ых электродов и со слишком многими осциллографами соединить их, чтобы понять тайны себя. Да и понял ли бы? Или снова вышел бы "стрептоцидовый стриптиз" - только не в словах-числах, а в зубчатых линиях электроэнцефалограмм? Ситуация: Живой человек изучает, но не может даже с помощью приборов постигнуть тайны своего организма - сама по себе парадоксальна. Ведь речь идет не об открытии невидимых "радиозвезд" или синтезе античастиц: вся информация уже есть в человеке. Остается только перевести код молекул, клеток и нервных импульсов в код второй сигнальной системы - слова и предложения. Слова и фразы нужны (да и то не всегда), чтобы один человек смог понять другого. Но необходимы ли они, когда требуется понять себя? Кривошеин этого не знал. Поэтому в ход шло все: исследования с приборами, работа воображения, чтение книг, анализ ощущений в своем теле, разговоры с Андросиашвили и другими преподавателями, наблюдения за больными в клинике, вскрытия... Все, что возражал ему Вано Александрович в памятном декабрьском разговоре, было правильно, ибо определялось знаниями Андросиашвили о жизни, его верой в непреложную целесообразность всего, что создано природой. Не знал профессор одного: что разговаривал с искусственным человеком. Даже сомнения Вано Александровича в успехе его замысла были вполне основательны, потому что Кривошеин начал именно с инженерного "машинного" решения. Тогда же в декабре он принялся проектировать "электропотенциальный индуктор" - продолжение идеи все той же "шапки Мономаха". Сотни тысяч микроскопических игольчатых электродов, соединенных с матрицами самообучающегося автомата (на нем в лаборатории бионики моделировали условные рефлексы), должны были сообщать клеткам мозга дополнительные заряды, наводить в них через череп искусственные биотоки и тем связывать центры мышления в коре с вегетативной нервной системой. Кривошеин усмехнулся: чудак, хотел этим примитивным устройством подправить свой организм! Хорошо хоть, что не забросил физиологические исследования из-за этого проекта. ...Вскрывая очередной труп, он мысленно оживлял его: представлял, это он сам лежит на топчане в секционном зале, это его белые волоконца нервов пробираются среди мышц и хрящей к лиловому, в желтых потеках жира сердцу, к водянистым гроздьям слюнных желез под челюстью, к серым лохмотьям опавших легких. Другие волоконца свиваются в белые шпагаты нервов, идут к позвоночнику, в спинной мозг и далее, через шею, под череп. По ним оттуда бегут сигналы-команды: сократиться мышцам, ускорить работу сердца, выжать слюну из желез! В студенческой столовой он таким же образом прослеживал движение каждого глотка пищи в желудок, силился представить и ощутить, как там, в темном пространстве, ее медленно разминают гладкие мышцы, разлагает соляная кислота и ферменты, как всасывается в стенки кишок мутно-желтая кашица, - и иногда засиживался по два часа над остывшим шницелем. Собственно, он вспоминал. Девять десятых его открытия приходится на то, что он вспомнил и понял, как было дело. "Машине-матке" было просто ни к чему начинать с зародыша: она имела достаточно материала, чтобы "собрать" взрослого человека: Кривошеин-оригинал об этом позаботился. Первоначально в неопределенной биологической смеси в баке были только "блуждающие" токи и "плавающие" потенциалы от внешних схем - эти образные понятия из теоретической электротехники в данном случае проявляли себя в буквальном смысле. Затем возникли прозрачные нервные волокна и клетки - продолжение электронных схем машины. Поиск информационного равновесия продолжался: нервная сеть становилась все сложней и объемней, в ней слои нервных клеток оформились в кору и подкорку - так возник его мозг, и, начиная с этого момента, он существовал. Его мозг первоначально тоже был продолжением машинной схемы. Но теперь уже он принимал импульсы внешней информации, перебирал р комбинировал варианты, искал, как овеществить информацию в биологической среде, - собирал себя! В баке раскинулась - пока еще произвольная - сеть нервов; вокруг них стали возникать ткани мышц, сосуды, кости, внутренности - в том почти жидком состоянии, когда все это под воздействием нервных импульсов может раствориться, смешаться, изменить строение... Нет, это не было осмысленной сборкой тела по чертежу, как не было и чертежа; продолжалась игра в кубики, перебор множества вариантов и выбор среди них того единственного, который точно отражает информацию о Кривошеине. Но теперь - как электронная машина оценивает каждый вариант решения задачи двоичными электрическими сигналами, так его мозг-машина оценивал синтез тела по двоичной арифметике ощущений: "да" - приятно, "нет" - больно. Неудачные комбинации клеток, неверное расположение органов отзывались в мозгу тупой или колющей болью; удачные и верные - сладостной удовлетворенностью. И память поиска, память ощущений возникающего тела осталась в нем. Жизнь создает людей, которые мало отличаются свойствами организма, но необыкновенно различны по своей психике, характерам, знаниям, душевной утонченности или грубости. "Машина-матка" поступила наоборот. Аспирант был тождествен Кривошеину по психике и интеллекту, да оно и понятно: ведь эти качества человека формируются в жизни тем же способом случайного поиска и отбора произвольной осмысленной информации; машина просто повторила этот поиск. А биологически они различались, как книга и черновик рукописи этой книги. Даже не один черновик, а все варианты и наброски, из которых возникло выношенное и отработанное произведение. Конечное содержание одинаково, но в черновиках исправлениями, дописками, вычеркиваниями записан весь путь поиска и отбора слов. "Впрочем, это сравнение тоже несовершенно, - аспирант поморщился. - Черновики книг возникают раньше книг, а не наоборот! Да и если познакомить графомана со всеми черновыми вариантами "Войны и мира", разве это сделает его гением? Впрочем, кое-чему, наверно, научит... Э, нет, лучше без сравнений!" Человек вспоминает то, что знает, лишь в двух случаях: когда надо вспоминать - целевое воспоминание - и когда встречается с чем-то хоть отдаленно похожим на записи своей памяти; это называют ассоциативным воспоминанием. Книжечки по биологии и стали тем намеком, который растревожил его память. Но трудность состояла в том, что помнил-то он не слова и даже не образы, а ощущения. Он и сейчас не может перевести все в слова - да, наверно, и никогда не сможет... Впрочем, не это главное. Важно то, что такая информация есть. Ведь смогли же эти "знания в ощущениях" породить в нем четкую осмысленную идею: управлять обменом веществ в себе. ...Первый раз это получилось у него 28 января вечером, в общежитии. Получилось совсем как у павловских собак: искусственное выделение слюны. Только в отличие от них он думал не о пище (как раз поужинал кефиром и докторской колбасой), а о нервной регуляции слюнных желез. По обыкновению старался представить и ощутить весь путь нервных сигналов от вкусовых рецепторов языка через мозг до слюнных желез и вдруг почувствовал, как рот наполняется слюной! Еще не вполне осознав, как это получилось, он напряг мысль в испуганном протесте: "Нет!" - и во рту мгновенно пересохло! В тот вечер он повторял мысленные приказы "Слюна!" и "Нет!" до тех нор, пока желваки не стало сводить судорогой... Всю следующую неделю он сидел у себя в комнате - благо шли студенческие каникулы, на лекции и лабораторки не надо было отвлекаться. Приказам в -мысленных ощущениях подчинялись и другие органы! Сначала удавалось управлять лишь грубо: из глаз текли ручьи слез, нот то обильно выступал по всей коже, то мгновенно высыхал; сердце или затихало в полуобморочной вялости, или бешено отстукивало сто сорок ударов в минуту - середины не было. А когда он первый раз приказал желудку прекратить выделение соляной кислоты, то еле успел домчаться до туалета - такой стремительный понос прошиб его... Но постепенно он научился тонко и локально управлять внешними выделениями; даже смог однажды написать капельками пота на коже предплечья "П О -Л У Ч А Е Т С Я! ", как татуировку. Потом он перенес опыты в лабораторию и прежде всего повторил на себе известный эффект "сахарного укола" Клода Бериара. Только теперь не требовалось вскрывать череп и колоть иглой промежуточный мозг: количество сахара в крови увеличивалось от мысленного приказа. Но вообще с внутренней секрецией все обстояло гораздо сложнее - она не выдавала результаты команд-ощущений на-гора. Он исколол себе пальцы и мышцы, проверяя, выполняют ли железы приказы мозга о выделении в кровь адреналина, инсулина, глюкозы, гормонов; истерзал пищевод зондом для отбора желудочного сока, когда сознательно изменял кислотность... Все получалось - и все было очень сложно. Тогда до него дошло: надо ставить организму общую цель - сделать то-то, произвести нужные изменения. В самом деле, ведь когда он идет, то не командует мышцам: "Правая прямая бедра - сократиться! Двуглавая - расслабиться! Левая икроножная - сократиться..." - ему до этого нет дела. Сознание дает общую установку: идти быстрее или медленнее, обойти столб, повернуть в подъезд. А нервные центры мозга сами распределяют задания мышцам. Так должно быть и здесь: ему нет дела до того, какие железы и сосуды будут производить различные реакции. Лишь бы они делали то, что он хочет! ...Мешали слова, мешали образы. Он пытался разжевать до подробностей: печени - как синтезировать гликоген из аминокислот и жиров, расщепить гликоген до глюкозы, выделить ее в кровь; щитовидной железе - сократиться, выжать в кровь капельки тироксина; кровеносной системе - расширить капилляры в тканях больших грудных мышц, максимально сократить прочие сосуды - и ничего не получалось, грудные мышцы не наращивались. Ведь печень не знала, что она печень, щитовидная железа понятия не имела о термине "тироксин" и не могла представить себе его капельки. Аспирант Кривошеин клял себя за излишнее усердие на лекциях и в библиотеке. Результатом этих усилий была лишь головная боль. В том-то и дело, что для обмена веществ в себе следовало избегать чисел, терминов и даже образов, а мыслить только в ощущениях. Задача сводилась к тому, чтобы превратить "знания в ощущениях" в третью сигнальную систему управления внутренней секрецией с помощью ощущений. ...Самое смешное, что для этого не понадобились ни лабораторные приборы, ни схемы управления. Просто лежать в темной комнате, закрыв глаза и залепив пластилином уши, полудремотно прислушиваться к себе. Странные ощущения приходили изнутри: зудела, обновляя кровь, селезенка, щекотно сокращались кишки, холодили под челюстью слюнные железы; сладостной судорогой отзывался на сигнал нервов надпочечник, порция крови, обогащенная адреналином и глюкозой, тепло расходилась по телу, как глоток крепкого вина: легким покалыванием извещали о себе нездоровые клетки мышц. Если употребить инженерную терминологию, то он "прозванивал" свое тело нервами, как монтажник прозванивает электронную схему тестером. К этому времени он уже четко представлял себе двоичную арифметику ощущений: "больно" - "приятно". И ему пришло в голову, что самый простой способ подчинить сознанию процессы в клетках - это заставить их болеть. Весьма возможно, что этому изобретению способствовал случай с сосулькой: идея пришла в голову после него. Действительно, клетки, которые разрушались и гибли от различных причин, давали весьма ощутимо знать о себе. Они ныли, саднили, покалывали - будто кричали о помощи. Организм и сам, без команды "сверху", бросал им на помощь лейкоциты крови, тепло воспаленной ткани, ферменты и гормоны: оставалось либо ускорять, либо тормозить усилиями сознания эти микроскопические бои за жизнь. ...Он колол и резал мышцы всюду, куда только мог дотянуться иглой или ланцетом. Впрыскивал под кожу смертельные дозы культур тифозных и холерных бактерий. Дышал парами ртути, пил растворы сулемы и древесный спирт (на более быстродействующие яды, правда, не хватило духа). И чем дальше, тем проще его организм справлялся со всеми осознаваемыми опасностями. А потом он возбудил в себе рак. Возбудить в себе рак! Любой врач плюнул бы ему в глаза за такое заявление. Возбудить рак, мыслимое ли дело - для этого ведь надо знать, от чего возникают раковые опухоли. По совести говоря, он не стал бы утверждать, что знает причины рака - просто потому, что не может перевести на язык слов все те ощущения, что сопровождали перерождение клеток кожи на правом боку... Он начал с того, что выспрашивал пациентов, проходивших в лаборатории радиобиологии курс гамма-терапии: что они чувствуют? Это было немилосердно: расспрашивать напуганных, тоскующих, кривящихся от болей людей об их переживаниях и не обещать ничего взамен, - но так он вживался в образ больного раком. ...Опухоль разрасталась, твердела. От нее стали ответвляться наросты - причудливые и зелено-лиловые, как у цветной капусты. Боль грызла бок и плечо. В студенческой поликлинике, куда он отправился на освидетельствование, ему предложили немедленно оперироваться, пе хотели даже выпускать из кабинета. Он отвертелся, наврал, что желает сначала пройти курс гамма-терапии... Аспирант Кривошеин, разминая папироску, вышел на балкон. Стояла теплая ночь. По загородному шоссе, махая лучами фар, промчалась автомашина. От созвездия Лебедя к Лире торопливо перебирались два огонька - красный и зеленый; за ними волочился рев реактивных двигателей. Как спичка по коробку, чиркнул по небу метеор. ...Когда же у себя в комнате, стоя перед зеркалом, он напряг волю и чувства, опухоль рассосалась в течение четверти часа. Через двадцать минут на месте ее было лишь багровое пятно величиной с блюдце; еще через десять минут - обычная чистая кожа в гусиных пупырышках озноба: в комнате было довольно прохладно. Но и знание, как устранить рак, он пока не может выразить в рецептах и рекомендациях. То, что он смог бы описать словами, никого не исцелит - разве что таких, как он сам, дублей, возникающих впервые. И все его знания применимы только к ним. Со временем, вероятно, удастся преодолеть барьер между дублями "машины-матки" и обычными людьми. Ведь биологически они малоразличимы. А знания есть. Ну, не удастся выразить их словами - запишут на магнитные пленки колебания биопотенциалов, снимут карты температур, обработают числа анализов в вычислительных машинах - медицина ныне наука точная. Да в конце концов научатся записывать и передавать точные ощущения. Слова не обязательны: для больного главное - выздороветь, а не написать диссертацию о своем исцелении. Дело не в том... Внимание аспиранта привлек вспыхнувший внизу огонек. Он всмотрелся: прислонясь к фонарному столбу, прикуривал давешний широкоплечий верзила в плаще - сыщик. Вот он бросил спичку, стал мерно прохаживаться по тротуару. "Нашел-таки, черт бы его взял! Вот прицепился!" У Кривошеина сразу испортилось настроение. Он вернулся в комнату, сел к столу читать дневник. Глава девятая Жизнь коротка. Ее едва хватает, чтобы совершить достаточное количество ошибок. А уж повторять их - недопустимая роскошь. К. Прутков-инженер, мысль No 22 Теперь аспирант читал записи придирчиво, с ревнивым любопытством: ну, чего же достиг он, который намеревался "ручки вертеть"? "1 июня. Уфф... все! Информационная камера готова. Завтра начинаю опыты с кроликами. Если следовать общей традиции, то полагается начинать с лягушек... но чтобы я взял в руки эту гадость! Нет, пускай жабами занимается мой дубль-аспирант. Аспирант суть первый ученик в науке, ему приличествует прилежание. Как-то он там?" "2 июня. Оснастил кроликов датчиками, запустил в камеру - всех сразу. Пусть нагуливают информацию". "7 июня. Четыре дня кролики обитали в камере: лакомились морковкой и капустными листьями, трясли ноздрями, дрались, спаривались, дремали. Сегодня утром сделал первую пробу. Надел "шапку Мономаха", мысленно скомандовал "Можно!" - и "машина-матка" сработала! Четыре кролика-дубля за полтора часа. Гора с плеч - машина действует. Любопытная деталь: зримое возникновение кроликов (что делается до этого, не знаю) начинается с кровеносной системы; красно-синие сосуды намечаются в золотистой жидкости точь-в-точь как в желтке насиженного курицей яйца. Ожив, кролики всплывали. Я их вылавливал за уши, купал, тепленьких и дрожащих, в тазике, потом подсаживал к обычным. Встреча естественных и искусственных двойников носила еще более пошлый характер, чем некогда у нас с дублем. Они недоуменно пялились друг на друга, обнюхивались и (поскольку у них нет второй сигнальной системы, чтобы объясниться) начинали драку. Потом уставали, снова обнюхивались и далее вели нормальную кроличью жизнь. Главное, машина работает по моему заказу, без отсебятины. Надеть "шапку", вспомнить (желательно зримо), какого именно кролика ты хочешь продублировать, дать мысленное разрешение - и через 25-30 минут он барахтается в баке. Противоположную операцию - растворение возникающего кролика по команде "Нет!" - "машина-матка" тоже выполняет безукоризненно. За успехи и прилежание я скармливаю ей соли, кислоты, глицерин, витамины и прочие реактивы по списку. Совсем как селедку дрессированному тюленю". "20 июня. Когда получается, так получается. А вот когда не получается, так хоть головой бейся... Все эти дни я пробую остановить синтез кролика на какой-нибудь стадии. Какие только команды я не перепробовал: "Стоп!", "Замри!", "Хватит!", "Нуль!" - ив мысленном и в звуковом выражении - и все равно: либо синтез идет до конца, либо происходит растворение. Похоже, что "машина-матка" работает как триггер вычислительной машины, который либо заперт, либо открыт, а в промежуточном положении остановиться не может. Да, но сложной машине следует вести себя более гибко, чем этой ерундовой схемке. Пробуем еще..." "б июля. Жизнь остановить нельзя - вот, пожалуй, в чем дело. Всякая остановка жизни есть смерть. Но смерть - это только миг, за которым начинается процесс распада или в данном случае растворения. А я синтезирую живые системы. Да и сама "машина-матка" - собственно, живой организм. Поэтому ничего в ней застыть не может. А жаль, это было бы очень удобно... Сегодня появился на свет первый приплод от искусственного самца и обычной крольчихи - восемь беленьких крольчат. Это, наверно, важный факт. Только и без того очень уж много у меня кроликов. Черт возьми, но должна же "машина-матка" подчиняться более тонким командам, чем "Можно!" и "Нет!". Я должен управлять процессом синтеза, иначе все замыслы мои летят в тартарары..." " "7 июля. Так вот как ты работаешь, "машина-матка"! И до чего же просто... Сегодня я приказал машине еще раз воспроизвести кролика-альбиноса Ваську. Когда он прозрачным видением проявился в середине бака, я сосредоточил внимание на его хвостике и вообразил его длиннее. Никаких изменений не последовало. Это было что-то не то. Я так и подумал с досадой: "Не то..." - и тут в кролике все начало меняться! Контуры тела заколебались в медленном ритме: тело, уши, лапы и хвост кроля то удлинялись и утолщались, то укорачивались и худели; органы внутри пульсировали в том же ритме. Даже цвет крови стал меняться от темно-вишневого до светло-красного и обратно. Я вскочил со стула. Кролика продолжало "трясти". Формы его все более искажались, окарикатуривались; дрожание становилось все более частым и размашистым. Наконец альбинос расплылся в серо-лиловую туманность и растворился. Сначала я напугался: картина напоминала давний "бред" машины! Вот только ритм. Все колебания размеров и оттенков были удивительно согласованы... И тут я все понял. Сам понял, черт побери! - желаю это отметить. Первоначальную информацию о кролике машина получила конкретную и однозначную. Она комбинировала все информационные детали, искала точный вариант; но там ищи не ищи - что записано, то и воспроизведешь. Из деталей мотоцикла не соберешь пылесос. И вдруг в машину поступает сигнал "Не то" - не отрицание и не утверждение - сигнал сомнения. Он нарушает информационную устойчивость процесса синтеза кролика; грубо говоря, сбивает машину с толку. И она начинает искать: что же "то" - простым методом проб (чуть больше, чуть меньше), чтобы не нарушить систему... Но машина не знает, что "то", и не получает подтверждений от меня. Тогда происходит полное расстройство системы и растворение: не то - значит не то... И тогда (вот чем хороша работа исследователя: напал на жилу и в течение дня при помощи одной-двух идей можешь сделать работу, которую иначе не осилишь и за годы!) я снова надел "шапку Мономаха" и скомандовал машине "Можно!". Теперь я знал, что буду делать с дублем кролика. Он образовался. Я сосредочил внимание на его хвосте (цепь связи: биоимпульсы от сетчатки моих глаз с изображением кроличьего хвоста ушли в мозг - в "шапку Мономаха" - в машину, а там - сравнение и отбор информации - машина зафиксировала мое внимание) и даже поморщился, чтобы выразительней вышло: "Не то!" В машину пошел мощный разбалансирующий импульс информации. И хвостик стал укорачиваться. Чуть-чуть... "Не то!" Хвостик дрогнул, чуть удлинился... "Вот-вот! То!" Хвост замер. "Не то!" Еще удлинился... "То!" Замер. "Не то! То! Не то! То!" - и дело пошло. Самым трудным было уловить колебание в нужную сторону - и подтолкнуть. Дальше я транслировал в "машину-матку" уже не элементарные команды "то - не то", а просто молчаливое поощрение. Хвост удлинялся; в нем выросла цепочка мелких позвонков, они покрылись волокнами мышц, розовой кожей, белой шерстью... Через десять минут дубль-Васька стегал себя по бокам мокрым белым хвостом, как разъяренный тигр. А я сидел на стуле в "шапке Мономаха", и в голове творилась невообразимая толчея из "Н-ну!..", "Вот это да!", "Елки-палки!", "Уфф..." - как всегда, когда еще не можешь выразить все словами, но чувствуешь: . понял, теперь не уйдет! И лицо мое, наверно, выражало ту крайнюю степень блаженства, какая бывает только у пускающего слюну идиота. Все. Никакой мистики. "Машина-матка" работает по той же системе "да - нет", что и обычные вычислительные машины..." - Правильно, - кивнул аспирант. - Но... это довольно грубое управление. Впрочем, для маяйгаы... да чего там, молодец! "...Но, черт, как все-таки здорово! По моей команде "да", "не то", "нет" машина формирует клетки, ткани, кости... Это могут лишь живые организмы, да и то гораздо медленнее. Ну, голубушка, теперь я выжму из тебя все!" "15 июля. Теперь мы, что называется, сработались с машиной. Точнее, она научилась принимать, расшифровывать и исполнять не разбитые на последовательность "то" и "не то" приказы моего мозга. Суть обратной связи и содержание команд осталось прежним - просто все происходило очень быстро. Я воображаю: что и как надо изменить в возникающем дубле-кролике. Ну, все равно как если бы я рисовал или лепил этот кроличий образ. Машина теперь - мои электронно-биохимические руки. Как это роскошно, великолепно: усилием мысли лепить разнообразных кроличьих уродцев! С шестью ногами, с тремя хвостами, двухголовых, без ушей или, наоборот, с отвислыми мохнатыми ушами дворняг. Что там доктор Моро с его скальпелем и карболкой! Единственное орудие труда - "шапка Мономаха"; не надо даже ручки вертеть. Самое занятное, что эти уродцы живут: чешутся четырьмя лапами и наворачивают морковку в две пасти..." - Легкая работенка, - с завистью пробормотал аспирант. - Просто как в кино: сиди, посматривай... Ничего не болит, нечего бояться. Никаких тебе сильных страстей - инженерная работа... Он вздохнул, вспоминая свои переживания. К болям при различных автовивисекциях он привык сравнительно просто: когда знаешь, что болезнь пройдет, рана зарастет, боль становится обычным раздражителем, вроде яркого света или громкого звука - неприятно, но не страшно. Когда знаешь... В своих продуманных опытах он это знал. Любое новое изменение он начинал тоже с малых проб - проверял ими, как выдерживает изменение организм; на крайний случай под рукой всегда были лекарства, ампулы нейтрализаторов и антибиотиков, телефон, по которому можно вызвать "Скорую помощь". Но был у него один непродуманный опыт, в котором он едва не погиб... Собственно, это был даже не опыт. ...Шел факультативный практикум по радиобиологии. Студенты-третьекурсники обступили бассейн учебного уранового реактора, с уважением смотрели на темный ячеистый цилиндр в глубине - от него рассеивался в воде зеленый спокойный свет, на тросики, никелированные штанги, рычаги и штурвальчики управления над ним. - Это красивое, цвета молодой травы сияние вокруг тела реактора, - сочным баритоном говорил профессор Валерно, - называется "черенковским свечением". Оно возникает от движения в воде сверхбыстрых электронов, кои, в свою очередь, возникают при делении ядер урана-235... Кривошеин ассистировал, то есть просто сидел в сторонке, скучал и ждал, когда профессор пригласит его произвести демонстрационный опыт. Собственно, Валерно за милую душу мог бы произвести этот "опыт" сам или попросить студента, но ему при его научном чине полагался квалифицированный ассистент. "Вот и сиди..." - уныло размышлял Кривошеин. Потом ему пришло в голову, что он не испытывал еще на себе лучевую болезнь. Он встрепенулся, стал обдумывать, как это сделать. "Взять колбу воды из реактора и для начала устроить себе легкий радиационный ожог... Дело-то серьезное!" - ...Наличие интенсивного черенковского свечения в воде свидетельствует о наличии интенсивной радиации в окрестности тела реактора, - нудно объяснял Валерно, - что и не удивительно: цепная реакция. Возрастание яркости свечения свидетельствует о возрастании интенсивности радиации, уменьшение яркости - соответственно о противоположном. Вот, прошу смотреть, - он повернул штурвальчик на щитке вправо и влево. Зеленый свет в бассейне мигнул. - А если крутануть совсем вправо, взрыв будет? - опасливо осведомился рыжий веснушчатый юноша в очках. - Нет, - еле сдерживая зевок, ответил профессор (такой вопрос задавали на каждом занятии). - Там ограничитель. И, помимо него, в реакторе предусмотрена автоблокировка. Как только интенсивность цепной реакции превзойдет дозволенные пределы, автомат сбрасывает в тело реактора дополнительные графитовые стержни... вон те, видите? Они поглощают нейтроны и гасят реакцию... А теперь познакомимся с действием радиоактивного излучения на живой организм. Валентин Васильевич, прошу вас! Кривошеин подкатил к бассейну тележку с аквариумом, в котором извивался черным, отороченным бахромой плавников телом и скалил мелкие зубы полуметровый угорь. - Вот угорь речной, Anguilliformes, - не поворачивая головы, объявил Валерно, - самая живучая из речных рыб. Когда Валентин Васильевич выплеснет его в бассейн, угорь, повинуясь инстинкту, тотчас уйдет в глубину... м-м... что лично я на его месте не делал бы, поскольку самые удачливые экземпляры через две-три минуты возвращаются оттуда к поверхности вверх брюхом. Впрочем, смотрите сами. Прошу засечь время. Валентин Васильевич, действуйте! Кривошеин перевернул аквариум над бассейном, щелкнул секундомером. Студенты склонились над барьером. Черная молния метнулась к вымощенному серым кафелем дну бассейна, описала круг, другой, перечеркнула зеленое зарево над цилиндром. Видимо, ослепнув там, угорь ударился о противоположную стенку, шарахнулся назад... Вдруг свечение в бассейне сделалось ярче - и в этом зеленом свете Кривошеин увидел такое, что у него похолодела спина: угорь запутался в тросиках, на которых висели графитовые стержни, регуляторы реакции, и бился среди них! Один стержень выскочил из ячейки, отлетел зеленой палочкой в сторону. Свечение стало еще ярче. - Все назад! - быстро оценив ситуацию, скомандовал побледневший Валерно. Баритон его как-то сразу сел. - Прошу уходить! Дернул по нервам аварийный звонок. Защелкали контакторы автомата блокировки. Свет в воде замигал, будто в бассейне вели электросварку, и стал еще ярче. Студенты, прикрывая лица, отхлынули к выходу из зала. В дверях возникла давка. - Прошу не волноваться, товарищи! - совсем уж фальцетом закричал потерявший голову Валерно. - Концентрация урана-235 в тепловыделяющих элементах реактора недостаточна для атомного взрыва! Будет лишь тепловой взрыв, как в паровом котле! - О господи! - воскликнул кто-то. Затрещали двери. Какая-то девушка завизжала дурным голосом. Кто-то выругался. Веснушчатый студент-очкарик, не растерявшись, схватил со стола двухпудовый синхроноскоп С 1-8, высадил им оконную раму и вслед за нею ринулся вниз... В несколько секунд зал опустел. В первый миг паники Кривошеин метнулся за всеми, но остановил себя, подошел к реактору. От цилиндра поднимались частые крупные бульбы, клубилась вода - вместо спокойного свечения в бассейне теперь полыхал зеленый костер. Угорь больше не бесновался, но выбитые им графитовые стержни перекосились и заклинились в гнездах. "Закипит вода - и облако радиоактивного пара на всю окрестность, - лихорадочно соображал Кривошеин. - Это не хуже атомного взрыва... Ну, могу? Боюсь... Ну же! На кой черт все мои опыты, если я боюсь? А если как угорь?.. Э, черт!" (Даже сейчас аспиранту Кривошеину стало не по себе: как он мог решиться? Возомнил, что ему уже все нипочем? Или сработала психика мотоциклиста, представилось, будто проскакиваешь между двумя встречными грузовиками: главное - не раздумывать, вперед!.. Пьянящий миг опасности, рев машин, и с колотящимся сердцем вырываешься на асфальтовый простор! Но ведь здесь был не "миг" - вполне мог остаться в бассейне в компании с дохлым угрем.) Порыв мотоциклетной отваги охватил его. Обрывая пуговицы, он сбросил одежду, перекинул ногу через барьер, но - "Стоп! Спокойно, Валька!" - прыгнул от бассейна к препараторскому столу, надел резиновые перчатки, герметичные очки ("Эх, акваланг бы сейчас!.."- мелькнула мысль). Набрал в легкие воздух и плюхнулся в бассейн. Даже поодаль от реактора вода была теплая. "Тысяча один, тысяча два..." - Кривошеин, инстинктивно отворачивая лицо, шагнул по скользким плиткам к центру бассейна. "Тысяча шесть..." - стал нашаривать в бурлящей воде. Резиновые перчатки касались непонятно чего, пришлось все-таки взглянуть: угорь, свившись в петлю между тросов, висел чуть ниже. "Тысяча десять, тысяча одиннадцать..." - осторожно, чтобы ненароком не выдернуть стержни, потянул обмякшее тело рыбы. "Тысяча шестнадцать..." Рукам стало горячо, хотел отдернуть, но сдержался и медленно выводил угря из путаницы тросов. Очки оказались не такими уж герметичными, струйки радиоактивной воды просочились к векам. Прищурился. "Тысяча двадцать, тысяча двадцать один..." - вывел! Зеленое сияние замерцало, стержни беззвучно скользнули в цилиндр. В бассейне сразу стало темно. "Тысяча двадцать пять!" Резким толчком Кривошеин отпрянул к стенке, выпрыгнул до пояса из воды, ухватился за барьер, вылез. "Тысяча тридцать..." Хватило ума попрыгать, чтобы стряхнуть с себя лишнюю губительную влагу, даже покататься по полу. -Насухо вытер штанами лицо, глаза. "Только бы не ослепнуть раньше, чем добегу". Оделся кое-как, бросился прочь из зала. Хрипло взревел на проходной сигнализатор облучения. Высунулись, преграждая путь, скобы автотурникета. Он перепрыгнул турникет, побежал прямо по свежевскопанному газону к общежитию. "Тысяча семьдесят, тысяча семьдесят один..." - машинально отсчитывал время мозг. Сумерки помогли не встретить знакомых; только у ограды зоны "Б" кто-то крикнул вслед: "Эй, Валя, ты куда спешишь?" - кажется, аспирант Нечипоров со смежной кафедры. "Тысяча восемьдесят, восемьдесят один..." Кожа зудела, чесалась, потом ее начали колоть миллионы игл: это утонченная в прежних опытах нервная система извещала, что протоны и гамма-кванты из распавшихся ядер расстреливают молекулы белка в клетках эпителия, в окончаниях кожных нервов, пробивают стенки кровеносных сосудов, ранят белые и красные тельца крови. "Тысяча сто... тысяча сто пять..." Теперь покалывание перекинулось в мышцы, в живот, под череп; в легких засаднило, будто от затяжки крепчайшего самосада-вергуна. Это кровь разнесла взорванные атомы и раздробленные белки по всему телу. "Тысяча двести пять... двести восемь... идиот, что же я наделал?! Двести двенадцать..." - уже не было замысла, не было порыва. Был страх. Хотелось жить. Живот стали подергивать тошнотворные спазмы, рот переполнила слюна с медным привкусом. Задев на бегу массивную входную дверь так, что она загудела, Кривошеин понял: кружится голова. Потемнело в глазах. "Двести сорок один... не добегу?" Надо было подняться на четвертый этаж. Он наотмашь хлестнул себя по щекам - в голове прояснело. В темноту комнаты вместе с ним ворвалось сумеречное сияние. Первые секунды Кривошеин бессмысленно и расслабленно кружил по комнате. Страх, тот неподвластный сознанию биологический страх, который гонит раненого зверя в нору, едва не погубил его: он забыл, что нужно делать. Стало ужасно жаль себя. Тело наполнила звенящая слабость, сознание уходило. "Ну и пропадай, дурак", - безразлично подумал он и почувствовал прилив небывалой злобы на себя. Она-то и выручила его. Одежда в зеленых, как лишаи на деревьях, пятнах полетела на пол; в комнате стало еще светлее: светились ноги, на руках были видны волосы и рисунок вен. Кривошеин бросился в душевую, повернул рукоятку крана. Свистнула холодная вода, потекла, отрезвляя, по голове, по телу, образовала на резиновом коврике переливающуюся изумрудными тонами лужу и на необходимые, чтобы собрать в кулак мысли и волю, мгновения взбодрила его. Теперь он, как стратег, командовал разыгравшейся в теле битвой за жизнь. Кровь, кровь, кровь бурлила во всех жилах! Лихорадочный стук сердца отдавался в висках. Мириады капилляров вымывали из каждой клетки мышц желез, высасывали из лимфы поврежденные молекулы и частицы; белые тельца стремительно и мягко обволакивали их, разлагали на простейшие вещества, уносили в селезенку, в легкие, в печень, почки, кишечник, выбрасывали к потовым железам... "Перекрыть костные сосуды!" - мысленными ощущениями приказывал он нервам, вовремя вспомнив, что радиоактивность может осесть в костном, творящем кровяные тельца мозгу. Прошло несколько минут. Теперь он выдыхал радиоактивный воздух со слабо светящимися парами воды; отплевывал святящуюся слюну, в которой накапливались разрушенные радиоактивные клетки мозга и мышц головы; смывал с кожи зеленоватые капли пота, то и дело мочился красивой изумрудной струей. Через час выделения перестали светиться, но тело еще покалывало. Так он провел в душевой три часа: глотал воду, обмывался и выбрасывал из организма все поврежденное радиацией. Вышел в комнату за полночь, шатаясь от слабости и физического истощения. Отпихнул подальше в угол светящиеся тряпки одежды, повалился на койку - спать!.. На следующий день ему все время хотелось пить. Он зашел в радиометрическую лабораторию, поводил вокруг себя щупом счетчика Гейгера - прибор потрескивал по-обычному, отмечая лишь редкие космические частицы. - Елки-палки, когда ты успел так похудеть?! - изумился, встретив его у лекционной аудитории, аспирант Нечипоров... "Да, по результатам это, конечно, был знатный опыт, - усмехнулся аспирант. - Одолел сверхсмертельную дозу облучения! Но по исполнению... нет, с такими "опытами" баловаться накладно. Лучше вот как он". "27 июля. Дублей и уродцев развелось у меня великое множество, - продолжал аспирант чтение дневника. - Нормальных кроликов выпускаю в парк, уродцев по одyому выношу в спортивном чемоданчике с территории, увожу в Червоный Гай за Днепр. Ну, все. Наслаждение новизной открытия прошло. Мне это надругательство над природой уже противно: хоть и кролик, но ведь живая тварь. Эти недоуменно косящие друг на друга глаза у двух голов на одной шее... бр-р! Впрочем, какого черта? Я нашел способ управления биологическим синтезом, испытывал и отрабатывал его. Наука в конечном счете создает способы - не конструкции, не вещества, не предметы обихода, а именно способы: как все это сделать. И никакой исследователь не упустит случая выжать из своего способа все возможное. Между прочим, вчера в институтской столовой появилось блюдо "Кролик жареный с картошкой молодой, цепа 45 коп.". "Гм?! Будем считать это совпадением. Но возможно и такое применение открытия: разводить на мясо кролей, коров, улучшать породу... при промышленной постановке дела окажется наверняка выгоднее обычного животноводства... Завтра я возвращаюсь к опытам по синтезу человека. Методика ясна, нечего тянуть. И все равно при одной мысли об этом у меня начинает сосать под ложечкой. Возвратиться к синтезу человека... Одно дело, когда мой дубль возник сам по себе, почти нечаянно, как оно и в жизни бывает; другое дело изготовлять человека сознательно, как кролика. В сущности, мне предстоит не "возвратиться", а начать... Что это за существо такое - человек, что я не могу работать с ним так же спокойно, как с кроликами?! Восстановим масштабы. Плавает в черном пространстве звездная туча Метагалактика. В ней чечевицеобразная пылинка из звезд - наш Млечный Путь. На окраине его Солнце, вокруг - планеты. На одной из них - ни самой большой, ни самой маленькой - живут люди. Три с половиной миллиарда, не так и много. Если выстроить всех людей в каре, то человечество можно оглядеть с Эйфелевой башни. Если сложить их, то получится куб со стороной в километр, только и всего. Кубический километр живой и мыслящей материи, молекула в масштабе Вселенной... И что? А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за все..." Глава десятая В заботе о ближнем главное - не перестараться. К. Прутков-инженер, мысль No 33 "29 июля. Сижу в информационной камере в окружении датчиков, на голове "шапка Мономаха". Веду дневник, потому что больше заняться решительно нечем. Эту неделю мне и ночевать предстоит в камере, на раскладушке. Сижу, стало быть, и мудрствую. Итак, человек. Высшая форма живой материи. Каркас из трубчатых косточек, податливые комочки белков, в которых заключено то, что ученые и инженеры стараются проанализировать и воспроизвести в логических схемах и электронных моделях, - Жизнь, сложная, непрерывно действующая и непрерывно меняющаяся система. Миллионы бит информации ежесекундно проникают в нас через нервные окончания глаз, ушей, кожи, носа, языка и превращаются в электрические импульсы. Если усилить их, то в динамике можно услышать характерные "дрр-р... др-р..." - бионики мне однажды демонстрировали. Пулеметные очереди импульсов разветвляются по нервам, усиливаются или подавляют друг друга, суммируются, застревают в молекулярных ячейках памяти. Огромный коммутатор - мозг - сортирует их, сравнивает с химическими записями внутренней программы, в которой есть все: мечты и желания, долг и цель, инстинкт самосохранения и голод, любовь и ненависть, привычки и знания, суеверия и любопытство, - составляет команды для исполнительных органов. И люди говорят, бегут, целуются, пишут стихи