оводниках, мимо не прошло бы.
Видимо, пробовали, да не вышло. Значит, не стоит рыпаться и мне... Чепуха!
Раз этого нет, значит, и быть не может, такой довод применяют к новым идеям
тысячи лет. Надо попробовать, руки просят дела.
На чем бы? Что даст мне мощные импульсы тока?.. Обвожу комнату глазами:
аналитические весы, осциллографы, гальванометр с зеркальной шкалой,
микроскопы, настольный пресс... все не то. Ба! Станок точечно-контактной
сварки приткнулся в углу возле двери белый, в электронном исполнении, тип
ИО. 004. Мы его так давно не используем, что уже и не замечаем. Ах ты
хороший, ждешь?..
Ник-Ник, дайте матрицу из ваших бракованных.
Хочешь все-таки пробовать?
Ага.
Протягивает коробку с браком. О, у него его тоже хватает. Известное
дело, микроэлектроника: одна деталь не удалась изделие насмарку.
Для первой пробы мне достаточно не матрицы, а полоски из нее с десятком
столбиков германия. Вырезаю себе такую, несу на листке фильтровальной бумаги
к станку. Устраиваю полоску на нижнем контакте, медном выступе. Пальцы мои,
индикаторы азарта, немного подрагивают, играют. А что... вот попробую и
получится. Утру нос несостоявшемуся академику.
Да, но работать без нужной оснастки!.. Станок, он для сварки, не для
тонких экспериментов с полупроводниками. Положить на нижний электрод два
куска жести, основательно ногой через систему рычагов придавить их верхним
штырем, дожать до включения тока проходит сварочный импульс. Это пожалуйста.
Но у меня не куски жести.
Некоторое время сижу перед станком, успокаиваю дрожь рук. Мне хотя бы
намек сейчас добыть: есть шанс или нет?.. (Лукавлю перед собой, лукавлю: мне
нужно убедиться, что шанс есть, ради "нет" стоит ли стараться!) Пинцетом
устраиваю полоску, тридцатимикронную шинку со стомикронными столбиками
полупроводника и никелевыми нашлепками на них, под острие верхнего контакта.
Мне сейчас надо сделать фокус, подобный тому, который в старину
исполняли виртуозы парового молота: чтобы со всего разгона коснуться
многопудовым молотом положенных на наковальню часов, не повредив даже
стекла. Надо, с одной стороны, прижать электрод так, чтобы включился ток, а
с другой не пережать, не раздавить германия. И все ногой.
Подвел электрод, дожал... хруп! первого столбика нет. Перемещаю полоску
на миллиметр, подвожу снова... хруп! и второго нет. Хорошо, что это не часы.
2
Привет химикам-алмихикам! Далеко прлостирлаешь ты рлуки свои в дела
человеческие, химия! раздается от двери; мысли мои сразу принимают иное
направление.
Это с великими словами и пошлыми интонациями появился из соседней
комнаты Кепкин, которого жена бьет. Кепкин-здешний, Кепкин-ординарный, не
подозревающий о своей великой роли в вариаисследовании, особенно в создании
Нуля. (Но, может быть, подозревает... да что там знает?! Может, он не больше
здешний, чей я? Вероятность совпадения двух надвариантных состояний в одном
здесь-сейчас практически равна нулю, но все-таки...)
На такое приветствие, конечно, никто не отзывается, но Геру это мало
трогает. Он подходит ко мне, с размаху бьет по плечу:
Слышь, ты! Выключи свою игрушку и слушай.
Хруп! третьего столбика тоже нет. Я в ярости поворачиваюсь:
Слушай, хоть я и не твоя жена!.. Но Кепкин пренебрегает репликой. Его
продолговатое, как огурец, лицо выражает таинственность.
...Поскольку Герка любит пораспространяться о моем первом переходе по
Пятому измерению... на унитаз, не вижу причин замалчивать историю его
переброса. Тоже было на что посмотреть. Но, чтобы стало понятней, начать
надо со статей об "южноамериканском эмоциотроне".
Статьи эти нашел он; их перепечатывал в переводе с испанского
(которого, понятно, никто из нас не знал) один наш академический журнал,
далеко не самый солидный, такой, что грешил и популяризацией, иногда даже
фантастикой. Да и первоисточник был ему под стать: какой-то объединенный
инженерный вестник латиноамериканских республик "Ла вок де текнико" "Голос
техники". Статьи трактовали как об упомянутой машине, так и о результатах
исследования на ней нейропсихических рефлекторных сетей и сложного поведения
многострадальных жертв науки собак.
Сам эмоциотрон находился в институте нейропсихологии в эквадорском
городе с прелестным названием Эсмеральдес, на берегу Тихого океана. Собак
для него, похоже, ловили по всему побережью. для них эта машина была
страшнее атомной бомбы. Идея опытов, впрочем, была передовой и актуальной:
перейти от изучения искусственно изолированных воздействий на организм (ну,
те же павловские опыты, когда у собаки выделяется слюна и желудочный сок
сначала от вида пищи и звонка, затем только от звонка... опыты с двумя-тремя
факторами, которые все переживают и поныне) к комплексам. Чтобы были
воздействия по многим входам сразу: и вид пищи, и свет, и звуки,
предвещающие опасность, соблазнительные запахи самки, жара-холод, дождь,
вибрации словом. как оно и в жизни бывает. Потому что не сводятся
комплексные впечатления к сумме элементарных, это же ясно.
Для подобных опытов требовалась вычислительная машина да не обычная,
быстродействующий электронный идиот, а самообучающаяся, с гибкими связями,
обобщающей памятью, внутренней перестройкой; такие относят к классу
персептрон-гомеостатов. И она у них, похоже, была. Была и камера комплексных
воздействий; в нее помещали исследуемых псов, фиксируя их там ЭСС
(электродной считывающей системой).
Об этой системе стоит подробнее. Тюрин, когда прочитал о ней, зябко
повел плечами:
Ну... до такого только в Южной Америке могли додуматься!.
А по-моему, нет, возразил я. Видишь, среди авторов указан некий Ф.
Мюллер? Не иначе как эсэсовский врач, убежавший от виселицы, его работа. Или
его отпрыск и достойный воспитанник. Неспроста же система зашифрована
довольно прозрачно: "эс-эс".
Возможно, согласился Кадмич. Бр-р!..
Исследователи не применяли ни вживленных электродов, ни укрепленных на
шкуре клемм. По науке это правильно: такие электроды сами по себе изрядные
воздействия. Было почти некасаемое считывание биотоков: каждый электрод
заостренный на иглу электрический контур подводился микрометрическим винтом
к нужному месту (вблизи позвоночника, у головного мозга, около хвоста, носа,
пасти, на животе и т. п.) так, что возникал некий "саркофаг" из острий.
Собака не могла пошевелиться, ее сразу кололо; даже взлаять или взвыть она
не могла для этого же надо раскрыть пасть. "Издаваемые животными звуки, как
и его выделения и движения, не могут быть однозначно истолкованы электронной
машиной, педантично писали авторы: С.-М. Квадригес, тот же Мюллер и Б. Кац.
Картину распределения нервных потенциалов могут поставить только сами эти
потенциалы". Словом, три четверти собак гибли еще до опытов, на стадии
отбора и привыкания к ЭСС, бесились. Уколовшись об один заостренный контур,
псина, естественно, пыталась отдалиться от него, натыкалась на другие,
шарахалась и от них и так со все возрастающей амплитудой, с нарастанием
страха и боли. Таких приканчивали. Остальных, зафиксировав в камере тысячами
игл, экспериментаторы нагружали различными комплексами впечатлений и
воздействий: приятными, неприятными, смешанными с нарастающей силой звуков,
запахов, вибраций... вплоть до мчащей на собаку машины на стереоэкране. Эти
собаки, как правило, тоже не переживали опыт. "Нейрофизиология
предстрессовых состояний, а также стресса, .коллапса и бешенства собак
изучена нами с наибольшей полнотой", не без самодовольства отмечали авторы.
Но наиболее всего нас, инженеров-электронщиков, заинтересовали не эти
результаты, а так называемый "феномен четырех собак" собак под номерами 98,
412, 2750 и 3607 (числа говорят о размахе опытов), которые при некоторой
предельной .нагрузке отрицательными воздействиями... исчезли из камеры. Были
и нет. Электронная машина некоторое время, до минуты, регистрировала их
"присутствие" в виде потенциалов и импульсов, затем и она отмечала нуль.
Исчезновение собаки No 3607 удалось заснять на кинопленку.
"В наш век кинотрюков доказательная сила этой съемки, разумеется, равна
нулю, писали добросовестные авторы. Мы отдаем себе отчет и в том, что само
сообщение об этом феномене бросает тень на наше исследование, заставит
кое-кого усомниться в истинности его результатов. Тем не менее мы сообщаем о
нем, потому что это было".
Настырный Кепкин настолько заинтересовался, что добыл в республиканской
библиотеке две подшивки "Ла вок де текнико", обложился ими и словарями
испанского языка, искал: нет ли еще чего-нибудь на эту тему? И нашел.
Заметка в форме письма в редакцию (так научные журналы публикуют
непроверенные сообщения) извещала, что одну из исчезнувших собак, сеттера
темной масти с приметным желтым пятном (No 2750), обнаружили на окраине
Эсмеральдеса изможденную, грязную, в репьях; на хвосте была привязана
консервная банка. Пес побывал в переделке. Авторы (на сей раз только Мюллер
и Кац: Санчес-Мария Квадригес. видный физиолог, вероятно, испугался за свое
реноме) изучили жестянку, надеясь установить, куда ж попал пес из камеры.
Банка была из-под говяжьей тушенки известной бразильской фирмы "Торо".
Но в магазинах города консервов с такой этикеткой (бычья голова на фоне
пальм и моря) не было; продавцы сомневались даже, поступали или они
когда-нибудь в продажу. Запросили фирму "Торо" в Рио: когда выпускали
тушенку в таких банках, где продавали? и получили обескураживающий ответ:
никогда не выпускали. Этикетка была признана малопривлекательной и
забракована, ее не наклеили ни на одну банку тушенки. "Научный факт, каким
бы странным он ни казался, пытались свести концы с концами авторы письма,
подлежит обсуждению. Наше резюме таково: поскольку банок с такими этикетками
не было в прошлом и нет сейчас, то их время, видимо, еще не пришло.
Следовательно, собака No 2750 перешла из камеры эмоциотрона в будущее (три
других, вероятно, тоже), а затем наш мир настиг ее".
Кепкин личность несерьезная, любитель розыгрышей. Он приволок как-то в
лабораторию автомобильное магнето, подвел провода от него к двум ввинченным
снизу в стул шурупам и, когда кто-то садился на стул, крутил ручку; севшего
подбрасывало на полметра. Мы ему платим той же монетой. И когда он рассказал
о письме в редакцию, даже совал журнал: "Ну, прлочитайте сами!" мы его
подняли на "бу-га-га". Этот шельмец желает, чтобы мы убили несколько дней на
перевод с испанского, а потом будет ржать (рлжать), указывать пальцем: чему
поверили! И мы Стриж. Радий и я послали его подальше.
...Так было во всех вариантах кроме одного. Того, в котором теории "2""
и "собака у столбика" не остались пустым трепом за бутылкой вина. Здесь
Кадмич очень логично доказал, что южноамериканские собаки удалялись вовсе не
в светлое будущее, чтобы вернуться оттуда с банкой на хвосте, а по принципу
наименьшего действия в иные измерения.
Но об этом речь пойдет в своем месте. А прежде как сам Герочка-то наш,
знаток испанского, флибустьер и неустрашимый гидальго, переходил по Пятому.
...Кепкин в стартовом кресле, пульс нормальный, костюм обычный (это
входит в программу, чтобы обычный максимум вероятия). Электроды ювелирно
подведены к "акупунктурным точкам" его тела не только через кресло, но и к
голове, лицу, шее, рукам посредством электродных тележек (наш вид
южноамериканской ЭСС применительно к человеку: не такой жестокий, упор
больше на сознательность). Я за пультом "мигалки", Алла Смирнова на
медицинском контроле, Стриж (в том варианте, где он есть) ассистирует. Тюрин
переживает.
Седьмая попытка "божественного" переброса с упором на сверхсознание.
Первые шесть не дали ничего. Кепкину задано внушать себе отрешенность,
покой, ясность воспарить над миром. "Все до лампочки..." доносится к нам с
помоста. "Все до срл..." Алка негодующе хмыкает в углу.
Индикаторы на пульте показывают приближение резонанса с Пятым, полосы
сходных вариантов.
Герка, ...товсь! И я включаю музыкальный сигнал, способствующий
отрешенности и переходу: в нем музыкальные фрагменты из Вагнера,
моцартовского "Реквиема", Шестой и "Фатума" Чайковского все вселенское,
горнее, потустороннее в ревербирующем электронном звучании.
Нажатием других клавиш откатываю электронные тележки чтобы Кепкину было
свободно двигаться, совершать приспосабливающиеся к переходным вариантам
действия. Все затаили дыхание.
И ничего. Резонанс кончился, сигнал затих, стрелки индикатора ушли
вправо, а Гера по-прежнему в кресле на помосте излагает свое "кредо":
Все до лампочки... Все до срл...
Хватит, слазь, говорит ему Саша, потом напускается на Аллу: А ты не
хмыкай под руку. Подумаешь, слово сказал!
Кепкин сконфуженно выбирается из кресла, спускается к нам.
Слушай, у тебя что нет уверенности? сочувственно спрашивает его Тюрин.
Не веришь в возможность переброса''
Он в себя не верит! Я вырубаю питание.
Да нет, я верлю... Гера сам расстроен. Только что-то останавливает...
Предчувствие какое-то.
Да он просто боится, мелодично произносит Алла. Я же по приборам вижу.
Пульс начинает частить, давление падает, выделение пота, дрожь в животе, в
промежности... словом, сердце в пятках.
Кепкин беспомощно смотрит на нее, пытается шутить:
А какими прлиборами ты обнарлуживаешь, что серлдце уже в пятках?
Смирнова ясно смотрит на него и не отвечает. Это тоже ужасно.
Что ж, раз боишься, будем перебрасывать "собачьим" способом, решает
Стриж. По-южноамерикански. Чтобы сердце ушло дальше пяток и тебя утянуло.
Итак, попытка следующая. Когда Герку усадили и зафиксировали
электродами, Сашка показал ему его магнето:
Узнаешь? Сейчас подсоединяю к электродам, кои вблизи самых деликатных
мест, и если задержишься в кресле, крутну, не я буду! Начали.
"Музыка" при приближении ПСВ была теперь не та: рев пикирующих
бомбардировщиков, взрывы, раскаты грома, грохот обвала. И нарастающий жар и
свет в лицо от надвигаемых прожекторов. И замахивание предметами перед
расширившимися глазами. И высказывание Герочке всего, что мы о нем думаем...
Стрелки индикаторов вправо полоса резонанса кончилась. С нас катил пот.
Дрожали руки. А Гера, закаленный трехлетним общением с нами, остался в
кресле, не перешел. Правда, магнето в ход мы, конечно, не пустили. Доказал
Алле, что ничего не боится, голыми руками не возьмешь.
Вот Уралов, ехидно сощурился Кепкин, высвобождаясь, тот бы давно
прлидумал, как перлебрлосить. Наш Пал Федорлыч. А вы!..
Шли первые опыты. Уралов, наш могутный шеф, умотал от них в отпуск. От
греха подальше. Чтоб в случае чего ответственность на нас. И унизить нас
сильнее, чем сопоставив с ним, было невозможно.
Я хоть и не Уралов, но придумал! объявил на следующий день Стриж. Он
позвал Кадмича и Алку мы принялись разрабатывать сценарий.
Попробуем на тебе еще один способ, сказал я Кепкину. Способ неземного
блаженства. С участием Аллочки. Если не перейдешь все, отбракуем.
Давай! Герка глядел на Смирнову с большим интересом. ...Электроды мы
расположили иначе: чтобы Алла могла стоять почти вплотную к Кепкину,
зафиксированному в кресле, гладить его по щекам, голове, касаться рук
(которыми тот, увы, не мог ее обнять), обдавать запахами парфюмерии и своего
тела, и говорить чарующим голоском говорить, говорить:
Ну, Герочка, неужели вы не сумеете сделать то, что удается и Александру
Ивановичу, и даже этому... Самойленко? Я всегда была уверена, что вы
интереснее, содержательнее их, только недостаточно настойчивы. Соберите свою
волю и!..
Зачем же мне перлебрласываться. Аллочка, в иные варианты, возражал
разомлевший Кепкин, когда мне здесь с вами так хорлошо!
А может, в иных. нам будет еще лучше? Смирнова искусительно
приблизилась грудью к лицу Геры. Ведь способ называется неземное блаженство.
Вот и надо стремиться к нему, милый Герочка.
Я за пультом слушал да облизывался.
Тюрин стоял на стреме, выглядывал в приоткрытую дверь. Наконец шепнул
мне: "Есть! Они в коридоре".
Теперь оставалось дождаться ПСВ. Она не замедлилась и все совпало
отлично: индикаторы показали приближение резонанса: я включил музыкальный
сигнал, кивнул Радию; он зажег над дверью в коридоре табло "Не входить! Идет
эксперимент" только на сей раз оно означало приглашение войти; и Стрижевич
ввел в комнату Лену Кепкину, плотно сложенную женщину с широким чистым
лицом, темными бровями и усиками над верхней губой; не знаю, что он говорил
ей, выдерживая в коридоре, только вид у нее был решительный, губы плотно
сжаты.
Все назад! Я нажатием клавиш откатил от Геры электродные тележки.
Смирнова с возгласом: "Ах, боже!.." отскочила, одернула халатик.
Гера увидел восходящую на помост супругу. Лицо его выразило смятение.
Он беспомощно шевельнул руками, жалко улыбнулся, ерзнул в кресле и исчез.
Был и нет.
Конечно, это было жестоко по отношению к Лене. Она едва не грохнулась в
обморок. Дали воды, успокоили, заверили, что вечером Гера вернется домой,
как обычно, ничего страшного не случилось, обычное внепространственное
перемещение и т. п. Так оно, кстати. и было, мы не врали Лене: вернулся
домой после работы во всех вариантах Кепкин-ординарный.
Но главное опыт удался.
Определенно могу сказать, что Лена Кепкина своего Геру не бьет жалеет и
любит. Просто была как-то в коридорном перекуре высказана такая гипотеза.
Кепкин на свою беду завелся: "Что-что?! Меня-а?!." И пошло. У нас это
просто.
Но после такого перехода ему теперь трудно доказать обратное.
...В варианте, где Сашка до Нуля не дожил, все придумал я сам.
А за Леной послали с надлежащей инструкцией техника Убыйбатько.
У Нуль-варианта тоже есть варианты. Тот, который со Стрижевичем,
дельнее, выразительней.
3
Прлисутствовал сегодня прли интерлесном рлазговоре, сообщает Герка,
беря стул и усаживаясь возле сварочного станка. Ехал в служебном автобусе
вместе с дирлектором и Выносовым. Наверлно, их машина испорлтилась. Выносов
меня, конечно, узнал, спрлашивает: "Ну, как там у вас обстановка?" "Ждем
ученого совета", отвечаю. "Скорло будем обсуждать, говорит, только не
поступите прлежде с Павлом Федорловичем, как прлидворные с Екатерлиной..."
Алка, Кепкин поворачивается к лаборантке, что он имел в виду?
Той льстит, когда у нее консультируются по истории. Но сейчас она
отвечает кратко и с превосходством:
При мужчинах нельзя.
Ну и ладно, Гера снова поворачивается ко мне. Потом Выносов говорлит
дирлектору: "Непрлиятная, говорлит, ситуация". А тот ему: "Все из-за
скорлопалительности. Торлопимся заполнять штатное рласписание, берлем кого
ни попадя". А Выносов "Но, Иван Иванович, все-таки Урлалов создал
лаборлаторию!" А дирлектор: "Да, но что создала его лаборлатория?" Вот.
...Нет, конечно, передо мной сейчас Кепкин-здешний, по уши погрязший в
делах и отношениях этой н. в. линии. А где тот, мой коллега, куда его
занесло?
Когда я позавчера переходил из Нуля, его не было уже дней пять.
Вернулся ли?
Я спрашиваю:
Ну а вывод какой?
Вывод? Шатается Пал Федорыч-то. Дирлектор он ведь, так сказать... Гера
смотрит на меня со значением.
Чепуха. Подумаешь, директор сказал... Выкрутится Уралов и на этот раз,
ему все как с гуся вода.
Знаешь, Кепкин оскорбленно встает, когда ты прликидываешься идиотом, у
тебя получается очень похоже. Прлосто один к одному!
Смирнова фыркает за моей спиной.
Я тоже поднимаюсь:
И из-за подслушанной сплетни ты отвлекаешь меня от дела?! Постой... что
это у тебя под глазом? Граждане, у него под глазом синяк.
Опять?! с хорошо сделанным сочувствием произносит Толстобров.
Где? Где?! Гера смотрится в зеркальную шкалу гальванометра. Это
чернила... Он слюнит палец, пытается стереть, но поскольку пальцы в тех же
чернилах, синяк становится еще заметнее.
Тем временем его окружают все.
Похоже на отпечаток утюга, определяю я. Тыльная сторона. Хотя бы в
полотенце заворачивала.
Кино-о! стонет Алла.
Герман Игоревич, скалится Убыйбатько, вы бы сбегали в медэкспертизу,
взяли справку о побоях и в суд!
Кепкин теперь предельно лаконичен. Он берется за ручку двери, обводит
всех взглядом исподлобья:
Пар-ла-зи-ты! и выходит.
Минуту в лаборатории длится веселье, потом все утихомириваются. Только
Андруша еще долго хмыкает и крутит головой над схемой.
Все-таки Кепкин перебил настроение, отвратил от идеи. Слишком многое
напомнил. "Да, но что создала его лаборатория?" Вот именно: одни попытки и
провалы. Под водительством Павла Федоровича Уралова.
Неужели он и здесь выкрутится на ученом совете? Вероятней всего, да.
Ведь вышел он цел и невредим из всех вариантов провала "мигалки", даже
катастрофических, в которых сотрудник погиб. В таких случаях снять
начальника следует хотя бы из соображений приличия, а вот нет, обошлось.
Доктор Выносов за него горой, пестует в ученые.
Но сейчас Паша шатается, Герка прав. И если поднапереть всем, то?..
Ведь он еще "и. о.", диссертации не сделал.
...Ну. вот отвратив от эксперимента, втянул меня другим концом в
водоворот лабораторных страстей этот черт картавый. Так я завязну надолго.
Закончу-ка я лучше опыт на сварочном станке, закруглюсь
хоть с этим для душевной свободы.
Прилаживаю снова на нижнем электроде наполовину изуродованную матричную
полоску. Осторожно подвожу верхний штырь к искорке германия с никелевой, с
мушиный след, нашлепкой.
Дожимаю педаль и... хруп!
Мысленно произношу ряд слов, заменяемых в нашей печати многоточиями.
Нет, я что-то не так делаю. Надо иначе. Как?..
ГЛАВА V. ПАВЕЛ ФЕДОРОВИЧ ДЕЛАЕТ ПАССЫ
Карась любит, чтобы его жарили в сметане. Это знают все кроме карася.
Его даже и не спрашивали не только насчет сметаны, но и любит ли он
поджариться вообще.
Такова сила общего мнения.
К. Прутков инженер. Мысль No 95.
На подоконнике зазвенел телефон. Встаю, подхожу, беру трубку:
Да?
Лаборатория ЭПУ? Попрошу Самойленко.
Я слушаю, Альтер Абрамович. Здравствуйте.
Алеша, здравствуйте. Алеша, ви мне нужен. Надо якомога бистро списать
"мигалку". Она же ж у вас на балансе! Зачем вам иметь на балансе
неприятности? Надо списывать, пока есть что списывать.
Ясно, Альтер Абрамович, вас понял. Иду.
Делаю мысленный реверанс станку и идее: ничего не попишешь, надо идти.
Хотел попробовать, честно хотел, но... то Кепкин, то вот Альтер не дают
развернуться.
Техник Убыйбатько, подъем! Пошли в отдел обеспечения, "мигалку" будем
списывать.
Ну-у, я только распаялся! недовольно вздыхает Андруша. Встает, снимает
со спинки стула пиджак в мелкую клетку, счищает с него незримые пылинки,
надевает. Придирчиво осматривает себя: туфли остроносо блестят, на брюках
стрелочки все в ажуре, от и до. Андруша у нас жених.
Мы идем.
...Тот разговор во времянке, статья из "Ла вок де текнико" и "мигалка"
три источника и три составные части Нуль-варианта. Из разговора родилась
теория, статьи дали первый намек на ее практичность, открыли путь к методу.
А из "мигалки" возник наш советский эмоциотрон.
(Собственно, название "эмоциотрон" нам было ни к чему куда вернее бы
"вариатрон" или "вариаскоп". Но на начальство, в частности, на доктора
Выносова, неотразимо действуют доводы типа "Так делают в Америке", особенно
если не уточнять, что в Южной. А что там делают, эмоциотроны? Значит, и быть
по сему.)
Сейчас можно смотреть на все происшедшее философски: нет худа без
добра. Ведь именно -потому, что не получился нормальный вычислительный
агрегат, мы и смогли, добавив по Сашкиной идее необходимые блоки,
преобразовать его в персептрон-гомеостат, чувствительный к смежным
измерениям. Благодаря этому получились наши интересные исследования, мир
расширился.
Только нет у меня в душе философичности, эпического спокойствия.
...На кой ляд Паша поставил "мигалку" на баланс? Ах да, это же было
готовое изделие: Электронно-вычислительный Автомат ЭВА-1. Все мы свято
верили, что сделали вещь.
Тогда лаборатория наша (как и все в этом новом институте) только
начиналась. Начиналась она с молодых специалистов Радия Тюрина, Германа
Кепкина, Лиды Стадник, которая сейчас в декрете, Стрижевича и меня;
Толстобров появился через год. Молодые, полные сил и розовых надежд
специалисты ни студенты, ни инженеры. Экзамены сдавать не надо, стипендия...
то бишь зарплата неплохая, занимаешься только самым интересным, своей
специальностью... хорошо! Первый год мы часто резвились с розыгрышами и
подначками, по-студенчески спорили на любые темы. При Уралове, конечно,
стихали, двигали науку.
Уралов... О, Пал Федорыч тогда в наших глазах находился на той самой
сверкающей вершине, к которой, как известно, нет столбовых дорог, а надо
карабкаться по крутым скалистым тропкам. "Мы, республиканская школа
электроников", произносил он. "Меня в Союзе по полупроводникам знают",
произносил он, потрясая оттиском единственной своей (и еще трех соавторов)
статьи. И мы, как птенчики, разевали желтые рты.
Нас покоряло в Паше все: способность глубокомысленно сомневаться в
общеизвестных истинах (тогда мы не догадывались, что он просто с ними не
накоротке), весомая речь и особенно его "стиль-блеск" лихо, не отрывая пера
от бумаги, начертать схему или конструкцию, швырнуть сотруднику: "Делайте!"
и неважно, что схема не работала, конструкции не собиралась, потом
приходилось переиначивать по-своему, главное, Паша не отрывал перо от
бумаги. Это впечатляло. В этом смысле у него все было на высоте, как у
талантливого: вдохновенный профиль с мужественным, чуть волнистым носом,
зачесанные назад светлые кудри, блеск выкаченных голубых глаз и даже
рассеянность, с которой он путал данные и выдавал чужие идеи за свои.
Впрочем, должен сказать, что к концу первого года работы над "Эвой", я
ясно видел, что Павел Федорович в полупроводниках разбирается слабовато;
впоследствии выяснилось, что Кепкин и Стриж были также невысокого мнения о
Пашиных познаниях в электронике, а Толстобров и Тюрин о его научном багаже в
проектировании и технологии. Но каждый рассуждал так: "Что ж, никто не
обнимет необъятное. В моем деле он не тумкает, но, наверное, в остальных
разбирается. Ведь советует, указует".
Автомат создавали в комнате рядом с нашей (в Нуль-варианте он,
модернизированный, и сейчас там); затем распространились и сюда, в "М-00".
Тюрин и Стрижевич выпекали в вакуумной печи у глухой стены твердые схемы на
кремниевой основе: промышленность таких еще не выпускала. Возле окна мы с
Лидой Стадник собирали из них узлы, блоки ощетиненные проводами
параллелепипеды, заливали их пахучей эпоксидкой, укладывали в термостат на
полимеризацию. У соседнего окна Толстобров с лаборантом в два паяльника
мастерили схемы логики. В дальнем полутемном углу Кепкин, уткнув лицо в
раструб импульсного осциллографа ИО-4, проверял рабочие характеристики
полуготовых блоков. Посреди комнаты техник Убыйбатько клепал из гулких
листов дюралюминия панели и корпус "Эвы".
А Павел Федорович величественно прохаживался по диагонали,
останавливался то возле одной группы, то возле другой:
Гера, теперь проверьте на частоте сто килогерц.
Алексей... э-э... Евгеньевич, Лида! Плотней заливайте модули, не
жалейте эпоксидки.
Радий... э-э... Кадмиевич. ну как тут у вас? Темпы, темпы и темпы, не
забывайте!
Э-э... Андруша! А ну, не перекореживайте лист! Покладите его
по-другому.
Кепкин высвобождал голову из раструба, глядел на Пашу, утирая
запотевшее лицо, восхищенно бормотал: "Стрлатег!.."
Как мы вкалывали! До синей ночи просиживали в лаборатории и так два с
половиной года. А сколько было переделок, подгонок. наладок. Но собрали.
Мы с техником спускаемся вниз, выходим в институтский двор. Солнышко
припекает. Перепрыгиваем через штабеля досок и стальных полос, обходим ящики
с надписями "Не кантовать!", стойки с баллонами сжатого газа, кучи плиток,
тележки, контейнеры, пробираемся к флигелю отдела обеспечения. Вокруг пахнет
железом, смазкой, лаками.
...Когда красили готовую "Эву", вся комната благоухала ацетоновым
лаком. Мы тоже.
Вот она стоит приземистая тумба цвета кофе с молоком, вся в черненьких
ручках, разноцветных кнопках, клавишах, индикаторных лампах, металлических
табличках с надписями и символами. Казалось, автомат довольно скалится
перламутровыми клавишами устройства ввода.
Как было хорошо, как славно! В разные организации полетели красиво
оформленные проспекты: "В институте электроники создан... разрабо...
эксплуати... быстродействующий малогабаритный электронно-вычислительный
автомат ЭВА-1!" Из других отделов приходили поглазеть, завидовали. А мы все
были между собой как родные.
Правда, многоопытный Ник-Ник не раз заводил с Пашей разговор, что надо
бы погонять "Эву" при повышенной температуре, испытать на время непрерывной
работы, потрясти хоть слегка на вибростенде чтобы быть уверенным в машине. А
если обнаружится слабина, то не поздно подправить, улучшить конструкцию.
Но какие могли быть поиски слабин, если в лабораторию косяком повалил
экскурсант! Кого только к нам не приводили: работников Госплана республики,
участников конференции по сейсмологии, учителей, отбывающих срок на курсах
повышения квалификации, делегатов республиканского слета
оперуполномоченных... Только и оставалось, что поддерживать автомат в
готовности.
В роли экскурсовода Уралов был неподражаем. Он не пускался в нудные
объяснения теории, принципа действия зачем! а бил на прямой эффект.
Вот наш автомат ЭВА, Павел Федорович движениями, напоминающими пассы
гипнотизера, издали как бы обводит контуры машины. Производит программные
вычисления по всем разделам высшей математики. Включите, Алексей... э-э...
Евгеньевич!
Я (или Александр... э-э... Иванович, или Радий... э-э... Петрович, или
Герман... э-э... Игоревич) включал. Лязгал контактор. Вспыхивали сигнальные
лампочки. Прыгали стрелки. Видавшие виды оперуполномоченные замирали.
Набираем условия задачи! (Пассы. Я ввожу клавишами что-нибудь
немудреное, вроде квадратного уравнения по курсу средней школы.) Вводим
нужные числа... (Пассы. Я нажимаю еще клавиши.) Считываем решение!
Где? Где? волновались делегаты. Потом замечали светящиеся числа в
шеренге цифровых индикаторов. А! Да-а!.. Тц-тц-тц!
Входим во флигель. В большой комнате снабженцев галдеж, перемешанный с
сизым дымом. Грузный мужчина со скульптурным профилем римлянина и
скептическими еврейскими глазами сразу замечает нас:
Ага, вот ви-то мне и нужен! Он вылезает из-за стола, берет бумаги,
направляется к нам. Пойдемся. Ах, опрометчивый человек Павел Федорович! И
зачем он поставил "мигалку" на баланс? Так бы списали по мелочам туда-сюда.
А теперь... ведь сорок две тысячи новенькими, чтобы вы мне все так были
здоровы! Еще утвердит ли акт главк, этот вопрос.
Альтер, как и все, не помнит уже официального имени автомата "мигалка"
и "мигалка".
...Все было хорошо, все было прекрасно. Потом приехала государственная
приемочная комиссия, пять дядей из головных организаций. Дяди быстро
согласовали набор испытательных заданий для "Эвы" посложнее квадратного
уравнения, опечатали дверцы и панели автомата, включили его на длительную
работу; составили два стола глаголем и принялись задавать вопросы,
выслушивать ответы, знакомиться с чертежами, вести протокол.
На третий день работы автомат начал сбиваться, в числовых индикаторах
вместо правильных цифр вспыхивали ненужные нули. Дальше хуже. На пятый день,
в разгар заседания комиссии, когда Павел Федорович со слегка перекошенным от
неприятных предчувствий лицом обосновывал выбор именно такой схемы и такой
конструкции, ЭВА совсем перестала отзываться на команды с пульта. Числовые
индикаторы то с бешеной скоростью меняли цифры, то гасли; потом стали
зажигаться все цифры сразу: сначала правая сторона (положительные числа),
потом левая отрицательные. Казалось, что на плоской бежевой морде автомата
растерянно моргают красные узкие глаза.
Председатель комиссии, подполковник и кандидат наук Вдовенков, лысеющий
брюнет, огляделся на предмет отсутствия женщин, почесал подбородок и спросил
у Паши:
А чего это он у вас подмигивает, как б...?
Мы втроем опять выходим во двор, направляемся в дальний его угол. Там,
среди разломанных ящиков, погнутых каркасов и битых раковин стоит "мигалка".
Точнее, то, что от нее осталось.
Да-а... тянет Альтер, останавливаясь перед ржавой коробкой с дырами
приборных гнезд. Даже крепеж поснимали, скажите пожалуйста! Он пнул коробку,
листы с облупившимся лаком жалко задребезжали. Как после пожара.
Я стою в оцепенении: последними словами начснаб как бы свел вместе
обширный пучок вариантов (в том числе и с пожаром в лаборатории) ; в них
осталось ровно столько от нашей "Эвы", электронной собаки, угодившей под
самосвал судьбы: одно шасси. Все по теории, по Тюрину.
...Подобно тому, как морской вал мощный, крутой, зеленовато
просвечивающий на солнце разбивается, налетев на берег, на гейзеры брызг и
изукрашенные пеной водовороты, так и "вал" наших трудов, мечтаний, замыслов,
эмоций, творческой энергии раздробился после провала, разделился на
множество ручейков-вариантов. Среди них есть и сильно отличающиеся, и
пустячные да я все, честно говоря, и не знаю. Но грубо их можно разделить,
как пустыню со львом, на две части: а) варианты, в которых у нас опустились
руки (льва нет), и б) варианты, в которых они у нас не опустились (лев
есть). Последние, разумеется, интересней.
После отъезда госкомиссии была создана внутриинститутская, которая
выясняла, что подвело в "ЭВЕ" и почему. Подвело многое: густо залитые смолой
модули плохо отводили тепло, от этого менялись характеристики микросхем;
сработались кустарные переключатели; местами даже отстали наспех подпаянные
проводники. Общий диагноз был: надежность.
Паша тогда выкрутился ловко. Модульные блоки собирал кто? Самойленко и
Стадник. Микросхемы изготовлял кто? Стрижевич и Тюрин. Блоки проверял кто?
Кепкин... Не умеют работать! Над нами нависло разгневанное начальство. Но
Уралов все замял: ничего, они молодые, на ошибках учатся и т. п. и потом еще
ходил в благодетелях.
- Отсюда ответвляются варианты, в которых Толстобров не вынес Пашиного
бесстыдства и ушел (а здесь-сейчас он все-таки вынес и не ушел колебался,
значит), а также и те, в которых мы, предварительно сняв с "мигалки" все
ценное, выставили ее в коридор, а затем и вовсе, чтобы не возбуждать
насмешки соседей, сволокли на задний двор. Но ответвились и те, в которых мы
в самом деле решили научиться на ошибках, попробовать еще раз, уже не
полагаясь на "гений" Уралова. Новаторы Стрижевич и Тюрин предложили не
повторять зады, а использовать самые новые технологические идеи с пылу, с
жару, из журналов и свежих патентов. "Если и будем делать ошибки, то хоть
такие, на которых вправду можно научиться", высказался Сашка.
Деморализованный Уралов согласился: авось кривая вывезет!
Поэты сочиняют произведения не только из слов. Стрижевич был
поэтом-инженером, мастерством своим и идеями воспевавшим Технологию, Науку
Как сделать пообширней математики: без нее все остальные и посейчас
находились бы на уровне Древнего Египта. Тюрин его хорошо дополнял. Прочие
были на подхвате.
И получилось неплохо: универсальные микросхемы для вычислительной
техники в многослойных пластинах кремния, напыления на них в вакууме через
маски связующих контактов, увеличенные быстродействия... словом, см.
авторские заявки и научные статьи. Из всего этого можно было собирать не
только автоматы типа ЭВА-1, но и многое другое.
...И наверное (даже наверняка), были созданы "Эвы" и другие электронные
устройства, приносят они и сейчас пользу науке и народному хозяйству; нам
там хвала, премии и повышения в чинах. Но я знаю не эти варианты, а лишь те,
которые, переплетаясь и сходясь, вели к Нулю. А путь к Нулю шел через
Сашкину гибель.
...И исходные настроения после провала "мигалки" здесь были иные: ну,
теперь нас разгонят! Закроют лабораторию... Большого страха нет, без работы
не останемся, терять нам здесь, кроме мудрого Пашиного руководства, нечего.
В городе немало интересных институтов и КБ. Куда податься: в бионику, в
кибернетику, в физику, в химию?.. Начали примеряться к тем проблемам,
читать, спорить помешали себе зонтиком в мозгах. Ассоциативно вспомнились и
разговоры в моей времянке, статьи об "южноамериканском эмоциотроне" тоже
ведь лихой бред, не лучше теории информации или релятивистской
электродинамики. Дальше больше: а чего мы будем прислоняться к чужим идеям,
почему бы нам не создать и не возглавить новое направление в науке! Разве
Альберт Эйнштейн, когда придумывал свою теорию относительности, не был таким
же сопляком и житейским неудачником, как мы?
Словом, это настроение создало в нас душевную раскованность,
освобожденность необходимую предпосылку далеко идущих умствований. И начали
сначала для веселья души, а чем далее, тем серьезней.
Пал Федорыч, могутный зав, здесь уже не пытался строить из себя гения и
наставника. Он выслушивал наши суждения, не смея слова вставить, а затем
отходил со смятением во взоре. По-моему. он опасался, что его могут
арестовать вместе с нами, а с другой стороны, если донести, так вполне могут
самого упрятать в сумасшедший дом.
Так мы дошли, как до ручки, до вывода, что недостаток
опростоволосившейся "Эвы", ее хлипкость, ненадежность на самом деле
достоинство, которое позволяет преобразовать ее в персептрон-гомеостат,
сиречь эмоциотрон. Ведь все кибернетические устройства такого типа,
обосновывал Стрижевич, обобщенно чутки к внешним изменениям, к веяниям среды
именно в силу внутренней шаткости, переменчивости. Такую "ненадежность в
заданных пределах" обычно организуют искусственно, хитроумными схемами
обратной связи из надежных промышленных элементов.
А нам и организовывать ничего не придется! Все есть. Надо только еще
это достоинство "мигалки" усилить.
Это просто, поддержал я. Будем поливать ее горячей водой, а потом
сбрасывать со шкафа.
Здесь нервы Павла Федоровича не выдержали, и он, предоставив нам
свободу действий (выбора-то не было: либо тащить "Эву" на задний двор, либо
попытаться что-то сделать из нее), отбыл в длительный отпуск: для поправки
здоровья и написания диссертации
И начались у нас дела... Конечно, насчет поливания водой и сбрасывания
со шкафа я сказал так, для куражу; это не метод. Да и по уровню сложности
"мигалке" было далеко до эмоциотрона. В ход пошли технологические
импровизации Стрижа и Тюрина те, да не те, что в смежных вариантах, ибо
предназначались для иной цели. Для поимки "льва".
Варианты расходятся варианты смыкаются. И сомкнулись все варианты с
попытками довести "мигалку" до толку в одном простом решении: надо не
тужиться самим с изготовлением множества разнообразных микросхем, а отдать
кремниевые пластины-заготовки и все сопутствующие материалы на
полупроводниковый завод, в экспериментальный цех. Там по нашему заказу
исполнят всю черную работу, подготовительные операции, а мы затем сделаем с
ними то, что чужим рукам доверить нельзя.
...И вот здесь на сцену выходит Алка Смирнова, дипломированный историк
и лядащая лаборантка; и ампулы с тетрабромидом бора сизо-коричневым
мелкокристаллическим порошком, применяемым для вакуумной термообработки
кремния, для образования в пластинах многослойных структур.
Утром отправлять материалы и д