шествия, о нужде в хорошем оружии для защиты Фокеи. - Есть олово в слитках, - сказал Амбон. - Недавно вернулись мои корабли с Оловянных островов. Медь тоже найдется. А бронзу из них вы и сами умеете выплавлять. - Умеем, - согласился Горгий. - Но потребно нам, почтенный Амбон, иное. Сильно просит тебя Критий продать, - тут Горгий стал загибать пальцы, - мечи, наконечники копий в пол-локтя, нагрудные латы, поножи из черной бронзы. - Черная бронза? - Амбон насторожился. - Видно, ты плохо меня расслышал, фокеец. Я тебе толкую про олово. - Слышали мы, почтенный Амбон, что меч из тартесской черной бронзы перерубает обыкновенный. Понимаю, это ваша тайна, но ведь я не допытываюсь, как ваши оружейники плавят ее... - Талант олова за талант твоего наждака, - твердо сказал Амбон. Он, не глядя, протянул руку назад, принял от раба амфорку с благовонием, поднес к волосатым ноздрям. Уклоняется, подумал Горгий. Не по-торговому разговор ведет. Ногами в воде болтает да снадобье свое нюхает, будто от меня смердит... Вслух сказал: - Так как же насчет черной бронзы, почтенный Амбон? - Доверительно добавил: - Есть у меня и янтарь первейшего сорта. Тартессит сухо проронил: - Завтра пришлю к тебе на корабль человека. Посмотрит, что у тебя за товар, тогда и решим, сколько олова можно дать. Грязная узкая протока отделяла квартал моряков от квартала оружейников. Здесь стеной стоял высокий камыш. А дальше, сколько охватывал глаз, разливался в топких берегах желтый медлительный Бетис. Вдоль густых камышовых зарослей бродили цапли, копались в иле длинными клювами. Здесь, на краю квартала, и разыскал Горгий канатную лавку купца Эзула. При лавке была мастерская. В длинном, пропахшем болотной гнилью сарае десятка два рабов лениво теребили камышовое волокно, вили канаты, плели корзины и циновки. Купец Эзул был худ и неопрятен. Весь отпущенный ему богами волос рос ниже глаз - на голове не было ничего. Он жевал пряник, роняя липкие крошки в нечесаную бороду, скрипучим голосом покрикивал на рабов. - Говори скорее - что надо? - буркнул он на плохом греческом, приведя Горгия в убогую каморку за мастерской. - Я по бедности надсмотрщика не держу, сам управляюсь с этими ленивыми скотами. Горгий и не собирался долго с ним разговаривать. Достал из-за пазухи карфагенский ремешок, подал Эзулу: - Это тебе шлет Падрубал. Эзул проворно выглянул из каморки, покрутил головой - нет ли кого поблизости. Вытащил из-за груды корзин круглую палочку, обмотал вокруг нее спиралью ремешок Падрубала. Долго шевелил губами, водя глазами по палке. Тайное письмо, подумал Горгий. А так, не навивая на палку, посмотришь - вроде узор выжжен. Ну, не мое это дело. - Прощай, - сказал он и шагнул к двери. - Не торопись, фокеец. Не хочешь ли отведать моего вина? Отказаться - обидеть. Горгий принял чашу, с отвращением поднес ко рту. Вино оказалось на удивление: так и прошибло Горгия медовым духом, даже в ноздрях защекотало. В бесцветных глазах Эзула мелькнула усмешка. - Полагаю, - проскрипел он, - почтенный Амбон потчевал тебя вином получше? Вино твое превосходно, - сказал Горгий. - Но я тороплюсь... - Торопливая стрела летит мимо цели. Сядь, фокеец. После разговора с Амбоном тебе некуда торопиться. - Откуда ты знаешь, о чем я говорил с Амбоном? - Я знаю почтенного Амбона. Он не сделает ни шагу за пределы Неизменяемого Установления. - Не понимаю, о чем ты говоришь. - И не старайся, чужеземец. Амбон скоро получит титул блистательного. - Эзул захихикал. - Хорошо, что живет в Тартессе старый Эзул. Кроме него, никто не поможет тебе разжиться оружием. Непростой человек, подумал Горгий, устраиваясь на скамье поудобнее. - Если ты и вправду берешься мне помочь, - осторожно начал он, - то в внакладе не будешь. Мне нужно готовое оружие из черной бронзы: мечи, наконечники... - Да будет тебе известно, фокеец, что царский указ запрещает вывозить черную бронзу из Тартесса. Кто нарушит указ, тот и почесаться не успеет, как угодит на рудник голубого серебра. Горгий знал от бывалых мореходов, что существует в Тартессе великая тайна голубого серебра. Но если оружие из черной бронзы изредка попадало в руки иноземцев, то голубого серебра никто никогда не видел, только смутные слухи о нем ходили. Спросил с притворным простодушием: - Голубое серебро? А что это такое? - Не лезь, фокеец, в дела правителей великого Тартесса. Тебе нужно оружие из черной бронзы? Старый Эзул поможет тебе. - Хорошо, - сказал Горгий. - Приди ко мне на корабль, посмотри товары... - Опять торопишься. Когда настанет время, я пришлю человека. Ко мне больше не ходи. Серой ящерицей выскользнул Эзул из каморки. Горгий последовал за ним. Выходя, услышал скрипучий голос из сарая: - Эй, шевелитесь! Не будет вам сегодня корму за такую работу! - Вы задумались, читатель? - Да, видите ли, немножко странно, что Горгию, выходцу из Колхиды, чудится нечто знакомое в языке тартесситов. Где Колхида и где Испания? - А вот послушайте, что пишет древнеримский историк Аппиан: "Азиатских иберов одни рассматривают как колонию иберов европейских, другие - как отцов последних, третьи полагают, что у них нет ничего общего, кроме имени..." А в XI веке грузинский ученый Давид Мтацминдели писал про общность языка грузинских и пиренейских иберов. - И что же, эта общность доказана? - Нет, все еще гипотетична. Пиренейские иберы - скорее, выходцы из Африки, чем с Кавказа. Но в глуби веков нелегко проследить пути племен. Вероятно, общности у них все же больше, чем розни. - Ну да, все мы, так сказать, восходим к ветхому Адаму... 4. ГОРГИЙ ВСТРЕВОЖЕН Царь Аргантоний плескался в бассейне. Вокруг стояло несколько приближенных - первые люди Тартесса. Им было даровано почетное право лицезреть царскую особу без одежд. Более того: иногда они удостаивались высочайшей чести - приглашались царем в бассейн для беседы о государственных делах. Вот и сегодня. - Павлидий! - позвал царь. Верховный жрец встрепенулся, разжал тонкие губы. - Иду, Ослепительный! Как был, в многослойных одеждах и сандалиях, плюхнулся в бассейн, по горло в воде заспешил к царю. Аргантоний, потирая костлявые плечи, посмотрел на него из-под строгих седых бровей. - Что нового в Тартессе? Павлидий заученно ответил: - В Стране Великого Неизменяемого Установления не может быть ничего нового. Народ благословляет твое имя, Ослепительный! Придворные, что стояли по краям бассейна, выкрикнули громким нестройным хором: - Вечно свети нам! Аргантоний лег на спину, задвигал ногами. Верховный жрец медленно поплыл сзади, стараясь не брызгать. Одежды вздулись у него на спине желтым пузырем. - Во дворце нечем стало дышать, - сказал Аргантоний. - Что там делают в городе? Почему столько дыма? - В кварталах оружейников... и медников... дымят горны... - Павлидию трудно было говорить, он часто дышал. Царь подплыл к ступеням бассейна, сел, выпростал из воды длинную седую бороду. Павлидий почтительно стоял перед ним по горло в воде. - Третьего дня, - доложил он, - карфагеняне нагло напали в море на корабли купца Амбона, идущие с Оловянных островов. Если бы не попутный ветер... - Хорошо, что ты напомнил об Амбоне. Кажется, я еще не подписал указ о его производстве в блистательные? - Нет, Ослепительный. Это достойный подданный, ни разу не замеченный в сомнениях. Он уже сделал в твою казну большой взнос. - Передай Амбону: пусть поднимет вдвое восточную стену. Вели пригнать рабов. За прокорм и камень пусть платит он. - Будет исполнено! - Павлидий склонил голову, клюнул воду ястребиным клювом. - Высокорожденным не пристало нюхать дым, - изрек царь. - Прекрасно сказано, - громко зашептались придворные. - Такие слова надо чеканить в серебре... - Разреши доложить, Ослепительный, - сказал Павлидий. - Стало мне известно, что карфагеняне собирают войско, чтобы идти на Тартесс войной. Их отряды стоят в Гадире. Их флот... Аргантоний в сердцах ударил кулаком по воде. - Ощипанная цапля на кривых ногах - вот что такое твой Карфаген. Придворные не смогли сдержать восторга, закричали: - Какая глубина! И вместе с тем точность!.. Цапля на кривых ногах! - Ощипанная, - веско добавил Павлидий, скользнув взглядом по придворным. Никому не было дано права укорачивать высказывания царя. - Никто не смеет угрожать моему царству, - сказал Аргантоний. - Как идет Накопление? - С начала месяца в Сокровенную кладовую доставлено два пирима голубого серебра. - Два пирима за целый месяц? Верховный жрец, ты забыл о своей главной обязанности. - Я не забыл. Как можно, Ослепительный! Кроме того, месяц еще не кончился... - Ты забыл. Ну-ка скажи, что повелел Нетон? С самого начала разговора Павлидий видел, что царь не в духе. Видно, опять у него жжение в кишках. Все труднее приходилось ему с Аргантонием: в последние годы стал он нестерпимо капризен. Каждое слово поперек поворачивает. Сколько же лет еще отпущено ему богами? Но вопрос требовал ответа, и Павлидий, скрыв раздражение, привычно забубнил: - И повелел бог богов Нетон: ничто не должно изменяться, и непреложен закон, и да стоит царство, пока накапливается крупица за крупицей голубое серебро. - Пока крупица за крупицей накапливается, - поправил Аргантоний. - Я же сказал, что ты забыл. Помнить неточно - все равно что забыть. - Ты прав, Ослепительный. Я помню, но неточно. - Павлидий решил не сердить царя. - Ты не хочешь, чтобы щит Нетона был готов поскорее. - Я хочу, Ослепительный, как можно! - Кто хочет, тот старается. - Я очень стараюсь, Ослепительный. Поверь, я строго слежу. Но, как известно, голубое серебро не просто дается в руки. Мрут рабы на руднике... - Надо пополнять! Или, может быть, на плоскогорье перевелись цильбицены? - в голосе царя послышалась ирония. Павлидий благоразумно смолчал, не стал сердить царя сообщением, что подлые цильбицены, да и другие племена на плоскогорье - все эти лузитане, индигеты, илеаты - приобрели, скверный обычай яростно сопротивляться тартесским конным отрядам. - Или перевелись преступники в самом Тартессе? - продолжал Аргантоний, пересев на ступеньку повыше (он строго придерживался совета придворного врача: выходить из воды постепенно). - Я ревностно их разыскиваю, Ослепительный. - Преступники всюду! Сколько рабов потребно для рудников, столько чтобы было мне и преступников. - Будет исполнено. - Павлидий снова клюнул воду. - Разреши доложить, Ослепительный: в Тартесс пришел фокейский корабль. - Давно не приплывали. Хорошо. Фокейцы не цильбицены. Миликон! - позвал царь. - Иду, Ослепительный! - Пышно разодетый вельможа с крупным холеным лицом и завитой каштановой бородкой проворно сбежал по ступеням в бассейн, стал рядом с Павлидием. - Прими фокейца как следует, Миликон. Греки - союзники Тартесса. Вели купцам принять его товар и отгрузить ему олова. - Стало мне известно, - заметил Павлидий, - что фокейцу не олово потребно, а готовое оружие из черной бронзы. - Это он, должно быть, по неразумию, - сказал Миликон с добродушной улыбкой. - Не знает наших законов. Я объясню фокейцу, Ослепительный. - Позови его ко мне на обед. Я сам объясню. С этими словами царь Аргантоний поднялся во весь свой высокий рост. Двое придворных кинулись к нему с полотенцами. Амбон не обманул - прислал на корабль сведущего человека. Тот говорил мало, больше смотрел. Подкидывал на жесткой ладони горсть наждака, удовлетворенно кивал. Сказал, что его хозяин намерен взять весь груз наждака - талант за талант олова в слитках. Часть олова, если фокейцу угодно, можно заменить медью. Горгий угостил сведущего человека вином, стал осторожно выспрашивать - в каких товарах нужда, хорошо ли платит хозяин морякам и ремесленникам, какие нынче цены на масло и полотна. Сведущий человек вино пил исправно, но больше помалкивал, почесывал раздвоенный кончик носа. Однако после четвертого фиала вдруг повеселел, разговорился. Оказывается, был он вольноотпущенником, и выходило по его словам, что лучше его в Тартессе никто в бронзовом литье не смыслит. А узнав, что Горгий из бывших рабов, обрадован но ткнул брата-вольноотпущенника кулаком в бок. И пошел у них совсем уже хороший разговор - кому хозяин больше платит, да каков корм, ну и все такое. После шестого фиала нос тартессита по цвету сравнялся с вином. - Брось ты свою... как ее... Кофею, - лепетал он, глядя на Горгия пьяненькими рыжими глазками. - Чего там хорошего - козьим сыром брюхо набивать... Оставайся у нас, Горгий. Каждый день жирную ба... баранину... Шепну хозяину слово - он тебя возьмет... Он без меня и шагу не ступив Без меня он бы - вот! Довольно ловко он сплюнул в трещину между палубных досок. - Не просто это, - отвечал Горгий. И добавил, чтобы отвязаться: - Там у меня женщина, которую хочу взять в жены. - Ме-е-е! - проблеял тартессит, всем видом выражая величайшее презрение. - Женщина! Да их у нас тут сколько хочешь! Тебе какую - потолще? - Он встал, шатаясь, направился к двери каютки. - Сейчас приведу... - Постой, не к спеху. - Горгий поймал его за полу, усадил. - Я бы, пожалуй, остался, да боюсь, не смогу с вашими мастерами сравняться. Вы же не только обычную бронзу льете, а и еще кое-что к меди добавляете... - Да это - тьфу! - Посланец Амбона снова сплюнул. - Выучу я тебя. Самоцветный порошок любой дурак добавит, был бы он только под рукой. Налей еще вина! Выпили. - Самоцветный порошок? - переспросил Горгий. - Посмотреть бы... - А вот я с обозом на рудники поеду, возьму тебя с собой. Клянусь Быком! Меня там начальник знает, Индибил, блистательный... Да что блистательный! Сам све... светозарный Павлидий меня знает! Думаешь, вру? Клянусь Быком! Он часто у Амбона бывает... У-у-у, Павлидий! - прогудел он, округлив глаза. - Боятся его до смерти... Чуть что - на рудники, а там знаешь как? Лучше удавиться... Да вот, послушай!.. Он протянул над столом жилистую руку, схватил Горгия за ворот, притянул к себе, доверительно прошептал, брызгая слюной: - Басня такая ходит, будто перед праздником Нетона царь с Павлидием задумались: как бы подешевле угостить народ и чтоб доволен он был... Дальше слушай! Спросил Павлидий у богов, а боги ему: удавитесь оба, говорят, вот и дешево будет и народу праздник... Тартессит пьяно заблеял, затрясся от смеха. Вдруг разом умолк, оторопело уставился на Горгия, раскрыв рот с редкими зубами. - Ничего я тебе не говорил... нич-чего! - прошипел он. - И знать тебя не знаю! Откуда только в нем, хмельном, такая прыть взялась - опрометью кинулся прочь. Горгий, усмехаясь в черную бороду, вышел из каютки поглядеть. Вольноотпущенник Амбона мчался по причалу, расталкивая портовых людей. Истинно - как от чумы удирал. А купец Эзул так и не прислал своего человека... Грызла Горгия беспокойная мысль: не зря ли доверился Эзулу, что он за человек? Карфагенским псам, видно, служит, затаил злобу на родной город. Ну, это не его, Горгия, дело. Он должен исполнить повеление хозяина, привезти в Фокею оружие (хорошо бы - из черной бронзы!), и тогда Критий, как обещал, возвысит его, возьмет к себе в долю. Критий стар и сам понимает, что нужно передать торговое дело в надежные руки. Так-то вот... Пусть этот Эзул служит кому угодно, хоть мрачным силам Аида, лишь бы сдержал слово. И Горгий в который уже раз начинал прикидывать, сколько выручит за продажу корабля и во сколько обойдутся быки с повозками, чтобы пройти сухим путем до Майнаки, а там надеялся он нанять корабль до Фокеи. Жалко, очень жалко было Горгию продавать корабль (шутка ли - сколько свинца ушло на обшивку), но иного выхода он не видел. Испытывать еще раз судьбу, лезть напролом через Столбы - на это, видят боги, и неразумный ребенок бы не решился. День перевалил за полдень. Жаркое солнце Тартесса так накалило палубу, что в щелях меж досок плавилась смола - босой ногой не ступишь. Духота загнала гребцов и матросов в воду: кто плавал возле корабля, кто просто сидел в воде, держась за спущенный канат или за сваи причала. Горгий с завистью подумал о тенистом дворике и прохладном бассейне купца Амбона. Обедала команда вяло: кусок в рот не лез при такой жарище. Все были в сборе, кроме Диомеда. Еще утром Горгий с несколькими матросами отправился на базар, продал десятка три амфор с маслом и вином - часть за деньги, часть за бараньи тушки, лук и ячменную муку (пшеничную брать не стал - дорога больно). Собрались с базара домой - Диомед привязался, как репей к гиматию: дозволь, мол, остаться ненадолго, еще раз поглядеть на ту диковинную трубу. Прямо малый ребенок. Велел ему Горгий через час быть на судне. Вот уже солнце за полдень, а Диомеда все нет. Горгий начинал тревожиться но на шутку. В этом городе держи ухо востро. Припоминал вчерашнюю облаву на базаре. Уж не угнали ли желтые всадники Диомеда вместе с другими бедолагами, не сумевшими откупиться? Денег-то у Диомеда не было... А может, стоит в гончарном ряду, дует в закрученную трубу, и горя ему мало, обо всем позабыл? Могло быть и так. Не выдержал Горгий, пошел на базар - посмотреть, как и что. Портовые закоулки кишели пестрым людом - полуголыми грузчиками, мелкими торговцами, подвыпившими матросами. Горгий скромненько проталкивался сквозь толпу - вдруг навстречу всадники в желтом. Лошади шли шагом, портовый люд спешно очищал им дорогу. Ехавший впереди безбородый человек в высокой шапке держал в руке серебряную палку, обвитую лентами. Потрясал палкой, что-то кричал зычным голосом. Горгий высмотрел в толпе человека почище, моряка с виду, дернул его за рукав, спросил, о чем кричит безбородый. Тот окинул Горгия быстрым взглядом, ответил на плохом греческом: - Новое царское повеление выкрикивает: отныне считать Карфаген... как это... голой цаплей на кривых ногах. - Голой цаплей? - У которой нет перьев, - пояснил тартессит. - Общипанной цаплей, - догадался Горгий. - Верно! А ты с фокейского корабля? - Да. - Горгий поспешил прочь. Он шагал по пыльной дороге и невольно вспоминал карфагенян - Падрубала и того, молодого, с яростными глазами. Общипанная цапля - как бы не так, думал он, дивясь странному царскому указу. Издали увидел еще группу всадников - там тоже выкликали указ. Видно, по всему городу разъезжают, чтоб, избави боги, никто не остался в неведении... Торговые ряды сильно поредели: базарный день заканчивался. Все же Горгию повезло - разыскал тощего гончара с трубой, как раз тот укладывал в возок свой товар. Кое-как объяснились. По словам гончара выходило, что, верно, подходил к нему грек с бородкой, опять пробовал дуть в трубу. Дул, дул, а потом что-то сказал, сам засмеялся и ушел. Куда ушел? Гончар махнул в сторону порта. Больше он ничего не знал. Ну, не иначе как в винном погребе сидит Диомед, нашел, видно, собутыльника, угощается на даровщинку. Горгий огорченно поцокал языком. Вернулся в порт, заглянул в одну винную лавку, в другую. Народу всюду полно, а Диомеда нет. Разыскал еще погреб, спустился в душную, пропахшую бараньим салом полутьму. За длинными нечистыми столами ели, пили, галдели люди, моряки по обличью, над ними тучами роились мухи. Какой-то пьянчуга спал, уронив лохматую голову на стол. Диомеда не было и здесь. Один из едоков привстал, замахал Горгию: подсаживайся, мол. Горгий узнал в нем давешнего моряка, который объяснял про ощипанную цаплю. Сделал вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу - не тут-то было! Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил. - Отведай, грек, моего пива, - сказал он, - и все заботы с тебя сразу слетят. С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода еще не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него был, как у хищной птицы. - Мои заботы - не твоя печаль, - сухо ответил Горгий, раздосадованный неожиданной задержкой. - Верно, грек! - весело воскликнул моряк. - Вот и выпей, чтобы твои заботы и мои печали обнялись, как родные братья. И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом, которое Горгию доводилось пить прежде. - Э, нет, грек, пей до дна! Вот так. Это не простое пиво - дикарское. На Касситеридах его варят из зеленых шишек. Тебя как зовут? - Горгий. - А меня - Тордул. Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо: - Блистательный Тордул. Моряка будто оса ужалила в зад. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов - должно быть, попросил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить. - Спасибо за пиво, Тордул, - сказал он. - Мне пора идти. - Нет, Горгий, - отрезал моряк. - Ты должен выпить еще. Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? - подумал он. Однако и виду не подал, что встревожен. Спокойно отпил пива, вытер усы ладонью, сказал: - Доброе пиво. Нисколько не скисло, хоть и везли его с очень далеких Касситерид. - С очень далеких Касситерид? Гы-гы-гы... - Тордул будто костью подавился. - Ну-ка скажи, грек, долго ли ты плыл из Фокеи? - Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона... [примерно с 15 марта по 15 июня] Значит, три месяца. - Ну, так очень далекие Касситериды лежат отсюда куда ближе, чем твоя Фокея. - Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень и не поддается веслу... Тордул опять зашелся смехом. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и те тоже загоготали. - Хитер же ты, - сказал Тордул, хлопнув грека по спине. - Но отправить меня на рудник голубого серебра тебе не удастся. - На рудник? - удивился Горгий. - Послушай, у меня и в мыслях не было... - Да будет тебе, Горгий, известно, что путь на Касситериды - одна из великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! - крикнул он рябому. - Ну-ка спой греку закон об Оловянных островах. И Ретобон, повинуясь, прочел нараспев: Труден, опасен тот путь, что ведет корабли к островам Оловянным, Честь морякам, что ведут корабли потаенной дорогой. Если же кто чужеземцу расскажет великую тайну, Тайну пути на туманные, дальние Касситериды, - Будет казнен заодно с чужеземным пришельцем: Вырвав злодею язык, что поведал запретное слово, Тем языком и заткнуть согрешившее горло, Дабы, дыханья лишив, наказать его смертью. Все же именье злодея в казну отписать, в Накопленье. Тордул перевел все это Горгию и заключил: - В Тартессе любопытных не любят. - Он покосился на лохматого, который, похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал: - Вот что расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас в Фокее времена, когда коварный царедворец прогонял законного правителя на чужбину или обращал его в рабство? Горгий осторожно ответил: - Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела... - Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей. Угораздило же меня заглянуть в эту дыру, подумал Горгий, отирая с лица обильный пот. Впутают они меня в беду... - Бывало, - сказал он тихо. - Так я и думал. - Тордул придвинулся поближе. - А теперь скажи: как поступали у вас изгнанные правители? - Ну... бегали в соседние города... Бывало, скликали народ и... - Дальше! - потребовал Тордул, видя, что грек замялся. - И шли войной на того, кто их изгнал. - Клянусь Черным Быком, это по мне! - Тордул жарким взглядом оглядел притихших дружков. - Это было в давние времена, - поспешно добавил Горгий, - сам я ни разу не видел... - Скоро увидишь! - Тордул трахнул кулаком по столу. Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если б Ретобон не прыгнул вслед, не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный угол, вокруг сгрудилось несколько человек... На миг увидел Горгий безумно выпученные глаза, вывалившийся язык... Лохматый захрипел... Топот ног, звон оружия - в погреб спускались стражники в желтых кожаных нагрудниках. В темном углу люди Тордула закидали тело удавленного тряпьем. Воцарилась тишина. - Есть ли здесь грек из Фокеи? - раздельно выговорил старший стражник греческие слова. Горгий поднялся, не чуя под собой ног. - Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя. - Что же это за черная бронза, которую жаждал заполучить ваш Горгий? - Да что-нибудь вроде современной бериллиевой. - Бериллиевая бронза? Ну, это действительно очень прочный сплав. Кажется, его используют для особо важных пружин и еще для чего-то. А в Тартессе делали из черной бронзы мечи? - Вероятно. Меч из черной бронзы перерубал обычный бронзовый меч. - Серьезное, значит, по тем временам оружие. Понятно, почему был у них закон, запрещающий его продажу: боялись соперничества. Так? - Да. Опасались главного своего врага - Карфагена. - Главный враг... Главная забота - выделка оружия... И так на протяжении всей истории. До чего же все-таки драчливо человечество. И не пора ли договориться, остановиться... 5. ВЛАСТИТЕЛИ ТАРТЕССА В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было - давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса. Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски - сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначеи Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим, кто помельче. Сотрапезников было немного - лишь самые приближенные, именитейшие люди Страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки - рослые, откормленные - сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски. - Замечаю я, Сапроний, - сказал царь, - последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь. Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху: - Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными стихами, славящими твое великое имя! Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам, своею рукою, положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивали его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях. Сапроний начал читать. Пылали от верноподданнического экстаза его жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос: Что есть Сущность? Внимай: Сущность есть Неизменность! Вьется овод вокруг круторогой коровы всегда неизменно, Неизменно вращается обод колесный вкруг оси тележной, Неизменно вращается солнце вокруг Тартессиды, Неизменность - и мать и сестра твои, вечная Вечность, На устоях твоих и воздвигнуто вечное царство Тартесса... Сапроний икнул и продолжал с новой силой: В чем Основа Основ? В Накоплении, вечно текущем. Вечен тысячелетний Тартесс в накопленье Основы. И пока за пиримом пирим серебра голубого В щит Нетона ложится... - Стой, - прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта. - "За пиримом пирим" - плохо. Не поэтично. Слово "пирим" годится только для рудничных донесений. "За крупицей крупица" - так будет хорошо. - Хорошо? - вскричал Сапроний. - Нет, Ослепительный, не хорошо, а превосходно! Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой. Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом: - Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония. Он говорит: "В Накоплении, вечно текущем". Это не совсем точное определение. Сущность Накопления - неизменность, а не текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже, - он понизил голос, - даже Сущность Сущности. - Да что же это! - Сапроний встревоженно затряс подбородками. - Я, как известно, высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но не согласен я! В моей фразе понятие "Текучесть" совокуплено с высшим понятием "Вечность", что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждают Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности. - И все-таки стихи уязвимы, - мягко сказал Кострулий. - Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замочу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А, как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк. Сапроний подался к царю тучным корпусом. - Дозволь же. Ослепительный, дочитать до конца - дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе... - Он вдруг осекся, завопил: - Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня гак! Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта. У Аргантония борода затряслась от смеха. - Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? - спросил он. Павлидий убрал улыбку с лица. Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам попадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула... - Помню, - сказал Аргантоний. - Стихи местами не отделаны, но основная мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно. - Мой ученик, - поспешно вставил Сапроний. - На слух все было хорошо, - тихо сказал Павлидий. - Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке "Арган" и перенес на другую "тоний". В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени и пополз к царю. - Всюду враги. Всюду преступники, - огорченно сказал Аргантоний. - Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники? - Сегодня же отправлю, - ответил Павлидий. - Не торопись. Торопятся те, кто спешит. А в государственных долах спешка не нужна. Надо судить его. Перед народом. - Будет исполнено, Ослепительный. - Встань, - сказал царь Сапронию. - Твоя преданность мне известна. Но за едой и развлечениями ты перестал стараться. Мне доложили, что ты держишь в загородном доме одиннадцать кошек. Я, кажется, ясно определил в указе, кому сколько полагается. - Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний. У него сегодня был черный день. - Пять котов и шесть кошек, - спокойно уточнил Павлидий. - Хоть и люблю я тебя, Сапроний, а никому не позволю. Лишних кошек сдать! И царь принялся за тыкву, варенную в меду, тщательно оберегая бороду от капель. Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитой щеголь, что встречал его корабль. Щеголь звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует подползать к царю. Горгий на миг растерялся: но торжественному случаю он надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось: подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю. Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский душистый жир. Велел сесть. - Фокея - союзник Тартесса, - сказал он, ощупывая грека взглядом. Медленно взял с блюда кусок мяса. Кошки, тесня друг друга, потянулись к нему с ненасытным мявом. Но царь протянул кусок Горгию. - Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в Тартессе фокейских кораблей. Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики давешних глашатаев, и добавил: - Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах... Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о чем-то с Павлидием. За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут, как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла в кожаных уключинах. "Особый язык для себя придумали?" - подивился Горгий. - Дошло до меня, - сказал царь, перейдя на греческий, - что ты хочешь выменять свои товары на оружие из черной бронзы. Так ли это? - Фокея в опасности, великий басилевс, - осторожно ответил Горгий. - Персы собираются пойти на нас войной, потому и велено мне привезти из Тартесса оружие. И если у нас будет оружие из черной бронзы... - Ослепительный, - сказал верховный казначей Миликон, не дав Горгию договорить, - грек не знает наших законов... - Сапроний, прочти купцу закон, - велел царь. - В греческом переводе. Поэт встал, нараспев произнес: Тот, кто, замыслив измену владыке Тартесса, Черную бронзу продаст иль подарит пришельцу, Или расскажет, как делают черную бронзу, Будет казнен заодно с чужеземным пришельцем: Взрезав злодею живот и кишки у злодея изъявши, Теми кишками удавят его за измену. Все же именье злодея отпишут в казну, в Накопленье. - Теперь, фокеец, ты знаешь. Закон на то и составлен, чтоб его знали, - сказал Аргантоний. Придворные восхищенно зашептались. Царь откинулся на подушки, потирая живот обеими руками, лицо его исказила гримаса: видно, начиналось жжение. Павлидий подал ему чашу с водой, но Аргантоний оттолкнул ее и поднялся. - Миликон, - сказал он, - поможешь греку в торговле. Он удалился, сопровождаемый кошками. Павлидий вышел вслед за ним. В галерее Венценосной Цапли царь оглянулся, недовольно буркнул: - Ну, что еще? Покоя от вас нет. - Грек лжет, Ослепительный, - доложил Павлидий. - Он сказал моим людям, что, опасаясь карфагенян, прошел Столбы безлунной ночью. А как известно, этими ночами стояла полная луна... - Утомляешь ты меня, Павлидий. Если грек - карфагенский лазутчик, то займись, им. А мне не докучай. Эй, усыпального чтеца ко мне! После ухода царя придворные почувствовали себя свободнее. Сапроний быстро доел баранину, выпил вина и, не отирая жирных губ, придвинул к себе тыкву в меду. Миликон, перебирая холеными пальцами бородку, шептал что-то на ухо ученому Кострулию, а тот хихикал, поводя вокруг острыми глазками. Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться - вроде бы ни к чему. Наконец черные глаза Миликона остановились на нем. - Не хочется в такую жару заниматься делами, - лениво сказал верховный казначей, - но что поделаешь, грек: царь повелел заняться тобой. Горгий учтиво наклонил голову. Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгий тяжелый взгляд. - Послушай, грек, - сказал он, - много ли в Фокее поэтов? - Есть у нас певцы-аэды, - ответил Горгий. - А много ли их, не знаю, господин, не считал. - Многочисленность поэтов идет во вред власти, - высказался Сапроний. И без обиняков добавил: - У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем. - Чтобы тебя умастить, - насмешливо заметил Миликон, - надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год. Кострулий захихикал. - Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон... - недобрым тоном начал Сапроний. - То ты бы немедля написал стихотворный донос, - закончил, смеясь, Миликон. - Знаю я тебя. - Он поднялся, стряхнул с одежды обглодки. - Идем, грек. - Господин, - обратился Горгий к Сапронию, - у меня есть немного египетского жира. Если позволишь, я... - Завтра вечером, - перебил его толстяк, - приходи в мой дом по ту сторону стены. Я пришлю за тобой раба. Горгий поспешил за Миликоном, соображая на ходу, хватит ли для поэта двух амфор жира или придется пожертвовать три. Видно, этот пузатый - влиятельный человек при дворе, ничего не поделаешь, надо быть с ним в хороших отношениях. Они вышли из дворца и остановились у массивных, обитых серебром колонн, подпиравших портал. Подскочили рабы с носилками, Миликон неторопливо взгромоздился, задернул полог. Рабы понесли его через широкую площадь, залитую солнцем. Горгий пошел следом. Раскаленные плиты жгли ноги сквозь подошвы сандалий. Посредине площади перед храмом стояла четырехугольная башня старинной кладки. Сверкал, слепил глаза серебряный купол храма. Литые бронзовые двери были затворены, из дверей как бы вытягивались черные головы неведомого божества. И опять подивился Горгий расточительству тартесских правителей. Все сплошь - серебро и бронза, как еще не додумались вымостить ими площадь... Пересекши площадь, вошли в тень оливковых деревьев. Здесь, окруженные садами, стояли дворцы - были они гораздо меньше и ниже царского, но тоже крепкостенные и затейливые. Горгий приметил, что каждый из них что-то выпячивал: то ли каменный гребень над кровлей, то ли треугольный зубец, то ли просто шест, раздвоенный кверху. Очевидно, в этой части города, обнесенной стенами, жили только знатные тартесситы, царские придворные, и у каждого был дворец побольше или поменьше, соответственно знатности. Над дворцом Миликона возвышалось два гребня. Распахнулись чернобронзовые ворота, Горгий вслед за носилками вошел в тенистый двор с бассейном. Миликон сбросил одежды на руки рабов, полез, кряхтя от наслаждения, в бассейн. Поплескавшись, сделал знак Горгию. Тот проворно скинул гиматий и сандалии, спустился в прохладную воду. Миликон с усмешкой сказал: - Когда высокорожденный зовет низшего в бассейн, он не должен ждать, пока низший разденется. Но ты не знаком с нашим обычаем, и я прощаю твое смешное желание стать со мной наравне. Горгий рассыпался в извинениях, Миликон властно его прервал: - Помолчи, грек. И не вздумай на меня брызгать. - Он уселся на ступень, по пояс в воде, а Горгию велел стать на ступень пониже. Во дворе не было ни "души, только бродили две-три диковинные птицы, обличьем похожие на цапель, но с пышными невиданно-прекрасными хвостами. Из глубины дворца доносились невнятные женские голоса. - Дошло до меня, - начал Миликон, - что карфагеняне сожгли у Кирны фокейский флот. Верно ли это? Нет, господин... - Называй меня - светозарный. И подумай, прежде чем говорить "нет". Будет лучше, если ты скажешь правду. - Это правда, светозарный. Сожжено в битве много кораблей; но потери карфагенян не уступают фокейским. - Тем не менее, - жестко сказал Миликон, - уцелевшие фокейские корабли навсегда покинули западную часть Моря. - Этого я не знаю. Когда я плыл сюда, наш флот стоял в Кумах. - А в Столбах стоял карфагенский флот, не так ли? Миликон пристально посмотрел на грека, в его черных и влажных, как маслины, глазах была усмешечка. - Не знаю, светозарный. - Горгий обдумывал каждое слово. - Я прошел Столбы ночью и никого не видел. - Никого не видел, - насмешливо передразнил Миликон. - И никто тебе ничего не передавал? - Нет, - твердо сказал Горгий, почесывая