Леонид Панасенко. Итальянский пейзаж
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса"
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Лиза разложила персики, достала из сумки бутылку из-под пепси-колы и,
оглянувшись, побрызгала товар водой. На пушистых шарах засветились крупные
капли.
- Ранние, ранние, - позвала она двух курортниц в шортах, собравшихся,
видно, на пляж. - Только что с дерева. С росой...
Товар Лиза предлагала сдержанно, без лишнего шума, так как давно
приметила: если ведешь себя с достоинством, значит, хозяйка, а не
балаболка, которой лишь бы с рук спихнуть. Балаболки вообще народ
непутевый - просит шесть, а приспичит ей, так и за трешку уступит.
Горячая ладонь легла ей на спину - Лиза вздрогнула, выпрямилась.
Конечно, никакая это не ладонь. Она уже знала этот взгляд. Только у
него... такие сумасшедшие глаза. Они прожигают насквозь ее платье, и
появляется ощущение руки - легкой, жгучей, наглой. Рука коснулась спины,
бедер, и Лизу будто жаром обдало. Опять этот охальник! Что он себе
позволяет!
Она гневно обернулась. Худощавый низкорослый кавказец тотчас поклонился
ей. Лицо его просияло, губы сложились в улыбку.
- Здравствуй, сладкий булочка, - отозвался кавказец.
Лиза отвернулась.
"Хам, - наливаясь яростью, подумала она. - Не может чего другого
придумать. Завел, как попугай: "Булочка, булочка..." Чтоб ты подавился".
Настырный кавказец появился на рынке дня три назад и сразу пробудил в
Лизе неприязнь.
"И чего в Крыму ошивается? - сердилась она. - Есть свое море, свои
клиенты, нет, его сюда принесло, черта кривоносого... Дело не в рынке.
Если ты человек, то прилавка не жаль. Но уж больно нахальная эта залетная
птица. Так и липнет, так и липнет, глазами раздевает. Тоже мне орел - хуже
курицы!"
Покупатели вдруг пошли один за другим. Только успевай взвешивать да
сдачу отсчитывать. Лиза знала это время. "Дикари" спешат на пляж,
запасаются фруктами. Спешат, родимые, потому как позже и к воде не
протолкнешься.
- Ранние, ранние, - повторила она. - Отборные! С росой...
Солнце поднялось выше - за домами вздохнуло и проснулось море. Торг
ушел так же, как пришел. Лиза взглянула на часы - пора на работу! -
сложила в сумку остаток персиков, килограмма три, и заторопилась,
запетляла улочками.
В картинную галерею она, хоть и спешила, вошла как всегда
приосанившись. В залах никого еще не было - полы натерты, прохладно. Ее
рабочее место, старинный стул с подлокотниками, находилось в
простенке-закоулке между двумя залами - чтобы оба просматривались.
Впрочем, картины здоровенные да и сигнализация везде - чего их сторожить?
Муж, который несколько раз заходил к ней в галерею, называл это место на
украинский лад - "закапелок" и, смеясь, приговаривал: "Не знаю, как эти
рисуночки, но тебя точно не украдут - стул-то привинченный".
Лиза села, облегченно вздохнула. Сторожить нечего, но Лев Давыдович, их
директор, не любит, как он говорит, разгильдяйства. Потому и спешила -
теперь вот сердце колотится. Взгляд привычно скользнул по залам,
остановился на трех этюдах, которые висели напротив нее в простенке.
Средний - она запомнила - назывался "Итальянский пейзаж" и изображал
гондольера, чем-то похожего на кавказца. Такой же смуглый, худощавый, но,
по всему видно, не наглый, а просто молодой и веселый: улыбается,
направляя веслом легкую гондолу, напевает про себя...
Посетителей все еще не было.
Лиза достала газету, оглядевшись, расстегнула на кофточке несколько
пуговиц, стала обмахиваться, чтоб остудить разгоряченное тело.
И вдруг что-то произошло. Ей показалось: сонный воздух картинной
галереи вздрогнул, пахнуло сыростью реки, весло плеснуло и замерло, а
гондольер вдруг приблизился на расстояние нескольких шагов, вырос до
нормальных человеческих размеров и приобрел какую-то жуткую
вещественность. Лиза, обомлев, заметила даже светлую родинку на щеке у
парня, аккуратно подстриженные усы над четко очерченным ртом и смеющиеся
глаза. Тут он увидел ее и несказанно удивился.
- О, Мадонна! - воскликнул итальянец и ступил навстречу Лизе. Лодка
качнулась, и парень чуть было не свалился в воду.
Лиза поспешно запахнула кофточку. Щеки ее ожег румянец.
- Синьора, милая! - Слова гондольер произносил иностранные, однако она
каким-то образом понимала их. - О наконец-то вы заметили меня! Три года
долгих я любуюсь вами... Ваш взгляд сковал движения рук моих, и челн все
возвращается на место. Я не могу уплыть, не получив от вас хотя бы слово.
Меня сжигает неземная страсть.
- Я мужняя жена, - прошептала испуганно Лиза.
- Нет-нет, - перебил ее гондольер. - Святая вы, и с вас великий мастер
Мадонны лик запечатлел для мира. Вы ходите на рынок как кухарка, а вам
молитвы надо принимать. Ведь красота всегда посредник бога. Ваш жалкий муж
вас вовсе недостоин.
- Но Коленька хороший, - слабо возразила она. - Не пьет, не бьет,
заботится о сыне... еще год-два - и будут "Жигули"...
Лодка опять качнулась - плеснула волна.
- Синьора милая послушайте вы Джино. Проснитесь наконец!
- Но я не сплю.
- Не спит ваш ум и тело заставляет ходить, работать, быть частицей
малой машины жизни - вы лишь механизм. Ваш ум не спит, но сердце... не
вставало. Вы мужняя жена, но вы любви не знали! Признайтесь, что я прав.
- Быть может, я больна? - Лиза встала, приложила ко лбу ладонь. -
Мерещится такое, что стыдно рассказать подруге лучшей. В своем ли я уме?
- Вы вся в своем, - горячо прошептал Джино. - Вы светоч моих глаз, души
томленье. Уже три года я молюсь на вас. В конце концов меня накажет
церковь, ведь существо земное боготворю я больше всех святых. Велик мой
грех, но он душе так сладок. Вы этот грех, и вы - мое спасенье!
Гулко хлопнула входная дверь.
Зыбкое пространство, соединившее на несколько минут картинную галерею и
неизвестный уголок Италии, мгновенно сжалось до размеров этюда, волшебный
свет, игравший среди волн, померк, и только сердце колотилось так громко,
что, казалось, заглушит шаги Льва Давыдовича.
- Здравствуй, Андреевна, - поприветствовал ее директор.
Лиза молча кивнула. Голос куда-то девался. От страха или от дурного
предчувствия - не к добру такие наваждения. Кавказец виноват - разбередил
душу... Кому какое дело до ее жизни. Не хуже, чем у других! И этот...
Джино. Что еще за имя? И слова его странные: "Вы мужняя жена, но вы любви
не знали..." "Господи, о чем это я? Какие слова, какой Джино? Не было
ничего! Задремала, видно, пригрезилось".
Оглянувшись, подошла к картине. Осторожно притронулась к шероховатому
полотну и с испугом отдернула руку. Еще Лев Давыдович увидит! Гондольер на
полотне улыбался, и Лиза принялась вспоминать - улыбался ли он раньше?
Весь день ее почему-то все раздражало. Бестолковые отдыхающие, которым
все равно где проводить время - в картинной галерее или кафе-мороженом,
разморенные солнцем иностранцы - три автобуса привезли, случайные вопросы
и взгляды. Хотелось им всем что-то доказать, а что - и сама не знала. Что
доказывать чужим людям? И зачем?
Дома накормила Генку, полистала его тетради - троечник растет, все бы
на улице с ребятами гонял, вот и задают на лето - и неожиданно для самой
себя разрешила двухнедельный конфликт с сыном:
- Езжай уже. Только чтоб от бабушки ни ногой, понял?!
Генка расцвел: завтра в Симферополь. Купит там недостающие триоды для
усилителя, погоняет в футбол, а главное - обещанные бабушкой джинсы.
Где-то в шкафу дожидается его голубая мечта - настоящий грубый коттон,
фирменный знак...
- К отцу не приставай, - прервала мечты мать. - Поедешь автобусом.
Прямо на первый рейс и чеши.
Николай приехал в полседьмого, привез из соседнего совхоза два ведра
персиков. Ополоснул лицо, широким жестом указал на товар:
- Принимай, мать, привет от Кузьмича. Убытков ровно шесть тридцать.
Берет только "пшеничной", стервец.
Муж уехал в таксопарк, а Лиза выключила телевизор и опять застыла над
своими непонятными думами. Однако посумерничать не дали. Сначала пришла
одна из четырех квартиранток - Тамила или Ольга, вечно она их путает, и
попросила сковороду, затем в соседнем санатории завели музыку, и думать о
чем бы там ни было стало невозможно.
Мельком выслушала Николая. Тот, вернувшись домой, сокрушался: "навару"
сегодня кот наплакал, одиннадцать рублей, а крутился по городу как зверь.
Сказала мужу о Генке - пускай бабушку порадует, заждалась, наверное. Потом
смотрели программу "Время". Это тоже Николай приучил. Оно и правда удобно
- газет можно не выписывать, все новости расскажут и покажут.
Легли рано, в полдесятого.
За открытым окном шелестели деревья. Танцы в санатории шли уже по
второму кругу. Лиза знала, что у массовика там всего две кассеты и за
вечер приходится крутить их раза четыре или пять, но вот Лещенко запел ее
любимую:
Улица моя лиственная,
Взгляды у людей пристальные,
Быть бы нам чуть-чуть искреннее...
Лиза тихонько поднялась, накинула халат, вышла в сад. Ночь так и не
принесла прохлады. "Сбегать бы сейчас к морю", - подумала, вглядываясь
сквозь ветки в огни танцплощадки. Подумала мельком, сонно, так как знала -
никуда она не побежит. И поздно, и неудобно как-то - не девочка уже, сын
вон в седьмой перешел...
За забором, в конце сада, послышался тихий женский смех. Мелькнуло
белое пятно рубашки.
"Целуются, - без всякой горечи подумала Лиза. - Вот это реально. А то
придумала какого-то сказочного Джино и сходишь с ума... Завела бы лучше
хахаля. Вон и Софа советует, говорит: "Тебя сила распирает, силу гасить
надо, а Николай твой только на счетчик и смотрит..." Легко Софе говорить -
она уже все, что могла, погасила. Кукует теперь кукушкой..."
Лиза вернулась в дом, легла. Кровать качнуло, будто... лодку, смуглое
лицо наклонилось над ней и пропало, потому что лодка вдруг поплыла,
поплыла...
Она остановилась у входа в галерею, чтобы перевести дыхание.
"Может, попроситься в отпуск? - тоскливо подумала Лиза. - Я, наверное,
устала - считай, четыре года без отпуска. То строились, то Генка болел...
Что же это со мной? И к врачу с таким идти стыдно. Да и к какому врачу:
невропатологу или, не дай бог, психиатру?"
Наваждение не отпускало ее уже вторую неделю.
Первые страхи как будто прошли. Она смирилась с Джино как с некой новой
частицей своей жизни - странной, тревожащей душу. Когда гондольер "оживал"
в минуты затишья, старалась не вслушиваться в его слова, не задумываться -
реально ли происходящее или это только сон. Эти полусны-полуявь начинали
даже нравиться ей, как и сам юноша, его пылкие взоры и речи.
Сегодня Лиза прибежала на работу раньше. На целых полчаса. Где-то в
залах стучала ведром тетя Паша, уборщица. Чтобы не привлекать ее внимания,
Лиза сняла босоножки, на цыпочках пробралась в свой закоулок.
Солнечное марево, струящееся из окон, привычно дрогнуло. Исчез
простенок, стул, река заполнила оба зала. Лодка Джино качалась рядом.
Увидев Лизу, парень вскочил с мешковины, которой прикрывал дно гондолы.
- Любимая, вы здесь?! Так рано! Вы? Отрада мне, безумцу. Сегодня злые
ветры хотели челн угнать и наш союз разрушить. Не спал я эту ночь. Весло
сожгло мне руки, но ваш приход - бальзам и утоленье жажды.
- Какой союз? - удивилась Лиза. - Я вам не обещала...
- Вот знак его!
Гондольер бросил ей розу - большую, тяжелую, с капельками росы на
лепестках.
- Покиньте вы меня, - прошептала Лиза. - Я в самом деле жалкая
торговка. Влюбились вы в подобие мое. Иль в сон. А может, в отраженье.
- Синьора, полно вам. Вы самая земная из всех богинь, что правят нашим
миром. Слепой не жаждет так увидеть свет, как жажду я обнять свою Мадонну.
Идите же в мой челн!
Он протянул Лизе руку, коснулся ее пальцев.
И тут в их мир ворвалось шарканье чьих-то ног.
- Ты чево тут, Андреевна? - послышался голос тети Паши.
- Сегодня. Жду... - шепнул Джино.
Мир реки сжимался, тускнел, возвращаясь на полотно.
- Когда же? - вскрикнула Лиза.
- Ровно в восемь.
Тетя Паша подозрительно осмотрела закоулок, заглянула даже под стул:
- Ты чево, девка, сама с собой разговариваешь? Или померещилось старой?
Да ты, смотрю, как невеста - с розочкой, при румянце. Ой гляди, девка...
Вечер выдался душный. Квартирантки опять что-то жарили в летней кухне.
Совсем некстати Лещенко на танцплощадке в который раз уверял всю округу:
...Нам не жить друг без друга!
Пересыхало горло. Лиза несколько раз пила охлажденную воду. Не
помогало. Наверное, от духоты кружилась голова, в висках позванивало.
Наконец приехал Николай. Он долго плескался во дворе под краном,
сокрушался, что никак не доведет до ума душ. Затем зашел в комнату,
удивился:
- Ты чего без света сидишь?
Лиза промолчала.
- А я сегодня два раза в Керчь смотался, - довольно заявил Николай. -
Одного полковника с семьей доставил и еще каких-то гастролеров. Петь там
будут, что ли. Короче, два червонца наши.
За разговором Николай заглянул на кухню и удивился еще больше.
- Ты что, мать, забастовала? Я же как зверь. Пару пирожков на вокзале
перехватил, и так весь день.
Он легонько потрепал жену по затылку.
- Может, приболела? Или дерябнула где?
Лиза оживилась.
- У Софы... - Она запнулась, так как не привыкла лгать. - День рождения
у Софы. Посидели после работы...
- А это уже басни, - нахмурился Николай. - Я же за рулем, мать. У меня
нюх похлеще, чем у автоинспектора... Обсчитали, наверно, на рынке?
Лиза встала, достала из сумки деньги.
- Как посмотреть, - с улыбкой сказала она. - За двадцать минут все
отдала. По три рубля.
- По три рубля? Да ты с ума сошла...
- Сошла, - легко согласилась Лиза.
Муж говорил что-то сердитое, она кивала, но не слушала. Потом из потока
речи выплыло слово "спешила". Она кивнула:
- Спешила. На свидание спешила.
- Что ты дурочку строишь?! - заорал Николай.
Лиза опять улыбнулась, взглянула на часы.
- Коля, - спросила она, - а я похожа на Мадонну?
- На корову ты похожа! - зло ответил муж.
Она молча швырнула ему в лицо мятые пятерки, трешки, рубли, взяла
сумку, стала укладывать туда белье, платья. Сверху на всякий случай
положила теплую кофту.
- Что с тобой, Лиза? - Николай уже не ругался. В глазах его росло и
ширилось удивление. - Куда ты собралась? Ты вся горишь. Может, вызвать
"скорую"?
- Меня украли, потому горю, - нараспев сказала Лиза. - Он обещал
украсть меня сегодня. Мы уплывем, как только восемь часы пробьют. Я ухожу.
- Лиза, опомнись! - Николай схватил ее за руки, заглянул в лицо. - Что
с тобой?! Какие-то стихи... Что ты бормочешь?
Она рванулась.
- Пусти меня, постылый. Я тороплюсь! Меня заждался Джино.
Николай повалил жену, слабо понимая, что делает, стал вязать ремнем
руки. У него с перепугу стучали зубы.
- Успокойся, Лизонька, успокойся, - приговаривал он. - Я мигом...
Сейчас приедут врачи, сделают укол... Все будет хорошо, Лизонька. Тебя
обязательно вылечат...
На всякий случай он связал ей и ноги. Затягивая узел, бормотал,
заикался от ужаса, от непонимания происходящего, диких речей жены:
- Тебя вылечат, вылечат... Полежи минутку, Лизонька. Куда же ты
рвешься?! Я только позвоню... сбегаю...
Николай выскочил из дому.
- Решилась я и потому свободна! - крикнула ему вслед Лиза, стараясь
зубами развязать ремень. - Удерживайте, мучайте меня, но помните -
взлететь теперь могу я. Я сделала тот шаг, который отделяет унылое "хочу"
от звонкого "могу".
Она заплакала - навзрыд, тяжко, повизгивая, будто раненый зверек.
- Решилась я, - шептала сквозь слезы Лиза. - Знайте все: решилась!
Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 06:41:17 GMT