внутрь павильона обсерватории через обширную щель в куполе. Верхнюю часть щели заслонял цилиндрический силуэт телескопа-рефлектора. В павильоне было прохладно и тихо. Еле слышно пели моторчики, поворачивая за движением Луны купол павильона. Генерал что-то спрашивал у сопровождавшего их старого профессора Ивенса. Тот оживленно объяснял ему, показывая на зубчатые колесики искателя. Вэбстер ходил из конца в конец павильона. Он после выстрелов, вот уже несколько часов, чувствовал какое то гнетущее, похожее на легкое недомогание волнение. Возможно, оно пришло от нервной усталости в последние дни перед выстрелами почти не оставалось времени для сна. Голова была горячей, мысли то возникали беспорядочным комком, то исчезали. "Если все рассчитано точно, то и снаряды должны попасть в кратер в расчетное время в 46 минут первого, ровно через 9 часов 13 минут после выстрела... Если в назначенную минуту на Луне не будет вспышек значит, промахнулись, снаряды ушли в сторону... Все-таки, в этом отношении снаряд пасует перед ракетой у него нельзя исправить траекторию полета. Русские не напрасно применяют нейтриум именно в ракетах". Он потер виски рукой, и мысли сразу перескочили на другое. Интересно: какие они, эти русские инженеры? Ведь они делают то же, что и он... Они ломают голову над теми же проблемами... Чужие, непонятные и... близкие люди "Черт возьми, ведь мы работаем над одним и тем же! Наверное, не однажды мысли там и здесь упирались в один и тот же неразрешимый вопрос. Интересно было бы поговорить с ними, поспорить, узнать, как у них идет дело, просто так, без тайных целей". Вэбстер усмехнулся: как же, черта с два! Уж с ним они не станут разговаривать откровенно: ведь они знают его статью, а то, что он, Вэбстер, получил нейтриум, не знают. И он не знает, кто у них работал с мезонами, кто там открыл нейтрид. Здесь нейтриум, там нейтрид... Даже назвали по-разному. Будто на разных планетах... Вэбстер поморщился: голова начинала болеть не на шутку. "Видимо, я все-таки сильно переутомился..." Он подошел к телескопу и стал смотреть в окуляр. Освещенная с одной стороны половина Луны была сейчас в самом выгодном положении для наблюдений. В рефлекторе отражалась только часть лунного диска море Дождей, лунные "Альпы" и "Апеннины". Вэбстер смотрел на этот далекий и чуждый мир. Серебристо-зеленые горы были различимы до малейших скал; в косых лучах солнца они отбрасывали черные четкие тени. На серой равнине моря Дождей поднимались скалистые кольца исполинских лунных кратеров. Черная тень заполняла их, и они становились похожими на огромные дыры в лунном диске. Внизу моря Дождей, среди "Альп", сверкал под солнцем овал кратера Платон. К нему сейчас летели снаряды... Где-то поблизости должна лежать русская ракета... Хотя нет она в затененной части. Рефлектор, следуя за Луной, переместился вправо. Вебстеру пришлось сменить позицию у телескопа. Он едва не столкнулся с генералом. Ну, док, преувеличенно бодро сказал тот, скоро должно быть... Минуты через две-три. Да-да, согласился Вэбстер. Он поймал себя на том, что нисколько не волнуется, а, скорее, равнодушен и даже чувствует неприязнь к тому, что они должны увидеть. Как вы думаете, док, генерал повернулся к старику Ивенсу, мы сможем заметить снаряды до попадания, в полете, а? Ну, вы слишком многого требуете от нашего рефлектора, генерал! Ивенс коротко рассмеялся старческим, дребезжащим хохотком. Ведь они всего полметра в диаметре. Разве только они будут сильно блестеть на солнце, тогда... Без пятнадцати час, не дослушав его, сказал Хьюз и наклонился к своему окуляру. Все трое замолчали и приложились глазами к пластмассовым трубочкам в основании рефлектора. Серебристая поверхность Луны была по-прежнему величественно спокойной. Черный овал кратера Платон немного посерел, его дна уже касались солнечные лучи... Слабо тикал часовой механизм телескопа. Все трое медленно изгибали туловище вслед за движением окуляра... Голубовато-белая вспышка в темном пятне кратера на миг ослепила привыкший к полутьме глаз. Белый шарик расширился и поднялся; во все стороны от кратера побежали непроницаемо черные тени кольцевых скал. Еще через несколько секунд все пятно кратера закрыло мутно-серое пыльное облако, поднявшееся с лунной поверхности. Вторая вспышка сверкнула через минуту, левее кратера. Есть! Великолепно! Генерал протягивал свои полные руки навстречу Вэбстеру. Поздравляю вас, дорогой док! Удача! Славу богу! Вэбстер вяло ответил на пожатие: Второе попадание не так удачно... Должно быть, повлияло сотрясение пушки. Вокруг рефлектора суетился Ивенс. Замечательно!.. бормотал он. Замечательное подтверждение гипотезы. Луна действительно покрыта слоем космической и метеоритной пыли. Нужно снять спектральный анализ. Он торопливо стал навинчивать на окуляр приставку с призмами анализатора. Вэбстер смотрел на Ивенса, и острая, болезненная зависть к этому старику с серыми усами и длинной седой шевелюрой (под покойного Эйнштейна) охватила его. Как давно не испытывал он этого чистого, без примесей каких-либо посторонних чувств, восторженного удивления перед таинственными явлениями Вселенной! Почему он не астроном? Почему ему не дано в великолепные звездные ночи пронизывать телескопом глубины Вселенной, чувствовать исполинские масштабы пространства и времени, придумывать величественные гипотезы о возникновении миров и о разлетающихся звездах? Почему за всеми его делами стоит мрачный, угрожающий признак беды? Почему его великая наука стала в мире страшилищем?.. "Старика взволновали не попадания снарядов в Луну, а космическая пыль на лунных скалах... подумалось Вэбстеру. Неужели снаряды, выстрелы все это не нужно? Да, для науки, пожалуй, нет. А для чего?" Какая-то главная мысль, еще не оформившись словами, возникла в мозгу... Но его уже тормошил возбужденный Хьюз: Ну, Герман, сейчас нужно устроиться где-либо переночевать, а завтра на завод. Начало сделано, теперь будем разворачивать дело!.. В эту ночь многие астрономы западного побережья Америки, в Австралии, в Океании, Индонезии, на Филиппинах, на Дальнем Востоке Советского Союза и Китая наблюдали и сфотографировали две вспышки на Луне у кратера Платон, вызванные не то падением громадных болидов на Луну, не то внезапным извержением какого-то скрытого в кратере вулкана... Только откровенно, Рандольф! Вы хотели бы войны?.. Машина мчалась по пустынному шоссе, будто глотая бесконечную серую полосу бетона. С обеих сторон дороги разворачивались желто-зеленые пейзажи калифорнийской осени: убранные поля кукурузы, опустевшие виноградники, одинокие сосны на песчаных холмах, пальмовые рощи; изредка мелькали домики фермеров. Горы синели далеко позади. В открытые окна машины бил свежий, чистый воздух. Нежаркое солнце висело над дорогой. Они разговаривали о пустяках, когда вдруг Вэбстер без особенной связи с предыдущим задал этот вопрос. Откровенно? Генерал был слегка озадачен. Гм!.. Видите ли, прежде говорили: плох тот военный, который не мечтает о сражениях. Да. Однако это говорили в те наивные времена, когда самым ужасным видом оружия были пушки, стреляющие ядрами. Сейчас не то время... Если говорить откровенно, то я был бы не прочь испробовать ту войну, которую мы с вами сейчас стараемся готовить: войну в Космосе, фантастическую и исполинскую битву ракет и снарядов, войну баз на спутниках и астероидах. Это был бы не плохой вариант. Земля уже тесна для нынешней войны. Но там, в пространстве, еще можно помериться силами... Но вы, конечно, понимаете, что такой вариант нереален. Война неизбежно обрушится на Землю, даже если и будет начата в Космосе. И имеем ли мы право? Хьюз помолчал, потом заговорил с раздражением: Странные вопросы вы задаете, Герман! Черт возьми, вы становитесь слюнтяем! Вы, столько сделавший для нашей силы и мощи... Некоторое время они ехали молча. Вэбстер бездумно следил за дорогой. Мимо мелькали высокие пальмы. Генерал закурил и уперся взглядом в спину водителя. Когда говорят о нашей силе, о нашей ядерной мощи, начал снова Вэбстер, я не могу отделаться от мысли, что всего этого могло и не быть... (Хьюз быстро повернулся к нему, сиденье скрипнуло под его грузным телом.) Да-да! Ведь открытие, которому мы обязаны существованием ядерной бомбы, это величайшая из случайностей в истории науки. Вы, конечно, знаете историю открытия радиоактивности? Ани Беккерель, ученый не столько по призванию, сколько по семейной традиции, под впечатлением недавно открытых икс лучей и свечений в разрядных трубках пытался найти что-то похожее в самосветящихся минералах. Вероятно, он и сам толком не знал, что искал, а такие опыты почти всегда обречены, поверьте мне. Это великая случайность, что из обширной коллекции фосфоресцирующих минералов, собранной его отцом, он выбрал именно соли урана; вероятность такого выбора была не более одной сотой. Еще большая случайность, что он в карман, где лежал пакетик с солями урана, сунул закрытую фотопластинку. Не произойди такого единственного в своем роде совпадения, мы могли бы не знать о радиоактивном распаде еще лет сорок пятьдесят. А все дальнейшие открытия были продолжением этой случайности. Резерфорд физик, не чета Беккерелю совершенно случайно обнаружил, что атомы состоят из электронных оболочек, пустоты и ядра. Ган и Штрассман открыли деление ядер атомов урана и долго не могли понять, что же это такое. Так возникла атомная бомба. Но ведь все это было открыто преждевременно: ни общий уровень науки, ни уровень техники,. ни даже сами люди еще не были готовы к обузданию и использованию этой новой гигантской силы. И вышло так, что человечество воспользовалось примитивной, грубой, варварской формой этой силы атомным взрывом... Бог знает, что вы говорите, Герман! резко перебил его генерал. По-вашему выходит, что главное оружие, с помощью которого мы еще можем держать подчиненный нам мир в повиновении, а врагов в страхе, выпало нам случайно? Нет, Герман! Голос генерала зазвучал патетически. Бог, а не ваша слепая случайность, вложил в наши руки это могучее оружие, чтобы мы подняли его над миром! Вэбстер пожал плечами. Они замолчали и промолчали весь остаток пути, пока впереди не показались приземистые корпуса Нью-Хэнфорда, обнесенные забором с колючей проволокой. Узкие окна в толстых стенах, выходившие наружу почти на уровне земли, пропускали недостаточно света, поэтому в мезотронных цехах двумя цепочками под потолком горели лампы. Вдоль стен тянулись толстые трубы ртутепровода; отростки от них шли к причудливым черным устройствам, состоявшим из ребристых цилиндров, труб и коробок, к которым тянулись провода и штанги дистанционного управления. Эти устройства, двумя рядами выстроившиеся во всю длину цеха, в точности повторяли друг друга. Цех был наполнен мягким гудением трансформаторов. У пультов мезотронов склонились сосредоточенные люди в белых халатах. На генерала Хьюза, Вэбстера и сопровождавшего их пожилого инженера Свенсона, шведа с молочно-белым лицом и огненно-рыжей шевелюрой, почти никто не обращал внимания. Генерал вскользь осматривал мезотроны, задавал малозначительные вопросы. Было заметно, что его не очень интересует все это. Вэбстер повернулся к почтительно следовавшему за ним Свенсону: Расскажите-ка, что нового, Свенсон? Что нового, сэр? Пожалуй, почти ничего... Сейчас делаем примерно по десяти оболочек для снарядов в неделю. Из них, к сожалению, большая часть идет в брак, сэр. Сами знаете... Да-да, кивнул Вэбстер. Все по-прежнему. Делаем детали для новых мезотронов, скоро будет готов еще один, продолжал Свенсон. Да, еще вот что: сильно капризничают старые мезотроны, сэр. Просто с ног сбиваемся около них, все отлаживаем... Особенно вон тот, сэр, он показал рукой на второй в левом ряду мезотрон, "два-бис". А, один из первых! И что же с ним? Ума не приложим, сэр! То происходят какие-то дикие скачки вакуума в камерах, то различные микровспышки... Мезонный пучок колеблется. Трудно разобраться, в чем дело, сэр. Вы же сами знаете, что, когда эти проклятые машины расстроятся, с ними никакого сладу нет... Свенсону, видно, хотелось излить душу. Но они дошли уже до конца цеха, к дверям второго выхода. Так... Теперь покажите-ка вашу продукцию, Герман, сказал генерал. Сейчас.., кивнул Вэбстер. Вот что, Свенсон, распорядитесь, чтобы выключили этот "два-бис" и раскрыли. Я сам его посмотрю. Они вышли на заводской двор. Солнце сияло в ясном лазурном, как и вчера, небе. Лучи его отражались от фарфоровых гирлянд на высоковольтных трансформаторах подстанции. По асфальтированным дорожкам электрокары везли черные лоснящиеся детали из нейтриума. Что это? Генерал показал на возвышавшийся слева белый резервуар с трубами. Ртуть. И много ее там? Резервуар вмещает около двадцати тысяч тонн, но сейчас он наполнен наполовину, не больше. Ого! У вас громадные запасы почти вся мировая добыча за год... Вашими заботами, генерал! иронически вставил Вэбстер. Молоденький низкорослый солдат, стоявший у входа в склад, вытянулся при их приближении. Вэбстер нажал кнопку в стене, и тяжелая стальная дверь медленно отъехала в сторону. Они вошли внутрь и стали опускаться вниз по бетонным ступеням. Склад находился под землей. Толстые бетонные колонны подпирали сводчатый потолок, на котором неярко горели лампочки в защитных сетках. Здесь было прохладно и немного сыро. Хьюз и Вэбстер медленно шли мимо чугунных стеллажей, мощных стальных контейнеров и люлек, в которых лежали черные тела нейтриум-снарядов. Это уже готовые? спросил генерал. Да. Эти двадцать два с водородным зарядом. А там дальше с усиленным урановым, на пятьдесят килотонн тротилового эквивалента. Так... Генерал несколько раз прошелся вдоль стеллажей. Его серая расплывчатая фигура почти сливалась с бетоном стен. Так... Прекрасно! Мы с вами утром рассуждали о войне. Вот она, наша огромная сила! Генерал широко развел руками. И знаете, когда я думаю, что все это великолепие, все это могучее оружие может остаться неиспользованным, мне становится досадно от такой мысли. Черт возьми, ведь это же гигантские затраты умственной энергии, сил, денег и... Что это?! ...Дернулся под ногами бетонный пол. Мигнув, погасли лампочки под потолком. Страшная, нестерпимо грохочущая темнота обрушилась на них вместе с содроганием стен и швырнула их наземь, как котят. ТЕНЬ НА СТЕНЕ Территория Днепровского научного института вместе с прилегавшей к ней частью парка была оцеплена, по шоссе пропускали только машины сотрудников и аварийных команд. Пожар потушили сравнительно быстро. Очевидно, часть пламени была сбита взрывом. По лужайкам и асфальтированным дорожкам, проверяя зараженность местности радиацией, ходили люди из аварийных команд в темно-серых, холодно поблескивающих комбинезонах и капюшонах из толстой резины, в одинаковых уродливых масках противогазов. На груди у них висели небольшие зеленые ящички индикаторы радиации. Аварийщики неправильным кругом сходились к основанию корпуса. Утро начиналось сильным и холодным ветром. Он схватывал лужи на асфальте морщинистой корочкой льда, качал деревья, рвал облака и гнал их клочья к Днепру. Корпус возвышался обожженной десятиэтажной клеткой из горизонтальных бетонных перекрытий и стальных переплетов пустых оконных рам. Он слегка осел одной стороной и накренился; если поднять голову к быстро бежавшим облакам, то казалось, что это большой океанский пароход сел на мель и покинут всеми. Через несколько часов было установлено, что в семнадцатой лаборатории, в основании левого крыла корпуса, произошел взрыв, сопровождавшийся сильным выделением тепла и радиоактивного излучения. Однако по силе фугасного действия она соответствовала всего лишь авиабомбе крупного калибра: полторы-две тонны тротилового эквивалента. Все это доложил Александру Александровичу Тураеву молодцеватый инженер-аварийщик со светлыми усиками на красном от холодною ветра лице начальник команды. Александр Александрович неловко по-штатски сутулился перед ним. Радиоактивная опасность во дворе незначительна. Отсутствует радиация в остальных частях корпуса и во вспомогательных зданиях. В семнадцатую лабораторию мы проникнуть не могли из-за сильной радиации воздуха и самого помещения. Установлены и работают воздухоочистительные устройства. Причины взрыва еще неизвестны. Человеческих жертв не обнаружено... Окончив доклад, начальник команды спросил: Разрешите продолжать работу? Да-да! Пожалуйста, идите. Однако вот что: пока ничего решительного, пожалуйста, не предпринимайте... без моего... э-э... указания. За четкой напористостью рапорта академик Тураев все же смог уловить, что инженер далеко не тверд в ядерных исследованиях. Дело-то, видите ли, очень необычное... Слушаюсь! Ждать вашего приказания! Начальник команды повернулся и хотел выйти. Погодите. Э-э... Скажите, пожалуйста, вы не догадались взять пробы воздуха для анализа радиоактивности? Инженер смешался и развел руками: Не учел, товарищ академик... Прикажете взять? Теперь уже поздно, пожалуй. Впрочем, возьмите... В разбитые окна кабинета в административном корпусе свирепо задувало. За столом сидел Александр Александрович, в плаще, положив озябшие синие руки на стол "Человеческих жертв не обнаружено..." Перед ним лежали только что принесенные из проходной два табельных жетона. Треугольные кусочки алюминия с дыркой для гвоздя и цифрами: "17 24" жетон Ивана Гавриловича Голуба и "17 40" жетон Сердюка. Края округлились от многолетнего таскания в карманах. Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под просачивающиеся излучения ускорителей. Иногда выходили из управления реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но это были понятные несчастья... А сейчас? Тураев чувствовал интуицией старого исследователя, что случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что? С глухой, завистливой печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли как солдаты. Такой смерти можно только позавидовать. А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова... Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор. На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки в синих, желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах и, должно быть, чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто ничего толком не знал. Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! удивлялся басом стоявший невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. Он вчера к нам в бюро приборов счетчик частиц приносил ремонтировать! Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся. Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза красивая черноволосая девушка кажется, лаборантка из лаборатории Голуба. Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником тот, который вчера видел вспышку в семнадцатой из окна высоковольтной лаборатории... По дороге в свой институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание главного корпуса, серо-зеленые комбинезоны аварийной команды, тревожные кучки сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды: "Ивана Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!.." Выйдя из машины, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и стоял в раздумье перед скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет, пожалуй... Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и чего он, Самойлов, не хотел понять? Николай увидел академика Тураева в легком распахнутом плаще, с посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему. Здравствуйте, Александр Александрович! Он пожал сухую, старческую руку. Я привез два нейтрид-скафандра для... Не найдя нужного слова, он кивнул в сторону разрушенного корпуса. Помолчал. Думаю, что в лабораторию идти нужно мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры. И, замявшись, добавил менее решительно: Я ведь почти два года работал у Ивана Гавриловича... Тураев смотрел на высоченного Самойлова, подняв голову вверх, внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг... Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб, перерезанный тремя продольными морщинами; ветер растрепал над ним светлые прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода и горя. "Молод, силен... Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и понять... Эх, хорошо быть молодым!" Не зависть, а какое-то светлое отцовское чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал: Что ж, идите, если не боитесь... Только одному нельзя, подберите себе ассистента. Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров. Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный голос окликнул его: Николай, подожди! К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на лбу. Они поздоровались. Что это у тебя? показал Самойлов на повязку. Собираешься идти в семнадцатую? не отвечая, спросил Яков. Да... Возьми меня с собой. Тебя? поразился Николай. Неприятно подумалось: "Славы ищет?" Что это тебе так захотелось? Понимаешь... Я видел все это... Вспышку, Голуба, Сердюка, сбивчиво забормотал Якин. Я тебе хорошо помогу. Тебе там трудно будет понять... Труднее, чем мне. Потому что я видел это! Понимаешь? Больше никто не видел, только я... Из окна своей лаборатории. Понимаешь? Я уже пытался пройти, сразу... Так про это ты сможешь просто рассказать, потом... Самойлов помолчал. А в лабораторию мне бы нужно кого-нибудь... он запнулся, понадежнее. Эго слово будто наотмашь хлестнуло по щекам Якова; в них бросилась кровь. Он вскинул голову: Слушай, ты! Ты думаешь... Только ты такой хороший, да? Голос его зазвенел. Неужели ты не понимаешь, что со мной было за эти годы? Думаешь, я и теперь подведу, да? Да я... А, да иди ты к... Он отвернулся. Николай почувствовал, что обидел Яшку сильнее, чем следовало. "Тоже нашелся моралист! выругал он себя. Сам-то немногим лучше..." Слушай, Яша! Он взял Якова за плечо. Я не подумав сказал. Беру обратно слово! Слышишь? Извини... Яков помолчал, спросил, не оборачиваясь: Меня берешь с собой? Беру, беру... Все! Пошли за снаряжением... По дороге к машинам Николай внушительно поднес кулак к лицу Якина: Ну, только смотри мне! Яков молча улыбнулся. Натягивая на себя тяжелый и мягкий скафандр, покрытый нейтридной пленкой, Яков негромко спросил: Коля, а от чего он предохраняет? От всего: он рассчитан на защиту от огня, от холода, от радиации, от вакуума, от механических разрывов... В прошлом году я в таком скафандре бродил по луже расплавленной лавы. Так что не бойся... Да с чего ты взял, что я боюсь?! снова вспылил Якин. На этом разговор оборвался. На них стали надевать круглые шлемы с перископическими очками. Высокий плотный инженер из бюро приборов тот, который недавно удивлялся, что Сердюка, которого он вчера видел, нет больше в живых, проверил все соединения и стыки, ввинтил в шлемы металлические палочки антенны. Николай включил миниатюрный приемо-передатчик в наушниках послышалось сдержанное дыхание Якина. Яша, слышишь меня? Слышу. Якин повернулся, медленно кивнул тяжелым шлемом. Перестань сопеть!.. Слышите нас, товарищи? Да, слышим, ответил в микрофон высокий инженер. Он сдержанно кашлянул. Ни пуха, ни пера вам, хлопцы. Осторожно там. К черту! в один голос суеверно ответили Яков и Николай. Две странные фигуры с большими черновато блестящими головами, горбатые от кислородных приборов на спине, тяжелой походкой вошли в накренившееся здание главного корпуса. Они прошли по черному, обгоревшему коридору угли хрустели под ногами и вошли в семнадцатую лабораторию. Вернее, туда, где совсем недавно была лаборатория. До сих пор Николай как-то глушил в себе ощущение случившегося несчастья потом, на досуге, можно будет размышлять и жалеть, сейчас надо действовать. Но вот теперь гнетущая атмосфера катастрофы навалилась на него. Знакомый длинный высокий зал стал темнее и ниже. Внешняя стена точнее, оставшийся от нее двухэтажный стальной каркас осела и выгнулась наружу. Железобетонные колонны подкосились и согнулись под выпятившимся потолком, с которого на тонких железных прутьях свисали рваные клочья лопнувшего бетона. Ближе к центру зала, к пульту мезонатора, бетон сиял мутно-зелеными стекловидными подтеками, сквозь которые проступали темные жилы каркаса. Под ногами хрустели пересыпанные серой пылью осколки. В окнах не оставалось ни одного стекла, даже рамы вылетели. В лабораторию беспрепятственно проникал яркий дневной свет, но в то же время она казалась сумрачнее, чем прежде. Самойлов, осмотревшись, понял в чем дело: внутренняя стена, выложенная раньше ослепительно белыми кафельными плитками, была теперь желто-коричневой, к середине зала почти черной: ее обожгло, опалило громадной вспышкой тепла и света. Якину лаборатория казалась чужой и незнакомой, будто он не только не работал, но и никогда раньше на был здесь. В наушниках слышались шипение и треск, "Наверное, помехи, подумал он. Воздух сильно ионизирован радиацией". Яша! позвал его приглушенный треском голос Самойлова. Да? У Якина было такое ощущение, будто он говорит по телефону. Давай сейчас осмотрим бегло всю лабораторию, наметим самые главные участки. А в следующий заход придем с приборами... Ты иди по левой стороне, я по правой. Пошли... Взгляд, ограниченный перископическими очками, захватывал небольшой кусок пространства. Приходилось поворачивать все туловище, стесненное тяжелым скафандром. Они медленно продвигались к центру зала. Самойлов не напрасно решил на первый раз не задерживаться в лаборатории его, как и Якина, непрестанно зудила мысль: а выдержат ли скафандры обстрел смертельными дозами радиации? Устоит ли неощутимо тонкая пленка нейтрида перед гамма-излучениями, пробивающими бетонные и свинцовые стены? Пика индикаторы радиации ничего не показывают, но... кто знает?, Может быть, в недоступные для контроля складки скафандра уже просочились неощутимые губительные частицы, может быть, уже впитываются в тело... Они подошли к центру лаборатории, к пульту мезонатора Собственно, пульта уже не было: стоял полукруглый железный каркас с зияющими дырами выгоревших приборов, оплавившимися обрывками медных проводов. Николай заметил, что все и горелое железо, и медь, и бетон, и угли было покрыто зеленовато-пепельным налетом. "Что это такое?" Он поднял голову, поискал Якова. Тот ушел немного вперед и стоял между стеной и остатком железной лесенки, которая поднималась к бетонному мосту у вспомогательной камеры. Верхних ступеней и перил не было, торчали только стальные оплавленные прутья, заломленные назад. Приземистая черная фигура Якина неторопливо поворачивалась из стороны в сторону, чтобы лучше рассматривать. Внезапно он замер, подняв руку: Николай, смотри! Самойлов повернулся в ту сторону, куда показывала рука Якина, и вздрогнул. Против лесенки, на обожженной темно-коричневой кафельной стене, ясно белел силуэт человека. Николай, спотыкаясь о что-то, сделал к нему несколько шагов. Силуэт был большой, во всю двухэтажную высоту стены, без ног они, должно быть, не уместились на стене и слегка размытый полутенями. "Так вот оно что!.. Вот они как!" Это была как бы тень наоборот. Тепловая и световая вспышка затемнила кафель, а заслоненная телом человека часть стены осталась белой. Была различима занесенная к голове рука видно, человек в последнем движении хотел прикрыть лицо... Вот что от них осталось негатив... Голос Якина в наушниках звучал хрипло: Кто это, по-твоему: Голуб или Сердюк? Не знаю. Не разберешь... Нужно потом сфотографировать. Они вышли через двадцать минут. Разделись, проверили себя и изнанку скафандров щупами индикаторов радиации. Скафандры выдержали: ни излучения, ни радиоактивный воздух лаборатории не проникли в них. Посидели, покурили. После мрачного хаоса лаборатории комнатка административного корпуса казалась, несмотря на выбитые стекла, очень чистой и уютной. Николай задумался. Перед его глазами стоял белый силуэт на темно коричневой стене. Что же произошло? Взрыв в мезонаторе? Или открыли вчера вечером свой мезоний и погибли вместе с открытием? И что это за мезоний? Голуб, Иван Гаврилович... Самойлов попытался представить себе лицо Голуба и не смог. Вспоминал, что была лысина с коротким венчиком седых волос, мягкий короткий нос, пересеченный черной дужкой очков; мясистое, грубоватое лицо, взгляд исподлобья. Но подвижный, живой образ ускользал. Это было неприятно: столько видели друг друга, столько поработали вместе! "А не потому ли ты не можешь вспомнить его, Николай, что почти все время был занят собой и только собой? возникла злая мысль. Своими переживаниями, своими идеями, своей работой и ничем другим?.. Поэтому и не понял, о чем говорил тогда Голуб". Сердюк вспоминался яснее: лицо с хитроватым выражением, смуглое во все времена года, с длинным, острым носом, черными глазами... Слушай, Яша, расскажи, что ты вчера видел? Яков коротко рассказал, как, оставшись вчера в своей лаборатории, он из окна смотрел на корпус напротив, видел двигавшихся по семнадцатой Ивана Гавриловича и Сердюка. Больше не было никого. Наблюдал, как они поднялись на мостик мезонатора; видел вспышку... О том, что вчера его осенила идея нейтрид-конденсаторов, он промолчал... Отдохнули. Снова стали собираться на место катастрофы. На этот раз взяли с собой специальный фотоаппарат, счетчики радиации, геологические молотки, чтобы отбивать образцы для анализа. Теперь они ориентировались лучше. Самойлов, подбирая по пути кусочки металла и бетона, снова добрался до пульта перед сорокаметровой громадой мезонатора. Здесь он начал водить трубкой щупа вдоль остекленевших бетонных стен камеры мезонатора. Радиация резко усиливалась, когда щуп поднимался вверх, к вспомогательной камере, к тому месту, где был мостик. Яков специальной камерой, защищенной от излучений пленкой нейтрида, фотографировал мезонатор, стену и ближайшие участки лаборатории. От быстрых движений стало жарко. Скафандр не отводил тепло наружу, скоро в нем стало душно, запахло потом и разогретой резиной, как в противогазе. Николай взобрался на лесенку, поставил на верхние ступени, где лесенка обрывалась, свои приборы и гимнастическими движениями вскарабкался наверх. Белый силуэт на стене находился теперь за его спиной. Здесь все было расплавлено и сожжено вспышкой. Железобетонная стена вспомогательной камеры была разворочена и выжжена, в поде камеры зияла полуметровая воронка с блестящими сплавившимися краями. Из стены торчали серые прожилки алюминиевых труб. Бетон здесь кипел, плавился и застыл мутно-зеленой пузырящейся массой. Горело все: металл, стекло, камень и... люди. От них осталась только белая тень. Ноги с хрустом давили застывшие брызги бетона. Николай вспомнил о радиации, посмотрел на счетчик ого! Стрелка вышла за шкалу и билась о столбик ограничителя. Он уменьшил делителем ток стрелка двинулась влево, стала против цифры "5". Пятьсот рентген в секунду! Самойлову стало не по себе: возникло малодушное ощущение, будто его голым опустили в бассейн уранового реактора. Мелкие мурашки пошли по коже, будто впитывались незримые частицы... Яша, полезай сюда! Нужно сфотографировать. Сейчас... Якин с помощью Самойлова взобрался на бетонную площадку, осмотрелся. Боюсь, что ничего не выйдет, уже темнеет. Его голос был почти не слышен из-за треска помех. Но он все же сделал несколько снимков. В лаборатории в самом деле потемнело ноябрьский день кончался. На сегодня хватит, решил Николай. Они слезли с мезонатора и направились к выходу. У выхода Самойлов обернулся и громко ахнул: лаборатория осветилась в сумерках! Исковерканный мезонатор сиял мягким зеленым светом, свечение начиналось на ребристых колоннах ускорителей и сгущалось к центру. Переливалась изумрудными оттенками развороченная площадка бетонного мостика; синевато светились оплавленные металлические трубы и прутья; голубым облаком клубился над мезонатором насыщенный радиацией воздух. Так вот почему днем все казалось серо-зеленым! сказал Самойлов. Люминесценция... Только выйдя из лаборатории, они почувствовали, как напряжены их нервы от сознания того, что их окружала радиация, которая мгновенно могла убить незащищенного человека. Они устали от этого напряжения. Веснушчатое лицо Якина побледнело. Николай сдал собранные кусочки бетона и металла в уцелевшие лаборатории на анализ, отдал проявить пленку и почувствовал непреодолимое желание уснуть. РАССЛЕДОВАНИЕ На следующий день они снова осматривали место взрыва и сделали два важных открытия. Самойлов изучал полуметровую воронку в бетонном основании вспомогательной камеры. Конус ее сходился к небольшой, размером со спичечную коробку, дырке правильной прямоугольной формы. "Откуда эта дыра?" Николай наклонился над дном воронки, чтобы рассмотреть ее получше: глубокое узкое отверстие с ровными оплавленными краями уходило куда-то вниз. "Интересно что это? .." Он наклонился ниже и сразу неярким красным светом вспыхнула трубочка индикатора радиации внутри шлема. Ему это сияние показалось ощутимым, как удар тока, радиация проникла в скафандр! Николай резко отдернул голову трубочка погасла. "Ничего, все обошлось быстро, с колотящимся сердцем успокаивал он себя. Значит, гамма-лучи... Интересно, при какой же мощности облучения скафандр начинает пропускать лучи?" Он поднес к воронке щуп, и стрелка счетчика метнулась к концу шкалы. 2000 рентген в секунду! То, что убивает незащищенного человека мгновенно... Якин, возившийся в это время с камерой, поднял голову и увидел, как в перископических очках Николая появился и исчез красный свет. Ты чего это извергаешь пламя? Ты заметил? Запомни: при двух тысячах рентген в секунду скафандр начинает пропускать гамма-лучи. Следи за счетчиком... Добро... "Что же это за дыра? Дефект в бетоне? Не может быть, за такие дефекты строителям сняли бы голову!" Самойлов опустил в отверстие щуп счетчика, стрелка заметалась по шкале, потом стала падать радиация уменьшилась. Щуп ушел на 30 сантиметров в глубину, не встречая преграды. "Глубоко!" Он опустил щуп еще чуть ниже и снова с пугающей внезапностью вспыхнул индикатор, на этот раз другой, справа у щеки, тот, который был связан с правым рукавом скафандра. Рука! Он слишком приблизил руку к радиоактивному бетону! Лицу стало жарко, по потной коже спины рванулись морозные мурашки Самойлов потерял самообладание, резко отдернул обратно руку и вытащил из отверстия только обломок стеклянной трубки. Ах ты, дьявольщина проклятая! выругался Николай, забыв о микрофоне перед ртом. Ты что? донесся удивленный голос Якина. Да щуп разбил, понимаешь... Эти чертовы вспышки только на нервы действуют! А-а... Иди-ка сюда! В голосе Якова слышалось удивление. Здесь, кажется, была неисправность. Самойлов слез с камеры и, осторожно обходя обломки груб, железа и бетона, подошел к Якину. Тот по другую сторону мезонатора согнулся над переплетением толстых медных шин, изоляторов и катушек. Вот, смотри... Я решил проверить электрическую часть. Это, если помнишь, вытягивающие электромагниты... Он черной перчаткой коснулся катушки на железном сердечнике, покрытой лоснящейся масляной бумагой. Видишь? Типичное короткое замыкание на корпус. Действительно, в одном месте через масляную бумагу к железу сердечника выходила черная, обуглившаяся линия: будто червяк прогрыз в изоляции дорожку от меди к железу. Это было место пробоя. Вытягивающие электромагниты отказали. Понимаешь? Ну и что? спросил Николай. При таком взрыве, конечно, должны быть всякие пробои, короткие замыкания и тому подобное, хотя бы от высокой температуры. Здесь все полетело, не только эти магниты... ("Нашел какую-то мелочь!" подумал Самойлов, раздраженный своей неудачей.) Ты, я вижу, везде находишь электрические пробои... Ладно, сфотографируй, потом разберемся. Но Яков все-таки доказал свое. Вечером на полу одной из комнат института была расстелена огромная сиреневая фотокопия общего вида мезонатора. Самойлов и Якин ползали по ней на коленях. Так... Вот здесь главная камера, тут облучение... задумчиво повторял Николай, водя карандашом. Там окно во вспомогательную камеру... Рядом были разложены еще не просохшие увеличенные фотоснимки того, что сейчас осталось от камер. Снимки были покрыты сыпью белых точек следами радиации. Взрыв произошел здесь, во вспомогательной камере, рассуждал Николай. Заметь: не в главной, а во вспомогательной, у самого ввода в главную. Странно... Анализы образцов еще не принесли? Нет. Нужно позвонить. Голос Якова прозвучал слабо и хрипло. Николай внимательно поглядел на него: У тебя глаза красные. Устал? Нет... Яков упрямо крутнул перевязанной головой. Угу. Так, значит, здесь... Кстати, где деталировка? Нужно выяснить, откуда появилось это странное отверстие. Самойлов порылся в чертежах и развернул лист, на котором сверху было вычерчено: "Плита основания вспомогательной камеры мезонатора, материал вакуумированный бетон, масштаб 1 : 2". Сравнил с фотографией. Снимки неважные, от обилия радиации они похожи на рентгеновский снимок. Особенно светлой выглядела воронка с черным прямоугольным отверстием в центре. На чертеже этого отверстия в плите не было. Яков ушел узнавать, сделали ли анализ образцов. Самойлов подошел к окну, раскрыл форточку, подставил голову струе холодного воздуха... Беспорядочно бежали мысли: "Голуб облучал нейтрид минус-мезонами. Что-то новое получилось у них, какое-то неожиданное вещество. Мезоний? Сам Иван Гаврилович весьма неопределенно представлял себе его. Может быть, именно это вещество выделило громадную ядерную энергию?.. Но как? Распалось ли оно в момент образования под лучом мезонов? Или они нечаянно получили больше критического количества нового делящегося элемента? Или обычный нейтрид самопроизвольно разрушился? Н