ную политику, которая была и остается только левой тенью центризма. Вэр защищает исключение большевиков-ленинцев Заключительные строки отчета стоят на уровне всего доклада. "В ПОУМе нет демократии, говорят нам; но если бы бордигисты хотели прийти к нам, - возражает Вэр, - мы их приняли бы без сомнения, но без права фракции". Кто это говорит? Адвокат центризма или революционер, причисляющий себя к большевикам-ленинцам? Понять нелегко. Демократия ПОУМа вполне удовлетворяет Вэра. Оппортунисты исключают из своей партии революционеров. Вэр говорит: оппортунисты правы, т. к. зловредные революционеры устраивают фракции. Напомним еще раз то, что Вэр говорил о ПОУМе вначале: партия "недавнего происхождения, разнородная, левая в ней слаба". Из этой "разнородной" партии, которая вся, в сущности, состоит из фракций и подфракций, ПОУМ исключает не прямых реформистов, не мелкобуржуазных каталонских националистов и, конечно, не центристов, а только большевиков-ленинцев. Казалось бы, ясно? Между тем, "большевик-ленинец" Вэр одобряет реакционные репрессии центристов. Его занимает, видите ли, юридический вопрос о праве фракций, а не политический вопрос об их программе и тактике. В глазах марксиста революционная фракция внутри центристской партии есть положительный факт; сектантская или оппортунистическая фракция в революционной партии есть отрицательный факт. То обстоятельство, что Вэр сводит вопрос к голому праву фракций на существование, показывает лишь, что он совершенно утратил линию водораздела между центризмом и марксизмом. Действительный марксист сказал бы так: "Говорят, что в ПОУМе нет демократии. Это неправильно. Демократия там есть - для правых, для центристов, для путаников, но не для большевиков-ленинцев". Другими словами: объем демократии ПОУМа определяется реальным содержанием центристской политики, в корне враждебной революционному марксизму. Непростительная выходка Но Вэр не останавливается и на этом. В интересах защиты ПОУМа он прибегает к прямой клевете (иначе нельзя сказать!) на наших единомышленников в Каталонии. "Секция б[ольшевиков]-л[енинцев] в Барселоне, - говорит он, - была образована из карьеристов и авантюристов". Читая, не веришь глазам! Кто это говорит: социал-демократ? Сталинец? Буржуазный враг? Нет, это говорит ответственный деятель нашей бельгийской секции. Вот что значит упорствовать в ошибках, обнаруженных всем ходом событий! Завтра агенты ГПУ в Барселоне, если в их руки попадет бельгийский Бюллетень, скажут: "По признанию самого Вэра, б[ольшевики]-л[енинцы] - карьеристы и авантюристы. Надо с ними соответственным образом расправиться!" Я думаю, что долгом всех наших секций является заявить, что мы с негодованием отвергаем недопустимую выходку тов. Вэра, и что всем нашим международным авторитетом мы поддержим нашу молодую барселонскую организацию. Прибавлю тут же: как показывает ее программное воззвание от 19 июля этого года, наши барселонские товарищи неизмеримо глубже и серьезнее понимают задачи революции, чем Вэр. Действительная "ошибка" Интернационального Секретариата состоит, пожалуй, в том, что он не осудил до сих пор заявление Вэра и не потребовал такого осуждения от нашей бельгийской секции. Надо еще раз помочь тов. Вэру вернуться на правильный путь Мы меньше всего намерены обострять разногласия. Мы наблюдали тов. Вэра в разных условиях и на разных этапах развития бельгийской секции и международной организации. Мы все научились ценить преданность тов. Вэра делу рабочего класса, его энергию, его готовность бескорыстно отдавать этому делу все свои силы. Молодые рабочие должны этому учиться у тов. Вэра. Но что касается его политической позиции, то она, к сожалению, чаще всего отстоит на несколько метров вправо или влево от марксистской линии, причем тов. Вэр не привык щадить тех, которые остаются на этой линии. В прошлом нам приходилось бороться преимущественно с сектантскими тенденциями тов. Вэра, которые причинили бельгийской секции немало вреда. Но и тогда для нас не было тайной, что сектантство есть только бутон, из которого всегда может развернуться цветок оппортунизма. Перед нами теперь исключительно яркое подтверждение этого закона политической ботаники. Тов. Вэр проявлял сектантство во второстепенных или формально-организационных вопросах, чтоб повернуть к оппортунизму в политическом вопросе гигантского исторического значения. Внутренняя жизнь Четвертого Интернационала основана на принципах демократии. Тов. Вэр из этой демократии делает очень широкое, иногда даже анархическое применение. Однако преимущество режима демократии состоит в том, что подавляющее большинство, опираясь на опыт и на товарищескую дискуссию, может свободно формулировать свое авторитетное мнение и своевременно призвать к порядку меньшинство, вступившее на опасный путь. Такова лучшая услуга, которую можно сейчас оказать нашей бельгийской секции, а заодно и голландской. Крукс415 24 августа 1937 г. Послесловие416 Беседа по поводу китайских дел велась на английском языке, а так как я владею им очень плохо, стенограмма не могла точно выразить мои мысли. Исправить или дополнить английскую запись у меня, к сожалению, нет никакой возможности. К тому же положение со времени беседы значительно изменилось. 11-ого августа, когда происходила беседа, было еще неясно, как далеко зайдет конфликт между Японией и Китаем417. В настоящее время конфликт превратился в открытую войну, хотя, правда, и сейчас еще трудно сказать, по крайней мере отсюда, будут ли военные действия приостановлены каким-либо компромиссом или же, наоборот, развернутся в большую войну. 1) Во всяком случае, вопрос о самостоятельных, "антияпонских" организациях представляется сейчас более актуальным, чем несколько недель тому назад. И сейчас мне, однако, кажется, что наши единомышленники не могут брать на себя инициативу создания "антияпонских" организаций, без более точного определения их целей. Гораздо правильнее, кажется мне, пытаться создавать "военные" организации на классовой основе для выполнения той работы, которую в соответственном случае должны были бы выполнять профессиональные союзы. Например, если с данного завода несколько рабочих отправились на войну, нужно и должно создать группу для поддержания с ними связи и для оказания им и их семьям материальной и моральной поддержки. Такую же работу следует производить в деревнях, стараясь создать для этого особый рабочий центр в городе. Такие рабочие и крестьянские союзы помощи ушедшим на войну могут и должны настаивать перед буржуазными политическими организациями и перед революционными органами на оказании помощи семьям революционных солдат и так далее. 2) Было бы неправильно думать, что война сразу парализует экономическое оживление в стране. Наоборот, есть все основания полагать, что война вызовет в ряде отраслей промышленности лихорадочное оживление. К этому надо прибавить, что огромное пространство Китая, особенно юг и запад, останется не только вне поля военного действия, но и в значительной мере вне прямого влияния факторов войны. Можно, таким образом, ожидать, что промышленное оживление продолжится, особенно если войну будет финансировать Великобритания, Соединенные Штаты или Советский Союз. Зависимость армии и правительства от внутреннего производства должна чрезвычайно повысить роль и значение китайских промышленных рабочих. Все отрасли промышленности, особенно те, которые непосредственно работают на оборону, будут загребать большие барыши. Эта обстановка откроет широкие возможности для экономической борьбы рабочих. Правительству придется быть более осторожным в своих репрессиях, чтобы не нарушить хода военной промышленности. Разумеется, негодяи из Гоминьдана и не меньшие негодяи из сталинской партии будут кричать, что экономическая борьба во время войны антипатриотична. Однако рабочие массы вряд ли будут сочувствовать таким голосам, особенно если действительные революционеры сумеют разоблачить огромные прибыли капиталистов и хищничество интендантов и всяких других чиновников. Разумеется, вся эта работа не только не будет наносить ущерба войне, но, наоборот, будет служить ей поддержкой. Война против Японии может лишь в том случае принять действительно национальный характер, если буржуазии не удастся взвалить всю тяжесть ее на трудящиеся массы. Вот почему огромное значение приобретают такие требования, как рабочий контроль над промышленностью, особенно над военной промышленностью, чтобы не только контролировать прибыли, но и препятствовать капиталистам поставлять в армии плохие и недоброкачественные продукты и изделия. Повседневная жизнь во время войны даст сотни и тысячи поводов для организации разного рода обществ и комитетов, в которых рабочие будут действовать рядом со студентами и мелкой буржуазией вообще. Нужно только, чтобы такие организации всегда имели перед собою хотя бы узкую, но вполне конкретную программу, связанную интересами армии и трудящихся. Незачем повторять, что рабочие-революционеры, активно участвующие в войне и в обслуживании войны, не могут и не должны брать на себя ни малейшей ответственности за буржуазное правительство. Авангард пролетариата остается и во время войны в непримиримой позиции к буржуазии. Его задача состоит в том, чтобы, опираясь на опыт войны, сплотить рабочих вокруг революционного авангарда, сплотить крестьян вокруг рабочих и тем подготовить подлинное рабоче-крестьянское правительство, т. е. диктатуру пролетариата, ведущего за собою миллионы крестьян. С точки зрения указанной цели огромное значение имеет сохранение тесной связи с революционным рабочим внутри армии (обязательная переписка, посылки продуктов), всякого рода братания между рабочими, крестьянами и солдатами и прочее и прочее. Таковы те короткие дополнительные замечания, которые я могу прибавить к нашей беседе от 11 августа. [Л.Д.Троцкий] 3 сентября 1937 г. Лицемерие под маской "беспристрастия". Еще раз о Феннере Броквее "Лондонское Бюро Революционных Социалистических Партий" было приглашено, наряду со 2-ым и 3-им Интернационалами, принять участие в Международной Комиссии Расследования по поводу московских процессов. 21 мая Феннер Броквей ответил от имени Бюро отказом. Мы приводим соответственную часть его ответа дословно. "Интернациональное Бюро не может оказать поддержки американской следственной комиссии или быть представлено в ней, ибо оно считает, что сделана была роковая ошибка, когда инициативу расследования взял на себя комитет, который сам определяет себя, как `Комитет Защиты Троцкого' ". Выходит так, что Лондонское Бюро кровно заинтересовано в успехе расследования и, если отказывается помочь делу, то только потому, что оно начато Комитетом "защиты". Мистер Броквей указывает однако, кто собственно должен был взять на себя инициативу расследования: новый начальник ГПУ Ежов? Секретарь Коминтерна Димитров? Королевский советник Притт? Секретарь Лондонского бюро Феннер Броквей? Или, наконец, епископ кентерберийский? Наиболее "беспристрастным" из всех перечисленных кандидатов является, надо думать, сам Броквей. Однако именно он, как видно из его февральского письма к американскому социалисту Аллену418, не только не собирался взять на себя инициативу расследования, но изо всех сил старался помешать инициативе других, причем ссылался не на интересы беспристрастия, а на интересы московской бюрократии. Вот что писал Броквей Аллену: расследование может причинить "ущерб России и коммунистическим кругам". Не поразительно ли? В письме, не рассчитанном на опубликование, Броквей неосторожно выступал, как член "Комитета Защиты" Сталина, Димитрова, Вышинского и Ягоды. Я тогда же указал на это в печати. Броквей не ответил ни словом. Прошло несколько месяцев. В письме от 28 мая Броквей снова выступает против расследования, но уже с совершенно другой аргументацией. По существу же он остается и теперь членом негласного "Комитета Защиты" фальсификаторов против их жертв. Подозрение, которое Броквей от имени Лондонского Бюро пытается набросить на расследование, лишено какого бы то ни было юридического или морального основания. Нью-йоркский Комитет только инициатор дела, причем суть его инициативы состояла именно в том, чтобы при содействии других организаций обеспечить объективное и добросовестное расследование через особую Международную Комиссию, совершенно независимую от инициаторов. Состав ньюйоркского Комитета неоднороден. В него входят лица, которые с самого начала понимали абсурдность и подлость московских обвинений. Другие члены не имели на этот счет готового мнения, но были встревожены или возмущены "тоталитарным" характером московского правосудия и тем фактом, что норвежские "социалистические" лакеи ГПУ заперли меня на замок как раз в тот момент, когда мне больше всего необходима была свобода для защиты не только себя, но и сотен других. Конечно, если бы ньюйоркский Комитет состоял из лицемеров, он мог бы назвать себя Комитетом для "защиты вечных основ морали". Но он предпочел действовать открыто. Под "защитой Троцкого" Комитет имел и имеет в виду не прикрытие союза Троцкого с Гитлером, а предоставление Троцкому возможности гласно опровергнуть возведенные на него обвинения. Только! И этого вполне достаточно. Члены Комитета понимали с самого начала не хуже Феннера Броквея, что вердикт Международной Комиссии только в том случае будет иметь авторитет, если расследование будет обставлено всеми необходимыми гарантиями полноты и объективности, в частности участием в Комиссии представителей различных направлений политической мысли. Комитет начал с гласного приглашения представителей московского правительства, Коминтерна, "друзей СССР", Второго Интернационала, лондонского Бюро и прочих. Дело шло, разумеется, не о политической или моральной оценке сталинизма, троцкизма, большевизма или марксизма: ни одно политическое направление не согласится становиться объектом оценки межпартийной комиссии, и никакая разумная комиссия не возьмет на себя такой непосильной задачи. Оценка политических направлений дается массами в политической борьбе. Окончательный вердикт выносит история. Задача расследования Международной Комиссии состояла и состоит лишь в проверке определенных юридических обвинений против определенных лиц. Политические выводы из вердикта Комиссии каждое направление будет делать по-своему. Тем обязательнее было участие в расследовании для всякой организации, заинтересованной в выяснении правды. Однако прямые и косвенные агенты и "друзья" ГПУ и друзья этих друзей наотрез отказались: одни из них, в духе первого письма Феннера Броквея, ссылались на недопустимость причинять ущерб Сталину и его Коминтерну; другие же, в стиле второго письма Феннера Броквея, находили будущую комиссию недостаточно "беспристрастной". И те, и другие с полным основанием боялись расследования. А Лондонское Бюро прикрывало их тыл. Чтобы ярче раскрыть недостойную роль этого Бюро, возьмем другой, более свежий пример. Гангстеры ГПУ убили в Испании Андрея Нина, вождя ПОУМ. Нин был моим противником. Наоборот, Феннер Броквей считал Нина своим единомышленником. Если бы Лондонское Бюро и другие "беспристрастные" Понтии Пилаты выступили с расследованием московских подлогов немедленно после процесса Зиновьева-Каменева, ГПУ, может быть, не решилось бы пустить в оборот заведомо ложное обвинение вождей ПОУМа в сотрудничестве с генералом Франко. Но этого сделано не было. "Беспристрастные" охраняли ГПУ. В результате Нин убит, убиты десятки и сотни других. ПОУМ разгромлен. Упущенного не воротишь. Но не думают ли все же господа Броквеи, что наступил час для международного расследования преступлений ГПУ в Испании: подлогов, разгромов и убийств? Или, может быть, они жаждут инициативы расследования от стерилизованных жрецов беспристрастия? Пусть Броквей укажет мне их адрес и номер телефона: я немедленно обращусь к ним. Если же, как я подозреваю, их не существует в природе, пусть Лондонское Бюро возьмет на себя инициативу расследования. Пусть по примеру ньюйоркского Комитета обратится ко всем существующим рабочим Интернационалам и к отдельным выдающимся деятелям науки, литературы и искусства, известным своей честностью и неподкупностью. Если кто-нибудь скажет, что Феннер Броквей сделал "роковую ошибку", взяв на себя инициативу расследования вместо того, чтобы предоставить дело Сталину или Негрину, каждый разумный и честный человек назовет такого "обвинителя" постыдным лицемером. В заключение считаю нужным напомнить еще об одном немаловажном обстоятельстве. В том же февральском письме, в котором он выражал трогательную заботу об интересах Сталина, Ягоды и Димитрова, Ф.Броквей предлагал создать международную комиссию для расследования... моей политической деятельности, причем по странной "опрометчивости" намеревался включить в эту комиссию Нормана Томаса, Отто Бауэра, Брантинга и других моих заклятых политических врагов. Сама мысль об "официальной" оценке политической деятельности лица или партии через посредство... следственной комиссии представляет собой такой абсурд, о котором можно говорить только на страницах провинциального журнала. Этого не мог, конечно, не понимать и Феннер Броквей. Но он пытался использовать кровавые московские амальгамы для того, чтобы нанести удар ненавистному ему большевизму ("троцкизму"), причем свою фракционную борьбу пытался прикрыть мантией беспристрастного "расследования": специалисты морали любят, как известно, ловить рыбу в мутной воде. Мы, "аморальные" большевики, поступаем иначе. Политику Нина мы критиковали открыто при его жизни. Мы не изменили нашей оценки после его смерти. Но так как мы ни на минуту не сомневались в неподкупности этого пролетарского борца, то мы готовы сделать все для реабилитации его имени и для беспощадного заклеймения его палачей. Мы заранее заявляем Феннеру Броквею и всем другим специалистам морали, что ни один из наших друзей и единомышленников не попытается использовать расследование по поводу убийства Нина для сведения счетов с политикой Нина. Для борьбы с оппортунизмом и центризмом нам нет надобности прикрываться "комиссией", созданной для совсем других целей. Такие приемы мы предоставляем Тартюфам419 идеалистической морали. Мы же, грубые материалисты, предпочитаем "крапиву звать крапивой и глупостью глупцов дела". Удары противникам мы наносим открыто и за собственной ответственностью. Л.Троцкий Койоакан, 5 сентября, 1937. Ответы на вопросы по поводу положения в Испании420 1. Разница между Негриным и Франко есть разница между загнивающей буржуазной демократией и фашизмом. 2. Везде и всегда, где революционные рабочие не в силах опрокинуть непосредственно буржуазный режим, они защищают от фашизма даже и загнивающую буржуазную демократию. 3. Рабочие защищают буржуазную демократию не методами буржуазной демократии (Народные фронты, коалиционные правительства и пр.), а своими методами, т. е. методами революционной классовой борьбы. Так, участвуя в военной борьбе против фашизма, они защищают в то же время от правительства буржуазной демократии свои собственные организации, права и интересы. 4. Буржуазная демократия загнивает вместе с капитализмом, который ее породил. Самый факт восстания фашизма против буржуазной демократии свидетельствует, что дни последней сочтены. Восстановление или возрождение буржуазной демократии не может быть поэтому программой пролетариата. Защита буржуазной демократии против фашизма есть только тактический эпизод, подчиненный стратегической задаче: опрокинуть буржуазную демократию и установить диктатуру пролетариата. 5. Коалиция с буржуазией под именем Народного фронта, участие в правительстве Народного фронта или политическая поддержка такого правительства, отход от самостоятельной агитации и организации во имя революционного низвержения революционного правительства421, способны, в лучшем случае, продлить агонию буржуазной демократии и тем вернее подготовить торжество фашизма. Не только политика Сталина и социалистов, этих прямых лакеев контрреволюции, но и политика вождей CNT и ПОУМа являлась и остается гибельной с точки зрения интересов пролетариата. 6. Но если верно, что правительство Негрина-Сталина, как и правительство Франко, являются цепными собаками капитала; если верно, что политика Негрина-Сталина ведет к торжеству фашизма, то совершенно неверно делать отсюда вывод, что в борьбе между армиями Негрина-Сталина и Франко пролетариат занимает нейтральную позицию. Испанский, как и международный пролетариат, заинтересован а) в военном разгроме Франко; б) в такой политике пролетариата во время гражданской войны, которая готовила бы скорейшее низвержение правительства Негрина-Сталина. 7. Можно привести такое возражение: во время войны между двумя буржуазными государствами революционный пролетариат, независимо от политического режима, стоит на позиции: "поражение собственного правительства есть меньшее зло". Не применима ли эта политика и к гражданской войне, в которой борются два буржуазных правительства друг против друга? Нет, неприменима. В войне между буржуазными государствами дело идет об империалистических завоеваниях, а не о борьбе демократии или фашизма. В испанской гражданской войне дело идет именно о борьбе демократии и фашизма. Для капитала между демократией и фашизмом нет серьезной разницы: он пользуется для своих целей демократией или фашизмом в зависимости от обстоятельств. Но для мелкобуржуазных агентов капитала: вождей социал-демократии, сталинцев, анархистов - демократия означает источник существования и влияния; фашизм - гибель. Революционный пролетариат не должен валить оба воюющих лагеря в одну кучу, наоборот, он должен использовать их борьбу в своих интересах. Сделать это он может не политикой "нейтралитета", а нанося главные удары врагу No 1, именно, фашизму. 8. Франко - открытый, явный, непосредственный и смертельный враг, ненавидимый подавляющим большинством рабочих и крестьян. Негрин, Сталин, Кабальеро и К° - менее открытые, более замаскированные враги, ведущие за собой миллионы рабочих и крестьян. С Франко возможна только физическая борьба. С Негриным физическая борьба пока еще невозможна: ее надо готовить политически. Главная форма подготовки: обвинение в плохом ведении войны. Причина: служение капиталу. 9. Можно сказать, что два империалистических лагеря (Италия-Германия, с одной стороны, Англия-Франция-СССР, с другой) ведут борьбу на почве Пиренейского полуострова и что гражданская война в Испании является только "эпизодом" этой борьбы. В смысле исторической тенденции это верно. Но нельзя отождествлять историческую тенденцию с конкретным ходом гражданской войны. Вмешательство империалистических государств имеет, бесспорно, огромное влияние на развитие событий в Испании, но до сих пор не изменило их основного смысла, как борьбы между лагерем демократии и лагерем фашизма. 10. Если гражданская война затянется, то разница между воюющими лагерями может свестись к нулю. Это верно. Но только может. Пока еще не свелась. Надо использовать ту обстановку, какая есть. Возможно и другое: под влиянием поражений Негрин-Сталин окажутся вынуждены идти на уступки, как Негрин в августе. Мы используем уступки для низвержения Негрина. 11. Если бы Л.Кабальеро открыл борьбу против Негрина, как многие ожидали, мы приняли бы в этой борьбе активное участие, не неся новой ответственности, обвиняя Л.Кабальеро в недостатке решительности и пр. Но Кабаллеро трусливо сбежал за границу от собственной армии и от анархистских рабочих (U.G.T.)422, которые толкали его на путь борьбы. Побег этого водевильного героя разрушает много иллюзий и открывает больше простора для революционеров. Ведя войну против Франко, надо политически мобилизовать массы против Негрина. Саботаж и бойкот. Пароход с оружием для Франко и для Негрина. Кто будет топить? Но ведь Негрин будет этим оружием истреблять и революционеров? 9 фашистов и 1 революционер. У Франко: 10 рабочих и крестьян. 12 Волонтеры для Негрина? Собирать деньги? Абсурд! Помочь нашим единомышленникам. Посылка людей для революционной работы. 13. Комитеты помощи, митинги, трэд-юнионы. Посылать профсоюзам, не правительству. Помощь стачечникам через стачечный комитет, хотя бы и реформистский. Лозунг: "Ни победы, ни поражений!"; им: "Мы не оборонцы и не пораженцы", - ложный принципиально, гибельный политически. Он лишен какой бы то ни было агитационной силы. Это лозунги для клуба имени Понтия Пилата, а не для революционной партии. Мы за победу над Франко. Мы за защиту рабочих организаций и завоеваний революции (социализации, коллективизации) от Франко. Мы оборонцы. Пораженцами являются Негрин и К°. Мы участвуем в войне против Франко как лучшие солдаты. В то же время в интересах победы над фашизмом, мы ведем пропаганду социалистической революции и готовим низвержение пораженческого правительства Негрина. Только такая постановка вопроса даст нам доступ к массам. [Л.Д.Троцкий] 14 сентября 1937 г. Койоакан [Письмо Л.Л.Седова Л.Д.Троцкому] Париж, 17 сентября 1937 г. Дорогой друг, Вчера утром я вернулся на свое постоянное местожительство (с некоторым запозданием, ибо простудился). Вчера же послал вам телеграмму об убийстве Людвига423 (заявление его было вам своевременно послано). Надеюсь, что вы его получили. Речь идет об одном из резидентов Г[ПУ]424 за границей, кажется представлявшего учреждение в Англии, Бельгии и Голландии и связавшего[ся] со Снеив[литом] несколько месяцев тому назад. В качестве первых информаций прилагаю коммюнике для прессы по-французски, написанное [Виктором] Сержем и ни [к] черту не годное. Ни слова о значении акта, об ответственных и пр. (Серж безнадежный литератор). Заметки по-русски составлены Эт[ьеном]. Русский язык не его родной. Я должен прежде всего сказать, что во всем этом деле Снив[лит] несет немалую долю ответственности. С самого начала и вплоть до последнего времени я делал безуспешные попытки вступить в непосредственную связь с Людвигом и натыкался на сопротивление и саботаж Снив[лита]. Под самыми разнообразными предлогами он оттягивал установление связи, кормил меня обещаниями и обманывал. Я отложил свой отъезд в отпуск на неделю в ожидании свидания, но Снив[лит] почему-то отменил его и отложил на несколько недель. А когда свидание, наконец, было назначено, хотя и в невозможных для меня условиях и в городе, было уже слишком поздно. Если я пишу об этой отвратительной стороне дела, то потому, что под практическим углом зрения она сохраняет все свое значение. В живых осталась жена, тесно работавшая вместе с мужем, посвященная во все его дела, в распоряжении которой находятся не только самые интересные сведения, но и архивы и записки и пр[очее] погибшего425. Вместе со Сни[влитом] она была в Париже, но он заявил, что не даст мне возможности ее увидеть. Нагло стуча кулком по столу, он кричал Эт[ьену], что он является единственным посредником и никому не позволит и пр. Когда Эт[ьен], которому случайно удалось повидать жену (по оплошности Сержа, который имеет доступ к этому делу по милости Сни[влита] и пользуется оным не в интересах дела, а мелкого литературного тщеславия), пытался заговорить с ней на ее родном языке, он был грубо оборван Снив[литом]. После увещеваний Снив[лит] согласился назначить мне свидание, но за несколько часов до того уехал вместе с женой Людвига из Парижа. Как выяснилось, Снив[лит] заранее узнал, что он уедет и просто обманул нас. Все его стремления направлены к тому, чтобы нажить на этом деле политический капитал, напечатать все, что можно, в своем провинциальном "Факеле"426 и пользоваться женой Людвига и ее сведениями как разменной монетой в интригах против нас и пр. Подлец! При создавшихся условиях мне вряд ли удастся установить связь с женой и получить от нее интересующие нас сведения. Я еще не знаю - обдумываю, - как я буду реагировать на поведение Снив[лита]. Вероятно, напишу ему крайне резкое письмо и пригрожу ему тем, что осведомлю всех товарищей о его поведении, если он немедленно не изменит его. Но вряд ли это поможет, тем более, что он единственный человек, которого знает жена, и в ее нынешнем состоянии она неспособна оказать никакого сопротивления. Единственная возможность, по крайней мере надежда, - это ваше энергичное и немедленное вмешательство, написать ей непосредственно, может быть даже протелеграфировать, поставив ряд вопросов и высказав необходимость непосредственной личной связи со мной. Ей можно писать на всех языках, например, по-русски. В этом случае Снив[лит] не сможет прочесть письма, но передаст ли он его по назначению, - тоже неизвестно. Причем нет сомнений, что как перед Людвигом, так и перед его женой Сни[влит] выступает в качестве представителя IV [Интернационала], вашего друга и пр. Если бы оказалось возможным, я считал бы крайне желательным приезд жены в город, где работает международная комиссия. Она могла бы стать важнейшим свидетелем, ибо всего несколько месяцев тому назад покинула Москву, прекрасно знает работу Г[ПУ], в том числе и подготовку процессов и пр. и пр. Теперь, после гибели мужа, она по-видимому склонна пойти на все. (Ее "жить не хочу", насколько я понял, не есть страх за свою жизнь, а желание жить, чтобы отомстить, т. е. предать гласности все, что она знает, и показать образ своего мужа, который, по ее словам, был исключительным революционером). Ей несомненно грозит сейчас серьезная опасность и в какой мере Снив[лит] способен охранить ее, - весьма сомнительно. И с этой точки зрения связь ее с нами была бы ценна для нее, как и наличие связи с нами ее мужем могло бы, может быть, предотвратить его гибель. Насколько можно пользоваться сведениями, сообщенными в прилагаемой записке -- не знаю, надо, во всяком случае, соблюдать осторожность. Знаю, например, что о деле Грил[евича]427 (п. 1) она настоятельно просила ничего не сообщать, ибо это может скомпрометировать источник информации. На этом я пока кончаю. Ты, вероятно, получишь одновременно или в ближайшие дни письмо от Снив[лита] по этому вопросу. Он, во всяком случае, обещался тебе подробно написать, но выполнит ли, в какой форме, с каким цензурными сокращениями и пр. -- неизвестно. На твои письма отвечу со следующим пароходом, и вообще напишу о разных вопросах. Письма и статьи получены. "Бюллетень" выходит на днях. У нас здесь довольно сложный переплет и очень трудные условия для работы. В связи со взрывами идет травля иностранцев, обыски и пр., пока мы не перестроились, негде приткнуться, ряд наших материалов конфискован и [...]428 [Л.Л.Седов] [Письмо Д.Лондон]429 Джоан Лондон Дорогой товарищ! Не без чувства смущения я должен признаться, что только в последние дни, т. е. с запозданием в тридцать лет, я в первый раз прочитал "Железную пяту" Джека Лондона430. Книга произвела на меня - говорю без преувеличения - большое впечатление. Не своими художественными качествами: форма романа есть здесь только оправа для социального анализа и прогноза. Автор преднамеренно экономен в применении художественных средств. Его самого интересует не индивидуальная судьба его героев, а судьба человеческого рода. Этим я совсем не хочу, однако, уменьшить художественную ценность произведения, особенно последних его глав, начиная с Чикагской коммуны. Картина гражданской войны развертывается в мощные фрески. Но не это все же главное. Книга поразила меня смелостью и независимостью исторического предвидения. Мировое рабочее движение стояло в конце прошлого и в начале нынешнего столетия под знаком реформизма. Раз навсегда казалась установленной перспектива мирного и непрерывного прогресса, расцвета демократии и социальных реформ. Правда, первая русская революция оживила радикальное крыло германской социал-демократии и придала на время динамическую силу анархо-синдикализму во Франции. "Железная пята" несет на себе несомненный отпечаток 1905 года. Но к тому времени, когда эта замечательная книга вышла в свет, в России утвердилось уже господство контрреволюции. На мировом фронте поражение русского пролетариата дало возможность реформизму не только вернуть временно утраченные позиции, но и полностью подчинить себе организованное рабочее движение. Достаточно напомнить, что именно за следующие семь лет (1907-1914) международная социал-демократия окончательно созрела для своей подлой и постыдной роли во время мировой войны. Джек Лондон не только творчески воспринял толчок, данный первой русской революцией, но и сумел в ее свете заново продумать судьбу капиталистического общества в целом. Именно те проблемы, которые тогдашний официальный сталинизм считал окончательно похороненными: рост богатства и могущества на одном полюсе, нищеты и страданий - на другом; накопление социальной ненависти и ожесточения; неотвратимая подготовка кровавых катаклизмов, - все эти вопросы Джек Лондон прочувствовал с такой неустрашимостью, которая снова и снова заставляет с изумлением спрашивать себя: когда это написано? Неужели до войны? Надо особо выделить ту роль, которую Джек Лондон отводит в дальнейших судьбах человечества рабочей бюрократии и аристократии. Благодаря их поддержке американской плутократии удается не только разгромить восстание трудящихся, но и удержать свою железную диктатуру в течение трех следующих столетий. Не будем с поэтом спорить насчет срока, который не может не казаться нам чрезмерно долгим. Дело здесь, однако, не в пессимизме Лондона, а в его страстном стремлении встряхнуть убаюканных рутиной, заставить их открыть глаза и увидеть то, что есть, и то, что надвигается. Художник смело пользуется приемами гиперболы. Он доводит заложенные в капитализме тенденции гнета, жестокости, зверства, предательства до их крайнего выражения. Он оперирует столетиями, чтобы измерить тираническую волю эксплуататоров и изменническую роль рабочей бюрократии. Но его наиболее "романтические" гиперболы в последнем счете гораздо реалистичнее, чем бухгалтерские расчеты так называемых "трезвых политиков". Нетрудно представить себе, с каким снисходительным недоумением официальная социалистическая мысль того времени относилась к грозным пророчествам Джека Лондона. Если дать себе труд просмотреть тогдашние рецензии на "Железную пяту" в немецких "Нейе Цайт"431 и "Форвертс"432, австрийских "Кампф"433 и "Арбейтер Цейтунг"434 и других социалистических изданиях в Европе и Америке, то нетрудно было бы убедиться, что тридцатилетний "романтик" видел неизмеримо яснее и дальше, чем все тогдашние вожди социал-демократии, вместе взятые. Но Джек Лондон выдерживает в этой области сравнение не только с реформистами и центристами. Можно сказать с уверенностью, что в 1907-м году ни один из революционных марксистов, не исключая Ленина и Розы Люксембург, не воображал себе с такой полнотой зловещую перспективу союза между финансовым капиталом и рабочей аристократией. Этого одного достаточно, чтобы определить удельный вес романа. Фокусом книги является, бесспорно, глава "Ревущий зверь из бездны". В то время, когда появился роман, эта апокалиптическая глава должна бы казаться пределом гиперболы. Между тем, последующая действительность едва ли не превзошла ее. А ведь последнее слово классовой борьбы еще далеко не сказано! "Зверь из бездны" - это доведенный до крайней степени угнетения, унижения и вырождения народ. Кто сейчас отважится говорить по этому поводу о пессимизме художника? Нет, Лондон - оптимист, только зрячий и зоркий. "Вот в какую бездну столкнет вас буржуазия, если вы не справитесь с ней!" - такова его мысль. Сегодня она звучит неизмеримо актуальнее и острее, чем тридцать лет тому назад. Еще более поражает, однако, поистине пророческое предвидение тех методов, при помощи которых Железная Пята будет поддерживать свое господство над раздавленным человечеством. Лондон проявляет великолепную свободу от реформистски-пацифистских иллюзий. От демократии и мирного прогресса в его картине будущего не остается и следа. Над массой обездоленных возвышаются касты рабочей аристократии, преторианской армии, всепроникающего полицейского аппарата с финансовой олигархией во главе. Читая, не веришь глазам: ведь это же картина фашизма, его экономики, его государственной техники, его политической психологии! (Особенно замечательны страницы 299, 300 и примечание на странице 301). Факт неоспоримый: уже в 1907 году Лондон предвидел и описал фашистский режим, как неизбежный результат поражения пролетарской революции. Каковы бы ни были отдельные "ошибки" романа, - а они есть, - мы не можем не преклоняться перед мощной интуицией революционного художника. Я пишу эти строки наспех. Очень опасаюсь, что обстоятельства не позволят мне дать сколько-нибудь законченную оценку Джека Лондона. Постараюсь со временем прочитать и другие его книги, посланные вами, и высказаться о них. Вы можете делать из моих писем то употребление, которое сами найдете нужным. Горячо желаю вам успеха в вашей работе над биографией вашего великого отца. С товарищеским приветом Л.Троцкий 16 октября, 1937 Койоакан 90 лет Коммунистического Манифеста (Предисловие к первому изданию "Манифеста" на языке африкаанс435) Трудно поверить, что остается всего 10 лет до столетнего юбилея "Манифеста Коммунистической Партии"! Этот гениальнейший из всех памфлетов мировой литературы поражает и ныне своей свежестью. Наиболее важные его части кажутся написанными вчера. Поистине, молодые авторы (Марксу было 29 лет, Энгельсу - 27) сумели заглянуть так далеко вперед, как не заглядывал никто до них и, пожалуй, никто после них. Уже в предисловии к изданию 1872 г. Маркс и Энгельс заявили, что, несмотря на устарелость некоторых второстепенных частей "Манифеста", они не считают себя вправе изменять первоначальный текст, так как за истекшие 25 лет "Манифест" успел стать историческим документом. С того времени прошло еще 65 лет. Отдельные части "Манифеста" еще более отошли в прошлое. Мы постараемся в сжатой форме установить в этом "Предисловии", как те идеи "Манифеста", которые полностью сохранили свою силу до сегодняшнего дня, так и те, которые нуждаются ныне в серьезных изменениях или дополнениях. 1. Материалистическое понимание истории, только незадолго перед тем открытое Марксом и примененное в "Манифесте" с законченным мастерством, полностью выдержало испытание событий и удары вражеской критики и составляет ныне одно из наиболее драгоценных орудий человеческой мысли. Все другие истолкования исторического процесса утратили всякое научное значение. Можно сказать с уверенностью, что нельзя в наше время быть не только революционным борцом, но и просто политически грамотным человеком, не усвоив себе материалистическое понимание истории. 2. Первая глава "Манифеста" открывается словами: "История всех существовавших до сих пор обществ есть история классовой борьбы". Это положение, как важнейший вывод из материалистическ