смотреть на рисунок, изображавший расположение сразу всех частей света. В то время как Сегванские острова были помечены далеко не все, да и те не особенно верно (что вызвало у Винитара хмурую и кривую усмешку), а западный берег Озерного края оставался вовсе не прорисованным, - Саккарему оказывалась отведена чуть не половина материка. И в нижнем течении могучего Сиронга, выглядевшего на карте сущим проливом, удавалось разглядеть едва ли не те самые протоки, по которым пробирался неповоротливый плот. Холмы же, медленно придвигавшиеся с востока, были снабжены даже названием: Черные. И на некотором расстоянии за ними, если не врала карта, проходила большая дорога. Дорога тянулась из стольной Мельсины на север, соединяя несколько городов. Это был великий большак. По нему скакали гонцы, возвещавшие волю солнцеликого шада. По нему из приморских городов в глубь страны везли товары, доставляемые кораблями из Аррантиады, Мономатаны, Вечной Степи. Обратно к побережью везли шелк, лес, вино, хлеб... и чудесные камни, добываемые каторжниками в Самоцветных горах. От великого большака в разные стороны тянулись узкие ниточки менее значительных трактов. Одна из малых дорог вела в город, по которому плавни Сиронга нередко именовались Чирахскими. Для Волкодава это название кое-что значило. В Чирахе выросла девушка по имени Ниилит. Черные холмы слыли Черными не из-за темного цвета земли или торфяной воды сбегавших к плавням ручьев. Когда-то здесь была крепость. Большая, могучая крепость, - орлиное гнездо, надежно прикрывавшее нивы и поселения на много дней пути окрест. Вот только кто и когда выстроил ее и почему в конце концов она оказалась разрушена - теперь никому не было известно. Древними и памятливыми были саккаремские летописи, но и они не давали ответа. - Зелхат Мельсинский описывает эти развалины, - невольно понижая голос, проговорил Волкодав. - Он полагает, что крепость погибла еще во время Великой Зимы... Троим путешественникам вроде и не было особого дела до старинных камней, но равнодушно пройти мимо этих руин смог бы только тот, для которого они давно превратились в ежедневную и привычную данность. Гигантские тесаные глыбы непроглядно-черного камня посейчас еще громоздились одна на другую... да не просто громоздились, а были пригнаны так, что волос человеческий не мог между ними пролезть. И оставалось загадкой, откуда этот камень, отнюдь не водившийся нигде вблизи, был привезен и какими трудами и ухищрениями поднят на должную высоту. Тайне древних строителей, всего вероятнее, так и предстояло неразгаданной кануть в бездну времен. Новых саккаремцев, пришедшим сюда после окончания столетия Черного Неба, очень мало занимали секреты зодчества давних предшественников. Их снедали гораздо более земные и насущные нужды, и кто стал бы их за это винить?.. Оттого на Черных холмах сохранились только основания стен, сложенных вовсе уже неподъемными, невыворачиваемыми блоками. Все остальное, что только можно было унести или увезти, давным-давно перекочевало в подклеты и стены домов мельсинцев, чирахцев и всех, кто жил достаточно близко. Как и положено по природе вещей, новая жизнь питалась останками старой, руководствуясь только своими злободневными нуждами и ведать не ведая, что тем самым уничтожает нечто великое. Так рушатся зеленые исполины лесов, и отрухлявевшие стволы дают пропитание поколениям новых ростков. И поди ты объясни про великое землепашцу, которому в преддверии зимних бурь нужно выстроить крепкий дом для жены и десятка малых детей... Волкодаву упорно казалось, будто еще различимые арки ворот и проемы дверей были слишком высоки и обширны для обычных людей. Поклясться не возьмусь, но от людей я слышал, Что раньше великаны плодились на земле. Но дни былых племен затеряны во мгле, А в брошенных домах живут, представьте, мыши... - отозвался на его невысказанную мысль Шамарган. Он тоже заметил стайку полевых мышей, игравших и гревшихся на послеполуденном солнышке посреди бывшего крепостного двора. От ворот, обрушенных, но и в запустении еще сохранявших что-то от былого величия, вниз к подножию холмов спускалась дорога. Она явно была ровесницей крепости и тоже была выложена камнем, только не черным, а серым. Сквозь плотную вымостку лишь в очень немногих местах сумела пробиться трава. Нынешний саккаремский шад, Марий Лаур, был прежде конисом Нардара и в своей горной стране привык заботиться об устройстве дорог. Женившись в Саккареме на венценосной наследнице и взойдя затем на престол, он, руководствуясь прежним опытом, уделил немало внимания удобству и безопасности дорог своей новой державы. Но мостить дороги красиво и на века, как когда-то, в нынешнем Саккареме еще не выучились. Пока?.. Волкодав оглянулся. Далеко внизу, там, откуда они пришли, медленное течение последней преодоленной протоки уносило прочь брошенный тростниковый плот. Впереди солнце красновато отсвечивало в пыли на дороге, которая, сбегая по склону, постепенно исчезала в лесу, чтобы где-то там, дальше, за широко видимым с высоты небоскатом, влиться в великий большак. Тоже, между прочим, хорошо проторенный и наезженный задолго до Камня-с-Небес... Нехорошее все-таки место - дорога! Волкодаву вдруг показалось, будто серые камни шептались и переговаривались голосами несчетных тысяч людей, прошедших по ней с начала времен. Каждый венн сызмальства знает: если долго идти по дороге в одну сторону, как раз доберешься прямиком на тот свет. Поэтому никто не может быть уверен, что именно явится к нему по дороге с Другой Стороны, а что, напротив, уйдет. Ну а этот тракт, выстроенный до вселенской погибели, уж точно не вполне принадлежал миру людей... Волкодав подумал об этом и испытал странное, бередящее чувство. Дорожные тени шептались и переговаривались о нем. Как легкий пар или пыль, тревожимая ветерком, они поднимались от векового сна и вглядывались в него. Это были тени людей, убитых Темной Звездой. И тех, кого там, далеко на севере, в Самоцветных горах, она продолжала еще убивать. И если он вступит сейчас на эту дорогу и пройдет по ней, не сворачивая, до конца... Волкодав шагнул на серые камни и вдруг успокоился. На самом-то деле он вступил на эту дорогу уже очень, очень давно. Просто теперь, на своем последнем протяжении, его Путь обрел вот такой вещественный облик. И венн с легким сердцем двинулся вперед, мысленно приветствуя сонмища сошедшихся душ: Мир по дороге!<Мир по дороге! - старинное приветствие, благопожелание мирного пути встречному и одновременно как бы напоминание, что все путники на дороге должны быть друг другу товарищами.> - Ты куда теперь? - спускаясь с холма, спросил он Винитара. Тот молча прошел еще несколько шагов, потом уверенно ответил: - В Мельсину. Он не стал объяснять, да и не требовалось. В Мельсину приходили корабли со всего света. В том числе и сегванские торговые "белухи", сопровождаемые боевыми "косатками". В большой гавани кунс Винитар наверняка сыщет добрых знакомцев, которые почтут за честь взять его к себе на корабль и помочь встретиться со своими. Правда, эти знакомцы или друзья могли объявиться не сразу, а, например, через месяц. Волкодав задумался о том, как бы уговорить Винитара достойно разделить деньги, по-прежнему лежавшие в его заплечном мешке, чтобы ожидание не стало для гордого сегвана временем нищеты или унизительных заработков. Уговаривать он был не мастак. Пока он соображал, как бы подойти к делу, Винитар сам обратился к нему: - А ты куда думаешь направиться, венн? Волкодав ответил столь же уверенно: - На север. Их взгляды пересеклись, и слова опять оказались излишними. Между ними было все-таки многовато крови для настоящего побратимства. "Ничего, венн. Знай, что мы еще встретимся. В другой раз... Может быть, в другой жизни..." - А я тоже на север, - заявил Шамарган, хотя его никто не спрашивал. - В Мельсине я был и знаю, что там ничего хорошего нет. А вот на севере, говорят, премного забавного... Ты, венн, домой, что ли, через горы хочешь махнуть? Волкодав усмехнулся углом рта: - Пожалуй, и так можно сказать... Трое спускались с холма, и густые тени ползли за ними вслед по дороге. x x x Постоялые дворы, сколько Волкодав видел их в разных концах света, все похожи один на другой. Нет, конечно, в стране сольвеннов путешественник ищет на постоялом дворе в первую голову укрытия от холода, в Саккареме или в Халисуне - убежища от солнечного зноя, а в Нарлаке - крыши над головой во время частых дождей. Да и подадут страннику близ Мельсины, скорее всего, невозможно наперченную баранину и виноградное вино, чтобы залить неизбежную жажду, в Нарлаке - разварную говядину с кислой яблочной бражкой, а в окрестностях Галирада - ячменное пиво и жареную свинину с капустой. Однако суть от этого не меняется. Всякий постоялый двор уряжается для того, чтобы с выгодой для себя удовлетворять нужды перехожих людей. Поэтому любой хозяин, надумавший радовать подданных Госпожи Дороги да сам кормиться от Ее щедрот, имеет у себя и харчевню с опытными "вареями", и комнаты для ночлега, и крытый двор, чтобы ставить повозки. А также вышибал при дверях и настоящую домашнюю стражу, если есть хоть малейший повод опасаться разбойного налета. И, конечно, конюшню, куда можно не просто поставить лошадь или лошадей с тем, чтобы все животные были присмотрены, вычищены и накормлены. По-настоящему заботливый хозяин всегда держит еще и несколько коней на всякий непредвиденный случай, если, к примеру, гость явится к нему на жестоко захромавшем скакуне или вовсе без оного, имея при том повелительную необходимость скорейшим образом двигаться дальше. Памятуя об этом, Волкодав в первом же селении (а оно обнаружилось непосредственно под холмами, там, где серая речка крепостной дороги вливалась в столь же древнюю, но гораздо больше траченную колесами и копытами вымостку великого северного тракта) повел своих спутников на постоялый двор. Именовалось это заведение, как и следовало ожидать, "Старая башня". И над крышей харчевни даже поднималось нечто вроде древней зубчатой башни, сработанной, правда, из досок, просмоленных до древней черноты настоящих руин. - Я и пешком могу до Мельсины дойти, - заартачился Винитар. - Можешь, - хмыкнул Волкодав. - Но я много дней видел твое гостеприимство и не считал это уроном для своей чести. Почему бы теперь тебе не воспользоваться моим? "Потому что я - кунс", - мог бы сказать Винитар. "Так и я свой род перечислю на шестьсот лет назад, - мог бы ответить ему Волкодав. - Без запинки до самого Пса. Что, считаться начнем?" Но один не сказал, а другой не ответил. Шамарган со злой ревностью следил за их разговором, происходившим без слов. Ему очень хотелось быть с этими двоими равным, но... не то чтобы они не допускали его, просто не получалось. x x x Хозяин постоялого двора был дородный саккаремец, самый вид которого, казалось, говорил о многих выгодах его ремесла, и в особенности при нынешнем благодетельном правлении. Он стоял за стойкой харчевни, неспешно протирая и без того чистые кружки. Сейчас посетителей было немного, но весь вид большой комнаты свидетельствовал о недавнем наплыве гостей, от которого здесь, так сказать, еще не успели как следует отдышаться. Работники во дворе убирали в сарай скамьи и столы, ставшие излишними, снимали красивые - не на каждый день - занавеси со стен. Вид троих незнакомцев, один из которых выглядел знатным иноземным вельможей, а двое других - его слугами, явно порадовал хозяина двора, но вместе с тем удивил его и вызвал понятное любопытство. - Да прольется дождь тебе под ноги, почтенный, - вежливо поздоровался Винитар. Как и Волкодав, он видел в своей жизни предостаточно постоялых дворов и знал, что здесь принято прямо переходить к делу. - Нам довелось заплутать в здешних плавнях, и оттого мы вышли сюда пешими. Не сможем ли мы купить или нанять у тебя лошадей, чтобы продолжить свой путь? Над головой хозяина висел символ, излюбленный владельцами придорожных заведений Саккарема: женская рука, держащая большое кольцо. Так здесь привлекали милостивое внимание Богини, Взирающей-на-пути. Волкодаву нравился этот символ. Он видел в нем напоминание о Великой Матери, Вечно Сущей Вовне, чьим знаком венны почитали именно кольцо. Оно знаменовало для них справедливое мироустройство - от круга звезд и времен до самых вроде бы мелких периодов человеческой жизни. Саккаремцы усматривали в обруче, удерживаемом рукою Богини, иную мудрость и смысл. Снабженные подробностями изображения позволяли увидеть на ободе рисунки домов, рек, деревьев и сложную вязь дорог, - но дорог, непременно смыкавшихся. Тем самым всем путешествующим выражалось пожелание благополучно вернуться. Еще здесь можно было усмотреть более печальное значение: всякого, странствовавшего достаточно долго, по возвращении неизбежно опять потянет в дорогу. И это Волкодав тоже знал по себе. - Богиня да благословит дождем пыль на путях и тропах, что привели вас сюда, - ответил между тем хозяин двора. - Сразу видно, что вы очень достойные люди, и в другое время я почел бы за честь для себя подобрать вам самых выносливых и резвых коней. Но вы, без сомнения увлекшись благородным делом охоты и, я не сомневаюсь, вполне в ней преуспев, и впрямь очень долго плутали по островкам и протокам! Оттого вы не знаете, что третьего дня нашими местами проезжала на север свита почтеннейшего Дукола, великого бирюча<Бирюч - здесь: придворный возвеститель особо важных государственных сообщений.> и гербослова<Гербослов - здесь: знаток и толкователь гербов, высший авторитет в спорах, когда кто-то "меряется родством".> нашего шада. Солнцеликий Марий, да продлит Богиня нам на радость его дни на земле, отправил премудрого старца в город Астутеран, где ожидается встреча и вечное замирение с союзом горских племен. "Старая башня", к премногой нашей гордости, была почтена ночлегом шадского посольства... Это значит, мои господа, с одной стороны, что нами было заготовлено с избытком всяческой снеди и вы можете отведать тех же самых блюд, что заслужили одобрение умудренного Дукола и его приближенных, но по гораздо более скромной цене... И, если пожелаете, остановиться в покоях, видевших самых блестящих сановников. Скажу вам по секрету, из этих комнат у меня уже украли на счастье несколько полотенец... А с другой стороны, любезные посетители, увы, увы... После пребывания столь важного посольства в нашем селении поистине нет ни одной сколько-нибудь пристойной лошади ни внаем, ни на продажу. Те, которых мы, будучи добрыми подданными, ссудили некоторым спутникам Дукола, вернутся только дней через десять. Вы можете, почтенные, обождать это время у меня, если время вам позволяет. А можете отправиться чуть в сторону от великого тракта и посетить Чираху, славящуюся своим рынком. Воистину вы не прогадаете, ведь отсюда до Чирахи всего лишь полдня пути... x x x Ташлак, давно известный всей Тин-Вилене, но при этом по-прежнему лучший соглядатай Хономера, по-прежнему был готов поведать своему кормильцу уйму занятного и полезного. И не только о настроениях в городе, но и о делах внутри самой крепости. - Помнишь унотов прежнего Наставника - Бергая с Сурмалом? - рассказал он Хономеру. - Так вот, эти двое надумали сложить пояса ученичества, и Волк их отпустил. Они сели на корабль, уходивший в Мельсину. Кое-кто на причале слышал, как они обсуждали, где бы им найти хорошего мастера, известного искусством строить мосты. И как раздобыть денег, чтобы достойно вознаградить его труд... Разумеется, Хономер отлично помнил унотов, едва-едва приступивших к постижению благородного кан-киро и для какой-то надобности засаженных Волкодавом за чтение книги. Уход этих двоих был не ахти какой потерей для школы воинствующих жрецов... Тем паче что будущее самой этой школы было весьма даже зыбко... - Дальше, - поморщился Хономер. Маленький неприметный соглядатай не отличался изысканным красноречием. - Наставник Волк последние несколько дней сделался очень задумчив, - продолжал он бубнить, словно рассуждая о способах варки ячневой каши. - Это заметили все уноты. Они шушукались между собой, вот бы, мол, знать, что у него на уме... Изодранные ноги Хономера покоились в глубоком тазу, полном теплого травяного настоя. Посудину прикрывала холстина, служившая удержанию целебного пара и одновременно прятавшая безобразие покалеченной плоти. Может быть, и не стоило показывать Ташлаку свою телесную немощь. Но, с другой стороны, - да какая, в сущности, разница? - Этот парень все время задумчив, и у него, сколько я его знаю, все время что-нибудь на уме, - раздраженно бросил Избранный Ученик. - Ташлак, ты дождешься, что я твое содержание в три раза урежу! Неужели нет ничего, о чем мне действительно стоило бы знать? - Ты осведомлялся о женщине, которую видели у ворот крепости. Я нашел людей, встречавших ее позже. Она появлялась на дороге севернее Тин-Вилены. Попутчики спрашивали, не нужно ли ее проводить, но женщина отвечала, что до Зазорной Стены и сама как-нибудь доберется... Хономер с силой прихлопнул ладонью по ручке кресла: - Дождусь я наконец каких-нибудь важных известий или до утра так и буду выслушивать чепуху?.. Известно ли тебе, например, что говорят в городе про эти образа, которые сулятся нам вот-вот принести? Правда ли, будто их кое-кто уже видел... и якобы даже обрел исцеление? - Истинная правда, и готов подтвердить всем, чем могу! - с необычной для него горячностью заверил Хономера Ташлак. - Скажу даже больше: я сам проник в дом резчика Гиюра, отца Тервелга, и видел оные образа... Хономер напряженно слушал, глядя со странным предчувствием на искренний огонь, мерцавший в глазах соглядатая. Ташлак же вытянул вперед правую руку: - Видишь? Внешность у него была точно такая, какую обычно придают тайным и зловещим подсылам ярмарочные лицедеи в своих представлениях. Неприметная - и, если все-таки рассмотреть - неприятная. В том числе густо усеянные бородавками руки. Имея дело с Ташлаком, Хономер старался к нему не притрагиваться, и его ничуть не заботило, замечал ли это сам Ташлак... Он посмотрел. Кожа на руке подзирателя необъяснимо очистилась. Нет, она не стала необыкновенно здоровой и гладкой, но после прикосновения к ней уже не хотелось поскорей вытереть пальцы. Чудо. Истинное чудо Близнецов... Хономер покрылся мгновенной испариной и одновременно ощутил озноб. Ничего общего с радостным возбуждением, вроде бы должным при лицезрении чуда. Наоборот, Избранный Ученик переживал странную внутреннюю опустошенность. Он опустил голову и прикрыл ладонью глаза. - Ступай, - тихо и устало сказал он соглядатаю. Ташлак, уже открывший рот сообщить что-то еще, счел за благо промолчать. Он удалился на цыпочках и очень бережно прикрыл за собой дверь. x x x Торг в Чирахе действительно оказался таким большим и богатым, что поневоле зарождалась мысль о его исконности для маленького городка. Мастерские по выделке мешковины из волокон тростника и бумаги - из его же сердцевины появились, надобно думать, потом. Мешковину стали делать, чтобы упаковывать купленные и продаваемые товары. Да и бумагу, скорее всего, начали варить затем, чтобы вести счетные записи при торговле, не покупая листы для письма на стороне: чирахцы славились бережливостью. А возник городок, лежавший на самом берегу плавней, у широкой и удобной протоки, конечно же, вокруг торга, существовавшего здесь... ну, если не "испокон веку", как обычно в таких случаях говорят, то с тех времен, когда развеялись холодные черные тучи Великой Зимы и Сиронг снова стал течь, - уж точно! Сюда наведывались с океана большие парусные корабли, владельцам которых по тысяче самых разных причин не хотелось останавливаться в гавани Мельсины. Кому-то казались слишком высокими денежные повинности, налагаемые на тамошнюю торговлю в пользу шадской казны. Чьи-то мореходы после долгого плавания предались уж слишком разгульному веселью на берегу, так что с некоторых пор хозяину судна вовсе не улыбалась новая встреча с городской стражей столицы. Кого-то вовсе поймали на торговле запретными товарами вроде некоторых мономатанских зелий, дарующих временное блаженство, но по прошествии времени способных превратить человека в растение... Да мало ли еще что может приключиться с купцом, странствующим по широкому подлунному миру? При всем том, однако, в большой портовый город Чираха так и не выросла. Во-первых, потому, что подобных ей уголков в разветвленном устье Сиронга был далеко не один и даже не десять. А во-вторых, здесь тоже не покладая перьев трудились шадские сборщики налогов. И взимаемые ими поборы были хотя ниже мельсинских, но не намного. Ровно настолько, чтобы вовсе не отвадить торговых гостей. Одним словом, торг не то чтобы рос на дрожжах, но вполне процветал, и купить здесь можно было поистине все, что угодно. Начиная от несравненной посуды, производимой дикими вроде бы жителями островов Путаюма, и кончая теми самыми зельями, продаваемыми хотя из-под полы, но по вполне сходной цене. Винитар и Шамарган отправились присматривать лошадей. Волкодав же, полагая, что они вполне справятся и без него, поскольку в чем, в чем, а в лошадях они, особенно Винитар, смыслили куда как побольше, - отправился в город, ведомый совсем иной надобностью, а вернее сказать, прихотью, потому что насущной надобности в том для него не было никакой. Ему вздумалось посмотреть на бывший дом Зелхата Мельсинского. И на соседний с ним дом, где выросла Ниилит. Улицы в Чирахе не были ни прямыми, ни слишком длинными. Городок разрастался от причалов и прибрежного торга, и каждый из первоначальных жителей хотел быть как можно ближе к воде. Оттого многие дома, особенно старые, стояли на сваях, а улицы петляли, следуя изгибам проток, соединялись мостиками и в конце концов упирались в болото. Волкодав понятия не имел, где искать жилище учителя Ниилит, но скоро выяснилось, что этот дом ему готов показать - естественно, за мелкую монетку - каждый мальчишка. Как он и ожидал, Зелхатов домишко обнаружился на самом краю города (который, по мнению Волкодава, городом-то называть не следовало, ибо защитной стены в Чирахе отродясь не было), и даже слегка за его пределами - на островке, принадлежавшем больше плавням, нежели человеческому поселению. Маленькое строение со стенами из плетня, обмазанного глиной, с крышей все из того же неизбежного тростника, даже не было обнесено забором. Наверное, ссыльный мудрец понимал, что все равно ни от кого отгородиться не сможет. Домик стоял на сваях, поскольку Сиронг тек с гор и каждый год, в пору таяния снегов при своем истоке, значительно разливался. От лесенки наверх - бревна с зарубками в виде ступенек - вели две тропинки. Одна соединялась с улицей, возле края которой стоял Волкодав. Другая огибала сваи и пропадала в густых кустах, окаймлявших болото. Венн попробовал представить себе, как некогда прославленный ученый, вконец одряхлев, понемногу перестал узнавать ближайших соседей, потом утратил дар вразумительной речи. И наконец, однажды летней ночью ушел вот по этой самой тропинке, по сверкающей лунной дорожке прямо в гибельную трясину, думая, что восходит к светозарному храму Богини... Так, во всяком случае, поведали Волкодаву бойкие уличные мальчишки. Наверное, у чирахцев были свои причины рассказывать об уходе Зелхата именно так, но венн смотрел на маленький домик, спустя десять лет все по-прежнему окутанный тенями одиночества, и не верил услышанному. Ему доводилось видеться и беседовать с теми, чей разум отличался от разума обычных людей, как могучие океанские парусники возле здешних причалов - от тростникового плота, брошенного гнить у подножия Черных холмов. Он честно попытался представить себе Тилорна, Эвриха, да хоть ту же Ниилит, впавшими в слюнявое старческое слабоумие... и не мог. Корабль, привыкший пересекать океаны, может разбиться о рифы или навсегда застрять на мели, но он и в гибели сохранит свою природу, а не превратится в дрянную плоскодонку из здешних болот. Гораздо легче было представить, как, получая все более скверные известия из дворца тогдашнего шада, своего гонителя Менучера, мудрый старик решил обезопасить себя единственным способом, еще доступным ему. Разыграл старческое угасание, приметы которого, сам будучи лекарем, наверняка хорошо знал. А потом, когда даже дерзким на язык соседским мальчишкам - появлению которых на свет он наверняка помогал - надоело травить "умобредного", он собрал в нетяжелую, по старческим силам, суму несколько избранных книг... а может, просто пачку чистых листов, перо да чернила... и ушел под луной через болото по тайной тропе, уповая на вешки, известные только ему да Ниилит, с которой они вместе их расставляли... Что с ним сталось, где он теперь? Все-таки умер и упокоился в безымянной могиле, а то вообще без могилы? Или по-прежнему жил где-нибудь под чужим именем, равно чураясь и людской злобы, и милостей шада-нардарца, как бы народ того ни хвалил?.. Волкодав, впрочем, весьма сомневался, чтобы столь великий ум сумел долго оставаться незамеченным и неузнанным. Он помнил, как вел себя в Галираде Тилорн. Хотя вот уж у кого, после недавнего заточения, были все основания до смерти бояться любого поступка и даже слова, могущего привлечь, к нему излишнее внимание... Волкодав стоял и смотрел, и спустя недолгое время в глухом заборе соседнего дома отворилась калитка, и наружу выглянул слуга. - Господин иноземец, верно, желает осмотреть дом досточтимого Зелхата? - обратился он к венну. Волкодав оглянулся, и слуга продолжал, нимало не смущаясь его разбойничьей внешностью: - Это будет стоить четверть лаура, которые господин иноземец должен заплатить моему хозяину, купившему выморочное<Выморочное - движимое и недвижимое имущество, оставшееся после владельца, умершего без наследников.> покойного мудреца. Если же господин иноземец милостиво добавит к четверти лаура еще несколько грошиков, я сам проведу его по дому Зелхата и все как есть расскажу... - А кто твой хозяин? - начиная догадываться кое о чем, спросил Волкодав. - Мой хозяин, - должным образом приосанившись, но без большой теплоты в голосе ответствовал слуга, - достославный мельник Шехмал Стумех, чьим добрым соседом Зелхат был с самого начала и до конца. Так желает ли господин иноземец всего за четверть лаура осмотреть дом, поклониться порогу которого приезжают вельможи и ученые мужи не только из Мельсины, но даже из других стран?.. - Нет, - сказал Волкодав. - Не хочу. Мало того, что четверть серебряного лаура сама по себе была грабительской платой, он не желал отдавать ее человеку, продавшему в рабство собственную племянницу. По имени Ниилит. Но и это, пожалуй, не было главным. Что хорошего мог он увидеть в доме Зелхата? Приметы его старческого сумасбродства?.. Но если разум Зелхата вправду подался под грузом прожитых лет и пережитых несчастий, вот уж радость узреть это собственными глазами. А если венн был все-таки прав и опальный мудрец сам устроил эти приметы перед тем, как уйти от людей, - тем более какой толк пытаться распутать эти следы? Возможно, уже завтра он будет всячески клясть и корить себя за недостаточное любопытство - в кои веки сподобиться попасть в Чираху, оказаться на пороге Зелхатовой хижины, а внутрь не войти! - мыслимо ли?.. Но сегодня... - Ты, господин иноземец, как хочешь, - неспешно затворяя калитку, выговорил слуга мельника. - Но да будет господину иноземцу известно, что на тех, кому вздумается подходить к дому Зелхата самочинно, без платы, мой милостивый хозяин велел злую собаку спускать. Волкодав усмехнулся, показывая выбитый зуб. Улыбка у него была не из тех, при виде которых хочется продолжать разговор, а тем более угрожать. Слуга как-то сразу заторопился, видимо вспомнив о важных и не терпящих отлагательства делах, а венн окинул дом мельника Шехмала Стумеха быстрым, но очень внимательным взглядом. Ему бросилось в глаза, что глухой забор не менее чем до середины по высоте был сложен из уже знакомого черного камня. Дом за могучей стеной оставался почти невидим, но следовало предположить, что черные плиты и толстые каменные "кабаны"<"Кабаны" - каменные блоки для строительства.>, вытесанные задолго до Великой Ночи, там тоже использовались в изобилии. Знать, предки мельника были среди тех, кто первыми подоспел к разорению крепости на холмах. Или предки тех, у кого, разбогатев, его род купил этот дом?.. Так или иначе, а жившие за забором все равно получались из рода мышей, утащивших себе в норку щепочки и гвозди от палат вымерших великанов. Они и теперь пытались нажиться на крохах от славы Зелхата... Что ж! Как однажды выразилась Ниилит: "Я совсем не хотела злословить, я просто сказала, каковы они на самом деле есть, и да благословит их Богиня. Такими Она их создала, а значит, был на то какой-то Ее промысел..." А Волкодав, выслушав эти или сходные слова несчастной девчонки, подумал, помнится, что подобную родню в выгребных ямах нужно топить... - Будет вам от Богини благословение, - пробормотал он по-веннски. - Такой дождь под ноги, что весь дом как есть в воду смоет и течением унесет. Повернулся и зашагал обратно на торг. x x x Он договаривался встретиться со спутниками у трактира, называвшегося "Удалой корчемник". Вывеска изображала хитрющего мужика с большим мешком за спиной, удирающего от стражей в медных нагрудниках, причем видно было, что те его не догонят. В прежнее свое посещение Саккарема Волкодав долго не мог взять в толк, чем "корчемник" отличается от "корчмаря" и почему первые, не в пример вторым, считаются лихими людьми и таятся от стражи. Теперь-то он знал, что это слово обозначало ловкого жителя порубежья, привыкшего кормиться доставкой запрещенных товаров вроде дурманного зелья. Или не запрещенных, а всего лишь провезенных мимо шадских сборщиков податей. Оттого и продавали те товары не на рынке, где всякий может увидеть и донести, а в трактирах, тавернах и корчмах, где осторожный хозяин предлагал их проверенным людям, не склонным попусту трепать языками. Вот и назывались недолжные товары корчемными, а те, кто тайно провозил их тридесятой протокой, - корчемниками. И уж где, если не в Чирахе, жители коей наверняка через одного промышляли корчемничеством, мог появиться трактир с подобным названием?.. Обойдя рынок, Волкодав увидел, что возле назначенной коновязи не прибавилось лошадей. Тогда он отправился в скобяной ряд и не торопясь прошел его от одного конца до другого, особенно внимательно приглядываясь к инструментам для камнетесного и камнебитного дела. Увы, ничего дельного ему так и не попалось. Видно, местные мастеровые привыкли пользоваться готовым камнем, все еще доставляемым с Черных холмов, а помимо него, обрабатывали только крохлый песчаник. Во всяком случае, здесь явно не имели понятия ни о настоящей стали, ни о должной закалке и заточке резцов и зубил. Ну что ж, не везет, значит, не везет... Волкодав решил заглянуть к лоткам книгопродавцев. Книги Зелхата, имевшие отношение к землеописанию, он прочитал, кажется, все. Но, может быть, в городе, где ссыльного ученого сперва закидывали грязью, а теперь порывались за деньги показывать приезжим его дом, сыщется некий труд, о котором Волкодав и не подозревал? Или хоть толковая подделка, чтобы ему позабавиться, усматривая отличия от подлинного Зелхата?.. Венн выбрал самый большой и богатый с виду лоток, учтиво поздоровался с продавцом, молодым пареньком в халате с зеленой отделкой, и по тин-виленской привычке стал перебирать корешки. Некоторое время продавец пристально рассматривал сурового, хорошо вооруженного покупателя, а того пуще - большую летучую мышь, сидевшую у него на плече. Наверное, пытался решить, кто такой пожаловал к его лотку. Волкодав наполовину ждал, чтобы его назвали "любезным варваром" и в шутку предложили купить какие-нибудь "Восторги наложницы" или "Тысячу сладостных вздохов". Времена, когда в таких случаях он терялся и впадал в немую обиду, давно миновали. Однако продавец осмотрительно держал язык за зубами, и его молчание тоже было понятно. По нынешним временам могло произойти всякое! Если верить слухам, сам шад не торопился менять простую одежду, удобную в путешествии и в бою, на роскошные парчовые ризы, вроде бы подразумеваемые дворцом. И окружение солнцеподобного Мария было ему под стать. Ученые советники, боевые полководцы, отмеченные рубцами многих сражений, да несгибаемые в правде царедворцы вроде седобородого Дукола. Вот так посмеешься над странным вроде бы интересом человека с наружностью грубого рубаки, а назавтра окажется, что это новый наместник-вейгил, присланный шадом в Чираху искоренять проворовавшихся мытарей! И в конце концов торговец вежливо поинтересовался: - Могу ли я предложить благородному воину труды по знаменательным сражениям Саккарема во дни Последней войны? Вот, у меня есть "Гурцатово нашествие" славного Нераана из Дангары. А если господину воителю нравится поэзия, то позволю себе рекомендовать прекрасно исполненный список "Сказания о четырех чудесных мечах" несравненного Марваха Кидорского... Малахитовый бархат их блеск оттенял, Кто их сделал - никто в целом свете не знал, Ни ученый, ни жрец не могли разгадать Эту тайну для шада, желавшего знать... - пробормотал Волкодав. Потом спросил: - Не подскажешь ли, почтенный, можно здесь раздобыть какое-нибудь сочинение арранта Тиргея Эрхойра, также прозываемого, вероятно, Аррским либо Карийским? Или "Дополнения к Салегрину" другого арранта, по имени Эврих из Феда? - Тиргей, Тиргей... - задумался книгопродавец. Волкодаву уже доводилось восторгаться памятью подобных торговцев, хранившей многие десятки имен и названий. Он даже испытал миг радостной надежды, когда молодой саккаремец зашарил взглядом по прилавку, желая что-то ему показать. Неужели наконец-то?.. Но продавец вытянул из длинного ряда книжицу, сразу показавшуюся венну знакомой. - Вот, не взглянешь ли? Это "Двенадцать рассуждений о пропастях и подземных потоках" просвещенного Кимнота, часть коих, сколь мне помнится, направлена против некоего Тиргея... Волкодав хмуро покачал головой. И протянутую ему книгу в руки не взял. - Эти "Рассуждения", - сказал он торговцу, - следовало бы давать читать молодым правителям в назидание, чтобы знали, чего опасаться. В ней человек, никогда не спускавшийся в подземелья, оговорил истинного ученого, посвятившего свои разыскания тайной жизни пещер. Да так удачно оговорил, что подлинный светоч разума был обвинен в измене и отправлен на каторгу. А клеветник занял его место подле сановника, к которому сумел подольститься. - Легко клевещется, да не легко отвечается, - согласно развел руками продавец. - Что же касается второго, о котором ты упомянул... Но тут Волкодава отвлекло ощущение пристального взгляда, устремленного в спину. Сказать, что такие взгляды он не любил, значило ничего не сказать. Тем более недоброжелателей по белому свету у него развелось более чем достаточно. Но это был не просто косой или злобный взгляд. Он содержал в себе нечто такое, что венну очень захотелось сперва выхватить меч, а потом уже оборачиваться. Он, конечно, сдержался. - Прости, почтенный... И Волкодав оглянулся, сразу найдя глазами того, кто на него смотрел. Вернее - ту... Ибо за спиной у него стояла девушка-мономатанка. Рослая, стройная, черней сажи и очень красивая. Облаченная в огненно-алое цельнотканое одеяние своей родины, невероятно выгодно оттенявшее природный мрак кожи. Волкодаву невольно подумалось, что девушка была бы еще красивее, если бы улыбалась. И даже не потому, что зубы у нее наверняка были ровные и блестящие, как нанизанный жемчуг, а просто оттого, что почти все люди становятся красивее, когда улыбаются. Но нет. Мономатанка смотрела на венна так, словно он только что изнасиловал ее родную сестру, а значит, заслуживал немедленной и очень жестокой расправы. Во имя справедливых молний Бога Грозы, за что?.. А самое странное и тревожное, что она не просто желала наказать его смертью. Она еще и могла это сделать, причем прямо здесь и сейчас, сделать каким-то неведомым. Волкодаву, но очень страшным и очень действенным способом. Настолько действенным, что вместе с одним-единственным врагом обратилась бы в прах половина рынка. Насколько мог понять Волкодав, только это и спасло его от мгновенной расправы. Не первый раз его порывались убить, но обыкновенно он знал хотя бы - за что. Он покинул лоток с книгами и неоконченный разговор с продавцом и двинулся к девушке, намереваясь прямо осведомиться о причине ее гнева. При этом он не сводил с нее взгляда, и случилось так, что его посетила весьма неожиданная мысль. А потому и спросил он совсем не о том, о чем собирался: - Скажи, госпожа моя, почему мне кажется знакомым твое лицо? Мономатана - обширный материк, населенный очень разными племенами. И языки у них тоже разные, но совсем уж неродственных среди них нет. Так что, если овладел каким-нибудь наречием запада Мономатаны, будь уверен, что и на востоке тебя через пень-колоду, но все же поймут. И Волкодав не придумал ничего лучшего, чем обратиться к девушке на языке народа сехаба, единственном, который знал. Он никогда не забывал мест, где прошел хотя бы однажды. Мог даже узнать дорогу, виденную когда-то совсем с другого конца. Люди запоминались ему существенно хуже. И тем не менее лицо девушки было ему знакомо, он мог бы в этом поклясться. Она не двинулась с места, лишь враждебный взгляд сделался еще более надменным. - Не слишком добра была ко мне жизнь, - на том же языке процедила она в ответ, - но, благословением Алой Матери и заступничеством небесной госпожи Нгуры, до сих пор судьба милостиво уберегала меня от встреч с такими, как ты! Повернулась и не то чтобы пошла - прямо-таки поплыла прочь той особой величественной, свободной и немыслимо изящной походкой, которую считают присущей лишь женщинам Мономатаны. Волкодав же за все хорошее удостоился еще и презрительного жеста: небрежно откинутая длиннопалая кисть как будто выплеснула в него из чашки какую-то гадость. И этот жест, против всякого ожидания, очень о многом сказал ему. Волкодав испытал мгновенное, как вспышка молнии, озарение и вспомнил, где видел ее лицо. То есть не совсем ее. Те же самые черты были как бы перелиты в иную, более суровую и грубую форму. Он узнал женщину, потому что помнил мужчину. Он сказал ей уже в спину: - А я-то думал, у родственников славного Мхабра не принято без вины срамословить добрых людей. Девушка обернулась... Волкодаву приходилось видеть, как бледнеют мономатанцы. Если белые люди становятся восковыми, то чернокожих отток крови делает серыми. Вот и на лице надменной красавицы укоризненные слова Волкодава мгновенно выжгли всю черноту: уголь стал пеплом. И куда только подевалось ее беспредельное высокомерие!.. Стремительно шагнув обратно, девушка бухнулась перед ним прямо в пыль и, думать не думая о красивом дорогом одеянии и подавно видеть не видя глазеющего народа, поползла к венну на коленях, чтобы обнять его потрепанные сапоги: - О могучий и добродетельный господин, не прогневайся на ничто