветер. Мрачный вал Плескал на пристань, ропща пени И бьясь об гладкие ступени, Как челобитчик у дверей Ему не внемлющих судей. Бедняк проснулся. Мрачно было: Дождь капал, ветер выл уныло, И с ним вдали, во тьме ночной Перекликался часовой... Вскочил Евгений; вспомнил живо Он прошлый ужас; торопливо Он встал; пошел бродить, и вдруг Остановился, и вокруг Тихонько стал водить очами С боязнью дикой на лице. Он очутился под столбами Большого дома. На крыльце С подъятой лапой, как живые Стояли львы сторожевые, И прямо в темной вышине Над огражденною скалою Кумир с простертою рукою Сидел на бронзовом коне. Евгений вздрогнул. Прояснились В нем страшно мысли. Он узнал И место, где потоп играл, Где волны хищные толпились, Бунтуя злобно вкруг него, И львов, и площадь, и Того, Кто неподвижно возвышался Во мраке медною главой, Того, чьей волей роковой Под морем город основался... Ужасен он в окрестной мгле! Какая дума на челе! Какая сила в нем сокрыта! А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы?[5] Кругом подножия кумира Безумец бедный обошел И взоры дикие навел На лик державца полумира. Стеснилась грудь его. Чело К решетке хладной прилегло, Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь. Он мрачен стал Пред горделивым истуканом И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, "Добро, строитель чудотворный! - Шепнул он, злобно задрожав, - Ужо тебе!..." И вдруг стремглав Бежать пустился. Показалось Ему, что грозного царя, Мгновенно гневом возгоря, Лицо тихонько обращалось... И он по площади пустой Бежит и слышит за собой - Как будто грома грохотанье - Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой. И озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко-скачущем коне; И во всю ночь безумец бедный. Куда стопы ни обращал, За ним повсюду Всадник Медный С тяжелым топотом скакал. И с той поры, когда случалось Идти той площадью ему, В его лице изображалось Смятенье. К сердцу своему Он прижимал поспешно руку, Как бы его смиряя муку, Картуз изношенный сымал, Смущенных глаз не подымал И шел сторонкой. Остров малый На взморье виден. Иногда Причалит с неводом туда Рыбак на ловле запоздалый И бедный ужин свой варит, Или чиновник посетит, Гуляя в лодке в воскресенье, Пустынный остров. Не взросло Там ни былинки. Наводненье Туда, играя, занесло Домишко ветхий. Над водою Остался он как черный куст. Его прошедшею весною Свезли на барке. Был он пуст И весь разрушен. У порога Нашли безумца моего, И тут же хладный труп его Похоронили ради Бога. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Альгаротти где-то сказал: "Petersbourg est la fenetre par laquelle la Russie regarde en Europe". [2] Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***. [3] Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший Петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений - Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было - Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта. [4] Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф. [5] Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана - как замечает сам Мицкевич. СОДЕРЖАНИЕ Слово о погибели Русской земли М. В. Ломоносов 1. Первые трофеи Иоанна III, чрез преславную над шведами победу августа 23 дня 1741 года в Финландии поставленные 2. Ода на день восшествия на престол Елисаветы Петровны, 1748 года 3. Ода Петру Феодоровичу, самодержцу всероссийскому, владетельному герцогу голстинскому, высокому наследнику норвежскому и прочая, и прочая, и прочая 4. Ода Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол июня 28 дня 1762 года Н. М. Карамзин 5. Военная песнь 6. Освобождение Европы и слава Александра I П. А. Вяземский 7. "Куда летишь? К каким пристанешь берегам..." А. С. Пушкин 8. Наполеон 9. "Недвижный страж дремал на царственном пороге..." 10. Клеветникам России 11. Бородинская годовщина Ф. И. Тютчев 12. "Как дочь родную на закланье..." М. Ю. Лермонтов 13. "Опять, народные витии..." 14. Умирающий гладиатор 15. Последнее новоселье Ф. И. Тютчев 16. К Ганке 17. Знамя и слово 18. От русского, по прочтении отрывков из лекций г-на Мицкевича[ ]19. Море и утес 20. "Не знаешь, что лестней для мудрости людской..." 21. Русская география 22. Рассвет 23-25. Наполеон 26. Пророчество 27. "Тогда лишь в полном торжестве..." 28. "Уж третий год беснуются языки..." 29. "Нет, карлик мой! трус беспримерный!.." 30. Спиритистическое предсказание Ф. М. Достоевский 31. На европейские события в 1854 году Н. А. Некрасов 32. 14 июня 1854 года Ф. И. Тютчев 33. "Теперь тебе не до стихов..." 34. "Эти бедные селенья..." Ф. М. Достоевский 35. На коронацию и заключение мира Н. А. Некрасов 36. Тишина Ф. И. Тютчев 37-38. На возвратном пути 39. "Ужасный сон отяготел над нами..." 40. Encyclica 41. "Молчит сомнительно Восток..." 42. "Ты долго ль будешь за туманом..." 43. Славянам ("Привет вам задушевный, братья...") 44. Славянам ("Они кричат, они грозятся...") 45. "Напрасный труд - нет, их не вразумишь..." 46. "Великий день Кирилловой кончины..." 47. Чехам от московских славян 48. Современное 49. Гус на костре 50. "Над русской Вильной стародавной..." 51. Два единства 52. Черное море 53. Ватиканская годовщина 54. "День православного Востока..." 55. "Британский леопард..." Н. А. Некрасов 56. Приговор В. С. Соловьев 57. Ex oriente lux 58. В окрестностях Або 59. Панмонголизм 60. Дракон О. М. Мандельштам 61. Polacy! А. А. Блок 62. "Петроградское небо мутилось дождем..." О. М. Мандельштам 63. "В белом раю лежит богатырь..." 64. "Какая вещая Кассандра..." 65. "О свободе небывалой..." 66. "Когда октябрьский нам готовил временщик..." А. А. Ахматова 67. "Когда в тоске самоубийства..." О. Э. Мандельштам 68. "На страшной высоте блуждающий огонь..." А. А. Блок 69. Скифы А. А. Ахматова 70. "Чем хуже этот век предшествующих? Разве..." ДОПОЛНЕНИЯ Adam Mickiewicz Dziadow czesci III Ustep А. С. Пушкин Медный Всадник КООРДИНАТЫ АВТОРА Телефон в С.-Петербурге: (812) 567-76-15 Сайт в Интернете: http://www.cl.spb.ru/tb/ Автор с удовольствием ознакомится с мнениями читателей о данной работе. Пишите ему по электронной почте: tb@spb.cityline.ru Наиболее интересные и содержательные отзывы будут опубликованы автором на его сайте в Интернете.