нные "Дополнения" - скорее занести туда нечто, представлявшееся арранту важным, хотя бы дело происходило в углу заплеванной корчмы, среди гвалта затеваемой драки, или на палубе сегванской "косатки", летящей навстречу погибели сквозь пронизанный молниями закат... Волкодав, помнится, всячески потворствовал тому, что считал придурью не в меру ученого парня, но все же не до конца понимал, что прямо у него на глазах рождался трактат, который другие люди спустя двести лет будут читать... Дурак был, что тут еще сказать можно. В крепости-храме обитало великое множество книг. В том числе и посвященных вовсе не восхвалению Единого и Близнецов, а скорее даже наоборот. С какой бы это стати, Волкодав опять долго не мог уразуметь, - ведь тот же Эврих в свое время немало натерпелся от Хономера именно потому, что пытался спасти от уничтожения труды каких-то мыслителей, являвшихся, по мнению жреца, "лжепророками и лжеучителями". И книги, говорил Хономер, эти лжеучителя понаписали все такие, что человеку благочестивому грешно было до них даже дотрагиваться, не то что читать! И вот поди ж ты. На полках библиотечного чертога стояло едва ли не то самое, за что Эврих ходил весь в синяках, а потом мало не погиб от ножа убийцы, нанятого - не поленились же - за изрядные деньги! Как так?.. Поначалу венн едва уберегся от искушения прямо расспросить о том Хономера и послушать, что скажет... Потом сообразил сам. Это как в бою: чем лучше загодя знаешь, в чем именно преуспел твой противник, тем легче будет его одолеть. Вот и Хономер предпочитал осквернять себя чтением книг нечестивцев, чтобы позже, во время проповедей, в пух и прах разносить вредоносные помыслы, грозящие извратить истинное учение. Почему же эти книги не прятали где-нибудь в темном подвале, дабы не могли они ненароком смутить души и умы молодых служителей Близнецов? А потому, что неопытные жрецы постигали науку своей веры под пристальным водительством Хономера и его приближенных, точно так же, как уноты Волкодава - благородное кан-киро. Он тоже не держал каждого за руку, воспрещая проверять навыки в трактирных потасовках, однако непременно узнавал о каждом подобном безлепии. Узнав же, надолго отрешал от уроков. А за попусту причиненное кому-то увечье прогонял совсем... А кроме того, Волкодав по пальцам мог бы пересчитать тех, кого за три года видел в библиотечном чертоге читающими. Молодые жрецы не очень-то стремились просиживать за книгами свои неяркие пока еще одеяния. Должно быть, других забот было в достатке. Венн же - вот что значит охота пуще неволи - успел перезнакомиться со всеми купцами, продававшими книги на тин-виленском торгу. Годы не торопились менять его внешность в лучшую сторону, он по-прежнему был похож на законченного висельника, а вовсе не на книгочея, но капля камень точит - мало-помалу купцы начали с ним здороваться, а потом - даже раздобывать книги, о которых он спрашивал. Так Волкодав разжился кое-чем из того, что особенно понравилось ему в библиотеке. Цена на книги, некогда ужасавшая его еще в Галираде, здесь, за морем, была уже вовсе безбожной, но Хономер платил очень неплохо, и денег хватало. Волкодав строго ограничивал свои приобретения совсем по другой причине. Из Тин-Вилены он собирался рано или поздно уйти, так не бросать же добрые книги?.. На счастье венна, прочитанное он надежно запоминал, а потому и покупать решался только те тома, чья необозримая премудрость требовала перечитывания. Знаменитые "Описания" Салегрина Достопочтенного, два самых толковых "Начертания стран и земель" и, конечно, "Созерцание истории" великого Зелхата Мельсинского, - на книге, за которую сам ученый угодил в позорную ссылку, теперь наживалась тьма-тьмущая переписчиков и торговцев, поскольку спросом она пользовалась немалым... Было и еще кое-что, приятно отягощавшее заплечный мешок Волкодава. Книги, попадавшиеся ему на библиотечных полках и на торговых лотках, он с некоторых пор начал мысленно делить на две неравные части: путеводные и баснословные. Путеводными были те, что сообщали некие знания, накопленные подвигом и трудом: о земном устроении, о делах и людях минувшего, о заветах Богов и о каждодневных познаниях, например о лекарском деле. Баснословные же... Ему понадобилось время и немалое усилие мысли, чтобы уразуметь: были, оказывается, люди, которые писали... о событиях, никогда на самом деле не совершавшихся. Они давали имена правителям и полководцам, отродясь не жившим на свете, и эти бесплотные тени принимались путешествовать по страницам, сражаясь, влюбляясь, размышляя и принимая решения, - ну ни дать ни взять всамделишные саккаремцы, вельхи, сегваны... Иные книготворцы даже описывали целые державы, помещая их, к примеру, "между Нарлаком и Халисуном", хотя всем известно, что Нарлак с Халисуном граничат напрямую и никаких посторонних держав с большими городами и реками там не бывало от века. Кому нужны были подобные выдумки, когда вокруг лежал широкий живой мир, да и происходило в этом мире порою такое, что хоть год сиди - ничего подобного не придумаешь?.. Волкодав долго мучился недоумением, потом вспомнил, как говорили в таких случаях у него дома: "Не любо - не слушай, а врать не мешай". Он захотел разобраться и стал читать баснословные книги, пытаясь понять. И ведь понял. Каждый поступок о чем-то да говорит, обладая не только внешней стороной, но и духовным смыслом, так или иначе звучащим в великой песне Вселенной. Вот, скажем, кто-то кому-то заехал в лоб кулаком. Это может быть оскорбление. Это может быть предательство. Это может быть подвиг. Меняются обстоятельства, меняется с ними и смысл. А уж если дело касается целой цепи поступков - тем более. Так вот, создатели небывалого просто не находили в известной им жизни поступков и событий, полностью отвечавших смыслу, о котором им хотелось бы рассказать. И тогда они брали частицу от одного, от другого, от третьего - и творили свое. Ну вот кто и когда, например, видел страну, где каждая семья по закону хранила из поколения в поколение только одно какое-нибудь ремесло и даже одежду обязана была носить определенного цвета, и суровое наказание ждало ослушников, вздумавших отступать от обычая?.. А написал же один такой баснотворец. И, понятно, закончил дело кровавым восстанием. Да приплел благородство, и долг, и загубленную любовь... Чего ради? А в назидание: вдруг какой-нибудь усмарь, прочитав, утрет нечаянную слезу и раздумает заставлять сына заниматься кожевенным делом, коли парень обнаружил и дар, и страсть войлоки катать... Правда, усмари подобные книги не больно часто читают... Сообразив однажды, в чем дело, Волкодав стал читать баснословные сказания одно за другим, пытаясь угадывать в каждом потаенные смыслы. У него и теперь лежали в заплечном мешке две такие книги. Одна была о парне, постигшем мастерство лекаря, чтобы вылечить мать любимой девушки. Книга вроде как книга, но она была о мечте и сама звала мечтать, от нее почему-то щемило в душе, и Волкодав не смог с нею расстаться. Ее продал венну торговец, которого Волкодав в свое время немало озадачил, поинтересовавшись, не попадались ли тому "Дополнения" к знаменитому Салегрину, написанные неким Эврихом из Феда. "Кем, кем?" - удивился купец. "Эврихом, - повторил Волкодав. - Из Феда". Сказав так, он тотчас понял, что сморозил глупость. Быть может даже опасную. Ему ведь доводилось некогда слышать, что маленький городок Фед, благополучно стоявший среди оливковых рощ в беловодской Аррантиаде, здесь, в его родном мире, был полностью уничтожен во время давних усобиц. На счастье, книготорговец, уроженец северного Халисуна, в Аррантиаде, может, когда и бывал, но не знал наперечет всех ее городов и уж в историю захолустного Феда не вникал всяко. "Нет, - сказал он, подумав, - не встречал". "Значит, дописывает, - кивнул Волкодав. - Или книга еще не успела распространиться". С тех пор купец зауважал венна, водившего знакомство с настоящим ученым, и чуть не накануне его ухода из Тин-Вилены предложил ему еще одну книгу. "Ее, - сказал он, - написал тот же человек, что так здорово придумал про лекаря. Тебе понравится..." Теперь Волкодав предвкушал, как будет читать ее в дороге, и предвкушение радовало его. Эх, еще бы в храмовой библиотеке порыться... Может, и Тиргей все же что-нибудь написал, да только я не нашел. Не успел... К селению, называвшемуся Овечий Брод, Волкодав выбрался на самом закате, когда солнце уже нырнуло за холмы, и лишь на вершинах самых высоких сосен еще рдело сияние уходившего дня. Селение было обнесено тыном, но ворота пока стояли открытые, и венн сразу понял, что подгадал весьма вовремя. Из-за угла тына как раз выходил пожилой мужчина с посохом, шествовавший размеренной походкой совершающего привычное и ежедневное. Мужчина держал в руке переносной светильник, ярко горевший, хотя было еще светло. Шедшего сопровождала большая собака. Старейшина здешний, догадался Волкодав. Обходом обходит! Это и впрямь было действо, досужему<Досужий - здесь: обладающий всеми умениями и природными данными, необходимыми для некоторой деятельности.> глазу говорившее сразу о многом. Мы, мол, хоть и при дороге живем, а обычая держимся! Волкодав прибавил шагу, чтобы успеть пройти в ворота, пока старейшина не замкнул круг. А то ведь можно дождаться, что снова придется ночевать под елкой. Не то чтобы он очень возражал против такого ночлега. Но, коли уж вознамерился отведать местного пива да пирогов, - отчего бы и не исполнить благое намерение... Пес, на которого венн, правду сказать, обратил гораздо больше внимания, чем на хозяина, тем временем сразу побежал навстречу незнакомому человеку, появившемуся из леса. Пес был бдителен и свое дело знал хорошо. Кто пришел? Не со злом ли?.. Надо поскорее обнюхать, осмотреть, познакомиться, послушать, что скажет... Он мало напоминал степных волкодавов равнинного Шо-Ситайна. Разве что обрезанным хвостом да впечатлением суровой несуетной мощи. Пес, живший на самой границе Озерного края, славившегося гораздо более мягкой зимой, имел вороно-черную, до синеватого отлива, короткую гладкую шерсть, украшенную на морде, лапах и груди ржаво-бурым подпалом. Толстенная шея, очень спокойный взгляд карих глаз и широкая пасть, сомкнутая до поры, но наверняка таившая очень страшные зубы... Чего бояться тому, кого сопровождает подобный защитник? Подбежав к Волкодаву, пес словно бы удивленно остановился в нескольких шагах от него. Старейшина, смотревший сзади да против заходившего солнца, превратно истолковал поведение любимца и поспешно вскинул руку с посохом, окликая: - Эй! Эй!.. Он желал то ли отозвать кобеля, то ли предупредить незнакомца, чтобы стоял смирно и не пытался ни гнать пса, ни тем паче бежать. Кажется, он не на шутку перепугался. Кому надо, чтобы чужой человек сглупу угодил в зубы его собаке, да возле самой околицы? Ведь до греха этак недолго! Ни кобель, ни прохожий не вняли предупреждению. Волкодав продолжал идти прежним размеренным шагом, а пес преодолел оставшееся расстояние - и чинно зарысил рядом с венном, стараясь поплотнее прижаться к его бедру головой и снизу вверх заглядывая в глаза. Росту он был как раз такого, что Волкодаву осталось только опустить руку, и ладонь легла на мягкие, в шелковистой шерстке, доверчиво подставленные уши. Ощутив прикосновение, кобель заурчал - глуховато, низко, протяжно. Кто-нибудь, незнакомый близко с такими собаками, пожалуй, принял бы этот звук за рычание. И то сказать! Что угодно сойдет за угрожающий рык, ежели исходит из груди пошире иной человеческой. На самом же деле пес попросту стонал от наслаждения, радуясь ласке Вожака. Подойдя к старейшине, Волкодав поклонился. - Здравствуй, почтенный, - проговорил он на языке Шо-Ситайна. - Спасибо, что ворота перед носом у меня не захлопнул. - А надо было, - отозвался тот в сердцах, негодуя по обыкновению всякого человека, пережившего неожиданный и незаслуженный испуг. И перевел дух: - Откуда ж ты такой непонятливый мне на голову свалился? Большую собаку первый раз видишь? Кто, скажи на милость, чужому кобелю сразу руку на голову кладет?.. Откусил бы ее тебе да и правильно сделал, я его и ругать бы не стал! Пес уже сидел между ними. И улыбался во всю пасть, отчего вид у него сделался окончательно дремучий и жуткий. - Так ведь не откусил же, - смиренно возразил Волкодав. - Не сердись, почтенный. Я из Тин-Вилены в Захолмье путь держу... Есть ли здесь у вас перехожему человеку где на ночь устроиться? Пес потихоньку - чтобы не заметил хозяин - снова всунул голову ему под ладонь и вежливо, осторожно лизнул самым кончиком языка. Волкодав в ответ пощекотал ему брылья, легонько сжал пальцами морду. - Есть и хлеб, найдется и лавка, - проворчал старейшина, пропуская его в ворота. - Со мной пойдешь, провожу... Пока ты опять по дороге злых собак гладить не начал! - И обратился к псу: - Так, Мордаш... Что пристал к человеку? Отрыщь!<Отрыщь - "Нельзя! Прочь!", старинная команда собаке, обычно охотничьей, запрещение трогать еду или добытого зверя, а также приказ держаться подальше от лошади охотника, чтобы не попасть под копыта.> Дюжие парни сомкнули у них за спинами деревянные створки. Волкодав обратил внимание, что один из них, очутившийся было на дороге у Мордаша, счел за благо посторониться. Ворота же были как раз такой ширины, чтобы проехать телеге. Овечий Брод оказался большим, богатым погостом, здесь все время останавливались купцы, ездившие из Тин-Вилены в Озерный край и к горцам северных кряжей. Дорога, ставшая улицей, удобно подворачивала к гостиному двору... Сколько их Волкодав в своей жизни видел, а сколько будет еще! Изнутри пахло жареным мясом, долетал хлебный дух, тянуло душистым дымом коптильни. Желудок у Волкодава был далеко не балованный, вполне мог бы обойтись и без ужина, но, кажется, мысль о пиве и пирогах была не такой уж бездарной. Из харчевни слышались голоса, кто-то пробовал и подтягивал струны. "Матушка Ежиха", гласило название, исполненное нарлакскими буквами. Для тех, кто не умел читать, рядом изображена была полнотелая колючая хлопотунья, несущая на иголках тугой боровик. Поглядев на вывеску, Волкодав улыбнулся. Если он еще не ослеп, неведомый резчик был гораздо подробнее знаком со зверьем, чем с письменной грамотой. Ежиха была сущее загляденье: сейчас зафыркает и отправится в путь. А вот название содержало ошибку. - Ну, ступай. Там тебе... - начал было старейшина. Хотел добавить - "и пива и пирогов поднесут...", но в это время судьба подкинула ему новую неожиданность. Откуда ни возьмись - то ли из-за крыши, то ли прямо из остывающих к ночи небес - беззвучной молнией принеслась большущая летучая мышь. Чуть не смазала почтенного старосту по носу крылом. И... с важным достоинством устроилась на плече захожего человека. - Тьфу!.. - плюнул старейшина. Сердито застучал посохом по деревянным мосткам и пошел прочь. Мордаш отправился следом за ним, оглядываясь на Волкодава. Ты, Вожак, на моего человека не обижайся. Такой уж он у меня. Любит пошуметь, а вообще-то незлой. Правда-правда, незлой... Волкодав почувствовал себя в чем-то слегка виноватым. Он не сразу пошел внутрь и немного постоял перед дверьми, глядя вслед уходившему старейшине. Может, еще выдастся случай по-доброму познакомить его с Мышом... хотя, если подумать как следует, чего ради? Завтра утром он отсюда уйдет, и если кто его вспомнит здесь, то - мимолетно. А старейшина, коли не дурак, скоро сам сообразит, что зря рассердился на маленького зверька, некстати вылетевшего из сумерек... Венн видел, как навстречу старейшине раскрылась калитка одного из дворов. На улицу выскочили две маленькие, очень похожие одна на другую девчушки (Внучки... решил Волкодав) и с радостным писком повисли на необъятной шее Мордаша. Осторожный пес сперва замер, высоко задрав голову, а потом медленно, бережно пошел с ними во двор. Волкодав улыбнулся и рассудил про себя, что девчушки могли бы проехаться на собаке верхом. Причем обе разом. И, вероятно, именно это сейчас и произойдет у старейшины во дворе. Небось, ноги у Мордаша не подломятся, хоть ему взрослый мужик на спину садись. И уж в его присутствии никто чужой не осмелится маленьких девочек не то что обидеть - даже слишком пристально на них посмотреть... Волкодав поймал себя на том, что завидует псу. Подняв руку, он привычно нащупал бусину, по-прежнему украшавшую и осенявшую ремешок, что стягивал его заплетенные волосы. Покатал ее в пальцах... Была же девочка чуть постарше этих двух, что мне ее подарила. Теперь уж - славная девушка, нынешней осенью, глядишь, мужа возьмет... Дали бы ей Боги всякого счастья... Только я-то кому нужен останусь? Негожие это были мысли. Живи, пока жив, и не предавайся таким размышлениям, а не то они могут далеко тебя увести. Волкодав потянул на себя дверь харчевни и ступил через порог. Сколько он бывал в постоялых дворах в самых разных концах белого света, столько и поражался их схожести. Нет, конечно, зодчие и плотники в каждом уголке мира работали на свой особенный лад, и путешествующий, скажем, по Саккарему видел над собой совершенно иной кров, нежели забредший в Нарлак. И к столу подавали у сольвеннов одно, а у вельхов - вовсе иное. И даже хлеб, испеченный под разными небесами, куда как внятно являл в себе эту разность... Общим, как давным-давно уяснил для себя Волкодав, оставалось то, что это были именно дворы, а не дома. Здесь сходились у одного очага люди, вчера еще друг дружку не знавшие. Назавтра они снова потеряют один другого из виду - скорее всего затем, чтобы уже никогда не узнать, какая кому досталась судьба. Волкодав порою ловил себя на том, что никак не перестанет этому удивляться. Вот так идти мимо людей, встречаться без радости и расставаться не горюя, подобно листьям, плывущим по осенней реке? А потом, чего доброго, еще взять помереть прямо в дороге, вдали от праотеческих, праматеринских могил?.. Иногда ему начинало казаться, будто весь мир только и делал, что странствовал по чужедальним краям. Понять подобное Волкодав еще как-то мог - жизнь заставит, еще не тем займешься, - но одобрить... Он сам с двенадцати лет не жил на родине, однако с собой ничего не поделаешь: что в младенчестве впитано, то и держится всего крепче. Венны же полагали, что доброму человеку след держаться дома. Вести семью, множить свой род и его добрую славу... Волкодав дожевал баранину с овощами - на его взгляд, изрядно пересоленную, но зато от души сдобренную перцем - и теперь не спеша потягивал пиво, поглядывая вокруг. К его немалому сожалению, в Овечьем Броде, как и повсюду в Шо-Ситайне, не знали и не умели делать сметану. Однако пиво оказалось действительно вкусным. И пирожки с начинкой из грибов, долежавших в дубовых кадушках с прошлого лета. И блюдце, чтобы размочить для Мыша в молоке кусочек лепешки, у служанок сразу нашлось... Народу в харчевне вечеряло достаточно. Конечно, Овечий Брод - не Тин-Вилена, да и красавец "Белый Конь" "Матушке Ежихе" уж точно был не чета. Потому люди сидели не друг у дружки на головах, как временами случалось у Айр-Донна, и Волкодаву ни с кем не пришлось толкаться локтями. Свободный стол, за которым он расположился, стоял, правда, почти у самой двери и, знать, именно потому оставался свободен: снаружи зябко тянуло ночным холодком. Однако в том ли беда? За другим столом баранина не сделалась бы вкусней. А сквозняков Волкодав не боялся. Звяканье струн, услышанное еще на улице, не померещилось венну. На другом конце комнаты в самом деле возился с сегванской арфой один из гостей. Что-то не получалось, струны никак не хотели звучать в лад. Над незадачливым певцом уже начали понемногу посмеиваться: - Э, да мы от своих упряжных коней скорее песен дождемся! - Слышь, малый? Если ты так в других местах пел, то как до сих пор с голодухи ноги не протянул? Музыкант только посмеивался. Это был молодой парень, растрепанный и лохматый, выглядевший так, словно пару седмиц ночевал в стогах и на чужих сеновалах. Нечесаные патлы льняной куделью падали ему на лицо, но глаза поблескивали хитро и весело. Не помер с голоду и не помрет, решил про себя Волкодав. Такого, кажется, пестом в ступе не утолчешь - вывернется! Неожиданно для окружающих парень пробежался пальцами по струнам, словно последний раз убеждаясь в правильности их настроя, и громко запел: Боятся люди проезжать Лесами Пелагира: Когда-то битва здесь была, Решались судьбы мира. Но полководцев той войны Не славили сказанья: Тут воевали колдуны, Метали заклинанья. С тех пор хранит земная глубь Волшебные словеса... Волкодав невольно навострил уши. Вот так так! очень скоро сказал он себе. Он не узнал парня тотчас, поскольку не приглядывался подробно, как-то сразу решив, что знакомого лица здесь наверняка не дождется. Да и песнопевец трактирный очень мало напоминал теперь нищего калеку, сидевшего в пыли возле тин-виленских ворот. Видно, не впервые лицедействовал, примеряя всякий раз ту личину, от которой ждал выгоды. Простой народ не так уж глуп: Темно под сенью леса! Любая тварь, что здесь живет, Не такова, как всюду. Одну увидишь - жуть возьмет, Двух сразу - станет худо! Такое шастало во тьме Направо и налево!.. И был там холм, а на холме Росло большое древо. Ночами силой колдовства Земля под ним светилась! На древе же, в дупле ствола, Там ящерка ютилась... И даже голос казался не вполне тем же самым, что надрывался поддельной слезой, выводя "жалевсто" о молодом воре, угодившем на каторгу. Куда только подевалась напускная гнусавость и хрипотца. Но - все равно это был тот самый побирушка, якобы удравший с каторги в Самоцветных горах. Однажды он наружу прыг - И что, представьте, видит? Бегом бежит седой старик В изорванной хламиде! Добро и мудрость на челе И все приметы мага, Но скоро, видимо, в петле Запляшет бедолага: Летят собаки по пятам, Вдали топочут кони... "Скорее, дед! Влезай сюда, А я собью погоню!" Волкодав слегка пожалел о том, что успел миновать ворота и не остался на ночь в лесу. Ничему-то его, дурня, жизнь так и не выучила. А то раньше не бывало - думал, будто помогает кому-то, даже из беды выручает... и только затем, чтобы потом напороться на злую насмешку. Кто его знает, этого малого? Чего доброго, сейчас укажет пальцем на недоумка, якобы умилившегося его воровской песенкой - аж на целый сребреник... Волкодав плюнул про себя, - а будь что будет! Устроился поудобнее и стал слушать дальше. Тут налетели злые псы... Шипя, храбрец хвостатый Давай откусывать носы - И откусил с десяток! Собаки воют и рычат, Зализывая раны... И вот охотников отряд Въезжает на поляну. Малыш таких злодейских рож Давно уже не видел!.. "Где пленник? - вопрошает вождь, В седле высоком сидя. - За ним гнались мы по пятам Сквозь гущину лесную!.." Злодеи шарят по кустам, Копьем в траве шуруют... Затих вдали и шум, и крик, И лай ищеек жутких. Спустился с дерева старик, Благодарит малютку... По глубокому убеждению венна, такие бестолковые преследователи не годились кого-либо ловить даже в самой шуточной песне, но... вот уж действительно - "не любо - не слушай"!.. Однако узнать, что далее приключилось с храброй маленькой ящеркой и как отблагодарил ее спасенный волшебник, никому в тот вечер не довелось. Входная дверь резко распахнулась во всю ширину, и через порог уверенно, по-хозяйски властно шагнул еще один посетитель, и было в нем что-то, заставившее Волкодава немедля насторожиться. Выглядел этот мужчина так, словно явился прямиком с дороги, - рослый, широкоплечий, он был при оружии и котомке, в запыленном плаще. Уж не по деревне из одного дома в другой путешествовал! И тем не менее позже Волкодава войти в погост он мог вряд ли. Старейшина при нем довершил свой обход, и, значит, до утра поселение было отъединено от внешнего мира. То есть следовало спросить себя, где он бродил до сих пор и почему появился в харчевне только теперь. Найти, что ли, ее не мог?.. А если сторожа при воротах его в нарушение обычая все же пустили, - это воистину только давало лишний повод держать ухо востро. Стало быть, не простой человек, странствующий себе потихоньку! Уж не Хономер ли его за мной вдогонку послал?.. Пронесшаяся мысль не задержалась надолго. Нет. Волкодав хоть и вырос совсем в других лесах, а пешехода на дороге в нескольких поприщах позади себя ни в коем случае не прозевал бы. По голосам зверей, по оклику птицы... Да и нужен был этому вошедшему, как тотчас выяснилось, вовсе не он. Плечистый малый быстро окинул взглядом харчевню - и все той же уверенной походкой охотника, идущего принимать на копье согнанного<Согнанный, сгонять зверя - довести его постоянным преследованием до полного изнеможения.> собаками зверя, прошагал прямо в угол, где устроился со своей арфой певец. Струны жалобно звякнули и умолкли. Лохматый парень заметил новоприбывшего и, похоже, мигом сообразил, что это явились по его душу. Тотчас прекратив петь, он уставился на шедшего к нему человека таким затравленным взглядом, что слушатели, сгрудившиеся вокруг, поневоле тоже повернулись в ту сторону. И опять что-то неправильно, глядя со стороны, решил Волкодав. Если бы я ждал и боялся погони, я нипочем не сел бы в угол, откуда нет удобного хода наружу. Да и внимание к себе такими вот песенками, пожалуй, не стал привлекать. А впрочем... Безжалостный преследователь между тем остановился посередине харчевни. Не спуская глаз с певца, он передвинул котомку, запустил в нее руку и вытащил свиток пергамента. - Мир вам, добрые люди, под кровом этого дома! - прозвучал его голос. Он говорил на языке Шо-Ситайна, но чувствовалось, что ему гораздо более привычна вельхская речь. - Мир всем, кто встречает Посланника Справедливости, - всем, кроме злодея и вора, бегущего от правого суда! Жесткий пергамент коротко прошуршал, разворачиваясь. С его нижнего края свисала целая бахрома разноцветных шнурков. На каждом - яркая восковая печать. - Вот грамота, к которой приложили руку без малого все уличанские старосты Тин-Вилены. Кто умеет читать, тот воистину может подойти и удостовериться! Я выслеживаю злодея по имени Шамарган, отравившего боевую собаку своего недруга и трусливо скрывшегося из города. Я послан схватить его и привести назад для суда! Арфа задребезжала, свалившись на пол. Белобрысый вскочил, лихорадочно озираясь - куда броситься, как спастись?.. Слишком поздно. Его угораздило устроиться на длинной скамье возле стены, а справа и слева набился охочий до песен народ. Не больно-то убежишь! Резкий шум встревожил Мыша, лакавшего молоко с хлебом. Зверек вскинулся, поднял шерсть на загривке и воинственно раскрыл крылья, торопливо облизываясь: кто такой, что такое? Уж не решились ли на них с Волкодавом напасть?.. Венн накрыл ладонью не в меру храброго летуна. Во-первых, все происходившее их ни в малейшей степени не касалось. Во-вторых, злонамеренно отравившему собаку действительно не могло быть никакого прощения. Волкодав такому мерзавцу, пожалуй, влил бы в глотку его же собственного зелья и оставил кататься по земле и блевать, корчась в смертных мучениях. В-третьих, в Тин-Вилене действительно велся привезенный из коренного Нарлака обычай снаряжать в путь охотников за беглыми злодеями. Их именовали Посланниками Справедливости и снабжали верными грамотами, обязывающими всех встречных помогать им в их благом деле. За известное, кстати, вознаграждение. А в-четвертых... В-четвертых и в-главных, Волкодаву трудно было заставить себя поверить однажды разоблаченному обманщику. Сколько бы тот ни твердил, что вот теперь-то он - настоящий. Попробовал обмануть раз, попытается и вдругорядь... Кто-то из сидевших рядом с певцом нерешительно протянул руку - хватать. Другие, наоборот, исполнились подозрения: - Эй, эй, погоди, добрый человек... - Мало ли Шамарганов на свете, чем докажешь, что злодей? А кто-то, самый осмотрительный, буркнул: - Этакую грамотку кто угодно выправить мог... Однако Посланника оказалось весьма трудно смутить. Знать, не впервые сталкивался с людским недоверием. Он даже не переступил с ноги на ногу - стоял, точно врытый, и самая спина его, обращенная к Волкодаву, источала уверенность. - Не назвали бы меня Посланником Справедливости, если бы я ради денег мог возвести поклеп на безвинного. Коли вы, добрые люди, снимете рубашку с того, кто развлекал вас песнями, вы увидите у него на груди выколотое клеймо: три зубца в круге. Он успел побывать за свои прежние преступления на каторге, и не где-нибудь, а в Самоцветных горах! Да что они привязались к Самоцветным горам?.. досадуя, размышлял тем временем Волкодав. Услышали от кого-нибудь - и лыко в строку немедля?.. У него дома считали, что плетельщик лаптей, без разбору использующий лыко, очень скоро пойдет гулять по снегу босиком. С лицедеями, даже не знавшими, что в рудниках клеймили не всех, а только опасных, да не дурацкой наколкой, а каленым железом, - могло приключиться что похуже. К примеру, нарвались бы они на знающего человека... Но откуда бы взяться знающему человеку здесь, на другом конце населенного мира, по ту сторону обширного океана?.. К парню, которого Посланник поименовал Шамарганом, протянулась уже не одна пара рук, а несколько - люди захотели проверить. Причем вознаграждение за помощь Посланнику было, вероятно, вовсе не лишним. Волкодав подумал о том, что, согласно все тому же обычаю, если Посланник Справедливости ловил свою жертву в какой-нибудь деревне, местный старейшина обязан был выплатить ему немалую пеню. Своего рода овеществленное порицание. За то, что сами не распознали и не схватили подлого татя. Вот, стало быть, чего ради два лицедея все дело затеяли. А тогда, у ворот городских, проверяли, смогут ли кого обмануть. И, благодаря мне, решили, что смогут!.. ... А Шамарган, не дожидаясь, пока на нем примутся рвать рубаху, сделал единственное, что ему еще оставалось, - махнул прямо вперед, через стол. В разные стороны полетели чашки и миски с угощением, которым щедрые слушатели потчевали певца. Разлилось пиво, прямо на пол - непотребство из непотребств - шмякнулся хлеб! На то, что случилось дальше, Волкодаву показалось уже вовсе тошно смотреть. Лже-беглец попытался проскочить мимо лже-Посланника. Видимо, ничего умней они не смогли придумать даже вдвоем. Ну нет бы хоть запустить чем-нибудь в безжалостного преследователя, хоть солью в глаза ему сыпануть, вынуждая отвлечься, а самому тем временем броситься через кухню!.. Так нет же, кинулся прямо к двери, словно его там оседланная лошадь ждала. И, конечно, не добежал. Кряжистый Посланник мигом оказался на пути у стремительно сиганувшего парня - и живо скрутил его в три погибели, заломив за спину руку. Среди былых унотов Волкодава не находилось ни одного, кто уже через седмицу не смог бы преспокойно освободиться от такого захвата... Шамарган же выгнулся, поднимаясь на цыпочки и всем видом изображая лютую боль. С отчаянием пополам. - Сходите, добрые люди, позовите кто-нибудь старосту. На эти слова вскинулся было мальчонка, собиравший по столам грязные мисы. Привык на побегушках быть, и тут собрался бежать. Понятно, мальчишку сразу одернули - еще не хватало с сопляком чаемой наградой делиться! - и за старостой отправился один из мужчин. В разговоре мелькнуло имя или прозвище старейшины: Клещ. Как уж мнимый отравитель собак намеревался в дальнейшем вернуть себе свободу, оставалось только гадать. Волкодав мысленно пожал плечами и стал допивать пиво. Не было на свете уголка, где испытывали бы недостаток в обманщиках и проходимцах. На каждого внимание обращать - всей жизни не хватит... ... Пламя светильничка, ровно и весело горевшего на стенной полице, внезапно и безо всякого предупреждения из тепло-золотистого стало бесцветным. А потом - вот это была воистину новость - весь мир начала заволакивать непрозрачная пелена, похожая на разбавленное молоко. Волкодав крепко зажмурился, потом даже прикрыл ладонью глаза, внутренне свирепея: НЕТ!.. Помогло. Он ощутил в крови некое освобождение и отнял от лица руку. Лохмы Шамаргана были по-прежнему льняными, а плащ Посланника бурым, и серая пыль покрывала его. Волкодав как раз опустошил свою кружку, когда появился старейшина Клещ. Подняли его, похоже, с постели. Три косы, на шо-ситайнский лад украшавшие бороду, выглядели только что наново заплетенными, и притом впопыхах. И, ясное дело, мягкосердечия у Клеща от таких заполошных дел отнюдь не прибавилось. - Ты кто таков? - немедля подступил он к Посланнику Справедливости. Тот вновь, почти теми же словами, поведал об отравлении боевого пса и о Самоцветных горах. А после добавил: - Не велишь ли проводить нас в надежную клеть, где я мог бы до утра присматривать за этим никчемным? Не бойся, я не позволю ему долго оскорблять Овечий Брод своим недостойным присутствием. Уже утром я отправлюсь с ним назад, ибо мне велено доставить злоумышленника в Тин-Вилену самым скорым порядком, пока степные кланы не отбыли восвояси... - Если бы я чего боялся, - буркнул Клещ, - я бы тут не старшинствовал. - И протянул руку: - Дай-ка сюда свою грамотку, сам сперва прочитаю! Конечно, его требование было исполнено, но Волкодаву помстилась в движении Посланника тень неуверенности. И Шамарган - а это уже не помстилось! - больно пристально скосил глаза на двоих крепких парней, вставших подле двери... Ай да старейшина! похвалил про себя венн. Неспроста Клещом величают! Клещ тем временем дальнозорко отвел шуршащий лист подальше от глаз: - Так, так... От Горбатой улицы... от Железного ручья... от Маячной дороги... Э, а это кто тут от Селедочного тупика изволение дал? По мнению Волкодава, вот теперь-то двоим лицедеям следовало, более не мешкая, давать тягу. Он даже ждал, чтобы Шамарган прямо сейчас пнул ловца татей в колено и во всю прыть бросился в дверь, а тот как бы за ним... Но нет, Посланник еще попытался что-то спасти. - Как кто? - спросил он с почти настоящим недоумением. - Плакун Дырявый Бочонок, старшина над засольщиками! Разве ты не узнаешь его знамя? Чайку с рыбешкой в клюве? - Узнать-то узнал, - проворчал Клещ, сворачивая пергамент. - Да только Плакун всегда рисует камбалу, а тут какой-то озерный карась. А посему я тебе, добрый человек, вот что скажу. Клеть на ночь у меня, понятно, найдется... А вот в город, ты уж не обессудь, тебя мои ребятки проводят. Там и разберетесь честь честью. Там тебе и положенную награду дадут... а с меня, ежели что, потом высчитают. Ясно?.. Ну, стало быть, веди отравителя своего. И старейшина, опираясь на посох, тяжеловатой походкой двинулся к выходу из харчевни. Посланник - делать нечего - пошел следом, ведя свою жертву перед собой. Парни возле двери подались в стороны, освобождая дорогу... ... И зря, поскольку Шамарган именно теперь решил проложить себе путь на свободу. Может, счел, что чем дальше, тем труднее будет сбежать. А скорее всего - просто не ждал такого поворота событий и испугался. Ибо действовать начал, творя вещи глупые и ненужные, такие, о которых сам должен был потом пожалеть, если не совсем уже изнеправдилось сердце... - то есть так, как и свойственно людям поступать только со страху, когда отступает прочь хладнокровный рассудок и любое деяние предстает просто необходимым, если кажется, будто оно способно помочь. Мутно-алые, окутанные дымной пеленой страха пламена намерений Шамаргана выстрелили так ярко, что Волкодав про себя успел мимолетно удивиться, как же их проморгали все прочие посетители. Парень вывернулся у мнимого охотника на беглых злодеев одним ловким движением. Выхватил откуда-то из рукава широкий нож без рукоятки и... пырнул старейшину Клеща прямо в живот... То есть сам он нимало не сомневался, что в самом деле пырнул, потому что в такие мгновения человек склонен видеть свои действия уже довершенными, хотя в действительности они успели сбыться хорошо если наполовину. Надо думать, стремительно воображение успело нарисовать Шамаргану ярко брызнувшую кровь и возникающее на лице Клеща изумление, смешанное с горькой детской обидой... Но люди, мимо которых его в это время вели, увидели совершенно иное. Спустя время они рассказывали и божились и, бывало, лезли в драку с теми, кто не желал верить сказанному, - хотя бы и сказанному с призыванием самых высших Свидетелей. Но кто же в здравом рассудке сразу поверит, будто молчаливый чужеземец, невозмутимо кормивший из блюдечка ручную летучую мышь, внезапно наклонился из-за стола - и его движение рассказчики припоминали как медленное - и преспокойно вынул острый ножик у Шамаргана из кулака?.. А Шамарган при этом полетел кувырком, словно ему десять подножек разом подставили, сшиб некстати подвернувшуюся скамью - и кубарем укатился за дверь, с треском распахнувшуюся от удара?.. Но это позже, позже, когда все утихнет и жгучие события начнут претворяться в обычную побасенку из тех, которых десять дюжин можно услышать в любом постоялом дворе. А покамест... - Держи вора!.. - завопил лже-Посланник, сообразивший, что надо удирать вослед за дружком, пока не сделалось безнадежно поздно. Метнулся, сыпанув мелкой пылью, бурый плащ: лицедей во все лопатки кинулся наружу. Половина посетителей харчевни сорвалась помогать ему в ловле, и с ними оба парня, приведенные Клещом. Лучше бы ты, мысленно вздохнул Волкодав, одного Мордаша с собой захватил. Больше проку дождались бы... Он так и не поднялся из-за стола, за которым сидел. И Мыш ни с кем не лез воевать: вспрыгнул ему на плечо и принялся вылизывать крыло, рассеченное розовым шрамом. Только блестел на столе перед венном широкий нож, вынутый из руки несостоявшегося убийцы. Некоторое время старейшина взирал на этот нож, пребывая в потрясенном оцепенении. Что вызвало это оцепенение - уж не рана ли, которую он, тертый калач, успел ощутить, еще не получив?.. Волкодав не понаслышке знал, как ведет себя человек, принявший внезапную рану в живот. Вот Клещ дерзнул опустить глаза к собственному телу... Нарядное вышитое одеяние из тонкого войлока, чем-то напоминавшее сольвеннскую свиту, не было ни порвано, ни надрезано. Еще несколько мгновений старейшина провел в неподвижной задумчивости... а потом сделал единственно правильный вывод. Который, по мнению Волкодава, очень легко было предугадать. - Ты!.. - Узловатый палец изобличающе нацелился в грудь венну, а широкое лицо Клеща начала заливать багровая краска. - Заодно с ним!.. Сговорился!.. Эх, не хотел же я тебя в ворота пускать... Не "с ним", а "с ними", мысленно поправил старейшину Волкодав, но вслух ничего не сказал. Люди, остававшиеся в харчевне, между тем сообразили, что на