на грудь. - Ну, зачем ты все Витя да Витя? Да не нужен он мне. Пусть он какой ни есть красавец - он не ты, понимаешь? И все. И другие не ты. Теперь я это точно знаю. - Гм?! - Кривошеин распрямился. - Ну, что "гм"! Ревнюга, глупый! Не сидела же я все вечера дома одна монашкой. Приглашали, интересно ухаживали, даже объясняли серьезность намерений... И все равно какие-то они не такие! - голос ее ликовал. - Не такие, как ты, - и все! Я все равно бы к тебе пришла... Кривошеин чувствовал затылком тепло ее тела, чувствовал мягкие ладони на своих глазах в испытывал ни с чем не сравнимое блаженство. "Вот так бы сидеть-сидеть: просто я пришел с работы усталый -- и она здесь... и ничего такого не было... Как ничего не было?! - он напрягся. - Все было! Здесь у них случилось что-то серьезное. А я сижу, краду ее ласку! " Он освободился,встал. - Ну ладно, Лен. Ты извини, я не пойду тебя провожать. Посижу немного да лягу спать. Мне не очень хорошо после... после этой передряги. - Так я останусь? Это был полувопрос, полуутверждение. На секунду Кривошеина одолела яростная ревность. "Я останусь?" - говорила она - и он, разумеется, соглашался. Или сам говорил: "Оставайся сегодня, Ленок" - и она оставалась... - Нет, Лен, ты иди, - он криво усмехнулся. - Значит, все-таки злишься за то, да? - она с упреком взглянула на него, рассердилась. - Дурак ты, Валька! Дурак набитый, ну тебя! - и повернулась к двери. Кривошеин стоял посреди комнаты, слушал: щелкнул замок, каблучки Лены застучали по лестнице... Хлопнула дверь подъезда... Быстрые и легкие шаги по асфальту. Он бросился на балкон, чтобы позвать, - вечерний ветерок отрезвил его. "Ну вот, увидел - и разомлел! Интересно, что же она ему наговорила? Ладно, к чертям эти прошлогодние переживания! - он вернулся в комнату. - Надо выяснить, в чем дело... Стоп! У него должен быть дневник. Конечно! " Кривошеин выдвигал ящики в тумбах стола, выбрасывал на пол журналы, папки, скоросшиватели, бегло просматривал тетради. "Не то, не то..." На дне нижнего ящика он увидел магнитофонную катушку, на четверть заполненную лентой, и на минуту забыл о поисках: снял со шкафа портативный магнитофон, стер с него пыль, вставил катушку, включил "воспроизведение". - По праву первооткрывателей, - после непродолжительного шипения сказал в динамиках магнитофона хрипловатый голос, небрежно выговаривая окончания слов, - мы берем на себя ответственность за исследование и использование открытия под названием... - ..."Искусственный биологический синтез информации", - деловито вставил другой (хотя и точно такой же) голос. - Не очень благозвучно, но зато по существу. - Идет... "Искусственный биологический синтез информации". Мы понимаем, что это открытие затрагивает жизнь человека, как никакое другое, и может стать либо величайшей опасностью, либо благом для человечества. Мы обязуемся сделать все, что в наших силах, чтобы применить это открытие для улучшения жизни людей... - Мы обязуемся: пока не исследуем все возможности открытия... - ...и пока нам не станет ясно, как использовать его на пользу людям с абсолютной надежностью... - ...мы не передадим его в другие руки... - ...и не опубликуем сведения о нем. Кривошеин стоял, прикрыв глаза. Он будто перенесся в ту майскую ночь, когда они давали эту клятву. - Мы клянемся: не отдать наше открытие ни за благополучие, ни за славу, ни за бессмертие, пока не будем уверены, что его нельзя обратить во вред людям. Мы скорее уничтожим нашу работу, чем допустим это. - Мы клянемся! - чуть вразнобой произнесли оба голоса хором. Лента кончилась. "Горячие мы были тогда... Так, дневник должен быть поблизости". Кривошеин опять нырнул в тумбу, пошарил в нижнем ящике и через секунду держал в руках тетрадь в желтом картонном переплете, обширную и толстую, как книга. На обложке ничего написано не было, но тем не менее Кривошеин сразу убедился, что нашел то, что искал: год назад, приехав в Москву, он купил себе точно такую тетрадь в желтом переплете, чтобы вести дневник. Он сел за стол, пристроил поудобнее лампу, закурил сигарету и раскрыл тетрадь.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Отрытие себя (О зауряде который многое смог) *  Глава первая Относительность знаний - великая вещь. Утверждение "2 плюс 2 равно 13" относительно ближе к истине, чем "2 плюс 2 равно 41". Можно даже сказать, что переход к первому от второго есть проявление творческой зрелости, научного мужества и неслыханный прогресс науки - если не знать, что 2 плюс 2 равно четырем. В арифметике мы это знаем, но ликовать рано. Например, в физике 2 плюс 2 оказывается меньше четырех - на деффект массы. А в таких тонких науках, как социология или этика, - так там не то что 2 плюс 2, но даже 1 плюс 1 - это то ли будущая семья, то ли сговор с целью ограбления банка. К. Прутков-инженер, мысль No 5 "22 мая. Сегодня я проводил его на поезд. В вокзальном ресторане посетители разглядывали двух взрослых близнецов. Я чувствовал себя неуютно. Он благодушествовал. - Помнишь, пятнадцать лет назад я... - собственно, ты - уезжал штурмовать экзамены в физико-технический? Все было так же: полоса отчуждения, свобода, неизвестность... Я помнил. Да, было так же. Тот самый официант с выражением хронического недовольства жизнью на толстом лице обслуживал вырвавшихся на волю десятиклассников. Тогда нам казалось, что все впереди; так оно и было. Теперь и, позади немало всякого: и радостного, и серенького, и такого, что оглянуться боязно, а все кажется: самое лучшее, самое интересное впереди. Тогда пили наидешевейший портвейн. Теперь официант принес нам "КВВК". Выпили по рюмке. В ресторане было суетно, шумно. Люди торопливо ели и пили. - Смотри, - оживился дубль, - вон мамаша кормит двух близнецов. Привет, коллеги! У, какие глазенки... Какими они станут, а? Пока что их опекает мама - и они вон даже кашей ухитрились перемазаться одинаково. Но через пару лет за них возьмется другая хлопотливая мамаша - Жизнь. Один, скажем, ухватит курицу за хвост, выдерет все перья - первый набор неповторимых впечатлений, поскольку на долю другого перьев не останется. Зато другой заблудится со страшным ревом в магазине - опять свое, индивидуальное. Еще через год мама устроит ему выволочку за варенье, которое слопал не он. Опять разное: один познает первую в жизни несправедливость, другой - безнаказанность за проступок... Ох, мамаша, смотрите: если так пойдет, то из одного вырастет запуганный неудачник, а из второго - ловчила, которому все сходит с рук. Наплачетесь, мамаша... Вот и мы с тобой вроде этих близнецов. - Ну, нас неправедная трепка с пути не собьет - не тот возраст. - Выпьем за это! Объявили посадку. Мы вышли на перрон. Он разглагольствовал: - А интересно, как теперь быть с железобетонным тезисом: "Кому что на роду написано, то и будет"? Допустим, тебе было что-то "на роду написано" - в частности, однозначное перемещение в пространстве и во времени, продвижение по службе и так далее. И вдруг - трибле-трабле-бумс! - Кривошеиных двое. И они ведут разную жизнь в разных городах. Как теперь насчет божественной программы жизни? Или бог писал ее в двух вариантах? А если нас станет десять? А не захотим - и не станет... Словом, мы оба прикидывались, что происходит обыкновенное: "Провожающие, проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих!" Билеты не остались. Поезд увез его в Москву. Договорились писать друг другу по необходимости (могу биться об заклад, он такую необходимость ощутит не скоро), встретиться в июле следующего года. Этот год мы будем наступать на работу с двух сторон: он от биологии, я от системологии. Ну-ну... Когда поезд ушел, я почувствовал, что мне его будет не хватать. Видимо, потому, что впервые я был с другим человеком, как... как с самим собой, иначе не скажешь. Даже между мной и Ленкой всегда есть недосказанное, непонятное, чисто личное. А с ним... впрочем, и с ним у нас тоже кое-что накопилось за месяц совместной жизни. Занятная она, эта хлопотливая мамаша Жизнь! Я размяк от коньяка и, возвращаясь с вокзала, вовсю глазел на жизнь, на людей. Женщины с озабоченными лицами заходят в магазины. Парни везут на мотоциклах прижимающихся девушек. У газетных киосков выстраиваются очереди - вот-вот подвезут "Вечерку"... Лица человеческие - какие они все разные, какие понятные и непонятные! Не могу объяснить как это выходив но о многих я будто что-то знаю: уголки рта, резкие или мелкие морщины, складки на шее, ямочки щек, угол челюсти, посадка головы и глаза - особенно глаза! - все это знаки дословесной информации. Наверно, от тех времен, когда все мы были обезьянами. Еще недавно я всего этого просто не замечал. Не замечал, например, что люди, стоящие в очереди, некрасивы. Банальность и пустяковость такого занятия, опасение, что не хватит, что кто-то проворный пролезет вперед, накладывают скверный отпечаток на их лица. И пьяные некрасивы, и скандалящие. Зато поглядите на девушку, влюбленно смеющуюся шутке парня. На мать, кормящую грудью. На мастера, делающего тонкую работу. На размышляющего о чем-то хорошем человека... Они красивы, несмотря на неуместные прыщики, складки, морщины. Я никогда не понимал красоты животных. По-моему, красивым бывает только человек - и то лишь когда он человек. Вот ведомый мамой малыш загляделся на меня, как на чудо, шлепнулся и заревел, обижаясь на земное тяготение. Мама, натурально, добавила от себя... Зря пострадал пацан: какое я чудо? Так, толстеющий мужчина с сутулой спиной и банальной физиономией. А может, прав малыш: я действительно чудо? И каждый человек - чудо? Что мы знаем о людях? Что я знаю о себе самом? В задаче под названием "жизнь" люди - это то, что дано и не требуется доказать. Но каждый, оперируя с исходными данными, доказывает что-то свое. Вот дубль, например. Он уехал - это и неожиданно и логично... Впрочем, стоп! Если уж начинать, то с самого начала. Смешно вспомнить... В сущности, мои намерения были самые простые: сделать диссертацию. Но строить нечто посредственное и компилятивное (в духе, например, предложенной мне моим бывшим шефом профессором Вольтамперновым темы "Некоторые особенности проектирования диодных систем памяти") было и скучно и противно. Все-таки я живой человек - хочется, чтоб была нерешенная проблема, чтоб влезть ей в душу, с помощью рассуждений, машин и приборов допросить природу с пристрастием. И добыть то, чего еще никто не знал. Или выдумать то, до чего никто еще на дошел. И чтобы на защите задавали вопросы, на которые было бы приятно отвечать. И чтоб потом знакомые сказали: "Ну, ты дал? Молоток! " Тем более что я могу. На людях это объявлять не стоит, -а в дневнике можно: могу. Пять изобретений и две .законченные исследовательские работы тому подтверждение. Да и это открытие... э, нет. Кривошеин, не торопись причислять его к своим интеллектуальным заслугам! Здесь ты запутался и до сих пор не можешь распутаться. Словом, это брожение души и толкнуло меня в дебри того направления мировой системологии, где основным оператором является не формула, не алгоритм, даже не рецепт, а случай. Мы - по ограниченности ума своего - обожаем противопоставлять: физиков - лирикам, волну - частице, растения - животным, машины - людям... Но в жизни и в природе все это не противостоит, а дополняет друг друга. Точно так же логика и случай взаимно дополняют друг друга в познании, в поисках решений. Можно найти (и находят) немало недоказанного, произвольного в математических и логических построениях; можно найти и логичные закономерности в случайных событиях. Например, идейный враг случайного поиска доктор технических наук Вольтампернов никогда не упускал случая отбиться от моего предложения (заняться в отделе моделированием случайных процессов) остротой: "Но это же будет, тэк-скэать, моделирование на кофейной гуще!" Это ли не лучшая иллюстрация такой дополнительности! А возразить было трудно. Достижений в этом направлении было мало, многие работы оканчивались неудачами, а идеи... идеи не доходили. В нашем отделе, как на ковбойском Западе, верили лишь в голые факты. Я уже подумывал по примеру Валерки Иванова, моего товарища и бывшего начальника лаборатории, расплеваться с институтом и перебраться в другой город. Но - вот он, случай-кореш! - вполне причинно строители не сдали новый корпус, столь же причинно не истрачены деньги по причинно обоснованным статьям институтского бюджета, и Аркадий Аркадьевич объявляет "конкурс" на расходование восьмидесяти тысяч рублей под идею. Уверен, что тут самый ярый защитник детерминизма постарался бы не оплошать. Идея к тому времени у меня очертилась: исследовать, как будет вести себя электронная машина, если ее "питать" не разжеванной до двоичных чисел программой, а обычной - осмысленной и произвольной - информацией. Именно так. По программам-то она работает с восхитительным для корреспондентов блеском. ("Новый успех науки: машина проектирует цех за три минуты!" - ведь программисты по скромности своей обычно умалчивают, сколько месяцев они готовили это "трехминутное" решение.) Что и говорить, мой замысел в элементарном исполнении представлял очевидный для каждого грамотного системолога собачий бред: никак не будет машина себя вести, остановится - и все! Но я и не рассчитывал на элементарное исполнение. ...Истратить за пять недель до конца бюджетного года восемьдесят тысяч на оснащение лаборатории даже такого вольного профиля, как случайный поиск, - дело серьезное; недаром снабженческий гений институтского масштаба Альтер Абрамович до сих пор проникновенно и уважительно жмет мне руку при встречах. Впрочем, снабженцу не дано понять, что идея и нестерпимое желание выйти на оперативный простор могут творить чудеса. : Итак, ситуация такая: деньги есть - ничего нет. Строителям на то, чтобы они в лучшем виде сдали флигель-мастерскую, - пять тысяч. (Они меня хотели качать: "Милый! План закроем, премию получим... даешь!") Универсальная вычислительная машина дискретного действия ЦВМ-12 - еще тринадцать тысяч. Всевозможные датчики информации: микрофоны пьезоэлектрические, щупы тензометрические гибкие, фототранзисторы германиевые, газоанализаторы, термисторы, комплект для электромагнитного считывания биопотенциалов мозга с системой СЭД-1 на четыре тысячи микроэлектродов, пульсометры, влагоанализаторы полупроводниковые, матрицы "читающие" фотоэлементные... словом, все, что превращает звуки, изображения, запахи, малые давления, температуру, колебания погоды и даже движения души в электрические импульсы, - еще девять тысяч. На четыре тысячи я накупил реактивов разных, лабораторного стекла, химической оснастки всякой - из смутных соображений применить и хемотронику, о которой я что-то слышал. (А если уж совсем откровенно, то потому, что это легко было купить в магазине по безналичному расчету. Вряд ли надо упоминать, что наличными из этих восьмидесяти тысяч я не потратил ни рубля.) Все это годилось, но не хватало стержня эксперимента. Я хорошо представлял, что нужно: коммутирующее устройство, которое могло бы переключать и комбинировать случайные сигналы от датчиков, чтобы потом передать их "разумной" машине - этакий кусочек "электронного мозга" с произвольной схемой соединений нескольких десятков тысяч переключающих ячеек... В магазине такое не купишь даже по безналичному расчету - нет. Накупить деталей, из которых строят обычные электронные машины (диоды, триоды, сопротивления, конденсаторы и пр.), да заказать? Долго, а то и вовсе нереально: ведь для заказа надо дать подробную схему, а в таком устройстве б принципе не должно быть определенной схемы. Вот уж действительно: пойди туда - не знаю куда, найди то - не знаю что! И снова случай-друг подарил мне это "не знаю что" и - Лену... Впрочем, стоп! - здесь я не согласен списывать все на удачу. Встреча с Леной - это, конечно, подарок судьбы в чистом виде. Но что касается кристаллоблока... ведь если думаешь о чем-то днями и ночами, то всегда что-нибудь да придумаешь, найдешь, заметишь. Словом, ситуация такая: до конца года три недели, "не освоены" еще пятьдесят тысяч, видов найти коммутирующее устройство никаких, и я еду в троллейбусе. - Накупили на пятьдесят тысяч твердых схем, а потом выясняется, что они не проходят по ОТУ! - возмущалась впереди меня женщина в коричневой шубке, обращаясь к соседке. - На что это похоже? - С ума сойти, - ответствовала та. - Теперь Пшембаков валит все на отдел снабжения. Но ведь заказывал их он сам! - Вы подууумайте! Слова "пятьдесят тысяч" и "твердые схемы" меня насторожили. - Простите, а какие именно схемы? Женщина повернула ко мне лицо, такое красивое и сердитое, что я даже оробел. - "Не-или" и триггеры! - сгоряча ответила она. - И какие параметры? - Низковольт... простите, а почему вы вмешиваетесь в наш разговор?! Так я познакомился с инженером соседнего КБ Еленой Ивановной Коломиец. На следующий день инженер Коломиец заказала ведущему инженеру Кривошеину пропуск в свой отдел. "Благодетель! Спаситель! - раскинул объятия начальник отдела Жалбек Балбекович Пшембаков, когда инженер Коломиец представила меня и объяснила, что я могу выкупить у КБ злосчастные твердые схемы. Но я согласился облагодетельствовать и спасти Жалбека Балбековича на таких условиях: а) все 38 тысяч ячеек будут установлены на панелях согласно прилагаемому эскизу, б) связаны шинами питания, в) от каждой ячейки выведены провода иг) все это должно быть сделано до конца года. - Производственные мощности у вас большие, вам это нетрудно. - За те же деньги?! Но ведь сами ячейки стоят пятьдесят тысяч! - Да, но ведь они оказались не по ОТУ. Уцените. - Бай ты, а не благодетель, - грустно сказал Жалбек и махнул рукой. - Оформляйте, Елена Ивановна, пустим как наш заказ. И вообще, возлагаю это дело на вас. Да благословит аллах имя твое, Жалбек Пшембаков! ...Я и по сей день подозреваю, что покорил Лену не своими достоинствами, а тем, что, когда все ячейки были собраны на панелях и грани микроэлектронного куба представляли собою нивы разноцветных проволочек, на ее растерянный вопрос: "А как же теперь их соединять?" - лихо ответил: - А как хотите! Синие с красными - и чтоб было приятно для глаз. Женщины уважают безрассудность. Вот так все и получилось. Все-таки случай - он свое действие оказывает... (Ох, похоже, что у меня за время этой работы выработалось преклонение перед случаем! Фанатизм новообращенного... Ведь раньше я был, если честно сказать, байбак байбаком, проповедовал житейское смирение перед "несчастливым" случаем (ничего, мол, не попишешь) и презрение к упущенному "счастливому" (ну и пусть...); за такими высказываниями, если разобраться, всегда прячутся наша душевная лень и нерасторопность. Теперь же я стал понимать важное свойство случая - в жизни или в науке, все равно: его одной рассудочностью не возьмешь. Работа с ним требует от человека быстроты и цепкости мышления, инициативы, готовности перестроить свои планы... Но преклоняться перед ним столь же глупо, как и презирать его. Случай не враг и не друг, не бог и не дьявол; он - случай, неожиданный факт, этим все сказано. Овладеть им или упустить его - зависит от человека. А те, кто верит в везение и судьбу, пусть покупают лотерейные билеты!) - Все-таки "лаборатория случайных поисков" - слишком одиозное название, - сказал Аркадий Аркадьевич, подписывая приказ об образовании неструктурной лаборатории и назначении ведущего инженера Кривошеина ее заведующим с возложением на такового материальной, противопожарной и прочих ответственностей. - Не следует давать пищу анекдотам. Назовем осторожней, скажем, "лаборатория новых систем". А там посмотрим. Это означало, что сотворение диссертации по-прежнему оставалось для меня "проблемой No I". Иначе - "там посмотрим"... Проблема эта не решена мною и по сей день". Глава вторая Если распознающая машина - персептрон рисунок слона отзывается сигналом "мура", на изображение верблюда - тоже "мура" и на портрет видного ученого - опять-таки "мура", это не обязательно означает, что она неисправна. Она может быть просто философски настроена. К. Прутков-инженер, мысль No 30 "Конечно, я мечтал - для души, чтоб работалось веселее. Да и как не мечтать, когда властитель умов в кибернетике, доктор нейрофизиологии Уолтер Росс Эшби выдает идеи одна завлекательнее другой! Случайные процессы как источник развития и гибели любых систем... Усиление умственных способностей людей и машин путем отделения в случайных высказываниях ценных мыслей от вздора и сбоев... И наконец, шум как сырье для выработки информации - да, да, тот "белый шум", та досадная помеха, на устранение которой из схем на полупроводниках лично я потратил не один год работы и не одву идею! Вообще-то, если разобраться, основоположником этого направления надо считать не доктора У. Р. Эшби, а того ныне забытого режиссера Большого театра в Москве, который первым (для создания грозного ропота народа в "Борисе Годунове") приказал каждому статисту повторять свой домашний адрес и номер телефона. Только Эшби предложил решить обратную задачу. Берем шум - шум прибоя, шипение угольного порошка в микрофоне под током, какой угодно, - подаем его на вход некоего устройства. Из шумового хаоса выделяем самые крупные "всплески" - получается последовательность импульсов. А последовательность импульсов - это двоичные числа. А двоичные числа можно перевести в десятичные числа. А десятичные числа - это номера: например, номера слов из словаря для машинного перевода. А набор слов - это фразы. Правда, пока еще всякие фразы: ложные, истинные, абракадабра - информационное "сырье". Но в следующем каскаде устройства встречаются два потока информации: известная людям и это "сырье". Операции сравнения, совпадения и несовпадения - и все бессмысленное отфильтровывается, банальное взаимно вычитается. И выделяются оригинальные новые мысли, несделанные открытия и изобретения, произведения еще не родившихся поэтов и прозаиков, высказывания философов будущего... уфф! Машина-мыслитель! Правда, почтенный доктор не рассказал, как это чудо сделать, - его идея воплощена пока только в квадратики, соединенные стрелками на листе бумаги. Вообще вопрос "как сделать?" не в почете у академических мыслителей. "Если абстрагироваться от трудностей технической реализации, то в принципе можно представить..." Но как мне от них абстрагироваться? Ну, да что ныть! На то я и экспериментатор, чтобы проверять идеи. На то у меня и лаборатория: стены благоухают свежей масляной краской, коричневый линолеум еще не затоптан, шумит воздуходувка, в шкафу сверкают посуда и банки с реактивами, на монтажном стеллаже лежат новенькие инструменты, бухты разноцветных проводов и паяльники с красными, еще не покрытыми окалиной жалами. На столах лоснятся зализанными пластмассовыми углами приборы - и стрелки в них еще не погнуты, шкалы не запылены. В книжном шкафу выстроились справочники, учебники, монографии. А посередине комнаты высятся в освещении низкого январского солнца параллелепипеды ЦВМ-12 - цифропечатающих автоматов, ажурный и пестрый от проводов куб кристаллоблока. Все новенькое, незахватанное, без царапин, все излучает мудрую, выпестованную поколениями мастеров и инженеров рациональную красоту. Как тут не размечтаться? А вдруг получится?! Впрочем, для себя я мечтал более смиренно: не о сверхмашине, которая окажется умнее человека (эта идея мне вообще не по душе, хоть я и системотехник), а о машине, которая будет понимать человека, чтобы лучше делать свое дело. Тогда мне эта идея казалась доступной. В самом деле, если машина от всего того, что я ей буду говорить, показывать и так далее, обнаружит определенное поведение, то проблема исчерпана. Это значит, что она через свои датчики стала видеть, слышать, обонять в ясном человеческом смысле этих слов, без кавычек и оговорок. А ее поведение при этом можно приспособить для любых дел и задач - на то она и универсальная вычислительная машина. Да, тогда, в январе, мне это казалось доступным и простым; море было по колено... Ох, эта вдохновляющая сила приборов! Фантастические зеленые петли на экранах, уверенно-сдержанное гудение трансформаторов, непреложные перещелки реле, вспышки сигнальных лампочек на пульте, точные движения стрелок... Кажется, что все измеришь, постигнешь, сделаешь, и даже обыкновенный микроскоп внушает уверенность, что сейчас (при увеличении 400 и в дважды поляризованном свете) увидишь то, что еще никто не видел! Да что говорить... Какой исследователь не мечтал перед началом новой работы, не примерялся мыслью и воображением к самым высоким проблемам? Какой исследователь не испытывал того всесокрушающего нетерпения, когда стремишься - скорей! скорей! - закончить нудную подготовительную работу - скорей! скорей! - собрать схему опыта, подвести питание и начать! А потом... потом ежедневные лабораторные заботы, ежедневные ошибки, ежедневные неудачи вышибают дух из твоих мечтаний. И согласен уже на что-нибудь, лишь бы не зря работать. Так получилось и у меня. Описывать неудачи - все равно что переживать их заново. Поэтому буду краток. Значит, схема опыта такая: к входам ЦВМ-12 подсоединяем кристаллоблок о 88 тысячах ячеек, а к входам кристаллоблока - весь прочий инвентарь: микрофоны, датчики запахов, влажности, температуры, тензометрические щупы, фотоматрицы с фокусирующей насадкой, "шапку Мономаха" для считывания биотоков мозга. Источник внешней информации - это я сам, то есть нечто двигающееся, звучащее, меняющее формы и свои координаты в пространстве, обладающее температурой и нервными потенциалами. Можно увидеть, услышать, потрогать щупами, измерить температуру и давление крови, проанализировать запах изо рта, даже залезть в душу и в мысли - пожалуйста! Сигналы от датчиков должны поступать в кристаллоблок, возбуждать там различные ячейки - кристаллоблок формирует и "упаковывает" сигналы в логичные комбинации для ЦВМ-12 - она расправляется с ними, как с обычными задачами, и выдает на выходе нечто осмысленное. Чтобы ей это легче было делать, я ввел в память машины все числа-слова из словаря машинного перевода от "А" до "Я". И... ничего. Сельсин-моторчики, тонко подвывая, водили щупами и объективами, когда я перемещался по комнате. Контрольные осциллографы показывали вереницу импульсов, которые проскакивали от кристаллоблока к машине. Ток протекал. Лампочки мигали. Но в течение первого месяца рычажки цифропечатающего автомата ни разу не дернулись, чтобы отстучать на перфоленте хоть один знак. Я утыкал кристаллоблок всеми датчиками. Я пел и читал стихи, жестикулировал, бегал и прыгал перед объективами; раздевался и одевался, давал себя ощупывать (брр-р! - эти холодные прикосновения щупов...). Я надевал "шапку Мономаха" и - о господи! - старался "внушить"... Я был согласен на любую абракадабру. Но ЦВМ-12 не могла выдать абракадабру, не так она устроена. Если задача имеет решение - она решает, нет - останавливается. И она останавливалась. Судя по мерцанию лампочек на пульте, в ней что-то переключалось, но каждые пять-шесть минут вспыхивал сигнал "стоп", я нажимал кнопку сброса информации. Все начиналось сначала. Наконец я принялся рассуждать. Машина не могла не производить арифметических и логических операций с импульсами от кристаллоблока - иначе что же ей еще делать? Значит, и после этих операций информация получается настолько сырой и противоречивой, что машина, образно говоря, не может свести логические концы с концами - и стоп! Значит, одного цикла вычислений в машине просто мало. Значит... и здесь мне, как всегда в подобных случаях, стало неловко перед собой, что не додумался сразу, - значит, надо организовать обратную связь между машиной (от тех ее блоков, где еще бродят импульсы) и кристаллоблоком! Ну, конечно: тогда сырая информация из ЦВМ-12 вернется на входы этого хитрого куба, переработается там еще раз, пойдет в машину и так далее, до полной ясности. Я воспрянул: ну, теперь!.. Далее можно абстрагироваться от воспоминаний о том, как сгорели полторы сотни логических ячеек и десяток матриц в машине из-за того, что не были согласованы режимы ЦВМ и кристаллоблока (дым, вонь, транзисторы палят, как патроны в печке, а я, вместо того чтобы вырубить напряжение на щите, хватаю со стены огнетушитель), как я добывал новые ячейки, паял переходные схемы, заново подгонял режимы всех блоков - трудности техническойреализации, о чем разговор. Главное - дело сдвинулось с места! 15 февраля в лаборатории раздался долгожданный перестук: автомат отбил на перфоленте строчку чисел! Вот она, первая фраза машины (прежде чем расшифровать ее, я ходил вокруг стола, на котором лежал клочок ленты, курил и опустошенно как-то улыбался: машина начала вести себя...): "Память 107 бит". Это было не то, что я ждал. Поэтому я не сразу понял, что машина "желает" (не могу все же писать такое слово без кавычек!) увеличить объем памяти. Собственно говоря, все было логично: поступает сложная информация, ее необходимо куда-то девать, а блоки памяти уже забиты. Увеличить объем памяти! Обычная задача на конструирование машин. Если бы не уважение Альтера Абрамовича, просьба машины осталась бы без последствий. Но он выдал мне три куба магнитной памяти и два - сегнетоэлектрической. И все пошло в дело: спустя несколько дней ЦВМ-12 повторила требование, потом еще и еще... У машины прорезались серьезные запросы... Что я тогда чувствовал? Удовлетворение: наконец что-то получается! Примерял результат к будущей диссертации. Несколько смущало, что машина работает лишь "на себя". Затем машина начала конструировать себя! В сущности, и это было логично; сложную информацию и перерабатывать надо более сложными схемами, чем стандартные блоки ЦВМ-12. Работы у меня прибавилось. Печатающий автомат выстукивал коды и номера логических ячеек, сообщал, куда и как следует их подсоединить. Поначалу машину удовлетворяли типовые ячейки. Я монтировал их на дополнительной панели. (Только сейчас начинаю понимать: именно тогда я допустил, если судить с академических позиций, крупную методологическую ошибку в работе. Мне следовало на этом остановиться и проанализировать, какие схемы и какую логику строит для себя мой комплекс: датчики - кристаллоблок - ЦВМ-12 с усиленной памятью. И, только разобравшись во всем, двигаться дальше... Да и то сказать: машина, конструирующая себя без заданной программы, - это же сенсационная диссертация! Если хорошо подать, мог бы прямо на докторскую защититься. Но разобрало любопытство. Комплекс явно стремился развиваться. Но зачем? Чтобы понимать человека? Непохоже: машину пока явно устраивало, что я понимаю ее, прилежно выполняю заказы... Люди делают машины для своих целей. Но у машины-то какие могут быть цели?! Или это не цель, а некий первородный "инстинкт- накопления", который, начиная с определенной сложности, присущ всем системам, будь то червь или электронная машина? И до каких пределов развития дойдет комплекс? Именно тогда я выпустил вожжи из рук - и до сих пор не знаю: плохо или хорошо я сделал...) В середине марта машина, видимо, усвоив с помощью "шапки Мономаха" сведения о новинках электроники, стала запрашивать криозары и криотроны, туннельные транзисторы, пленочные схемы, микроматрицы... Мне стало вовсе не до анализа: я рыскал по институту и по всему городу, интриговал., льстил, выменивал на что угодно эти "модные" новинки. И все напрасно! Месяц спустя машина "разочаровалась" в электронике и... "увлеклась" химией. Собственно, и в этом не было ничего неожиданного: машина выбрала наилучший способ конструировать себя. Ведь химия - это путь природы. У природы не было ни паяльников, ни подъемных кранов, ни сварочных станков, ни моторов, ни даже лопаты - она просто смешивала растворы, нагревала и охлаждала их, освещала, выпаривала... так и получилось все живое на Земле. В том-то и дело, что в действиях машины все было последовательно и логично! Даже ее пожелания, чтобы я надел "шапку Мономаха", - а их она выстукивала чем дальше, тем чаще, - тоже были прозрачные. Чем перерабатывать сырую информацию от фото-, звуко-, запахо- и прочих датчиков, лучше использовать переработанную мною. В науке многие так делают. Но бог мой, какие только реактивы не требовала машина: от дистиллированной воды до триметилдифторпарааминтетрахлорфенилсульфата натрия, от ДНК и РНК до бензина марки "Галоша"! А какие замысловатые технологические схемы приходилось мне собирать! Лаборатория на глазах превращалась в пещеру средневекового алхимика; ее заполнили бутыли, двугорлые колбы, автоклавы, перегонные кубы - я соединял их шлангами, стеклянными трубками, проводами. Запас реактивов и стекла исчерпался в первую же неделю - приходилось добывать еще и еще. Благородные, ласкающие обоняние электрика запахи канифоли и нагретой изоляции вытеснили болотные миазмы кислот, аммиака, уксуса и черт знает чего еще. Я бродил в этих химических джунглях как потерянный. В кубах и шлангах булькало, хлюпало, вздыхало. Смеси в бутылях и колбах пузырились, бродили, меняли цвет; в них выпадали какие-то осадки, растворялись и зарождались вновь желеобразные пульсирующие комки, клубки колышущихся серых нитей. Я доливал и досыпал реактивы по численным заказам машины и уже ничего не понимал... Потом вдруг машина выстучала заказ еще на четыре печатающих автомата. Я ободрился: все-таки машина интересуется не только химией! - развил деятельность, добыл, подсоединил... и пошло! (Наверно, у меня тогда получился тот самый эшбианский "усилитель отбора информации" или что-то близкое к нему... Впрочем, шут его знает! Именно тогда я запутался окончательно.) Теперь в лаборатории стало шумно, как в машинописном бюро: автоматы строчили числа. Бумажные ленты с колонками цифр лезли из прямоугольных зевов, будто каша из сказочного горшочка. Я сматывал ленты в рулоны, выбирал числа, разделенные просветами, переводил их в слова, составлял фразы. "Истины" получались какие-то странные, загадочные. Ну, например: "...двадцать шесть копеек, как с Бердичева" - одна из первых. Что это: факт, мысль? Или намек? А вот эта: "Луковица будто рана стальная..." - похоже на "Улица будто рана сквозная..." Маяковского. Но какой в ней смысл? Что это - жалкое подражание? Или, может, поэтическое открытие, до которого нынешние. поэты еще не дошли? Расшифровываю другую ленту: "Нежность душ, разложенная в ряд Тейлора, в пределах от нуля до бесконечности сходится в бигармоническую функцию". Отлично сказано, а? И вот так все: либо маловразумительные обрывки, либо "что-то шизофреническое". Я собрался было отнести несколько лент матлингвистам - может, они осилят? - но передумал, побоялся скандала. Вразумительную информацию выдавал лишь первый автомат: "Добавить такие-то реактивы в колбы No 1, No 3 и No 7", "Уменьшить на 5 вольт напряжение на электродах от 34-го до 123-го" и т. д. Машина не забывала "питаться" - значит, она не "сошла с ума". Тогда кто же?.. Самым мучительным было сознание, что ничего не можешь поделать. И раньше у меня в опытах случалось непонятное, но там можно было, на худой конец, тщательно повторить опыт: если сгинул дурной эффект - туда ему и дорога, если нет - исследуем. А здесь - ни переиграть, ни повернуть назад. Даже в снах я не видел ничего, кроме извивающихся белых змей в чешуе чисел, и напрягался в тоскливой попытке понять: что же хочет сообщить машина? Я уже не знал, куда девать рулоны перфолент с числами. У нас в институте их используют двояко: те, на которых запечатлены решения новых задач, сдают в архив, а прочие сотрудники разносят по домам и применяют как туалетную бумагу - очень практично. Моих рулонов хватило бы уже на все туалеты Академгородка. ...И когда хорошим апрельским утром (после бессонной ночи в лаборатории: я выполнял все прихоти машины: доливал, досыпал, регулировал...) автомат No 3 выдал мне в числах фразу "Стрептоцидовый стриптиз с трепетом стрептококков...", я поняЛд что дальше по этому пути идти не надо. Я вынес все рулоны на полянку в парке, растрепал их (кажется, я даже приговаривал: "Стрептоцид, да?1 Бердичев?! Нежность душ?! Луковица..." - точно не помню) и поджег. Сидел около костра, грелся, курил и понимал, что эксперимент провалился. И не потому, что ничего не получилось, а потому, что вышла "каша"... Когда-то мы с Валеркой Ивановым смеха ради сплавили в вакуумной печи ."металлополупроводниковую кашу" из всех материалов, что были тогда под рукой. Получился восхитительной расцветки слиток; мы его разбили для исследований. В каждой крошке слитка можно было обнаружить любые эффекты твердого тела - от туннельного до транзисторного, - и все они были зыбкие, неустойчивые, невоспроизводимые. Мы выбросили "кашу" в мусорный ящик. Здесь было то же самое. Смысл научного решения в том,, чтобы из массы свойств и эффектов в веществе, в природе, в системе, в чем угодно выделить нужное, а прочее подавить. Здесь это не удалось. Машина не научилась понимать мою информацию... Я направился в лабораторию, чтобы выключить напряжение. И в коридоре мне на глаза попался бак - великолепный сосуд из прозрачного тефлона размерами 2 Х 1,5 Х 1,2 метра; я его приобрел тогда же в декабре с целью употребить тефлон для всяких поделок, да не понадобилось. Этот бак навел меня на последнюю и совершенно уж дикую мысль. Я выставил в коридор все печатающие автоматы, на их место установил бак, свел в него провода от машины, концы труб, отростки шлангов, вылил и высыпал остатки реактивов, залил водой поднявшуюся вонь и обратился к машине с такой речью: - Хватит чисел! Мир нельзя выразить в двоичных числах, понятно? А даже .если и можно, какой от этого толк? Попробуй-ка по-другому: в образах, в чем-то вещественном... черт бы тебя побрал! Запер лабораторию и ушел с твердым намерением отдохнуть, прийти в себя. Да и то сказать: последнюю неделю я просто не мог спать по ночам. ...Это были хорошие десять дней - спокойные и благоустроенные. Я высыпался, делал зарядку, принимал душ. Мы с Ленкой ездили на мотоцикле за город, ходили в кино, бродили по улицам, целовались. "Ну, как там наши твердые схемы? - спрашивала она. - Не размякли еще?" Я отвечал что-нибудь ей в тон и переводил разговор на иные предметы. "Мне нет дела ни до каких схем, машин, опытов! - напоминал я себе. - Не хочу, чтобы однажды меня увезли из лаборатории очень веселого и в рубашке с не по росту длинными рукавами!" Но внутри у меня что-то щемило. Бросил, убежал - а что там сейчас делается? И что же это было? (Я уже думал об эксперименте в прошедшем времени: было...) Похоже, что с помощью произвольной информации я возбудил в комплексе какой-то процесс синтеза. Но что за синтез такой дурной? И синтез чего?" Глава третья Официант обернул бутылку полотенцем и откупорил ее. Зал наполнился ревом и дымом, из него под потолком вырисовались небритые щеки и зеленая чалма. - Что это?! - Это... это джинн! - Но ведь я заказывал шампанское! Принесите жалобную книгу. Современная сказка "...Человек шел навстречу мне по асфальтовой дорожке. За ним