" И тот вправду оказался великим умельцем. Одним из немногих, к которым, по мнению Волкодава, слово "великий" можно было применить без натяжки. Молодого в ту пору венна он попросту колотил и валял. На каждом уроке он мог двадцать раз убить его, если бы захотел, - что, прямо скажем, для обычного бойца уже в те времена было непросто. Венн жадно впитывал новое знание, постигая науку превращать любое копье и даже обычную палку в продолжение своих рук - чтобы в случае нужды самая простая метла становилась грозным оружием, чтобы безо всякого затруднения рубить и колоть легким метательным копьем-сулицей или, наоборот, без промаха метать тяжелое копье, предназначенное только для рукопашной... Позже эта наука здорово выручит его, когда он расстанется с Матерью Кендарат и отправится мстить за свой род, но тогда он, конечно, об этом не знал. Как-то они ужинали вместе с мастером у него дома, и разговор зашел о любви. "Женщины? Пустые сосуды, куда мы изливаемся, дабы продолжить себя, - вот как отозвался повелитель копий о Тех, что были для Волкодава святее святого. Присутствие госпожи ни в малейшей степени не смущало хозяина дома. - Самки и матери. Больше они ни на что не годны, да к тому же еще и быстро стареют. Мужчине следует время от времени прогонять их, заменяя новыми, более молодыми..." Выслушав такое, Волкодав про себя ощутил страшную горечь разочарования, но вслух, конечно, ничего не сказал, поскольку был гостем, вступившим под кров и отведавшим одного хлеба с хозяином. Однако на другой день они с Матерью Кендарат покинули дом мастера и отправились дальше, и во время первого же привала венн выплеснул на жрицу жгучее недоумение: "Я думал, несравненным воином может стать только тот, чья правда духа столь же велика и чиста, как его боевые умения... А он? Воитель отменный, но притом сущий ублюдок... Почему так получается, госпожа?" На что Кан-Кендарат, по обычаю своей веры отправившаяся странствовать только после того, как вырастила внуков, лукаво улыбнулась ученику: "Я же говорила - ты многому научишься у этого человека, малыш..." Минуло время, осталось в прошлом и обучение у Матери Кендарат, и ее духовное водительство. Но получалось, что даже годы спустя Волкодав продолжал разгадывать когда-то преподанные ею загадки. В тот раз его отучили приписывать человеку благородство души на том основании, что его охотно слушается праведное оружие. Теперь вот удалось сообразить, что тысяча прочитанных книг сама по себе способна возвысить душу не более, чем тысяча отбитых ударов. "Спасибо, Мать Кендарат..." И, если уж на то пошло, хранитель храмовой библиотеки очень напоминал венну другого Хранителя. Обитавшего - если только он был все еще жив - очень далеко от Тин-Вилены, на ином континенте. В Самоцветных горах. Он тоже был стариком и тоже распоряжался несметным богатством, не принадлежавшим ему. Сокровищницей, собранием величайших и лучших камней, добытых на руднике... Он знал камни, и камни знали его. Он без раздумий положил бы седую голову, защищая их от любого посягательства. Всесильные Хозяева приисков ни словом не противоречили ему, когда он располагал и устраивал вновь добытые самоцветы... но при всем том он оставался невольником, таким же ничтожным и бесправным рабом, как последний каторжник из забоя. Иной раз Волкодава крепко подмывало поведать книжному хранителю, какие воспоминания тот у него вызывал. Жизнь, однако, к тридцати годам в самом деле успела кое-чему научить его, и он помалкивал. Он, в конце концов, не о праведности хранителя радеть сюда приходил... ...Волкодав отнял руку от лица и решительно открыл глаза, хоть и предупреждало его дурное предчувствие: не будет нынче толку от всегдашнего средства. И точно. Книжная страница так и осталась пепельно-белесой, а угловатые ряды аррантских букв, коим полагалось быть буро-лиловыми, как и прежде наполняла неестественная чернота. Волкодав поневоле пригляделся - уж не изменился ли заодно и смысл написанного? Нет. "Двенадцать рассуждений о пропастях и подземных потоках", созданные каким-то Кимнотом, придворным звездочетом Управителя стольного Арра, оставались все теми же... хотя, право, лучше было бы им оказаться написанными задом наперед. Или вовсе куда-нибудь исчезнуть вместе с красками мира. Волкодав уже давно утратил склонность благоговеть перед книгой просто оттого, что это - книга и в ней целых двести страниц. Великий мастер боя способен, отставив копье, оказаться полным ничтожеством и оскорбителем женщин, хранитель библиотеки - жмотом, перепутавшим сокровищницу мудрости с лавкой ростовщика... вот так и книгу, оказывается, может написать человек непорядочный или просто дурак. Волкодав долго шел к осознанию этой истины, о которой когда-то его предупреждал еще Эврих. И дело не в ошибках, способных закрасться порой даже в труд мудреца Зелхата Мельсинского, когда тот пишет об удаленном и неведомом племени веннов. Уже к середине самого первого "рассуждения" Волкодав мог бы поспорить на что угодно, что Кимнот сам никогда не лазал под землю, предпочитая пользоваться чужими, не очень-то проверенными россказнями. Зато преподносил он свои заблуждения с таким великолепным самодовольством, так прозрачно намекал своему неназванному, но явно облеченному властью покровителю на необходимость скорейшего наказания всех несогласных, что книгой хотелось запустить в ближайшую стену. За полной, увы, невозможностью проделать это с ее создателем. Однако книга как таковая не была ни в чем виновата, и Волкодав, хмурясь, просто переворачивал страницу за страницей. У него дома могли сурово выговорить впившейся под ноготь занозе, непослушной иголке или камню, из-за которого подвернули ногу на круче, - но никогда не попрекали немощью слабого или болезненного ребенка. За что бранить детище, коему все досталось от матери и отца?.. Мудрость родного племени Волкодава никогда прежде не подводила. Не подвела и теперь. Перевернув лист, он обнаружил начало новой главы и вдруг понял, что Хозяйка Судеб надумала за что-то его наградить. Быть может, за то, что в раздражении не захлопнул книгу посередине, решил все-таки дочитать. "Рассуждение третье, - гласил заголовок (выделенный, должно быть, как и все прочие, красным), - разоблачающее низкий помысел Тиргея, сына дорожного мостника из предместья Арра". Вот тут Волкодав жадно придвинул к себе книгу, начисто позабыв и об исчезнувших цветах, и о напыщенной глупости Кимнота! Да плевать на него, на Кимнота этого! Тиргей!.. Друг мой, Серый Пес, брат мой... Прошу тебя об одном: не пытайся защитить меня, когда надсмотрщики придут меня добивать... Молодой ученый, чья память, помимо бездонных познаний о скрытой жизни пещер, хранила едва ли не всю классическую поэзию Аррантиады... Этого - заменить! И руки надсмотрщика по имени Волк, равнодушно, по-деловому, без гнева и злобы переломавшего ему позвонки. Тиргей... К Небесной Горе, брат мой, можно подниматься всю жизнь, обретая и обогащаясь. Так и с Истовиком-камнем: ты не повесишь его на цепочку и не вправишь в браслет. Ты просто будешь искать его, находя по пути гораздо больше, чем предполагал... Сквозь решетки правильных буквиц протягивал руку давно сгинувший друг, сумевший добраться к нему хотя бы так - посредством сочинений своего погубителя. Ведь должен же был этот Кимнот, прежде чем начинать хаять Тиргея, воспроизвести на своих страницах хоть какие-то его умозаключения?.. А впрочем, как знать? Может, он не удосужился привести и двух слов ученого супротивника, которого надумал не просто победить в споре - вовсе со свету сжить?.. - Наставник, - почтительно окликнул Волкодава молодой голос, долетевший сквозь сумрак чертога. Венн поднял голову и убедился, что ночное зрение, дар прародителя-Пса, его еще не покинуло. На пороге библиотеки стоял Винойр. Звать Наставника на урок считалось весьма почетной обязанностью. Волкодав разглядел улыбку Винойра. Похоже, сегодня никто не оспаривал у паренька эту честь. Сегодня Винойр будет творить кан-киро вместе с друзьями и учителем в самый последний раз. Назавтра он уезжает. Волкодав молча закрыл книгу, потушил пальцами свечку и пошел за учеником каменным коридором наружу. Они уже ждали его, рассевшись во внутреннем дворике. Их было около двух десятков - совсем новые уноты и те, кто успел застать еще госпожу Кендарат. Волкодав не делал между ними различий. "Если ты видел два урока, а твой друг - только один, у тебя уже есть что ему посоветовать..." - наставляли когда-то его самого. Он обвел глазами ряд обращенных к нему молодых лиц, хорошо знакомых и еще не успевших таковыми стать... и сразу отметил, что между ними не было Волка. Очень странно. До сих пор Волк не отлынивал от занятий, скорее наоборот: являлся даже жестоко простуженным, даже с только что вывихнутой, еще не зажившей рукой. Что же с ним произошло на сей раз?.. Наверное, все тот же Винойр, его побратим, мог бы ответить... Волкодав не стал спрашивать. Он кивнул черному мономатанцу Урсаги, и тот, живо подбежав, с поклоном остановился на удалении шага и вытянутой руки - это именовалось "расстоянием готовности духа". Венн протянул ему обе руки, предлагая схватить, и Урсаги, мягко прыгнув вперед, сейчас же точно клещами стиснул его запястья. Но пока длился прыжок, Волкодав столь же мягко прянул навстречу налетевшему мономатанцу и чуть мимо него, а руки тем временем расходились - одна вниз, другая наверх, - и остановить их движение было уже невозможно. Но сила разгона еще не была исчерпана, чернокожий проскочил вперед, окончательно утрачивая равновесие, и, когда Волкодав шагнул ему за спину и несильно толкнул в бок - только и успел, что разжать руки и резко бросить их под себя, разворачивая ребрами ладоней, чтобы приняли тяжесть падающего тела, дали ему встретиться с землей не плашмя, а плавно, начиная с лопаток. - Ух ты, - послышался тихий вздох кого-то из новеньких. Наверное, парень считал, что уж ему-то такого никогда не постичь, и речь шла даже не о показанном Наставником приеме - об искусстве падения, которое явил сливово-черный Урсаги. Со всего маха на землю! Навзничь притом!.. Как же так - на спину, да чтобы не покалечиться?.. Ему-то всю жизнь внушали совершенно иное... - "Вечно Небо и нерушима Земля", - назвал Волкодав ухватку, только что сокрушившую нападение мономатанца. И кивнул унотам - пробуйте, мол. - Я тебе доверяю... - И я тебе доверяю... - вразнобой и негромко огласило двор ритуальное приветствие кан-киро. Волкодав отошел в сторону и опустился на кем-то заботливо расстеленный коврик. Ему показалось, будто серый цвет, в который с некоторых пор окрасился для него мир, начал утрачивать оттенки и переливы, все более распадаясь на черный и белый. Он не успел поразмыслить об этом. С той стороны, где поместились новые уноты, раздались резкие голоса. Потом вовсе крики. И почти сразу - резкие шлепки ударов. - Так! - сказал Волкодав, поднимаясь на ноги. По этому слову те из учеников, кто еще продолжал постигать тщету нападения на Небо и Землю, замерли на местах, а Наставник отправился туда, где честное обучение боевому искусству сменилось мордобоем, чуждым благодати и красоты. Подобное хотя и редко, но все же иногда происходило на уроках, - конечно, не среди старших, а между новичками, еще не усвоившими: кан-киро есть наука Любви. Что там у них на сей раз?.. Кто-то кого-то слишком жестко отправил в объятия Земли и тот, обидевшись, накинулся в ответ с кулаками?.. Подойдя, он сразу понял, что все было гораздо хуже. Причина ссоры крылась не в вывернутой руке и не в ушибленном локте. Старшие, оказавшиеся, к счастью, поблизости, уже растащили драчунов и крепко держали, пресекая неумелые попытки высвободиться. У одного из парней, темноволосого, желтокожего халисунца Бергая, вовсю растекалась из носу красная юшка. У другого, обветренного зеленоглазого Сурмала, родившегося на юге Саккарема, успело распухнуть ухо и уже заплывал, наливался цветом грозовой тучи полновесный синяк на скуле. Но боевой запал еще не иссяк: задиры продолжали орать во все горло, изобличая один другого сыном блудницы, порождением вшивого осла и даже выкидышем прокаженной. И, словно этих словесных чудес было еще недостаточно, оба взаимно поносили народы, сумевшие породить столь мерзкие существа. Халисун объявлялся страной распутных женщин и трусливых мужчин: "Мы вас, степных шакалов, в старину били и всегда бить будем!" Халисунец огрызался, провозглашая Саккарем родиной болотных пиявок, у которых по жилам вместо крови течет жидкое дерьмо: "Мы вас, жабье отродье, сапогами привыкли давить - и еще подавим..." Присутствие Наставника на них очень мало подействовало. - Так, - повторил Волкодав. - Вы продолжайте, почтенные, я подожду. Это вызвало смешки старших унотов, а участники перебранки замолкли, как по команде. Можно продолжать выкрикивать непримиримому недругу оскорбления, когда тебя крепко держат, пытаются зажать рот или больно тычут кулаком в ребра. Но не тогда, когда над тобой начинают смеяться! Халисунец и саккаремец, размышлял между тем Волкодав. Да, тут не за оторванную пуговицу биться пошли. Это вроде того, как если бы меня когда-то, мальчишкой, заставили вежливо и уважительно бороться с сегваном... Вслух он сказал: - Хорошо. Так чего же вы, мои почтенные, меж собою не поделили? - Этот последователь бесплодной Богини... - немедленно начал уроженец халисунских равнин. В ответ тотчас раздался рык непокоренного Сурмала: - Сам ты почитатель Небес, с которых давно сбежала, устыдившись, Луна! Волкодав поинтересовался: - Мне, может, уйти, а завтра вернуться? Когда вы оба иссякнете? Ученики опять стали смеяться, а Волкодав краем глаза выделил среди них Хономера. Жрец пристально следил за происходившим и, похоже, готов был с удовольствием высказать свое мнение. Но молчал. Когда-то, еще при госпоже Кендарат, он время от времени позволял себе на уроках пояснять речи Наставницы, преломляя ее слова и превращая их едва ли не в проповеди, славящие его веру. Мать Кендарат не противилась: ей было все равно. Волкодав же немедленно заявил Избранному Ученику: "У меня дома говорят так - на чужое мольбище со своими Богами не лезь!" Что означало: здесь, на площадке, постигается путь благородного кан-киро. А истины Близнецов можешь сколько угодно провозглашать в другом месте, у тебя для этого храм есть. Хономер попытался перечить... Исход той стычки до сих пор вызывал у него покаянную улыбку, ибо учат Старший и Младший: сделав ошибку, не изводи себя упреками, но осознай свое заблуждение - и тем стань сильнее. А еще - и это показалось Волкодаву даже более важным - он наконец-то заметил возле входа во двор своего лучшего ученика, опоздавшего к началу урока. Вид у Волка был такой, как если бы он бежал всю дорогу от города до крепости. Волкодаву неоткуда было знать, что этой ночью молодой венн так и уснул на сухой и теплой земле возле клети, рядом с опрокинутой чашей. И спал до того крепко и сладко, что поутру никому не захотелось прерывать его сон. Ни Мулинге, ни ее почтенному батюшке, ни даже псам. Входить во двор, где. уже совершался урок, можно было только с дозволения Наставника. Волкодав поймал устремленный на него взгляд соплеменника - и кивнул. Волк ответил ему поклоном... вроде бы обычным поклоном, но вся осанка и повадка движений у него сегодня была до такой степени иная, чем даже вчера, что, не видя лица, было бы простительно обознаться. Тут определенно следовало поразмыслить и разобраться... потом. - Если бы меня не держали, - шмыгая расквашенным носом, пробормотал халисунец Бергай, - этот сгнивший сарсановый лист уже подавился бы непристойностями, сказанными о моей стране и о Небесах, Которым у нас поклоняются... Волкодав повернулся к саккаремцу. - Я полагаю, - сказал он, - у тебя дело стало тоже только за тем, что тебя держат? Сурмал молча оскалил зубы, глядя мимо Наставника. Это был взгляд охотника, бросившего к тетиве смоченную ядом стрелу. - Значит, если бы вас не держали... - снова повторил Волкодав. Кивнул и продолжал: - Вы оба забыли одну простую вещь. Удержать можно только того, кто на самом деле не свободен. Ну-ка, идите, оба сюда... По его жесту старшие ученики выпустили забияк, и они подошли, раздраженно потирая намятые чужими пальцами плечи и исподлобья косясь один на другого. Волкодав протянул им обе руки: - Держите. Так, будто взяли меня в плен и хотите поставить перед своим полководцем... Ну? Служили или нет Бергай с Сурмалом каким-либо полководцам - так и осталось делом темным, ибо здесь, в крепости, каждый рассказывал о себе сам и только то, что хотел, - но вот воров, пойманных в огороде, и тому и другому точно приходилось вязать. Они живо схватили Наставника за руки и ссутулились у него за спиной, оказавшись таким образом носом к носу. Это им, понятно, не нравилось, но не рядом же с Наставником отношения выяснять! - Держите? - усмехаясь углом рта, спросил Волкодав. - Да! - долетели сзади два голоса. - Держим! Крепкие парни действительно держали его. С толком, со знанием дела. Однако, когда Волкодав начал движение, оно оказалось для них совсем неожиданным. Как говорила госпожа Кендарат: "Бывает, трудно приблизить к ножу ножны, пристегнутые на поясе. Но ведь можно поступить и наоборот..." Вот и венн, до времени не пытаясь высвободить руки, начал разворачивать бедра. А когда тело заняло выгодное положение - его правая рука, на которой всей тяжестью повис саккаремец, пошла... именно туда, куда Сурмал изо всех сил увлекал ее: вниз. Ойкнув, парень невольно сунулся следом, попытался сдержать движение, уже поняв, что попался... все тщетно! С другой стороны сдавленно зарычал Бергай: с ним - разве только на пару мгновений позже - происходило все то же самое. Еще миг, и оба взвились на цыпочки, из последних сил пытаясь удержать неудержимое... Волкодав сделал примерно то, что днем раньше, избавляясь от Ригномеровых слуг, совершил Волк, - но сделал не по-боевому, как его ученик, а плавно и медленно - для невежд. Он мог бы шагнуть легонько вперед и отправить обоих кувырком через весь двор, но превращать падение в спасительный кувырок они еще не умели и могли здорово расшибиться, поэтому он не стал их бросать - просто стряхнул с себя, словно прицепившиеся репьи, и они повалились в пыль, невольно хватаясь один за другого. Когда-нибудь - много позже - они поймут, как пощадил их Наставник. Поймут и оценят. Но пока им было до этого весьма далеко, и, соприкоснувшись с жесткой землей, они первым долгом отодвинулись друг от дружки, а потом собрались вскочить. Однако в это время Наставник сделал к ним шаг, и таков был этот короткий шаг, что обоих внятно предостерегло животное чутье: замри! - и, может быть, уцелеешь. И халисунец с саккаремцем замерли, сидя в постепенно оседающей пыли, почти касаясь локтями. - Вот так-то оно лучше, - негромко сказал им Волкодав. И добавил: - Можете, оказывается, сообща дело делать... Держали-то ведь неплохо. Бергай и Сурмал с прежней ненавистью покосились один на другого. Вокруг них постепенно рассаживались другие ученики. Все понимали, что Наставник не продолжит прерванного урока, пока не вразумит драчунов. Волкодав же продолжал: - Я не буду спрашивать, из-за чего вы сцепились. Когда саккаремский дурак встречает халисунского дурака, повода для драки редко приходится долго ждать. Они было вскинулись. Каждый считал недоумком никак не себя, а только своего супротивника. Наставник заметил это и опять повернулся к ним, и почему-то желание шевелиться разом пропало. А Волкодав неожиданно ткнул пальцем в Бергая: - Ты. Ты живешь здесь уже месяц. Ты знаешь, где находится храмовая библиотека? Ты в ней бывал? Халисунец озадаченно помотал головой. Однако отвечать таким образом, когда с тобой разговаривают облеченные властью, отнюдь не считается вежливым, и он поспешно пробормотал: - Нет, Наставник. Не ведаю и не бывал... да зачем бы мне? Волкодав оставил его слова без ответа. Вытянутый палец указал на саккаремца. - А ты? Сурмал ответил не без некоторой дерзости: - Я пришел сюда учиться непобедимым приемам, а не за книжками шаровары просиживать. Волкодав прищурился: - Сам-то умеешь читать? На сей раз в голосе Сурмала прозвучал почти вызов: - Чего ради тратить время на бесполезное? Я воин, а не жрец и не торговец. - Значит, не умеешь, - кивнул венн. - Довольно стыдно для сына великой страны, к тому же готового отстаивать свою родину даже от глупого слова, брошенного не подумавши... На самом деле неграмотных было пруд пруди даже среди аррантов, которых все признавали ученейшим в мире народом, вот только говорить об этом сейчас определенно не стоило. - Мою родину, - сказал саккаремец, - великой сделали полководцы, разгромившие халисунских захватчиков! А вовсе не какие-то там переписчики книг! Бергай при этих словах дернулся, свирепо оскаливая зубы. Однако в бой не полез и даже кричать остерегся - да и правильно сделал. - Твою страну, - сказал Сурмалу Наставник, - освободили от ига пять столетий назад... - Мы помним! - ощетинился саккаремец. - Народ, - ответил Волкодав словами аррантского мудреца, которые в свое время возмутили его самого, но позже, поразмыслив, он про себя признал их правильными, - связно помнит последние век-полтора, а дальше начинается безликое "давным-давно", о котором что ни соври - все окажется к месту. И не спорь со мной, это действительно так. Подумай хорошенько, и сам убедишься. Слыхал я песни ваших певцов: поверить им, так шад Даманхур правил чуть ли не прежде Великой Ночи... Ну и многое знали бы о халисунском нашествии люди вроде тебя, если бы тогда же не нашлись составители книг, рассказавшие о сражениях и полководцах? А потом не пришли за ними другие, кто эти книги сберегал и тщательно переписывал?.. И еще третьи - кто до сих пор их читает и людям рассказывает? Скажи-ка мне, много ли сохранилось памяти о ком-нибудь, кто не упомянут в трудах летописцев? Сурмал не сумел тотчас придумать достойный ответ и вынужден был промолчать. А Волкодав повернулся к Бергаю: - Теперь ты. Умеешь читать? - Умею, Наставник, - как бы даже смущенно ответил халисунец. "О-о-о!" - насмешливо-восторженно послышалось с той стороны, где расселись прочие уноты, и Бергай, потупившись, пояснил: - В стражниках служил, порезали малость... С приятелем вместе отлеживались. Он и научил, пока делать нечего было. Сказал, вдруг пригодится... - Так, - в третий раз сказал Волкодав, и оба провинившихся невольно подобрались, понимая, что не вполне понятный разговор о книгах и грамоте закончен и сейчас им будет определено наказание. А Наставник продолжал: - Благородное кан-киро не может быть вручено бессмысленным олухам, ведущим себя точно дети, поссорившиеся из-за кучки песка. Поэтому вы сейчас покинете этот двор. А если захотите вернуться, то сперва сделаете вот что. - Он смотрел сверху вниз на двоих учеников, застывших в напряженном ожидании приговора, и ему было их жаль. Когда-то он и сам был точно таким же. Только злобную нелюбовь к враждебному племени жизнь из него выкорчевывала иначе, куда более жестоко... Да и наказание, которое он намеревался им положить, кому другому показалось бы не карой, а скорее наградой. - Храмовую библиотеку, - сказал он, - как-нибудь разыщете сами. И если сумеете убедить хранителя, что не от дела лытаете, а дело пытаете, он покажет вам одну книгу... Ее написал ученый из твоего Саккарема, Сурмал. Его называют Зелхатом... Раньше еще величали Зелхатом Мельсинским, потому что он трудился при дворе шада. Он написал много книг. Та, которая вам нужна, называется "Созерцание истории Саккаремской державы, равно как и сопредельных народов, великих и малых". Вы ее прочитаете... - Книгу какого-то саккаремца! - почти простонал Бергай, уже сообразивший, что разбирать написанное, и притом на чужом языке, в основном придется ему. - Наставник, да этот хранитель меня сразу убьет, и правильно сделает, потому что я первую же страницу ну как есть заблюю! Что я, халисунец, смогу там найти, кроме охаивания? - А вот что, - сказал венн. Пересохшие русла засыпал песок. Опаленные травы утратили сок. Слышишь, брат, как они на ветру шелестят? Слышишь, брат, как от голода плачет дитя? В родниках вместо влаги - колючая пыль. Где плескались озера - полынь да ковыль. Наливается кровью на небе Луна. На лугах ни цветка, а ведь это весна! Доживет ли до осени маленький сын?.. Брат мой! Или мы не из породы мужчин? Или наши мечи разучились рубить? Или кони внезапно утратили прыть? Или, может, во сне примерещились мне Хлебородные земли на той стороне?.. - Это же из нашей песни, - отчего-то сдавленным голосом пробормотал халисунец. - Ее поют у нас на пирах, когда наступает пора вспомнить былую славу и подвиги. Это "Песнь о походе за Реку"... - Вот видишь, - сказал Волкодав. - Не удивлюсь, если ты даже найдешь у Зелхата одну-две строки из нее, которых никогда раньше не слышал. Думай сам, стоит ли ради этого месяц сидеть в библиотечном чертоге... А известно тебе, что именно за эту книгу ученого отправили в ссылку? Недоброжелатели, склонившие к себе ухо шада Менучера, вменили в вину Зелхату, что он впервые не пожелал выставлять твоих предков жестокими и жадными дикарями, как принято было раньше. Он предпочел рассказать о народе, чьи земли поразила столь жестокая засуха, что племена вынуждены были стронуться с места, тесня более благополучных соседей... При этих словах Бергай даже приосанился. Услышать о себе со слов наследного недруга нечто лестное или, по крайней мере правдивое, - дорогого стоит!.. Волкодав не стал сверх меры подогревать его гордость. - Зелхат, - сказал он, - пишет также о том, что тогдашние шулхады ваших племен, как, впрочем, многие жившие и до них, и позже, совершили великую ошибку. Вкусив первые победы, вожди стали все более уповать на могущество своих мечей. Задумав что-либо получить, они уже не хотели договариваться, выменивать и уступать, предпочитая брать силой. Так умножилась несправедливость, и через двести лет это привело Великий Халисун к крушению и упадку... Бергай отвел глаза и угрюмо сжал губы. Волкодав знал, о чем он думал. О том, что два века Великого Халисуна были поистине золотым временем, порой изобилия и безопасности, когда к могучей державе не смел подступиться ни один враг. О том, как ликовала земля, возделанная местными пахарями под защитой непобедимых конников с запада. О том, какие смышленые и красивые дети рождались у шулхадов и воинов от саккаремских наложниц... И когда оседлые землепашцы подняли неожиданное восстание и в битве все у той же пограничной реки с бешеной яростью напали на тех, кого по справедливости должны были бы благодарить, - это следовало уподобить губительной снежной буре во время весеннего цветения... Так по крайней мере гласили сказания, которые Бергай слышал с младенчества. И вот теперь ему пытались внушить, будто великих шулхадов прошлого погубило вовсе не предательство саккаремцев, а собственная неправда. И кто же внушал? Наставник, которому за недолгое время учения он привык доверять, которого почитал человеком справедливым и мудрым! Как с подобным смириться? Однако складка, залегшая между бровями Бергая, свидетельствовала не столько о гневе, сколько о напряженной задумчивости. Волкодав, только что обзывавший Бергая дураком, отлично знал, что на самом деле это было далеко не так; впрочем, с непроходимым глупцом он не стал бы и возиться. А значит, оставалась надежда, что молодой халисунец переживет обидные, пришедшиеся по больному слова, не разобидевшись насмерть, а потом чего доброго даже спросит себя, не было ли в них какого здравого зернышка. Поразмыслит далее - и, глядишь, в самом деле разыщет библиотечный чертог и замучит скупердяя-хранителя, требуя книгу Зелхата... - Да чтобы я руки замарал о книгу изменника! - возмутился между тем Сурмал. - Если, как ты говоришь, прежний шад загнал его в ссылку, то, надеюсь, достаточно далеко! Жалко, конями не велел разорвать! Я ведь тоже через это дело принужден был из дому убраться! Через халисунцев, то бишь! Пятьсот лет назад мой предок погиб у Реки, когда было сброшено иго и мы выпроваживали завоевателей! В моем роду этим гордились! А тут, вишь, я приезжаю в Мельсину и перво-наперво встречаю молодого вельможу, он болтает с приятелем и вовсю кичится, что, значит, сам он из себя весь красивый и имя у него выговорить-то приятно, а все оттого, что его семья - от халисунского семени, с тех еще пор, и что вообще "мы", значит халисунцы, всему научили "их", сиречь здешнее неблагодарное быдло, и... Ну, тут я вежливо так подхожу - да рожу-то ему на сторону и сворачиваю... Как многие жители Саккарема, Сурмал обладал способностью говорить невероятно быстро - попробуй вставить словечко. Волкодав и не пытался. Когда-то здесь же, в храмовой библиотеке, ему попалась книга некоего сочинителя. Она привлекла его внимание тем, что посвящена была не самым знаменитым сражениям Последней войны, происходившим на равнинах Нарлака и в Нардарских горах, а, наоборот, довольно мало прославленному походу Гурцатова войска в земли вельхов и веннов. Одна беда - человек, написавший книгу, был духовным братом звездослова Кимнота. Он определенно не видел живьем ни единого венна. И на реке Светынь не бывал. А посему тамошняя война представлялась ему точно такой, как на саккаремской границе, где, наверное, вшивая сотня мергейтов вправду могла угнать в полон целое селение численностью в полтысячи душ. Волкодаву тоже тогда захотелось поймать горе-сочинителя и своротить ему на сторону рожу. А потом поправить обратно. Так что Сурмала он вполне понимал. Но говорить ему об этом не собирался. - Я когда-то добывал самоцветные камни, - сказал он саккаремцу. - Ты знаешь, под землей они совсем не таковы, как впоследствии, на лотке огранившего их ювелира... Это излечивает от склонности верить первому впечатлению. В забое ты видишь просто ком грязи, к которому и прикасаться-то неохота. Но вот ты берешь его в руки, оббиваешь с него корки, отмываешь водой... Да узнают враги у слияния вод: Не встает на колени свободный народ! За спиною у нас - только солнце во мгле. Наши прадеды пали на этой земле. Двести лет мы платили позорную дань. Двести лет ожидали призыва: "Восстань!" Двести лет, стиснув зубы, терпели бичи. Двести лет потихоньку ковали мечи. И рассвет наступил, разгорелась заря! Если кровь, то сполна! Если смерть, то не зря! Выше голову, брат! Видишь тени в пыли? Это пращуров души встают из земли! Их бесчестие нам искупить суждено. Наше солнце восходит у нас за спиной... - Это... это НАША "Песнь о походе за Реку"! - запинаясь выговорил саккаремец. - Именно так ее пели в нашей деревне, а в Мельсине я слышал иное... "Тот далекий позор нам отмыть суждено, За пресветлого шада мы встанем стеной"... Волкодав кивнул: - Говорят, Зелхата обвиняли еще и в том, что он предпочел разновидности Песни, бытующие у простого народа, и пренебрег теми, что исполнялись при дворе солнцеликого Менучера... Но скорее всего это был просто предлог. И скажу вам, что не я о том рассудил - так пишут люди воистину мудрые и просвещенные, готовые отстаивать истину, хотя бы им за это казнью грозили. Он помолчал, с удовлетворением заметив, что двое парней, только что готовые безо всякой пощады волтузить один другого, сидели очень тихо и смотрели на него во все глаза. Внимательно слушали и другие ученики. Не все понимали, чего ради Наставник затеял этот разговор, столь далекий от кан-киро, однако слушали, не отвлекаясь, давно уразумев: все, что говорит их учитель, следует осмысливать самым пристальным образом. Когда-нибудь пригодится. Ибо кан-киро настоящего мастера состоит не только и не столько в отточенном владении телом, чтобы с завязанными глазами гулять по двору, раскидывая, как соломенных, вооруженных мечами бойцов. Настоящий мастер использует свое искусство в любом жизненном случае. Даже в простом разговоре. Наткнувшись на злое и глупое упрямство, он не будет ввязываться в яростный спор, доводящий до оскорблений, а после до кулаков. Он поведет себя как в поединке. Примет мысль собеседника, сколь бы, может, противна она ему ни была... подхватит ее и поведет дальше, направляя уже в то русло, которое пожелает проложить сам. И непременно добьется, чтобы русло это привело не в трясину, булькающую вонючими пузырями со дна, а к спокойному озеру, способному отражать Небо. Однажды они это уразумеют... - Племена халисунцев и саккаремцев с самого начала времен разделяет Река, - продолжал Волкодав. - Имена, которые дали ей ваши народы, звучат по-разному, у одного Малик, у другого Марлог, но означают они одно: Край. Край мира. На другом берегу, за Краем, все иное и непривычное. И у воздуха вкус не такой, и звери неправильной масти, и люди - не совсем люди... Не так выглядят, не так веруют, не так говорят. А значит, нечего и заботиться о том, чтобы поступать с ними по-людски, верно? Он не умел читать чужих мыслей, но то, о чем в этот миг подумали Бергай и Сурмал, было для него яснее Божьего дня. "Да можно ли с ними по-людски?! С этими паршивыми торгашами, которые - тьфу! - отхожее место устраивают под тем же кровом, под которым молятся и едят?!" - молча возмущался Бергай. "Да можно ли по-людски... с этими?! - мысленно вторил ему Сурмал. - С немытыми кочевниками, привыкшими, гадость какая, даже нужду справлять не покидая седла?!" Однако потом обоим пришло на ум сопоставить причину собственного гнева с тем, о чем только что говорил Наставник. И еще через мгновение они переглянулись. Нет, не как единомышленники, до этого пока было еще далеко. Просто покосились один на другого и сразу отвели глаза. Спасибо и на том. - Мне довелось когда-то переходить эту реку, - сказал Волкодав. - Мы переправлялись вброд, с островка на островок, потому что там до сих пор нет ни единого моста, и вода то и дело грозила сбить нас с ног... Я вспоминал ту свою переправу, когда читал "Созерцание". Всякая река, пишет Зелхат, течет то обильнее, то беднее. Так и с племенами, населившими землю. Державы мира не всегда оставались таковы, какими мы их видим сегодня, и не всегда пребудут в нынешнем равновесии. Что же в этом постыдного? Надо ли подчищать древние летописи, согласно которым твоя страна в старину была не слишком великой? Да, несколько столетий назад Халисун был сильней и воинственней и подчинил Саккарем. Ну и что? Зато сейчас люди засмеют купца, будь он хоть сегван, хоть мономатанец, если он не умеет торговаться по-саккаремски. Корабли из Мельсины ходят в Аррантиаду и сюда, в Шо-Ситайн... а Халисун живет тихо. Ныне он прославлен не кровавыми подвигами завоевателей, а мирным трудом ткачей, познавших все тайны хлопка и шелка. А что будет еще через пятьсот лет? Он обвел взглядом учеников, и чернокожий Урсаги очень тихо сказал: - Поживем - увидим... Парни стали смеяться, а Волкодав покачал головой и добавил: - Может, к тому времени на обоих берегах поумнеют. И выстроят наконец мост... Он все же выставил с урока обоих наказанных. Ему очень хотелось пожалеть их и позволить остаться, велев читать книгу Зелхата на досуге, по вечерам. Но, поразмыслив, он не стал отступать от произнесенного решения, ибо знал по себе, как расхолаживают поблажки. "Что такое месяц? - говорила, бывало, госпожа Кендарат. - Запомни, малыш: впереди вечность..." Бергай с Сурмалом поклонились Наставнику, изо всех сил блюдя ту особую гордость, какая порой бывает присуща злодеям, изобличенным и уходящим на казнь. Глупые. Нет бы сообразить, что и это тоже урок. Допустим, приказал бы я вам каждый день наносить тысячу ударов деревянным мечом... Саккаремец с халисунцем покинули внутренний двор, миновав каменную арку, увитую плющом и осененную с той стороны дивными образами Близнецов. Волкодав проводил учеников глазами. Они шагали рядом, но пока еще не вместе. Тот и другой подчеркнуто держался сам по себе. Им только предстояло строить свой мост. Узенький мостик, - пройти с каждой стороны всего-то одному человеку... Волкодав почти не сомневался, что они справятся. Может, это и было то главное, чего ради прозорливая судьба их обоих закинула через океан, на другой материк. Знакомый враг всяко родней откровенного чужака, а в дальней стране за морем - подавно! А ведь реке можно уподобить не только племя или страну, но и отдельного человека, уже возвращаясь мыслями к кан-киро, подумал он напоследок. Наступает день, и жизнь вдруг меняет русло, да так, что еще вчера нипочем не поверил бы. Или, наоборот, начинает год от году, исподволь, менять берега... пока однажды ты не спохватишься и не обнаружишь, что ничего не можешь узнать. Вспоминаешь себя прежнего - и остается только руками развести: да полно, я ли то был ?.. И ведь верно, - я ли пришел сюда три года назад? Не я нынешний, это уж точно. Думал ли я тогда, что однажды начну прибегать к словесному вразумлению? Я тогда только мечом умел да руками. А засаживать полуграмотного с неграмотным за ученую книгу... стихи им читать? Ох, нет. Я тогдашний, наверное, по-другому им взялся бы правду духа показывать... без слов. И кто знает, какой путь верней? Волкодав хотел уже продолжать урок, так нежданно прервавшийся в самом начале, но тут вперед вышел Волк. И Наставник мгновенно понял, ЧТО было на уме у его лучшего ученика. Даже прежде, чем парень успел открыть рот. Потому что сквозь спокойную уверенность на лице Волка казала себя совсем другая, обреченная уверенность: "Если я не решусь на ЭТО прямо сейчас, то не решусь уже никогда!" И все-таки его внутренняя сила истекала ровно и мощно, как никогда прежде. Выходя вперед, он не покраснел, не побледнел, не покрылся жаркими пятнами, что обычно случается с молодыми, вздумавшими отважиться на немалое дело... Волкодав поневоле вспомнил себя в возрасте Волка. Ему тоже не было свойственно подобное, но, как сам он думал, не благодаря духовному возвышению, а просто оттого, что особо нечего было терять. Он ведь не к почестям стремился, даже не похвалу строгой Наставницы зарабатывал, - она-то, Наставница, как раз и пыталась его отвести от задуманного, да не смогла... Он просто совершал то, ради чего одиннадцать лет длил свою никому не нужную жизнь... О чем тут было волноваться? И вот теперь - Волк... - Избранный Ученик Хономер, - очень ровным, прямо-таки будничным голосом проговорил молодой венн, но отчего-то его было одинаково хорошо слышно в каждом уголке двора. Он назвал Хономера Избранным Учеником. Не "братом", как обычно. Он употребил его титул, титул предводителя жрецов этого храма, и Волкодав окончательно понял, что не ошибся. А Волк продолжал: - Пора тебе, Хономер, выгнать Наставника, который учит совсем не так хорошо, как следовало бы. И нанять меня вместо него! Три года назад, когда Волкодав произнес почти те же слова, добиваясь поединка с Матерью Кендарат, ему пришлось доказывать свое мастерство. Для начала он расшвырял стражников, изготовившихся выкинуть его за ворота, а потом победил лучшего ученика госпожи. Л