ем-то не пропаду. Может, отправиться к Лене? Но она, наверно, тоже под наблюдением, застукают..." Тропинка вывела на тихую, безлюдную улочку. Из-за заборов свешивались ветви, усеянные начавшими краснеть вишнями. В конце улицы пылало подсвеченное снизу рыжее облако. Быстро темнело. Вечерняя прохлада пробиралась под рубашку, надетую на голое тело. На противоположной стороне улицы в квартале от Виктора вышли из полумрака два человека в фуражках. "Милиция!" Кравец метнулся в переулок. Пробежав квартал, остановился, чтобы успокоить сердце. "Дожил! Двадцать лет не бегал ни от кого, как мальчишка из чужого сада... - От беспомощности и унижения курить хотелось просто нестерпимо. - Игра проиграна! Надо признать это прямо - и выходить. Уносить ноги. В конце концов каждый из нас в определенной ситуации испытал стремление уйти, свернуть в сторону. Теперь моя очередь, какого черта! Что я еще могу?" Переулок выводил в сияние голубых огней. При виде их Виктор почувствовал приступ зверского аппетита: он не ел почти сутки. "Хм... там еще можно где-то поесть. Пойду! Вряд ли меня станут искать на проспекте Маркса". ...Бетонные столбы выгнули над асфальтом змеиные головки газосветных фонарей. За витринами магазинов стояли в непринужденных позах элегантные манекены, лоснились радиоприемники, телевизоры, кастрюли, целились в прохожих серебряные дула бутылок "Советского шампанского", хитроумными винтообразными горками высились консервы. Под пляшущей световой рекламой "Вот что можно выиграть за 30 копеек!" красовались холодильник "Днепр", магнитофон "Днепр-12", швейная машина "Днипро" и автомобиль "Славутич-409". Даже подстриженные под бокс липы вдоль широких тротуаров казались промышленными изделиями. Виктор вышел в самую толчею, на трехквартальный "брод" от ресторана "Динамо" до кинотеатра "Днепр". Гуляющих было полно. Вышагивали ломкой походкой растрепанные под богемствующих художников мальчики со стеклянными глазками. Чинно прохаживались пожилые пары. Обнимая подруг, брели в сторону городского парка франтоватые юноши. Увергисто и деловито шныряли в толпе парни с челками над быстрыми глазами - из тех, что "по фени ботают, нигде не работают". Девушки осторожно несли разнообразные прически. Здесь были прически "тифозные", прически "после бабьей драки", прически "пусть меня полюбят за характер" и прочие шедевры парикмахерского искусства. Маялись одинокие молодые люди, раздираемые желаниями и застенчивостью. Кравец сначала шел с опаской, но постепенно его стала разбирать злость. "Ходят, ходят: себя показать, людей посмотреть... Для аих будто остановилось время, ничего не происходит. Ходили еще по Губернаторской - прогибали дощатые настилы, осматривали фаэтоны лихачей, друг друга. Ходили после войны - от развалины кинотеатра "Днепр" до развалины ресторана "Динамо" под болтающимися на деревянных столбах лампочками, лузгали семечки. Проспект залили асфальтом, одели в многоэтажные дома из бетона, алюминия и стекла, иллюминировали, посадили деревья и цветы - ходят как ни в чем не бывало: жуют ириски, слушают на ходу транзисторы, судачат - утверждают неистребимость обывательского духа! Себя показать - людей посмотреть, людей посмотреть - себя показать. Прошвырнуться, зайти в кафе-автомат, слопать пирожок под газировку, Прошвырнуться, свернуть в благоустроенный туалет за почтамтом, совершить отправление, Прошвырнуться, подколоться, познакомиться, Прошвырнуться... Насекомая жизнь!" Он обошел толпу, собравшуюся на углу проспекта с улицей Энгельса, возле новинки-автомата для продажи лотерейных билетов. Автомат, сработанный под кибернетическую машину, наигрывал музыку, радиоголосом выкрикивал лотерейные призывы и за два пятиалтынных, бешено провертев колесо из никеля и стекла, выдавал "счастливый" билет. Кравец скрипнул зубами. "А мы, самонадеянные идиоты, замыслили преобразовать людей одной лабораторной техникой! А как быть с этими, обывательствующими? Что изменилось для них от того, что вместо извозчиков появились такси, вместо гармошек - магнитофоны на полупроводниках, вместо разговоров "из рта в ухо" - телефоны, вместо новых галош, надеваемых в сухую погоду, - синтетические плащи? Сиживали за самоварами - теперь коротают вечера У телевизоров..." Толпа выплескивала обрывки фраз: - Между нами говоря, я вам скажу откровенно: мужчина это мужчина, а женщина это женщина! - ...Он говорит: "Валя?" А я: "Нет!" Он: "Люся?" А я: "Нет!" Он: "Соня?" А я: "Нет!" - Абрам уехал в командировку, а жена... - Научитесь удовлетворяться текущим моментом, девушки! "А что изменится в результате прогресса науки и техники? Ну, будут витрины магазинов ломиться от полимерных чернобурок, от атомных наручных часов с вечным заводом, полупроводниковых холодильников и радиоклипс... Самодвижущиеся ленты тротуаров из люминесцентного пластика будут переносить гуляющих от объемной синерамы "Днепр" до ресторана-автомата "Динамо" - не придется даже ножками перебирать... Будут прогуливаться с микроэлектронными радиотелепередатчиками, чтобы, не поворачивая к собеседнице головы и не напрягая гортани, вести все те же куриные разговоры: - Между нами говоря, я вам скажу откровенно: робот это робот, а антресоль это антресоль! - Абрам отправился в антимир, а жена... - Научитесь удовлетворяться текущей микросекундой! А на углу сработанный под межпланетный корабль автомат будет торговать открытками "Привет с Венеры": вид венерианского космопорта в обрамлении целующихся голубков... И что?" Мимо Кравца прошествовал Гарри Харитонович Хилобок. На руке его висела кисшая от смеха девушка - доцент ее занимал и не заметил, как беглый студент метнулся в тень лип. "У Гарри опять новая", - усмехнулся вслед ему Кравец. Он купил в киоске сигареты, закурил и двинулся дальше. Сейчас его одолевала такая злоба, что расхотелось есть; попадись он в объятия оперативников - злоба разрядилась бы великолепной дракой. В гостинице "Театральная" свободных мест тоже не оказалось. Приезжий шел по проспекту в сторону Дома колхозника и хмуро разглядывал фланирующую публику. "Ходят, ходят... Во всех городах всех стран есть улицы, где вечерами гуляют - от и до - толпы, коллективы одиночек. Себя показать - людей посмотреть, людей посмотреть - себя показать. Ходят, ходят - и планета шарахается под их ногами! Какой-то коллективный инстинкт, что ли, тянет их сюда, как горбуш в места нерестилищ? А другие сидят у телевизоров, забивают "козла" во дворах, строят "пулю" в прокуренной комнате, отирают стены танцверанд... Сколько их, отставших, приговоривших себя к прозябанию? "Умеем что-то делать, зарабатываем прилично, все у нас есть, живем не хуже других - и оставьте нас в покое!" Одиночки, боящиеся остаться наедине с собой, растерявшиеся от сложности жизни и больше не задумывающиеся над ней... Такие помнят одно спасительное правило: для благополучия в жизни надо быть как все. Вот и ходят, смотрят: как все? Ожидают откровения..." Оттесненная сияющим великолепием проспекта, брела за прозрачными облаками луна. До нее никому не было дела. "А мальчишками и они мечтали жить ярко, интересно, значительно, узнать мир... Нет человека, который не мечтал бы об этом. И сейчас, пожалуй, мечтают сладостно и бессильно. В чем же дело? Не хватило духа применить мечту к жизни? Да и зачем? Зачем давать волю своим мечтам и сильным чувствам - еще неизвестно, куда это заведет! - когда есть покупные, когда можно безопасно кутить на чужом пиру выдуманных героев? И прокутились вдрызг, растратили по мелочам душевные силы, осталось в самый обрез для прогулки по проспекту..." Мимо проследовал доцент Хилобок с девушкой. "А у Гарри опять новая!" - мысленно приветствовал его приезжий. Он посмотрел ему вслед: догнать и спросить о Кривошеине? "Э, нет: от Хилобока во всех случаях лучше держаться подальше!" Приезжий и Кравец вступили на один квартал. "...Когда-то человекообразные обезьяны разделились: одни взяли в лапы камни и палки, начали трудиться, мыслить, другие остались качаться на ветках. Сейчас на Земле начался новый переходный процесс, стремительней и мощнее древнего оледенения: скачок мира в новое качественное состояние. Но что им до этого? Они заранее согласны остаться на "бродах", у телевизоров - удовлетворять техникой нехитрые запросы! - неистовствовал в мыслях Виктор Кравец. - Что им все новые возможности - от науки, от техники, от производства? Что им наша работа? Можно прибавить ума, ловкости, работоспособности - и что? Будут выучиваться чему-то не для мастерства и удовлетворения любопытства, а чтоб больше получать за знания, за легкую работу, чтоб возвыситься над другими своей осведомленностью. Будут приобретать и накоплять - чтоб заметили их преуспевание, чтобы заполнить опустошенность хлопотами о вещах. И на черный день. Его может и не быть, а пока из-за него все дни серые... Скучно! Уеду-ка во Владивосток. Сам - пока не отправили казенным порядком... И работа заглохнет естественным образом. Ничем она им не поможет: ведь чтобы использовать такую возможность, надо иметь высокие цели, душевные силы, неудовлетворенность собой. А они бывают недовольны только окружающим; обстоятельствами, знакомыми, жизнью, правительством - чем угодно, но не собой. Ну и пусть гуляют. Как говорится, наука здесь бессильна..." Сейчас их разделяло только здание главпочтамта. Гневные мысли отхлынули. Осталась какая-то непонятная неловкость перед людьми, которые шли мимо Кравца. "Кто-то сказал; никто так не презирает толпу, как возвысившийся над нею зауряд... Кто? - он наморщил лоб. - Постой, да ведь это я сам сказал о ком-то другом. Ну, разумеется, о ком-то другом, не о себе же... - Ему вдруг стало противно. - А ведь, топча их, я топчу и себя. Я от них недалеко ушел, еще недавно был такой же... Постой! Выходит, я просто хочу смыться? Дать тягу. И чтобы не так стыдно было, чтобы не утратить самоуважение, подвожу под это идейную базу? Никого я не продал, все правильно, наука бессильна, так и должно быть... боже мой, до чего подла и угодлива мысль интеллигента! (Между прочим, это я тоже говорил или думал о ком-то другом. Все истины мы применяем н другим, так ловчее жить.) А я как раз и есть тот интеллигент. Все пустил в ход: презрение к толпе, теоретические рассуждения... М-да! -- он покраснел, лицу стало жарко. - Вот до чего может довести неудача. Ну ладно, но что же я могу сделать?" Вдруг его ноги будто прилипли к асфальту: навстречу размашисто шагал парень с рюкзаком и плащом на руке. "Адам?!" Холод вошел в душу Кравца, сердце ухнуло вниз - будто не человек, а ожившее угрызение совести приближалось к нему. Глаза Адама были задумчивые и злые, уголки рта недобро опущены. "Сейчас увидит, узнает..." - Виктор отвел глаза, чтобы не выдать себя, но любопытство пересилило: взглянул в упор. Нет, теперь Адам не был похож на "раба" - шел человек уверенный, сильный, решившийся... В памяти всплыло: распатланная голова на фоне сумеречных обоев, расширенные в тяжелой ненависти глаза, пятикилограммовая чугунная гантель, занесенная над его лицом. Приезжий прошел мимо. "Конечно, откуда ему узнать меня! - облегченно выдохнул Кравец. - Но зачем он вернулся? Что ему надо?" Он следил за удалявшимся в толпе парнем. "Может, догнать, рассказать о случившемся? Все помощь... Нет. Кто знает, зачем его принесло! - Его снова охватило отчаяние. - Доработались, доэкспериментировались, черт! Друг от друга шарахаемся! Постой... ведь есть и другой вариант! Но поможет ли?" - Виктор закусил губу, напряженно раздумывая. Адам затерялся среди гуляющих. "Ну, хватит терзаний! - тряхнул головой Кравец. - Эта работа не только моя. И удирать нельзя - надо ее спасать..." Он вытащил из карманчика мелочь, пересчитал ее, проглотил голодную слюну и вошел в почтамт. Денег хватило в обрез на короткую телеграмму: "Москва МГУ биофак Кривошеину. Вылетай немедленно. Валентин". Отправив телеграмму, Виктор вышел на проспект и, дойдя до угла, свернул на улицу, которая вела к Институту сйстемологии. Пройдя немного по ней, он огляделся: не следит ли кто за ним? Улица была пуста, только со здания универмага на него смотрела освещенная розовыми аршинными литерами призыва "Храните деньги в сберегательной кассе!" прекрасная женщина со сберегательной книжкой в руке. Глаза ее обещали полюбить тех, кто хранит. Над окошком администратора в Доме колхозника красовалось объявление: "Место для человека - 60 коп. Место для коня - 1 р. 20 к." Приезжий из Владивостока вздохнул и протянул в окошко паспорт. - Мне, пожалуйста, за шестьдесят... Глава четвертая Невозможное - невозможно. Например, невозможно двигаться быстрее света... Впрочем, если это и было бы возможно - стоит ли стараться? Все равно никто не увидит и не оценит. К. Прутков-инженер, мысль No 17 Утром следующего дня дежурный по горотделу передал следователю Онисимову рапорт милиционера, который охранял опечатанную лабораторию. Сообщалось, что ночью - примерно между часом и двумя - неизвестный человек в светлой рубашке пытался проникнуть в лабораторию через окно. Окрик милиционера спугнул его, он соскочил с подоконника и скрылся в парке. - Понятно! - Матвей Аполлонович удовлетворенно потер руки. - Вертится вокруг горячего... Вчера он направил повестки гражданину Азарову и гражданке Коломиец. На появление у себя в комнате академика Азарова Матвей Аполлонович, понятное дело, и не рассчитывал - просто корешок повестки в случае чего пригодился бы ему как оправдательный документ. Елена же Ивановна Коломиец, инженер соседнего с Институтом системологии конструкторского бюро, пришла ровно в десять часов. Когда она вошла в кабинет, следователь понял смысл волнообразного жеста Хилобока: перед ним стояла красивая женщина. "Ишь какая ладная!" - отметил Онисимов. Любая подробность облика Елены Ивановны была обыкновенна - и темные волосы как волосы, и нос как нос (даже чуть вздернут), и овал лица, собственно, как овал, - а все вместе создавало то впечатление гармонии, когда надо не анализировать, а просто любоваться и дивиться великому чувству меры у природы. Матвей Аполлонович вспомнил внешность покойного Кривошеина и ощутил чисто мужское негодование. "И верно - не пара они, прав был Хилобок. Что она в нем такого нашла? Прочности, что ли, искала? Или мужа с хорошим заработком?" Как и большинство мужчин, чья внешность и возраст не оставляют надежд на лирические успехи, Онисимов был невысокого мнения о красивых женщинах. - Садитесь, пожалуйста. Вам знакомы имена Кривошеина Валентина Васильевича... - Да, - голос у нее был грудной, певучий. - ...и Кравца Виктора Витальевича? - Вити? Да, - Елена Ивановна улыбнулась, показав ровные зубы. - Только я не знала, что он Витальевич. А в чем дело? - Что вы можете рассказать о взаимоотношениях Кривошеина и Кравца? - Ну... они вместе работали... Виктор, кажется, приходится Вале... Кривошеину то есть, дальним родственником. Они, по-моему, очень дружили... А что случилось? - Елена Ивановна, здесь спрашиваю я, - Онисимов смекнул, что, утратив душевное равновесие, она больше скажет, и не спешил прояснить ситуацию. - Это верно, что вы были близки с Кривошеиным? - Да... - По какой причине вы с ним расстались? Глаза Елены Ивановны стали холодными, на щеках возник и исчез румянец. - Это не имеет отношения к делу! - А откуда вы знаете, что имеет и что не имеет отношения к делу? - встрепенулся Матвей Аполлонович. - Потому что... потому что это не может иметь отношения ни к какому делу. Расстались - и все. - Понятно... ладно, замнем пока этот вопрос. Скажите, где жил Кравец? - В общежитии молодых специалистов в Академгородке, как и все практиканты. - Почему не у Кривошеина? - Не знаю. Видимо, так было удобнее обоим... - Это несмотря на родство и дружбу? Понятно... А как Кравец относился к вам, оказывал знаки внимания? - Матвей Аполлонович пытался выжать из своей версии все возможное. - Оказывал... - Елена Ивановна прикусила губу, но все-таки не сдержалась. - Думаю, это делали бы и вы, если бы я вам разрешила. - Ага, а ему, значит, разрешили? Скажите, Кривошеин не ревновал вас к Кравцу? - Возможно, ревновал... только я не -понимаю, какое вам до этого дело? - Женщина взглянула на следователя с яростной неприязнью. - Какие-то намеки! Что случилось, можете вы мне объяснить?! - Спокойно, гражданка! "Может, объяснить ей, в чем дело? Стоит ли? Причастна ли она? Конечно, красивая, можно увлечься, но... не та среда для серьезных сексуальных преступлений - ученые. Статистические сведения не в их пользу. Ученый из-за женщины голову не потеряет... Но Кравец..." Размышления Онисимова прервал телефонный звонок. Он поднял трубку. - Онисимов слушает. - Вышли на подследственного, товарищ капитан, - сообщил оперативник. - Хотите присутствовать? - Конечно! - Ждем вас у аэровокзала, машина 57-28 ДНА. - Понятно! - следователь встал, весело поглядел на Коломиец. - Договорим с вами в другой раз, Елена Ивановна. Давайте я вам отмечу повестку, не расстраивайтесь, не обижайтесь, у всех нервы - и у меня и у вас... - Но что произошло? - Разбираемся. Пока ничего сказать не могу. Всего доброго! Онисимов проводил женщину, достал из ящика стола пистолет, запер комнату и почти бегом помчался во внутренний двор горотдела к оперативной машине. Белоснежный ИЛ подрулил к перрону аэровокзала точно в 13.00. К борту самолета подкатил голубой вздыбленный автотрап. Полный, невысокого роста мужчина в узких зеленых брюках и пестрой рубашке навыпуск перовым сбежал вниз и, помахивая расписной туристской котомкой, зашагал по бетонным шестигранным плитам к ограде. Он живо вертел головой, выискивая кого-то в толпе встречающих, нашел - бросился навстречу. - Ну, здоров! Что за спешка в отпускной период, что за "вылетай немедленно"?! Покажись-ка! О, да ты похорошел, даже постройнел, ей-ей! Что значит: год не видеть человека - и лик твой мне кажется благообразным и даже на челюсть могу смотреть без раздражения... - И ты, я гляжу, раздобрел там на аспирантских харчах, - встречающий окинул его критическим взглядом. - Соцнакоплениями обзавелся? - Э, брат, это не просто накопления - это информационно-вещественный резерв. Я тебе потом расскажу, даже продемонстрирую. Это, Валек, полный переворот... Но сначала давай ты: зачем вызвал раньше срока? Нет, постой! - Пассажир самолета вытащил из кармана блокнот, а из него - несколько красных ассигнаций. - Получи должок. - Какой должок? - встречающий отстранил деньги. - Ради бога, только без этого! - пассажир протестующе поднял руку. - Видели, знаем, заранее умилены: этакий рассеянный ученый, который не снисходит до запоминания всякой там прозы... Не надо. Уж я твою натуру знаю: ты не забываешь долги даже величиной в полтинник. Держи деньги, не пижонь! - Да нет, - мягко улыбнулся встречающий, - мне ты ничего не должен. Понимаешь... - Он запнулся под внимательным взглядом, который на него устремил пассажир. - Что за черт! - озадаченно произнес тот. - Ты никак стал красить волосы, лжешатен? А рубец? Рубец над правой бровью - где он? - его голос вдруг сел до шепота. - Парень... да ты кто?! Тем временем толпа прилетевших московским самолетом и встречавших рассосалась. Пять человек, которые никого не встретили и никуда не торопились, побросали сигареты и быстро окружили собеседников. - Только тихо! - произнес Онисимов, вклиниваясь между "лаборантом" и глядевшим на него во все глаза пассажиром; в руке тот сжимал деньги. - При попытке сопротивления будем стрелять. - Ото! - ошеломленный пассажир отступил на шаг, но его плотно взяли под локти. - Не "ого", а милиция, гражданин... Кривошеин, если не ошибаюсь? - следователь улыбнулся с максимальной приятностью. - Вас нам тоже придется задержать. Разведите их по машинам! ...Виктор Кравец, устраиваясь на заднем сиденье "Волги" между Онисимовым и милиционером Гаевьгм, улыбался устало и спокойно. - Между прочим, я бы на вашем месте не улыбался, - заметил Матвей Аполлонович. - За такие шутки срок набавляют. - Э, что срок! - Кравец беспечно махнул рукой. - Главное: я, кажется, сделал верный ход. - Вот не думал, что мое возвращение начнется с детективного эпизода! - проговорил пассажир самолета, когда его ввели в комнату следователя. - Что ж, раз в жизни это должно быть интересно. Он, не дожидаясь приглашения, сел на стул, огляделся. Онисимов молча сел напротив; в нем сейчас боролись противоречивые чувства: ликование ("Вот это операция, вот это удача! Взяли сразу двоих - да, похоже, что на горячем!") и озадаченность. До сих пор следствие строилось на том факте, что в лаборатории погиб или умерщвлен Кривошеин. Но... Матвей Аполлонович придирчиво всмотрелся в задержанного: покатый лоб с залысинами, выступающие надбровные дуги, красно-синий рубец над правой бровью, веснушчатое лицо с полными щеками, толстый нос вздернут седелкой, коротко остриженные рыжеватые волосы - сомнений нет, перед ним сидел Кривошеин! "Вот так я дал маху... Кого же они там прикончили? Ну, теперь уж я выясню все до конца!" - А это что - намек? - Кривошеин показал на зарешеченные окна. - Чтоб чистосердечней сознавались, да? - Нет, оптовая база была раньше, - следователь вспомнил, что с такой же реплики начал на вчерашнем допросе "лаборант", усмехнулся забавному совпадению. - От нее остались... Ну, как самочувствие, Валентин Васильевич? - Благодарю... простите, не знаю вашего имени-отчества, не жалуюсь. А у вас? - - Взаимно, - кивнул следователь. - Хотя мое самочувствие прямого отношения к делу не имеет. Они улыбались друг другу широко и напряженно, как боксеры перед мордобоем. - А мое, стало быть, имеет? А я подумал, что у вас это принято: осведомляться о самочувствии пассажиров, которых вы ни за что ни про что хватаете в аэропорту. Так какое же отношение к вашему делу имеет мое состояние здоровья? - Мы не хватаем, гражданин Кривошеин, а задерживаем, - жестко поправил Онисимов. - И ваше здоровье меня интересует вполне законно, поскольку я имею заключение врача, а также показания свидетелей о том, что вы - труп. - Я - труп?! - Кривошеин с некоторой игривостью оглядел себя. - Ну, если у вас такие показания, тащите меня в секционный зал... - Внезапно до него что-то дошло, улыбка увяла. Он поглядел на Онисимова хмуро и встревоженно. - Послушайте, товарищ следователь, если вы шутите, то довольно скверно! Что за труп?! - Помилуйте, какие шутки! - Онисимов широко развел руками. - Позавчера ваш труп был найден в лаборатории, сам видел... то есть не ваш, конечно, поскольку вы в добром здравии, а очень похожего на вас человека. Его все опознали как ваш. - Ах, черт! - Кривошеин сгорбился, потер щеки ладонями. - Вы можете мне показать этот труп? - Ну... вы же знаете, что нет, Валентин Васильевич. Он ведь превратился в скелет. Озорство это, нехорошо... Можно очень дурно истолковать. - В скелет?! - Кривошеин поднял голову, в его зеленых с рыжими крапинками глазах появилось замешательство. - Как? Где? - Это произошло там же, на месте происшествия, - если уж вам требуются пояснения на данный предмет от меня, - с нажимом произнес Онисимов. - Может, вы сами лучше это объясните? - Был труп, стал скелет... - пробормотал, хмуря в раздумье брови, Кривошеин. - Но... ага, тогда все не так страшно! Он здесь времени даром не терял... видимо, какая-то ошибка у него получилась. Фу, черт, а я-то! - он ободрился, осторожно взглянул на следователя. - Путаете вы меня, товарищ, непонятно зачем. Трупы за здорово живешь в скелеты не превращаются, я в этом немного разбираюсь. И потом: чем вы докажете, что это мой... то есть похожего на меня человека труп, если трупа нет? Здесь что-то не так! - Возможно. Поэтому я и хочу, чтобы вы сами пролили свет. Поскольку дело случилось во вверенной вам лаборатории. - Во вверенной мне?.. Хм... - Кривошеин усмехнулся, покачал головой. - Боюсь, ничего не выйдет насчет пролития света. Мне самому надо бы во всем разобраться. "И этот будет запираться!" - тоскливо вздохнул Матвеи Аполлонович, придвинул лист бумаги, раскрыл авторучку. - Тогда давайте по порядку. Вас зовут Кривошеин Валентин Васильевич? - Да. - Возраст 35 лет? Русский? Холостой? - Точно. - Проживаете в Днепровске, заведуете в Институте системологии лабораторией новых систем? - А вот что нет, то нет. Живу в Москве, учусь в аспирантуре на биологическом факультете МГУ. Прошу! - Кривошеин протянул через стол паспорт и удостоверение. У документов был в меру потрепанный вид. Все в них - даже временная, на три года, московская прописка - соответствовало сказанному. - Понятно, - Онисимов спрятал их в стол. - Быстро это в Москве делается, смотрите-ка! За один день. - То есть... что вы хотите этим сказать?! - Кривошеин вскинул голову, воинственно задрал правую бровь. - Липа эти ваши документы, вот что. Такая же липа, как и у вашего сообщника, которому вы в аэропорту пытались передать деньги... Алиби себе обеспечиваете? Напрасно старались. Проверим - а дальше что будет? - И проверьте! - И проверим. У кого вы работаете в МГУ? Кто ваш руководитель? - Профессор Андросиашвили Вано Александрович, заведующий кафедрой общей физиологии, член-корреспондент Академии наук. - Понятно, - следователь набрал номер. - Дежурный? Это Онисимов. Быстренько свяжитесь с Москвой. Пусть срочно доставят к оперативному телевидеофону... запишите: Вано Александрович Андросиашвили, профессор, заведует кафедрой физиологии в университете. Быстро! - он победно взглянул на Кривошеина. - Оперативный телевидеофон - это роскошно! - прищелкнул тот языком. - Я вижу, техника сыска тоже восходит на грань фантастики. И скоро это будет? - Когда будет, тогда и будет, не торопитесь. У нас еще есть о чем поговорить... - Однако уверенность, с которой держался Кривошеин, произвела впечатление на Матвея Аполлоновича. Он засомневался: "А вдруг действительно какое-то дикое совпадение? Проверю-ка еще". - Скажите, вы знакомы с Еленой Ивановной Коломиец? Лицо Кривошеина утратило безмятежное выражение - он подобрался, взглянул на Онисимова хмуро и пытливо. - Да. А что? - И близко? - Ну? - По какой причине вы с ней расстались? - А вот это, дорогой товарищ следователь, извините, совершенно вас не касается! - в голосе Кривошеина заиграла ярость. - В свои личные дела я не позволю соваться ни богу, ни черту, ни милиции! -- Понятно, - хладнокровно кивнул Онисимов. "Он! Деться некуда - он. Чего же он темнит, на что рассчитывает?" - Хорошо, задам вопрос полегче: кто такой Адам? - Адам? Первый человек на земле. А что? - Звонил вчера в институт... этот первый человек. Интересовался, где вы, хотел повидать. Кривошеин безразлично пожал плечами. - А кто этот человек, который встретил вас в аэропорту? - И которого вы не весьма остроумно назвали моим сообщником? Этот человек... - Кривошеин в задумчивости поднял и опустил брови. - Боюсь, что он не тот, за кого я его принял. - Вот и мне кажется, что он не тот! - оживился Онисимов. - Отнюдь не тот! Так кто же он? - Не знаю... - Опять за рыбу гроши! - плачущим голосом вскричал Матвей Аполлонович и бросил ручку. - Будет вам воду варить, гражданин Кривошеин, несолидно это! Вы же ему деньги давали, сорок рублей десятками. Что же - вы не знали, кому деньги давали?! В эту минуту в кабинет вошел молодой человек в белом халате, положил на стол бланк и, взглянув с острым любопытством на Кривошеина, удалился. Онисимов посмотрел бланк - это было заключение об анализе отпечатков пальцев задержанного. Когда он поднял глаза на Кривошеина, в них играла сочувственно-торжествующая улыбка. - Ну, собственно, все. Можно не дожидаться очной ставки с московским профессором - да и не будет ее, наверно... Отпечатки ваших пальцев, гражданин Кривошеин, полностью совпадают с отпечатками, взятыми мною на месте происшествия. Убедитесь сами, прошу! - он протянул через стол бланк и лупу. - Так что давайте кончать игру. И учтите, - голос Онисимова стал строгим, - ваш ход с полетом в Москву и липовыми документами - он отягощает... За заранее обдуманное намерение и попытку ввести органы дознания в заблуждение суд набавляет от трех до восьми лет. Кривошеин, задумчиво выпятив нижнюю губу, изучал бланк. - Скажите, - он поднял глаза на следователя, - а почему бы вам не допустить, что есть два человека с одинаковыми отпечатками? - Почему?! Да потому, что за сто лет использования данного способа в криминалистике такого не было ни разу. - Ну, мало ли чего раньше не было... спутников не было, водородных бомб, электронных машин, а теперь есть. - При чем здесь спутники? - пожал плечами Матвей Аполлонович. - Спутники спутниками, а отпечатки пальцев - это отпечатки пальцев, неоспоримая улика. Так будете рассказывать? Кривошеин проникновенно и задумчиво взглянул на следователя, мягко улыбнулся. - Как вас зовут, товарищ следователь? - Матвей Аполлонович Онисимов зовут, а что? - Знаете что, Матвей Аполлонович: бросьте-ка вы" это дело. - То есть как бросить?! - Обыкновенно - прикройте. Как это у вас формулируется: "за недостаточностью улик" или "за отсутствием состава преступления". И "сдано в архив такого-то числа"... Матвей Аполлонович не нашелся что сказать. С подобным нахальством ему в следственной практике встречаться не доводилось. - Понимаете, Матвей Аполлонович... ну, будете вы заниматься этой разнообразной и в обычных случаях, безусловно, полезной деятельностью: допрашивать: задерживать, опознавать, сравнивать отпечатки пальцев, беспокоить занятых людей по оперативному телевидеофону... - Кривошеин развивал свою мысль, жестикулируя правой рукой. - И все время вам будет казаться, что вот-вот! - и вы ухватите истину за хвост. Противоречия сочетаются в факты, факты в улики, добродетель восторжествует, а зло получит срок плюс надбавку за обдуманность намерений... - он сочувственно вздохнул. - Ни черта они не сочетаются, эти противоречия, не тот случай. И истины вы не достигнете просто потому, что по уровню мышления не готовы принять ее... Онисимов нахмурился, оскорбление поджал губы. - Нет, нет! - замахал руками Кривошеин. - Не подумайте, ради бога, что я вас хочу унизить, поставить под сомнение ваши детективные качества. Я ведь вижу, что вы человек цепкий, старательный. Но - как бы это вам объяснить? - он сощурился на желтый от солнца проспект за решетчатым окном. - Ага, вот такой пример. Лет шестьдесят назад, как вы, несомненно, знаете, станки на заводах и фабриках приводились в действие от паровика или дизеля. По цехам проходил трансмиссионный вал, от него к станочным шкивам разбегались приводные ремни - все это вертелось, жужжало, хлопало и радовало своим дикарским великолепием душу тогдашнего директора или купчины-хозяина. Потом пошло в дело электричество - и сейчас все эти предметы заменены электромоторами, которые стоят прямо в станках... И снова, как вчера во время допроса "лаборанта", Матвея Аполлоновича на минуту охватило сомнение: что-то здесь не так! Немало людей побывали у него в кабинете, отполировали стул, ерзая от неприятных вопросов: угрюмые юнцы, влипшие по глупости в неприятную историю, плаксивые спекулянтки, искательно-развязные хозяйственники, разоблаченные ревизией, степенные, знающие все законы рецидивисты... И все они рано или поздно понимали, что игра проиграна, что наступил момент, когда надо сознаваться и заботиться о том, чтобы в протоколе была отражена чистосердечность раскаяния. А этот... сидит как ни в чем не бывало, размахивает рукой и старательно, на хорошем популярном уровне объясняет, почему дело следует закрыть. "Опять это отсутствие игры меня сбивает! Ну нет, два раза на одном месте я не поскользнусь!" Матвей Аполлонович был опытный следователь и хорошо знал, что в дело идут не сомнения и не впечатления, а факты. Факты же - тяжелые и непреложные - были против Кривошеина и Кравца. - ...Теперь представьте, что на каком-то древнем заводе замена механического привода станков на электрический произошла не за годы, а сразу - за одну ночь, - продолжал Кривошеин. - Что подумает хозяин завода, придя утром в цех? Естественно, что кто-то спер паровик, трансмиссионный вал, ремни и шкивы. Чтобы понять, что случилась не кража, а технический переворот, ему надо знать физику, электротехнику, электродинамику... Вот и вы, Матвей Аполлонович, образно говоря, находитесь сейчас в положении такого хозяина. - Физику, электротехнику, электродинамику... - рассеянно повторил Овисимов, поглядывая на часы: скорей бы давали Москву! - И теорию информации, теорию моделирования случайных процессов надо понимать, да? - Ото! - Кривошеин откинулся на стуле, поглядел на следователя с еле скрываемым восторгом. - Вы и про эти науки знаете? - Мы, Валентин Васильевич, все знаем. - Ну, я вижу, вас голыми руками не возьмешь... - И не советую пробовать. Так как, на незаконное закрытие дела будем рассчитывать или правду расскажем? - Уфф- - Кривошеин отер платком лоб и щеки. - Жарко у вас... Ладно. Давайте договоримся так, Матвей Аполлонович: я сам разберусь в этом происшествии, а потом вам расскажу. - Нет, - Онисимов качнул головой, - не договоримся мы так. Не полагается, знаете, чтобы подозреваемый сам проводил дознание по своему делу. Эдак никакое преступление никогда не раскроешь. - Да, черт побери?.. - начал было Кривошеин, но открылась дверь, и молоденький лейтенант сообщил: - Матвей Аполлонович, Москва! Онисимов и Кривошеин поднялись на второй этаж, в комнату оперативной связи. ...Вано Александрович Андросиашвили приблизил свое лицо к экрану телевидеофона так стремительно, будто хотел проклюнуть изнутри оболочку электроннолучевой трубки хищным, загнутым, как у орла, носом. Да, он узнает своего аспиранта Валентина Васильевича Кривошеина. Да, последние недели он видел аспиранта ежедневно, а более отдаленные даты встреч и бесед с ним на память назвать не берется, ибо это не календарные праздники. Да, аспирант Кривошеин покинул университет на пять дней по его, Андросиашвили, личному разрешению. Орудийное "эр" Вано Александровича сотрясало динамик телевидеофона... Он крайне озадачен и оторочен, что его для участия в такой странной процедуре оторвали от экзаменов. Если милиция - тут Вано Александрович устремил горячий взгляд иссиня-черных глаз на Онисимова - перестает верить паспортам, которые она сама выдает, то ему, видимо, придется переквалифицироваться из биолога в удостоверителя личностей всех своих аспирантов, студентов, родственников, а также всех действительных членов и членов-корреспондентов Академии наук, коих он, Андросиашвили, имеет честь знать! Но в этом случае естественным образом может возникнуть вопрос: а кто он такой сам, профессор Андросиашвили, и не следует ли для удостоверения его сомнительной личности доставить сюда на оперативной машине ректора университета или, чтоб вернее, президента Академии наук? Выговорив все это на одном дыхании, Вано Александрович на прощание качнул головой: "Нэхорошо! Доверять надо!" - и исчез с экрана. Микрофоны донесли до Днепровска звук хлопнувшей двери. Экран показал лысого толстяка в майорских погонах на голубой рубашке; он мученически скривил лицо: - Что вы, товарищи, сами не могли разобраться? Конец! Экран погас. "А Вано Александрович до сих пор на меня в обиде, - спускаясь по лестнице впереди сердито сопящего Онисимова, размышлял Кривошеин. - Оно и понятно: пожалел человека, принял в аспирантуру вне конкурса, а я к нему всей спиной, скрытничаю. Не прими он меня - ничего бы не было. На экзаменах я плавал, как первокурсник. Философия и иностранный еще куда ни шло, а вот по специальности... Конечно, разве наспех прочитанные учебники замаскируют отсутствие систематических знаний?" ...Это было год назад. После вступительного экзамена по биологии Андросиашвили пригласил его к себе в кабинет, усадил в кожаное кресло, сам стал у окна и принялся рассматривать, склонив к правому плечу крупную лысеющую голову. - Сколько вам лет? - Тридцать четыре года. - На пределе... В следующем году отпразднуете в кругу друзей тридцатипятилетие и поставите крест на очной аспирантуре. А в заочную... впрочем, заочная аспирантура существует не для учебы, а для дополнительного оплачиваемого отпуска, не будем о ней говорить. Я прочел ващ автореферат - хороший автореферат, зрелый автореферат, интересные параллели между работой нервных центров и электронных схем проводите. "Отлично" поставил. Но... - профессор взял со стола ведомость, взглянул в нее, - экзамен вы не сдали, дорогой! То есть сдали на "уд", что адекватно: с тройкой по специальности мы не берем. У Кривошеина, наверно, изменилось лицо, потому что голос Вано Александровича стал сочувственным: - Послушайте, а зачем вам это надо: переходить на аспирантскую стипендию? Я познакомился с вашими бумагами - вы в интересном институте работаете, на хорошей должности работаете. Вы кибернетик? - Системотехник. - Для меня это все равно. Так зачем? Кривошеин был готов к этому вопросу. - Именно потому, что я системотехник и системолог. Человек - самая сложная и самая высокоорганизованная система из всех нам известных. Я хочу в ней разобраться целиком: как все построено в человеческом организме, как связано, что на что влияет. Понять взаимодействие частей, грубо говоря. - Чтобы использовать эти принципы для создания новых электронных схем? - Андросиашвили иронически скривил губы. - Не только... и даже не столько это. Видите ли... когда-то было все не так. Зной и мороз, выносливость в погоне за дичью или в бегстве от опасности, голод или грубая нестерильная пища типа сырого мяса, сильные механические перегрузки в работе, драка, в которой прочность черепа проверялась ударами дубины, - словом, когда-то внешняя среда предъявляла к человеку такие же суровые требования, как-ну, скажем, как сейчас военные заказчики к аппаратуре ракетного назначения. (Вано Александрович хмыкнул, но ничего не произнес.) Такая среда за сотни тысячелетий и сформировала "хомо сапиенс" - Разумное Позвоночное Млекопитающее. Но за последние двести лет, если считать от изобретения парового двигателя, все изменилось. Мы создали искусственную среду из электромоторов, взрывчатки, фармацевтических средств, конвейеров, систем коммунального обслуживания, транспорта, повышенной радиации атмосферы, электронных машин, профилактических прививок, асфальтовых дорог, бензиновых паров, узкой специализации труда... ну, словом, современную жизнь. Как инженер, и я в числе прочих развиваю эту искусственную среду, которая сейчас определяет жизнь "хомо сапиенс" на девяносто процентов, а скоро будет определять ее на все сто - природа останется только для воскресных прогулок. Но как человек я сам испытываю некоторое беспокойство... - Он перевел дух и продолжал: - Эта искусственная среда освобождает человека от многих качеств и функций, приобретенных в древней эволюции. Сила, ловкость, выносливость нынче культивируются только в спорте, логическое мышление, утеху древних гре