революцiонеры дeлали такiя вещи? Я отвeчаю: за ними значатся вещи гораздо худшiя. Извeстно ли вамъ дeло о наслeдствe Шмидта? Извeстны ли вамъ дeла террористовъ въ Польшe? О кровавой субботe не слышали? Объ экспропрiацiи на Эриванской площади? О Лбовской организацiи?.. Я вамъ вкратцe напомню... Онъ заговорилъ, входя въ подробности звeрствъ, убiйствъ, грабежей. Яценко смотрeлъ на него сначала съ недоумeньемъ, потомъ съ нeкоторой тревогой. ...-- А Гориновичъ, котораго облилъ сeрной кислотой одинъ изъ ихъ самыхъ уважаемыхъ, иконописныхъ вождей? А анархистъ-террористъ Шпиндлеръ, прежде обыкновенный воръ и грабитель, удостоенный сочувственнаго некролога въ ихъ идейныхъ изданiяхъ? А тотъ -- какъ его? -- что переодeлся въ офицерскую форму и оскорбилъ дeйствiемъ германскаго консула: нужно было, видите ли, чтобы къ консулу выeхалъ съ извиненiями генералъ-губернаторъ, котораго они по дорогe собирались убить? А Кишиневская группа "мстителей"? А Дондангенскiе "лeсные братья"?.. А Московская "Свободная Коммуна"? Не помните? Разрeшите напомнить... Обычно холодный и безстрастный, Федосьевъ говорилъ возбужденно, увлекаясь все больше, точно этотъ счетъ чужихъ преступленiй, это мрачное свидeтельство о жестокости людей, съ которыми онъ велъ борьбу, доставляли ему наслажденiе. Онъ {321} все валилъ въ одну кучу: и подонки революцiи, и ея вожди всe точно были для него равны. ...-- А такъ называемые идеалисты, лучшiе изъ нихъ, которые, за компанiю съ министрами и генералами, убиваютъ съ ангельски-невиннымъ, мученическимъ видомъ ихъ кучеровъ, ихъ адъютантовъ, ихъ дeтей, ихъ просителей, что затeмъ нисколько имъ не мeшаетъ хранить гордый, героическiй, народолюбивый ликъ! Всегда вeдь можно найти хорошiя успокоительныя изреченiя: "лeсъ рубятъ, щепки летятъ", "любовь къ ближнему, любовь къ дальнему", правда? Они и въ Евангелiи находятъ изреченiя въ пользу террора. Гуманные романы пишутъ съ эпиграфами изъ Священнаго Писанiя... Награбленныя деньги безкорыстно отдаютъ въ партiйную кассу, но сами на счетъ партiйной кассы живутъ и недурно живутъ! Грабятъ и убиваютъ однихъ богачей, а деньги берутъ у другихъ,-- дураковъ у насъ, слава Богу, всегда было достаточно!.. Двойная бухгалтерiя, очень облегчающая и облагораживающая профессiю... Изъ убiйствъ дворниковъ и городовыхъ сдeлали новый видъ охоты. Тысячи простыхъ, неученыхъ, ни въ чемъ неповинныхъ людей перебили, какъ кроликовъ... Да что говорить! Нeтъ такой гнусности, передъ которой остановились бы эти люди... Они насъ называютъ опричниками! Повeрьте, сами они неизмeримо хуже, чeмъ мы, да еще, въ отличiе отъ насъ, на словахъ такъ и дышутъ человeколюбiемъ... Дай имъ власть и передъ ихъ опричниной не то, что наша, а та, опричнина царя Ивана Васильевича, окажется стыдливой забавой!.. Яценко слушалъ его со страннымъ чувствомъ, въ которомъ къ безпокойству и недовeрiю примeшивалось нeчто похожее на сочувствiе,-- этого Николай Петровичъ потомъ не могъ себe объяснить. Многое изъ того, о чемъ говорилъ Федосьевъ, {322} было совершенно неизвeстно слeдователю; кое-что онъ зналъ или смутно вспоминалъ по газетамъ. Яценко понималъ односторонность нападокъ Федосьева, несправедливость разныхъ его доводовъ, но въ такомъ подборe и разсказe доводы эти звучали убeдительно и грозно. "А все-таки здeсь онъ ошибается... Преступленiе преступленiю рознь... Да, то они могли сдeлать, а это невозможно... Притомъ какъ же они могли отравить Фишера? Вeдь все это чистая фантазiя... Нeтъ, люди ему подобные, видно, становятся манiаками", -- думалъ Николай Петровичъ. -- Разрeшите формулировать вашу мысль,-- сказалъ онъ, когда Федосьевъ, наконецъ, кончилъ. -- По вашимъ подозрeнiямъ, какой-то революцiонеръ непонятнымъ образомъ проникъ въ квартиру, гдe былъ Фишеръ, и отравилъ его, въ разсчетe на то, что миллiоны перейдутъ къ дочери убитаго, которая пожертвуетъ ихъ на революцiонныя цeли? Или ваши подозрeнiя еще ужаснeе и идутъ къ самой дочери Фишера? Но вeдь она находится заграницей... Вдругъ мысль о докторe Браунe ужалила Николая Петровича. "Какая ерунда!" -- сказалъ себe онъ. -- Не преувеличивайте значенiя моихъ словъ,-- уже спокойно, даже съ нeкоторымъ сожалeнiемъ, отвeтилъ Федосьевъ.-- Я сказалъ вамъ, что это только одна изъ возможностей, если хотите, возможность чисто теоретическая. Вы изволили мнe возразить: это совершенно неправдоподобно. Ваши слова меня, каюсь, задeли и я изложилъ вамъ -- слишкомъ пространно,-- почему я такую возможность совершенно неправдоподобной не считаю. -- Значить, вы не настаиваете на своемъ подозрeнiи? -- спросилъ Яценко. {323} -- Нeтъ, теперь не настаиваю,-- отвeтилъ нехотя Федосьевъ.-- Да я и прежде только смутно подозрeвалъ... Во всякомъ случаe вамъ виднeе. И, добавлю, теперь это ужъ никакъ не мое дeло, -- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Разрeшите подeлиться съ вами маленькимъ секретомъ, вы о немъ завтра прочтете въ газетахъ. Мои услуги признаны ненужными русскому государству, и я ко всеобщей радости уволенъ въ чистую отставку, съ мундиромъ и пенсiей, но больше ни съ чeмъ. "Вотъ оно что!" -- подумалъ Николай Петровичъ.-- "То-то онъ такъ демониченъ... Что-жъ, не сочувствiе же ему выражать, въ самомъ дeлe". -- Очень быстро у насъ идутъ теперь перемeны,-- уклончиво сказалъ Яценко. -- Да, мы не засиживаемся. Очевидно, высшее правительство совершенно увeрено въ своей силe, прочности и государственномъ искусствe. Слава Богу, конечно... Да, такъ видите ли, я не считалъ себя вправe оставлять своему преемнику дeло о Загряцкомъ. Я эту кашу заварилъ, я ее долженъ былъ и расхлебать. Скажу еще, что Загряцкiй значится не за охраннымъ отдeленiемъ, тамъ о немъ ничего не знаютъ, вы о немъ тамъ и не справляйтесь. А у меня онъ извeстенъ только подъ кличкой "Брюнетка", которую я поэтому также вынужденъ вамъ открыть. -- "Брюнетка",-- повторилъ Яценко. Оставившее его было раздраженiе вновь имъ овладeло. -- Не могу, однако, не сказать Вашему Превосходительству, что вы напрасно называете ваши дeйствiя расхлебыванiемъ каши. Напротивъ, расхлебывать ее придется намъ, а эта каша съ "Брюнетками" невкусная, Ваше Превосходительство. -- Очень сожалeю, что доставилъ вамъ огорченiе. Впрочемъ, оно вeдь не такъ ужъ велико? Прокуратура направитъ дeло къ дослeдованiю въ {324} порядкe 512-й статьи. Это, навeрное, не можетъ повредить вашей репутацiи, она достаточно прочна... Я все-таки хотeлъ бы и очень бы васъ просилъ, чтобы настоящая роль Загряцкаго осталась неразоблаченной. Очень бы просилъ, Николай Петровичъ... Но если, какъ я боюсь, это окажется практически невозможнымъ,-- вставая, сказалъ онъ съ подчеркнутой иронiей,-- то вeдомству вашему, да и лично вамъ, тревожиться нечего. Вся одiозность дeла вeдь падетъ на наше вeдомство, точнeе на вашего покорнаго слугу. Вамъ, напротивъ, обезпечено общественное сочувствiе, которое по нынeшнимъ временамъ всего важнeе... Прощайте, Николай Петровичъ, я у васъ засидeлся. Яценко, съ трудомъ сдерживаясь, сухо простился съ посeтителемъ. Онъ счелъ, впрочемъ, необходимымъ проводить его до дверей корридора именно въ виду отставки и опалы Федосьева. -- Да, кстати,-- добавилъ у двери Федосьевъ, не трудитесь искать убiйцу по дактилоскопическому снимку. Это рука околодочнаго, который производилъ дознанiе. Да, да, да... Онъ по неосторожности прикоснулся къ бутылкe... Околодочный Шавровъ... Я случайно выяснилъ... Прощайте, Николай Петровичъ,-- любезно, почти ласково повторилъ онъ, выходя изъ камеры. Яценко растерянно смотрeлъ ему вслeдъ. VIII. Банкетъ по случаю двадцатипятилeтняго юбилея Кременецкаго долженъ былъ состояться въ одномъ изъ лучшихъ ресторановъ, въ большой залe, вмeщавшей около трехсотъ человeкъ. Еще за нeсколько дней до банкета запись желающихъ {325} принять въ немъ участiе была прекращена по отсутствiю мeста. Хотя въ февралe было еще нeсколько юбилеевъ, день, выбранный для чествованiя, оказался удачнымъ и не совпалъ ни съ какой другой общественной или театральной сенсацiей. Газетная подготовка юбилея прошла отлично: замeтки въ печати, вначалe глухiя, въ двe-три строки, потомъ понемногу все болeе подробныя, появлялись часто. У Семена Исидоровича были враги въ адвокатскомъ мiрe. Но въ газетныхъ кругахъ, гдe онъ былъ чужой, къ нему въ общемъ относились хорошо. Онъ часто выступалъ въ судe по литературнымъ дeламъ и въ этихъ случаяхъ неизмeнно отказывался отъ гонорара, даже тогда, когда его подзащитные были люди со средствами. Правда, доброе отношенiе къ Кременецкому у нeкоторыхъ старыхъ журналистовъ сочеталось съ насмeшкой. Такъ, Федоръ Павловичъ, секретарь газеты "Заря", принималъ замeтки объ юбилеe съ ругательствами; но все же принималъ ихъ и печаталъ на видномъ мeстe. Въ правыхъ газетахъ Семенъ Исидоровичъ тоже злобы не возбуждалъ. Комитета по устройству юбилея было рeшено не образовывать, такъ какъ при этомъ неизбeжны были жестокiя обиды. Все дeлалось способомъ семейнымъ, безымяннымъ. Главная тяжесть работы выпала на долю Тамары Матвeевны и Фомина; имъ помогали близкiе друзья дома. Въ теченiе мeсяца, предшествовавшаго юбилею, у Тамары Матвeевны, кромe чисто дeловыхъ засeданiй, происходили и небольшiе обeды въ тeсномъ кругу. Самъ Семенъ Исидоровичъ, разумeется, не присутствовалъ на засeданiяхъ, а съ обeдовъ рано уeзжалъ, ссылаясь на неотложныя дeла. Но Тамара Матвeевна по вечерамъ наединe подробно все сообщала мужу и узнавала его мнeнiе, которое онъ, впрочемъ, всегда высказывалъ отрывисто и {326} уклончиво, ибо его это дeло совершенно не касалось. Работа была трудная и сложная. Постоянно возникали новые вопросы, то мелкiе, техническiе, то серьезные и принципiальные. Такъ, на первомъ же обeдe въ тeсномъ кругу, передъ устроителями всталъ вопросъ о самомъ характерe чествованiя. За кофе Тамара Матвeевна, повторяя и слова, и бeглыя застeнчивыя интонацiи мужа, указала, что Семенъ Исидоровичъ не только одинъ изъ первыхъ адвокатовъ Россiи (изъ приличiя она не сказала первый): онъ кромe того политикъ и общественный дeятель. Должно ли придать чествованiю характеръ политическiй? Въ глубинe души Тамара Матвeевна предпочла бы отрицательный отвeтъ на этотъ вопросъ. Она боялась преслeдованiй со стороны правительства, травли черносотенныхъ организацiй. Ея мнeнiе раздeлялъ и Фоминъ. Но другiе участники обeда высказались рeшительно противъ этого мнeнiя. Особенно горячо высказался Василiй Степановичъ. -- Вы не можете не знать, дорогая Тамара Матвeевна,-- сказалъ онъ рeшительно, подливая себe бенедиктина,-- что юбилей Семена Исидоровича не только праздникъ русской адвокатуры: это праздникъ всей лeвой Россiи! "Экъ, однако, хватилъ!" -- подумалъ князь Горенскiй. Онъ озадаченно посмотрeлъ на редактора. Но добрые голубые глаза Василiя Степановича выражали такую глубокую увeренность въ правотe его словъ, что Горенскiй заколебался: можетъ быть, дeйствительно онъ недооцeнивалъ Семена Исидоровича и его заслуги? Быстро обдумавъ вопросъ, князь тоже заявилъ, что чествованiе необходимо придать характеръ общественно-политическiй. Противъ этого мнeнiя осторожно возражалъ Фоминъ. {327} -- Лeвая Россiя это хорошо, но Россiя-просто еще лучше,-- сказалъ онъ.-- Если мы поставимъ ударенiе на слово "лeвый", то магистратура во всякомъ случаe не приметъ участiя въ нашемъ праздникe. -- Тeмъ хуже для магистратуры! -- воскликнулъ Василiй Степановичъ. Однако Тамара Матвeевна не могла признать, что тeмъ хуже для магистратуры: она догадывалась, что и Семену Исидоровичу этотъ выходъ не будетъ особенно прiятенъ. Въ споръ вмeшался Никоновъ. Раздраженный словами Василiя Степановича, онъ высказался со свойственной ему шутливой рeзкостью: -- Ну, ужъ тамъ лeвая Россiя, или не лeвая Россiя, или никакая не Россiя,-- сказалъ онъ (всe немного смутились),-- но я прямо говорю: весь смыслъ банкета именно въ политической манифестацiи. Нашъ святой долгъ, господа, показать кукишъ правительству!.. Поэтому и публика къ намъ такъ валитъ... Теперь, послe убiйства Гришки, настроенiе такое, что и магистратура къ намъ повалитъ, голову даю на отсeченiе! -- Можетъ быть, вы не такъ дорожите своей головой, Григорiй Ивановичъ,-- сказалъ язвительно Фоминъ,-- но могу васъ увeрить, что сенаторъ Медвeдевъ на политическiй банкетъ не явится. -- Вотъ еще кто вамъ понадобился, зубръ этакой! -- воскликнулъ возмущенно князь.-- Мы устраиваемъ банкетъ не для Бeловeжской пущи. Василiй Степановичъ отъ негодованiя пролилъ ликеръ на скатерть. -- Объ этомъ надо, конечно, очень серьезно подумать,-- замeтила озабоченно Тамара Матвeевна, не имeвшая твердаго мнeнiя до тeхъ поръ, пока не высказался Семенъ Исидоровичъ. Вечеромъ она доложила о спорe мужу. {328} -- Фоминъ отчасти правъ,-- сказала она нерeшительно.-- Не только Медвeдевъ тогда не придетъ, Богъ съ нимъ! -- но и многiе другiе. Я не увeрена даже, что придетъ Яценко? -- Все-таки странно, что русскiе люди никогда ни на чемъ не могутъ сойтись,-- сказалъ съ горечью Семенъ Исидоровичъ.-- Во всякой другой странe существуютъ безспорныя цeнности: въ Англiи, во Францiи, въ Бельгiи ("Бельгiя" сорвалась у него какъ-то нечаянно). Одни мы, русскiе, всегда безъ нужды грыземся... Дeлайте, какъ хотите! -- въ сердцахъ отрывисто добавилъ онъ. Разстроенная Тамара Матвeевна немедленно перевела разговоръ на другой предметъ. Она принялась разсказывать о томъ, какъ всe, рeшительно всe, стремятся попасть на банкетъ и въ какое отчаянье приходятъ люди, узнавая, что мeстъ уже нeтъ. Семенъ Исидоровичъ понемногу смягчился. Характеръ чествованья такъ и остался неяснымъ. Было рeшено предоставить полную свободу ораторамъ. Вопросы не-принципiальные Тамара Матвeевна разрeшала сама. Ресторанъ былъ выбранъ очень дорогой, но плату за обeдъ установили низкую -- пять рублей съ человeка,-- чтобы сдeлать участiе въ банкетe возможно болeе доступнымъ. При этомъ Тамара Матвeевна поручила Фомину доплатить ресторатору столько, сколько будетъ нужно, не останавливаясь ни передъ какими расходами. У Тамары Матвeевны, благодаря щедрости мужа, уже года три были собственныя деньги и текущiй счетъ въ банкe. Изъ этихъ же денегъ она оплатила свой дорогой подарокъ Семену Исидоровичу: портретъ Муси работы извeстнаго художника. Меню обeда было поручено выработать Фомину, который имeлъ репутацiю тонкаго гастронома. Онъ очень хорошо справился со своей задачей; {329} любо было смотрeть на проэктъ разукрашенной карточки съ разными звучными и непонятными "Homard Thermidor", "Me'daillon de foie gras", "Coupe Chantilly", и т. п. Фомину пришлось особенно много поработать по дeлу объ устройствe чествованiя. Тамара Матвeевна трудилась усердно, но она, по своему положенiю, часто должна была оставаться въ тeни. Никоновъ помогалъ больше совeтами, да и то преимущественно шутливыми. Муся вначалe только дeлала радостно-изумленное лицо и относилась къ юбилею отца приблизительно такъ, какъ къ прieзду Художественнаго Театра или къ другому событiю подобнаго рода, которое само по себe было очень прiятно, но никакихъ дeйствiй съ ея стороны не предполагало. Потомъ ее все-же привлекли къ общей работe. Она взяла на себя распредeленiе гостей за столами. Столовъ было много: одинъ въ длину зала, почетный, и десять обыкновенныхъ, перпендикулярныхъ къ почетному. Разсадка гостей за почетнымъ столомъ была чрезвычайно труднымъ и отвeтственнымъ дeломъ: здeсь все обдумывалось и обсуждалось сообща. Боковые же столы были поручены Мусe. Она съeздила съ Никоновымъ въ залъ банкета, купила огромные листы картона и начала озабоченно рисовать планъ столовъ съ номерами мeстъ. Но вскорe ей это надоeло, на первомъ же столe номера не помeстились и планъ такъ и остался недоконченнымъ. Распредeленiе гостей тоже перешло къ Фомину. Онъ съ ожесточенiемъ говорилъ знакомымъ, что совершенно сбился съ ногъ,-- проклиналъ и банкетъ, и юбиляра, и самого себя "за глупость". Однако въ дeйствительности Фомина захватила эта работа, требовавшая опыта, такта, дипломами и вдобавокъ дававшая матерiалъ для его упорнаго остроумiя. Въ удачномъ устройствe {330} юбилея Фоминъ видeлъ какъ бы собственное свое торжество, хоть и не слишкомъ любилъ Семена Исидоровича. Большого такта требовалъ вопросъ о рeчахъ на банкетe. Этотъ вопросъ, по выраженiю Фомина, нужно было заботливо "провентилировать". Недостатка въ ораторахъ не было: говорить желали многiе, но на бeду не тe, кого особенно прiятно было бы услышать Семену Исидоровичу. Было получено письмо отъ донъ-Педро,-- онъ заявлялъ о своемъ желанiи выступить съ рeчью почти какъ объ одолженiи, которое онъ готовь былъ сдeлать юбиляру. Альфредъ Исаевичъ принялъ столь самоувeренный тонъ больше для того, чтобы вeрнeе добиться согласiя устроителей банкета: ему очень хотeлось сказать слово. Однако донъ-Педро былъ сразу всeми признанъ недостаточно декоративной фигурой, и Фоминъ въ самой мягкой формe отвeтилъ ему, что, какъ ни прiятно было бы его выступленiе, слово не можетъ быть ему дано по условiямъ времени и мeста. Эту непонятную фразу "по условiямъ времени и мeста" Фоминъ употреблялъ постоянно, и она на всeхъ производила должное впечатлeнiе. Альфредъ Исаевичъ, по свойственному ему благодушiю, не обидeлся; онъ лишь огорчился, да и то не надолго: что-жъ дeлать, если условiя времени и мeста лишали его возможности выступить? Виднeйшiе политическiе дeятели либеральнаго лагеря любезно благодарили за приглашенiе, обeщали непремeнно прiйти на банкетъ, но не выражали желанiя говорить. Уклонился въ частности самый видный изъ всeхъ, что было особенно досадно Семену Исидоровичу. Онъ даже приписалъ это уклоненiе скрытому антисемитизму вождя либеральнаго лагеря.-- "Ахъ, они всe явные или тайные юдофобы!" -- сердито сказалъ женe {331} Семенъ Исидоровичъ, еще наканунe восторженно отзывавшiйся объ этомъ политическомъ дeятелe. Вмeсто него былъ единогласно намeченъ князь Горенскiй, но онъ никакъ уклонившагося не замeнялъ. Должны были говорить Василiй Степановичъ и Фоминъ. Намeтилось и еще нeсколько ораторовъ. Вся эта юбилейная кухня была не очень прiятна Кременецкимъ. Помимо обидъ и огорченiя, было безпокойство: удастся ли вообще чествованiе? Настроенiе въ Петербургe безъ видимой причины становилось все тревожнeе. Ожидали безпорядковъ и забастовокъ; говорили даже, что кое-гдe начинаются голодные бунты. Кременецкiй сожалeлъ, что по разнымъ случайнымъ причинамъ двадцатипятилeтiе его адвокатской дeятельности было назначено на февраль. "Не слeдовало оттягивать",-- думалъ онъ. Насмeшекъ или непрiятныхъ отзывовъ о чествованiи онъ не слышалъ. Семенъ Исидоровичъ думалъ, что такiе отзывы непремeнно должны были бы до него дойти, все равно какъ до автора, черезъ возмущенныхъ прiятелей, почти неизбeжно доходятъ ругательныя рецензiи объ его книгахъ, даже помeщенныя въ захудалыхъ или иногороднихъ изданiяхъ: "а вы видeли, какую гадость написалъ о васъ такой-то?.. Просто стыдно читать этотъ вздоръ!.." Насмeшки, однако, не доходили до Семена Исидоровича. Связанныя съ праздникомъ мелкiя огорченiя потонули въ той волнe сочувствiя, симпатiи, похвалъ, которая къ нему неслась. Письма, телеграммы, адресы стали приходить еще дня за два до юбилея. Въ день праздника ихъ пришло больше ста. Все утро на квартиру Кременецкихъ носили изъ магазиновъ цвeты, торты, бонбоньерки. Привeтствiя, особенно отъ прежнихъ подзащитныхъ, были самыя {332} трогательныя. Нeкоторыя изъ нихъ Семенъ Исидоровичъ не могъ читать безъ искренняго умиленiя. Къ тому часу дня, когда къ нему на домъ стали съeзжаться друзья и прибыла делегацiя отъ совeта присяжныхъ повeренныхъ, онъ уже пришелъ въ состоянiе подлиннаго сердечнаго размягченiя. Одно привeтствiе особенно его взволновало. Оно было отъ адвоката Меннера, съ которымъ Семенъ Исидоровичъ въ теченiе долгихъ лeтъ находился въ состоянiя полускрытой, но острой и жгучей вражды. Въ выраженiяхъ не только корректныхъ, но чрезвычайно лестныхъ и теплыхъ, Меннеръ поздравлялъ своего соперника, отмeчалъ его большiя заслуги и слалъ ему самыя добрыя пожеланiя. Кременецкiй не вeрилъ своимъ глазамъ, читая это письмо: онъ ждалъ отъ Меннера въ лучшемъ случаe коротенькой сухой телеграммы. Въ одно мгновенье исчезла, растаяла долголeтняя ненависть, составлявшая значительную часть интересовъ, дeйствiй, жизни Семена Исидоровича. Въ томъ размягченномъ состоянiи, въ которомъ онъ находился, ихъ вражда внезапно показалась ему нелeпымъ и печальнымъ недоразумeнiемъ. Больше того, это поздравительное письмо въ какомъ-то новомъ свeтe представило ему самую жизнь. "Да, жизнь прекрасна, люди тоже въ большинствe хороши и надо быть безумцемъ, чтобъ отравлять себe существованiе всeми этими мелочными дрязгами",-- подумалъ онъ. Тамара Матвeевна также была взволнована письмомъ Меннера. -- Конечно, онъ во многомъ передъ тобой виноватъ,-- сказала она.-- Особенно въ томъ дeлe съ Кузьминскими.... Но онъ все-таки выдающiйся человeкъ и адвокатъ... Не ты, конечно, но одинъ изъ лучшихъ адвокатовъ Россiи. {333} -- Одинъ изъ самыхъ лучшихъ! -- съ горячимъ чувствомъ призналъ Семенъ Исидоровичъ. По его желанно, Тамара Матвeевна позвонила по телефону Меннеру, сердечно его поблагодарила отъ имени мужа и просила непремeнно прieхать вечеромъ на банкетъ. Семенъ Исидоровичъ во время ихъ разговора приложилъ къ уху вторую трубку телефона. -- Я самъ очень хотeлъ быть, но я слышалъ и читалъ, что всe триста мeстъ уже расписаны,-- отвeтилъ взволнованно Меннеръ. -- Всe триста пятьдесятъ мeстъ давно расписаны, но для Меннера всегда и вездe найдется мeсто,-- сказала Тамара Матвeевна: за долгiе годы она усвоила и мысли, и чувства, и стиль своего мужа. Семенъ Исидоровичъ взглянулъ на жену и съ новой силой почувствовалъ, что эта женщина -- первый, самый преданный, самый главный изъ его нынe столь многочисленныхъ друзей. Яснeе обычнаго онъ понялъ, что для Тамары Матвeевны никто кромe него на свeтe не существуетъ, что жизнь безъ него не имeетъ для нея смысла. Слезы умиленiя показались на глазахъ Кременецкаго, онъ порывисто обнялъ Тамару Матвeевну. Она застeнчиво просiяла. Семенъ Исидоровичъ сталъ со всeми вообще чрезвычайно добръ и внимателенъ. Наканунe банкета онъ разослалъ по благотворительнымъ учрежденiямъ двe тысячи рублей и даже просилъ въ отчетахъ указать, что деньги получены "отъ неизвeстнаго". Никто ни въ чемъ не встрeчалъ у него отказа. Такъ, дня за два до банкета Кременецкiй получилъ билеты на украинскiй концертъ, который долженъ былъ состояться "25-го лютого, въ Олександровской Залi Мiйськой Ради" (въ скобкахъ на "квиткахъ" значился русскiй переводъ этихъ словъ). Семена Исидоровича разсмeшило {334} и немного раздражило то, что люди серьезно называли Городскую Думу Мiйськой Радой. Тeмъ не менeе онъ тотчасъ отослалъ устроителямъ концерта пятьдесятъ рублей, хотя "квитки" стоили гораздо дешевле. IX. Муся въ тe дни переживала почти такое же состоянiе счастливаго умиленiя, въ какомъ находился ея отецъ. Она была влюблена. Началось это, какъ все у нея, съ настроенiй свeтски-ироническихъ. Муся жила веселой иронiей и выйти изъ этого болeзненнаго душевнаго состоянiя ей было очень трудно,-- для нея оно давно стало нормальнымъ. Когда Муся въ разговорe о Клервиллe, закатывая глаза, сообщала друзьямъ, что она погибла, что Клервилль навeрное шпiонъ и что она безъ ума отъ шпiоновъ, это надо было понимать какъ небрежную, оригинальную болтовню. Такъ друзья дeйствительно это и понимали. Если-бъ у Муси спросили, что на самомъ дeлe скрывается за ея неизмeннымъ утомительно-насмeшливымъ тономъ, она едва ли могла бы отвeтить. Что-то, очевидно, должно было скрываться: нельзя было жить одной иронiей,-- Муся это чувствовала, хоть думала объ этомъ рeдко: она была очень занята, ровно ничего не дeлая цeлый день. Въ откровенныхъ бесeдахъ Муся часто повторяла: "Надо все, все взять отъ жизни"... Въ ея чувствахъ что-то выражалось и другими фразами: "сгорeть на огнe", "жечь жизнь съ обоихъ концовъ", "отдаваться страстямъ"; но это были провинцiальныя фразы довольно дурного тона, которыхъ не употребляла и Глаша. Впрочемъ, дeло было не въ выраженiи мысли: ее некому и незачeмъ было выражать. Тягостнeе {335} было то, что въ дeйствительности Муся брала у жизни очень немногое. Флиртъ съ Григорiемъ Ивановичемъ, отдаленное подобiе флирта съ Нещеретовымъ, сомнительные разговоры съ Витей, -- все это щекотало нервы, но заполнить жизнь никакъ не могло. Страхъ, общiй укладъ жизни, привычки, брезгливость мeшали Мусe пойти дальше. Ей было двадцать два года. Она знала, что не останется безъ жениха. Но съ ужасомъ чувствовала, что все легко можетъ кончиться очень прозаично и буржуазно, ужъ безъ всякой грацiозной иронiи. Муся какъ-то прочла у Оскара Уайльда: "Несчастье каждой дeвушки въ томъ, что она рано или поздно становится похожей на свою собственную мать". Отъ этой фразы Муся похолодeла, хотя любила Тамару Матвeевну и очень къ ней привыкла. Клервилль появился такъ неожиданно. Онъ не укладывался въ привычныя настроенiя Муси, но буржуазности въ немъ не было или, если была, то другая. Слово "буржуазность" часто употреблялось въ кружкe Муси, правда въ нeсколько особомъ смыслe: такъ, дама изъ буржуазнаго общества, eздившая со свeтскими людьми въ отдeльные кабинеты первоклассныхъ ресторановъ, тeмъ самымъ уже возвышалась надъ рядовой буржуазностью. Возвыситься надъ буржуазностью можно было, читая опредeленныя книги, восхищаясь надлежащими писателями, артистами, художниками и презирая надлежащихъ другихъ, живя врозь съ мужемъ или называя его на вы. Вообще это было нетрудно и часто вполнe удавалось даже на рeдкость глупымъ женщинамъ (мужчинамъ удавалось еще легче). Клервилль не возвышался надъ буржуазностью: онъ былъ какъ-то отъ нея въ сторонe: этому все способствовало, отъ мундира и боевыхъ наградъ до его имени Вивiанъ, до его чуть {336} пахнущихъ медомъ англiйскихъ папиросъ. И Муся могла говорить, что она погибла, безъ риска оказаться ниже своей репутацiи. Такъ было при ихъ первомъ знакомствe. Но послe любительскаго спектакля въ ихъ домe Муся почувствовала, что она влюбилась, влюбилась по настоящему, въ первый разъ въ жизни, почти безъ заботы объ ощущеньяхъ, безъ всякой мысли о томъ, буржуазно ли это или нeтъ. Клервилль занималъ ея воображенiе цeлый день, и въ мысляхъ о немъ теперь заключалось ея лучшее наслажденiе. Прежде Муся была не въ состоянiи провести вечеръ дома одна. Теперь она предпочитала одиночество и, возвращаясь послe театра домой, съ радостью вспоминала, что сейчасъ въ ваннe, въ постели останется съ мыслями о немъ одна, что, быть можетъ, онъ приснится ей ночью. Муся провeряла свои чувства по самымъ страстнымъ романамъ и съ гордостью убeждалась, что это и есть та любовь, которую почти всегда совершенно одинаково и совершенно вeрно описывали романы. Прежде Мусe было страшно подумать, что ей, быть можетъ, предстоитъ за всю жизнь знать только одного человeка. Теперь самая мысль эта казалась ей одновременно и смeшной, и гадкой. Муся была такъ счастлива, какъ никогда до того въ жизни. Отъ счастья она стала добрeе, не отвeчала на колкости Глаши, была ласкова съ матерью, больше не старалась кружить голову Витe: онъ подъ разными предлогами забeгалъ къ нимъ часто, такъ что въ кружкe уже смeялись, а Тамара Матвeевна полушутливо грозила ему пальцемъ. Муся теперь говорила съ Витей "такъ, какъ могла бы говорить съ братомъ любящая старшая сестра",-- этотъ новый книжный тонъ безпокоилъ и сердилъ Витю. Никоновъ {337} утверждалъ, что въ домe Кременецкихъ установился духъ п е р в ы х ъ  в р е м е н ъ христiанства -- и притомъ съ нeкоторымъ опозданiемъ, ибо Семенъ Исидоровичъ крестился двадцать пять лeтъ тому назадъ. Клервилля Муся видeла довольно рeдко. Онъ сдeлалъ имъ визитъ, былъ съ Мусей на выставкe "Мiра Искусства", слушалъ Шаляпина въ оперe у Аксарина. Послe третьей встрeчи, съ англiйской легкостью въ сближенiи, онъ попросилъ разрeшенiя называть ее по имени и произносилъ ея имя забавно-старательно. Это очень ее удивило,-- она думала, что всe англичане "чопорны". Слово Вивiанъ звучало волшебно. Клервилль былъ не только красавцемъ. Онъ оказался милымъ, любезнымъ, обаятельнымъ человeкомъ. "Уменъ онъ или нeтъ?" -- не разъ спрашивала себя Муся и вначалe ей было трудно отвeтить на этотъ вопросъ: Клервилль, очевидно, не былъ уменъ въ томъ смыслe, въ какомъ были умны сама Муся, Глаша или Никоновъ. Но Муся догадывалась, что въ этомъ смыслe Гете, Наполеонъ, Пушкинъ тоже не были, пожалуй, умны. Муся скоро все узнала о Клервиллe, объ его родныхъ, объ его планахъ. Какъ-то, въ присутствiи ея матери, онъ упомянулъ о томъ, что не богатъ. Это нeсколько расхолодило Тамару Матвeевну: она сама начинала неопредeленно думать о Клервиллe. Ей, впрочемъ, объяснили, что въ Англiи человeкъ, имeющiй состоянiе въ сто тысячъ фунтовъ, не считаетъ себя богатымъ. Мусe теперь было почти безразлично, богатъ ли или не богатъ Клервилль. Ее гораздо больше безпокоилъ вопросъ, зачeмъ онъ сказалъ объ этомъ: надо ли отсюда заключить, что онъ "сдeлаетъ ей предложенiе" (это слово, прежде непрiятное Мусe, теперь звучало иначе). Клервилль не дeлалъ предложенiя, но послe спектакля {338} Муся почти не сомнeвалась въ томъ, что онъ предложенiе сдeлаетъ. Она не могла привыкнуть къ этой мысли. Въ ихъ кругу никто никогда не выходилъ за англичанина. Клервилль въ разговорe упомянулъ о томъ, что его, быть можетъ, пошлютъ послe войны въ Индiю. Муся не представляла себe жизни внe Петербурга и невольно улыбалась, воображая себя въ Бомбеe женой боевого англiйскаго офицера. Но и въ этой мысли было что-то, волновавшее Мусю: она, смeясь, говорила друзьямъ, что родилась съ душой авантюристки. "Неужели, однако, всю жизнь говорить съ мужемъ на чужомъ языкe?.. Да правда ли еще, что онъ влюбленъ?.. Но когда-же, когда? Говорятъ, война скоро кончится... Это, однако, говорятъ уже три года"... Муся вспомнила частушку, которую газеты откопали гдe-то въ Рязанской губернiи: Дeвки, очень я сердита На германца сатану! Дролю отдали въ солдаты И угнали на войну... Муся съ сочувственной улыбкой думала о "дeвкe", которая тосковала по дролe. Ей была прiятна мысль, что она сама похожа на эту дeвку и она отъ всей души желала ей найти съ дролей счастье. У нея теперь былъ свой дроля. Семенъ Исидоровичъ ничего не зналъ о новомъ увлеченiя Муси. Тамара Матвeевна едва догадывалась: она въ мысляхъ примeривалась ко всeмъ неженатымъ мужчинамъ, бывавшимъ у нихъ въ домe. Родителей Муси все еще занимала мысль о Нещеретовe. Однако, здeсь ихъ постигло разочарованiе. Нещеретовъ былъ любезенъ, но рeшительно ничто не свидeтельствовало объ его увлеченiи Мусей. Имъ вдобавокъ сообщили, что {339} Аркадiй Николаевичъ сталъ часто бывать у госпожи Фишеръ. "Очень нужно было его съ ней знакомить",-- съ досадой думалъ Кременецкiй. Онъ вообще былъ недоволенъ своей клiенткой, какъ и ходомъ ея иска. Дeло Загряцкаго было направлено къ дослeдованью. Въ связи съ этимъ какiе-то темные слухи поползли по Петербургу. Но въ тe дни ходило по столицe такъ много самыхъ удивительныхъ слуховъ, что имъ большого значенiя не придавали. У Кременецкихъ въ февралe бывало особенно много гостей, частью въ связи съ предстоявшимъ торжественнымъ днемъ, частью оттого, что въ ихъ домe всегда рады были гостямъ и не жалeли денегъ: изъ-за росшей дороговизны многiе въ Петербургe начинали сокращать расходы. Настроенiе въ столицe, несмотря на войну и тяжелые слухи, было послe убiйства Распутина необыкновенно приподнятое и радостное. Особенно оживлена была молодежь, точно гордившаяся безсознательно тeмъ, что историческое убiйство, столь нашумeвшее во всемъ мiрe, совершили блестящiе молодые люди. Муся часто выeзжала въ театръ. Въ театрахъ тоже шли очень веселыя пьесы,-- гдe "Наша содержанка", гдe "Веселая вдова", гдe "Любовь... и черти... и цвeты". Послe спектакля она нерeдко заставала дома гостей. Ужинали въ два часа ночи "чeмъ Богъ послалъ", какъ неизмeнно говорилъ Кременецкiй, въ дeйствительности очень хорошо. Кружокъ Муси имeлъ текучiй составъ и часто совершенно измeнялся въ теченiе года. Теперь въ него входили преимущественно участники ихъ любительскаго спектакля. Молодежь собиралась отдeльно,-- мостомъ между нею и старшими былъ князь Горенскiй. Къ старшимъ Муся рeдко выходила надолго и въ своемъ кружкe, когда ее звали {340} въ гостиную къ Тамарe Матвeевнe, со вздохомъ, закатывая глаза, терла пальцемъ щеку, что по парижски должно было означать "La barbe!" (Муся знала argot лучше уроженцевъ Монмартра). Для нeкоторыхъ старшихъ она, впрочемъ, дeлала исключенiе, въ особенности для Брауна: почему-то онъ ее интересовалъ и даже немного безпокоилъ. Зимой въ комнатe Муси, по ея просьбe, былъ поставленъ отдeльный телефонъ. Аппаратъ стоялъ на письменномъ столe, такъ что Муся могла разговаривать, сидя въ своемъ любимомъ атласномъ креслe. Телефонные разговоры позднимъ вечеромъ, когда въ домe и на улицe устанавливалась тишина, стали новымъ удовольствiемъ Муси. Безъ всякаго дeла она вызывала -- кого было можно -- въ двeнадцатомъ, въ первомъ часу ночи, и болтала подолгу, часто дурача собесeдника. Она по телефону говорила негромко, особенно отчетливо, и ей прiятно было слушать красивый, выразительный звукъ своего голоса. Что-то въ этомъ напоминало хорошiй модный театръ. Какъ-то разъ, набравшись храбрости, Муся вызвала по телефону Клервилля. Она давно собиралась пригласить его на банкетъ. Кружку Муси было отведено мeсто въ концe послeдняго бокового стола. Этимъ подчеркивалось, что они свои люди и что для нихъ, въ отличiе отъ остальной публики, не могло имeть значенiя, гдe сидeть. Муся шутливо называла ихъ "Камчаткой". Разумeется, для нея самой мeсто было отведено тамъ же, а не рядомъ съ родителями, какъ предлагала Тамара Матвeевна.-- "И вотъ еще что, друзья мои",-- объявила Муся незадолго до праздника,-- "такъ какъ -- между нами -- будетъ, вeрно, очень скучно, то мы оттуда eдемъ всe на острова! Идетъ?" Это предложенiе было немедленно принято; Никоновъ взялъ на себя заказать тройки,-- по просьбe {341} дамъ, не розвальни, а обыкновенныя четырехмeстныя сан