проходит в гримуборную Гвоздиловой и закрывает за собой дверь... -- Учитесь, девки!.. -- злобно шипит Сима. -- Вот как надо устраиваться!.. В театре -- траур, а у нее -- самая жизнь!.. * ...В гримуборной корреспондент щелкает Гвоздилову. -- Голова чуть направо. Подбородок чуть выше. И легкий проблеск улыбки. А смотреть не точно в объектив, а чуть поверх него. Замечательно. -- Жаль ваших усилий! -- усмехается Гвоздилова. -- Из-за Рябинина материал наверняка не пойдет. Видите, что творится в театре?.. Чуть ли не комендантский час!.. -- Ужас! -- соглашается корреспондент, возясь с фотоаппаратом. -- Но будем надеяться. Все-таки дети за отцов не отвечают. И потом кино -- другое ведомство... Он на секунду отрывается от фотоаппарата и озадаченно смотрит куда-то за плечо Гвоздиловой. -- Елена Константиновна! Что это у вас там за надпись?.. Я не имею ничего против этого лозунга, но он может испортить нам кадр!.. Гвоздилова оборачивается. Во всю ширину зеркала губной помадой написано: "Долой сук!" Елена Константиновна устало вздыхает и начинает оттирать зеркало носовым платком... * -- А чего ж не подписать? -- весело удивляется Игорь. -- Георгию Петровичу от моей подписи зла не прибудет. Только текст вы сами составьте, у меня не получится. -- Текст не главное, -- Юрий Михайлович внимательно изучает развалившегося в кресле Гордынского. -- Нужно минимум десять подписей. Тогда это мнение театра. -- Организуем! -- машет рукой Игорь. -- Но я надеюсь, это будет как-то учтено?.. Ну, звание, квартира... Или там командировка в Японию?.. -- При чем тут Япония? -- на скулах Юрия Михайловича рельефно проступают желваки. -- Вы что себе позволяете? -- Как при чем? -- обижается Игорь. -- Раз я у вас на службе... Ну-ну, не торгуйтесь!.. За крупное паскудство надо и платить по-крупному! -- Плохо шутите, Гордынский! -- чувствуется, что спокойствие дается Юрию Михайловичу с трудом. -- При вашей репутации я бы вел себя скромнее. -- Уже донесли! -- расстраивается Игорь. -- Клеветники, завистники!.. Ну не дает им покоя мое сексуальное здоровье! -- С сексуальным здоровьем у вас все в порядке, -- желчно улыбается Юрий Михайлович. -- А вот с пропиской, насколько мне известно, дело обстоит гораздо хуже... -- У меня временная, -- Гордынский с готовностью лезет за паспортом, словно собираясь показать. -- Директор все обещает квартиру, но... то генсек помрет, то Рябинина лишают гражданства... -- Так вот, если вы не возьметесь за ум, -- веско и внушительно говорит Юрий Михайлович, -- то можете вообще вылететь из Москвы. Тем более, что театр вами не очень-то дорожит! Игорь элегически смотрит в окно, потом с сожалением цокает языком и поднимается кресла. -- Нетонко! -- кручинится он. -- Я существо ажурное, меня надо было вербовать бережно. Жаль, жаль!.. Вы были в сантиметре от успеха! * ...В стеклянную кружку с шипением льется золотистое пиво... На патефонном диске крутится обшарпанная пластинка... Флегматичный Дрюля, задумчиво прихлебывая из пивной кружки, слушает Верди... В гримуборную влетает растрепанный Тюрин, чертыхаясь, шарит по бесчисленным складкам висящей на вешалке хламиды, наконец, достает из ее недр смятую пачку сигарет... -- Вот это нервы!.. -- разминая сигарету, восхищается Тюрин. -- Земля горит, небо рушится, а мальчонка слушает Верди!.. Аномальный ты все-таки тип, Дрюля!.. -- Это вы аномальные!.. -- меланхолично отвечает Дрюля. -- Все играете в казаки-разбойники!.. А я вне политики. Я ищу гармонию... Пью пиво, читаю Библию, слушаю Верди!.. -- А вот скажи мне, Дрюля, -- заинтересовывается Тюрин, -- если тебя убивают... или лезут к тебе в квартиру... или насилуют твою жену... Что ты будешь в это время делать?.. Читать Библию?.. -- Давай без глобальностей! -- морщится Дрюля. -- Никто нас покамест не убивает!.. Не надо мышиную возню выдавать за гибель Помпеи!.. * ...В разговоре с Гвоздиловой Юрий Михайлович мучительно напрягает остатки своего мужского шарма, -- все-таки знаменитость, кинозвезда! -- но, видимо, шарм начальника изрядно пожух от многолетнего бездействия, потому что не производит на Гвоздилову ни малейшего впечатления. -- Насколько мне известно, Елена Константиновна, -- журчит Юрий Михайлович, -- вы и раньше не ладили с Рябининым? А уж последний его поступок, видимо, и вовсе не привел вас в восторг? -- Я не делаю из этого тайны, -- ровно отвечает Гвоздилова. -- На мой взгляд, Георгий Петрович повел себя легкомысленно. Чем и поставил театр под удар. -- К сожалению, не все это понимают, -- элегически вздыхает Юрий Михайлович. -- Вот вы бы и объяснили это вашим коллегам. Да и не только коллегам... -- Вы предлагаете мне осудить Рябинина публично? -- Гвоздилова качает головой. -- Нет, во всенародных шабашах я не участвую. -- Ну что за формулировка, Елена Константиновна? -- мягко досадует Юрий Михайлович. -- Вы же скажете то, что думаете. И что же плохого в том, что ваше мнение совпадет с мнением большинства? -- Дело не в большинстве, -- терпеливо объясняет Гвоздилова. -- Своим мнением я поддержу ваше мнение. А поддерживать вас -- аморально. -- Кого это -- вас? -- Юрий Михайлович срывается на фельдфебельский тон. -- Народ, партию, правительство? -- У вас мания величия, -- спокойно отвечает Гвоздилова. -- Вас -- это лично вас. И вам подобных. А таких в стране много. -- Вы хотите меня оскорбить? -- глаза Юрия Михайловича наливаются металлической синевой. -- Это очень рискованно, Елена Константиновна! -- Вас нельзя оскорбить. Вы счастливый человек. Знаете поговорку: самый счастливый человек тот, кто не знает степени своего несчастья... Гвоздилова безмятежно смотрит на Юрия Михайловича и ослепительно улыбается. Марлен Дитрих. Небожительница. Кинозвезда. * ...В узком проеме плохо прикрытой женской гримуборной вот уже несколько минут настырно маячит какая-то фигура. -- Девочки, смотрите! -- фыркает полуголая Ниночка. -- Скоро нам придется раздеваться при них!.. Да вы входите, молодой человек, вам же оттуда не видно!.. Сима рывком распахивает дверь. Наблюдатель слегка отшатывается, но на его лице нет и тени смущения. Тухлый взгляд. Профессиональное выражение задумчивой рассеянности. -- Глупая ты, Нинка! -- говорит Сима, не отрывая насмешливого взгляда от наблюдателя. -- Нужны ему твои сиськи!.. У него тут дела посерьезней. Он контрреволюцию ищет. Правда, шурик?.. -- Я не Шурик! -- с достоинством отвечает застигнутый. -- Меня зовут Евгений. А если быть совсем точным, то Евгений Александрович. -- Иди ты!.. -- изумляется Сима. -- У тебя ведь, поди, и фамилия есть?.. Но все равно, ты шурик! Все вы, Евгений Александрович, шурики!.. И Сима с треском захлопывает дверь. * ...В кабинете директора накаленная обстановка. Вся начальственная пятерка в сборе. От былой респектабельности Юрия Михайловича не осталось и следа. Злой и взъерошенный, он втыкается сухими колючками глаз то в директора, то в Андрея Ивановича. -- Гнилой у вас коллективчик-то, гнило-о-ой!.. Распустил их Рябинин! Ну ничего, я им загривки поломаю! Готовьте приказ, Петр Егорович. Бусыгина, Гвоздилову и Гордынского -- на увольнение. -- То есть, как на увольнение? -- шепчет Андрей Иванович. -- Но ведь это же произвол!.. У вас нет оснований!.. -- Оснований больше, чем достаточно! -- отрубает Юрий Михайлович. -- Вам нужна формулировка? Неэтичные выпады в адрес советских и партийных руководителей. И пусть еще скажут спасибо, что только увольнение, а не семидесятая статья! -- Юрий Михайлович, -- пробует вмешаться директор, -- нельзя же так сплеча... С Гвоздиловой может получиться скандал... -- Скандала не будет, -- успокаивает директора Анна Кузьминична. -- Горком полностью поддерживает позицию Юрия Михайловича. Райком, я надеюсь, тоже. Безмолвные райкомовские анонимы согласно кивают головами: дескать, о чем речь, разумеется, поддерживаем. -- Но за что же увольнять? -- негодует Андрей Иванович. -- За то, что люди отстаивают свои моральные принципы? -- Моральные принципы? -- Юрий Михайлович буквально задыхается от сарказма. -- Одна трахается чуть ли не у всех на глазах... Извините, Анна Кузьминична... Другой носится по театру с топором!.. И при этом они еще умудряются иметь моральные принципы!.. -- Ну зачем же вы так... -- тускло возражает директор. -- Просто актеры -- легко возбудимые люди... Я сам в прошлом актер... -- Знаете, а у меня создалось впечатление, -- интимно делится Анна Кузьминична, -- что актеры немножко не люди. Похожи на людей. Очень похожи. Но не люди. -- Вот вы! -- Юрий Михайлович резко поворачивается к Андрею Ивановичу. -- Скажите, почему вы, пожилой человек, фронтовик, секретарь парткома, позволяете себе входить в кабинет в таком шутовском виде? Или вы таким образом демонстрируете мне свою независимость? Андрей Иванович рассматривает свои лохмотья с таким видом, будто видит их в первый раз в жизни. -- Я у себя дома, -- пожимает он плечами... -- Я же не упрекаю вас за вашу униформу. Начальники переглядываются. Действительно, все одеты одинаково. Костюмы серого цвета. Галстуки. Кейсы. Даже на Анне Кузьминичне узенький дамский галстучек и строгий серый жакет. А уж трое близняшек из райкома -- те и вовсе неотличимы друг от друга, как малыши в детприемнике. -- Хамите? -- прищуривается Юрий Михайлович. -- Ну, валяйте, резвитесь!.. Но предупреждаю, я человек злопамятный. И наглых шуток не прощаю! -- А вы меня не пугайте, гражданин начальник, -- голос у Андрея Ивановича вдруг становится сиплым. -- Меня и не такие пугали. И -- ништяк, оклемался. -- Прекратите юродствовать! -- кричит Юрий Михайлович. -- Вы не на сцене!.. Разгулялись, клоуны! Я приведу вас в чувство! Вы у меня узнаете, что почем! Вы у меня на карачках ползать будете! Юрий Михайлович внезапно смолкает, потому что из-за плеча Андрея Ивановича появляется Элла Эрнестовна. За ней в проеме двери -- напряженные лица актеров. -- Не смейте на него кричать, -- тихо говорит Элла Эрнестовна. -- Или я вас ударю. * В тесной гримуборной не продохнуть от табачного дыма. -- Одного я не понимаю, -- быстро и возбужденно говорит Федяева. -- Ну ладно, Левушка, ну ладно, Гордынский... Это для них не авторитеты... Но как они решились уволить Елену Константиновну?! -- В такой рубке щепок не считают! -- усмехается Боря. -- Им важно уничтожить Рябинина. Тут все средства хороши. Политика, Лидия Николаевна, грубая вещь! -- Политика тут ни при чем, Боря! -- Гвоздилова качает головой. -- Это биологическая война. Знаете, как у насекомых?.. Они чувствуют чужих. И пожирают. И не важно, прав ты или виноват. Важно, что ты не из их породы... -- Они нас будут жрать, -- не выдерживает Левушка, -- а мы будем молчать. Из деликатности. Чтобы не испортить им аппетита. Должны же мы хоть как-то защищать свое достоинство!.. Дверь распахивается, и в гримуборную влетает Тюрин. -- Левушка, говори потише! -- шипит Тюрин. -- А то возле вашей двери гуляет такой спортивный паренек, и ухо у него откровенно растет в вашу сторону! -- Черт-те что! -- тихонько смеется Борис. -- Вот так рождаются диссиденты. Я уже начинаю чувствовать себя маленьким Герценом... * ...Дверь в кабинет директора осторожно приоткрывается, и в образовавшемся проеме появляется неуверенное лицо Татьяны. -- Пожалуйста, Танечка, входите! -- директор рад любой возможности разрядить взрывоопасную атмосферу, а Татьяна все-таки дьявольски красива. -- Вы ко мне или к... Знакомьтесь, товарищи, это Татьяна Бусыгина, наша молодая актриса! -- Мы наслышаны, -- лаконично отзывается Анна Кузьминична и брезгливо поджимает губы. Татьяну ничуть не смущает такая реакция, она привыкла, что все женщины в ее присутствии делают постное лицо и поджимают губы. -- Я бы хотела переговорить с Юрием Михайловичем, -- извиняющимся голосом говорит Татьяна. -- Всего несколько минут... Но, если можно, -- конфиденциально... Анна Кузьминична косится на Юрия Михайловича, пытаясь отыскать на его лице хоть слабую тень неудовольствия, .но тот смотрит на Татьяну с явным любопытством -- все вы, мужики, одинаковы! -- и Анна Кузьминична с неохотой встает с кресла. Райкомовские близнецы поднимаются вслед за ней и синхронно хватаются за кейсы. -- Мы будем в буфете, -- бурчит Анна Кузьминична. -- Петр Егорыч, вы нас не проводите? А то в ваших катакомбах без проводника ходить опасно. Директор предупредительно распахивает двери, и руководящая группа, топая, как октябрята на выпасе, гуськом покидает кабинет. -- Я догадываюсь, зачем вы пришли, -- не дожидаясь Татьяниных объяснений, говорит Юрий Михайлович. -- Вы хотите уговорить меня аннулировать приказ об увольнении. Разочарую вас сразу -- этого не будет. Он едва успевает договорить фразу -- и Татьяна тотчас, без всякой подготовки, начинает плакать. Глаза ее мгновенно набухают прозрачной влагой, нос краснеет, губы складываются в обиженную гримасу. -- Это жестоко, жестоко! -- сглатывая слезы, говорит Татьяна. -- Может быть, актеры повели себя немного легкомысленно, но нельзя же приговаривать за это к смертной казни!.. А увольнение -- это казнь! -- Перестаньте демонстрировать свои профессиональные навыки! -- Юрий Михайлович избегает смотреть на Татьяну. -- Актерские слезы -- недорогой товар. Этому учат в любом театральном институте. -- А в женские слезы вы верите? -- Татьяна поднимает опухшие от слез веки. -- Вы -- сильный, умный, добрый человек. Ну почему вам так нравится выглядеть извергом? -- Я -- изверг? -- Юрий Михайлович возмущенно разводит руками. -- А Рябинин кто -- ангел? Он же вас предал!.. Почему же вы обвиняете всех вокруг, а его берете под защиту? -- Я умоляю вас, отмените приказ! -- в голосе Татьяны слышатся какие-то новые решительные нотки. -- Муж не знает, что я здесь. Он просто не пустил бы меня к вам. Я сделаю для вас все, что вы захотите, только отмените приказ! -- Вы с ума сошли? -- сочувственно интересуется Юрий Михайлович. -- Вы просто обольстительница из плохого кино. Но вам не кажется, что вы выбрали не самое удачное место для совращения? Татьяна дергает за какой-то невидимый шнурок у горла -- и пышная театральная хламида тяжелыми складками падает к ее ногам. -- Эт-то что такое? -- ошеломленный Юрий Михайлович панически кидается к Татьяне. -- Вы соображаете, что вы делаете? А ну-ка, оденьтесь немедленно!.. Слышите?!. -- Я заперла дверь, -- лихорадочно шепчет Татьяна, лицо ее почти касается лица Юрия Михайловича. -- Ключ у меня. Не надо бояться, сюда никто не войдет... -- Сумасшедшая! -- шипит Юрий Михайлович. -- Всех вас надо в Кащенко! Одевайтесь сию же секунду, или я позвоню... -- В милицию? -- Татьяна заглядывает в глаза Юрию Михайловичу. -- Или в горком? Вы меня не обманете! Женщина всегда знает, нравится она или нет. Я же видела, какими глазами вы смотрели на меня там, на собрании... И она неожиданно впивается в губы Юрия Михайловича долгим и мучительным поцелуем. Щелчок. Блиц. Щелчок. Блиц... Обалдевший Юрий Михайлович не сразу понимает, откуда вдруг появился этот режущий глаза свет... Щелчок. Блиц. Щелчок. Блиц... А когда понимает, то уже ничем не может себе помочь. Так и стоит посреди директорского кабинета с дико вытаращенными глазами, галстуком, съехавшим набок, и растерзанной рубашкой, в обнимку с голой красавицей, бесстыже улыбающейся в фотообъектив... Щелчок. Блиц. Щелчок. Блиц... Левушка аккуратно прячет фотокамеру в футляр, Татьяна деловито натягивает на себя хламиду. За их спинами -- группа актеров. В глазах -- ни удивления, ни осуждения, ни восторга. Закончился спектакль. Свершился акт возмездия... -- Признаться, я вас недооценивал! -- почти с восхищением констатирует Юрий Михайлович. -- Страшный вы народец! -- С волками жить -- по-волчьи выть, -- равнодушно отвечает Левушка. -- Вы сами выбрали этот вид оружия. -- И что же вы будете делать с фотографиями? -- кисло улыбается Юрий Михайлович. -- Отошлете в газету "Правда"? -- Ну почему обязательно в "Правду"? -- так же без интонаций отвечает Левушка. -- Есть и другие правдивые газеты. Например, "Юманите". Юрий Михайлович пристально вглядывается в Левушку, пытаясь понять, не шутит ли он, но в глазах у Левушки холодно и пустынно, как в зимних небесах... * ...В одном из многочисленных театральных переходов дорогу актерам внезапно преграждает группа угрюмых пареньков в чехословацких костюмах. -- Отдайте камеру! -- негромко требует один из них, судя по виду, старший. -- Разве она ваша? -- кротко удивляется Левушка и прячет фотокамеру за спину. -- Отдайте камеру! -- не повышая голоса, повторяет старший. -- Лева, пас! -- кричит Игорь, неизвестно когда и как оказавшийся за спиной у "чехословацкой" группы, и вытягивает руки: дескать, ловлю! Левушка неловко кидает фотокамеру Игорю. Тот едва успевает поймать ее и тут же получает сокрушительный удар в переносицу. Удар, надо сказать, профессиональный, потому что Игорь валится наземь, как сноп. Истошно визжит Сима, Левушка бросается Игорю на помощь, но двое бравых пареньков мгновенно заламывают ему руки. Старший вскрывает камеру: камера пуста, пленки нет. -- Где пленка? Левушка с заломленными назад руками пожимает плечами: -- А ее и не было... По знаку старшего Левушку быстро ощупывают -- пленки нет. -- Я ж вам сказал: не было. Шутка!.. Старший коротко размахивается и в сердцах расшибает камеру о стену. Всхлипывают осколки. Вся операция занимает не более нескольких секунд. Потрясенные и притихшие, стоят в театральном переходе артисты. А слаженная группа "бойцов невидимого фронта" молча удаляется по пустынному коридору. * ...В кабинете директора хлопочут врачи. Бледный Юрий Михайлович в расстегнутой рубахе лежит на директорском диване. -- Сволочи! -- не может успокоиться Анна Кузьминична. -- Нет, я этого так не оставлю!.. Я натравлю на них прокуратуру! -- Успокойтесь, Анна Кузьминична! -- директор дрожащими руками наливает в стакан воды. -- Выпейте тархунчику!.. Артисты погорячились... Они люди нервные!.. -- Оставьте! -- Анна Кузьминична отталкивает стакан. -- Таким нервным место в Лефортове, а не на советской сцене! Будь моя воля, я бы их... -- Анна Кузьминична, -- просит с дивана Юрий Михайлович, -- соедините меня с Николаем Андреичем! А вы, Петр Егорыч, соберите труппу на последний разговор... * В репетиционном зале -- звенящая тишина. Тишина, чреватая взрывом. Юрий Михайлович говорит внятно и раздельно, проверяя доходчивость сказанного внушительными паузами, -- точно швыряет камешки с обрыва, всякий раз терпеливо дожидаясь, когда снизу донесется глухой стук... -- Я хотел бы довести до вашего сведения, что руководящие инстанции, получившие подробную информацию о ненормальной ситуации, создавшейся в вашем коллективе, настаивают на немедленном расформировании труппы. В ближайшие дни в театре будет работать специальная комиссия из представителей партийных и советских органов совместно с представителями общественности, которая все тщательно взвесит и разберется в безобразиях, которые здесь происходят... Юрий Михайлович встает из-за стола, давая понять, что обсуждать сказанное не входит в его намерения. Он знает, что речь его произвела на аудиторию самое сильное впечатление, и возможные прения могут это впечатление ослабить. Но он не знает, что последняя точка в сегодняшнем разговоре будет поставлена не им... -- Простите! -- звонким голосом говорит Левушка. -- Но прежде чем вы и ваши коллеги покинете этот дом, мы тоже хотели бы довести до вашего сведения кое-что. В знак протеста против незаконных и антигуманных действий руководства по отношению к нашему коллективу, мы объявляем голодовку!.. -- Что они объявляют? -- переспросила Анна Кузьминична, не умея сразу переварить пугающий смысл услышанного. -- Голодовку! -- Юрий Михайлович сверлит Левушку немигающим взглядом, как факир, внезапно разучившийся заклинать кобру. -- Наши требования! -- продолжает Левушка. -- Первое. Немедленно аннулировать приказ об увольнении актеров. Второе. Восстановить в репертуаре все спектакли Рябинина. И, наконец, третье. Вернуть Рябинину советское гражданство и должность художественного руководителя театра. Пока эти требования не будут выполнены, мы прекращаем с вами всякие переговоры. В ответ на возможные попытки остановить голодовку силой, мы вынуждены будем прибегнуть к самосожжению. -- К чему прибегнуть? -- снова не врубается Анна Кузьминична. Видимо, слово "самосожжение" кажется ей некоей литературной метафорой. -- К самосожжению! -- раздраженно отвечает Юрий Михайлович. Похоже, он и сам не может до конца поверить в серьезность всего происходящего. -- Что же касается лично вас и вашей компании, то мы предлагаем вам в течение пятнадцати минут покинуть помещение театра. -- Левушка смотрит на часы. -- Сейчас в подвале находятся трое наших товарищей. У них есть пакля, газеты и канистра с бензином. Если через пятнадцать минут вы еще будете находиться в этом здании, они, не дожидаясь дополнительного сигнала, совершат акт самосожжения. -- Тоже фокус? -- тихо спрашивает Юрий Михайлович. -- Как с пленкой?.. -- Приглашаю вас лично убедиться в том, что это не выдумка, но не дольше, чем в течение тех же пятнадцати минут. -- Товарищи, -- после долгого молчания снова тихо говорит Юрий Михайлович, -- вы отдаете себе отчет... Это же политический шантаж... Неужели все в театре поддерживают эту дикую провокацию? Юрий Михайлович обводит глазами присутствующих. Венецианский карнавал. Лысая гора. Съезд шизофреников. Даже у детей -- глаза, как у леших. -- Вас устраивает такой ответ? -- после выразительной паузы интересуется Левушка. -- Или все-таки хотите посмотреть подвал? Ситуация преглупейшая... Поддаться на провокацию, потребовать доказательств... Снова стать общим посмешищем... -- В таком случае, -- продолжает Левушка, -- не смеем вас больше задерживать. Боря!.. Игорь!.. Проводите товарищей... У нас слишком мало времени, -- он деловито смотрит на часы. * ...Группа "товарищей", эскортируемая стрижеными мальчиками в чехословацких костюмчиках, безмолвно движется по театральному тоннелю в направлении служебного входа... * ...А в театре уже происходит нечто невообразимое!.. Актеры тащат театральную мебель... Баррикадируют двери... Заколачивают окна... Рабочие сцены стараются вовсю. Театральный столяр Кондратьич, красноносый и вечно пьяненький, прилаживает к заколоченной двери леденящий кровь плакат: "Осторожно! Заминировано!" -- Хорошо придумал! -- хвастается Кондратьич. -- Теперь пусть только сунутся!.. -- Что значит "заминировано"? -- холодеет Левушка. -- Здесь же дети!.. -- Да что ты, Левушка! -- хохочет столяр. -- Это же так, бутафория... Для острастки... -- Тут некого стращать, старик, -- строго говорит Левушка. -- Стращать надо тех, кто снаружи... -- Тоже правильно, -- соглашается огорченный Кондратьич. -- Светлая ты голова, Левушка!.. * ...В театральном фойе собралась вся труппа. Сейчас актеры без грима, и можно впервые рассмотреть их лица. Усталые, землистого цвета, с синими кругами под глазами. -- Хорошенько подумайте, братцы, -- взволнованно говорит Левушка. -- Те, кто хочет уйти, могут уйти. В первую очередь, конечно, следует увести отсюда детей. Тех, кто считает необходимым остаться здесь -- прошу подойти ко мне!.. Без обид, братцы... Из толпы выходят Татьяна, Сима, Боря... -- Товарищи! -- директор, как обычно, складывает руки умоляющей лодочкой. -- У вас у всех есть семьи, родители, дети... Подумайте, если не о себе, так хотя бы о них!.. Из толпы выходит Гордынский. -- Если будет позволено, -- тихо говорит он, обращаясь к Левушке, -- я бы хотел остаться. Обязуюсь подчиняться общей дисциплине. -- Оставайся! -- Левушка пожимает плечами. -- Каждый имеет право защищать свою честь. Если, конечно, она у него имеется... Вслед за Гордынским из толпы выходит Федяева. Потом Андрей Иванович с Эллой Эрнестовной. Немного погодя к ним присоединяются супруги Тюрины. Выходит Гвоздилова. -- Елена Константиновна! -- Левушка приятно ошарашен. -- Вы хорошо подумали? Ваш выбор может иметь для вас самые серьезные последствия... -- Вы -- эгоист, Лева, -- усмехается Гвоздилова. -- Все норовите героически умереть в одиночку. А другим, между прочим, тоже хочется войти в историю... Из толпы выпархивают Аллочка и Ниночка, за ними, не выпуская из рук драгоценного патефона, выходит Дрюля. -- Дрюля! -- радостно удивляется Тюрин. -- Ты-то куда со своим патефоном?.. Ты же вне политики! -- А при чем тут политика? -- меланхолически отвечает Дрюля. -- Если мир раскололся без моего участия, то надо же мне где-то быть. Так уж лучше с вами. -- Товарищи! -- взывает директор. -- Еще не поздно остановить эту дурацкую комедию!.. Я уверен, если мы извинимся перед Юрием Михайловичем -- нас простят... Директор продолжает говорить, а из толпы выходят все новые и новые люди. Актеры, бутафоры, осветители, монтировщики... * ...Кабинет директора теперь полностью оккупирован актерами. На директорском столе несколько телефонов, и все они в настоящий момент заняты. Из общего гула вырывается голос Федяевой. -- Шурик?.. Ты меня, пожалуйста, не расстраивай, сынок, учи сольфеджио!.. А вот Вера Ивановна говорит, что не учишь! В общем, если не сдашь зачет -- про магнитофон забудь!.. -- Бардак! -- возмущенно вздыхает Тюрина. -- Ведь договорились же болтать не более трех минут!.. В любой момент могут позвонить оттуда, -- она выразительно тычет пальцем вверх, -- а телефон занят! -- Ты за меня не волнуйся! -- мурлычет в трубку Аллочка. -- Голодовка голодовкой, а с голоду мы тут не помрем! У нас шикарный буфет, бывает даже горячее... -- Что ты плетешь? -- настораживается Сима. -- Какое тут у нас горячее?.. Мы же эвакуировали буфет! Или ты трескаешь тайком ото всех? Как Лоханкин? -- Я голодаю честно! -- обижается Аллочка, прикрыв трубку рукой. -- Наравне с коллективом! Просто муж нервничает. Должна же я как-то его успокоить? -- Фантастическая идиотка! -- восхищается Сима. -- Ты же дискредитируешь идею! А если телефон прослушивается?.. Выходит, наша голодовка -- чистый блеф? -- Оля! -- кричит в трубку Татьяна. -- Отзвони в ВТО Антонине Васильевне!.. Скажи, что мы с Левушкой отказываемся от Пицунды! Пусть отдадут путевки кому-нибудь другому!.. * Вечером Левушка обходит посты. У центрального входа дежурят Тюрин и Андрей Иванович. -- Сейчас-то потише, -- докладывает Тюрин. -- А днем был ужас!.. Оцепление милиции... Толпа с лозунгами... Орут... Бьют стекла... -- А почему бьют стекла? -- удивляется Левушка. -- Ну да, они же не знают, что произошло! Надо объяснить людям нашу позицию... -- Наивный вы человек, -- усмехается Андрей Иванович. -- Вы никогда не сталкивались с таким явлением, как организованный праведный гнев трудящихся? Будьте уверены, им уже объяснили вашу позицию. * В одном из театральных переходов Левушку настораживает некий странный звук, похожий на стук молотка по металлу. Левушка озирается. Тоннель пуст. Левушка заглядывает в темный проем -- тут находится лестница, ведущая на чердак. -- Эй! -- кричит он в пугающую темноту. -- Кто там?.. Советую не прятаться! Сейчас сюда соберутся все посты и вам не поздоровится! -- Соберутся они тебе, с-час! -- слышится откуда-то сверху ворчливый голос, и через секунду из мрака появляется столяр Кондратьич. -- Отсюда никуда не докричишься!.. Изоляция, как в Петропавловке! -- Кондратьич! -- Левушка принимает строгий вид. -- Ты чего это здесь? Знаешь, который час? Половина второго! -- Сигнализацию делаю! -- снисходительно объясняет Кондратьич. -- Чтоб через крышу никто не проник! Ступи-ка на лестницу!.. Ну ступи, ступи, не бойся! Левушка ступает на лестничную клетку, и тоннель заполняет свирепая трель звонка. -- С ума сошел! -- пугается Левушка. -- Ты же весь театр подымешь! Нашел время экспериментировать! Выключи немедленно! -- Легко сказать "выключи"! -- кручинится Кондратьич. Я пока только систему включения отработал. А выключение -- это второй этап. * ...Левушка в своей гримуборной чистит зубы. За ним с выражением немой укоризны маячит Боря Синюхаев. -- И не проси! -- сурово отрезает Левушка. -- Еще и суток не прошло, а им подавай свидание! Тут не пионерлагерь! -- Но и не Бухенвальд! -- парирует Боря. -- Что плохого в том, что люди хотят повидаться с родными? Это естественное желание! -- Но не в нашей ситуации! Просто так милиция их в театр не пропустит. Значит, снова нужно звонить по инстанциям, просить, унижаться... -- Почему унижаться? -- Боря чувствует в Левушкиных аргументах слабину. -- Не просить, а требовать! Свидание с родными -- это наше святое право! -- Ладно, -- сдается Левушка. -- Только свидание не должно длится более получаса. И на это время следует усилить посты. * ...По театральным переходам движется шумная толпа родственников с сумками, свертками и авоськами. В актерском фойе их встречает такая же шумная толпа артистов. И снова слезы. Такое ощущение, что эта встреча происходит не в центре Москвы, а где-нибудь в читинском остроге... * -- Ты совсем синяя! -- тревожится Аллочкин муж, молодой бородач в джинсовом костюме. -- Ты не обманываешь, вас действительно хорошо кормят?.. Ты сказала им, что у тебя гастрит? -- Толечка, не волнуйся! -- Аллочка смотрит на мужа правдивыми и влюбленными глазами. -- Кормят, как в "Арагви". Только никому об этом не говори, ладно?.. Все-таки, официально у нас голодовка. -- Понимаю, -- заговорщицки говорит бородатый Толечка и вынимает из сумки объемистый сверток. -- В таком случае, вот!.. Это тебе от мамы. Тут пирожки с капустой. Съешь сама и передай товарищу. -- Толечка, спасибо, но... -- мрачнеет Аллочка. -- Я не возьму. У нас это не полагается, -- и снова поднимает на мужа невозможно искренние глаза. -- Ты не беспокойся, я тут жру, как слон! * -- ...Да не тычь ты мне свое яблоко! -- с нарочитой суровостью одергивает сына Федяева. -- Ты же знаешь, я их терпеть не могу! Как твое сольфеджио? Только не врать, Шурик!.. -- Нормально! -- хрумкает яблоком Шурик, узкий, бледный, ушастый отрок, похожий на умную летучую мышь. -- Учу, как обещал... Мам, а правда, что вы против советской власти? -- Чепуха! -- яростно говорит Федяева. -- И ты не должен повторять вслух эту чушь! Эти мерзкие сплетни распространяют злые и глупые люди! Кто тебе это сказал? -- Вера Ивановна! -- Шурик увлеченно грызет яблоко. -- А еще она сказала, что я не имею права на бесплатное обучение, потому что моя мать махровая антисоветчица. А я ей сказал, что она сволочь! -- Как ты посмел! -- Федяева закатывает сыну звонкий подзатыльник. -- Вера Ивановна -- прекрасная учительница, пожилая женщина, заслуженный человек! Сегодня же извинись, понял? * ...Левушкина мама поразительно похожа на сына: такая же круглолицая, толстая, одышливая, в глазах -- зеленая искра романтического непокоя. Единственно, чего ей недостает для полного сходства с Левушкой -- это яркого блюдца лысины, венчающего облик нашего героя. -- Левушка, я не засну всю ночь, если ты не съешь хотя бы кусочек кулебяки. Тебе необходимо есть, у тебя плохое сердце, и жена совершенно за тобой не следит! Вот такой малюсенький кусочек -- разве это принципиально? -- Ну какая кулебяка, мама? -- морщится Лева. -- Мы же объявили голодовку. Это была моя инициатива. Ты дезавуируешь меня как лидера! -- Юрий Михайлович сказал, -- мама неожиданно склоняется к Левушкиному уху, -- что тебе грозит тюрьма... Но он готов тебя защитить, если ты снимешь свои дурацкие требования... -- Ты разговариваешь с этим подонком? -- отшатывается Левушка. -- За моей спиной? Я запрещаю тебе вести с ним переговоры! Ты слышишь, запрещаю! -- Глупенький! -- плачет мама. -- Юрий Михайлович -- интеллигентнейший человек... Он хочет тебе добра! Я презираю твоих друзей! Они тебя не понимают. Они же не люди -- артисты! * ...В стороне от гомонящей толпы сидит углубившаяся в чтение Гвоздилова. Завистливо потолкавшись среди чужих родственников, к ней подсаживается так никем и не востребованная Ниночка. -- А вы почему в одиночестве, Елена Константиновна? Учтите, больше свиданий не будет! Лев Александрович категорически против! -- Все мои в отъезде, -- оторвавшись от книги, говорит Гвоздилова. -- Старики на даче, муж в командировке. Слава Богу, догадалась, взяла с собой "Новый мир". -- А у меня и вовсе никого! -- жалуется Ниночка. -- Родители в Челябинске. Я же иногородняя. А как вы переносите голодовку? Ничего?.. Я -- ужасно! -- Я -- тоже! -- простодушно отзывается Гвоздилова. -- Еще один день -- и съем собственную кофту... Вообще, долговременные подвиги не для меня. Меня надо сразу кидать на амбразуру, а то я опомнюсь -- и всех продам! -- Сказать по правде, -- набирается храбрости Ниночка, -- я очень удивилась, когда вы остались... У вас все-таки особенное положение, кино, успех... Зачем вам эта голодовка? -- Сама не знаю, -- усмехается Гвоздилова. -- Человек познается по глупым поступкам. Замужество, деньги, карьера -- это стереотипы биографии. А вот глупый поступок -- он всегда только твой!.. * Бессонный Лева обходит ночные посты. На сей раз у центрального входа дежурят Боря Синюхаев и Игорь Гордынский. -- Ну что на западном фронте? -- интересуется Левушка. -- Надеюсь, без перемен?.. Хотя если без перемен -- это тоже скучно! -- Нам скучать не дают, -- отзывается Гордынский. -- Сегодня двоих шуганули. Пытались пролезть через бутафорских цех! -- Чего они добиваются? -- удивляется Левушка. -- Мы же их предупредили, что если они попытаются воздействовать на нас силой... -- Плевать они хотели на наши предупреждения, -- усмехается Боря. -- Слышишь, что на улице делается?.. А ведь уже первый час ночи! -- А что плохого в том, что люди митингуют? -- беспечно возражает Левушка. -- Может, они хотят выразить нам сочувствие... -- Сочувствие? -- переспрашивает Гордынский. -- Странный у них способ выражать сочувствие. Вот уже час скандируют одно только слово "под-ле-цы!" Подлецы -- это мы... -- Почему "подлецы"? -- сомневается Левушка. -- Во-первых, они кричат неразборчиво... Мне вот, например, слышится "мо-лод-цы!" Да-да, молодцы! Зачем так плохо думать о людях... * ...Левушка идет по пустынному ночному коридору... Гулкое эхо усиливает и множит стук его каблуков. Странно выглядит театр ночью. Огромное, пустое, чужое здание с притаившейся по углам враждебной тишиной. Внезапно Лева останавливается. Где-то здесь, совсем рядом, в одном из переходов, слышны звуки крадущихся шагов. Левушке становится не по себе. -- Кондратьич! -- говорит Левушка и сам пугается собственного голоса. -- Это ты тут шебуршишь?.. Не валяй дурака, Кондратьич, слышишь? В ту же секунду, неслышные, как привидения, на Левушку наваливаются трое... Зажимают ему рот... Заламывают руки... Волокут в темноту... Несколько коротких ударов по корпусу, последний -- отрезвляющий -- по лицу. Левушка так ошеломлен, что даже не пытается сопротивляться. -- Не ори, -- шепотом предупреждают его, -- а слушай внимательно. Если завтра к десяти утра вы не прекращаете бузу -- вам будет очень хреново. А тебе, барбос, в особенности. Усек? -- Не совсем, -- вежливо отвечает Левушка и облизывает кровоточащую губу. Теперь, перед лицом опасности, он вдруг совсем успокоился. -- Попадешь в Склифосовского -- там сообразишь! Цацкаться с вами, засранцами, тут никто не будет. Это вам не Польша. Так и передай своим карбонариям!.. -- А вы кто? -- простодушно интересуется Левушка, пытаясь запомнить хоть одного из преследователей в лицо. -- От кого передать? -- Благодарные зрители! -- с коротким смешком рекомендуется призрак. -- В общем, запомни: завтра к десяти вас уже здесь нету! И не вздумайте что-нибудь отчебучить! Там, за спинами ночных гостей, явно что-то происходит. Левушка даже не видит, а скорее чувствует это. Видимо, то же начинают чувствовать и гости. Один из них резко оборачивается, и в образовавшемся зазоре мы видим фигуру Игоря Гордынского. -- Игорь! -- кричит Левушка. -- Не подходи! Их трое! Чеши за ребятами! -- Ничего! -- с веселой яростью отзывается Игорь. -- Как-нибудь отмахнемся!.. Ну-ка, подите сюда, голубки!.. Я вам прочищу клювики... Двое не заставляют себя просить вторично и молча набрасываются на Игоря, третий придерживает Левушку за заломленную руку. Игорь дерется легко и красиво, точно фехтует. Кажется, ему важнее выглядеть красиво, чем победить. Левушка внутренне как-то обмякает и успокаивается, и поэтому пропускает тот роковой миг, когда Игорь вдруг оказывается на полу. Его продолжают бить ногами, и, хотя длится это считанные секунды, Левушке кажется, что прошла целая вечность. Все кончается так же неожиданно, как началось. Три призрака точно растворяются в ночных коридорах, оставив на полу неподвижного Гордынского. -- Игорек! -- Левушка склоняется к Игорю. -- Ты живой?.. Не пугай меня!.. Ответь что-нибудь! Гордынский молчит. Левушка беспомощно озирается по сторонам. Тоннель жутковато пуст, как улица зачумленного города. Ни звука, ни шороха. Только эхо Левушкиного голоса продолжает колотиться в гулких переходах огромного здания. -- Братцы! -- отчаянно кричит Левушка. -- Игорю плохо!.. Помогите же кто-нибудь, братцы!.. Левушка судорожно хватает Гордынского под мышки и волочит по тоннелю. Пот катится с Левушки градом, каждый шаг дается ему с трудом. В какой-то момент он замечает, что за Игорем тянется алая влажная полоса -- полоса настоящей, а не бутафорской крови!.. -- и это повергает его в ужас. -- Игорек! -- жалобно просит Левушка. -- Потерпи, дорогой!.. Ты слышишь меня?.. Потерпи, не умирай!.. * Он еще продолжает тянуть Гордынского по пустому тоннелю, хотя уже чувствует, как деревенеют кисти рук и нарастает боль в лопатке. Он знает, что скоро боль станет невыносимой и руки разомкнутся сами собой -- тогда их могут не хватиться до утра... -- Братцы! -- Левушке кажется, что он кричит во всю силу легких, а между тем из горла вырывается только сиплый клекот. -- Он же умрет!.. Помогите, братцы!.. * ...Их так и находят, полусидящими в обнимку у каменной стены. Левушка бережно прижимает к груди голову Гордынского. Кто-то щупает им пульс... Кто-то заглядывает под веки... Кто-то поднимает их на руки и несет по коридору... * ...В репетиционном зале актеры хлопочут вокруг забинтованного, как кокон, Гордынского. Кризис миновал, страхи остались позади, но Игорь продолжает оставаться безусловным героем дня. Левушке тоже перепало несколько комплиментов, но поскольку он в сравнении с Игорьком выглядит