ъясню почему. Дело в том, что я знаю Профессора больше тридцати лет.
И в разговоре могли быть детали, на которые вы не обратили внимания. А я
могу обратить именно потому, что знаю его очень хорошо. Как он выглядел?
-- Высокий, седой, в очках с золотой оправой. Коротко стриженые волосы,
седые небольшие усы.
Столяров усмехнулся:
-- Вы осторожный человек. Это похвальное качество. Ну почему не
устроить небольшую проверку, если есть такая возможность? Думаю, что я
поступил бы точно так же. Нет, Сергей. Он действительно высокий, мосластый,
с узким, совершенно лысым черепом, с орлиным носом, с жилистой шеей. Похож
на старого грифа. Он никогда не носил ни усов, ни очков. Не курит, говорит
чуть скрипуче. Умеет произносить слово "Россия", и это не звучит в его устах
фальшиво. Как ни странно. Таким он, во всяком случае, был пять лет назад,
когда мы последний раз виделись. Это было в Кельне. Не думаю, что за это
время он сильно изменился. А теперь я вас внимательно слушаю.
И я рассказал ему все, что знал. Ну, почти все. Во всяком случае, весь
разговор с Профессором и Егоровым пересказал дословно. Я не знал, кто этот
человек, но он вызывал доверие. Доверие доверием, но были и факты, которые и
впрямь позволяли мне думать, что у нас может быть общая цель. Кэпа-то
все-таки он убрал. И была еще одна причина моей откровенности. Уж больно я
запутался во всех этих фокусах вокруг моей поездки в Японию, неизвестно для
чего возникшем вдруг моем алиби наоборот и прочей чертовщине, которая
сопровождала мое сотрудничество с Егоровым. Нужен был какой-то другой
взгляд на ситуацию, взгляд извне. У этого смотрителя маяка мог быть такой
взгляд. И у него могла быть информация, которая, сложившись с моей, даст
общую картину.
-- Повторите, -- попросил Столяров, когда я закончил рассказ. -- И так
же подробно.
Я повторил. Он слушал очень внимательно, изредка перебивал, задавал
уточняющие вопросы. А потом снова сказал:
-- Повторите еще раз. Это не моя прихоть, Сергей. Я должен ощутить себя
там, в кабинете этого военного госпиталя. Иначе я могу чего-то важного не
понять.
Довод был резонный. Хотя все это больше походило на допрос, когда
заставляют по десять раз повторять одно и то же и вылавливают нестыковки, по
которым можно судить, что человек врет. Еще один повтор моего рассказа занял
минут двадцать. После него Столяров не задал ни одного вопроса. Он докурил
сигарету, взглянул на часы и сказал:
-- Долго же вы любовались морем. Расстанемся -- посидите на камне еще
минут пять. Чтобы при необходимости точно могли все описать. Давайте пройдем
пешком.
Мы молча прошли по молу, озаренному вспышками маяка. У конца мола
Столяров остановился.
-- Метров через двадцать заканчивается зона блокирования ваших чипов.
Поэтому дальше я не пойду. Вы верите в удачу?
-- Да, -- кивнул я. -- Но специально никогда на нее не рассчитываю.
-- Я тоже. Но согласимся, что наша нынешняя встреча была настоящей
удачей. Вы все поняли?
-- Кое-что. Но далеко не все.
-- А я, кажется, практически все. Первое. Задача операции -- привести к
победе кандидата от НДР. Но для этого будет убит не Антонюк, нет. Будет убит
Хомутов. Таким образом эти выборы будут сорваны, а при новом их проведении
победит НДР. И самое главное. Знаете, кто убьет Хомутова?
-- Кто? -- спросил я.
-- Вы.
V
Второй тур выборов губернатора города К. и области был назначен на
воскресенье 16 ноября, а в пятницу 7 ноября, в 80-летний юбилей Великой
Октябрьской социалистической революции, в сберкассах и на предприятиях
города К. и области началась выдача пенсий и ликвидация задолженности по
зарплате, которая на некоторых заводах не выплачивалась по полгода. И
хотя день никто официально не объявлял праздничным, ни о какой работе не
могло идти и речи. Возле сбербанков и касс предприятий выстраивались длинные
плотные очереди, от каких уже как-то отвыкли; всех халявщиков,
норовивших проскользнуть вперед, быстро и умело ставили на место. В очередях
было настроение не то чтобы праздника, но некоторого душевного подъема,
победы, одержанной непонятно как и непонятно над кем. Те, кто успел получить
пухлые кипы денег, не спешили домой, а оставались ждать товарищей, и с
заводов выходили вместе, большими группами, шли в центр города и тут
попадали на митинг, который по случаю 7 ноября проводили на площади Победы
коммунисты, поддержавшая их "Трудовая Россия" и всякая политическая шелупень
вроде
Русского национального единства и тереховского Союза офицеров.
Время для проведения митинга оказалось очень удачным, вся площадь была
заполнена людьми, подходили все новые и новые. На площади собралось не
меньше пятнадцати тысяч человек -- успех для сравнительно небольшого
областного города несомненный.
Антонюк очень умело построил свою недлинную, но эмоционально насыщенную
речь. Из его слов явствовало, что выплата задолженности по зарплате и
пенсиям -- это победа прогрессивных общественных сил города К. над
прогнившим ельцинским режимом, победа эта знаменует неспособность
правительства противостоять требованиям народных масс -- требованиям
социальной справедливости и уважения к личности трудящегося человека и
ветерана, отдавшего десятилетия своей жизни для создания ценностей, которые
были основой социалистического государства. Антонюку горячо аплодировали,
всем другим тоже хлопали, хотя лозунги, которые ораторы выкрикивали
через установленные на площади резонирующие микрофоны, толпу мало
затрагивали, может быть, из-за их невнятности. Но понятны были пафос и
страсть. Победа, победа. Даже Балтика в этот день притихла, ветер подсушил
город, над крышами светило блеклое осеннее солнце в легкой пелене облаков.
Участники митинга бурными аплодисментами выразили готовность поддержать
КПРФ на предстоящих выборах, в торжественном молчании выслушали Гимн
Советского Союза, исполненный воинским оркестром местного гарнизона, еще
поаплодировали и рассеялись по лавочкам и магазинам, чтобы превратить
отвоеванные у прогнившего ельцинского режима свои трудовые в выпивку и
закуску, без которых победа -- не победа и праздник -- не праздник.
Но здесь жителей города К. ожидала полнейшая неожиданность. Все до
единой торговые палатки, магазинчики и лавчонки были закрыты. На одних
белели бумажки "Учет", на других -- "Выходной день", а на большинстве вообще
ничего не белело, просто были наглухо задраенные щиты и решетки. Был открыт
лишь большой центральный универсам. Но то, что увидели внутри рванувшие туда
работяги и пенсионеры, повергло их в шок. Витрины, которые еще вчера
ломились от изобилия всяческих продуктов, и отечественных, и импортных, были
пусты, как в подзабытые уже 89-й и 90-й годы. На полках стояли лишь пакеты
перловки, да кое-где в морозильниках сиротливо торчали тощие хвосты хека. Та
же картина была и в винном отделе: пара ящиков местного лимонада "Буратино"
и хоть бы какая-нибудь завалящая бутылка или банка пива. Это там, где вчера
еще взгляд разбегался от бесчисленного количества водок, джинов, виски и
коньяков.
Над пустыми полками винного отдела был укреплен плакатик, то ли
сделанный недавно, то ли чудом сохранившийся от старых времен: "Трезвость --
норма жизни". А над пятидесятиметровой витриной продовольственного отдела
алел вполне профессионально исполненный транспарант с крупными белыми
буквами на алом кумаче:
"Мы придем к победе коммунистического труда!"
Автор цитаты не был указан. Но посетителей универсама это меньше всего
волновало. На шквал возмущенных вопросов продавщицы равнодушно отвечали: "Не
завезли", "Не знаю", "Чего вы у меня спрашиваете?" А когда народ начал
напирать, эти вчера еще любезные и предупредительные продавщицы, привычно и
даже не без удовольствия перешли на тон, от которого за последние годы
отвыкли, но который, как выяснилось, накрепко сидел у них в памяти. Это не
было матом, нет, но лежащий в основе этих текстов заряд пренебрежительности
и откровенного хамства не оставлял у вопрошающего покупателя никаких
сомнений в том, что о нем думают эти дамы по ту сторону прилавка.
Пока инициативные группы пытались прорваться в кабинет директора,
который уехал неизвестно куда и неизвестно когда вернется, пока они пытались
дозвониться в администрацию губернатора, откуда им отвечали, что знать
ничего не знают и никаких указаний торговле дать не могут, так как все
магазины давно уже акционированы и находятся в частных руках или в
коллективном владении работников, народ наиболее шустрый и опытный, не
забывший еще старых порядков, попытался просочиться в подсобку и получить
искомую бутылку там, где всегда ее получал, -- у грузчиков. Но ничего
из этого не вышло. Грузчики клялись, что все склады закрыты и опечатаны и
они даже себе не могут взять бутылку. Самым убедительным были не слова и
клятвы, а тот факт, что грузчики были до изумления трезвы. Это лучше всяких
слов говорило о том, что дело на глазах у всех разворачивается нешуточное.
Только хлебный и молочный отделы торговали, как и раньше. Но пить в
такой день молоко -- да что же это такое? Это даже не издевательство, а
просто глумление над рабочим человеком и ветераном труда!
Не выгорело и у тех, кто, махнув рукой на затраты, решил разжиться
бутылкой в кафе или ресторане. Почти все средней руки кафе были закрыты,
работали только валютные бары и ресторан гостиницы "Висла". Но швейцары и
разговаривать отказывались насчет бутылки. "Проходите, раздевайтесь,
заказывайте, вас обслужат" -- вот и все, что они могли сказать. Да это
какие же бабки нужно иметь, чтобы позволить себе выпить в таком кабаке!
Сунулись в "Берлогу", но и там ничего не вышло. На запертой двери висело
объявление на русском языке, но немецкими буквами: "Zakrito na
spezobsluyiwanie".
О том, что происходит в городе, Антонюку сообщили уже через полчаса
после окончания митинга, когда он с членами своего предвыборного штаба сидел
в просторном кабинете в офисе Фонда социального развития и оценивал
воздействие, которое этот митинг должен оказать на исход выборов. Антонюк
был доволен. Демократы проиграли там, где хотели и могли выиграть. Это
и есть отличие настоящего политика от дилетанта: умение превратить успех
противника в его поражение. Он сумел. И ничто уже не помешает ему одержать
во втором туре выборов убедительную победу. У демократов не осталось
больше ни одного козыря.
Все складывалось удачно. Все. Последние опросы показывали, что за
губернатора будут голосовать не больше двадцати процентов избирателей.
Председатель "Яблока" Мазур очень убедительно выступил по телевидению и
обосновал свою позицию: голосовать "против всех". Пусть не все последователи
"Яблока" проголосуют как советует руководство, но единицы проблемы не
решат. Победы была, считай, в кармане.
На первые сообщения о том, что в городе закрыты все частные палатки и
магазины, Антонюк не обратил внимания. Но дальнейшие сообщения заставили его
встревожиться. Особенно обилие прокоммунистических плакатов, развешанных на
улицах города без ведома и участия его избирательного штаба. На кинотеатре в
центре города видели даже плакат с давними дурацкими словами Хрущева:
"Партия торжественно обещает: нынешнее поколение советских людей будет
жить при коммунизме!"
Это была идеологическая бомба. Антонюк понял: вот почему деньги решили
выдавать именно 7 ноября. И еще понял: за всеми этими делами стоял не
губернатор и его избирательный штаб. При всей своей власти губернатор не
смог бы заставить всех частных владельцев закрыть свои лавчонки и
магазины. Мобилизовать милицию и перекрыть все подпольные каналы торговли
водкой -- это он мог. Но не более того.
Антонюк понял, что нужно действовать -- и быстро. Он связался со своим
старым знакомым, генеральным директором АО "Ликеро-водочный завод", и
предложил полуторную цену за пять фур водки, которую можно будет продавать
прямо с машин. Оплата наличными, из рук в руки. Отгрузка -- немедленно. Но
генеральный директор АО отреагировал на это чрезвычайно заманчивое
предложение весьма странным образом. Он сказал, что склады у него пусты, а
линии остановлены, и рабочие распущены по домам по случаю праздника и выдачи
зарплаты. Завтра -- пожалуйста, сколько захотите, а сегодня -- нет. Через
полчаса непрерывных звонков Антонюк нашел в области склад водочного
завода, в котором имелось достаточное количество водки. Владелец удивился
столь необычному предложению, но выразил полное согласие участвовать в
сделке.
Через час с небольшим к воротам склада подъехали грузовые фуры,
арендованные фондом Антонюка у владельца транспортной конторы. Но при въезде
их встретили серьезные молодые люди в черной коже и настоятельно
посоветовали разворачиваться и убираться домой. Экспедиторы, посланные с
фурами, были людьми опытными и сразу поняли, что спорить не стоит. А
водителям вся эта история вообще была до лампочки. Есть груз -- грузи. Нет
-- нет. На повторный звонок Антонюка владелец склада что-то забормотал о
том, что он ошибся, весь груз водки уже расписан другим клиентам, и он рад
бы, конечно, но...
Антонюк бросил трубку. Все происходящее не было случайностью. В игру
против него вступила какая-то крупная сила. Только один человек в городе мог
обладать такой властью -- Кэп. Но Кэп был мертв, и пока у него не
обнаружилось сильного преемника, который продолжил бы его дело и его
политику. Кэп был человеком осторожным, и никого не наделял достаточной
властью, справедливо опасаясь конкуренции. В его ближайшем окружении уже
начались разборки, и пара странных убийств, происшедших всего через два дня
после взрыва "линкольна" Кэпа, свидетельствовала о том, что осиротевшие
бандиты сейчас меньше всего думают о предстоящих выборах. А тем более
не замысливают и не осуществляют таких иезуитски-хитроумных комбинаций, как
эта с водкой.
Кто? Это был главный вопрос. Антонюк не сомневался в том, что вся эта
акция с магазинами имела своей очевидной и нескрываемой целью напомнить
горожанам о тех временах и порядках, которые вполне могут вернуться в случае
победы кандидата КПРФ. И не было никаких сомнений в том, что она окажет
заметное влияние на результат выборов. Пусть не решающее, но сильное. Люди
еще слишком хорошо помнили времена в конце 80-х, когда достать нормальную
крупу, не говоря уж о мясе и колбасе, было огромной проблемой. И
некто нашел способ напомнить об этом тем, кто начал о тех временах
забывать.
Но все же главное было понять -- кто?
Это было чрезвычайно важно для самого ближайшего будущего, поскольку
неизвестный противник влиятелен и хитроумен и от него можно ожидать новых
неведомых неприятностей.
Итак, какая сила могла заставить тысячи торговцев безропотно закрыть
свои лавчонки? Здесь не было вопроса. "Крыша". Криминал. И не простой, а из
высших авторитетов, из тех, кто мог отдать приказ, обязательный для всех. У
Антонюка не было прямых выходов на воротил криминального бизнеса, он
намеренно избегал таких контактов, понимая, что любая засветка поставит
крест на его политической карьере. Но без криминала не мог сейчас обходиться
в России ни один бизнес. А уж что касается раздела порта города К. -- тем
более. Антонюк никогда лично не встречался с Кэпом. Через посредников им
удавалось договариваться о сферах влияния, и каждый добросовестно
выполнял свои обязательства. Не потому что они полностью устраивали
договаривающиеся стороны, а потому что война -- это всегда плохо для бизнеса
и очень часто вредно для здоровья.
Криминал-то криминал, но сейчас одних догадок было мало. Нужно было
точно знать, откуда у этого дела ноги растут. На МВД и местное отделение ФСБ
Антонюк не мог рассчитывать. Они и пальцем не шевельнут для него. Они служат
нынешнему губернатору. Эта недальновидность обойдется их руководителям,
конечно, очень дорого, когда Антонюк займет губернаторское кресло. Он был не
из тех, кто прощает такие вещи. Но это -- в будущем. А ответ нужен сегодня,
сейчас.
И был, пожалуй, только один человек, который мог ему в этом помочь.
Антонюк отпустил членов своего предвыборного штаба, минут двадцать
раздумывал, то усаживаясь в черное кожаное кресло с высокой спинкой, то
расхаживая по толстому ковру. Потом вызвал референта и распорядился найти
начальника его охраны Пастухова и приказать срочно прибыть сюда.
Да, Пастухов и был тем человеком, в котором Антонюк сейчас больше всего
нуждался. Почему -- этого Антонюк не знал, но. чуял нутром. А он привык
доверять своей интуиции.
Через полчаса, когда Пастухов приехал в офис Фонда социального развития
и вошел в кабинет Антонюка, тот сидел в кресле и мрачно смотрел репортаж
Эдуарда Чемоданова о событиях минувшего дня. Оглянувшись мельком на
Пастухова, кивнул:
-- Присаживайтесь, посмотрим.
Репортаж был добросовестный и внешне вполне аполитичный. Был хорошо,
без преуменьшения масштабов, снят митинг на площади Победы, почти без купюр
воспроизведена речь самого Антонюка и другие выступления. Камера умело
зафиксировала неподдельный интерес участников митинга, их крики
одобрения и бурные аплодисменты. Во второй, гораздо более короткой части
репортажа было то, о чем Антонюк уже знал: закрытые магазины, бушующая толпа
у пустых
прилавков центрального универсама. А потом пошли только лозунги,
неизвестно кем развешанные по всему городу: от идиотского обещания Никиты
Хрущева до таблички на полке винного отдела "Трезвость -- норма жизни".
Закончил Чемоданов без единого комментария:
-- Таким был этот день в нашем городе. С праздником вас, дорогие
товарищи!
При этом смотрел он в камеру сквозь свои троцкистские очочки без всякой
иронии и даже немного грустно.
Антонюк выключил телевизор.
-- Что скажете? -- помолчав, спросил он.
-- Что вы хотите от меня услышать? -- уточнил Пастухов.
-- Ваше мнение.
-- Смешно.
-- Что?
-- Все. Я не очень хорошо помню те времена, когда в нашем сельпо в
избытке была только крупная соль, но кое-что все-таки помню. И этот репортаж
освежил мои воспоминания. Вы произнесли на митинге хорошую речь. Но она
оказалась вывернутой наизнанку. Этот раунд вы проиграли. И с крупным счетом.
-- Чего же тут смешного? -- с трудом сдерживая раздражение, спросил
Антонюк.
-- Да все. Особенно эти лозунги в конце репортажа. Согласитесь, Лев
Анатольевич, против вас был сделан очень остроумный ход. Я сначала удивился,
когда узнал, что деньги начали выдавать седьмого ноября. Мне казалось, что
со
стороны губернатора это было очень неумно. И только теперь понял, что к
чему.
-- Вы считаете, это идея губернатора?
-- Нет. Я разговаривал с моими ребятами из охраны Хомутова. В
резиденции губернатора об этом ничего не знали и были, как и все, удивлены
поворотом событий.
-- Зачем вы поставили на охрану губернатора своих людей?
Пастухов пожал плечами:
-- Я хотел дать ребятам немного заработать. Есть и второй момент.
Прежние охранники никуда не годились. Представьте на секунду, что кто-то
захочет сорвать выборы и не допустить вашей победы. Если губернатор будет
убит, все закрутится сначала. И еще неизвестно, как сложится ситуация на
новых выборах. Тем более что задолженность по пенсиям и зарплате погашена.
Так что можно сказать, что я действовал в ваших интересах.
-- Я хочу знать, кто за этим стоит.
-- На вашем месте я тоже очень заинтересовался бы этим вопросом.
-- Я хочу, чтобы это узнали вы.
-- Каким образом я могу это сделать? Я в этом городе человек чужой.
-- Вот что, Пастухов. Не морочьте мне голову. Я кое-что понимаю в людях
и не завел бы с вами этого разговора, если бы не был уверен в том, что
говорю. Вы можете это сделать. И я скажу как. Вы встретитесь с одним
человеком. Это владелец самого крупного в городе ликеро-водочного завода. Я
устрою вам эту встречу. Его кто-то заставил закрыть склады и прекратить
отгрузку водки. Я хочу знать кто.
-- Так спросите.
-- Он мне не сказал. И не скажет.
-- Почему вы уверены, что он скажет мне?
-- Не знаю почему, но уверен. Вы умеете получать ответы на вопросы,
которые вас интересуют. Вот и сделайте это. Меня не интересует как. Мне
важен результат.
-- Вы все перепутали, Лев Анатольевич. Моя обязанность -- обеспечить
вашу безопасность. Меня не волнует, станете вы губернатором или не станете.
Мне важно только одно: чтобы шестнадцатого ноября, в день второго тура
выборов, вы были
бы таким же здоровым и невредимым, как и сегодня. Вам нужен человек для
особых, конфиденциальных поручений? Так наймите себе такого человека.
-- Ваша работа будет отдельно оплачена. И очень щедро.
-- Мне достаточно много заплатили, чтобы я хватался за попутную
халтуру.
-- В таком случае вы уволены.
-- Раньше вы казались мне гораздо более рассудительным человеком, --
заметил Пастухов. -- Вы не можете меня уволить, потому что не вы меня
нанимали. Вы можете запретить мне появляться в офисе и на людях рядом с
вами, но свою работу я все равно сделаю. Я объясню, почему я не выполню
задания, которое вы хотите мне поручить. И почему его не выполнит никто.
Владелец крупнейшего в городе ликеро-водочного завода -- фигура очень
серьезная, не так ли?
-- Да, -- подтвердил Антонюк.
-- Значит, тот, кто оказал на него давление, тоже не мелкая пешка.
Верно? Можно, конечно, вывезти этого водочного короля куда-нибудь в глухое
место и сунуть ему в задницу раскаленный электрокипятильник. Расскажет. Но
вы не найдете для этого исполнителей, даже если вдруг решите пойти по этому
пути.
-- У меня и в мыслях такого не было, -- буркнул Антонюк.
-- Охотно верю. Потому что как только вы свяжетесь с таким низкопробным
криминалом, в вашем офисе завоняет тюремной парашей. И вряд ли вообще хоть
кто-то, кроме отморозков последнего разбора, подпишется на такое дело. Ибо
нормальный человек понимает, что приказ водочному королю отдала фигура
настолько значительная, что выступать против нее -- не просто глупо, а
смертельно опасно. Я не выполню вашего поручения еще по одной причине, --
продолжал Пастухов. -- Эта фигура, этот человек, кто бы он ни был, может
представлять для вас опасность чисто политическую. Потому что, как нетрудно
понять, он играет в этой предвыборной игре против вас. И играет, отдадим ему
должное, сильно и остроумно. Но вашей жизни от него никакой опасности не
исходит. В противном случае я принял бы все необходимые меры и без вашей
просьбы.
-- Вы говорите о нем так, будто знаете, кто он, -- проговорил Антонюк.
-- Я не знаю этого, нет, -- возразил Пастухов. -- Я только догадываюсь.
Почти уверен, что в своих догадках прав. Поэтому и говорю так уверенно.
-- Вы не хотите поделиться со мной своими догадками?
-- Нет, Лев Анатольевич.
-- Я вам очень хорошо заплачу.
-- Попридержите свой избирательный фонд. Он вам еще понадобится.
Особенно после сегодняшнего праздника.
-- Можете быть свободны, -- сухо бросил Антонюк.
Попрощавшись с ребятами из команды Егорова, двое из которых дежурили в
приемной Антонюка, а трое других блокировали подходы к лифту, Пастухов сел в
свой "пассат" и медленно поехал по улицам, которые вновь затянуло туманом с
Балтики.
Он сказал Антонюку правду. Он почти не сомневался, что за всей этой
историей с магазинами и лавочками, превратившей торжественный митинг
Антонюка в дешевый фарс, стоит смотритель маяка по фамилии Столяров.
Человек, который тридцать лет знает Профессора. Человек, который ворочает
миллионами долларов. Человек, который до тонкости знает всю
предвыборную кухню и финансовую подоплеку борьбы за губернаторское кресло.
Полгода в городе (это Пастухов осторожно выяснил в отделе кадров пароходства
через Юрия Комарова). При его опыте за эти полгода он мог завязать
необходимые связи во всех кругах, которые его интересуют. В том числе и
среди крупных уголовных авторитетов. Не сам, конечно, а через посредников,
через свою агентуру. И он был единственным, кому по силам было провести эту
акцию.
Как скажется на предстоящих выборах эта акция, Пастухов не очень
задумывался. Его мало волновало, кто победит: Хомутов или Антонюк, хотя
шансы Антонюка при всем при том были предпочтительнее. Пастухов вообще лишь
мельком подумал о смотрителе маяка. Сейчас его гораздо больше волновало
другое: что делать с грязным стволом "Токагипт-58", из которого -- в этом
Пастухов уже не сомневался -- был убит историк Николай Иванович Комаров.
Он уже подъезжал к гостинице "Висла", огни парадного подъезда которой
туманно светились в густом тумане, когда какой-то человек средних лет в
обычном китайском пуховике сошел с тротуара на проезжую часть и поднял перед
"пассатом" руку. Пастухов затормозил. Прохожий открыл дверцу и спросил:
-- Не подбросишь, приятель? Мне тут не очень далеко.
Пастухов сказал:
-- Садитесь.
А что другое он мог сказать, если этот человек был не кем иным, как
полковником Константином Дмитриевичем Голубковым, начальником оперативного
отдела Управления по планированию специальных мероприятий -- одной из самых
секретных спецслужб России.
Глава седьмая
ТРЕТЬЯ СИЛА
I
Начальник Управления по планированию специальных мероприятий
генерал-лейтенант Александр Николаевич Нифонтов ходил на службу, как и все в
УПСМ, в штатском, а генеральский мундир надевал либо при официальных
торжественных мероприятиях, либо когда его вызывали наверх. Так повелось с
первых дней существования управления, созданного вскоре после путча
91-го года. Причина этой традиции была никому не известна. Может быть,
высокое начальство считало, что разговаривать с человеком в военной форме
легче, чем
со штатским, может -- еще почему-то. Но правило это выполнялось
неукоснительно. Вернувшись из высоких кабинетов в старый дворянский особняк,
на воротах которого висела ничего случайному человеку не говорящая вывеска
"Аналитический центр "Контур", Нифонтов переодевался в небольшой задней
комнате, примыкавшей к его кабинету, в свой обычный темно-серый костюм,
а мундир вешал в шкаф до следующей надобности.
Но на этот раз он вызвал к себе начальника оперативного отдела
полковника Голубкова, едва переступив порог своего кабинета. И уже по одному
тому, что Нифонтов не счел возможным тратить время на переодевание, Голубков
понял: произошло нечто из ряда вон выходящее.
-- Садись, -- кивнул Нифонтов. -- Можешь курить.
И закурил сам, хотя не курил уже почти месяц и о каждом дне без
сигареты рассказывал с нескрываемой гордостью.
-- Что ты знаешь о Профессоре? -- спросил Нифонтов, с отвращением давя
сигарету в пепельнице и тут же закуривая новую.
-- Не больше того, что мне положено знать, -- ответил Голубков, не
понимая причины волнения, в котором находился его начальник.
С Нифонтовым у Голубкова с самых первых дней совместной работы в УПСМ
сложились нормальные, почти дружеские отношения, и они даже называли друг
друга на "ты", хотя и по имени-отчеству.
-- Давал ли ты кому-нибудь информацию о Профессоре?
-- Нет. Никому, никогда и никакой. В чем дело, Александр Николаевич?
-- Практически полный объем информации о нем ушел к третьему лицу.
Профессор пытается выяснить, от кого произошла утечка.
-- Серьезное дело, -- подумав, согласился Голубков.
-- Он вызывает всех, кто в курсе, и расспрашивает самым подробным
образом.
-- У нас в Управлении о Профессоре знаем только ты и я. Значит, мы
здесь ни при чем.
-- Все так, -- согласился Нифонтов. -- Кроме одного "но". Дело в том,
что этот третий человек, который получил о Профессоре почти исчерпывающе
полную информацию, -- твой Пастухов.
-- Сергей Пастухов?! -- изумленно переспросил Голубков. -- Да он и не
подозревал о существовании Профессора!
-- А теперь знает. Когда ты имел с ним контакт последний раз?
-- Месяца три назад.
-- Он расспрашивал тебя о Профессоре?
-- Ни полусловом.
-- За эти три месяца ни разу его не видел? Может, мельком?
-- Ни разу. Несколько дней назад у меня был контакт с одним из его
людей. Бывший старший лейтенант Семен Злотников. Артист. Не исключаю, что он
действовал по поручению Пастухова. Более того, я уверен в этом.
-- Содержание контакта?
-- Он просил помочь ему получить кое-какую информацию. Проверить по
нашим учетам личность некоего Салахова, жителя города К., бывшего афганца. И
главное -- проверить его по учетам МВД. Я это сделал. Зафиксирована связь
этого Салахова с одной из наших спецслужб. И главное -- с криминалитетом
Москвы. Он был наемным убийцей. Про наши спецслужбы я Злотникову ничего
не сказал. Хотя думаю, что он сам догадался. Про криминал -- сказал.
-- Почему ты дал Артисту эту информацию?
-- Ты забыл, Александр Николаевич, сколько эти ребята сделали для нас.
Они делали то, чего не мог сделать никто. Понятно, что они работали не за
"спасибо", но риск, на который они шли, не окупишь никакими "зелеными". И ты
это прекрасно знаешь. Я не видел причин, почему я должен отказать им в этом
небольшом одолжении. Если ты считаешь, что я не прав, проводи служебное
расследование. Подробный рапорт представлю.
-- Погоди ты со своим рапортом! -- отмахнулся Нифонтов. -- Тут дела
посерьезнее. Какую еще информацию ты дал Артисту и почему думаешь, что он
действовал по поручению Пастухова?
-- Артист попросил проверить через Управление разрешение на ТТ
венгерской модели "Токагипт-58". Оно было выдано Пастухову. Он работает
сейчас начальником охраны одного из кандидатов в губернаторы города К. Я
провел негласную проверку. Разрешение на этот "тэтэшник" никогда никому не
выдавалось, а сама бумага оказалась превосходно сделанной липой. Наши
эксперты это подтвердили. Я сообщил об этом Артисту. Нет никаких сомнений,
что он выполнял задание Пастуха. Ты считаешь, что и в этом случае я превысил
свои служебные полномочия?
-- И ни слова о Профессоре?
-- Ни слова.
-- Откуда же Пастухов получил о нем информацию?
-- Есть очень простой выход. Спросить об этом самого Пастуха.
-- Думаешь, скажет?
-- Может сказать. Мы всегда доверяли друг другу. Иначе не могли бы
вместе работать. А может и не сказать, если у него есть на то причины. Но
спросить стоит. Профессор сам сказал, что информация о нем ушла к Пастуху?
-- Нет. Сначала он спросил, известна ли мне фамилия Пастухов. Как я
понял, он задавал такой вопрос всем, с кем беседовал на эту тему. Я
подтвердил, что Пастух -- наш человек. После этого он и сказал. Ты давал
кому-нибудь наводку на Сергея?
-- Ни единой живой душе. Ведь для нас главная ценность этих ребят в
том, что из них никто нигде не засвечен.
-- Значит, люди Профессора вышли на него сами? -- предположил Нифонтов.
-- Как?
-- Об этом нужно спросить Профессора.
-- У него спросишь! -- проговорил Нифонтов. -- Насколько я понял,
Пастухов задействован в какой-то их комбинации с городом К. И что-то у них
не ладится -- в частности, как раз из-за Пастуха. Профессор затребовал все
установочные данные на него и все его связи.
-- И ты дал?
-- Как я мог не дать?
Голубков нахмурился:
-- Эти ребята -- наши агенты. По сути, секретные сотрудники. А ведь
даже в милиции ни один опер не откроет имя своего агента самому высокому
начальству. Даже министру!
-- Ситуация необычная. Пастухов не просто получил полную информацию о
Профессоре, он попытался передать ее третьим лицам. Криминальным авторитетам
очень крупного полета. Их пришлось ликвидировать.
-- Резонно было начинать с Пастуха.
-- Резонно, -- согласился Нифонтов. -- Но он им зачем-то нужен живым.
Есть у тебя предложения?
-- Только одно, -- подумав, ответил Голубков. -- Поскольку мы не имеем
права задать даже полвопроса об операции, которую проводят люди Профессора,
я вижу единственный выход. Мне самому поехать в этот город К. и поговорить с
Пастухом.
-- Думаешь, много скажет?
-- Много не много, но что-то скажет. А остальное сами поймем. А что еще
мы можем сделать? Это наши ребята. Мы не имеем права стоять в стороне.
-- Имеем, -- возразил Нифонтов. -- Более того, обязаны. Не мне тебе об
этом говорить, но в нашей работе свои законы.
-- Сделаем по-другому, -- предложил Голубков. -- У меня накопилось
несколько отгулов. Я хочу их использовать.
-- Полетишь в К.?
-- Может быть. Но я тебе об этом не докладывал. Имею я право на личную
жизнь?
-- Вылетай ближайшим рейсом. И держи меня в курсе, -- подвел итог
Нифонтов и пошел наконец в заднюю комнату переодеваться.
Полковник Голубков был человеком обстоятельным и все делал
обстоятельно. Прилетев в город К. и остановившись в скромном пансионате
возле железнодорожного вокзала, он два дня провел в якобы праздных прогулках
по городу. На самом же деле издалека, очень осторожно, присматривал за
Пастуховым. Благо предвыборные митинги шли один за другим и специально
выискивать Пастухова не пришлось. Голубков отметил мимолетные и внешне
вполне безобидные контакты Сергея с Хохловым и Мухиным, служившими в охране
губернатора; гораздо трудней удалось зафиксировать почти мимолетные
встречи Пастуха с Артистом, который был сам на себя не похож, а
напоминал почти бомжа с вокзала. Не явного, к каким цепляется милиция, а
поизношенного и потертого молодого человека -- небольшого бизнесмена,
которому не повезло или который не нашел еще своего дела. Знакомства с
Хохловым и Мухиным
Пастухов не скрывал, свою же связь с Артистом берег пуще глаза -- если
бы не опыт Голубкова, он бы ее не заметил. Из чего полковник Голубков сделал
естественный вывод, что Артист прикрывает Пастуха со стороны.
Но гораздо больше заинтересовали Голубкова ребята из охраны кандидата
Антонюка и их старшой -- тридцатипятилетний, уверенный в себе человек со
шрамом на левой брови и губе. Голубков мог поклясться, что уже видел его. И
знал, где видел -- в Чечне. И в ситуации совсем не домашней. Наоборот -- в
чрезвычайной. Это была какая-то операция, которую люди Голубкова
прикрывали, а руководил ею этот, со шрамом на брови. И полномочия у него
были побольше, чем у начальника контрразведки полковника Голубкова. В таких
делах не
принято представляться, поэтому Голубков так и не узнал, с кем он имел
дело. Да он особо об этом и не задумывался: в Чечне не было времени особо
задумываться, только успевай поворачиваться.
И лишь теперь, в городе К., этот малый со шрамом на брови заставил
полковника Голубкова включить на полную мощность всю свою феноменальную
память, которой он отличался с детства и которая помогла ему сделать не ахти
какую блестящую, но все же карьеру. Человек со шрамом был кадром
Профессора, не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять это. Равно
как и для того, чтобы понять, что именно он является фактическим
руководителем того дела, которое здесь затевается. Если в Чечне ему доверяли
руководство очень серьезными операциями, то глупо было думать, что сюда его
послали в качестве мелкой сошки.
Но внимательнее всего Голубков приглядывался к команде человека со
шрамом. Чтобы понять, что это именно его команда, Голубкову и дня не
потребовалось. И кое-что в этих ребятах Голубкова серьезно насторожило. Он
далеко не сразу понял что. Тем более что вели они себя как нормальные
молодые люди, в меру веселые, в меру озабоченные своим делом охраны
кандидата в губернаторы Антонюка. Но тридцать лет службы в разведке и
контрразведке вырабатывают у человека какое-то особое зрение. Или даже не
зрение, а интуитивное ощущение всей ситуации. И это ощущение Голубкову очень
не нравилось. Очень.
Что было ясно? Во-первых, что Пастухова используют в чужой комбинации в
качестве подставной фигуры. Его употребят в нужный момент в роли, которая с
самого начала была для него предназначена. Во-вторых, что руководитель
комбинации -- этот тридцатипятилетний человек со шрамом. В-третьих, что его
команда -- это не просто оперативники, а молодые люди с особой
подготовкой. Легкая ленца, которая проскальзывала в их движениях, их
ненакачанные, но сильные фигуры, мгновенная реакция на случайности, которые
происходили на митингах. Они не слишком умело работали в охране, их ошибки и
промахи были
очевидны. Ну зато они умели кое-что другое. И умели очень даже неплохо.
Уже через пару часов наблюдений за ними у Голубкова на этот счет не
оставалось ни малейших сомнений.
Что из всего этого следовало? Пастух и его ребята влезли в какое-то
серьезное дело. В очень серьезное, раз им интересуется сам Профессор.
Несомненно, что Пастух в той или иной мере прокачал ситуацию и теперь
пытается
предпринять контрмеры. Это как понять: Пастух ни с того ни с сего добыл
откуда-то информацию о Профессоре и ни с того ни с сего передал ее
криминальным авторитетам? Таких случайностей не бывает. Значит, он
преследовал какую-то цель? Но какую? Он что, не понимал, что игра с
Профессором смертельно опасна?
Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Можно было ломать над ними
голову до морковкина заговенья. А можно было попробовать ускорить процесс.
Иногда простые ходы -- самые эффектные.
Голубков перехватил темно-синий "фольксваген-пассат" Пастухова на
подъезде к гостинице "Висла", голоснул и спросил:
-- Не подбросишь, приятель? Мне тут не очень далеко.
II
-- На автовокзал, -- сказал Голубков, садясь в машину. Но Пастухов
сделал ему знак: "Ни слова" -- и сначала заехал в гостиницу "Висла", сменил
свою кожаную, подбитую цигейкой куртку на какое-то китайское или вьетнамское
барахло, вроде того пуховика, что был на Голубкове. И, проделав все это,
повез Голубкова, куда тот просил.
Он притормозил машину возле привокзального кафе, в котором в этот час
было совсем немного народа.
-- Вот здесь мы и сможем спокойно поговорить, -- заметил Пастухов,
осмотревшись в уютном зале.
-- А в тачке? -- поинтересовался Голубков.
-- Может -- да, может -- нет. Маячок на ней стоит, это точно. А чипов
вроде не было. Но не исключено, что натыкали. Не хочу рисковать. А вы тем
более, верно?
-- Дела у тебя тут, смотрю, серьезные, -- усмехнулся Голубков.
-- А если бы несерьезные, вы бы тут не объявились. Только не нужно мне
говорить, что вы прилетели сюда в отпуск полюбоваться осенней Балтикой.
Давайте уважать друг друга. А уважать -- это прежде всего не врать. Сначала
вопросы задаю я. Идет? Прилететь вам сюда приказал Профессор? Или Нифонтов
по приказу Профессора?
-- Ты можешь не поверить, но я приехал за свои кровные, да еще трачу
три дня отгула. Нифонтов не мог отдать мне такого приказа. Потому что это
операция не наша и мы не имеем права в нее вмешиваться ни под каким видом.
Показать тебе авиабилет? Куплен за наличные, а не по перечислению. Я
понимаю, что и это можно устроить, но у меня больше нет доказательств.
-- Есть, -- возразил Пастухов. -- Информация.
-- Что тебя интересует?
-- Вопрос первый и самый важный. Принимало ли наше управление участие в
разработке балтийской операции, связанной с городом и портом города К.?
-- Нет, -- твердо ответил Голубков. -- Я ничего об этом не знаю. А знал
бы обязательно. Все подобные операции проходят через мой отдел. И значит --
через меня. Это работали смежники.
-- А конкретно -- Профессор, -- подсказал Пастухов.
-- Отложим пока вопрос о Профессоре. О нем будет отдельный разговор.
-- Вопрос второй. И он важней первого. Кто взорвал паром "Регата"?
-- Я слышал об этой катастрофе. Восемьсот погибших. Неужели ты
допускаешь, что к этому могли иметь отношение наши спецслужбы?
-- Один местный историк, Николай Иванович Комаров, задал вопрос: "Cui
prodest?" "Кому выгодно?" Он не обвинял наши спецслужбы, ни в коем слу