стала с тех пор иногда давать пощаду влюбленным... Теперь все изменилось, и песни стали другими. Теперь на острове Толми, в самом главном святилище, сидели люди, должно быть еще в детстве разучившиеся смеяться. Нынешнее поклонение было предписано совершать сугубо торжественно и коленопреклоненно, В храмах без конца рассуждали о мученической гибели Братьев, ни дать ни взять забыв в одночасье, что кроме мгновения смерти была еще целая жизнь, и ее, эту жизнь, наполняло все: и великое, и страшное, и смешное. Так вот, с некоторых пор было разрешено вспоминать лишь о возвышенном и скорбном. А за шуточки, в особенности малопристойные, запросто и в Самоцветные горы можно было угодить. Волкодав в глубине души полагал, что глупее при всем желании трудно было что-то придумать. Что же это за вероучение, которое изгоняет из себя смех? И долго ли оно такое продержится?.. Ведь сильные и уверенные в себе всегда охотно смеются, не обижаясь на остроумную шутку. И, наоборот, знаков раболепного почтения требует лишь тот, у кого мало причин для уверенности, что его действительно чтят. "Я тысячу раз до рассвета тебя обниму. Две сотни мужей не соперники мне одному!" - "Звенит комариная рать мириадами крыл, Но взмахом орлиным разогнана мелкая пыль". - "Божественный огнь мой неистовый жезл изольет, Гремящая молния в лоне твоем пропоет!" - "Не молния греет, но милый очажный огонь. А гром - ну ты помнишь, чему уподобился он". Девчонки, окружавшие лицедея, дружно залились смехом. Все помнили, какое словцо в вежливой беседе заменялось словом "греметь". Солнце дарило тепло, изгоняя из костей холод, принесенный с острова Закатных Вершин. Вот что интересно, думалось Волкодаву. Мир Беловодья, где мне выпало попутешествовать, похож на мой собственный почти как близнец. Зато люди там живут другие. Ну, то есть не совсем другие, но как бы отсеянные. Беловодье принадлежит тем, кто возвысился до духовного запрета на отнятие человеческой жизни. Меня по большому счету, наверное, не стоило туда пропускать... А Велимор населен самыми обычными людьми, дружелюбными и не очень, потомками тех, кто в разное время просто забрел сюда и остался жить... да только сам Велимор на наш мир не похож нисколько. Вместо холодного моря и стынущих во льду Островов - что-то вроде Озерного края в Шо-Ситайне, куда я так и не дошел. Хорошо хоть такие же елки растут, не то что в какой-нибудь жаркой стране, населенной чернокожими... И это небо. На Островах в летнюю пору день от ночи не разберешь, а тут - чернота и в ней созвездия, даже отдаленно не сходные с нашими. Днем разница незаметна, зато ночью сущая жуть... Почему?.. Волкодав в который раз пожалел, что рядом не было ученых путешественников вроде Тилорна или хоть Эвриха. Уж они бы, наверное, сразу истолковали причину. Особенно Тилорн, числивший свою родину возле одного из неведомых солнц. Вот кто все знал про звезды. "Вселенная полна движения, - когда-то рассказывал он Волкодаву. - Неподвижность не свойственна сущему. То, что мы в своей повседневной жизни принимаем за неподвижность, есть лишь кажимость. Вековые скалы на самом деле мчатся вместе с Землей быстрее всякой стрелы: всегда найдется точка, с которой это будет заметно. И даже звезды не стоят на месте, друг мой, хотя бы нам так и казалось. Просто их движение столь непомерно величественно, что мы в мимолетности нашей жизни не способны за ним уследить. Но, если бы мы составляли подробные карты небес хоть через каждую тысячу лет, мы увидели бы, как постепенно меняется рисунок созвездий..." Волкодав почесал затылок и стал задумчиво смотреть на ворону, подобравшуюся к самому большому бурдюку. Неожиданная мысль посетила его. А что, если здешнее небо - то же самое наше, но только... как бы это сказать... отнесенное по времени? Что, если удар Темной Звезды, вышибивший друг из друга три мира, не только перекроил пространство и придал Беловодью его особые свойства, но и странным образом исказил время, оставив Велимор болтаться на пуповинах нескольких Врат, хотя в действительности время здесь отличается от нашего на тысячелетия?.. И знать бы еще, вперед или назад?.. Может ли быть такое вообще?.. Продолжая рассеянно наблюдать за вороной, Волкодав положил себе нынче же ночью постараться найти хоть какие-то знакомые звезды и, если удастся, попробовать зарисовать их здешнее окружение. Вдруг представится случай показать рисунок тому же Тилорну? Или другому достославному мудрецу, толкователю звезд, который возьмется проверить догадку?.. Это было бы весьма интересно, ведь даже у Зелхата Мельсинского "другие" небеса Велимора просто упоминались как данность, а попыток объяснения не делалось... Ворона обосновалась на бурдюке, хитро покосилась на венна - и, примерившись, долбанула клювом по туго натянутой коже. Бурдюк, конечно, был прочным, но надо знать силу удара вороньего клюва. И сообразительность птицы, безошибочно определившей на плотном мешке местечко потоньше. Бурдюк словно шилом пырнули. Вырвалась тонкая, как спица, длинная блестящая струйка. Она ударила в обширный лист лопуха, произведя резкий шлепок, и лист покачнулся. ...И Волкодав мгновенно забыл все свои рассуждения о чудесах небес Велимора и даже рисунок, предназначенный для показа ученому звездослову. Спасибо им, этим рассуждениям, на том, что они, как воинские правило, которое готовит тело для боя, разогнали его мысль, подготовили разум к восприятию гораздо большей и важнейшей догадки. Спасибо им - да и позабыть. Пусть другой кто додумается, а нет, и не важно. Ибо все звезды Велимора не стоили выеденного яйца рядом с тем великим откровением, которое только что на него снизошло. Пещера. Дымный чад факелов... Шипение, грохот и страшные крики людей. Тонкие, прозрачные лезвия подземных мечей, разящие из трещин в стенах и полу. Облака горячего, невозможно горячего пара. Брызжет и растекается вода, неизменно появляющаяся вслед за мечами... Нет, не вслед! Те мечи и БЫЛИ ВОДОЙ! Ледяной зал в Бездонном Колодце. Арки, колонны, столбы, замысловатые наплывы застывшей воды. Но не той, что стекала сверху потоком. "Она била снизу!" - удивлялся Тиргей. Голова халисунца Кракелея Безносого, вмерзшая в лед. Голова, срезанная с плеч... нет, не клинком подземного Божества, оскорбленного вторжением в заповедные недра. Человеческую плоть рассекла струя воды. Совсем как та, что бьет наружу из бурдюка. Только здесь всего лишь козья шкура с будущим сыром внутри. А под Самоцветными горами - напряженный гнойник Земли, обманчиво затянутый сверху камнем и льдом. Если на человеческом теле проколоть вызревший чирей, его содержимое и то вырвется струйкой. А тут - Земля!.. И ее гной - чудовищно стиснутая и накаленная вода подземных мечей. Там, под горами, в расколотой глубине не первое тысячелетие тает Темная Звезда. Я видел ее падение, когда лежал у Винитара на корабле и моя душа совсем было покинула тело. Зря ее саккаремцы называют Камнем-с-Небес. Надо было - Льдиной-с-Небес... Почему я раньше не догадался ? И почему не догадались другие, умней меня и гораздо ученей? Двери, тяжелые ворота, отлитые из несокрушимой бронзы, притащенные на двадцать девятый уровень и установленные у входа в опасный забой. Хозяевам рудников следовало благодарить за те бронзовые створки всех Богов сразу. Они удержали напор водяных мечей толщиной в человеческий волосок и не выпустили погибель наружу. В тот раз Самоцветные горы остались стоять. А вот если бы вырвался Меч толщиной с саму эту дверь... Истинную правду говорят люди, утверждая: слишком умные долго на свете не живут. Они либо отравляются собственной премудростью, не умея передать ее другим людям, словно неудачливые кормилицы, у которых перегорает оставшееся невостребованным молоко... либо им помогает покинуть сей мир кто-нибудь не столь высоко устремленный умом, но зато гораздо более приспособленный к жизни. Сколько Волкодав в свое время втихомолку посмеивался над Эврихом, который вечно забывал смотреть под ноги, и не только в переносном смысле, но и в самом прямом... Посмеивался, ведать не ведая, что однажды и сам поведет себя в точности так же!.. Он даже вздрогнул, запоздало сообразив, что уже некоторое время слышит за спиной близящиеся шаги, слышит - но ничего по этому поводу не предпринимает, даже не оборачивается. Он обернулся и увидел Винитара. Сын Людоеда протянул ему, возвращая, его деревянный меч. Волкодав обратил внимание на то, как он это проделал. Если судьба приводит передавать меч - все равно, деревянный или стальной - человеку, которого не хочется оскорблять, но от которого и неизвестно, чего можно дождаться, меч дают ему по крайней мере так, чтобы не сумел сразу схватить и ударить: череном под левую руку. Так поступают все воины. Деревянный меч, очень грозное на самом деле оружие, покоился на ладонях сегвана рукоятью Волкодаву под правую руку. Знал ли Винитар, что венн обеими руками владел одинаково хорошо?.. Может, и знал. Но отдавал меч, как отдают его только старшему или равному, и притом заслужившему всяческое доверие. Волкодав поклонился и взял. - Старейшина беспокоиться начал, - сказал молодой кунс. - Сыну его давно бы пора возвратиться, а мальчишки ни слуху ни духу. x x x К вечеру беспокойство старейшины Атавида переросло в снедающую тревогу. Молодые сегваны, ровесники Атароха, приготовили лодки, чтобы с рассветом отправиться на поиски. Пустились бы и прямо сейчас, да боялись разминуться с ним в темноте, если он все-таки возвращался. И, главное, было не очень понятно, где вообще его следовало искать. - Может, у него ловушки оказались пустыми, - пыталась утешать Атавида старшая дочь. - Он и перебрался куда-нибудь, где лов сулил оказаться удачней... Атавид пробурчал что-то в том духе, что, мол, с сыном он по его возвращении вот ужо поговорит, да так, что тот пару седмиц потом в лодке будет грести единственно стоя. Волкодав слушал разговоры сегванов и не встревал. По его глубокому убеждению, на поиски следовало отправиться уже давно. И притом с собаками, обученными вынюхивать человеческий след. Они хоть в тридцать третьей по счету бухточке на берегу, но рано или поздно что-нибудь да учуяли бы. И вообще венн исполнился самых скверных предчувствий. Если такой обязательный и крепкий на слово парень, каким знали Атароха, вдруг пропадает неизвестно куда, отправившись по пустяковому делу, добром это обычно не кончается. Но старейшина был всего менее склонен спрашивать мнение гостя, и Волкодав помалкивал. Милостью Богов, еще, может, все обойдется. Да и, если подумать, не имели хозяйские тревоги большого касательства до троих перехожих людей, готовых хоть завтра отправиться с Другого Берега дальше... Когда совсем сгустились сумерки, у кромки озера разложили большой костер. Чтобы Атарох мог увидеть его с воды и вернее направиться к дому. И еще затем, что до утра всяко никто не собирался ложиться, а у живого огня, как известно, коротать ожидание всегда веселей. Довольно скоро в дальних отсветах появилась остроносая лодка, и люди с радостными криками побежали прямо в мелкую воду - встречать. Однако радость длилась недолго. Это оказался не Атарох, а всего лишь седобородый старик из соседней деревни. Он выбрался из лодки, держа под мышкой жалобно поскуливающего щенка. - Я на Земляничный остров ездил за ягодами, там нашел. Еще и в руки дался не сразу, напугали его... Ваш вроде? Жалко было смотреть на враз помертвевшего Атавида. Уезжая утром, его сын взял с собой неизменную спутницу, лайку Забаву. И ее щенка, малыша Звонко, оставленного из последнего помета на племя. Спущенный с рук наземь, Звонко сперва беспокойно завертелся на месте: где оно, привычное ощущение уютного и безопасного логова? Куда приткнуться на знакомом дворе, если рядом больше нет ни мамки, ни хозяина?.. Потом, будто что-то услышав, он насторожил уши и затрусил прочь от воды. Там, за костром, припав на одно колено, сидел Волкодав. Сидел и смотрел на щенка, и кое-кто из видевших клялся потом, что глаза у него светились, отражая огонь. А тень за спиной вздрагивала, вытягивалась и металась, делаясь временами жутковато похожей на тень сидящей собаки. Подбежав к венну, Звонко не повалился перед ним на спину, отворачивая мордочку, как обычно делают щенки, повстречавшие старшего пса. Он привскочил передними лапками ему на колено и затявкал, глядя прямо в глаза. Оторопело смотревшим сегванам сделалось холодно: щенок что-то рассказывал человеку, - или не совсем человеку? - только вчера выловленному из Понора. Волкодав протянул руку, провел ладонью по его голове, по ушам... Поднял глаза, вновь блеснувшие звериной зеленоватой бирюзой, и медленно выговорил: - Твой сын теперь у Небесного Отца Храмна и у Матери Роданы, Атавид. Страшные это были слова и такие, которым человек до последнего отказывается поверить, оберегая призрак надежды. Но здесь, у костра, они прозвучали как-то так, что старейшина сразу понял: сказана правда. Надеяться не на что. И кто только выдумал дурацкое присловье про беду, которая "постучалась"-де в дом? Если бы она стучалась, предупреждая о себе и испрашивая позволения войти!.. Нет, она просто выламывает двери, даже запертые самыми крепкими засовами: любовью родительской да братской... x x x В мире Волкодава и Винитара сегваны, переселившиеся на Берег, еще говорили на родном языке, не признавая иных. Но двадцать восемь разных наименований для разных волн помнили только некоторые старики. Молодые говорили просто "волна", хотя раньше такое было немыслимо, да и слова-то, обозначавшего "волну вообще", почитай что и не было. Язык велиморских сегванов не испытал столь прискорбных утрат. Более того, они упорно именовали свои озера "морями", а лодьи вооруженной свиты своего кунса - "косатками". Хотя правильнее, пожалуй, было бы называть их "щуками". Для плавания среди Малых Островов не требовались большие корабли, способные противостоять океанским штормам. Да и тесновато было бы им в узких затонах и извилистых, мелководных проливах. Люди кунса Вингорриха ходили на узких, вертких, но при этом довольно вместительных лодках, а настоящая "косатка" имелась всего одна. Морской народ выстроил ее очень, очень давно, когда кое у кого еще были мысли вернуться. Но с тех пор, как выяснилось, что морских Врат, ведущих из Велимора и способных пропустить судно, еще не разведано, - ее стали тревожить плаванием все реже. "Косатки" строятся на века, однако никакой корабль долго не проживет вытащенным на сушу. Наверное, злополучная "косатка" так и рассохлась бы в сарае, не видя солнца и ветра. Но появился юный кунс Вингоррих, и, когда спасенный из озера отрок повзрослел и люди Малых Островов снова обрели предводителя, да не какого-нибудь, а из хорошего Старшего Рода, - у "косатки" снова завелся хозяин. И хозяин, по общему мнению, очень достойный. Во всяком случае, Винитар, глядя с подходившей к берегу рыбачьей лодки, ревниво оглядел стоявший у причала корабль - и не нашел повода для придирки. Остров, где остановился кунс, назывался Шесть Ёлок. Легенда гласила, что люди, первыми побывавшие здесь в стародавние времена, немало подивились шести деревьям, росшим из одного могучего корня. Раз нашлось чему удивляться, значит, ели уже тогда были пышными и высокими. С тех пор миновали века, и кто сказал, будто ель живет всего триста лет? Шесть красавиц по-прежнему лишь посмеивались над снегопадами и ветрами, а подгнивать и валиться вовсе не собирались. Понятно, именно под ними и должен был совершиться кунсов суд. На острове уже знали, что с Другого Берега едут за справедливостью, ибо совершилось убийство. Винитар пристально смотрел вперед, стараясь высмотреть родича, но того пока нигде не было видно. Когда Волкодав передал рассказанное ему щенком, и чуть позже его повесть самым плачевным образом подтвердилась в малейших подробностях, - старейшина Атавид, у которого в одну ночь зримо прибавилось седины, прямо над телом сына едва не проклял троих пришлецов, ни дать ни взять накликавших ему несчастье. Так шады Саккарема когда-то казнили гонцов, доставивших скверные вести. "Атарох был нам не чужим, - сказал старейшине Винитар. - Не назовут люди достойным, если его гибель останется неотомщенной. Убийцу видели, значит, найдется и способ воздать ему по заслугам". "Видели?.. - с горестным смешком переспросил Последний. - Кто видел? Щенок?.." "Разве этого не довольно для справедливости? - подал голос Волкодав. - Когда дворовый пес хватает грабителя, никто не говорит, что там должен быть еще и хозяин..." Атавид отмахнулся: "Ты хочешь, чтобы я и кунса заставил принять такое свидетельство?" "Перед ним, - сказал Винитар, - я сам встану, если ты мне позволишь. Я знатного рода, старейшина. Меня называли боевым кунсом, и я не случайно попал на остров Закатных Вершин, а там и в Понор. Ваш Вингоррих - дядя мне по отцу". "Об этом я и сам уже догадался..." - устало кивнул Атавид. Винитар же подумал и добавил: "И я не побоюсь рукопашной, если справедливостью кунса дело не ограничится и потребуется призвать справедливость Богов". Атавид снова кивнул, на сей раз с пробудившейся благодарностью. Вот так и было решено проверить, стоил ли кунс Вингоррих тех тармаев, которых наловил для него Атарох и которые валялись рядом с его телом, раскиданные в траве. Рыбачья лодка причалила к берегу, встав совсем рядом с великолепной "косаткой". x x x Для предводителя под сенью праведных елок было уже устроено нечто вроде стольца. Согласно установлениям предков, им служила скамья гребца, снятая с "косатки" и возложенная на два деревянных обрубка. Установление было мудрым. Пусть тот, кто выносит приговор, забывая о чести, не надеется на верную службу своего корабля! Когда приехавшие выбрались на берег и должным образом расселись на земле, кунс вышел к ним из палатки. - Помнишь, как люди когда-то смеялись над нами, сегванами? - поздоровавшись, сказал он Последнему. - Они говорили, будто у нас есть сказания про любовь, вражду и всякие смешные похождения, но нет самых забавных - про то, как было содеяно преступление и разыскивали виновных. Это оттого, что у нас убивший всегда выходит к ближнему двору и подробно рассказывает, что он сделал и почему. Так вправду и было когда-то. Но теперь у нас тоже завелись не-мужчины-не-женщины, которые убивают исподтишка и бегут, никому не открывшись!.. Что же произошло с твоим сыном, старейшина? Кунс был крупным светлобородым мужчиной, очень похожим на своего младшего брата, прозванного Людоедом, только, в отличие от брата, Вингоррих не нажил к зрелым годам вислого брюха, сохранив и воинскую стать, и осанку вождя. Атавид ответил ему так, как у него было уговорено с Винитаром: - Горе лишает мои мысли ясности, благородный кунс, а язык - красноречия. Позволь, вместо меня станет говорить другой, тот, у кого получится лучше. Винитар поднялся рядом с ним, прямо глядя на кунса. - А ты кто еще, парень? - спросил Вингоррих. - Что-то я тебя не припомню! - Ты и не можешь помнить меня, - ответил ему Винитар. - Потому что я родился на нашем острове спустя годы после того, как ты был сброшен в Понор. Люди зовут меня Винитаром, сыном кунса Винитара, называемого также Винитарием, с острова Закатных Вершин. Нельзя утверждать, чтобы Вингоррих при этих словах совсем не испытал потрясения или сумел полностью его скрыть. Однако оправился он гораздо быстрее, чем можно было бы ожидать. Он сказал: - То-то я смотрю, больно рожа знакомая, вот только понять не мог почему!.. За что же тебя скинули в Понор, родич? Наверное, у тебя тоже завелся младший брат, возжелавший стать кунсом? Или, может быть, с отцом не поладил? Если он поднял руку на брата, значит, и от сына избавится не задумываясь... Речи Вингорриха хлестали крапивой, но Винитара было очень трудно смутить. Ему случалось водить в морской бой "косатку" - чего его дяде, надобно думать, не доводилось ни разу. Он служил Стражем Северных Врат Велимора - опять же в отличие от дяди, очень редко покидавшего Малые Острова... У него только скулы резче обозначились на лице. Он ответил: - Мой отец увел племя на Берег, но это не принесло ему удачи, и семь зим назад он был убит. И меня не скидывали в Понор, я шагнул туда сам. И еще, помнится мне, кунс, мы собрались здесь, чтобы справедливо рассудить об убийстве, а не болтать о нашем с тобой родстве. Это был очень дерзкий ответ. Иные после рассказывали, что даже священные елки укоризненно зашумели ветвями, колеблемыми ветерком. Люди Вингорриха, широким полукольцом рассевшиеся по другую сторону дерева, стали переглядываться, переговариваться, качать головами. Они не припоминали, чтобы их кунсу кто-либо так отвечал. Два его старших сына, ровесники Винитара, сидевшие с воинами, даже вскочили на ноги - заступиться за батюшку, словом ли, силой ли вооруженной руки... Более разумные схватили их за одежду, уговорили вновь сесть. Что до самого кунса, он понял то, что следовало понять. Не мальчик стоял перед ним, племянник, дитя преступного брата, которого он наконец-то принудит держать ответ за отца. Перед ним стоял равный. Зрелый мужчина, вождь воинов. И считаться с ним следовало как с вождем. И Вингоррих бросил сквозь зубы: - Излагай свое дело. - Юный сын старейшины Атавида, звавшийся Атарохом, отправился в лодке проверить ловушки, поставленные на тармаев, - заговорил Винитар. - Две ловушки оказались пустыми, и он, сменив в них приманку, решил подождать. Этих рыб он хотел закоптить к твоему приезду, кунс. Но накануне в деревне выдалась очень беспокойная ночь, и никто не назовет признаком слабости то, что отрок уснул в траве под кустом. Следует еще рассказать, что с Атарохом была его лайка Забава. И щенок от нее по имени Звонко. Сын старейшины проснулся от лая и визга и увидел, что к песчаному берегу неподалеку причалила лодка, а в лодке - знатная госпожа и с ней воин. Госпожа пожелала выкупаться, и к ее одежде подобрался любопытный щенок. Воин поднял его за шиворот и вертел так и этак, лайка же, беспокоясь о своем малыше, бегала кругом них и жалобно лаяла, умоляя отпустить сына... Атавид слушал молча, опустив голову. Винитар вправду излагал дело куда более складно, чем получилось бы у него самого. Последний почувствовал, как начали жечь глаза слезы. "Я непременно снова женюсь, - подумал вдовый старейшина. - Мы родим еще детей, и старшего сына я назову Атарохом..." Он сидел, опустив голову, и не видел, как при упоминании о знатной госпоже потемнел лицом Вингоррих. Знатная госпожа на несколько дней пути окрест была только одна. В отличие от старейшины, Винитар видел все. - Атавид подошел к воину и попросил отдать щенка, потому что его собаки, не имея в сердцах зла против людей, ни в чем не могли провиниться, - продолжал он ровным голосом. - "Щенка пожелала взять госпожа, - отвечал ему воин. - Пусть будет ей забавой". Атавид сказал ему, что для госпожи найдется семь раз по семь других щенков, гораздо забавнее, красивее и пушистей, но именно этого отдать никак невозможно, потому что он особенный. "Ах, особенный? - засмеялся воин. - Тем лучше". Тогда Атавид хотел выхватить у него лайчонка, но воин отмахнулся, ударив его по лицу. Атавид отлетел и упал, угодив виском на торчавший корень, и от этого ему пришла смерть. Сука же Забава, видя гибель хозяина, бросилась на мужчину и укусила его за руку. Воин пнул ее ногой, чтобы отогнать. Сапог сломал ей ребра, и осколки достигли сердца, и от этого ей пришла смерть. Но прокушенная рука ненадолго разжалась, щенок упал на землю и убежал. А госпожа с воином сели в лодку и отчалили прочь. Вот так, справедливый кунс, были убиты сын старейшины и добрая лайка, и только из-за того, что госпоже приглянулся щенок. Винитар замолчал. Стало тихо. На священных елках не шевелилась ни единая хвоинка. Такая тишина бывает перед грозой, когда низкое небо вот-вот вспорет первый раскат. - Что же это за высокородная госпожа, о которой ты говоришь? - хмуро осведомился Вингоррих. - Ее имя ни разу не прозвучало там, на берегу, справедливый кунс. Но волосы у нее были покрыты красно-желтой бисерной сеткой. И, когда они отплывали на лодке, воин поставил парус, раскрашенный алыми и желтыми треугольниками. Велиморцы стали переговариваться громче прежнего. Они-то знали, что в нескольких сотнях шагов, там, где на удобной зеленой поляне раскинулся нынешний лагерь кунса, стоял красно-желтый шатер. А в шатре дожидалась жениха государыня Алаша, дочь кониса нарлаков, исстари обосновавшихся на Западном берегу. Красное и желтое были цветами его стяга. И, ясное дело, у знатной невесты была своя свита, снаряженная заботливым батюшкой. И в той свите среди усердных слуг и почетной охраны, скучавшей в мирном краю, имелся телохранитель Имрилл. Не далее как третьего дня сменивший привычную нарлакскую кожаную безрукавку на рубашку с полными рукавами. Его, конечно, не спрашивали о причине. Но теперь кое-кто припомнил задним числом, что Имрилл вроде как берег левую руку... У кунса Вингорриха было лицо человека, уже привыкшего к мысли об исполнении некоей приятной мечты, - и нате вам пожалуйста, в последний миг является кто-то со стороны и своей злой волей все рушит. - Позвать сюда Имрилла! - рявкнул он, обращаясь к сыновьям. Именно к сыновьям, хотя кругом полно было воинов и прислуги, готовой бежать по его первому слову, ибо на кого же в злосчастии опереться родителю, как не на взрослых детей?.. Сыновья исчезли в лесу, а кунс вновь повернулся к неподвижно стоявшему Винитару, чтобы спросить с горечью: - Ты понимаешь хоть, на кого возводишь поклеп?.. - Понимаю и сожалею, родич, - отвечал Винитар. - Но зло уже совершилось, и его не отменишь. Можно лишь остановить его, чтобы не множилось оно на этой земле. Вингоррих пристукнул кулаком по корабельной скамье, на которой сидел: - Да кто он, ваш изветник?<Изветник - тот, кто обвиняет, жалуется, доносит, и в особенности - несправедливо.> Тот, кто якобы все видел и слышал, но из-за лени и трусости не вмешался и ничего не сделал?.. Винитар оглянулся, и жители Другого Берега расступились, пропустив вперед девушку в наряде невесты. Как полагалось на Островах, ее голову покрывал волосник, связанный бережно хранимым прабабкиным костяным крючком из шерсти белой овцы, но, в отличие от полного убора мужатой, лишь обрамлял лицо, не пряча волос. Да и волосы не были связаны тугим сложным узлом, оберегающим счастье замужества, а свободно падали светлыми волнами чуть ли не до колен. На самом деле бедный Атарох в свои пятнадцать зим если и задумывался о женитьбе, то разве что очень издалека. Однако теперь это не имело никакого значения. По вере сегванов, если мужчина покидал земной мир неженатым, подобная неполнота земных дел не давала ему достигнуть Небес, обрекая на бесприютные скитания в сумеречных краях. Поэтому, если умирал парень, еще не познавший жены, его погребение становилось одновременно и свадьбой. Ему избирали невесту, которая после называлась его вдовой; когда впоследствии она выходила замуж, ее первый сын считался ребенком умершего. Где-то в иных краях, особенно в старину, считалось праведным делом, когда избранная посмертной женой шла за мужем в могилу, но закон Островов был мудрей. Жители суровых побережий, чьих мужчин часто забирал к себе океан, почитали наихудшим несчастьем гибель наследников и прекращение рода. Та, что у погребального костра Атароха стала ему невестой перед людьми и Богами, минувшей зимой плясала с ним на празднике Нового Солнца. И, может быть, успела разок почувствовать у себя на щеке его робкие губы. Теперь она стояла рядом с Винитаром, бледная от волнения, решимости и страха, и держала на руках щенка. Лайчонка Звонко, сына суки Забавы. Кулак кунса Вингорриха вновь тяжело опустился на твердое дерево корабельной скамьи: - И это весь ваш свидетель? Блохастая собачонка?.. Из леса появились его сыновья и с ними Имрилл. Нарлак шел с понятной неохотой телохранителя, вынужденного оставить вверенного его попечению человека. Винитар покачал головой и сказал дяде: - Не следовало бы тебе срамословить того, в ком кровь поколений стражей Понора. Если бы не такие, как он, Малые Острова назывались бы теперь по-другому. Его предок когда-то залаял на берегу и позвал людей на подмогу тебе, кунс. Вингоррих зло прищурился: - Стало быть, ум ваших лаек простирается так далеко, чтобы понимать все речи людей? Да еще и внятно рассказывать о том, что выпало повидать? Винитар и на это готов был ответить. Он сказал: - Говорящих собак я пока не видал, но людям кажется, будто собака запоминает и то, что поняла, и то, чего понять не сумела. И еще есть знающие, кто, однажды поглядев человеку в глаза, сразу может многое рассказать о его прошлом. У нас же нашелся тот, кто посмотрел в глаза щенку и обозрел его память. - Помолчал и добавил: - Храмн, наш Небесный Отец, всегда видит неправду. И всегда посылает свидетеля, чтобы дать нам возможность совершить справедливость... А уж как мы поступим с этим свидетелем и сумеем ли услышать его, зависит от нас. Имрилл между тем оглядывал собравшихся. На лице у него было недовольное недоумение. Его хмурый взгляд задержался на черно-белом щенке. Звонко сразу ощетинился, обнажая молочные зубы во взрослом оскале, никак для детский мордочки не предназначенном. - Покажи левую руку! - мрачно потребовал кунс Вингоррих. Имрилл был уже не особенно молод. Оно и понятно: если к знатной красавице, невесте умудренного годами вельможи, приставить охранником видного собою юнца, люди непременно начнут болтать всякое лишнее. В волосах и кудрявой бороде могучего нарлака, примерно ровесника кунса, застряло уже порядочно снега, но телесная осень ни в коей мере еще не коснулась его. Наоборот - самая мужская пора. Быть может, немного убавилось молодого проворства, но с мальчишеской прытью повыветрилась и глупость, зато силы и опыта - хоть отбавляй. В таком возрасте мужчины женят выросших сыновей и с нетерпением ждут внуков. Но их самих еще вполне считают за женихов, и некоторые девушки даже находят, что такой муж много лучше неоперившегося, ненагулявшегося юнца. Ростом Имрилл был не великан, но выглядел кряжистым, словно дубовое корневище, волосатые запястья такие, что пальцами одной руки не вдруг и обхватишь. Атавид смотрел на него, мучительно кусая губы, и все представлял, как эта ручища наотмашь ударила его сына, сбив с ног. Быть может, Имрилл и не хотел убивать. Даже скорее всего, что не хотел. Просто отмахнулся, точно от назойливого комара. Прихлопнул, как муху. И вспоминал потом не чаще, чем о какой-нибудь мухе. Пока не призвали на суд. Да и теперь он, кажется, не особенно волновался. Спокойно поднял рукав, и обнажилась повязка. Жители Другого Берега глухо загудели, видя зримое доказательство своих обвинений. - Покажи рану, - последовало новое требование кунса. Имрилл пожал плечами и размотал полоску полотна. Все напряженно смотрели. На руке чуть пониже локтя чернело несколько засохших полос. Они ничем не напоминали собачий укус. - Где руку попортил? - отрывисто спросил Вингоррих. Имрилл снова пожал плечами: - На лодке возился... гвозди торчали. По мнению Винитара, человек, наделенный отменным самообладанием, - а кому обладать собой, если не телохранителю? - вполне был способен иссечь себе тело острым концом ножа, превращая следы лаячьей пасти в самые обычные борозды глубоких царапин. Таких, какие действительно могут оставить острые гвозди, на которые, не знавши, налетела рука. - Да что ж за лодка у него? - выкрикнул кто-то, стоявший за спиной Атавида. - Где гвозди-то разыскал? Сегванские лодки вправду всегда строились без гвоздей. - Наша, нарлакская, - с прежней невозмутимостью отвечал Имрилл. - Мы, нарлаки, не доверяем крепости еловых корешков! Винитар знал: на самом деле нарлаки чаще пользовались заклепками. Но для него не подлежало сомнению - осмотреть лодку под красно-желтыми парусами, и где-нибудь в укромном месте отыщется должное число торчащих гвоздей, и, что самое любопытное, никто не назовет их только что вбитыми. А если осматривать очень уж въедливо, то на гвоздях можно будет найти и кровяные следы. Неправ был старейшина Атавид. Имрилл очень даже вспоминал мальчика, убитого на берегу. И, храня напускное безразличие, делал все, чтобы отвести от себя малейшую тень подозрений. - Что еще показать правителю Островов? - заматывая руку, со спокойной наглостью осведомился Имрилл. Винитар в своей жизни видел многое. И многих. В том числе - таких вот телохранителей, отчего-то решивших, будто они по праву причастны к влиятельной знатности особы, которую нанялись охранять. Эти люди уверены, что по воле важного господина им все сойдет с рук, а потому не просто хранят его от опасности, рискуя собой (вот уж что Имриллу вряд ли доводилось переживать), но и спешат ублажить малейшую хозяйскую прихоть. Избить человека, чем-то помешавшего нанимателю. Или просто не так на него посмотревшего. Отнять у мальчишки приглянувшегося щенка. Наследника древней и славной породы стражей Понора сделать игрушкой по взбалмошному желанию госпожи. А натешится госпожа - об дерево его да и в воду, чтобы под ногами не путался. А мальчишку - прямо сейчас, чтобы за руки не хватал... Еще Винитару подумалось, что дядя, занятый родственными обидами, даже не спросил его о том единственном, о чем следовало бы спросить непременно и сразу: о судьбе бабки Ангран, так любившей старшего сына. Впрочем, Винитар все равно не сумел бы ему ничего рассказать... - Ну? - повернулся к нему несколько повеселевший вроде бы Вингоррих. - Какой суд еще тебе нужен? Я скорблю о сыне старейшины, но мы по-прежнему не знаем, что именно с ним случилось, потому что речи какого-то плута, якобы столковавшегося со щенком, не перевешивают слов человека, доверять которому у меня есть все причины. Или ты хочешь, чтобы я велел еще и госпожу Алашу притащить сюда на допрос? - Нет, - сказал Винитар. - Не хочу. Он мог бы добавить - потому что ничего нового мы от нее не услышим, - но не добавил. - Пойду я, - обращаясь к Вингорриху, сказал Имрилл. - Госпожа там без меня. - Ты упомянул о слове против слова, кунс! - громко проговорил Винитар. - Если здесь еще чтят закон Островов, в этом случае испрашивают совета у Тех, Кто доподлинно знает, чье слово весомей. Пусть огородят поле для того, кто свидетельствует вину, и для того, кто ее отрицает! Он сам был кунсом и сыном кунса и, конечно, знал законы ничуть не хуже, чем дядя. А может, даже лучше, поскольку к нему обращались за справедливостью, надо думать, почаще. В особенности когда он служил Стражем Северных Врат страны Велимор. Случалось ему изобличать виноватых, случалось и отводить наговор от человека, которого ему при других обстоятельствах надлежало бы собственной рукой умертвить... Оттого Винитар был сведущ не только в сегванских законах. И твердо помнил одну важную вещь: нет на свете народа, который не уважал бы святости поединка. Он ждал ответа, и Вингоррих ответил ему. - Твой отец пытался убить меня, а ты, я смотрю, меня вздумал выставить на посмешище! - рявкнул он, покрываясь багровыми пятнами гнева. - Все твое обвинение - собачонка, которой вздумалось полаять на Имрилла! И кто слышал о Божьем Суде, на который против мужчины и воина вышел бы щенок?.. Винитар стоял твердо. Расставив ноги, словно на штормовой палубе корабля, и заложив большие пальцы за поясной ремень, отделанный серебром. И, как на той палубе, его было не сшибить. Он сказал: - Щенок по имени Звонко лает на этого человека, потому что узнает в нем убийцу своего хозяина и своей матери. Закон же гласит, что в случае увечья, или болезни, или иного бессилия, лишающего возможности биться, один или оба могут попросить о замене. Спроси Имрилла, не боится ли он показаться смешным, сражаясь с собакой, не пожелает ли выставить кого вместо себя! - Во имя Черного Пламени! - хмыкнул нарлак. - Уж сам как-нибудь совладаю! Он ничего и никого не боялся. Уж конечно, не лайчонку, только что оторвавшемуся от мамкиного вымени, суждено было его напугать. И никому из тех, кого деревня рыбаков могла против него выставить. Да пускай хоть все вместе выходят. С лайками со своими. Имрилла, давненько не дравшегося в полную силу, это лишь посмешило бы. - Только не говори мне, что намерен сам идти биться вместо щенка! - сказал дядя племяннику. - Если ты победишь, люди скажут, что я допустил подобный исход, поскольку ты мне все-таки родич и, значит, я был на твоей стороне. А если будешь побежден, я опять окажусь виноват, ведь ты сын моего брата, которого я не первый десяток зим проклинаю, и люди скажут, что я не мог желать тебе победы! Винитар на это ответил: - Я с радостью вышел бы мстить за того, кто спас мне жизнь, и, право, позаботился бы, чтобы ни у кого не осталось сомнений в истинности приговора Богов. Но, коли я тебе не гожусь в поединщики, справедливый кунс, позволь напомнить еще об одном слове, которое было сказано под сенью этих деревьев. Ты говорил о бое с собакой и о замене бессильного сильным. Вот и пускай вместо щенка в поединке бьется взрослая собака. - От сказанного отступать грех, - кивнул Вингоррих. - Да еще когда совершается суд. Пусть взрослый пес заменит щенка. Пусть Имрилл с ним бьется дубинкой, имея на руке щит. Где эта собака? Атавид оглянулся... Люди за его спиной подались в стороны, давая кому-то дорогу. Воины из свиты кунса, ожидавшие, что сейчас из-под ног деревенских с гавканьем вылетит не в меру храбрая лайка, и уже взявшиеся на сей счет зубоскалить, умолкли как морозом побитые. Пес не протискивался между людьми и даже не расталкивал их. Люди убирались прочь сами. А от лайки у него были разве что стоячие уши. Да и то, не от лайки, а скорее от волка. Или от зверя даже более грозного, чем волк. И он вправду был похож на очень крупного волка. Но так, как бывают похожи ненавидящие друг друга враги. Он ни на кого не оглядывался в ожидании, чтобы ему указали врага и дали команду. Он смотрел только вперед, на Имрилла, уже снабженного щитом и дубиной и по-прежнему усмехавшегося. Никакой хозяин не вел пса на поводке, но косматую серую шею охватывал потертый кожаный ошейник. И в ошейнике горела на солнце, искристо переливалась крупная хрустальная бусина... А еще у него были серо-зеленые глаза, довольно странные для собаки, но, чтобы их рассмотреть, нужно было подойти к нему совсем близко, а подобного желания ни у кого почему-то не возникало. - Эт-то еще что такое?.. - невольно вырвалось у Вингорриха.. - Это, - сказал Винитар, - тот, кто выплыл вместе со мной из Понора и был взят в лодку сыном старейшины Атавида. Это тот, кто нашел убитого Атароха и распутал следы, уничтоженные на берегу, помогая нам дознаться истины о случившемся. Это дальний родич щенка Звонко, сына суки Забавы. Это тот, кто будет биться за нашу правду вместо него! Пес, как бы в подтверждение, задрал заднюю лапу и окропил место будущего поединка: Мое! Он не лаял, не рычал, не топорщил на загривке щетину. Он смотрел на Имрилла, к