пями, и над вершинами Заоблачного кряжа. Дождь, нешуточно грозившийся смыть Тин-Вилену всю целиком в море, в горах выпал снегом - последним снегом уходящей зимы. Могучие кряжи в незапятнанно-белых обновах ярко горели на солнце. И все затмевал серебряным блеском двуглавый пик величественного Харан Киира, называемого у горцев Престолом Небес. Распорядитель и старший судья песьих боев - у него был даже свой особый титул: Непререкаемый, - поднялся с небольшого возвышения, на котором сидел, и, повернувшись лицом к священной горе, молча сотворил короткую молитву. Перед грудью он держал свой жезл - недлинную и ничем не украшенную палочку из твердого дерева, срезанную на конце таким образом, что получалось нечто вроде лопаточки. Непререкаемый был уже старцем, но морщины, избороздившие лицо, казались отметинами на гранитной скале. Проведший жизнь подле своих стад, седобородый старейшина отнюдь не утратил ни жилистой крепости, ни подвижности тела. Пройдут еще годы, а за ним в седле по степи все так же трудно будет угнаться иным молодым. Не каждый из собравшихся в котловине Следа веровал в тех же Богов, которых призывал сейчас Непререкаемый, но несколько мгновений почтительной тишины соблюли все. Даже Ригномер, разбитной торговец-сегван, сквернослов и задира, известный всему городу под кличкой Бойцовый Петух. Сегван наблюдал за происходившим, кривя губы в насмешке, но помалкивал. А Непререкаемый, окончив молитву, вновь опустился на вышитую, набитую шерстью подушку и коротко кивнул: - Начнем же, во имя Матери Сущего. След хорош еще и тем, что у него удобное, ровное, правильно-округлое дно шагов пятидесяти в поперечнике. Земля здесь твердая, так утоптанная за годы, что на ней почти не вырастает трава. У площадки тоже есть особенное название: Круг. Его ничем не огораживают, поскольку соперники-псы в бою заняты только друг другом и не огрызаются на людей. Зрителям входить в Круг не положено. На эту землю вступают только сами бойцы и их хозяева. Да еще младшие судьи, помощники Непререкаемого, носители его жезла. По разные стороны Круга, сопровождаемые хозяевами, уже стояли два самых первых бойца. Шо-ситайнцы дают своим волкодавам исполненные смысла, звучные и грозные имена: Огонь-В-Ночи, Первенец, Золотой Барс. Спросите любого кочевника, и он вам подтвердит, что на его родном языке эти имена легко произносятся и очень красиво звучат. Скорее всего ваш собеседник даже не очень поймет, о чем вы спрашиваете и чем вообще вызвано затруднение. Имена как имена, скажет он, почти такие же, как у людей! Беда только, не всякий чужеземец сумеет с первого раза правильно выговорить "Мхрглан" или "Чкврни-то". И еще голосом сыграть, где положено и как положено. А выговоришь неправильно - чего доброго, греха будет не обобраться. Либо до обиды дойдет, потому что "Белоголовый Храбрец" вдруг окажется "Мокроносым Теленком", либо самого на смех поднимут, тоже не лучше. Поэтому двух кобелей, поглядывавших друг на друга в нетерпеливом ожидании боя, зрители-горожане между собой называли большей частью просто: Черный и Рыжий. Благо один из бойцов был действительно облачен в мохнатую черную шубу, отороченную белоснежным мехом лишь на груди, лапах и шее. Второй от носа до хвоста переливался золотом и краснотой осенней листвы. В отличие от соперника, он уродился короткошерстным, и под шкурой при малейшем движении танцевали крепкие мышцы. Хозяева, заблаговременно сняв с питомцев ошейники, удерживали кобелей, обхватив их за мощные шеи. Непререкаемый вскинул руку и коротко повелел: - Пусть бьются! Доведись Рыжему с Черным встретиться вне Следа, где-нибудь посередине степи или на склоне холма, они вряд ли полезли бы в драку. Такими уж воспитали их люди, поколениями отбиравшие несуетливых, хранящих достоинство кобелей. С кем такому воевать на ничейной земле? Чего ради нападать на собрата, не покушающегося ни на хозяина, ни на его добро?.. Другое дело - Круг! Оба поединщика очень хорошо знали, зачем их сюда привели. Каждый привык считать Круг - своим. И никому не собирался уступать свое право. Две молнии, светло-рыжая и черная, одновременно ринулись навстречу друг другу и сшиблись посередине площадки. Сшиблись - и покатились единым клубком, в котором мало что смог бы рассмотреть самый стремительный глаз. - Славно начали, - тихо пробормотал Непререкаемый. Его собственный пес, невозмутимо лежавший у ног, приподнял голову и посмотрел на хозяина, соглашаясь с его словами. Потом потянулся мордой к руке. На его ошейнике свободного места не было от золотых бляшек. А лежал белоснежный красавец на целой стопке пестрых ковров, вытканных дивными мастерицами Шо-Ситайна. Согласно обычаям страны, такими ковриками, словно попонами, торжественно покрывают победителей великих боев. Затем коврики до самой старости служат прославленному бойцу ложем, и никто не смеет покупать их или продавать. На них он и умрет, когда придет его срок, и на них возляжет в могилу. И люди заплюют того, кто лишит постаревшую собаку заслуженной чести. Пес Непререкаемого был великим воином своего племени. Его ни разу не побеждали. Седобородый хозяин прекратил выставлять его на бои после того, как другие искатели славы два года подряд отказывались стравливать с ним своих кобелей. Между тем Черный крепко взял Рыжего за толстую меховую складку сбоку шеи - и точным, расчетливым движением опрокинул супротивника навзничь. Тот обхватил лапами голову недруга, отталкивая, стараясь оторвать от себя. Лапы были каждая в мужскую пятерню шириной и наверняка сильней руки человека. - Славно бьются! - похвалил один из зрителей, голубоглазый шо-ситайнец, одетый, впрочем, по-городскому. - Видел ты, брат, как он перевернул-то его? Второй только молча кивнул. Если он и доводился говорившему братом, то разве что названым. Он родился по другую сторону моря, в дремучих веннских лесах, и никакой загар не мог уравнять его белую кожу с темной медью коренного кочевника. Лишь на левой щеке, немного ниже глаза, выделялись две родинки. А подле побратимов на раскладном деревянном стульчике сидела девушка. Единственная девушка среди зрителей. И, помимо Непререкаемого, единственная, кто сидел. Не из-за старости или болезни и не потому, что ей здесь оказывали особый почет. Просто так было удобней устраивать на коленях дощечку, а на ней - плотные, чуть шершавые листы, сделанные из сердцевины мономатанского камыша. И рисовать на них заточенным куском уголька. Когда уголек ломался, девушка не глядя хватала другой из маленькой плетеной коробочки. Нет, молодая рисовальщица даже не пыталась запечатлеть какой-то миг боя, вырвав четвероногих единоборцев из стремительной переменчивости поединка. Под быстрыми пальцами на листе возникали разрозненные наброски: мощный изгиб шеи... поджатая лапа... свирепо наморщенный черный нос, погруженный в густую гриву врага... Вечером, дома, девушка размешает гладкое гончарное тесто, и битва благородных зверей начнет оживать в глиняных фигурках, которые она станет лепить одну за другой. Потом фигурки будут раскрашены и обожжены. Всякий, кто захочет, сможет купить их и сохранить в память о сегодняшнем дне. А если кто-то купит все разом, то, пожалуй, сумеет по памяти выстроить весь ход состязания. Чтобы как-нибудь после, зазвав к себе в гости такого же ценителя и охотника<Охотник - здесь это слово использовано в его старинном значении: "знаток и любитель".>, иметь возможность не просто рассказать ему о знаменитом поединке, но и все как есть показать. - Ты смотри, что творят! - вновь воскликнул разговорчивый шо-ситайнец. - Кан-киро, да и только. Ты видела, Мулинга? - И заговорщицки улыбнулся. - Если вдруг что пропустишь, мы с Волком для тебя потом повторим... Девушка кивнула ему, не прекращая работы. Ее ресницы быстро сновали вверх-вниз - взгляд обращался то на сцепившихся псов, то вновь на рисунок. Ей не мешали ни крики зрителей, ни утробный рык кобелей, временами подкатывавшихся едва не к самым ногам. Рыжий отнюдь не сдавался, но по-прежнему почти все время был на земле. Если ему удавалось встать, Черный мгновенно перехватывал поудобнее его многострадальную шею и все тем же обманчиво-неторопливым движением вновь опрокидывал Рыжего навзничь. При этом он не просто стоял над поваленным, удерживая и не давая подняться. Он еще и немилосердно трепал его, возя и мотая туда-сюда по крепко утоптанному Кругу. Любой, кто хоть что-нибудь понимает, мог с первого взгляда оценить - силища для такого мотания требовалась неимоверная. Каждый кобель весил уж никак не меньше взрослого мужчины. Попробуй-ка потаскай такого. И в особенности когда он обмякает и вытягивается, повисая мешком. Да при чем тут мешок! Обвисшее тело много неподъемней мешка, вроде бы такого же по весу. Кому случалось таскать одно и другое - не позволит соврать. Тем временем по дальнюю сторону Круга Ригномер Бойцовый Петух переходил от одной кучки зрителей к другой, с кем-то здороваясь и пересмеиваясь, кого-то по обыкновению задирая. Завсегдатаи боев могли бы порассказать, что в былые времена, когда Ригномера в городе знали похуже, дело, случалось, доходило и до драк, ибо забияка-сегван особенно охоч был поддевать родичей и друзей хозяев собак, как раз сошедшихся на Кругу. Кулачных сшибок Ригномер не боялся, даже наоборот, весьма радовался удалой молодецкой потехе и редко таил зло против какого-нибудь местного силача, выбивавшего ему очередной зуб. Тут надобно пояснить, что добрые тин-виленцы сами знали толк в охотницких рукопашных забавах, так что желающий схлестнуться на кулаках отказа, как правило, не встречал. Но - стоит ли отвлекаться мелкими сварами от благородного зрелища храбрых собак, состязающихся в крепости духа и мышц?.. Определенно не стоит. А для кого честь и красота суть пустой звук, тот пускай убоится. Безлепию на песьих боях не бывать! - так сказал Младший Брат великого Сонмора, ночной правитель славного города. Кто такой этот Брат и его Младшая Семья, властвовавшая в ночи, когда кончанские старцы укладывались почивать, - в Тин-Вилене не спрашивали. Не потому, что не принято было спрашивать. Просто - и так все знали. По этой причине, между прочим, Ригномер Бойцовый Петух возле Круга злословил дерзновенней обычного. Понимал, что навряд ли удостоится немедленного отпора. Зато после!.. Уж то-то будет что друг другу припомнить! И в особенности после восьмой кружечки пива!.. Однако сегодня люди, лучше прочих знакомые с норовом Ригномера, обращали внимание, что вид у сегвана был необыкновенно значительный. Ну ни дать ни взять проведал некую тайну, о которой простым смертным подозревать-то не полагалось. Проведал - и собрался ее обнародовать в самый неподобный момент, дабы вернее всех ошарашить. Опытные тин-виленцы по достоинству оценили движение, которым он крутил и дергал усы, и поглядывали на Ригномера со смешливым любопытством. Забияку с Островов в городе не сказать чтобы любили, но не питали к нему и особенной неприязни. Как ни крути - без подобного рода людей оказывается скучновато. Что-то у него на уме в сегодняшний раз? Собаку достал какую-нибудь необыкновенную и собрался нежданно для всех выпустить в Круг?.. Пока вроде бы к тому все и шло. - Вы здесь, в Шо-Ситайне, ни Хегговой чешуйки не смыслите в настоящих боях! - приглушенно, дабы не навлечь ненужного недовольства, доказывал он почтенному вельху, корчмарю Айр-Донну. - Тошно смотреть, как эти твари, которых вы по ошибке называете боевыми собаками, мусолят друг друга за шкирки. Вот у нас, на Островах, как сойдутся, так уж сойдутся! Покуда кишки один друг другому не вырвут, нипочем не разнимешь! "Коли тошно смотреть, так и не смотри. Да другим удовольствие не порти", - мог бы сказать ему Айр-Донн. Но он не зря был добрым корчмарем. Он ответил сегвану вежливо: - Прости, уважаемый, если я чего-то не понимаю. Сам я на Островах никогда не бывал и, милостью Трехрогого, никогда туда не поеду, ибо я веду свой род из теплых земель и навряд ли вынесу непрестанный мороз, царящий во владениях твоего племени. Но я слышал от опытных и заслуживших всяческое доверие путешественников, будто у себя на родине вы разводите крепконогих лаек, чтобы они таскали по снегу саночки с людьми и поклажей... - Это так, - важно кивнул Ригномер. - Ну и что? - Так не объяснишь ли ты мне, каким образом сумеют, скажем, шесть ваших лаек сообща тянуть сани, если они только и думают, как бы в брюхе друг у дружки пошарить? Сегван расхохотался до того громко и весело, что было слышно даже сквозь рык кобелей, сцепившихся на Кругу, и возгласы зрителей, стремившихся подбодрить бойцов. - Это верно, корчмарь! Тебе не откажешь в осведомленности! Радостно, что даже и этой Богами забытой дыры достигла слава наших ездовых псов. Но когда длиннобородый Храмн создавал здешний уголок мира, Он, верно, успел уже утомиться. Оттого Он не пожелал, чтобы здесь обитали воистину крепкие да грозные люди и звери! Овечьи пастухи Шо-Ситайна называют своих псов волкодавами, но, поверь мне, тутошняя собачня даже издали не видала настоящего волка! Те, которые бегают здесь по степи, это, чтобы хуже не сказать, не волки, а сущая мелюзга! Их сравнивать с Истинным Зверем, вправду заслужившим название волка, - что салаку равнять с зубастой форелью! Понимаешь, о чем я толкую? Те премудрые землепроходцы хоть раз говорили тебе, вельх, про волков с наших северных побережий?.. Чтобы такого одолеть, потребны не корноухие шавки с вашего Круга, но истинные бойцы, усердные и бесстрашные в схватке! Такие, которые родятся только у нас! "Достойные имен" - вот как мы их называем! Выпалив единым духом столь длинную речь, Бойцовый Петух гордо разгладил густую русую бороду. Он глядел победителем, но Айр-Донн, нимало не смутившись, только пожал плечами. Он сказал: - Пастухи рубят щенкам уши и хвосты, чтобы не мог схватить враг и не цеплялись мерзкие колючки, раздражающие тело. Но, поверь мне, это никого не делает шавками. И осмелюсь напомнить тебе, господин мой, что в степях Шо-Ситайна водятся не только волки, показавшиеся тебе мелковатыми... Видишь пса, в чьем меху греет ноги Непререкаемый? Его кличка Тхваргхел, сиречь Саблезуб. Ему еще не исполнилось года, когда к стаду подобралась гиена, охочая до нежных ягнят. Но стадо стерегли чуткие псы, и гиена отправилась дальше, туда, где, как ей показалось, ждала добыча полегче. Она унюхала палатку, а рядом с палаткой... Видишь там, в Кругу, юношу, облеченного достоинством Младшего Судьи? Это самый последний сын Непререкаемого. Тогда он был совсем маленьким мальчиком. И гиена отважилась напасть на него, поскольку щенок, игравший с мальчиком, не показался ей противником, которого стоило бы опасаться. Но Тхваргхел встал у нее на пути! Когда прибежал хозяин и с ним матерые приотарные псы, он лежал страшно израненный, но не выпускал задушенную гиену. Задушенную! А ему, повторю тебе, тогда еще годика не исполнилось. И надо ли говорить, что мальчик, которого он защитил, не получил даже царапины... Ну, то есть я совсем не желаю приуменьшить доблесть и достоинство твоих островных псов. Я не знаю и не желаю знать, что за чудовищ рождает ваша скованная льдами земля, но нисколько не сомневаюсь, что уж с гиеной-то "достойные имен" совладали бы без труда. И не только кобели, но даже и суки... Люди, стоявшие поблизости, позже с удовольствием рассказывали знакомым, что Ригномер испытал пусть кратковременное, зато самое настоящее замешательство. И то верно! Вежливый корчмарь вряд ли богател бы год от года, как это до сих пор у него получалось, если бы не умел должным образом разговаривать с такими вот Ригномерами и еще с кем похуже. И улыбаться им так, чтобы не дать никаких поводов для обиды. Да при всем том от своего не отходить ни на пядь. Что же касается гиен, то полосатые шкуры время от времени вывешивали на торгу. Люди, приходившие на торг в сопровождении домашних собак, старались обходить шкуры подальше: даром ли говорят опытные охотники, будто пес, наступивший на тень гиены, разом лишается и смелости, и чутья! Ростом и весом такая зверюга нимало не уступит матерому кобелю местных пород, а силой челюстей, пожалуй, и превзойдет. Заявить этак небрежно, что, мол, некий пес брал гиен дюжинами, - людей насмешить. Однако Ригномер не зря звался Бойцовым Петухом. Все знают, каковы эти петухи. Окати водой из ведра - отряхнулся и снова хоть сейчас в бой. Сегван тут же высмотрел у края площадки троих молодых парней и двинулся к ним, бормоча как бы про себя, но достаточно громко, так, чтобы слышал народ: - Вот наконец-то собаки, которые хоть в хвосте упряжки, но смогли бы бежать. Псы, привлекшие его внимание, в самом деле отличались от степных волкодавов не меньше, чем их хозяева - от примелькавшегося глазу тин-виленского люда. На земле растянулись пушистые белые звери, чей вид рождал невольные мысли об ослепительно чистых горных снегах. Они лежали у хозяйских ног, не удерживаемые ни ошейниками, ни поводками, роскошные и неколебимо спокойные, уверенные в себе, друг в друге и в людях, связанных с ними святым правом крови. Люди - трое молодых горцев с Заоблачного кряжа - следили за поединком, еще длившимся на, Кругу, без видимого любопытства. А псы их - так и вовсе со скукой. - Славные малыши, - подойдя, похвалил собак Ригномер. И обратился к горцам: - Отчего вы, ребята, не выставите их на бой? Ответил самый младший из троих, казавшийся еще и самым светлокожим. "Полукровка!" - презрительно определил про себя Ригномер. - Отец Небо создал утавегу, наказав им быть нашими братьями, - проговорил светлокожий на неплохом нарлакском: эта молвь была в Тин-Виле-не наиболее употребительна. - А у нас не принято мужчине посылать брата драться вместо себя, чтобы доблесть одного возмещала недостаток мужества, свойственный другому. - Я понял, - засмеялся Ригномер. - Вы боитесь, что здешние бойцы попортят вашим собачкам белые шкурки, а матери отстегают вас потом за ущерб? Это было уже чистой воды злословие, ибо у троих молодых горцев висели на поясах кинжалы с рукоятями, выложенными бирюзой: знак мужества, испытанного в бою. Конечно, мать в своем праве - вольна и ремешком вытянуть детище, будь сын хоть вождем. Но лишь последний дурак станет над этим смеяться, да еще вслух. А название "утавегу" переводилось на языки окрестных народов как "белые духи, приносящие смерть", и три пса, лениво дремавшие на земле, по виду вполне соответствовали своей славе. Один из двоих горцев, постарше, сдержанно проворчал нечто неодобрительное, и светлокожий, оглянувшись, перевел: - Что касается псов, мой брат советует тебе взять дорогой серебряный кубок и пойти заколачивать им гвозди. А потом с презрением выбросить испорченное сокровище, говоря, что оно никуда не годится против обычного молотка. Третий, рослый, с цветными шнурками в волосах - знак недавней женитьбы, - неторопливо добавил по-нарлакски: - И что ты взялся чужими собаками распоряжаться, сегван? Купи себе пса и вытворяй все, на что совести хватит... - Отчего ж не купить? - подбоченился Ригномер. На нем была хорошая рубашка из тонко выделанной кожи и сине-полосатые штаны, заправленные в сапоги с кисточками. - И куплю! Вот хоть ваших! Не столь хороши они, как мне бы хотелось, да ладно уж. Как у нас говорят, на безрыбье и баклан рыба. По две овцы серебром за каждого! Ну?.. Все равно больше вам никто не предложит! Вот этого ему определенно не следовало говорить. Ой, не следовало. Нет, оскорбленные горцы не станут накидываться на обидчика с кинжалами. Тех, кто так поступил бы, итигулы отказывались признавать за мужей, достойных называться мужами. Просто Ригномер в пылу бахвальства забыл о своем промысле. Не в пример разумному и рачительному Айр-Донну, всего пуще боявшемуся отвратить посетителей от порога "Белого Коня". Так вот, последние года три итигулы были нередкими гостями на обильном тин-виленском торгу. Они привозили дары своего околозвездного края - муку из земляного яблока, придававшую неповторимый вкус хлебу, и еще удивительно теплые, но притом тонкие, словно шелк, красивейшие ткани из шерсти горных козлов. Это совсем особая шерсть. Такую не достать нигде на равнинах, да и в горах она - немалая редкость. Рогатые скакуны по кручам теряют ее, почесывая шеи о кусты и шершавые камни. Не одни сапоги стопчешь на скалах, собирая крохотные, уносимые ветром клочки, покуда набьешь хоть малый мешочек! Горцы, однако, занимались этим из поколения в поколение, ибо награда за труды и опасности ожидала немалая. Столь мягкого и невесомого пуха не нащипать ни из шубы прирученного козла, ни из шкуры добытого. Ясно, что цена итигульских тканей опять-таки мало не доставала до звезд. Купцы тем не менее их отрывали с руками и спешили увезти через море - аррантским и халисунским вельможам, ко двору солнцеликого саккаремского шада. Возил и Ригномер... прежде возил. Мог бы и дальше возить. Но - вырвалось неуклюжее слово, и, надобно думать, отныне достанутся ему дивные ткани разве что через перекупщиков. То бишь втридорога. Какая месть более уязвит человека, привыкшего все мерить на серебро?.. И тут прозвучал дружный крик зрителей, безотрывно следивших за поединком псов на Кругу. Все оглянулись - даже те, кто успел отвлечься от схватки, показавшейся скучной, и заняться другими делами. А не зря говорят завсегдатаи собачьих боев: смотри в оба, не то все и произойдет именно тогда, когда ты отлучишься по нужде! Грозен и нешуточно могуч был Черный кобель, многими между собой уже загодя названный победителем. Но даже и он в конце концов притомился, таскавши Рыжего плашмя по всему Кругу. Вот он утвердился посередине и надумал позволить себе краткую передышку, а заодно перехватить супротивника пожестче, так чтобы уж теперь-то точно его додавить и вынудить сдаться... Ан не тут-то было! Хитрован Рыжий, сумевший сберечь вполне достаточно сил, улучил миг и взметнулся с земли мощным и гибким движением охотящейся змеи, наконец-то подкараулившей дичь! И железной пастью сгреб соперника за основание уха! Некоторое время Черный отважно терпел его хват, но истинные знатоки уже видели, что он проиграл. И точно. Пустив эхо гулять по склонам Следа, над Кругом взлетел жалобный лай. Это кричал Черный, сдаваясь и моля о пощаде. Уж на что закален и крепок на боль степной волкодав, а и его выносливости положен предел. Не зря-таки режут хвосты и уши щенкам заботливые хозяева-пастухи! Вырастет пес - и хоть палкой его колоти, хоть пинай сапогом, хоть зубами трепли за толстую шкуру, он не подаст голоса, не пожалуется только озлится. Но если ухватят его за хвост, за вислое ухо или, вот как сейчас, за корень обрезанного - и все, и злые враги непременно добьют бедолагу, пока он беспомощно вертится и визжит, и пелена страдания застилает ему глаза. Однако в жилах четвероногих бойцов Шо-Ситайна течет благородная кровь. Стоило Черному окончательно прекратить сопротивляться, и Рыжий расцепил челюсти, выпуская побитого. Но Черный слишком привык побеждать. Исчез стиснувший ухо капкан, и пес счел, что рановато признал себя побежденным. Рыжий уже вытряхнул пыль из шкуры и, гордо приосанившись, направился прочь. Через Круг спешили хозяева - разводить псов. И тут то Черный с рыком кинулся вдогон победителю! Непререкаемый досадливо покачал головой и приподнял с колен свой жезл - передать сыну, чтобы тот просунул его между зубами Черного и остановил бой, грозивший превратиться в никчемную драку... Хвала Отцу Небу - не понадобилось. Ощутив сзади движение забывшего о вежестве противоборца, Рыжий так оборотился навстречу, что Черный мигом уразумел: нынешний проигрыш достался ему поделом. И пес замер, остановившись в каких-то пядях от разгневанного победителя. Отточенный уголек в пальцах Мулинги так и сновал над шероховатым листом... Несколько долгих мгновений кобели стояли друг против друга, как два изваяния. Потом Черный медленно-медленно отвернул голову, виновато подставляя сопернику незащищенную шею. Где в ней находится яремная вена и куда следует пырнуть клыком для немедленного убийства - оба знали с рождения. Рыжий сделал шаг, и это движение было исполнено истинного величия. Его морда нависла над холкой неподвижного Черного. Я победил, говорил весь его вид. Я сильней, и тебе со мной не равняться! Понимаешь ты это? Понимаю и признаю, точно так же без слов, но вполне внятно ответствовал Черный. Еще миг, и Рыжий, отвернувшись уже окончательно, легко побежал навстречу хозяину. Тот припал на колени - скорее обнять любимца. На белой шее кобеля не было ни крови, ни ран, лишь склеила густую шерсть чужая слюна. Сегван Ригномер, увлекшийся, как и все, неожиданным окончанием поединка, повернулся туда, где только что стояли его собеседники-итигулы. Но если он думал возобновить с ними разговор насчет продажи собак, то его постигло разочарование. Горцы не стали дожидаться новых притязаний Бойцового Петуха и ушли. Три хвоста, три пушистых белых султана покачивались уже в отдалении - недосягаемые для корыстолюбца, словно снега священного Харан Киира, кои смертным заповедано попирать. - Тьфу! - плюнул в сердцах Ригномер. Знавшие его подтвердили бы, что на сей раз он не просто по обыкновению вольничал, а был не на шутку взбешен. - Взять уйти от меня! Ну, я вам покажу, сопляки, что такое Истинный Зверь! Шо-ситайнец Винойр подтолкнул локтем в бок молчаливого побратима: - И отчего тебе не по сердцу наша забава? Ты же сам мне рассказывал, каких славных псов растят кое-где в ваших чащобах. Я и то удивляюсь, почему вы у себя не устраиваете подобной потехи? А я, молча проворчал Волк, поистине удивляюсь, что это ты так веселишься. Щебечешь, ну прямо жаворонок над полем. Всем весело, один я удавиться готов... И то правда. Мало поводов для веселья, когда два названых брата ночей не спят, вздыхая по одной и той же девчонке. Злая и опасная штука любовь! Самую крепкую и верную дружбу способна она отравить, обратить в ненависть и вражду... И вот, дабы не произошло между ними подобного, не далее как седмицу назад Волк с Винойром наконец-то обо всем поговорили начистоту, как достоит мужам. А потом кинули жребий, испрашивая у Хозяйки Судеб, кому из двоих остаться в городе и дальше ухаживать за Мулингой, а кому - собираться прочь, иного счастья искать. Жребий указал Волку остаться. А Винойру - укладывать переметные сумы и седлать жеребца. Оттого сегодня были два побратима особенно друг другу близки. Оттого на душе у венна царапались свирепые лесные коты. А Винойр едва не плясал, видно радуясь прекратившейся неизвестности. Может, он Мулингу не так уж сильно любил?.. Он никак не желал позволить Волку отмолчаться: - Или ваши волкодавы оскудели вместе с родом Серого Пса, который положил им начало?.. Отчаянные были это слова, ибо затрагивали в сердце венна еще одну неисцелимую рану. Волк, впрочем, не переменился в лице. - Тут ты не прав. Собаки не перевелись. Просто у нас не видят смысла стравливать их между собой. И род, взрастивший нашу породу, тоже напрочь не перевелся, добавил он про себя. ПОКАМЕСТ не перевелся... - Но неужели, - упрямо допытывался Винойр, - вам не любопытно сравнить кобелей и узнать, который сильнее? Венн хмуро передернул плечами: - А на что? Силой они и так меряются вдосталь, когда спорят за суку. Только в поединке с Лесным Охотником мало проку от такой доблести... Винойр притворно задумался: - Это как? - А ты видел когда-нибудь, как Лесной Охотник бьется с собакой? - Его побратим не заметил притворства. - Он не силой тягается, он стремится убить! Он пускает в ход боевые приемы, которые никогда не использует против сородича, даже во дни ревности и любви! И собака не борется с ним, как со своим тут на Кругу, а грызется, оставив всякое благородство!.. Не как воин с достойным воином, а как головорез в переулке!.. - Перевел дух, помолчал и хмуро докончил: - Здешних победителей на волка пускать, что ярмарочного силача, который воз кирпичей поднимает... против нашего Наставника вынудить драться. ...О-о! Это был, без сомнения, всем доводам довод. Дождаться от Волка упоминания о Наставнике - дорогого стоило. Больше ничего особенно нового Винойр, выросший в степи, от него не услышал, но обрадовался хоть тому, что наконец разговорил друга, развеял угрюмое молчание, коим тот со вчерашнего вечера отгородился от всего белого света. Винойр собрался еще немножко поддеть Волка и уже открыл рот говорить, но тут на Кругу появилась новая пара поединщиков, и Винойр сразу забыл старательно приготовленные слова. Волк же, собиравшийся еще что-то запальчиво доказывать побратиму, нетерпеливо повел глазами, высматривая, что могло отвлечь его от беседы... но сам увидел бойцов, стоявших по разные стороны Круга, - и тоже начисто запамятовал, про что у них с Винойром шел разговор. Ибо на широкой площадке перед ним стояла Судьба. В предыдущей паре сравнивали свое искусство ровесники. Здесь один из кобелей был гораздо старше другого. Темно-серый от рождения, он успел нажить седину, густой серебристой маской украсившую его морду. Он был очень лохмат, что вообще-то считалось мало свойственным племени степных волкодавов. Он выглядел не намного моложе самого Тхваргхела, невозмутимо взиравшего с возвышения. Может статься, этим двоим в свое время не довелось сойтись в поединке лишь оттого, что хозяин серого жил в очень уж глухом и удаленном углу шо-ситайнской степи. Этот человек даже не помышлял прославиться на боях в Тин-Вилене, пока в нынешнем году его не выманила заехавшая в гости родня. Так вот и получилось, что матерущий кобель в самый первый раз стоял на Кругу. Черный влажный нос усердно трудился, вбирая запахи незнакомого места. Потом пес не спеша поднял заднюю лапу - и окропил, помечая, утоптанную ногами и лапами землю: Мое! Знатоки, лишь теперь получившие возможность оценить его могучую стать, одобрительно шумели. Кто-то уже бился об заклад, загадывая о победе. А кличка пса тоже была непроизносимой для чужих уст, и потому люди успели дать ему почетное прозвище: Старый. Тут, наверное, надо пояснить для тех, кто совсем не знает нарлакского. В этом языке есть много разных слов, понимаемых нами как "старый". И одни из них действительно значат "преклонный годами", "немощный", "дряхлый". А другие, наоборот, - "испытанный", "превосходный", "лучший из лучших". Такой вот "лучший из лучших", весьма далекий от старческой дряхлости, и стоял теперь на Кругу, Щуря желтые глаза и всем видом своим являя несуетное мужество. Такое, которое мало чести доказывать по пустякам, но если вынуждают - можно и доказать, и пусть тот, кто его к этому вынудил, пеняет потом на себя. Винойр уже видел этого бойца несколько дней назад. Он шел в крепость через окружавшие Тин-Вилену обширные яблоневые сады, и навстречу ему выехал мальчик на мохноногой лошадке. Мальчик ехал не торопясь и вел на поводке некрупную, ничем особо не примечательную пятнистую суку. А рядом с ней безо всякой привязи бежал здоровущий кобель. "Что же ты, парень? - поинтересовался любопытный Винойр. - Ласковую привязываешь, а на свирепого даже ошейника не накинешь?" - "А он от нее никуда, - охотно пояснил мальчик. - Без нее даже и со двора не пойдет!" Пятнистая и теперь сидела за чертой Круга, и тот же самый мальчишка держал ее поводок. Псица улыбалась, вывалив из пасти язык. Кажется, за супруга своего она нисколько не волновалась. Непугливый соперник Старого был удивительной масти. Густой белоснежный подшерсток, черная блестящая ость. Этому псу, прозванному Молодым, навряд ли сравнялось два года, он выглядел неудержимым, стремительным и опасным, точно стальной клинок. Он натягивал крепкий плетеный ремень, клокоча бьющим через край азартом и благородным нетерпением поскорей схлестнуться с соперником. Хозяин едва удерживал пса. Молодому случалось уже побеждать, он не ведал страха и сомнения перед поединком и умел терпеть боль, платя за победу. И венн, глядя на этих двоих, внезапно ощутил, как тускнеет и отодвигается прочь вещественный мир. О Повелитель Грозы, чей гром ликовал над этой землей третьего дня!, вознес он неслышимую, но полную бешеной надежды молитву. И ты, сивогривый Прародитель моего племени!.. Да станет нынешний бой, что бы он ни принес, предзнаменованием о моей участи! Да пребудет нить моей судьбы с Молодым!.. А моего Наставника - с тем другим... Боги, как водилось у Них в обычае, промолчали. Вот уже скоро двадцать три года жил на свете Волк, но как же нечасто Они прямо выказывали ему Свою волю!.. Так и ныне... Ну хоть чайка, кружась, "капнула" бы ему на рубаху: ты услышан, внемли!.. Он ощутил, как стиснула сердце мальчишеская обида. Это после его-то молитвы, всей силой души брошенной в небо! Неужели и в этот раз он не дождется ответа?.. Вот не захочет биться один из псов, и поединка не будет! Здесь ведь никого насильно драться не заставляют и к противнику не подталкивают... Или в последний миг смалодушничает чей-то хозяин и уведет кобеля, сочтя противоборца слишком опасным... ... А может, ему, коли он с такой отчаянной страстью загадывал, следует воспринимать как знамение все, могущее сопутствовать этому бою? Не терзаться, ответили или нет ему Боги, а просто все, что дальше случится, считать Их ответом?.. x x x Пожалуй, до сего дня Волку лишь однажды довелось близко соприкоснуться с волей Небес. И тоже, между прочим, явленной при обстоятельствах, ну никак не способствовавших радостному ожиданию чуда. Был ничем не примечательный, тихий и солнечный вечер в коренном материковом Нарлаке, и он, Волк, еще никакого понятия не имел, что ему вскорости предстояло отправиться через море на запад. Да и она совсем не выглядела провидицей - пожилая, бедно и плохо одетая женщина с добрым лицом, полоскавшая что-то в омутке сонной речушки. Она подняла голову и посмотрела на него из-под руки, потому что он подошел против света, и Волк смутился, не зная, как приветствовать женщину. Он тогда совсем не говорил по-нарлакски, а она, как он успел решить про себя, вряд ли понимала сольвеннский, не говоря уж о веннском. И он молча поклонился, как это приличествует мужчине, встретившему почтенную чужеземку. "Поздорову тебе, сын славной матери", - огорошила она Волка, совершенно неожиданно обратившись к нему на веннский лад. "И ты здравствуй, мать достойных детей..." - ответил он в замешательстве. "Как верно ты говоришь о моих сыновьях, маленький Волчонок! - заулыбалась женщина. И доверчиво продолжала: - Я вижу, ты пришел издалека. Скажи, не встречал ли ты их где-нибудь по пути?" До него потом только дошло, что ей, обязанной своим рождением неведомо какому народу, вряд ли полагалось бы знать веннское обхождение, а знаки его рода и подавно. Но это он как следует обдумает много позже, уже качаясь на палубе тростниковой лодьи вместе с чернокожими мореходами. А тогда он лишь растерянно прокашлялся и ответил: "Если ты поведаешь мне, почтенная госпожа, как выглядят твои сыновья или как их зовут, я смогу рассказать тебе, встречал я их или нет..." "Стало быть, - без видимого огорчения рассудила она, - ты их не встречал. Если бы ты встретил их, ты бы их сразу узнал". Тут Волк начал понимать, что разговаривает с сумасшедшей. Должно быть, сказал он себе, эти самые сыновья сгинули от болезни или от вражеских рук, а мать, оплакав ненаглядных, тихо повредилась в уме. И убедила себя, что на самом деле дети вовсе даже не думали умирать, а просто отправились в дальнее-дальнее странствие и непременно вернутся, стоит лишь еще чуть-чуть подождать... Женщина оставила белье, которое полоскала, и стала тяжеловато подниматься с колен, и Волк подал ей руку. Она ласково улыбнулась и накрыт его руку своей, маленькой и морщинистой: "Как хорошо, что в нынешнее время, оказывается, еще не перевелись почтительные дети! Многие ли заберутся в этакую даль только ради того, чтобы утешить мать известиями о сыне? - И добавила, хитровато глядя на него снизу вверх: - Хотя, правду молвить, братишка твой чаще огорчал ее, нежели радовал..." И Волк увидел, что добрые глаза той, кого он посчитал за деревенскую дурочку, были мудрыми и совершенно бездонными. Нет, он не испугался, просто в глубине живота начали расползаться тонкие ниточки холода. Он запоздало сообразил: она говорила не о себе, а о его собственной матери. И о клятве, которую он дал ей, отправляясь в дорогу. Женщина продолжала: "Ты пойдешь отсюда в город Кондар, маленький Волчонок. И сядешь в гавани на корабль". Волк лишь моргал, а женщина рассуждала спокойно и неторопливо, как о решенном и не подлежащем отмене. "Только не ходи к арранту Сарногу, потому что он слишком жаден до чужих денег и не брезгует облапошивать легковерных. И к вельху Мал-Гру не ходи, потому что у него на корабле всюду чешуя и даже паруса тухлой рыбой пропахли. И к сегвану Кириноху тебе незачем обращаться, потому что он разобьется около Каври. Тебя отвезет в Тин-Вилену Шанака, мономатанский купец. Он неплохо говорит по-сольвеннски, так что вы с ним сумеете объясниться. И он не возьмет с тебя дорого, поскольку ему на корабль как раз нужен повар, а ты умеешь готовить вкусные щи..." Венн, лишь недавно впервые увидевший море и ни о каких плаваниях даже отдаленно не помышлявший, только и придумал спросить: "А скажи, почтенная, где она, эта... как ты ее назвала... Тин-Вилена? И что мне там делать?" "Это город по ту сторону Западного океана, на материке, лежащем дальше Аррантиады, - спокойно пояснила сумасшедшая. Так спокойно, как если бы речь шла о поездке к родичам за два дня пути. - В этом городе ты встретишься с братом, которого разыскиваешь. Только не такова окажется ваша встреча, как ты себе представляешь. И придется тебе еще потрудиться, чтобы отличить мнимых братьев от истинных..." Сколько раз с тех пор Волк вспоминал давний разговор на берегу дремотной речушки. Весь, слово за словом! Да. Мы испрашиваем знамения у Богов и готовы роптать, если нам кажется, будто Небо медлит с ответом. А когда Боги глаголят ясно и внятно, мы опять недовольны. Ибо толкование, которое любезно нашей душе, далеко не всегда совпадает с тем, что в действительности готовит завтрашний день... x x x Тем не менее бой начался так, как даже в самой дерзкой мечте не решился бы вообразить Волк. Вот хозяева спустили питомцев... и Молодой бросил себя вперед с такой свирепой стремительностью, что толпа зрителей отозвалась восхищенным вздохом. Старый - мудрено ли! - чуть-чуть опоздал взвиться навстречу. Кобели гулко сшиблись в воздухе посередине прыжка, в полусажени от земли... и перекувырнулись, увлекаемые разгоном Молодого. Приземлились они порознь, почти в том самом месте, откуда брал разбег Старый. "Неужели?.. - стучала в висках венна одна-един-ственная мысль. - Неужели это вправду знак благосклонности Богов и у меня в поединке все тоже сложится именно так?.." Он жаждал и не решался поверить... Разочарованный голос Винойра, прозвучавший рядом, нарушил его восторженное созерцание. Почему-то Волка мгновенно окатило холодом, как бывает, когда оказываешься лицом к лицу с непоправимым и понимаешь это нутряным чутьем, верней и быстрей осознанного разумения. Волк ощутил, как по спине разбежались мурашки, но все же заст