Владимир Войнович. Путем взаимной переписки Повесть ---------------------------------------------------------------------------- © Copyright Владимир Войнович WWW: http://www.voinovich.ru/ Ў http://www.voinovich.ru/ Малое собрание сочинений в 5 томах. Т. 1. М., Фабула, 1993 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- 1 В наш авиационный истребительный полк пришло письмо. На конверте, после названия города и номера части, значилось: "Первому попавшему". Таковым оказался писарь и почтальон Казик Иванов, который, однако, письмом не воспользовался, а передал его аэродромному каптерщику младшему сержанту Ивану Алтыннику, известному любителю "заочной" переписки. Письмо было коротким. Некая Людмила Сырова, фельдшер со станции Кирзавод, предлагала неизвестному адресату "взаимную переписку с целью дальнейшего знакомства". Вместе с письмом в конверт была вложена фотография размером 3X4 с белым уголком для печати. Фотография была старая, нечеткая, но Алтынник опытным взглядом все же разглядел на. ней девушку лет двадцати - двадцати двух с косичками, аккуратно уложенными вокруг головы. Письмо Алтынник положил в стоящий под кроватью посылочный ящик, где у него уже хранилось несметное количество писем от всех заочниц (числом около сотни), а фотографию спрятал в альбом, но прежде написал на обратной стороне мелкими буквами: "Сырова Людмила, ст. Кирзавод, медик, г. рождения - ?". Потом достал из того же альбома свою фотокарточку размером 9X12, где он был изображен в диагоналевом кителе, со значком классного специалиста (чужим) и в такой позе, как будто именно в момент фотографирования он сочинял стихи или же размышлял над загадками мироздания. Фотографию эту положил он на тумбочку перед собой и принялся за ответ. Надо сразу сказать, что своими изображениями Алтынник особенно не разбрасывался. Бывало и так, что для смеху вкладывал в конверт фотографию, сорванную с доски отличников учебно-боевой и политической подготовки. Но над Людмилой Сыровой подшучивать не захотелось - она произвела на него хорошее впечатление. К тому же некоторый запас карточек у него еще был. 2 Писание писем было для Алтынника второй, а может быть, даже первой профессией. Во всяком случае, этому делу он отдавал времени гораздо больше, чем основным служебным обязанностям. Где бы он ни находился - в каптерке, в казарме или в наряде, как только выдавалась свободная минута, пристроится, бывало, на тумбочке, на бочке с гидросмесью, на плоскости самолета - на чем попало, и давай лепить букву к букве, строку к строке своим замысловатым кудрявым почерком, которым весьма гордился и был уверен, что многими своими успехами (заочными) у женщин в значительной степени обязан ему. Писал он легко и быстро. Одно слово тянуло за собой другое, Алтынник едва успевал запечатлеть его на бумаге и при этом размахивал свободной рукой, бормотал что-то под нос, вскрикивал, всхлипывал, мотал головой и только изредка останавливался, чтобы потереть занемевшую руку, перевести дух и лишний раз подивиться, откуда в одном человеке может быть столько таланта. Вот только никогда не знал он, где и какой ставить знак препинания, но это обстоятельство его мало смущало, и он эти знаки разбрасывал наобум, по возможности равномерно. Взявшись за письмо Людмиле Сыровой, передав ей, как обычно, "чистосердечный пламенный привет и массу наилучших пожеланий в вашей молодой и цветущей жизни", Алтынник, не теряя даром времени и чернил, перешел к деловой части: "Письмо ваше, Люда, я получил через нашего почтальона Иванова Казимира, который дал мне его и сказал: ты, Иван, давно хотел переписываться с хорошей девушкой, и вот я даю тебе письмо и адрес, а почему даю тебе, а не другому, потому что ты самый грамотный из рядового и сержантского состава, хотя и не имеешь высшего образования. Я тогда распечатал письмо ваше и фото, и личность ваша мне, Люда, очень понравилась как в смысле общего очертания, так и отдельные части наружности, например глаза, нос, щечки, губки и т. д. К сожалению, фото вы прислали маленькое, на нем ваш облик рассмотреть внимательно трудно, так что если будет такой момент и возможность, пришлите большое, я вам свое высылаю. Если же не хотите прислать в полный рост, то пришлите хотя бы в полроста, а что касается красивой фигуры, Люда, то на это я не смотрю, потому что красота и фигура, такие качества человека, которые могут быть утеряны в дальнейшей жизни, а я смотрю на ум, характер человека..." Дальше Алтынник подробно описал свою жизнь, и по этому описанию выходило, что автор письма - круглый сирота, воспитывался в детском доме у чужих людей, с детства привык к лишениям, унижениям и физическому труду. Все это у него получалось складно да гладко, хотя и не имело никакого отношения к его действительной биографии, ибо жил он не хуже многих, воспитывался в нормальной рабочей семье и во время войны отец его даже не был на фронте, потому что болел бронхиальной астмой. В прошлом году отец умер, но мать и поныне была жива и здорова, работала на заводе формовщицей, правда, в эту осень собиралась уже на пенсию в сорок пять лет из-за вредности производства. Но сказать, что Алтынник врал, было бы не совсем справедливо, просто давал он волю своей руке, зная, что она его не подведет, и она действительно не подводила. Перед потрясенным автором во всей своей широте разворачивалась картина такого несчастного, лишенного радостей детства, что ему до слез становилось жалко себя и искренне хотелось, "чтобы после стольких, Люда, мучений и терпения всевозможных обид от злых людей, которые, Люда, еще встречаются и в нашей стране, найти самостоятельную девушку, работящую и с веселым характером, не с умыслом чтобы над ней подшутить или же посмеяться, а совсем с другой целью: или замужество, или женитьба после непродолжительного знакомства". Что Людмила Сырова из этого письма поняла, трудно сказать, но ждать себя не заставила, и ответ от нее пришел ровно через столько времени, сколько понадобилось почте, чтобы пройти от места расположения части до станции Кирзавод и обратно. Переписка завязалась. Алтынник, получая письма от новой своей знакомой, всегда внимательно их прочитывал да еще подчеркивал красным карандашиком сообщения о том, что у Люды есть свой дом, огород, корова, что она (Людмила, а не корова) любит петь, танцевать, уважает веселое общество, может и сама пошутить и посмеяться, когда шутят другие. Красным карандашом Алтынник пользовался и при переписке с другими своими корреспондентками. Полученные сведения выписывал на отдельные карточки, а потом раскладывал, сопоставлял. И не для какой-то корысти, а потому, что любил в каждом деле порядок. Всерьез он не рассчитывал ни с кем из этих заочниц встретиться и вел эту переписку просто так, от нечего делать. И вероятно, он никогда бы не встретился с Людмилой Сыровой, если бы вдруг поздней осенью не вызвал его к себе командир эскадрильи майор Ишты-Шмишты. Ишты-Шмишты была не двойная румынская фамилия, а прозвище майора Задачина, который все свои сильные чувства - радости, огорчения, удивления или гнева - выражал превратившимся в прозвище словосочетанием: "Ишь ты! Шмишь ты!" С майором Ишты-Шмишты мы еще познакомимся ближе. Пока скажу только, что майор приказал Алтыннику немедленно отправляться в командировку за получением аэродромного имущества. И как ни странно, станция Кирзавод была по той самой дороге, по которой должен был ехать Алтынник. Впрочем, странного в этом было немного, потому что заочные подруги нашего героя жили по всем без исключения железным, шоссейным и частично проселочным дорогам, и неизвестно, что сулила ему любая другая из этих дорог. Но ему выпала эта. По этой же дороге, через два пролета от станции Кирзавод, была еще одна станция, и там тоже жила заочница - Наташа. Иван на всякий случай дал телеграммы обеим. 3 В Москве была у него пересадка. Никогда раньше в столице он не бывал, хотя и надеялся, и теперь наметил обязательно сходить в Мавзолей и посетить, если успеет, Третьяковскую галерею. В галерею он не попал, зато съездил на сельскохозяйственную выставку и даже сфотографировался на фоне фонтана "Золотой колос". Погода была противная. Сыпал мелкий дождь, и дул ветер. Алтынник мотался из одного конца города в другой то на троллейбусе, то на метро и к концу дня настолько свыкся с эскалатором, что уже не прыгал с него с вытаращенными глазами, боясь, что утянет в щель, а сходил свободно и даже небрежно, как заправский москвич. 4 Устроился Алтынник на третьей полке, потому что солдату срочной службы, хоть бы он даже ехал до Владивостока, плацкартных мест по литеру не положено. Еще спасибо проводник попался хороший, разрешил взять свободный матрац без простыней и подушки. Но подушка Алтыннику была не нужна, у него был мягкий чемодан польского производства. Этот чемодан Алтынник очень выгодно выменял у старшины Ефремовского на старые хромовые сапоги без головок. К слову сказать, у старшины тоже было свое прозвище - его звали де Голлем за высокий рост и внешнее сходство. Хотя проводник и обещал его разбудить, Алтынник не понадеялся и все ворочался на своей верхней полке, боясь проспать, и жег спички, чтобы посмотреть на часы, и спавшая внизу толстая тетка с ребенком, думая, что Алтынник курит, демонстративно вздыхала: - О-ох! А Алтынник ее передразнивал и тоже делал так: - О-ох! Он не курил. Он думал. Он обдумывал свою предстоящую встречу. Хорошо, если Людмила придет встречать и он ее сразу узнает. А если будет много народу и он ее в толпе не найдет или вовсе она не выйдет, а он слезет с поезда? Потом пока дождешься следующего! Но, допустим, она придет, и сразу они узнают друг друга, тогда как с ней встречаться? За руку поздороваться или обниматься? Этого Алтынник не знал. В казарме после отбоя, когда заходил разговор про женщин, Алтынник выступал как крупнейший знаток вопроса. Ни у кого из его слушателей не возникало сомнения, что уж кто-кто, а Алтынник все знает про женщин. Где что у них как устроено и что с ними нужно делать. Но если сказать правду, то до сих пор никаких иных отношений с женщинами, кроме заочных, у него не было. Была у него перед армией одна девчонка - жила в соседнем дворе. Она занималась художественной гимнастикой и носила очки, что Алтынника особенно подкупало. Он ходил с ней два раза в кино и четыре раза стоял в подъезде. Говорили на разные посторонние темы, а он все думал, как бы к ней подступиться, и однажды набрался храбрости и сказал: - Знаешь, Галка, я чего тебя хочу спросить? - Чего? - спросила она. - Только ты не обидишься? - А чего? - Нет, ты скажи - не обидишься? - Я ж не знаю, что ты хочешь сказать, - уклонялась она. - Ну, в общем, я тебя хочу спросить, ну это... ну... - Он набрал полные легкие воздуху и ляпнул: "Можно я тебя поцелую? Она отодвинулась в угол и спросила испуганно: - А зачем? А он не знал зачем. Он думал, что так нужно. Спустя некоторое время она вышла замуж за демобилизованного моряка, и уж наверное он ей все объяснил, потому что ровно через девять месяцев (Алтынник служил уже в армии) мать написала ему, что Галка родила девочку. Вспоминая Галку и думая о предстоящей встрече с Людмилой, он все же не выдержал и заснул. Но проводник не подвел и разбудил его, как обещал, в четверть второго. Иван слез, помотал головой, чтобы совсем проснуться, стащил чемодан и пошел к выходу. Проводник сидел на боковой скамеечке напротив служебного купе. Перед ним стоял незажженный электрофонарь. - Что, батя, скоро этот самый Кирзавод? - спросил Алтынник. - Еще минут десять, - зевнул проводник. Алтынник сел напротив проводника, небрежно выбросил на столик пачку "Казбека", купленного в Москве. - Кури, батя, скорей помрешь. - Некурящий, - отказался проводник. Алтынник вынул папиросу, помял ее, но в вагоне курить было неудобно, а в тамбур выходить не хотелось. Глянул в окно, а там мельтешит что-то белое. Удивился: - Снег, что ли? - Снег, - подтвердил проводник. - Ты смотри, а? В Москве дождь, а тут километров триста проехали, а уже снег. Старшина говорил мне: "Возьми шапку", а я, дурак, пилотку надел. Хорошо еще, что шинелку взял, а то ведь и околеть можно, скажи, батя. - Да уж, - согласился батя. Он привык поддакивать пассажирам. Алтынник помолчал, повздыхал, решил поделиться своими сомнениями с проводником. - Вот, батя, еду я на эту самую станцию Кирзавод, так, а встретят меня или не встретят, не знаю. Если бы это я к матери ехал, так она бы, конечно, встретила. В любое время дня и ночи. А я, батя, к бабе еду. Познакомился с ней путем переписки, так вроде по карточке она ничего, из себя видная, но на личность я ее не видал, ничего сказать не могу. Она вообще-то писала - "приезжай". Я, конечно, и не думал, а тут как раз вышла командировка, ответственный груз. Кого в командировку? Меня. Ну вот еду. Отбил ей телеграмму - встречай. Получила она телеграмму или нет, я, батя, не знаю, ответа ж не получал. Теперь возникает другой вопрос: если даже и встретит, она меня первый раз видит в глаза, может не согласиться. Скажет, распишемся, тогда хоть ложкой, а мне, батя, расписываться сейчас ни к чему. Я еще молодой. После службы в техникум пойду, а потом, может, и в институт. Хочу, батя, диплом получить, чтобы в рамке на стенку повесить, пускай каждый видит: у Алтынника - это у меня фамилия такая, Алтынник, - высшее образование. А у меня, батя, через две станции еще одна живет баба - Наташка. Тоже заочница. Ну та, правда, хроменькая. Сама написала: "Ваня, я должна вас сразу предупредить, что имею физнедостаток, левая нога у меня в результате травмы короче правой на два сантиметра, но если надену чуть повыше каблук, это почти незаметно". Ну тут заметно или незаметно, а ломаться, я думаю, не должна, потому что хоть какой там каблук ни подставляй, а хроменькая есть хроменькая, никуда не денешься. Хотя я, батя, конечно, не осуждаю и не смеюсь, потому что это с каждым может случиться. Вот, скажем, ты стоишь на перроне, поезд тронулся, ты на ступеньку - рраз! поскользнулся - и лежишь без обеих ног. Но, с другой стороны, недостаток свой она должна понимать, я-то хоть и сочувствую, но я не хромой, во, посмотри, - Алтынник встал и прошел три шага к тамбуру и обратно. - Видишь. Не хромаю. Значит, ты уже будь поскромнее, чего дают, не отказывайся, а то и того не получишь. Ну и вот, значит, батя, не знаю, то ли мне здесь слезать, а она еще неизвестно как будет ломаться, то ли ехать дальше к Наташке, но она вот хромая. Ты как, батя, считаешь? - Да уж это тебе видней, - сказал проводник. - Я про эти дела давно позабыл. У меня в эту осень внук в школу пошел. - Да, батя, - посочувствовал Алтынник, - так на личность ты еще молодой. А я, батя, решил так: до сорока годов поживу, погуляю, а потом сразу - веревку на шею, и с приветом к вам Сергей Есенин. - Доживи сперва, - усмехнулся проводник. - Помирать никогда не хочется. - Это я понимаю, - сказал Иван, боясь, что обидел проводника. - Это я для себя только так решил. Думаю, до сорока годов доживу, ну до сорока пяти от силы, и хватит. А то это, знаешь, все ходи, мучайся. То поясницу ломит, то ревматизм на погоду болит. Эх... Алтынник огорченно махнул рукой и, глядя в окно, задумался, попытавшись представить себя жалким и, больным стариком, но представить ему это было почти невозможно, и мысли его тут же сбились на другое - он опять заволновался, встретит его или не встретит Людмила. Была ночь с субботы на воскресенье. 5 На станцию Кирзавод поезд прибыл точно по расписанию. Проводник открыл дверь, и на Алтынника, стоявшего в тамбуре с чемоданом, дунуло сырым холодом. Шумел ветер, густо валил и вспыхивал в свете единственного на станции фонаря лохматый снег. Под фонарем стояли дежурный в красной фуражке и маленькая, залепленная снегом фигурка. "Она", - догадался Алтынник. И действительно, фигурка побежала вдоль поезда, шаря по вагонам глазами и отыскивая того, кого ожидала. Алтынник отошел в глубь тамбура и следил за ней одним глазом. Он все еще колебался. - Как, батя, советуешь - слезать или не слезать? - в последний раз понадеялся он на проводника. - Слезай! - махнул рукой проводник и отступил в сторону, освобождая проход. - Была не была, - решился Алтынник. - Будь здоров, батя, и не кашляй. И соскочил на мокрый перрон. Когда они встретились, Алтынник понял, что его жестоко обманули, - фотография, которую хранил он в альбоме, по крайней мере, десятилетней давности. - Здравствуйте, Ваня, - сказала Людмила, протянув ему руку. - Здравствуйте. - Поставив чемодан, переминался он с ноги на ногу, переживая сомнения. - Людмила? - спросил он на всякий случай, еще надеясь, что это не она, а, допустим, старшая сестра. - Ага, - беспечно согласилась она. - У нас часы стали. Ночь, время спросить не у кого. Пришла за час до поезда. Ну, пойдемте. - Она наклонилась к чемодану, как будто хотела взять. - Сейчас, - сказал Иван и чемодан придержал. И стал быстро соображать, не сесть ли ему, пока не поздно, обратно на поезд. Дежурный в красной фуражке ударил в колокол. Поезд шумнул тормозами и тронулся медленно, без гудка. Алтынник все еще колебался. Остаться или на ходу вскочить на подножку? Медленно проплыл мимо последний вагон, и проводник с грохотом опустил откидную площадку. Решать было уже нечего. - Ладно, пойдем, - вздохнул Иван и нагнулся за чемоданом. 6 Дул ветер, в глаза летел сырой снег, Алтынник шел боком. В правой руке он держал чемодан, а левой прижимал к уху воротник шинели, чтоб не продуло. Дома и заборы неясно чернели по сторонам, нигде ни огня, ни звука, хоть бы собака пролаяла. Людмила молча шла впереди, ее залепленная снегом спина то исчезала, то вновь возникала перед Алтынником. Поворачивали направо, налево, опять направо. Иногда ему казалось, что они кружат на одном месте. В какой-то момент стало страшно: мало ли слышал он разговоров, как какого-нибудь доверчивого чудака женщина заводила в темное место, а там... Ведь никто же не знает, что в роскошном его чемодане ничего нет, кроме смены белья да портянок. В крайнем случае, можно, конечно, чемодан бросить и дать волю ногам. Но куда побежишь, когда мокро, скользко и незнакомое место? И как назло под ногами ни камня, ни палки. - Далеко еще? - спросил он подозрительно. - Нет, недалеко, - ответила Людмила, не оборачиваясь. - Ну у вас и погодка, та еще, - громко сказал Алтынник. Все-таки когда говоришь, не так страшно. - А я ваш адресок товарищу оставил, он утречком должен подскочить. Не возражаете? Насчет товарища он сейчас только придумал: пусть знает, если что - адрес известен. - Пожалуйста, - сказала Людмила. Ее согласие Ивана несколько успокоило, и он не стал излагать следующую придуманную им версию, что, в случае чего, его, Ивана Алтынника, как военнослужащего и необходимого в данный момент стране человека, будут разыскивать всюду, и, если что, перероют всю эту вшивую станцию. Потом сообразил, что их видел вместе дежурный по станции, и это успокоило его окончательно. Еще раз повернули направо и остановились перед забором из штакетника. Людмила перекинула руку через забор и звякнула щеколдой. Скрипнув, отворилась калитка. - Проходите, - сказала Людмила. - Собаки нет? - осторожно спросил Алтынник. - Нет, - сказала Людмила. - В прошлом годе был Тузик, так брат его из ружья застрелил. - За что же? - удивился Алтынник. - Ружье новое купил. Хотел проверить. - И не жалко было? - Кого? - удивилась Людмила. - Да Тузика. - Так это ж собака. Маленьким кулачком в шерстяной варежке долго: она колотила в закрытую дверь, потом, утопая в свежем сугробе, пролезла к окну. Качнулась в сторону занавеска, показалось расплывающееся в темноте чье-то лицо. - Мама, откройте, - негромко сказала Людмила. За окном вспыхнул электрический свет. Послышались негромкие, но тяжелые шаги, дверь распахнулась, и на пороге появилась крупная старуха в валенках, в нижней полотняной рубахе. В руке она держала зажженный китайский фонарик. - Проходите, - еще раз сказала Людмила Алтыннику и сама пошла вперед, показывая дорогу. Старуха, посторонившись, светила фонариком. Тускло сверкнули коромысло и ведро, развешенные на стенах. В нос ударил запах квашеной капусты. Пройдя через сени, Алтынник очутился в комнате, жарко натопленной и освещенной лампочкой без абажура. Он поставил чемодан у порога и нерешительно топтался, осматриваясь. - Раздевайтесь, - предложила Людмила, и сама подала пример. Размотала пуховый платок и сняла пальто с серым воротником из искусственного каракуля. Теперь на ней было темное шерстяное платье с глубоким вырезом. Алтынник посмотрел на нее и вздохну. Там, на перроне, он, пожалуй, ошибся. Карточка была не десятилетней давности, а постарше. Он повесил шинель на гвоздь возле двери и расправил под ремнем гимнастерку. Вернулась старуха, положила на табуретку фонарик. - Мама, познакомьтесь, - сказала Людмила. Старуха вежливо улыбнулась и протянула Алтыннику черную искривленную руку. - Иван Алтынник, - громко сказал Иван. - Чудная фамилия, - не называя себя, покачала головой старуха. - Чего же в ней чудного? - обиделся Алтынник. - Фамилия самая обыкновенная, происходит от слова "алтын". Слыхала такое слово? - Нет, не слыхала, - отказалась старуха. - Как не слыхала? - изумился Алтынник. - Алтын, в старое время деньги такие были. - Эх, милый, - вздохнула старуха. - У нас денег не то что в старое время, а и теперь нету. - Полно вам прибедняться, - возразила Людмила. - Живем не хуже людей. Ваня, наверное, маланец. Правда, Ваня? - она повернулась к Алтыннику и улыбнулась. - Кто, кто? - не понял Алтынник. - Маланец. - Угу, маланец, - согласился Алтынник, чтобы не спорить, хотя все же не понял, что это значит. - Ох-хо-хо, - вздохнула старуха и, скинув валенки, полезла на печку. Положив руки в карманы, Алтынник прошел по комнате, осмотрелся. Комната была самая обыкновенная - деревенская. Ведра с водой на лавке возле двери, тут же рукомойник, дальше на стене портрет Кагановича, под ним рамочка с налезающими одна на другую фотографиями. Красноармеец в довоенной форме с треугольничками на петлицах, старик в очках, ребенок на столе голый, масса каких-то людей группами и в одиночку, и среди них кое-где Людмила. Была здесь и та фотография, которую знал Алтынник, и другие, последнего времени. Прислала бы Людмила одну из последних, сейчас бы Алтынник уже обнимался на перроне с хроменькой Наташей. Продолжая осмотр, наткнулся он на косо повешенное полотенце, где была вышита плоская девушка в трусах, лифчике и с одним глазом. Девушка лежала, задрав ноги, на животе и держала в руках что-то похожее на раскрытую книгу. Подпись под картиной гласила: "На курортах". Алтынник отступил на шаг и прищурил сперва один глаз, потом другой. - Вы вышивали? - спросил он уважительно. - Я, - скромно сказала Людмила. - Ничего, - оценил он. - Так это вообще... - он подумал, но нужного определения не нашел и махнул рукой. Без интереса скользнул взглядом по темной иконе в углу - религиозные предрассудки не уважал, сквозь полуоткрытую дверь заглянул в горницу, но там было темно. Тут ему послышалось чье-то посапывание за выцветшей ситцевой занавеской, отделявшей пространство между печью, куда залезла старуха, и дверью. Алтынник резко шагнул к занавеске и отдернул ее. Здесь увидел он белобрысого парня лет четырнадцати, который спал лицом к стене на железной кровати с шишечками. - Кто это? - Алтынник строго посмотрел на Людмилу. - Сын, - сказала Людмила и стыдливо потупилась. - Внуков нет? - Что вы, - обиделась она, - я еще молодая. - Юная, - поправил Алтынник, отошел к стоявшему у окна столу, сел и положил локти на скатерть с бледными, вышитыми гладью цветами. Девушка "на курортах" висела на противоположной стене и единственным своим глазом смотрела не в книгу, а на Алтынника. Он достал свой "Казбек" и, не спрашивая разрешения, закурил. Поинтересовался: - Когда будет следующий поезд? - У нас только один поезд, на котором вы приехали, - сказала Людмила. - Другие не останавливаются. - Угу. Так-так. - Он побарабанил по столу пальцами. - И чего ж делать будем? - поднял голову и нахально посмотрел на Людмилу. Ода смешалась и покраснела. "Ишь ты, еще краснеет", - про себя удивился Алтынник. - Ну, так я спрашиваю: чего делать будем? - повторил он свой вопрос, чувствуя, что сейчас может сказать все, что хочет. - Кушать хотите? - не поднимая глаз, тихо спросила Людмила. - Кушать? - понимающе переспросил Алтынник и посмотрел на часы (было без пяти три). - Чего ж делать? Давайте кушать. В одну минуту Людмила стащила со стола скатерть, постелила клеенку, и не успел Алтынник оглянуться, на столе стояли поллитра водки, теплая еще жареная картошка с салом и пироги с грибами. - Со знакомством, - сказал Алтынник, подняв стакан. - Со знакомством, - кивнула Людмила. 7 Надеялся Алтынник, что сразу же опьянеет, но выпили всю бутылку, а ему хоть бы хны. Несмотря на то что с утра ничего не ел, кроме двух пирожков с мясом, купленных на Курском вокзале. Но в груди потеплело, и настроение стало получше. Он снял сапоги, ремень и расстегнул гимнастерку. Чувствовал себя легко, свободно, закусывал с аппетитом и все благожелательнее поглядывал на Людмилу. Людмила от водки тоже оживилась, на щеках выступил румянец, глаза блестели. Она уже казалась Алтыннику не такой старой, как при первом взгляде, а вполне привлекательной. Теперь он не сомневался в том, что хорошо проведет эти сутки в ожидании следующего поезда, а большего он и не хотел. И то, что Людмила была не самой первой молодости, Алтынник теперь расценивал как факт положительный: очень надо ему иметь дело с молоденькими дурочками вроде Галки, которые строят из себя черт-те что. Перед ним сидела женщина настоящая, не то что недоросток какой-то, уж она-то знает, зачем люди целуются и что делают после. Губы ее и глаза обещали Алтыннику многое, и он знал совершенно точно, что теперь своего не упустит и таким лопухом, как тогда с Галкой, не будет. И от уверенности в том, что все будет, как он себе наметил, было ему сейчас весело. Давно уже он умял всю картошку и принялся за пироги, которые показались ему особенно вкусными. - Пироги ну просто замечательные, - сказал он, чтобы сделать хозяйке приятное, и потому, что неудобно было за свой неумеренный аппетит. - А то ведь в армии у нас пища какая: шрапнель, конский рис и кирза. Хоть бы, вот я говорю, сливочного масла дали кусочек солдату, так нет, не положено. А как же. Друзей всех кормим. Но солдат - тоже ведь человек, ты на нем хоть верхом ездий, а кусочек маслица дай. От этой кирзы только живот дует, а калорий и витаминов почти никаких. А вот грибы уважаю. Хоть сушеные, хоть свежие. Потому что высокие вкусовые качества - раз! - Алтынник загнул один палец, - И по калорийности не уступают мясу - два! - Это точно, - подтвердила Людмила. - Мы во время войны, когда голод был, одними грибами спасались. Бывало, пойдешь в лес, наберешь корзинку... И как начала она с этих грибов, так и пошла дальше, перескакивая с темы на тему, без остановки, рассказывать Алтыннику свою жизнь с того времени, как в сорок четвертом году, осенью, вышла замуж за парня, работавшего на станции электриком, и прожили они вместе до декабря, когда его взяли в армию и он успел дойти до самого Берлина живой и невредимый, но на обратном пути в поезде застудил голову и умер, а она осталась жить для ребенка и никого близко к себе не подпускала, хотя многие добивались, потому что знали ее как женщину самостоятельную, чистую, и ее все уважали, не только соседи, но и по работе, некоторые врачи даже из института приходят и с ней советуются, ведь сколько ни учи, но теория - это одно, а практика - другое, и ни у одного врача, приходящего из института, такой практики нет и быть не может; тут на станции не то что в большом городе в поликлинике, где есть отдельно хирург и отдельно терапевт или невропатолог, здесь хоть зубы лечить, хоть роды принимать, все бегут к ней; вчера, например, ночью прибежали с другого конца станции, там старуха с печки упала, старухе будет в обед сто лет, а ты поднимайся ночью, беги, потому что народ несознательный, считает, что фельдшера можно поднимать в любое время, сам восемь часов отработал и свободен, а тут никакого внимания, уж лучше рабочим на производстве или бухгалтером, как ее брат Борис, который живет в районном городе, двадцать километров отсюда, у него там тоже свой дом, жена Нина и дочка Верушка, которой на прошлой неделе исполнилось два годика, живут, правда, плохо; несмотря на то что Нинка кончила техникум, но такая неряха - когда в дом ни придешь, всегда грязи по уши, посуда не мыта, не то что за ребенком, за собой следить не умеет; уж она, Людмила, ничего Борису, конечно не говорит, сам женился, самому жить, но все же обидно - родной брат, младше ее на три года, вместе росли, а потом, когда она выучилась и ему помогала учиться, каждый месяц пятьдесят рублей посылала, отрывая от себя и ребенка, чего Борис теперь уже не помнит (все люди неблагодарные), приезжает каждое воскресенье домой и хоть бы матери-старухе к дню рождения или на Восьмое марта подарил ситцу на платье или сто граммов конфет, дело не в деньгах, конечно, хотя знает, что фельдшеру много не платят, несмотря на выслугу лет; так он еще, как приедет, требует каждый раз, чтобы она ему пол-литра поставила; мужчина, известно, за пол-литра мать родную продаст, как, например, сосед-учитель, который до того допился, что и жена от него ушла, и дети родные отказались, только название одно, что мужчина, а на самом деле настоящее горе, уж лучше век одной вековать, чем с таким связывать свою жизнь... Алтынник слушал сперва терпеливо и даже поддакивал и охал в подходящих местах, но потом стал морщиться и отвлекаться. Ему давно уже было неинтересно ни ее прошлое, ни будущее, он приехал вовсе не для того, чтобы изучать ее биографию, а совсем для другого дела, на что он и хотел как-нибудь намекнуть, но невозможно было прорваться, она все сыпала и сыпала на него свои рассказы, как из мешка, один за другим, и все в такой жалобной интонации, что уже ничего не хочется, а хочется только спать (время позднее), но приходится вежливо таращить глаза да еще делать вид, что тебе это все безумно интересно. Но когда речь дошла ко учителя, он все же не выдержал и сказал: - Извините, Людмила, я вас перебью, но как бы мы бабушку не разбудили. - Да ничего, над ней хоть из пушки стреляй, - успокоила Людмила, порываясь рассказывать дальше. - Значит, про что это я говорила? Но Алтынник потерял нить, не помнил и не хотел помнить, про что она говорила. Он хмуро смотрел перед собой и вертел за горлышко пустую бутылку. - Может, вы еще выпить хотите? - догадалась Людмила. - А есть? Хотя, конечно, и хотелось спать, все же он помнил, зачем сюда приехал, а в распоряжении одни только сутки, и если не сейчас, то когда? - А как же. - Она пошла в горницу и тут же вернулась с плоским флаконом, широкое горло которого было заткнуто газетой. - Самогон? - спросил Алтынник. - Спирт. - Спирт? - Я же медик, - улыбнулась Людмила. - Спирт я люблю, - одобрил Алтынник, хотя чистый спирт ни разу в жизни не пробовал. - Мы у себя пьем ликер "шасси". - Ликер чего? - не поняла Людмила. - То есть гидросмесь, - пояснил Алтынник, - которая заливается в стойки шасси. Семьдесят процентов глицерина, двадцать спирта и десять воды. - И ничего? - Ничего, - сказал Алтынник. - Правда, потом понос бывает, но вообще-то пить можно. Разбавили спирт водой, выпили, закусили. - Да, так я вам про учителя не рассказала, - вспомнила Людмила. Алтынник посмотрел на нее и попросил: - Не надо про учителя. - А про что? - удивилась Людмила. - А ни про что, - сказал он и вместе со стулом придвинулся к ней. Положил руку ей на плечо. Она ничего. Помянул слегка ее голову к себе. И она без всякого сопротивления вдруг повернулась и впилась в его губы своими. Это было так ошеломительно, что Алтынник в первый миг растерялся, а потом ринулся навстречу тому, что его ожидало, и дал волю рукам, жалея, что их у него только две, что они короткие и что нельзя все сразу. Людмила, не отрываясь от его губ, прижималась к Алтыннику грудью, коленями, вздрагивала и дышала, изображая такую сумасшедшую страсть, как будто сейчас помрет, и вдруг резко его оттолкнула, так, что он ударился локтем об стол. Алтынник схватился за локоть и удивленно посмотрел на Людмилу. - Ты... чего? - спросил он, с трудом выдавливая слова, потому что дыхания не хватало. - Ничего. - Людмила загадочно усмехалась. Видимо, спирт наконец подействовал: Алтынник смотрел на Людмилу и не мог понять, что она хочет. - Эх ты, герой! - засмеялась она и легонько стукнула его по голове. - Думаешь, если женщина одинокая, так у нее сразу можно всего добиться? - А разве нельзя? - удивился Алтынник. - Вам всем только этого и нужно, - вздохнула она. - Все мужики как собаки, честное слово. Ни поговорить ничего, только про свое дело и думают. Алтынник смутился. - Так мы ж говорили, - неуверенно возразил он и пообещал: - Опосля еще поговорим. - Дурак, - сказала она и положила голову на стол. Алтынник задумался. Видно, он сделал что-то не то, потому что она сперва вроде бы поддалась, а теперь заартачилась. А скорее всего просто дурочку валяла. Алтынник попытался ее снова обнять, но она его опять оттолкнула и приняла прежнюю позу. - Людмила, - помолчав, сказал Алтынник. - Ты чего из себя это строишь? Ты же не девочка и должна знать, зачем ты меня приглашала и зачем я к тебе приехал, и не за тем, чтобы над тобой посмеяться или пошутить, а чтоб по-товарищески сделать тебе и себе удовольствие. А если ты из себя будешь девочку строить, то надо было сразу или сказать, или намекнуть, потому что время у меня ограничено, сама понимаешь - солдатское положение. Она молчала. На печи негромко всхрапывала и чмокала губами во сне старуха. Алтынник посмотрел на часы, но спьяну не мог разобрать - то ли половина четвертого, то ли двадцать минут шестого. Людмила сидела, положив голову на руки. Иван еще посидел, повздыхал, почесал в голове. Было обидно, что зря потратил столько времени и не выспался. Нагнувшись, достал он под столом сапог, вынул из него портянку и стал наматывать на ногу. Задача эта оказалась нелегкой, потому что стоило ему задрать ногу, как он терял равновесие и хватался за край стола, чтобы не свалиться с табуретки. В конце концов с этим сапогом он кое-как справился и полез за вторым. Людмила подняла голову и удивленно посмотрела на Алынника: - Ты куда собираешься? Он пожал плечом: - На станцию. - Зачем? - А чего мне здесь делать? Поеду. - Куда ж ты поедешь? До поезда еще цельные сутки. - Ничего, подожду, - сказал он, принимаясь за второй сапог. - Обиделся? Он молчал, сосредоточенно пытаясь попасть ногой в голенище. - Эх ты, дурачок, дурачок, - Людмила вырвала у него сапог и швырнула обратно под стол. Он только хотел рассердиться, как она схватила его и стала целовать, и он снова все позабыл, и опять не хватало рук и нечем было дышать. - Подожди, - шепнула она, - сейчас свет погашу, пойдем в горницу. Он с трудом от нее отлепился. Он мог подождать, но недолго. Поцеловав его, она на цыпочках прошла к двери и щелкнула выключателем. Свет погас. Алтынник ждал ее нетерпеливо, чувствуя, как беспорядочно колотится сердце, словно дергают его за веревку. Людмила не возвращалась. - Людмила! - позвал он шепотом. - Сейчас, Ваня, - отозвалась она из темноты тоже шепотом. Он поднялся и, чувствуя, что ноги его не держат, хватался за край стола и таращил глаза в темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Но, ничего не увидев, осторожно оторвался от стола и, как был в одном сапоге, направился туда, где, по его мнению, находилась Людмила. Он шел бесконечно долго и в конце своего пути напоролся на табуретку, повалил ее, чуть не свалился сам и сильно зашиб колено. Табуретка упала с таким грохотом, что ему показалось: сейчас он поднимет весь дом. И действительно, старуха на печи коротко вскрикнула, но, должно быть, во сне, потому что тут же опять захрапела и зачмокала губами. Он понял, что забрал слишком сильно вправо, и пошел дальше, стараясь держаться левее, и наткнулся на какую-то тряпку и догадался, что это занавеска, за которой спал сын Людмилы. Он отшатнулся, но занавеска оказалась и сзади. И слева и справа. Чтобы освободиться от нее, он стал делать над головой такие движения руками, как будто отбивался от целого роя пчел, запутался окончательно и, не видя иного спосеба вырваться, дернулся что было сил в сторону. Где-то что-то затрещало, Алтынник рухнул на пол и на этот раз ударился головой. "Господи? - подумал он с тоской. - Так я сегодня и вовсе убьюсь". Он попытался подняться, но никаких сил для этого не было. Тогда он пошарил вокруг себя руками, наткнулся на какой-то веник, подложил его под голову и уснул. 8 Проснулся он оттого, что стало больно глазам. Солнце светило прямо ему в лицо сквозь полузамерзшие стекла. Слегка повернув голову, он увидел, что лежит в комнате, совершенно ему незнакомой, на широкой кровати, и под ним мягкая перина и огромная пуховая подушка. За круглым столом посреди комнаты между окном и зеркальным шкафом сидел парень лет четырнадцати в старой школьной форме. Должно быть, считалось, что парень сейчас делает уроки, на самом же деле он одну за другой зажигал спички, совал их, зажженные, в рот, а потом перед зеркалом шкафа выдыхал дым и делал страшные рожи. Алтынник стал за ним следить через зеркало. Парень чиркнул очередной спичкой, раскрыл рот и в этот момент встретился с отраженным в зеркале Алтынником. Он вздрогнул, закрыл рот, а спичку зажал в кулаке и, наверное, обжегся. Потом повернулся, и они оба бесконечно долго разглядывали друг друга. Парень первый нарушил молчание. - Мамка побегла в магазин, - сказал он. - У-у, - промычал Иван в знак того, что все ясно, хотя ему ничего не было ясно. - Ты в каком же классе? - спросил он парнишку. - В восьмом. "Ничего себе", - удивился Алтынник. Сам он кончил только семь классов. - А зовут тебя как? - Вадик. - Молодец, - похвалил Алтынник и прикрыл глаза. Побаливала голова. То ли оттого, что он вчера немного перебрал, то ли оттого, что он, кажется, обо что-то вчера ударился. Было у него еще такое ощущение, будто из его памяти выпало какое-то очень важное звено, но он не мог понять, какое именно. Смутно помнилось, вроде он ночью что-то искал, не нашел, улегся на полу. Но как он попал в кровать? И в мозгу его