- Да. Конечно. Распорядитесь сами от моего имени. Я скажу. Караев щелкнул шпорами и, щеголяя выправкой, вышел. Дитерихс перекрестил офицера вдогонку и шепнул: - С богом! Через полуоткрытую дверь он услыхал голос Караева, что-то говорившего порученцу. Порученец вопросительно заглянул в кабинет. Дитерихс торопливо махнул рукой: - Делайте, как ротмистр скажет! "Ну что ж, - думал генерал, - пусть эта сотня будет на особом счету. Этот ротмистр может быть добрым патриотом... Чем хуже швейцарских стрелков или шведских телохранителей! В каждом войске должны быть части привилегированные. Сначала он, потом и другие. Я смогу опереться на них... Никто, как бог"! - и он перекрестился. 4 День ото дня генерал Дитерихс укреплялся в своем мнении о высоком призвании, предназначенном ему свыше. Решительно все убеждало его в этой мысли. Люди толпились в приемной генерала, добиваясь аудиенции по самым разным поводам. Множество документов получало силу, едва появлялась на них угловатая готическая подпись генерала. Где-то там, за стенами особняка, росчерк его пера превращался в материальную силу, выраженную в готовности тысяч белых офицеров к действиям, в грозном поблескивании штыков винтовок в руках солдат. Где-то там, за стенами особняка, власть его росчерка облекалась в железные решетки, за которыми сидели те, кто не хотел кричать "ура" и "рады стараться, ваше превосходительство"; где-то там, - а где именно, генерал не хотел задумываться, - власть его приобретала силу пули, укладывавшей в могилу того, кто не хотел идти вместе с генералом, приобретала силу нагайки, опускавшейся на чьи-то плечи и лица, силу шомпола, который в руках клевретов полусумасшедшего диктатора превращался из предмета солдатского обихода в орудие пытки... Он не читал документов, поступавших к нему на утверждение от военного трибунала, даже если это были смертные приговоры. Он размашисто писал слева наверху "утверждаю" и делал судорожную роспись. Чем больше было этих "утверждаю", тем больше утверждался генерал в своем божественном праве на власть, власть сладкую, полную, безраздельную, которой упивался он. Судьба вознесла его так высоко, как только мог быть вознесен генерал: он вершит дела в огромном крае, а неуемная фантазия рисует ему уже всю Россию припавшей к его ногам, росчерк его пера повергает людей в отчаяние или венчает чьи-то горделивые мечтания, принося богатство. А что может быть выше богатства! Разве только власть? Но власть остается за Дитерихсом, если уж он дорвался до нее. Власть!.. Волнение восторга, сопровождаемого невыносимым сердцебиением, охватывает генерала. Никто еще не знает, на что способен Дитерихс! Но близятся сроки свершения великого дела... В задумчивости чертит генерал на бумаге стрелу, направляя ее на запад; красное острие вонзается в сердце России... "На Москву!" - говорит он, и опять трепет пронизывает его всего с головы до ног, как тогда, когда другой генерал слушал его, сочувственно кивая головой. Дитерихс вдруг вспоминает холодно-внимательный взгляд первого человека, которому он открылся, и возбуждение тотчас же оставляет его... Ох, эти глаза! Они холодны, как глаза пресмыкающегося... Генерал отгоняет эту мысль. "Сто семьдесят тысяч штыков, неограниченные ассигнования, военный опыт, непререкаемый авторитет в правительстве императора", - вспоминает он характеристику Тачибана в какой-то газете. "Нельзя давать волю нервам!" - обрывает себя генерал... И опять он принимает посетителей, и каждый из них прибавляет ему ощущение всесилия, всемогущества... 5 Генерал повертел в руках визитную карточку, принесенную порученцем. Кусочек шелковистого бристольского картона сиял белизной. На нем было напечатано кириллицей и латинскими буквами: "Канагава. Мицуи-Концерн. Токио". Мицуи... один из некоронованных властителей Японии. - Просите! - сказал генерал. В кабинет вошел японец, весь будто накачанный жиром: двойной подбородок его выпирал из воротничка с отогнутыми уголками; тугие щеки лоснились; припухлые веки тяжело нависали на щелочки глаз; мощная спина распирала просторную визитку, угрожающе ворочаясь под нею. Портной сделал все для того, чтобы придать этому куску жира человеческое подобие. Но бугристым плечам было тесно в одежде, и толстые руки подушками лежали в рукавах; слоноподобные ляжки не давали ногам сомкнуться и японец ступал растопырясь; необъятному животу было тесно в визитке; толстые пальцы не умещались на отведенном им самой природой месте, и японец не мог их сомкнуть. Вид толстого японца мог бы возбудить смех, если бы не выражение лица этого человека, который мог действовать от имени великого Мицуи. Лицо его хранило выражение силы и жестокости. В чем это было запечатлено, трудно сказать, но когда на таком жирном лице так плотно сжаты губы, так холодно смотрят глаза, вряд ли кому-нибудь придет в голову просить о чем-нибудь такого человека: он живет не для того, чтобы давать, - он живет для того, чтобы брать. Он напоминает своим видом бога урожая, изображаемого на кредитных билетах достоинством в сто иен, только выражение плотоядного добродушия и глумливого благожелательства, веселой насмешки и плотской бурлящей жизнерадостности, свойственных изображению, было стерто с лица Канагавы, уступив место чертам властолюбия, черствого равнодушия и холодной жестокости... - Здравствуйте, господин генерал! - сказал Канагава хриплым, отрывистым голосом. Обращение не понравилось Дитерихсу: "Господин генерал" отзывается первыми днями революции, от него так и несет вольнодумством фрондирующих интеллигентов. Дитерихс не протянул руки японцу и остался стоять, когда Канагава тяжело опустился в кожаное кресло, глубоко осевшее под грузом его туши. Канагава не обратил внимания на позу генерала, как бы ожидавшего ухода посетителя. Точно находясь в собственном кабинете, Канагава сказал: - Садитесь, пожалуйста... Я счел своим долгом, господин генерал, засвидетельствовать вам свое почтение, едва прибыл во Владивосток. На моей родине внимательно следят за событиями здесь, господин генерал... Деловые круги Токио с большим одобрением встретили образование вашего правительства. Правительство сильной руки - это то, что крайне необходимо Приморью. Генерал вдруг почувствовал неудобство своей позиции и осторожно присел. Канагава, сопя от натуги, достал портсигар и протянул Дитерихсу. Генерал отрицательно качнул сигарой. Канагава закурил и несколько минут дымил сигарой. Дитерихс суховато сказал: - Я рад, что на вашей родине есть люди, правильно оценивающие положение в Приморье... Не дав генералу закончить мысль, Канагава разжал губы. - Концерн Мицуи, господин генерал, имеет деловую заинтересованность в устойчивости политического режима в Приморье. Нормальные экономические отношения возможны только при этом условии. Концерн Мицуи включает, помимо ряда отраслей тяжелой промышленности, предприятия деревообрабатывающей и рыбодобывающей промышленности. Я возглавляю рыбопромышленные тресты. Я полагаю, что, несмотря на смену правительства, интересы японских лесопромышленников и рыбопромышленников в Приморье должны охраняться уже существующими соглашениями, и хотел бы услышать подтверждение этого от вас, господин генерал! - не торопясь, закончил Канагава. Дитерихс обрадовался возможности спровадить посетителя. Сигарный запах претил ему, а Канагава и не думал спросить разрешения курить. Кроме того, Канагава развалился в кресле, точно хозяин, опершись своим бычьим затылком о край невысокой спинки и совершенно вытянув ноги в ужасающе ярких штиблетах. Генерал сказал торопливо: - Я думаю, что существующие соглашения с иностранными фирмами остаются в силе. Прошу вас подробно выяснить это в соответствующем управлении. Сейчас я спрошу, кто персонально занимается этими вопросами. Канагава не шелохнулся. Он только скосил на генерала свои холодные глаза. - Мой друг, генерал Тачибана, сказал мне, что вы, ваше превосходительство, лично должны быть в курсе всего. Мой друг, генерал Тачибана, очень сочувственно отнесся к моей мысли о некотором расширении деятельности нашей компании на приморском побережье и, в частности, к тому, чтобы мы начали вырубки леса и вылов рыбы еще в двадцати участках - я позже покажу их вам на карте. Генерал Тачибана сказал, что вы, вероятно, отнесетесь благосклонно к этому нашему проекту. Дружественный контакт между военными и деловыми кругами, господин генерал, всегда дает очень плодотворный эффект. Генерал Тачибана сказал мне, что между ним и вами уже достигнуто полное взаимопонимание... Дитерихса обдало жаром от того, что сказал Канагава: сказанное мало походило на просьбу. Он перевел дыхание, неожиданно стеснившееся то ли от сигарного дыма, то ли от промелькнувшей мысли, которую он тотчас же выбросил из головы. Он спросил: - Его превосходительство покровительствует деловым людям? - Генерал Тачибана делает честь нам, состоя членом правления нескольких промышленных компаний. Интересы японской нации диктуют необходимость контакта военных и деловых людей... Дитерихс помолчал некоторое время и тихо спросил: - О каких участках побережья, господин Канагава, идет речь? Толстяк раскрыл свой портфель и вынул карту. - Мы хотели бы соединить все наши участки вдоль побережья, от амурского лимана, генерал, до бухты Самарга... Разумеется, вылов рыбы на этой линии должен составлять нашу привилегию. Рубить лес на этой линии тоже не должен никто, кроме нас. Местная администрация должна оказывать нам полное содействие. Все прочие порубщики и рыболовные объединения считаются браконьерами... Как ни мало смыслил в экономических вопросах генерал, но тут ему стало ясно, что речь идет о монополии Мицуи на лес и рыбу на огромной территории, протяжением в пятьсот километров по морскому берегу. "Эк-к, хватают как!" - подумал он, и невольная зависть к тем, кто умел так хватать, ущемила его сердце. Он помрачнел. Канагава извлек из портфеля какой-то пакет и положил его перед Дитерихсом. - Ценя благожелательное ваше отношение к операциям наших промышленников, господин генерал, компания Мицуи просит вас принять, как знак дружеского понимания, несколько акций нашего объединения. Пестрые бумаги замельтешили перед глазами генерала. Заметив его замешательство, Канагава добавил: - Здесь ценных бумаг на триста тысяч иен... Надеюсь, вас не затруднит подписать один маленький документ... простая формальность, господин генерал!.. 6 Иностранцы шли и шли на прием к Дитерихсу... Это не были бескорыстные посетители, - каждый из них, получая аудиенцию у генерала, уходил довольный, с жадным блеском в глазах. Новый правитель Приморья относился благожелательно к визитам иностранных дельцов. "Великое дело" требовало денег, чертовски много денег! И генералу не важно было, откуда они шли. Он старался делать вид, что не замечает, что вывозили дельцы из края. Лишь бы платили! Он не задумывался над тем, сколько из этих денег прилипало к рукам его приближенных в мундирах и без мундиров: богатства края были неисчерпаемы, хотя узнавал он о них лишь по тому, что к богатствам этим тянулись чужие руки, которые генерал не отталкивал. На дипломатическом языке это называлось "дружеским взаимопониманием"; газеты квалифицировали это как "оживление деловой активности"; циники, из тех, кто умел погреть руки при этом "оживлении", называли это "дешевой распродажей", а простые люди - "грабежом среди белого дня". Последнее название было самым точным... Генерал разглядывал мутными голубыми глазками очередного собеседника. Это был высокий, жилистый мужчина с длинными ногами, созданными, казалось, только для того, чтобы бегать. На широких его плечах свободно висел пиджак цвета хаки. Светлые волосы, коротко подстриженные и разделенные на прямой пробор, были зачесаны и приглажены; выцветшие клочковатые брови и щеточка маленьких усов пшеничного цвета на розовом худощавом лице с резкими чертами, крупным носом и тяжелым подбородком делали его старше своих лет, так как казались не белесыми, а седыми; у гостя были беспокойные цепкие руки, поросшие золотистой шерстью, громкий голос, ясные глаза, придававшие лицу такое невинное выражение, что сразу настораживали каждого, и военная выправка. - Хелло, генерал! - сказал он, когда входил в кабинет. Огромными шагами он пересек комнату, протянул Дитерихсу большую ладонь, как старому знакомому, и пожал руку так крепко, что генерал даже легонько охнул. Гость присел на минуту, потом вскочил и принялся расхаживать по комнате... Визитная карточка посетителя сообщала, что перед Дитерихсом Джозия Вашингтон Кланг. "Рекомендация от Мак-Гауна!" - еще раньше доложил о Кланге порученец. - Я восхищен, генерал, размахом вашего дела! - загремел Кланг. Деловая жизнь в Приморье кипит. Это весьма показательно, что приход вашего правительства к власти токийская биржа отметила повышением акций Мицуи на два пункта! Вы прекрасный организатор и деловой человек, генерал... Это не комплимент, генерал, комплименты не приняты в Америке; это только трезвое признание трезвого человека. Ваши солдаты производят прекрасное впечатление. Их много. Это признак будущих военных успехов, генерал, и будущих рынков! - Кланг поднял вверх указательный палец и рассмеялся раскатистым смехом, как бы говорившим, что хозяину этой глотки и этого смеха совсем не свойственны какие-либо иные побуждения, кроме тех, которые он так уверенно и громко высказывает. - И рынки, генерал! - продолжал Кланг. - Мы, трезвые люди, знаем, что войны ведутся ради дела и способствуют процветанию промышленности... Когда приезжаешь сюда, сразу попадаешь в атмосферу, которая не может не радовать своими возможностями. Настроение здесь превосходное. Все говорят о походе на Москву, генерал, пусть он еще не начат. Я наглядно представляю себе, какие силы у вас зажаты в кулак! Кланг совершенно оглушил генерала. В глазах мелькала длинная фигура американца. Поток слов, которые обрушил Кланг, не давал Дитерихсу возможности узнать, какова цель его посещения. В голове генерала, любившего тишину, загудело; однако он порозовел от похвал американца, которые высказывались так громко, что совсем не походили на лесть. - Присядьте, мистер Кланг! - сказал он со всей любезностью, на какую был способен. - Благодарю! - отозвался американец. Склонив голову, он посмотрел на генерала. - Я не отниму у вас много времени, генерал. У нас говорят, что время - это деньги. Поэтому я бы хотел перейти к цели моего посещения, если вы позволите? Дитерихс кивнул головой. Кланг в том же приподнятом тоне простодушного, полного жизни, хорошего парня сказал: - Я деловой человек, генерал, но мне не чужда романтика, не чужда поэзия жизни. Мы в Америке умеем совмещать это! Мы умеем сочетать сухой рационализм индустрии с вдохновенным полетом фантазии. Нас не останавливают расстояния и противодействие нашим планам. Мы умеем проникать всюду и видеть богатства, вызывать их к жизни там, где азиатская сонливость или расхлябанность Старого Света не дают им прийти в движение. Дитерихс потерял нить мысли мистера Кланга. Он с напряжением сморщил лоб, пытаясь разобраться в том, что говорил собеседник, и не мог. Кланг между тем продолжал: - Только романтика, генерал, влечет американских дельцов в самые отдаленные уголки нашей планеты. Меня всегда интересовали полярные области, генерал. "Северное акционерное общество", которое я представляю здесь, специфически заинтересовано ими. Меня привлекает север, потому что там, в этой ледяной пустыне, с особенной силой видно всемогущество делового человека. Он приходит туда, простирает руки - и пустыня начинает приносить доллары! Доллары из воздуха, из тьмы, из полярной ночи!.. Как с трудом понял Дитерихс, Кланг намерен был заняться эксплуатацией пушных богатств Чукотки, а также организовать зверобойный промысел вдоль ее побережья. Ему нужно было официальное разрешение на это, чтобы иметь возможность "выставить" оттуда всех, кто такого разрешения не имел. У генерала было очень туманное представление о Чукотке. Для него еще со школьных лет синонимом отдаленности являлась Камчатка, а теперь оказывалось, что есть еще более далекие места. Где это? Кто там живет, что делает? - За Полярным кругом, генерал, нет ничего, что говорило бы о двадцатом веке. Чукотка - это Белое Безмолвие, царство тьмы, пещерный век. Льды, белые медведи и... дикари, имеющие в своем словаре восемь десятков слов! - выпалил мистер Кланг одним духом. - Но тюлени, киты... соболи? - с натугой вспомнил генерал. Мистер Кланг опять поднял палец. - Правильно! Но их надо взять, чтобы их жир, шкуры, ус, меха превратились в доллары. Это опасно и трудно, но стоит того, чтобы потрудиться, а? Дитерихс посмотрел на карту, висящую на стене. Чукотка взбиралась на этой карте на самый верх, под обрез, и холодные волны Северного Ледовитого океана лизали ее берега. Генерал не был уверен в том, что его власть распространяется так далеко. Он с достоинством сказал, что при настоящем напряженном положении, требующем сосредоточения всех сил в Приморье, он, кажется, не в состоянии обеспечить охрану интересов "Северного общества" на Чукотке. Кланг понимающе закивал головой: - Да, конечно, я понимаю все. Но мы, собственно, и не рассчитываем на помощь генерала в этом предприятии. Американцы умеют защищать свои интересы везде. Потом... хороший зверобойный бот или шхуна всегда вооружены; это совершенно необходимо в тех местах, где каждый белый должен иметь в кармане револьвер... Кроме того... - Кланг повернулся к окну, из которого был как на ладони виден порт. - Кроме того, генерал, звезды и полосы никогда не откажутся прийти на защиту американского проспектора! Дитерихс вопросительно взглянул на посетителя. - Звезды и полосы? Американец рассмеялся. - Звезды и полосы, генерал. Так мы называем наш флаг! Проследив направление взгляда гостя, Дитерихс понял, что Кланг глядит на причалы: там пришвартованы "Сакраменто" и "Нью-Орлеан", цветистые флаги которых видны были и отсюда. Он поморщился; заявление Кланга о том, что американские суда могут всегда пересечь Берингов пролив, не очень обрадовало его, как и намек на то, что Кланг готов к применению оружия там, в ледяной пустыне... Кланг живо заметил: - В исключительных случаях, конечно, генерал! Только в исключительных случаях! - Я не уверен, что там есть наша администрация, - осторожно выразился генерал. "А вдруг там большевики?" - пришла ему в голову мысль. - Может быть, в настоящее время Чукотка находится в нашей юрисдикции лишь номинально, мистер Кланг. Я не уверен, что... Кланг понял генерала с полуслова. Он сжал челюсти. - О! У меня есть опыт обращения с "товарищами", господин генерал, - проговорил он жестко. - Откуда же, мистер Кланг? - Я имел честь быть в американской экспедиционной группе в Архангельске... Мы высылали большевиков на остров Мудьюг. Больше трех месяцев никто из них не выдерживал. Проклятое место, генерал, хуже божьего ада! - А вы бывали там? - заинтересовался Дитерихс. Кланг коротко ответил: - Был. Проклятое место! - Простите, что же вы там делали? - Был комендантом лагеря, в котором содержались большевики. Проклятое место!.. Я получил там два производства и уволился в чине капитана. Словоохотливость изменила Клангу. Он замолчал. После большой паузы он сказал: - Имею опыт, генерал... Имею опыт. Кланг присел на подоконник и закурил сигарету. Когда он молчал, он не казался рубахой-парнем, каким делали его слова и смех, раскатистый и громкий. Дитерихс подумал почему-то, что Кланг, вероятно, умеет и молчать, долго и мрачно, молчать так, что от одного этого молчания становится не по себе. Блик света упал на лицо Кланга, и тогда стал заметен его перебитый нос, тугие желваки на челюстях, острый взгляд исподлобья... Да, этого не остановит Белое Безмолвие и противодействие. Вероятно, и сейчас парабеллум или браунинг оттягивает его задний карман... - Хорошо, господин Кланг... Можете рассчитывать на мое содействие! - сказал Дитерихс. Глава тринадцатая ЗЕМСКАЯ РАТЬ 1 Вербовка в Земскую рать началась. Трехцветные флаги взвились над всеми правительственными учреждениями. Транспаранты, украшенные трехцветными нашивками и зелеными угольниками, возглашали: "Ты еще не записался в Земскую рать? Запишись!" Яркие плакаты и листовки покрыли все улицы. Дитерихс сам придумал все приличествующие лозунги, утвердил знак Рати - зеленый угольник, утвердил форму офицеров Земской рати - зеленые нашивки на кителе и зеленый позумент на брюках, вспомнив, что подобное шитье было на парадной форме гусар. Ближайшее окружение генерала было вынуждено надеть новую форму. Запись в Земскую рать открыл сам генерал. Под номером один Дитерихс расписался лично. Вслед за ним нехотя записались и все военспецы, которые окружали Дитерихса. Вербовочные пункты открылись на всех улицах. Огромные трехцветные стяги осеняли столы, за которыми под открытым небом восседали офицеры вербовочных комиссий. Организованы были также и летучие агитационно-вербовочные отряды из жен офицеров - из трех-пяти дам в костюмах сестер милосердия, с офицером во главе; их трехцветные перевязи через плечо виднелись издалека, что помогало горожанам вовремя перейти на другую сторону улицы, чтобы избежать не очень приятной беседы на тему о патриотизме. Подобные же группы были брошены на кружечный сбор в пользу Земской рати. Они наводнили город. Эти женщины настигали горожан всюду: в иллюзионах, театрах, магазинах, кафе, ресторанах, ночных кабаре и квартирах, призывая жертвовать на "великое дело". Гремели оркестры в садах Завойко и Невельского, где расположились главные вербовочные пункты. Гулянья в пользу Земской рати следовали одно за другим. По вечерам разноцветные ракеты озаряли город призрачным светом, фантастические фейерверки с вензелями "ЗР" сжигались на водах залива. Горожане охотно ходили на гулянья, глазели на фейерверки... 2 Таня жила в вагоне одна. Днем приходил Алеша, обедал, отдыхал, к вечеру же опять уходил спать к кому-нибудь из железнодорожников. В задумчивости сидела Таня на лесенке, ведшей в вагон. Мысли ее были прикованы к письму Виталия, полученному утром через связного. Виталий писал, что в отряде ему приходится многому учиться - владеть саблей, привыкать к таежной жизни, время узнавать по звездам, ориентироваться в лесной чаще; чувствует он себя совсем мальчишкой, который ничего в жизни не видал. Таня улыбнулась при воспоминании об этом месте письма: Виталий искренне признавался, что в тайге он беспомощен. Таня подумала: кто же ему стирает, кто чинит его изодравшееся белье и одежду? Она сокрушенно качнула головой, и сердце ее сжалось. Она стосковалась по Бонивуру. Теплая, щемящая нежность к черноглазому юноше жила в ней. "Надо будет послать с обратным пару рубашек из Алешкиного белья, а то там, поди, не достанешь", - подумала Таня. В конце письма Виталий приписал несколько строчек ей: "Танюша! Очень скучаю по тебе! Как ты живешь? Все воюешь, поди, с Алешей? Ну, воюй! Мы тоже скоро перестанем небо коптить!.. Будь здорова, сестренка!" Таня не умела долго раздумывать. Ее симпатия к Виталию была действенной. Переворошив белье Алеши, она отыскала рубахи, выстирала их, погладила и уселась на лесенке пришивать пуговицы. Работа приближалась к концу, когда внимание Тани привлекло какое-то движение в глубине тупика. Там шагала группа женщин в сестринских наколках, со щитками, на которых было нацеплено что-то пестрое; женщины шли в сопровождении офицеров. Красные первореченцы продолжали бастовать. Хотя во Владивостоке и было известно, что агитация за Земскую рать на Первой Речке не может иметь успеха, все же дамы-патронессы поехали и сюда. Они поравнялись с Таней. Остановились. Одна из них обратилась к девушке: - Гражданка! Жертвуйте на Земскую рать, на великое дело! Таня машинально вынула рублевку. Одна из дам стала откалывать жетон. Таня прищурилась. Потом торопливо сказала: - Одну минуту! Я сейчас. - Она помчалась в вагон, вернулась спустя несколько минут и, высыпая в протянутую руку дамы горсть мелочи японской чеканки, сказала. - Пожалуйста! Только русские-то деньги на это давать негоже. А японские сены - впору! Дама вспыхнула. Прапорщик, сопровождавший патронесс, вырвал жетон из рук девушки. - Люди кровь будут проливать за это, а вы издеваетесь! Как вам не стыдно! - срывающимся голосом сказал он. Одна из дам взяла офицера за локоть. - Жорж, идемте отсюда! - Она что-то шепотом добавила, оглядываясь на Таню. В Семеновском огрызке дам-патронесс направили к полковнику-артельщику. Тот с вниманием выслушал возмущенный рассказ дам о столкновении на Рабочей улице и сожалительно пожал плечами: - Да, знаете... На Первой Речке, боюсь, это предприятие не удастся. Здесь понятия иные. - Надо же быть патриотом, черт возьми! - горячо сказал прапорщик. Полковник посмотрел на него. - К сожалению, на Первой Речке понятие патриотизма заключает в себе несколько иные элементы, чем в нашем представлении. - Вы должны помочь нам, полковник! - обратилась к нему одна из дам. - Рад служить. - Как же нам быть? Неужели возвращаться в город с жетонами? Мы надеемся на вас. Полковник задумчиво посмотрел на даму. - M-м... Сколько у вас жетонов? - На щите две сотни и в сумке три сотни. - Сколько же они стоят? - Это зависит от воли жертвователя... Всякое даяние благо! - вставила одна из дам. Полковник, что-то прикинув, сказал: - Те, что на щите, я, пожалуй, для моей артели возьму... А больше мне не удастся распространить. По полтиннику за жетон, я думаю, каждый заплатит. - Офицеры-то? По полтиннику? - изумился прапорщик. Полковник, не глядя на него, ответил: - Да-с, офицеры... Они уже полтора года грузчиками работают, молодой человек! В том, что он назвал прапорщика не по чину, а молодым человеком, было что-то очень оскорбительное, от чего прапорщик вспыхнул. Он уставился на артельщика. - Я не понимаю вас, господин полковник! Тот тяжело обернулся к нему: - Могу объяснить, господин юный офицер. Этот проект генерала Дитерихса крайне непопулярен среди безработных офицеров... Здравого смысла в нем не много. С точки зрения военной этот поход - полный абсурд. Даже если Земской рати удастся добиться какого-то временного тактического успеха, все это игрушки! Прошу прощения, милостивые государыни, я не имею в виду ваши благородные чувства! Мои офицеры принесли в жертву родине все - честь, здоровье, семью. Теперь у многих нет и полтинника, чтобы субсидировать начинания свитского генерала, который о войне имеет весьма приблизительное представление. - Вот как! - проронил униженный прапорщик. Полковник, не обратив внимания на его возглас, поклонился даме, державшей щит. - С вашего разрешения, мадам! Вот деньги! 3 Через две недели с начала записи волонтеров в Земскую рать Дитерихс запросил сведения о ходе вербовки и результатах кружечного сбора. Генерал не мог поверить своим глазам, когда не без трепета ему сообщили об этих результатах: они были так ничтожны, что Дитерихс мог прийти в бешенство! Однако, увлеченный разработкой "великих планов", правитель отнесся к неуспеху поднятой им кампании, как к досадному эпизоду. Эта неудача не образумила его и ничему не научила. Два дня он был мрачен, а затем обрушился на организаторов вербовки, виня их в недостатке усердия. Он не мог допустить мысли, что идея Земской рати никого не увлекла. В горячечных мечтах ему рисовалось совсем иное... - Священного огня у вас нет, оттого и дело идет медленно! - сказал он укоризненно коменданту города. Тот, отворачивая взор от генерала, промямлил что-то невразумительное. Дитерихс отпустил его, наказав: - Немедленно предпримите меры к оживлению этого дела. И побольше веры! Веры, господа! В ком нет веры, тот не человек, и мне не жалко будет расстрелять его!.. Хотя я и не сторонник крайних мер. Взбодренные этим напутствием, комендант города и штабисты Земской рати, посовещавшись, решили предпринять кое-что, кроме оркестров в парках и фейерверков в заливе. ...Алеша Пужняк возвращался от Михайлова, которому он доложил о ходе забастовки на Первой Речке. Командование белых и железнодорожная администрация обратились к забастовщикам с призывом возобновить работу, обещая оплату времени забастовки и двойное жалование. Стачечный комитет наотрез отказался от предложения. Теперь белые, произведя набор среди военнослужащих - солдат и офицеров, направили в мастерские бронецеха своих людей. Они приступили к работе. Вход в тупик был закрыт для всех посторонних. Сильная охрана препятствовала рабочим проникнуть в цех. Кое-какое путевое хозяйство белые также взяли в свои руки. Военные стрелочники, дежурные по станции, машинисты затеплили на узле жизнь. "Обсудим! - сказал Михайлов. - Что-нибудь придумаем и на это!" На вокзале Алеша сидел в зале третьего класса. Поезд стоял уже на пути. Однако посадки не было. Двери на перрон не открывались. С досадой посмотрев на часы, Алеша увидел, что сидит уже лишние полчаса. Пожалев, что не успел уехать с предыдущим поездом, Алеша принялся разглядывать расписание поездов. Под рубрикой "дальние" было написано "Владивосток - Иман". Юноша невольно усмехнулся: не велик же мир у белых! Он закурил папиросу, выпуская изо рта кольца дыма. В теплом помещении они долго держались в воздухе и, медленно расплываясь, подымались к потолку. У дверей раздался шум. Все приподнялись со своих мест, думая, что началась посадка. В зале раздался голос: - Спокойно, граждане! Приготовьте документы! Двое солдат и двое милиционеров стали у дверей. "Вот еще, не было печали - черти накачали!" - поморщившись, подумал Алеша. Открылись двери на перрон. Началась проверка. Ожидавшие поезда недовольно ворчали, доставая документы. Они медленно проходили мимо часовых. Двое офицеров брали документы, небрежно просматривали их и возвращали владельцам. Однако некоторых они просили отойти в сторону. Те, кому документы возвращались, облегченно вздохнув, выходили на перрон, остальные стояли, недоумевающие, настороженные. Подошел черед Алеши. Офицер взял его паспорт. - Где работаешь? - В депо Первая Речка. - Отойди в сторону. Разберемся потом, - сказал офицер, возвращая паспорт. Проверка продолжалась. Алеша угрюмо закурил. "Что еще за фокусы?.." Группа задержанных все росла. Их накопилось, на взгляд Пужняка, человек до ста. Наконец, кроме них, в зале не осталось никого. Офицер скомандовал людям, с недовольством и тревогой глядевшим на него: - Построиться. По порядочку... Быстро! Толпа не поняла офицера. Тот повторил: - Построиться! Хотите, чтобы все быстрее разъяснилось, стройтесь! Вот так... Вслед за этим солдаты распахнули дверь. Колонна задержанных стала выходить. Но за дверью также стояли солдаты. - По лестнице наверх! - скомандовал офицер. Из толпы послышались голоса: - Господин офицер! Мне на Седанку надо... - Меня на службе ждут. - Куда нас? - Что за самоуправство? Офицер ответил всем разом: - У вас документы не в порядке. В комендатуре выяснится все. А ну, веселей, веселей! По мере того как колонна проходила мимо солдат, они окружали ее кольцом желто-зеленых гимнастерок. - Ну, чисто арестанты! - сказал пожилой рабочий, оказавшийся рядом с Алешей. Сосед его слева прошептал испуганным голосом: - Никогда под охраной не ходил, а тут... Что же это будет? Колонну повели по площади. Прохожие оглядывались на сумрачных людей, идущих под охраной. На углу Алеутской Алеша увидел Михайлова. Тот остановился, рассматривая колонну, и узнал среди шедших Пужняка. Он с удивлением поднял брови. Алеша пожал в ответ плечами. Он не знал, что думать. Однако инстинктивно почуял что-то неладное. Вынул паспорт и засунул его в сапог. Рабочий поглядел на него: - Пожалуй, верно, парень, - и свой паспорт засунул в штаны. Сосед слева побледнел, видя это, и дрожащими губами вымолвил: - Господи... что это будет? - Увидим! - ответил ему сосед Алеши справа. В управлении коменданта у всех задержанных отбирали документы. У многих их не оказалось. Таких отделили от остальных. Дежурный офицер, глядя на паспорта, стал составлять какие-то списки. - А что делать с этими? - спросил офицер с вокзала. Дежурный ответил: - Запишем со слов! Алеша назвал первую пришедшую ему в голову фамилию. Его сосед - рабочий сделал то же. Когда списки были составлены, дежурный сказал громко: - Вы мобилизуетесь в Земскую рать, граждане! Толпа ахнула. Тотчас же раздались протестующие крики, ругань. Мобилизованные заволновались. Дежурный объявил: - Спокойно! Все это лишнее. Сейчас вы отправитесь в казармы. Получите обмундирование. Старший команды - поручик Беляев. Сопровождающие - отделение егерей. Становись! Смирр-р-рн-а! Р-раз-гово-ры отставить! - закричал он, со вкусом перекатывая во рту какое-то очень звонкое и веселое "р". Солдаты опять окружили задержанных и повели к Мальцевскому базару. - Ловко! - сказал рабочий. - А? Оболванили, сволочи! - Я уйду! - сказал ему Алеша. - Если хотите, давайте на пару! - А то как же! - отозвался тот. - Чего захотели, гады! Алеша негромко сказал идущим впереди: - Кто хочет бежать - у магазина Иванова кидайся врассыпную, там сквозные двери и выход на Китайскую. Кто не бежит - ложись! Кто помешает - пеняй на себя. Сигнал - свист. Он, волнуясь, следил за тем, как одна за другой стали поворачиваться головы идущих; люди слушали его и передавали другим. В хвост колонны пошла та же фраза. Офицер заметил движение в колонне. Он крикнул, натужась: - Не р-разговаривать! От-ставить р-разговоры! - Я не побегу, убьют... У меня дети! - сказал сосед Алеши слева, глядя на него умоляющими глазами. - Тогда ложитесь, как только мы бросимся бежать, - сказал рабочий. Магазин Иванова был уже виден. Люди, до сих пор шедшие вразброд, беспорядочно топоча ногами, вдруг подтянулись, ступая в ногу. Поручик улыбнулся: - Но-о-гу! Реже! Рас-с! Два! Три... Ничего не подозревающие солдаты - было их двенадцать человек - привычно и лениво шагали по мостовой, держа винтовки на ремне. Паркер, корреспондент "Нью-Йорк геральд трибюн", ценивший в Маркове его независимость и язвительность, иногда сводил его с разными людьми, которые, по мнению Паркера, могли показаться интересными Маркову. Это были самые разные люди - вплоть до какого-то гангстера из Сан-Франциско, приезжавшего во Владивосток с целью выяснить, нельзя ли тут организовать крупный "рэкет", и не поладившего с бандитской организацией "Три туза", монополизировавшей во Владивостоке вымогательство. На этот раз Паркер, идя по улице, заметил на другой стороне человека с ногами спринтера и боксерской шеей, в светлом костюме, с необыкновенно простодушным выражением лица. - Хелло! Марков! - сказал Паркер. - Взгляните туда и скажите: что это за человек, по-вашему? - По-моему, это американец! - заметил Марков. - А еще что вы можете сказать? Марков подумал. - Мне кажется, сказал он, - что это какой-нибудь фермер, который приехал сюда с целью сбыть то, что залежалось в Америке. Думаю, однако, что он только поистратится! Паркер усмехнулся: - Ставлю вам, Марков, двойку за наблюдательность! Вы ничего не понимаете в людях! Вас обманет любой мошенник и тем более деловой человек, который всегда носит маску на лице. Этот парень многого стоит. На днях он провел такую комбинацию, которая не снилась никому до него. Ручаюсь, что за три месяца он сделает миллион! Правда, сейчас он работает на хозяина, но свой миллион он сделает через три месяца! Марков повернулся к Паркеру. - На Мак-Гауна? - спросил он с удивлением и интересом, вспомнив, что американцы называли консула хозяином, боссом. - Почему на Мак-Гауна? - Паркер уклонился от ответа. - У каждого человека есть хозяин до тех пор, пока он сам не становится хозяином и у него не появляются свои люди, которые добывают для него каштаны из огня! - Он производит впечатление простака, - сказал Марков. - Вот я вас познакомлю. - Паркер усмехнулся. - Попробуйте из него вытянуть хоть одно слово! Он окликнул замеченного человека, и тот стал переходить улицу, приветственно помахав Паркеру рукой. Лицо его показалось странно знакомым Маркову. Он сказал Паркеру, что где-то встречался с этим человеком, но совершенно не помнит, где именно. Паркер ответил по своей привычке сентенцией: - Вы не запомнили его потому, что у него не было миллиона, даже не было имени! А теперь люди будут помнить его, встречать его улыбку, искать с ним встречи! Тем временем тот, о ком шла речь, подошел к журналистам. - Мистер Кланг - основатель "Акционерной северной компании". Мистер Марков - журналист! - представил их друг другу Паркер. Была у Паркера при этом какая-то странная усмешка на губах, которая заставила Маркова насторожиться. Он почувствовал в Кланге поживу для своей газеты... Паркер распрощался и ушел. Марков заговорил с Клангом, и они пошли вместе по улице. Мистер Джозия Вашингтон Кланг охотно и много говорил о своих впечатлениях о России, куда он прибыл, как он сказал, три дня назад. Однако Марков не мог отделаться от впечатления, что он встречал Кланга несколько раз на улицах Владивостока и не три дня назад, а много раньше. Кланг упомянул о Чукотке, но никакими клещами из него нельзя было вытянуть, чем он думает там заняться. - Надо вдохнуть деловую жизнь, мистер Марков, в это Белое Безмолвие! - высокопарно ответил он на вопрос о целях и задачах "Акционерной северной компании". У Маркова возникла мысль написать очерк о "пирате XX века", как он уже окрестил Кланга, почуяв в нем хищника. Но в разговоре Кланг все уходил от этой темы, как ни допытывался Марков. Через некоторое время газетчик почувствовал, что Паркер прав, говоря о маске Кланга; Марков стал настойчивее. Видя, что ему не отделаться от назойливого газетчика, американец завел Маркова в подвальный кабачок. По тому, как он принялся подливать водку Маркову, последний понял, что Кланг решил напоить его и оставить, когда он захмелеет... Но через сорок минут Кланг почувствовал, что его развозит, что слова уже не так охотно набегают ему на язык, что язык перестает ему повиноваться, а Марков пьет и не пьянеет. Кланг с удивлением глядел на газетчика, которого не берет хмель. Он ловил себя на пьяном желании рассказать, какая неожиданная удача подкатилась к его ногам и как удивительно изменилась в несколько дней его судьба, не обещавшая раньше ему ничего хорошего, кроме нудной, надоедливой и далеко не безопасной работы на босса. Его так и подмывало рассказать, как ловко вел он себя, как сумел он ухватиться за один шанс из тысячи, чтобы выбиться из неизвестности; слова восхищения боссом, который умеет делать политику и умеет делать при этом деньги, просились с его языка... Подавив в себе это желание, Кланг поспешно вышел на спасительный воздух и вновь обрел способность произносить много ничего не говорящих слов. Щуря глаза, он стал вглядываться в перспективу улицы, на середине которой темнела какая-то толпа.