попадались
кустарники. Впереди вырисовывался гребень высотки - очевидно, взошла луна
или тучи поредели, а может быть, просто потому, что подползли ближе.
Когда же до исходного для броска рубежа осталось каких-нибудь
десять-пятнадцать метров, до слуха Ильина донеслась чья-то речь. Ее
услышали все: движение разом прекратилось. Кошубаров прижался к земле и
застыл.
Говорили немцы. Говорили вполголоса, но без всякой опаски, - они не
подозревали, что противник может оказаться так близко.
Ильин напряг слух.
- Сколько там осталось? - донеслась сверху, чуть-чуть слева, гортанная
немецкая речь.
- Штук десять, - ответил кто-то справа.
- А у Хельмута?
- У Хельмута не знаю. Штук пять, вероятно.
Немного погодя донесся и третий голос:
- Кончили первый ряд?
- Кончаем, - ответили справа. - Минут через пять кончим.
"Минируют... - мелькнуло у Ильина в голове. - Вот черт..." Он подполз к
Кошубарову и в темноте нащупал его руку. На часах было четверть второго.
Неужели так мало ползли?
- Минируют, сволочи... - еле слышно выругался Кошубаров; он тоже понял
или догадался, о чем говорили немцы. - Что будем делать?
- Что будем делать?
Ильин впервые понял, вернее даже не понял, а почувствовал, что сейчас
именно от него, а не от кого-либо другого зависит все дальнейшее. От того,
как быстро он сообразит, и от того, как быстро принятое решение будет
осуществлено, зависит не только его жизнь - как ни странно, сейчас он
меньше всего думал о ней, - а жизнь двадцати человек, устами Кошубарова
спросивших его: "Что будем делать?" От этого зависит успех всей операции.
Там, в лесу, у комбата, и позже, когда они с Сергеевым собирались, он
ловил себя на том, что больше всего ему хочется не подкачать, показать
всем: Вергасову, Коновалову, майору Филиппову и даже милому, трогательному
Сергееву, что вот он - шляпа, мямля, а тоже может кое-что делать. Детская
черта, но что поделаешь, она была и проявилась у него здесь, на фронте,
как невольный ответ на отношение к нему окружающих. Однако теперь, на
склоне высотки, которую ему, лейтенанту Ильину, поручено было захватить,
он и не думал об этом.
Он ощущал на себе взгляд Кошубарова и еще двадцати лежащих рядом с ним
человек, понимал, что они с Сергеевым плохо условились, чего-то не учли,
что-то прошляпили, понимал, что задача таким образом значительно
усложнилась, но также понимал и то, что оправданием это служить не может.
Приказано захватить высотку, и он должен ее захватить.
Он опять посмотрел на часы. Двадцать три минуты второго. Осталось
двадцать две минуты... Он мысленно представил себе карту предполагаемой
немецкой обороны, которую показывал в лесу Вергасов. Белый кружок от
фонаря, коричневые горизонтали, двигающийся по ним палец. В кружке -
высотка, слева овраг, справа нечто вроде ложбинки и за ней пологий длинный
подъем. Высотка стоит как прыщ. Надо ее обогнуть и, пока не поздно, в
условленный с Сергеевым час, ударить по немцам с тыла. Это единственный
выход... Ударить с тыла.
- Хельмут. Алло, Хельмут! - донеслось сверху.
Ильин вздрогнул и зашептал Кошубарову:
- Пошли вправо. Ударим с тыла. Осталось двадцать минут.
Кошубаров энергично закивал головой и пополз. Гребень высотки остался
слева.
8
- Ну, как наш Судак? Не присылал еще связного?
Коновалов подсел на корточки к Вергасову и пощекотал ему травинкой ухо.
- Рано еще. А ты чего не спишь?
- Не спится.
- Волнуешься?
- Что мне волноваться?
- Врешь, волнуешься. Я вот волнуюсь. - Вергасов сел и почесался,
муравьи не давали покоя. - Черт его знает, может и вправду не надо было
посылать.
- Я ж говорил.
- Говорил, говорил... Все вы только говорите. - Вергасов поймал муравья
и со злобой втоптал его каблуком в землю. - Командиры называется. Никогда
ничего поручить нельзя. Все комбат сам должен делать, за всех отдуваться.
Вергасов встал.
- Пойди узнай, нет ли связного?
Коновалов отошел и почти сразу же вернулся. Связного не было. Вергасов
посмотрел на часы - семь минут третьего - и пошел к опушке. Как будто
немного посветлело, но высоты еще не было видно. Стояла тишина, чуть-чуть
только шумели верхушки деревьев. Со стороны немцев не доносилось ни звука.
Вергасов постоял несколько минут и пошел назад. Коновалов лежал на шинели
и курил в кулак.
- Ну?
- Что ну? Сам не видишь, что ли? Третий час, а от него ни звука.
С опушки донесся хруст веток, словно кто-то ломал кусты.
- Кто идет? - окликнул часовой.
- Свои. Лещилин со второй роты. Где комбат?
- Здесь, здесь, - приглушенно крикнул Вергасов. - Давай сюда.
Подошел запыхавшийся боец.
- Взяли сопку?
- Нет еще. Вам записка от лейтенанта Ильина.
- Сопка мне нужна, а не записка. Записки еще пишет. - Вергасов
выругался. - Ну, чего ты там возишься? Коновалов, посвети-ка.
В записке, написанной крупным кривым почерком с налезающими друг на
друга словами, - писалась она второпях и в темноте, - было сказано:
"Поймал языка. Выяснилось, что важнее захватить не 103,2, а следующую
за ней. 103,2 блокирую. Захватываю следующую. Ильин."
- Видал? - Вергасов затряс листком перед носом Коновалова. - Видал? Ему
приказано взять сопку, взять, а он... "блокирую", понимаешь ли!
Вергасов скомкал листок и швырнул его наземь.
- Важнее другую брать... Он знает... Тоже полководец нашелся. И дернул
меня черт посылать его. - Вергасов круто повернулся к бойцу. - Что это еще
за сопка? Ты видел ее?
- Ага.
- Ты не агакай, а отвечай толком. Что это за сопка?
- Так за первой другая, поменьше.
- Ну?
- Лейтенант Ильин и решили ее взять...
- А кто ему разрешил? Кто разрешил, спрашивается? Кто? Русским языком
было сказано - 103,2, а он...
- Так мы ж на мины напоролись, - оправдываясь, сказал боец.
- Какие там еще мины?
- Да фрицы ставили. Мы полезли, а они как раз ставят.
- Ну?
- Вот лейтенант Ильин и решили обойти их, с тыла ударить. А там как раз
фриц связь тянул. В ложбинке, между большой и малой сопкой. Совсем
случайно напоролись. Так он, этот самый фриц, сказал, что на той сопке
оборону их солдаты роют...
- Ну и что? - перебил Вергасов. - Пускай себе роют.
- Так фриц же сказал, что там сейчас никого нет. А на этой, как ее,
103, что ли, рота саперов. НП делают. Так лейтенант решили...
- А ну его, твоего лейтенанта! Какие-то саперы, НП... Чего он воду
мутит? - Вергасов осмотрелся по сторонам. - Поведешь меня туда. Пастушков!
Тащи автомат! И Шутовых ко мне. Живо!
Через минуту явились Шутовы - батальонные разведчики, с которыми
Вергасов всегда ходил на задания. Шутовы были близнецами, причем до того
похожими друг на друга, что одному пришлось отпустить усы. И все знали:
Борис с усами, а Глеб бритый. Все же остальное было одинаковым, даже
татуировка одинаковая: на левой руке, немного выше запястья, у обоих были
наколоты женские головки.
- Диски полные? - спросил Вергасов.
- Полные, - в один голос ответили Шутовы.
- Пошли тогда. Где этот, из второй роты?
Лещилин - самый быстроногий и толковый боец второй роты, всегда
используемый как связной, - повел не прямо, а через Г-образный овраг.
Вергасов заметил это не сразу, а уже около самой высоты и, несмотря на то
что крюк отнял каких-нибудь пять лишних минут, пришел в еще большую
ярость. Но они были под самой сопкой, и давать волю своей ярости никак
нельзя было. Пришлось сдержаться, хотя Вергасов дошел, как говорится, до
точки. Он даже не представлял себе, как будет говорить сейчас с Ильиным.
Человеку в первый раз в жизни дают задание, ответственное задание, а он,
вместо того чтобы его выполнять, пишет записки, теряет время. А через
час-полтора будет уже совсем светло. Струсил, и все. Роты саперов
испугался.
Вылезли из оврага и поползли - идти было опасно - по обратному скату
холма. Сверху доносились приглушенные голоса и стук топора. Потом свернули
налево и поползли в высокой, мокрой от предутренней росы траве. Вскоре
наткнулись на окапывающегося солдата, затем на второго, третьего. "С ума
спятил, ей-богу с ума спятил", - думал Вергасов, быстро пробираясь вслед
за Лещилиным. Высотка осталась позади, и оттуда изредка доносился только
стук топора, голосов расслышать было нельзя.
- Сюда, товарищ комбат, сюда, - шепотом сказал Лещилин и пропустил
Вергасова вперед.
- Кто это? - раздался голос Сергеева. Он сидел на дне ямы или воронки
от бомбы - в темноте не разобрать.
Вергасов спустился туда же. Несколько секунд он молчал, тяжело дыша.
- Где Ильин? - спросил он сдавленным шепотом, переводя дыхание.
- Там. - Сергеев махнул рукой куда-то в пространство.
- Вы мне не рукой машите, а объясняйте толком. Где Ильин, я вас
спрашиваю?
- На той сопке, где немцы оборону роют, - спокойно ответил Сергеев. -
Вы разве не получили записку?
- Кой черт мне ваша записка нужна! Мне сопка нужна, понимаете, вот эта
вот, что у вас под самым носом, а не какая-то там... Почему вы ее не
взяли, а?
Сергеев открыл было рот, чтобы ответить, но Вергасов не дал.
- Чтобы через пять минут Ильин был здесь. Ясно?
- Ясно, - ответил Сергеев. - Разрешите сначала объяснить?
- Ты сначала Ильина мне доставь, понятно? Очень мне нужны ваши
объяснения. Испугались роты саперов - вот и все объяснение. Вояки
называется!..
Вергасов отвернулся, давая понять, что ни в какие объяснения вступать
не собирается.
Сергеев подозвал Лещилина и отправил его за Ильиным. Потом повернулся к
комбату.
- Зря вы его за командиром роты послали.
- Почему зря?
- Честное слово, зря. Во-первых, пока он будет его искать, они уже там
начнут...
- Я им дам начать!..
- А во-вторых, - продолжал Сергеев, - ведь все думали, что на этой
высотке 103,2 только два пулемета и что их можно будет тихо снять. А
оказывается, там НП строят. Чуть ли не рота саперов. Пришлось бы
ввязываться в бой. А от пленного - товарищ лейтенант вам писал об этом,
связиста тут одного поймали, он связь тянул - узнали, что основная оборона
немцев проходит совсем недалеко отсюда...
Сергеев торопился изложить план Ильина. Он сидел на корточках рядом с
Вергасовым на дне воронки и говорил, как всегда, очень сдержанно - это
была его отличительная черта, - но внутренне волновался, боялся, что
говорит недостаточно убедительно и что раздраженный Вергасов не даст ему
договорить.
А план Ильина заключался в следующем.
Из показаний пойманного связиста - он сидел тут же, скрученный по рукам
и ногам, с кляпом во рту - выяснилось, что метрах в ста пятидесяти -
двухстах от высоты 103,2 есть еще одна, в районе которой немцы сейчас
лихорадочно роют оборонительный рубеж. Пока он еще не занят пехотой, но
через час будет поздно. Захватив вторую сопку, рота Ильина вклинится в
немецкую оборону и парализует ее, одновременно отрезав от нее высоту
103,2. Если же атаковать саперов, это привлечет внимание противника, и он,
спешно заняв оборону, не даст в нее вклиниться. Поэтому Ильин, боясь
упустить время, самостоятельно принял решение - взвод Сергеева оставить
для блокировки высоты 103,2, которую впоследствии нетрудно будет
захватить, так как немецкие пулеметы этот скат не простреливают, а самому
со своим взводом занять вторую высоту.
Таков был план. Со стороны он выглядел стройно и логично, придраться
было не к чему. Но, если говорить прямо, Сергеев мало верил в его
благополучный исход. Он боялся за Ильина, боялся, что тот с ним не
справится. В таких делах нужен прежде всего военный опыт, а у Ильина его
нет. Сергеев потому и пошел сам с командиром роты, что хотел, как всегда,
быть при нем и так же, как на занятиях, незаметно руководить им.
Получилось иначе. Мало того, что Ильин придумал план - он взялся лично
руководить самой его ответственной частью. Вот этого-то Сергеев и
опасался. Но сейчас, когда Ильин с ротой находился на исходной и план
фактически начал осуществляться, Сергеев понимал, что изменить ничего
нельзя. Он считал своим долгом защищать принятое его командиром решение и
делал это со всей убежденностью, на которую был способен.
- Вы понимаете, товарищ капитан, насколько мы выигрываем, - говорил он
все тем же внешне спокойным тоном. - Надо только, чтобы оставшиеся две
роты закрепили успех. У лейтенанта с собой всего два пулемета, а немцы,
как увидят, сразу же начнут отбивать высотку. Ведь правда же?
Вергасов ничего не ответил. Он почти не слушал Сергеева. Ему ясно было,
что возложенное на командира роты задание не выполнено, высота не взята,
то, о чем он писал в своем донесении командиру полка, не сделано. А все,
что говорит Сергеев, чепуха. Выгораживает своего командира, который
вообразил себя полководцем... Да что говорить! Это хороший урок Вергасову,
чтобы знал, кого можно, а кого нельзя посылать на задания. Надо отстранить
Ильина от командования ротой. Не его это дело. А теперь надо брать сопку.
Вергасов посмотрел в сторону уже отчетливо видневшейся высоты,
соображая, как и откуда лучше всего нанести по ней удар. Потом повернулся
к Сергееву:
- Отсюда ударишь, видишь? А Ильин оттуда, из оврага. В пять минут с
этой петрушкой покончим, - он глянул на часы. - Куда он провалился, твой
связной, черт бы его забрал...
Сергеев не успел ответить. Где-то совсем недалеко раздался выстрел. За
ним второй, третий...
Оба переглянулись. Ильин начал свою операцию.
9
Когда Ильин писал записку Вергасову, он приблизительно догадывался, как
она будет встречена комбатом. Вергасов самолюбив и не терпит, когда
нарушают или изменяю" отданные им распоряжения. То же, что собирался
делать Ильин, можно было назвать и тем и другим. Правда, выражаясь
уставным языком, это было скорее "самостоятельно принятым решением в связи
с изменившейся обстановкой". Но как отнесется к этому самостоятельно
принятому решению Вергасов, было более или менее ясно.
Еще по институту Ильин помнил, что экзаменующие предпочитают, чтоб им
отвечали именно так, как они читали на лекциях. Отклонение отнюдь не
всегда повышало отметку - чаще всего результат оказывался как раз
противоположным.
Когда Ильин писал записку, Сергеев ему сказал:
- А может, не стоит, товарищ лейтенант? Все-таки ваше первое задание...
Но он записку все-таки написал и на задание пошел сам: Сергеев остался
блокировать сопку.
Ильин лежал на животе, сжимая руками автомат, и ждал, когда вернутся
двое разведчиков, которых он на всякий случай послал проверить, нету ли
здесь минного поля. Восток заметно посветлел, и Ильин ясно различал фигуры
двух бойцов, лежавших правее его. "Вот они лежат, эти двое бойцов, - думал
он, - а за ними еще восемнадцать человек лежат и ждут сигнала. А когда
будет сигнал, - и сигнал этот даст именно он, Ильин, - они вскочат и
побегут вперед, и кто-то из них, возможно, будет ранен или убит, и они это
знают и, конечно, волнуются, хотя все они стрелянные-перестрелянные.
Волнуются и в то же время спокойны - у них есть приказ, и от них требуется
только одно - выполнить его. Но достаточно ли этого? Ведь они знают, - а
солдаты всегда все знают, - что комбат приказал брать другую высоту. И,
может, этот вот боец из новичков, лежащий в десяти шагах от него, - Ильин
почему-то хорошо запомнил его круглую, коротко остриженную голову, по
которой так и хотелось провести ладонью, такая она была мягкая, точно
плюшевая, - может, он лежит сейчас и думает: "И что это лейтенант мудрит?"
- короче, не верит ему. А солдат в первую очередь должен верить командиру,
верить, что не зря пойдет под пули..."
Самое трудное на фронте - принять решение, иными словами, взять на себя
ответственность за все последующие события, за то, что люди, судьба
которых в твоих руках, если даже и погибнут, то погибнут выполняя задачу,
в правильности которой ты, во всяком случае ты, абсолютно уверен.
Да, это и есть самое трудное на войне - принять решение, а приняв,
твердо выполнять.
Впереди что-то задвигалось. Разведчики? Так и есть. Митрохин и
Андронов. Запыхавшись, давясь от шепота, докладывают, что мины не
обнаружены. Так... Ясно. Ильин посмотрел на часы - он взял на время атаки
у Кошубарова его, светящиеся. Вот когда минутная стрелка доползет до цифры
три, он даст сигнал...
- Товарищ лейтенант...
Ильин вздрогнул. Рядом с ним лежал Лещилин.
- Комбат вас к себе вызывает.
- Где он? - еле слышно спросил Ильин.
- У нас. В воронке, где командир взвода, - так же тихо ответил Лещилин.
Ильин понял все. Случилось то, чего он больше всего боялся. Вергасов
пришел, чтобы отменить его решение. Он, вероятно, в бешенстве. Ильин даже
представил себе лицо комбата - побледневшее, с сжатыми губами,
сощуренными, колючими глазами. Сейчас еще не поздно. Можно вернуть назад
бойцов и ударить по 103,2. Но нужно ли? Правильно ли это будет?
Ильин закрыл глаза - он всегда так делал, когда хотел сосредоточиться.
Открыл их. Восток посветлел, тучи рассеялись, и слева, на чуть-чуть
порозовевшем небе, можно было различить очертания небольшой рощицы.
Правильно ли это будет?
С точки зрения дипломатической, чтоб не обострять отношения с
начальством, - да, правильно. С точки зрения военной, тактической
целесообразности - нет, не правильно...
Минутная стрелка проползла через тройку и медленно приближалась к цифре
четыре. Ильин наклонился к Лещилину и сказал ему в самое ухо:
- Через минуту я подымаюсь в атаку. Скажи комбату, надо прислать для
закрепления роту Коновалова. Беги...
В тот момент, когда он подносил свисток к губам, чтобы дать сигнал, он
почувствовал, как сердце его на мгновение остановилось.
Потом он бежал по склону сопки, сжимая в руках автомат, и ему было
почему-то легко и весело, и, пробегая мимо солдата с плюшевой головой, он
не выдержал и крикнул:
- Давай, друг, давай!
И тот дружелюбно откликнулся:
- Даем, лейтенант, даем!
10
Вечером того же дня Вергасов возвращался из штаба дивизии. Его
вызывали, чтобы он нарисовал точную картину операции, которая расстроила
всю немецкую оборону, дала возможность дивизии продвинуться вперед чуть ли
не на шесть километров и захватить три дальнобойных батареи противника, не
успевшего их эвакуировать. В штабе все жали Вергасову руки, поздравляли,
хлопали по спине, приговаривая: "Наш Вергасов не подкачает", - и только
начальник штаба, толстенький, с бритой, чтобы не видно было лысины,
головой, проницательный полковник Шаронов, отвел его в сторону и сказал:
"Все очень хорошо, капитан, но сообщить надо было не тогда, когда уже взял
высоту, а когда решил ее брать. Сюрпризы на войне дело опасное, даже
хорошие".
Командир дивизии тоже поздравил Вергасова, а на слова Вергасова, что
основная заслуга в этой операции принадлежит командиру роты лейтенанту
Ильину, комдив только улыбнулся:
- Не скромничай, Вергасов, тебе не идет. Комроты комротой, а комбат
комбатом. Не первый день все-таки воюю.
И то, что Вергасов не нашелся, что ответить, и не только комдиву, а и
всем остальным, и то, что он нес сейчас в левом кармане гимнастерки
приказ, в котором ему выносилась благодарность "за блестяще проявленную
инициативу в сложных условиях ночного боя, приведшую к значительным
тактическим успехам", а Ильину только "за хорошо выполненную операцию по
захвату высоты Безымянной", - было ему неприятно.
Только сейчас до Вергасова дошло, что случилось там, у подножья сопки.
Он был взбешен, а значит, и слеп. Он не хотел вникать в план Ильина, он
расценивал его как бессмысленную, глупую затею. И попадись ему под горячую
руку Ильин, бог знает что бы могло произойти. Но Ильин, к счастью, не
подвернулся, а Вергасов был прежде всего командиром, то есть человеком,
для которого важнее всего исход операции, поэтому, хотел он этого или не
хотел, в сложившейся обстановке он вынужден был подчиниться инициативе
своего командира роты. Выход остался один - подтянуть батальон, помочь
второй роте закрепиться, попытаться ликвидировать собственными силами
сопротивление высоты 103,2 и немедленно, самым срочным образом донести обо
всем командиру полка. Так он и сделал.
Результаты превзошли все ожидания. Ильин захватил сопку, не потеряв ни
одного человека, хотя небольшого боя избежать не удалось - на сопке
оказалась группа ничего не ожидавших связистов. К моменту, когда
противник, услышав перестрелку, стал лихорадочно перебрасывать свои
батальоны, чтобы занять оборону в приготовленных траншеях, на помощь
Ильину подоспела рота Коновалова. Гитлеровцы были встречены пулеметным
огнем, растерялись и побежали. В образовавшийся прорыв ринулся батальон
Вергасова, два других ударили с фланга. Только-только намечавшаяся на этом
участке фронта оборона немцев была прорвана, дивизия продвинулась на всей
полосе почти на шесть километров. Это был большой успех.
Вергасов медленно ехал по лесу. Он устал. Устал от бессонной ночи, от
обильного событиями дня, от бурного приема в штадиве. Ехал не торопясь, по
реденькому лесочку, лениво похлопывая Серка прутиком. Ему не хотелось в
батальон. Он знал, что увидит там Ильина, которого не видел с тех пор, как
отправил его на задание, знал, что придется с ним разговаривать, но не
представлял себе - как и о чем, и вообще черт его знает, как себя с ним
держать.
Вергасов сделал крюк, заехал зачем-то на высоту 103,2, забрался на
Безымянную. В немецких окопах толкались чужие артиллеристы, устанавливали
орудия, весело переругивались. Пробегавший мимо солдат, чему-то смеясь,
спросил его: "Вы кого ищете? Не Титова, часом?" Вергасов ничего не ответил
и поехал дальше.
Батальон расположился в крохотной курчавой рощице, в брошенных немцами
землянках. Его перевели во второй эшелон, и бойцы, чувствуя солдатским
чутьем, что ночью их никуда не двинут, слонялись, несмотря на усталость,
по роще, латали обмундирование или просто валялись, собравшись группами, о
чем-то вспоминая и весело хохоча.
На опушке уютно дымила походная кухня, и кто-то кричал, что кухня их
демаскирует, а повар Севрюк, как всегда, не обращал на это внимания. На
ветках сохли портянки. Комсорг Межуев выпускал боевой листок - десятый за
последнюю неделю, больше, чем во всех других подразделениях полка. Около
кухни бренчала гитара, и по тому, что бренчала она невероятно фальшиво,
можно было догадаться, что занимается этим Коновалов. В воздухе пахло
смешанным запахом потревоженного прелого листа, конского навоза и сохнущих
портянок. Из-за соседней рощи медленно на светлое еще небо вылезал совсем
молоденький месяц, и казалось, что, зацепившись нижним рогом за деревья,
он никак не может из них выбраться.
Вергасов подъехал к штабной землянке - аккуратному немецкому блиндажу с
нарисованной черной краской на двери летучей мышью. Это был
опознавательный знак стоявшей здесь немецкой части - мышь наляпана была
буквально на всем, даже на уборной.
У блиндажа на корточках сидел Пастушков, рассматривая разложенные на
земле штаны и, очевидно, обдумывая, как поставить заплату. Увидев комбата,
он не спеша встал и свернул штаны.
- Серка расседлывать? - спросил он, и в самом тоне вопроса, и в том,
что за ним не последовало обычных других, Вергасов отметил что-то новое,
не такое, как бывало всегда.
Сидевший в землянке за очередным донесением писарь посмотрел на него
тоже как-то необычно, боком, начштаба же поднял лишь голову и спросил:
"Ну, что там нового?" - повернулся на другой бок и сразу же захрапел.
Вергасов молча вышел. У входа, уткнувшись лицом в сумку от противогаза,
спал батальонный почтальон. Вергасов остановился над ним.
- Другого места не нашел? Под самым штабом развалился.
Солдат суетливо встал, одергивая гимнастерку. Взгляд Вергасова
скользнул по его растерянному, не проснувшемуся еще лицу и упал на летучую
мышь на дверях.
- Сотри ее... К чертовой матери! - и посмотрел опять на почтальона. - А
то дрыхнут, дрыхнут, круглые сутки дрыхнут.
Вергасов прошел на кухню, в обоз, забраковал кашу, отчитал помпохоза за
неподкованных до сих пор лошадей, вернулся в рощу, постоял над Межуевым,
который рисовал карикатуру на потерявшего лопату бойца третьей роты -
лопата была почему-то в два раза больше бойца, но солдатам карикатура
нравилась, и они весело над ней смеялись, - и лишь тогда направился к
Ильину.
Ильин сидел на патронном ящике и брился. Увидев комбата, встал.
- Продолжайте, продолжайте, - сказал Вергасов и после небольшой паузы
добавил: - Красоту наводите?
- Тороплюсь, пока совсем не стемнело.
Вергасов сел на пенек. Ильин, сморщившись, брил губу.
- Вы безопасной бреетесь? - спросил Вергасов.
- Угу, - не открывая рта, ответил Ильин.
Больше они не произнесли ни одного слова до самого конца бритья. Когда
бритье кончилось и кругом на полверсты запахло тройным одеколоном,
Вергасов вынул из кармана сложенный вчетверо листок и протянул его Ильину.
- Прочитайте.
Ильин развернул листок. Это был приказ по дивизии. Он читал его долго,
все время кивая головой, видимо одобряя.
- Что ж, очень приятно. Ничего не скажешь, очень приятно, - он даже
слегка покраснел. - Только вот машинистка у них не очень-то. Ваша фамилия
разве через "ы", Выргасов?
Вергасов, не глядя, положил в карман приказ. Долго застегивал пуговицу.
Потом сказал:
- Я не буду его зачитывать перед строем.
- Почему же? - удивился Ильин. - Такой приказ и не зачитать? Ведь
солдаты...
- Вам должно быть ясно, почему я не могу его читать.
- Нет, не ясно.
Вергасов исподлобья посмотрел на Ильина.
- Я хотел вас отстранить от командования ротой, - глухо сказал он. -
Знаете вы это или нет? И именно за то, за что вы... и я, - добавил он
совсем тихо, - получили сегодня благодарность. - И помолчав: - Теперь
ясно?
- Если из-за меня, - тихо сказал Ильин, - то не стоит. Я не придаю
этому никакого значения. Я понимаю, что...
- Нет, не понимаете. В том-то и дело, что не понимаете. И очень многого
не понимаете. - Вергасов искоса, не поворачиваясь, глянул на Ильина. - А
я, оказывается, и того больше...
Он наклонился, поднял с земли гильзу от патрона, некоторое время ее
разглядывал, потом размахнулся и запустил ее.
- Когда бросаешь, надо бросать всем телом. Ясно? И вообще... Пошли ко
мне, а?
Ильин сразу даже не понял:
- Куда?
- Ко мне. У меня коньяк трофейный есть.
Ильин сконфуженно улыбнулся.
- Я же, вы знаете, товарищ капитан, не очень-то...
- А кофе вы пьете? - перебил Вергасов, и в глазах его появилось то
веселое, мальчишеское выражение, которое так нравилось всегда Ильину.
- Кофе пью.
Вергасов рассмеялся.
- Севрюк-то наш, повар, целый мешок кофейных зерен раздобыл. И не
знает, что с ними делать. Целый час, говорит, варю, варю, и ни черта не
получается. Сергеев! - крикнул вдруг Вергасов так, что сидевший неподалеку
солдат испуганно обернулся. - Или кто это там сидит? Будут спрашивать
командира роты, скажешь, что у комбата, коньяк пьет...
1958