и доносы, летят в космос, чешут в затылке, стреляют, нажимают кнопки, воспитывают детей, задумываются... Что же главное? У меня вырисовывается способ управляемого синтеза человека. Можно вводить дополнительную информацию и тем изменять форму и содержание человека. Это будет - к тому идет. Но какую информацию вводить? Какие исправления делать? Вот, скажем, я. Допустим, это меня будет синтезировать машина (тем более что это так и есть): что я хотел бы в себе исправить? Так сразу и не скажешь. Я к себе привык. Меня гораздо больше занимают окружающие, чем своя личность... Во-во, все мы так - хорошо знаем, чего хотим от окружающих: чтобы они не отравляли нам жизнь. Но что мы хотим от самих себя? Вчера у меня был такой разговор: - Скажи, Лен, какого бы ты хотела иметь сына? - А... что? - Ну, каким бы ты хотела видеть его, например, уже взрослым человеком? - Красивым, здоровым, умным, талантливым даже... честным и добрым. Пусть будет твоего роста примерно... нет, лучше повыше! Пусть бы он стал скрипачом, а я ходила бы слушать его концерты. Пусть будет похож на... да, господи, чего ты заговорил об этом? Ой, понимаю: ты решил сделать мне предложение! Да? Как интересно! Начинай по всем правилам, не исключено, что я соглашусь. Ну! - М-м... да нет, я так, вообще... - Ах, вообще! Сын в абстракте, да? - Именно. - Тогда тебе надо обсуждать этот вопрос с некой абстрактной женщиной, а не со мной! Женщины все воспринимают удивительно конкретно. Впрочем, из того, что она сказала, можно выделить одно качество - быть умным. Это то, в чем я разбираюсь. Логическое мышление у людей действует гораздо хуже, чем у электронных систем. Скорость переработки информации мизерная: 15-20 бит в секунду, - поэтому то и дело приходится включать "линии задержки". Спроси у человека внезапно что-нибудь посложнее, чем "Который час?" - и слышишь в ответ: "А?" или "Чего?" Это не значит, что собеседник туг на ухо - просто за время, пока ты повторяешь вопрос, он лихорадочно соображает, что ответить. Иногда и этого времени недостаточно, тогда раздается: "Мм-м... видите ли... э-э... как бы это вам получше объяснить... дело в том, что..." Перекур. А то засиделся. На волю! Утро похоже на мелодию скрипки. Зелень свежа, небо сине, воздух чист... Вон шагает по парку в институтский гараж Паша Пукин - слесарь, запивоха и плут; он мужественно несет на покатых плечах проклятие своей фамилии. Сейчас я на нем проверю! - Скажи, Паша, что ты хочешь от жизни в такое утро? - Валентин Васильевич! - Слесарь будто ждал этого вопроса, смотрит на меня восторженно и проникновенно. - Вам я скажу, как родному: десять рублей до получки! Ей-богу, отдам! От растерянности я вынимаю десятку, даю и лишь потом соображаю, что Паша никому и никогда долгов не отдавал, не было такого факта. - Спасибо, Валентин Васильевич, век не забуду! - Пукин торопливо прячет деньги. Припухлое лицо его выражает сожаление, что он не попросил больше. - А что вы хотите от жизни в такое утро? - М-м... собственно... видишь ли... ну-у... хотя бы получить деньги обратно. - За мной не пропадет! - и Паша шествует дальше. М-да... как же это я? Выходит, и у меня с логическим мышлением слабина? Странно: моя нервная сеть каждую секунду перерабатывает целую Ниагару информации, с помощью ее я совершаю сложнейшие, не доступные никаким машинам движения (пишу, например), а вот чтобы вовремя сообразить... Словом, следует подготовить для ввода в "машину-матку" информацию о том, как быть умным, хорошо соображать. Если мне бог не дал, надо хоть для нового дубля порадеть. Пусть будет умнее меня, авось не подсидит". "З августа. Да, но чтобы ввести в машину информацию, надо ж ее иметь! А ее нет. Сейчас я делю время между информационной камерой и библиотекой. Перебрал не меньше тонны всякой литературы - и ничего. Можно было бы увеличить объем мозга дубля - это нетрудно: я вижу, как возникает мозг. Но связи между весом мозга и умом человека нет: мозг Анатоля Франса весил килограмм, мозг Тургенева - два кило, а у одного кретина мозг потянул почти три килограмма: 2 килограмма 850 граммов. Можно бы увеличить поверхность коры мозга, число извилин; это столь же не трудно. Но связи между числом извилин и интеллектом тоже нет: у дрозда гораздо больше извилин, чем у нашего ближайшего родича орангутанга. Вот тебе и птичьи мозги! Я знаю, с чем связан ум человека: с быстродействием наших нервных ячеек. Это совершенно ясно, для электронных машин быстродействие имеет самое важное значение. Не успела машина решить задачу за то короткое время, пока в стартующей ракете сгорает топливо, - и ракета, вместо того чтобы выйти на орбиту, кувырком летит на землю. Большинство глупостей делаются нами аналогичным образом: мы не успеваем за требуемый отрезок времени решить задачу, не успеваем сообразить. Задачи в жизни - не проще задач вывода ракеты на орбиту. А времени всегда в обрез. Страшно подумать, какое количество глупостей совершается в мире из-за того, что мы можем переработать за секунду лишь два десятка бит логической информации, а не две сотни бит! И что же? Огромное количество статей, отчетов, монографий по усовершенствованию логики и ускорению работы вычислительных машин (хотя их быстродействие приближается уже к 10 миллионам операций в секунду) - и ничего об улучшении логики и быстродействия человеческого мышления. Сапожник ходит без сапог. Словом, как ни грустно, но этот замысел придется отставить до лучших времен..." Аспирант Кривошеин задумчиво потер шею. "Да, действительно..." Он не думал над этой проблемой, как-то не пришлось - может быть, потому, что с аспирантской стипендии не очень-то одолжишь? Единственно, чем он занимался, это усовершенствованием своей памяти, да и оно пришло само собой: слишком много требовалось помнить одновременно для преобразования себя. А когда опыт кончался, ненужная информация мешала новой работе. Так ему пришлось освоить химию направленного забывания: "стирать" в коре мозга те мелкие подробности новых знаний, которые проще заново додумать, чем помнить. Но это совсем другое дело. А о логическом быстродействии мозга он не думал. Аспиранту стало неловко: так влез в биологию, даже забыл, что пришел в нее как инженер-системолог изыскивать новые возможности в человеке... Выходит, не он вел работу, а работа увела его? Делал то, что в руки давалось. "Человечество может погибнуть из-за того, что каждый делает лишь то, что в руки дается", - сказал Андросиашвили. И очень просто. "Но к этой проблеме не легко подступиться: в человеке информацию переносят ионы, от них не добьешься такого быстродействия, как от быстрых и легких электронов вычислительных машин... Э, я, кажется, оправдываю себя! Человек умеет очень быстро решать сложные задачи: двигаться, работать, говорить, а по части логики у него просто мало биологического опыта. Животным в процессе эволюции не требовалось думать, им надо было во всех ситуациях "принимать меры": укусить, завыть, прыгнуть, подползти - и чем быстрей, тем лучше. Вот если бы животным для успеха в борьбе за существование требовалось решать системы уравнений, вести дипломатические переговоры, торговать и осмысливать мир... будь здоров, какая у них развилась бы логика! Здесь надо подумать, поискать..." "4 августа. Мерцание лампочек на пульте ЦВМ-12 успокоилось. Это значит, что вся информация обо мне запечатлена в "машине-матке". Где они сейчас, мои мечты, недостатки характера, строение кишечника, мысли и незаурядная внешность - в кубах "магнитной памяти"? В ячейках кристаллоблока? Или растворились в золотистой жидкости бака? Не знаю, да это и неважно. Завтра пробное воспроизведение. Только проба, и ничего больше". "5 августа. 14 часов 5 минут - "Можно!". В баке из солнечного цвета жидкости начал возникать новый призрачный "я". Картина такая же, как и при возникновении кролика, только одновременно с кровеносной системой в верхней части бака образуется расплывчатый сероватый сгусток; из него потом формируется мозг. Мозг, для которого у меня нет улучшающей информации. Видит око, да зуб неймет... К четырем часам пополудни новый дубль овеществился до непрозрачной стадии; на нем наметились трусы и майка... ...Если бы полгода назад кто-нибудь мне сказал, что в методику моих опытов войдут вопросы жизни и смерти, морали и уголовного законодательства, я вряд ли смог бы достойно оценить такую остроту. А сегодня я стоял возле бака и думал: "Вот сейчас он оживет, вынырнет из жидкости... Зачем? Что я с ним буду делать?" - Я существовал и до появления в машине, - сказал мне первый дубль. - Я был ты. И он был недоволен своим положением. И с этим у нас тоже начнутся прелести совместной жизни: разногласия из-за Лены, опасения, что застукают, проблема тахты и раскладушки... И главное: это не то, чего я ждал от нового опыта. Я хочу вести управляемый синтез человека, а это только проба. Проба удалась: машина воспроизводит меня. Надо идти дальше. Но если растворить его командой "Нет!" - это же смерть? Но, простите, чья смерть? Моя? Нет, я живу. Дубля в баке? Но он ведь еще не существует... Не подсудное ли дело - мои эксперименты? А с другой стороны, если я в каждом опыте буду плодить своих Дублей, не есть ли это злоупотребление служебным положением? Дубль-аспирант прав: это действительно "та работка"! Все это, пожалуй, от слабости души. В современном мире люди во имя идей и политических целей идут сами и посылают других людей убивать и умирать. Есть идеи и цели, которые оправдывают такое. У меня тоже большая идея и большая цель: создать способ, улучшающий человека и человеческое общество; ради нее я, если понадобится, и себя не пожалею. Так почему же я боюсь в интересах своей работы скомандовать "Нет!"? Надо быть жестче, раз уж взялся за такое дело. Тем более что это все-таки не смерть. Смерть есть исчезновение информации о человеке, но в "машине-матке" информация не исчезает и лишь переходит из одной формы (электрические импульсы и потенциалы) в другую, в человека. Всегда по первому требованию я могу выдать нового дубля..." Я раздумывал, пока шланги, расходившиеся от бака, не начали ритмично сокращаться, отсасывать лишнюю жидкость. Тогда я надел "шапку", приказал машине "Нет!". Очень неприятно видеть: был человек - и растворился. И сейчас не по себе... Ничего, парень, не спеши. Я тебя сработаю так, что любо-дорого. Правда, я не могу прибавить тебе ума сверх того, что имею сам, но внешность я тебе сделаю такую - закачаешься. Ведь в тебе, как и во мне, множество изъянов: кривоватые ноги, слишком широкие и толстые бедра, сутулая спина, туловище как обрубок бревна, масса лишних волос на ногах, на груди и на спине. А оттопыренные уши, а челюсть, которая придает моему лицу вид исполнительного тупицы,. а лоб, а нос... нет, будем самокритичны: такая внешность ни к черту не годится!" "б августа. Проба вторая - час от часу не легче! Сегодня я вознамерился одним махом исправить внешность нового дубля и оконфузился так, что вспоминать неприятно. Я начал опыт, точно зная, что "не то" в моей внешности (собственно, все не то, если могу изменить). Но что "то"? В опытах с кроликами критерием "то" было все, что мне заблагорассудится. Но человек не кролик; хоть и говорят: одна голова хорошо, а две лучше, но никто и никогда не понимал это в биологическом смысле. Когда после команды "Можно!" возник образ нового двойника и полупрозрачные сиреневые мышцы живота стали покрываться желтым налетом жира, я дал сигнал "не то!". Машина, подчиняясь моему воображению, растворила жировую ткань там, где я ее видел: на животе и около шеи. А на спине и на боках жир остался... Я это не сразу заметил, потому что взялся исправлять лицо. Воображением придал лбу дубля благородные очертания, а когда взглянул сбоку, пришел в ужас: череп сплюснулся с затылка! Да и форма лба явно противоречила остальной части лица. Словом, я растерялся. Машина справедливо восприняла это как сплошное "Не то!" и растворила дубля. Я стал в тупик. "То" - безусловно, красота человеческого тела. Классические образцы есть. Но... в течение двух часов синтеза превратить дубля в приятного мужчину с античными формами - такая задача не под силу не то что неподготовленному мне, но и самому квалифицированному ваятелю Союза художников СССР! Единственная надежда, что машина запоминает все вносимые в дубля изменения. Тогда я еще раз скомандовал "Можно!". Да, "машина-матка" все запоминает: в дубле сохранились мои бездарные поправки. Это уже легче, можно работать столько сеансов, сколько понадобится. В этот сеанс я окончательно снял лишний жир с тела дубля. У него исчезло брюшко, даже наметилась талия, шея приобрела четкие очертания... Для начала хватит. "Нет!" Все растворилось, я побежал в городскую библиотеку. Сейчас листаю Атлас пластической анатомии профессора Г. Гицеску (в запасе еще четыре богато иллюстрированные книги об искусстве эпохи Возрождения), вникаю в пропорции человеческого тела, подбираю дублю внешность, как костюм. Каноны Леонардо да Винчи, каноны Дюрера, пропорции Шмидта-Фрича... Оказывается, у пропорционально сложенного мужчины ягодицы расположены как раз на половине роста. Кто бы мог подумать! Боже, чем бедному инженеру приходится заниматься! Беру за основу Геркулеса Фарнезского, благо он показан в атласе со всех сторон". "14 августа. Двенадцать проб - и все не то. Аляповато, вульгарно. То одна нога получается короче другой, то руки разные. Вот что: лучше проектировать дубля по пропорциям дюреровского Адама". "20 августа. Пропорции есть. А с лицом хоть плачь. Безглазый мертвый слепок с чертами Кривошеина. Крупные мраморные завитки рыжего цвета вместо волос. Словом, сегодня было двадцать первое "Нет!". Кто-то осторожный и недоверчивый во мне все спрашивает: "А это то? Способ, который ты разрабатываешь сейчас, это тот способ?" По-моему, да. Во всяком случае, это шаг в том направлении. Пока я ввожу для синтеза человека лишь высококачественную информацию о его теле. Но таким же образом можно (со временем мы придумаем, как это сделать) вводить в "машину-матку" любую накопленную человечеством информацию о наилучших человеческих качествах и создавать не только внешне красивых и физически сильных людей, но и красивых и сильных по своим умственным и душевным качествам. Обычно в людях хорошее перемешано с плохим: тот умен, да слаб духом, другой имеет сильную волю, но по глупости или невежеству употребляет ее по пустякам, а третий и умен, и тверд, и добр, да здоровьем слаб... А по этому способу можно будет отбросить все плохое и синтезировать в человека только самые лучшие качества людей. "Синтетический рыцарь без страха и упрека" - это, наверно, ужасно звучит. Но в конце концов какая разница: синтетические или естественные? Лишь бы их было побольше. Ведь их очень мало, таких "рыцарей", - лично я знаком с ними только по книгам да по кино. А они очень нужны в жизни: каждому найдется и место и работа. И каждый из них может повлиять, чтобы дела в мире шли лучше". "28 августа. Получается! Эх, мазилы несчастные, пытающиеся кистью или молотком запечатлеть в мертвом материале красоту и силу живого человека! Вот она, моя "кисть": электронно-химическая машина, продолжение моего мозга, моего воображения. И я - инженер, не художник! - не прикладывая рук, усилием мысли воспроизвожу красу живого в живом. Изящные и точные пропорции дюреровского Адама и рельефная геркулесовская мускулатура. И лицо приятное... Еще две-три доводки - и все". "I сентября, первый день календаря! Сейчас я иду в лабораторию. Брюки для него есть, рубашка есть, туфли есть. В чемоданчик! Да, не забыть кинокамеру - буду снимать возникновение великолепного дубля. Предвкушаю заранее, какое потрясение умов произведет когда-нибудь демонстрация этого любительского фильма! Сейчас я приду, надену "шапку Мономаха" и мысленно скомандую... нет, скажу, произнесу, черт побери, сильным и красивым голосом, каким когда-то в подобной ситуации говаривал бог Саваоф: - Можно! Явись на свет, дубль Адам-Геркулес-Кривошеин! "И увидел бог, что вышло хорошо..." Конечно, я не бог. Я месяц создавал человека, а он управился за сокращенный рабочий день, субботу. Но разве ж то была работа?" Глава одиннадцатая Человек всегда считал себя умным - даже когда ходил на четвереньках и закручивал хвост в виде ручки чайника. Чтобы стать умным, ему надо хоть раз основательно почувствовать себя дураком. К. Прутков-инженер, мысль No 59 Следующая запись в дневнике поразила аспиранта Кривошеина неровным, будто даже изменившимся почерком. "6 сентября. Но ведь я не хотел... не хотел и не хотел я такого! Мне сейчас в пору закричать: не хотел я этого! Я старался, чтобы получилось хорошо... без халтуры и ошибок. Даже ночами не спал, лежал с закрытыми глазами, представлял во всех подробностях тело Геркулеса, потом Адама, намечал, какие надо внести в дубля изменения. И я не мог уложиться в один сеанс. Никак не мог, поэтому и растворял... Не выпускать же калеку с ногами и руками разной длины. И я знать не знал, что в каждое растворение я убиваю его. Откуда я мог это знать?! ...Как только жидкость обнажила его голову и плечи, дубль ухватился своими могучими руками за край бака, выпрыгнул - а я как раз водил кинокамерой, запечатлевал исторический миг появления человека из машины - в упал передо мной на линолеум, захлебываясь от хриплого воющего плача. Я кинулся к нему: - Что с тобой? Он обнимал липкими руками мои ноги, терся о них головой, целовал мои руки, когда я пытался его поднять: - Не убивай меня! Не убивай меня больше! За что ты меня, оооо! Не надо! Двадцать пять раз... двадцать пять раз ты меня убивал, о-о-о-о! Но я же не знал. Я не мог знать, что его сознание оживало в каждую пробу! Он понимал, что я перекраиваю его тело, изгаляюсь перед ним как хочу, и ничего не мог поделать. И от моей команды "Нет!" сначала растворялось его тело, а потом угасало сознание... Что же тот идиот искусственный молчал, что сознание начинает работать раньше тела?!" - Ах, черт! - "растерянно пробормотал аспирант. - Ведь в самом деле - мозг и выключиться должен последним... Постой, когда это было? - Он перевернул страницы, посмотрел даты и вздохнул с некоторым даже облегчением: нет, он не виноват. В августе и сентябре он ничего не мог сообщить, сам еще не понимал. Веди он этот опыт - ошибся бы точно так же. "...И получился человек с классическим телосложением, приятной внешностью и сломленной психикой забитого раба. "Рыцарь без страха и упрека"... Виляй теперь, ищи виноватых, подонок: не знал, старался! Только ли старался? Разве не было самолюбования, разве не ощущал ты себя богом, восседающим на облаках в номенклатурном кожаном кресле? Богом, от колебаний мысли и настроения которого зависело, возникнуть или раствориться человеку, быть ему или не быть. Разве не испытывал ты этакого интеллектуального сладострастия, когда снова и снова отдавал "машине-матке" команды "Можно!", "Не то!", "Нет!"? ...Он сразу же попытался вырваться из лаборатории, убежать. Я еле уговорил его помыться и одеться. Он весь дрожал. О том, чтобы он работал вместе со мной в лаборатории, не могло быть и речи. Пять дней он жил у меяя, страшные пять дней. Я все надеялся: опомнится, отойдет... Где там! Нет, он здоров телом, все знает, все помнит - "машина-матка" добросовестно вложила в него мою информацию, мои знания, мою память... Но над всем этим не подвластный ни его воле, ни мыслям страх пережитого. Волосы его в первый же день поседели от воспоминаний. Ко мне он испытывал неодолимый ужас. Когда я возвращался домой, он сразу вскакивал, становился в приниженную позу: его гладиаторская спина сутулилась, руки с могучими буграми мышц расслабленно обвисали - он будто старался стать меньше. А глаза... о, эти глаза! Они смотрели на меня с мольбой, с затравленной готовностью умилостивить непонятно чем. Мне становилось страшно и неловко. Никогда не видел, чтобы человек так смотрел. А сегодня ночью, где-то в четвертом часу... сам не знаю, почему я проснулся. На потолке был серый мертвый свет от газосветных фонарей с улицы. Дубль Адам стоял надо мной, заносил над моей головой гантель. Я отчетливо видел, как напряглись мышцы правой руки для удара. Несколько секунд мы в оцепенении глядели друг на друга. Потом он нервно захихикал, отошел - босые ноги шаркали по паркету. Я сел на тахте, включил верхний свет. Он скорчился на полу возле шкафа, уткнул голову в колени. Плечи и гантель в руке тряслись. - Что же ты? - зло спросил я. - Надо было бить, раз нацелился. Все, глядишь, полегчало бы на душе. - Не могу забыть, - бормотал он сквозь судорожные всхлипывания гулким баритоном, - понимаешь, не могу забыть, как ты меня убивал... двадцать пять раз! Я раскрыл стол, выложил свой паспорт, инженерный диплом, деньги, какие были, потряс его за плечи: - Встань! Одевайся и уходи. Уезжай куда-нибудь, устраивайся, работай, живи. Вместе у нас ничего не получится: ни тебе покоя, ни мне... Я не виноват! Черт побери, ты можешь понять, что я не знал?! Я делал то, чего никто еще не делал, - мог же я что-то не знать?! Человек может родиться уродом или душевнобольным, может сделаться им после болезни, после аварии, но там некого винить, некому раскроить череп гантелью. Окажись ты на моем месте, получилось бы то же самое, ибо ты - это я, понимаешь?! Он пятился к стене, трясся. Это меня отрезвило. - Извини. Бери мои документы, я здесь как-нибудь обойдусь. Вот смотри, - я раскрыл паспорт,- на фотокарточке ты даже больше похож на меня, чем я сам... Фотограф, наверно, тоже стремился усовершенствовать мою физиономию. Бери деньги, чемодан, одежду - и дуй на волю. Поживешь сам, поработаешь - может, отойдешь. Два часа назад он ушел. Условились, что напишет мне с места, где устроится. Не напишет... Все-таки хорошо, что он покушался меня убить. Значит, не раб - обиду чувствует. Может, у него все и восстановится? А я сижу... ни одной мысли в голове. Надо начинать сначала... О природа, какая ты все-таки стерва! Как тебе нравится смеяться над нашими замыслами! Поманишь, а потом... Брось! Брось, виноватых ищешь - природа здесь ни при чем, она в твоей работе участвует только на элементарном уровне. А дальше все твое, нечего вилять. Зазвенел будильник: четверть восьмого - время вставать, умываться, бриться, идти на работу... Мутное солнце над домами, небо в дымах, грязное, как застиранная занавеска. Ветер поднимает пыль, полощет деревья, дует в балконную дверь. Внизу у дома троллейбус слизывает людей с остановки. Они накапливаются снова, у всех одинаковое выражение лиц: как бы не опоздать на работу! И мне надо на работу. Сейчас приду в лабораторию, занесу в журнальчик результат неудачного эксперимента, утешу себя прописями: "на ошибках учатся", "в науке нет проторенных дорог..." Возьмусь за следующий опыт. И снова буду ошибаться, калечить не образцы - людей?.. Самовлюбленный мечтательный кретин, вооруженный новейшей техникой! Ветер полощет деревья... Все было: дни поисков и открытий, вечера размышлений, ночи мечтаний. Вот ты и наступило, ясное холодное утро, которое вечера мудреней. Беспощадное утро! Наверно, именно в такое трезвое время дня женщины, промечтав ночь о ребенке, идут делать аборт. И у меня получился аборт, выкидыш... Я мечтал, я хотел людям счастья, а создал уже двоих несчастных. Не одолеть мне такую работу. Я слаб, ничтожен и глуп. Надо браться за что-нибудь посредственное, чтоб по плечу - для статьи, для диссертации. И все будет благополучно. Ветер полощет деревья. Ветер полощет деревья... На соседнем балконе проигрыватель исполняет "Реквием" Моцарта. Мой сосед доцент Прищепа настраивает себя с утра на математический лад. "Rekvi... rekviem..." - чисто и непреложно отрешают кого-то от жизни голоса. Под такую музыку хорошо бы застрелиться - никто не обратил бы внимания на выстрел. Ветер полощет деревья... Что же я наделал? А ведь были сомнения, потом и не сомнения - знание: знал, что любое внесенное мною изменение остается в нем, что "машина-матка" все помнит. Не придал значения? Почему? ...Была мысль, не выраженная даже словами, чтоб не так стыдно было, или чувство благополучной безопасности, что ли: это же не я. Это происходит не со мной... И еще - чувство безнаказанности: что захочу, то и сделаю, ничего мне не будет... Не застрелишься, падло! Ничего ты с собой не сделаешь - доживешь до пенсионного возраста и еще будешь ставить свою жизнь в пример другим... Ветер полощет деревья. Троллейбус слизывает людей с остановки... Я не хочу идти на работу". "20 сентября. Серый асфальт. Серые тучи. Мотоцикл глотает километры, как лапшу. Застыл у дороги пацан, и по его позе понятно, что он сейчас намертво решил: вырасту большим - буду мотоциклистом на красном мотоцикле. Становись мотоциклистом, пацан, не становись только исследователем... Все прибавляю газ. Стрелка спидометра перевалила за девяносто. Ветер наотмашь хлещет по лицу. Показался встречный самосвал - прет, конечно, по самой середине дороги, даже с захватом левой стороны. Эти сволочи, водители самосвалов, мотоциклистов за людей не считают, норовят согнать на обочину. Ну, этому я не уступлю! Нет, я не врезался. Жив. Вот записываю, как мчал сегодня с остекленелыми глазами неизвестно куда и зачем. Надо же что-то записывать... Самосвал в последнюю секунду вильнул вправо. В зеркальце заднего вида я наблюдал, как водитель выскочил на дорогу, махал мне вслед кулаками. Собственно, если бы я и разбился, какая разница? Есть запасной Кривошеин в Москве... Сил нет, какое у меня сейчас отвращение ко всему. И к себе. ...Как он дрожал, как обнимал мои ноги - сильный, красивый "не я"! А ведь мог я понять и предотвратить, мог! Но решил: сойдет и так, чего там! Ведь он - не я. А все было так интересно, хорошо, красиво: мы мечтали и разглагольствовали, заботились о благе людей, принимали клятву... стыд-то какой! А в работе пренебрег тем, что создаю человека. Обо всем думал: об изящных формах, об интеллектуальном содержании, а то, что ему может быть больно и страшно, как-то и в голову не пришло. Сварганил на скорую руку "обоснование", что информационной смерти в опыте нет, - и ладно. А была смерть как акт насилия над ним. Как же так получилось? Как получилось? Белые столбики вдоль шоссе отражают звук мотора: чак-чак-чак-как получилось? Чак-чак-чак-как получилось? Спидометр показывает сто десять, мелькают серо-зеленые полосы из земли и деревьев. На такой скорости я мог бы уйти от погони, спасти кого-нибудь, приехав вовремя! Но мне не от кого убегать и некого спасать. Мне было кого спасать, но там требовалось честно думать, а не выжимать ручку газа. Честно думать... Я могу преодолевать различные высоты, стихии, - и усилием мысли и усилием мышц - чего там! Со стихиями ясно, преодолеть их можно. А вот как преодолеть себя? Сейчас я перелистал дневник - и даже страшно стало: до чего же подла и угодлива моя мысль! Вот я рассуждаю о том, что беды людей происходят от их беспринципности, от того, что считают "свою хату с краю", а через несколько страниц я ловко обосновываю расположение своей "хаты с краю": не надо заводиться с Гарри Хилобоком, пусть делает свою докторскую диссертацию... Вот я размышляю о том, как сделать, чтобы из открытия получилось "хорошо", а вот я призываю себя к жестокости со ссылками на убийства в мире... Вот я (или мы с дублем-аспирантом, все равно) принижаю себя до уровня заурядного инженера, которому трудно и непривычно вести такую работу - моральная перестраховочка на случай, если не выйдет; а вот, когда стало получаться, я равняю себя с богом... И все это я писал искренне, не замечал никаких противоречий. Не замечал? Не хотел замечать! Так было приятно и удобно: красоваться, лгать самому себе от чистого сердца, приспосабливать идеи и факты к своему душевному комфорту. Выходит, думал-то я в основном не о человечестве, а о самом себе? Выходит, эта работа, если оценить се не с научной, а с моральной стороны, была просто незаурядным пижонством? Конечно, где уж тут заботиться о каких-то экспериментальных образцах! Что же ты за человек, Кривошеин?" "22 сентября. Не работаю. Нельзя мне сейчас работать... Сегодня съездил на мотоцикле в Бердичев непонятно зачем и, кстати, понял смысл таинственной фразы, что когда-то выдали печатающие автоматы. Двадцать шесть копеек - это цена заправки: пять литров бензина, двести граммов масла - ее как раз хватает от Бердичева до Днепровска... Раскрыл еще одну "тайну"! Где-то сейчас дубль Адам, куда уехал? ...И это существо, которое машина пыталась выдать сразу после первого дубля: полу-Лена, полу-я... Оно наверно, тоже пережило ужас смерти, когда мы приказали "машине-матке" растворить его? И батя... О черт! Зачем я думаю об этом? Батя... последний казак из рода Кривошеиных. По семейному преданию, прадеды мои происходят из Запорожской Сечи. Жил когда-то казак лихой, повредили ему шею в бою - вот и пошли Кривошеины. Когда императрица Катька разогнала Сечь, они переселились в Заволжье. Дед мой Карп Васильевич избил попа и станового пристава, когда те решили упразднить в селе земскую школу, а вместо нее завести церковноприходскую. Я понятия не имею, какая между ними разница, но помер дед на каторге. Батя участвовал на всех революциях, в гражданскую воевал у Чапаева ротным. Последнюю войну он воевал стариком, лишь первые два года. Отступал по Украине, вывел свой батальон из окружения под Харьковом. Потом по причине ранения и нестроевого возраста его перевели в тыл, в Зауралье военкомом. Там, в станице, он, солдат и крестьянин, учил меня ездить верхом, обхаживать и запрягать лошадей, пахать, косить, стрелять из винтовки и пистолета, копать землю, рубить тальник осоавиахимовской саблей; заставлял и кур резать и свинью колоть плоским штыком под правую лопатку, чтоб крови не боялся. "В жизни пригодится, сынок!" ...Незадолго до его кончины "ездили мы с ним на его родину в Мироновку, к двоюродному брату Егору Степановичу Кривошеину. Когда сидели в избе, выпивали по случаю встречи, примчался внучонок деда Егора: - Деда, а в Овечьей балке, где плотину ставят, шкилет из глины вырыли! - В Овечьей? - переспросил батя. Старики переглянулись. - А ну пошли посмотрим... Толпа рабочих и любопытствующих расступилась, давая дорогу двум грузно шагавшим дедам. Серые трухлявые кости были сложены кучей. Отец потыкал палкой череп - тот перевернулся, показал дыру над правым виском. - Моя! - батя победно поглядел на Егора Степановича. - А ты, значит, промазал, руки тряслись? - Почем ты знаешь, что твоя?! - оскорбленно задрал бороду, тот. - Ну, разве забыл? Он ведь в село возвращался. Я по правую сторону дороги лежал, ты - по левую... - и батя для убедительности вычертил палкой на глине схему. - Это чьи же останки, старики? - строго спросил моложавый прораб в щегольском комбинезоне. - Есаула, - сощурившись, объяснил батя. - В первую революцию уральские казачки в нашем селе квартировали - так это ихний есаул. Ты уж милицию не тревожь, сынок. Замнем за давностью лет. ...Как это было славно: лежать в ночной степи за селом с отцовской берданкой, поджидать есаула - как за идею, так и за то, что он, сволочь, мужиков нагайкой порол, девок на гумно возил! Или лететь на коне, чувствуя тяжесть шашки в руке, примериваться: рубануть вон того, бородатого, от погона наискось! А я последний раз дрался лет восемнадцать назад, да и то не до победы, а до звонка на урок. И на коне не скакал с зауральских времен. Всей моей удали - обгоны на мотоцикле при встречном транспорте. Не боюсь я, батя, ни крови, ни смерти. Только не пригодилась мне твоя простая наука. Теперь революция продолжается другими средствами, открытия и изобретения - оружие посерьезней сабель. И боюсь я, батя, ошибиться... Врешь! Врешь! Снова красуешься перед собой, пижон, подонок! Неистребимое стремление к пижонству... Ах, как красиво написано: "Боюсь я, батя, ошибиться" и про революцию. Не смей об этом! Ты намеревался синтезировать в людях (да, в людях, а не в искусственных дублях!) благородство души, которого в тебе нет; красоту, которой у тебя нет; решительность поступков, которой ты не обладаешь; самоотверженность, о которой ты понятия не имеешь... Ты из хорошей семьи; твои предки умели и работать и отстаивать правое дело, бить гадов: когда кулаком, когда из берданки, спуску не давали... А что есть ты? Выступал ли ты за справедливость? Ах, не было подходящего случая? А не избегал ли ты - умненько и осторожно - таких случаев? Что, неохота вспоминать? То-то и есть, что я всего боюсь: жизни, людей. Даже Лену я люблю как-то трусливо: боюсь приблизить - боюсь и потерять. И, боже упаси, чтобы не было детей. Дети усложняют жизнь... А то, что я таюсь со своим открытием, - разве не из боязни, что я не смогу отстоять правильное развитие его? И ведь верно: не смогу... Я слабак. Из породы тех умных слабаков, которым лучше не быть умными. Потому что ум им дан только для того, чтобы понимать свое падение и бессилие..." Аспирант Кривошеин закурил, стал нервно ходить по комнате. Читать эти записи было тяжело - ведь написано было и о нем. Он вздохнул, вернулся к столу. "...Спокойно, Кривошеин. Спокойно. Так можно договориться до истерических поступков. А работа все-таки на тебе... Не все еще потеряно, не такой уж ты сукин сын, что следует немедленно удавиться. Могу даже представить себя в выгодном свете. Я не использовал это открытие для личного успеха и не буду использовать. Я работал на полную силу, не волынил. Теперь я разбираюсь в сути дела. Так что я не хуже других. Ошибся. А кто не ошибался? Да, но в этой работе сравнения по относительной шкале - хуже или лучше я других - неприменимы. Другие занимаются себе исследованием кристаллов, разработкой машин; они знают свое дело туго - и этого достаточно. Вздорные черты их характера отравляют жизнь только им самим, сотрудникам по лаборатории и ближайшим родственникам. А у меня не та специфика. Для того чтобы делать Человека, мало знать, мало иметь исследовательскую хватку, умело "рукоятки вертеть" - надо самому быть Человеком; не лучше или хуже других, а в абсолютном смысле: рыцарем без страха и упрека. Я бы и не прочь, только не знаю как. Нет у меня такой информации... Выходит, мне эта работа не по зубам?" "8 октября. В нашем парке желто-красная осень, а я не могу работать. Полно сухой листвы, самый пустяковый дождик поднимает на ней страшный шум, а после распространяется кофейный запах прели. А я не могу работать... Может, ничего этого и не надо? Хорошая наследственность, качественное трудовое воспитание, гигиенические условия жизни... Пусть умные люди сами воспроизводят себя: заводят побольше детей с хорошей наследственностью. Прокормить смогут, заработка хватит - они ведь умные люди... И воспитать смогут - они же умные люди... И не потребуется никаких машин-Сегодня звонил Гарри Хилобок. В институте организуется постоянно действующая выставка "Успехи советской системологии", и, понятное дело, он ее попечитель. - Не дадите ли что-нибудь, Валентин Васильевич? - Нет. - Что ж вы так? Вот отдел Ипполита Илларионовича Вольтампернова три экспоната выставляет, другие отделы и лаборатории многое дают. Надо бы хоть один экспонат по вашей теме, неужели до сих пор ничего нет? - Нет. Как дела с системой биодатчиков, Гарри Харитонович? - Э, Валентин Васильевич, что значит одна система в сравнении со всей системологией, хе-хе! Будем делать, а как же, но пока сами понимаете, все бросили на борьбу за оформление выставочных стендов, макетов, демонстрационных табло, трафаретные надписи на трех языках составляем, а как же, голова кругом, и лаборатория перегружена и мастерские, но если у вас, Валентин Васильевич, появится что-то для выставки, устроим, это у нас зеленой улицей идет... Я чуть было не сказал ему, что именно система биодатчиков нужна мне, чтобы осчастливить выставку своим экспонатом (пусть делает, а там посмотрим), но сдержался. Все бы тебе ловчить, Кривошеин! Разбрелись мои экспонаты по белу свету. Один грызет гранит биологической науки в Москве, другие - травку и капусту на огородах. Один и вовсе забежал неизвестно куда... Выставить, что ли, "машину-матку" для потрясения академической общественности? Производить для демонстрации двухголовых и шестилапых кролей - по две штуки в час... То-то будет шуму. Нет, брат. Это устройство делает человека. И от этого никуда не денешься". Глава двенадцатая Любое действие обязывает. Бездействие не обязывает ни к чему. К. Прутков-инженер "11 октября. Повторяю опыты по управляемому синтезу кроликов - просто так, чтобы механизмы не простаивали. Снимаю все на пленку. Будет кинодокумент. Граждане, предъявите кинодокументы!" "13 октября. Изобрел способ, как надежно и быстро уничтожить биологическую информацию в "машине-матке". Можно назвать его "электрический ластик"; подаю на входы кристаллоблока и ЦВМ-12 напряжение от генератора шумов, и через 15-20 минут машина забывает все о кроликах. Будь у меня этот способ раньше вместо команды "Нет!", я каждый раз уничтожал бы дубля Адама необратимо и основательно. Не знаю только, было бы это ему приятнее... Время осыпает листья, холодит небо. А дело стоит. Не могу я снова браться за серьезные опыты, духу не хватает. Растерялся я... Ну, вот что, Кривошеин! Можно считать доказанным, что ты не бог и не пуп Земли. А раз так, то следует искать помощи у других. Надо идти к Аркадию Аркадьевичу..." - Эге! - нахмурился аспирант Кривошеин. "...Следует поступать в установленном порядке. Он - мой начальник. Впрочем, дело не в этом: он - умный, знающий и влиятельный человек. И великолепный методист, умеет четко формулировать любые задачи. А "сформулированная задача, - как написано в его "Введении в системологию", - есть записанное в неявной форме решение данной задачи". Этого мне как раз не хватает. И тему мою он поддержал на ученом совете. Правда, он не в меру величествен и честолюбив, но столкуемся. Ведь он умный человек, поймет, что в этой работе слава - не главное. Э, погоди! Благие намерения само собой, а разумная осторожность не помешает. Выдавать Азарову за здорово живешь святая святых открытия - что "машина-матка" может синтезировать живые системы - нельзя. Нужно начать с чего-нибудь попроще. "А там посмотрим", как он сам любит выражаться. Нужно синтезировать в машине электронные схемы. Это то, на что нападал старик Вольтампернов, и это, кстати сказать, моя официальная тема на ближайшие полтора года. "Надо, Валентин Васильевич, надо!" Прикинем схему опыта. Вводим в жидкость шесть проводов: два - питание, два - контрольный осциллограф и два - генератор импульсов. Задаю машине через "шапку Мономаха" параметры типовых схем, примерные размеры. Здесь я точно знаю, что "то", что "не то" - дело знакомое". "15 октября. В баке возникают закругленные квадратики коричневого цвета, похожие на гетинакс. На них оседают металлические линии проводников схемы, прослойки изоляторов, накладываются друг на друга пленочки конденсаторов, рядом пристраиваются полоски сопротивлений, пятна диодов и