о" (Правда, 21 апреля 1937 г.).
Другими словами, руководители хозяйства и транспорта, несмотря на прижигания
сверху каленым железом, не могли открыть у себя актов "саботажа". Член
Политбюро Орджоникидзе так и не раскусил своего помощника Пятакова. Член
Политбюро Каганович проглядел вредительскую деятельность своего заместителя
Лившица. На высоте оказались лишь агенты Ягоды и так называемые
"добровольцы", т. е. провокаторы. Правда, сам Ягода был разоблачен вскоре
после этого как "враг народа, гангстер и предатель". Но это случайное
открытие не воскресило тех, кого он расстрелял.
Как бы для того, чтоб еще более подчеркнуть значение этих скандальных
саморазоблачений, председатель Совета народных комиссаров
Молотов227 публично рассказал о провале правительственной попытки
установить факты саботажа не через провокаторов ГПУ, а через гласный
хозяйственный контроль. "В феврале этого (1937) года, -- мы цитируем
Молотова, -- по поручению наркомтяжпрома для проверки вредительских дел на
"Уралвагонстрое" выезжала специальная авторитетная ко-
миссия. Во главе этой комиссии были поставлены такие товарищи, как
начальник Главстройпрома тов. Гинзбург и кандидат в члены ЦК ВКП тов.
Павлуновский...228 Комиссия так сформулировала общие свои выводы
по "Уралвагонстрою": "Ознакомление с Уралвагонзаводом привело нас к твердому
убеждению, что вредительская работа Пятакова и Марьяси-на229 на
стройке не получила большого развития..."
Молотов возмущен. "Политическая близорукость комиссии, -- говорит он,
-- совершенно очевидна... Достаточно сказать, что эта комиссия не привела ни
одного факта вредительства на стройке. Получается, что матерый вредитель
Марьясин вместе с другим вредителем Окуджавой сами на себя наклеветали".
(Правда, 21 апреля 1937 г., -- курсивы наши). Читая, не веришь глазам! Эти
люди утратили не только стыд, но и осторожность.
Для чего, однако, вообще понадобилось посылать проверочную комиссию
после того, как "подсудимые были расстреляны? Посмертное доследование
"фактов вредительства" понадобилось, очевидно, потому, что общественное
мнение не верило ни обвинениям, выдвинутым ГПУ, ни исторгнутым им
показаниям. Однако комиссия под руководством Павлуновского, бывшего
долголетнего работника ГПУ, не обнаружила ни одного факта саботажа. Явная
"политическая близорукость"! Саботаж надо уметь раскрыть и под маской
хозяйственных успехов. "Даже химический главк НКТП, во главе которого стоял
Ратайчак, -- продолжает Молотов, -- перевыполнил свой план и за 1935 год, и
за 1936 год. Значит ли это, -- весело шутит глава правительства, -- что
Ратайчак не Ратайчак, вредитель не вредитель, троцкист не троцкист?"
Саботаж Ратайчака, расстрелянного по процессу Пятакова-- Радека,
состоял, как оказывается, в перевыполнении планов. Немудрено, если самая
суровая комиссия останавливается в бессилии перед фактами и цифрами, которые
не хотят совпасть с "добровольными признаниями" Ратайчака и других. В
результате "получается", по словам Молотова, что вредители "сами на себя
наклеветали". И даже хуже того: получается, что инквизиция вынудила многих
честных работников покрыть самих себя гнусной клеветой, чтоб облегчить
Сталину борьбу с "троцкизмом". Вот что "получается" из доклада Сталина,
дополненного докладом Молотова. А это две наиболее авторитетные фигуры
СССР!230
приложения термидор и антисемитизм
Во время последнего московского процесса я отметил в одном из своих
заявлений, что в борьбе с оппозицией Сталин эксплуатировал антисемитские
тенденции в стране. По этому поводу я получил ряд писем и запросов, в
большинстве своем -- незачем таить правду -- очень наивных. "Как можно
обвинять Советский Союз в антисемитизме?", "Если СССР антисемитская страна,
то что же вообще остается?" Такова доминирующая нота этих писем. Возражения
и недоумения исходят от людей, которые привыкли фашистскому антисемитизму
противопоставлять эмансипацию евреев, совершенную Октябрьской революцией, и
которым теперь кажется, что у них вырывают из рук спасательный круг. Такой
метод рассуждения типичен для людей, привыкших к вульгарному,
недиалектическому мышлению. Они живут в мире неизменных абстракций. Они
признают только то, что для них удобно. Германия Гитлера--абсолютное царство
антисемитизма. Наоборот, СССР -- царство национальной гармонии. Живые
противоречия, изменения, переходы из одного состояния в другое, словом,
реальные исторические процессы ускользают от их ленивого внимания.
Люди, надеюсь, не забыли еще, что в царской России антисемитизм был
достаточно широко распространен среди крестьян, мелкой буржуазии городов,
интеллигенции и наиболее отсталых слоев рабочего класса. "Матушка" Россия
славилась не только периодическими еврейскими погромами, но и существованием
значительного числа антисемитских изданий, имевших крупный по тому времени
тираж. Октябрьская революция радикально ликвидировала бесправие евреев. Это
вовсе не значит, однако, что она одним ударом смела антисемитизм. Длительная
и настойчивая борьба с религией не мешает тому, что и сегодня тысячи и
тысячи церквей, мечетей и синагог заполняются молящимися. Так и в области
национальных предрассудков. Одни лишь законодательные акты еще не меняют
людей. Их мысли, чувства, взгляды зависят от традиций, материальных условий
жизни, культурного уровня и пр. Советскому режиму нет еще и двадцати лет.
Старшая половина населения воспиталась при царизме. Младшая половина очень
многое восприняла от старшей. Уже одни эти общие исторические условия должны
заставить мыслящего человека понять, что, несмотря на образцовое
законодательство Октябрьской революции, в отста-
лых массах могут сохранять еще большую силу националистические и
шовинистические предрассудки, в частности антисемитизм.
Но этого мало. Советский режим, как он есть, вызвал к жизни ряд новых
явлений, которые при бедности и мало культурности населения способны заново
порождать и действительно порождают антисемитские настроения. Евреи --
типично городское население. На Украине, в Белоруссии, даже в Великорос-сии
они составляют значительный процент городского населения. Советский режим
нуждается в таком количестве чиновников, как никакой другой режим в мире.
Чиновники вербуются из более культурного городского населения. Естественно,
если евреи занимают в среде бюрократии, особенно в ее нижних и средних
слоях, непропорционально большое место. Можно, конечно, на этот факт
закрывать глаза и ограничиваться общими фразами о равенстве и братстве всех
наций. Но политика страуса ни на шаг не продвинет нас вперед. Ненависть
крестьян и рабочих к бюрократии есть основной факт советской жизни.
Деспотический режим, преследование всякой критики, удушение живой мысли,
наконец, судебные подлоги представляют собой лишь отражение этого основного
факта. Даже априорно невозможно допустить, чтобы ненависть к бюрократии не
принимала антисемитской окраски, по крайней мере там, где чиновники -- евреи
составляют значительный процент населения и выделяются на фоне основной
массы крестьянского населения.
В 1923 году я на партийной конференции большевистской партии Украины
выставил требование: чиновник должен уметь говорить и писать на языке
окружающего населения. Сколько По этому поводу было иронических замечаний,
исходивших в значительной мере от еврейской интеллигенции, которая говорила
и писала по-русски и не хотела учиться украинскому языку! Надо признать, что
в этом отношении положение значительно изменилось к лучшему. Но мало
изменился национальный состав бюрократии и, что неизмеримо важнее,
антагонизм между населением и бюрократией чудовищно возрос за последние
10--12 лет. О наличии антисемитизма, притом не только старого, но и нового,
"советского", свидетельствуют решительно все серьезные и честные
наблюдатели, особенно те, которым приходилось длительное время жить среди
трудящихся масс.
Советский чиновник чувствует себя морально в осажденном лагере. Он
стремится всеми силами выскочить из своей изолированности. Политика Сталина
по крайней мере на 50 % продиктована этим стремлением. Сюда относятся: 1)
лжесоциалистическая демагогия ("социализм уже осуществлен", "Сталин даст,
дает, дал народу счастливую жизнь" и пр. и пр.); 2) политические и
экономические меры, которые вокруг бюрократии должны создать широкий слой
новой аристократии (непропорционально высокий заработок стахановцев, чины,,
ордена, новая
"знать" и пр.); и 3) подлаживание к националистическим чувствам и
предрассудкам отсталых слоев населения. Украинский чиновник, если сам он
коренной украинец, неминуемо постарается в критическую минуту подчеркнуть,
что он мужику и крестьянину свой брат, не какой-нибудь инородец и, во всяком
слу-чае, не еврей. В такого рода приемах нет, конечно -- увы! -- ни крупицы
"социализма", ни даже элементарного демократизма, но в том-то и дело, что
привилегированная, боящаяся своих привилегий и потому насквозь
деморализованная бюрократия представляет ныне самый антисоциалистический и
самый антидемократический слой в советском обществе. В борьбе за свое
самосохранение она эксплуатирует наиболее заскорузлые предрассудки и
наиболее темные инстинкты. Если Сталин в Москве организует процессы об
отравлении "троцкистами" рабочих, то нетрудно себе представить, на какие
гнусности способна бюрократия в каком-нибудь украинском или
центрально-азиатском захолустье.
Кто следит внимательно за советской жизнью, хотя бы только по
официальным изданиям, тот знает, что время от времени в разных частях страны
вскрываются ужасающие бюрократические гнойники: взяточничество, подкуп,
растраты, убийства неудобных людей, изнасилование и т. п. Каждый такой
гнойник показывает нам бюрократический слой в зеркальном разрезе. Иногда
Москва вынуждена прибегать к показательным процессам. Во всех таких
процессах евреи неизменно составляют значительный процент. Отчасти потому,
что они, как уже сказано, составляют изрядную часть бюрократии и отмечены ее
клеймом; отчасти потому, что, движимое инстинктом самосохранения,
руководящее ядро бюрократии в центре и на местах стремится отвести
негодование трудящихся от себя на евреев. Факт этот был известен в СССР
каждому критическому наблюдателю еще 10 лет тому назад, когда сталинский
режим едва успел раскрыть свои основные черты.
Борьба с оппозицией была для правящей верхушки вопросом жизни и смерти.
Программа, принципы, связь с массами -- все было оттеснено назад и отброшено
заботой о самосохранении но вого правящего строя. Эти люди не
останавливаются ни перед чем, чтоб оградить свои привилегии и свою власть.
Весь свет обошло недавно сообщение о том, что мой младший сын Сергей Седов
обвиняется в подготовке массового отравления рабочих. Каждый нормальный
человек скажет: люди, способные выдвигать такие обвинения, дошли до
последней степени нравственного падения. Можно ли в таком случае хоть на
минуту сомневаться в том, что эти самые обвинители способны играть на
антисемитских предрассудках массы? Как раз на примере моего сына обе
гнусности соединяются воедино и на этом стоит остановиться.
Мои сыновья со дня рождения носят фамилию своей матери
(Седова). Никогда никакой другой фамилии у них не было -- ни в школе,
ни в университете, ни в дальнейшей деятельности. Что касается меня, то я в
течение 34 лет -ношу фамилию Троцкого. За советский период никто и никогда
не называл меня фамилией моего отца (Бронштейн), как Сталина никто не
называл Джугашвили. Чтоб не заставлять сыновей менять фамилию, я для
"гражданских" надобностей принял фамилию жены (что по советским законам
вполне допускается). После того, однако, как мой сын Сергей Седов был
привлечен по совершенно невероятному обвинению в подготовке истребления
рабочих, ГПУ сообщило советской и иностранной печати, что "настоящая" (!)
фамилия моего сына не Седов, а Бронштейн. Если б эти фальшивомонетчики
хотели подчеркнуть связь обвиняемого со мной, они назвали бы фамилию
Троцкого, ибо политически фамилия Бронштейн никому ничего не говорит. Но им
нужно было другое, именно: подчеркнуть мое еврейское происхождение и
полуеврейское происхождение моего сына. Я остановился на этом эпизоде только
потому, что он имеет животрепещущий и отнюдь не исключительный характер. Вся
борьба против оппозиции полна таких эпизодов.
Между 1923 и 1Э26 годом, когда Сталин входил еще в "тройку" с
Зиновьевым и Каменевым, игра на струнах антисемитизма носила очень
осторожный и замаскированный характер. Особо вышколенные агитаторы (Сталин и
тогда уже вел подспудную борьбу против своих союзников) говорили, что
последователями Троцкого являются мелкие буржуа из "местечек", не определяя
национальности. На самом деле это было неверно. Процент еврейской
интеллигенции в оппозиции был во всяком случае не выше, чем в партии и в
бюрократии. Достаточно назвать штаб оппозиции 23--25 годов: И. Н. Смирнов,
Серебряков, Раковский, Пятаков, Преображенский, Крестинский, Муралов,
Белобородов, Мрачковский, В. Яковлева231, Сапронов232,
В. М. Смирнов233, Ищенко234 -- сплошь коренные русские
люди235. Радек в тот период был только полусочувствующим. Но, как
и в судебных процессах взяточников и других негодяев, так и при исключении
оппозиционеров из партии, бюрократия охотно выдвигала случайные и
второстепенные еврейские имена на первый план. Об этом совершенно открыто
говорилось в партии, и в этом обстоятельстве оппозиция уже в 1925 году
видела безошибочный симптом загнивания правящего слоя.
После перехода Зиновьева и Каменева в оппозицию положение резко
изменилось к худшему. Теперь открылась полная возможность говорить рабочим,
что во главе оппозиции стоят три "недовольных еврейских интеллигента". По
директиве Сталина Угланов236 в Москве и Киров в Ленинграде
проводили эту линию систематически и почти совершенно открыто. Чтоб легче
демонстрировать перед рабочими различие между "старым" курсом и "новым",
евреи, хотя бы и беззаветно преданные гене-
ральной линии, снимались с ответственных партийных и советских постов.
Не только в деревне, но даже на московских заводах травля оппозиции уже в
1926 году принимала нередко совершенно явный антисемитский характер. Многие
агитаторы прямо говорили: "Бунтуют жиды". У меня были сотни писем,
клеймившие антисемитские приемы в борьбе с оппозицией237.
На одном из заседаний Политбюро я написал Бухарину записку: "Вы не
можете не знать, что даже в Москве в борьбе против оппозиции применяются
методы черносотенной демагогии (антисемитизма и пр.)". Бухарин уклончиво
ответил мне на той же бумажке: "Отдельные случаи, конечно, возможны". Я
снова написал ему: "Я имею в виду не отдельные случаи, а систематическую
агитацию партийных секретарей на больших московских предприятиях. Согласны
ли вы отправиться со мной для расследования, например, на фабрику "Скороход"
(я знаю ряд других предприятий)". Бухарин ответил: "Что ж, можно
отправиться"... Тщетно, однако, я пробовал заставить его выполнить обещание:
Сталин строго-настрого запретил ему эта.
В месяцы подготовки исключения оппозиции из партии, арестов и высылок
(вторая половина 1927 года), антисемитская агитация приняла совершенно
разнузданный характер. Лозунг "бей оппозицию" окрашивался нередко старым
лозунгом: "бей жидов, спасай Россию". Дело зашло так далеко, что Сталин
оказался вынужден выступить с печатным заявлением, которое гласило: "Мы
боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а
потому, что они оппозиционеры и пр.". Для всякого политически мыслящего
человека было совершенно ясно, что это сознательно двусмысленное заявление,
направленное против "эксцессов" антисемитизма, в то же время совершенно
преднамеренно питало его. "Не забывайте, что вожди оппозиции -- евреи",
таков был смысл заявления Сталина, напечатанного во всех советских газетах.
Когда оппозиция в ответ на репрессии перешла к более открытой и решительной
борьбе, Сталин в виде многозначительной "шутки" сказал Пятакову и
Преображенскому: "Вы теперь против ЦК прямо с топорами выходите, тут видать
вашу "православную" работу; Троцкий действует потихоньку, а не с топором".
Пятаков и Преображенский рассказали мне об этом разговоре с горячим
возмущением. Попытки противопоставить мне "православное" ядро оппозиции
делались Сталиным десятки раз.
Известный немецкий радикальный журналист, бывший издатель "Акциона"
Франц Пфемферт, ныне находящийся в эмиграции, писал мне 25 августа 1936
года: "Может быть, вам памятно, что я в "Акционе" уже несколько лет тому
назад заявил, что многие действия Сталина могут быть объяснены также и его
антисемитскими тенденциями. Тот факт, что в этом странном процессе он через
агентство ТАСС распорядился исправить даже имена Зиновьева и Каменева,
представляет со-
бой настоящую выходку в духе Штрайхера. Сталин подкинул этим мяч всем
антисемитским громилам". Действительно, имена Зиновьева и Каменева известны,
казалось бы, гораздо больше, чем имена: Радомысльский и
Розенфельд238. Какой другой мотив мог быть у Сталина приводить
"настоящие" имена своих жертв, кроме игры на антисемитских настроениях?
Такая же операция, но даже без тени юридического основания, была проделана,
как мы только что видели, над фамилией моего сына. Но самым поразительным
является, несомненно, тот факт, что все четыре посланных мною будто бы из-за
границы "террориста" оказались евреями и в то же время... агентами
антисемитского гестапо. Так как ни одного из этих несчастных я никогда не
видел в глаза, то ясно, что ГПУ сознательно подбирало их по национальному
признаку. А ГПУ не действует по собственному вдохновению!
Еще раз: если такие приемы применяются на самых верхах, где личная
ответственность Сталина совершенно несомненна, то нетрудно представить себе,
что делается на низах, на заводах и особенно в колхозах. Да и может ли быть
иначе? Физическое истребление старого поколения большевиков есть для
всякого, кто способен думать, неоспоримое выражение термидорианской реакции,
притом в ее наиболее законченной стадии. А в истории не было еще примера,
когда ,бы реакция после революционного подъема не сопровождалась
разнуздыванием шовинистических страстей, в том числе и антисемитизма.
По мнению некоторых "друзей СССР" ссылки на эксплуатацию антисемитских
тенденций значительной частью нынешней бюрократии представляют собой лишь
злостный вымысел в целях борьбы со Сталиным. С профессиональными "друзьями"
бюрократии спорить трудно. Эти люди отрицают и термидорианскую реакцию. Они
принимают на веру и московские процессы. Есть "друзья", которых посылают в
СССР со специальной целью не видеть пятен на солнце. Немало таких, которые
получают особую плату за свою готовность видеть лишь то, что им показывает
пальцем бюрократия. Но горе тем рабочим, революционерам, социалистам,
демократам, которые, говоря словами Пушкина, предпочитают горькой истине
"нас возвышающий обман". Здоровый революционный оптимизм не нуждается в
иллюзиях. Действительность нужно брать такой, как она есть. Надо в ней самой
находить силы для преодоления ее реакционных и варварских сторон. Этому нас
учит марксизм.
Некоторые мудрецы поставили мне в вину даже тот факт, что я внезапно
будто бы открыл "еврейский вопрос" и собираюсь создавать для евреев...
какое-то особое гетто. Я могу только с соболезнованием пожать плечами. Всю
свою жизнь я про жил вне еврейской среды. Я работал всегда в русском рабочем
движении. Моим родным языком является русский. Я, к сожалению, не научился
даже читать по-еврейски. Еврейский вопрос:
никогда не стоял, таким образом, в центре моего внимания. Но это не
значит, что я имею право быть слепым по отношению к еврейскому вопросу,
который существует и требует разрешения. "Друзья СССР" очень довольны
организацией области Биробиджан. Я не буду здесь останавливаться на том,
построена ли она на здоровых началах, и каков в ней режим (Биробиджан не
может не отражать на себе все пороки бюрократического деспотизма). Но ни
один прогрессивно мыслящий человек не выскажется против того, что СССР
отводит специальную территорию тем своим гражданам, которые чувствуют себя
евреями, пользуются еврейским языком, преимущественно перед всяким другим, и
хотят жить компактной массой. Гетто это или не гетто? При режиме советской
демократии, при полной добровольности переселения о гетто не может быть и
речи. Но еврейский вопрос по самим условиям расселения евреев имеет
интер-национальный характер. Не вправе ли мы сказать, что мировая
социалистическая федерация должна будет найти возможность создать
"Биробиджан" для тех евреев, которые захотят иметь свою собственную
автономную республику как арену своей собственной культуры? Социалистическая
демократия не будет, надо надеяться, применять методов насильственной
ассимиляции. Очень может быть, что уже через два-три поколения границы
самостоятельной еврейской республики, как и многих других национальных
областей, сотрутся. Размышлять об этом у меня . лет ни времени, ни желания.
Наши потомки будут лучше знать, что им делать. Я имею в виду переходный
исторический период, когда еврейский вопрос как таковой еще сохранит всю
свою •остроту и будет требовать соответственных мер со стороны мировой
федерации рабочих государств. Те методы разрешения еврейского вопроса,
которые в условиях загнивающего капитализма имеют утопический и реакционный
характер (сионизм), при режиме социалистической федерации могут получить нор
мальное и здоровое применение. Только это я и хотел сказать. Неужели же
найдется марксист или даже просто последовательный демократ, который станет
возражать против этого?
22 февраля 1937 г.
ПРЕЗИДЕНТУ КОМИССИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ФРОНТА АДВОКАТОВ239
Я с большим интересом принимаю к сведению сообщение о создании Комиссии
для "юридического изучения недавних московских процессов". Самый факт
создания такого рода комиссии является ярким свидетельством того недоверия,
которое московские процессы вызвали в широких кругах мирового общественного
мнения.
Вам, вероятно, известно, что специальный Комитет в Нью-Йорке, очень
авторитетный по составу, взял на себя инициати-
ву организации Интернациональной комиссии расследования московских
процессов. Нью-йоркский Комитет опирается на доверие и содействие
аналогичных комитетов во Франции, Англии, Чехословакии, Швейцарии и других
странах, причем эти организации, быстро расширяющие свою базу, насчитывают в
своих рядах уже сейчас выдающихся представителей политики, науки, искусства,
юриспруденции и рабочего движения.
Через посредство нью-йоркского Комитета и прессы я заявил уже, что
готов предоставить в распоряжение Международной следственной комиссии все
свои архивы, включающие несколько тысяч документов. Более того, несколько
десятков исключительно важных свидетельских показаний из Франции,
Чехословакии, Дании, Норвегии, Бельгии, Швейцарии, Соединенных. Штатов и
других стран уже находятся в руках Комитета. Наиболее важные свидетели
прибудут, несомненно, из Европы, чтоб дать устные объяснения под
перекрестным допросом. Главная задача Комитета, как видно из всех его
заявлений и действий, состоит в том, чтоб обеспечить следственной комиссии
такой состав, который пользовался бы всеобщим авторитетом. От вас не может
ускользнуть, разумеется, важность этой стороны дела. Я ни на минуту не
позволю себе усомниться в беспристрастности Вашей Комиссии. Но каковы бы ни
были ее намерения, рядом с нею и в противовес ей могут возникнуть в разных
странах десятки и даже сотни корпоративных, синдикальных, партийных и других
комиссий, порожденных не бескорыстной заботой об истине, а политическим
пристрастием, закулисными интригами" и даже прямым подкупом. Не надо
забывать, что для организаторов московских судебных подлогов дело идет обо
всей их политической судьбе, т. е. о власти и привилегиях, и что они не
остановятся ни перед какими средствами для внесения отравы и деморализации в
мировое общественное мнение Интересы дела требуют поэтому сосредоточения
расследования в руках такой международной организации, которая для всего
мира стояла бы выше подозрений. Единственный правильный путь состоит, по
моему мнению, в том чтобы Ваша Комиссия вступила в соглашение с
Интернациональной комиссией о наиболее целесообразных формах сотрудничества
и разделения труда. Во всяком случае, с моей стороны было бы прямой
нелояльностью участвовать в расследовании Национальной корпоративной
комиссии без согласия и одобрения Интернациональной комиссии, которой я
заранее обещал свое полное содействие Я не сомневаюсь ни на минуту, что Вы
полностью оцените значение и вес этих соображений и введете Вашу инициативу
в те каналы, которые оградят ее от всяких нареканий и подозрений. С своей
стороны, я не могу желать ничего большего, как участия в международном
расследовании авторитетных представителей той страны, которая оказала мне
столь великодушное гостеприимство. 16 марта 1937 г.
В КОМИССИЮ РАССЛЕДОВАНИЯ. ГОСПОДИН БИЛЬС КАК СВИДЕТЕЛЬ
В майском номере мексиканского журнала "Футуро" г. Карлтон
Бильс240 опубликовал статью о сессии следственной Комиссии в
Койоакане. Ни журнал, ни автор статьи сами по себе не могли бы побудить меня
к возражению. Но тот факт, что г. Бильс был членом Комиссии, бросает на его
статью отблеск заимственного авторитета и не позволяет мне оставить ее без
внимания, как бесчисленное количество других статей того же типа.
Я не имею, однако, в виду останавливаться на всех ложных утверждениях,
из которых состоит статья бывшего корреспондента ТАСС, а меня интересуют,
главным образом, те случаи, где г. Бильс "цитирует" мои показания, выступая
в качестве своеобразного "свидетеля". Если г. Бильс вышел в отставку из
Комиссии, то это не освобождает его от элементарных моральных обязательств.
Комиссия может, думается мне, вызвать г. Бильса в качестве свидетеля и
потребовать от него подтверждения тех заявлений, при помощи которых он
вводит в заблуждение общественное мнение.
1. "Можете вы доказать это (?) обстоятельство, -- кричу я неожиданно
для Троцкого... -- Троцкий явно не может доказать этого (?). Его архивы,
относящиеся к этому (?) пункту, были украдены норвежскими фашистами, но он
сделал нотариальное заявление и различные журналисты подтвердили его. Эти
журналисты оказались, однако, сторонниками Троцкого..." и т. д.
Во всем этом намеренно бесформенном рассказе нет ни одного слова
правды. Норвежские фашисты действительно сделали 5 августа 1936 года попытку
захватить мои архивы. Но им удалось украсть только одно-единственное письмо,
которое фигурировало впоследствии на норвежском суде и было воспроизведено
всей печатью. Я не мог, следовательно, ссылаться на "похищение" моих архивов
норвежскими фашистами.
Чтоб затруднить опровержение, г. Бильс уклоняется назвать вопрос,
который он мне задал. Методом исключения можно, однако, прийти к выводу, что
дело идет о моей ссылке на применяемый ГПУ прием: карать ближайших родных
для вынуж-дения у арестованных ложных показаний.
Не только г. Бильс, но и председатель Комиссии доктор Дьюи потребовали
от меня доказательств. Я назвал свой собственный опыт, привел ряд фактов,
оглашенных мировой печатью, и предложил Комиссии допросить ряд названных
мною свидетелей. На следующий день я представил, кроме того, справку о
советском декрете 1934 года, узаконивающем в известных случаях арест
родственников преступника. О каком "нотариальном заявлении" и о каких
"журналистах" говорит г. Бильс? Может быть, он даст на этот счет свои
разъяснения Комиссии?
2. "Я спрашиваю только относительно архивов Троцкого. Он
мнется, отказываясь сообщить, где они находятся... Во всяком
случае, архивы не в Мексике; почти все документы, которые ой
имеет, являются незаверенными копиями". И в этом сообщении
все ложно.
а) Я с самого начала заявил, что предоставляю все свои ар
хивы в распоряжение Комиссии. Не дожидаясь вопросов
г. Бильса, я просил у Комиссии разрешения не называть в пуб
личном заседании местонахождение моих архивов. Я сослался
при этом на тот факт, что 7 ноября 1936 г. агенты ГПУ украли
в Париже 85 килограммов моих бумаг. Официальные докумен
ты, относящиеся к этой краже, представлены мною в распоря
жение Комиссии. (Замечательно, что г. Бильс, который несколь
ко раз с иронией говорит о моей "ненависти" к ГПУ, воздер
живается от упоминания о драже моих архивов). Я сослался
перед Комиссией на то, что через услужливых журналистов ГПУ
пытается выведать, где именно находятся мои архивы. Комис
сия единогласно признала ненужным называть местонахожде
ние архивов в публичном заседании. Чего же хочет ныне
г. Бильс?
б) Совершенно ложным является утверждение, будто "поч
ти все документы", имеющиеся в моем распоряжении, являются
"незаверенными копиями". В основной своей массе мои архи
вы состоят из полученных мною писем и копий моих ответов.
Полученные мною письма являются, разумеется, оригиналами.
Копии моих ответов -- их тысячи, -- конечно, незаверены. Я
никогда не слышал, чтобы кто-либо заверял копии своих собст
венных писем. Проверить подлинность этих копий, однако, не
трудно, т. к. большинство адресатов сохранило оригиналы. Кро
ме того, самая последовательность переписки, ее внутренняя
логика являются важным критерием подлинности или ложности.
Проверка документов и есть ведь одна из задач Комиссии.
Представленные мною многие десятки свидетельских показаний нотариально
заверены. Кроме того, они будут проверены прямым допросом свидетелей
следственной комиссией в Нью-Йорке или соответственными органами в Европе.
Те документы, которые я до сих пор представил в распоряжение Комиссии,
являются либо оригиналами, либо фотокопиями. Я не заверял только те
документы, в подлинности которых (вообще не может быть сомнения, т. к. они
неоднократно печатались и никем никогда не опровергались. Прибавлю, что г.
Бильс ни разу не выражал своих сомнений по поводу представленных мною
документов. Может быть, он теперь потрудится точно указать Комиссии,
подлинность каких именно документов он оспаривает?
3. По поводу европейских Следственных комиссий, работа
ющих по директивам из Нью-Йорка, г. Бильс пишет: "Я не мог
выяснить, как эти комиссии в Европе были созданы, ни того,
кто является их членами. Я предполагаю (!), что они являются членами
троцкистских групп"-.
В состав парижской Комиссии входят следующие лица: Делепин,
председатель организации социалистических адвокатов и член центрального
комитета французской социалистической партии (II Интернационал); Модильяни,
адвокат, член центрального комитета итальянской социалистической партии и
член исполнительного комитета II Интернационала; г-жа Сезар Шабрен,
председательница комитета помощи политическим заключенным; Матэ, бывший
секретарь национального профессионального союза почтовых служащих;
Галтье-Буасьер, писатель, директор известного радикального журнала
"Крапуйо". Члены этой комиссии, поскольку они являются политическими
фигурами, всегда были и остаются моими непримиримыми противниками. Ни с
одним из них у меня не было и нет никаких личных связей. Таким образом,
"предположение" г. Бильса, что члены европейских комиссий являются
"троцкистами", отвечает не фактам, а той специфической миссии, которую
выполняет сам г. Бильс.
4. "Троцкий неистово (!) рассказывает о преследованиях своей семьи, все
члены которой, по-видимому, (?) занимались секретной политической
деятельностью, а сестра его совершила самоубийство в Париже, т. к. ее лишили
советского гражданства".
И здесь нет ни слова правды. На самом деле покончила с собой не моя
сестра, а моя дочь, не в Париже, а в Берлине. На чем основывает г. Бильс
свое утверждение, что она занималась "тайной политической деятельностью"? На
самом деле советские власти отпустили ее лечиться в январе 1931 г. как
тяжело больную: она прибыла за границу с пневматораксами на обоих легких. В
течение нескольких месяцев она почти не вставала с постели. Несмотря на это,
она одновременно со мною лишена была прав гражданства и оторвана, таким
образом, от мужа и детей, оставшихся в СССР. Даже в этом простом и ярком
факте г. Бильс умудрился, как видим, все перепутать и исказить. Но он не
позабыл обелить ГПУ ложной ссылкой на "секретную-политическую деятельность".
Мало того, эту огульную инсинуацию Бильс распространяет на всех членов моей
семьи, в том числе, следовательно, и на моего младшего сына Сергея Седова,
арестованного по обвинению в "подготовке массового отравления рабочих". Я
категорически заявил на заседании Комиссии, что мой младший сын всегда стоял
вне политики. Благодаря тому положению, которое я занимал в Советском Союзам
факт этот был широко известен в кругах самой бюрократии На, чем основано
противоположное утверждение Бильса? Только на одном: на его стремлении
подменить серьезное расследование-помощью московским палачам.
5. "Я решил, -- пишет г. Бильс, -- снова выступить на сцену "с серией
вопросов, имеющих целью демонстрировать секретные (!) сношения Троцкого с IV
Интернационалом и конспиративные связи с различными группами в Италии,
Германии и Советском Союзе".
На московском процессе я обвинялся в секретных сношениях с германским
правительством. Между тем г. Бильс вменяет мне в вину секретные сношения с
секциями IV Интернационала, в том числе в Германии.
Надо выбрать что-нибудь одно. Моя связь с IV Интернационалом вовсе не
является "секретной". Я говорю о ней открыто в своих книгах и статьях Может
быть, г. Бильс разъяснит Комиссии, в каком собственно преступлении он
собирался меня разоблачить: в союзе ли с фашизмом или в союзе с
революционными рабочими -- против фашизма?
6 "Чтобы создать опору (!?) для этих вопросов, -- говорит т. Бильс, --
я увидел самого себя вынужденным вскрыть прежние тайные сношения Троцкого с
иностранными революционными группами, когда он сам составлял часть
советского правительства. Я спрашивал его о секретной деятельности
Бородина241 в Мексике в 1919--1920 гг. Результатом явился бурный
взрыв. Троцкий заклеймил моих информаторов лжецами и потерял свое
спокойствие. Моим информатором, в числе других, -- сказал я Троцкому, -- был
сам Бородин".
В этом эпизоде г. Бильс выступил не как член следственной Комиссии, а
как свидетель обвинения. В качестве неожиданно-то свидетеля он заявил, будто
я лично послал Бородина в Мексику в 1919--1920 гг. и будто я лично, в
противовес другим членам правительства, желавшим заниматься "экономическим
строительством", стремился разжигать революцию в других странах. Я ответил
г. Бильсу, что я с Бородиным никогда не имел никакого дела, что я знал его
лишь по его позднейшей злосчастной деятельности в Китае; что я публично, в
статьях, клеймил политику Бородина. Никогда ранее я не слышал о том, что
Бородин был в Мексике в 1919--1920 гг. Я никогда не занимался мексиканскими
делами. Посылка агентов в другие страны находилась целиком в руках
Коминтерна. Не могло быть и речи о том, чтоб я посылал агентов куда бы то ни
было для проведения моей личной линии. Я также мало мог послать Бородина в
Мексику, как и Зиновьев, тогдашний председатель Коминтерна, -- назначить
командующего армией Всякий, кто как Бородин хоть сколько-нибудь знал
внутренний режим большевистской партии, не мог сказать ничего подобного г.
Бильсу.
Наконец, в 1919--1920 гг. в партии не было еще и намека на разногласия
по вопросу о международной революции и "социа-лизме в отдельной стране".
Бородин не мог в 1919 г предвосхитить те прения, которые впервые возникли
лишь осенью
1924 года, т. е. пять лет спустя. Бородин не мог, следовательно,
сказать г. Бильсу того, что свидетель Бильс сообщил на заседании Комиссии.
Таков этот страж объективной истины! На протяжении нескольких страниц
он приписал мне ссылку на похищение моих архивов норвежскими фашистами, хотя
это похищение не удалось. Он замолчал похищение части моих архивов агентами
ГПУ в Париже, хотя это похищение имело место. Он заменил мою дочь сестрой и
спутал Париж с Берлином. Без малейшего основания он приписал моей больной
дочери, как и моему младшему сыну, "секретную политическую деятельность". Он
свалил в одну кучу приписываемую мне связь с германским фашизмом и мою
деятельную связь с германской секцией IV Интернационала.
Если г. Бильс оказался способен в течение нескольких недель перепутать
и исказить все, что происходило при его участии на апрельском расследовании,
то можно ли хоть в малейшей степени полагаться на передачу г. Бильсом тех
разговоров, которые он вел или будто бы вел 17 лет тому назад с Бородиным и
другими, не названными им свидетелями? Когда я сказал, что информатор г.
Бильса лжец, то это было лишь вежливое выражение той мысли, что сам г. Бильс
расходится с истиной. Или, может быть, он согласится подтвердить свое
свидетельское показание перед Комиссией?
7. С целью доказать свою независимость от Москвы г. Бильс пишет: "Я
телеграфировал президенту Карденасу несколько месяцев тому назад, прося его
предоставить Троцкому убежище в Мексике".
Только что мы слышали от Бильса, будто я уже в 1919 г. занимался в
Мексике секретной деятельностью, которую г. Бильс считает настолько
преступной, что спешит разоблачить ее через 17 лет. Спрашивается: на каком
же основании г. Бильс тревожил президента Карденаса своей телеграммой?
Выходит, что г. Бильс скрывал от мексиканского правительства те сведения,
которые он имел будто бы от Бородина, и вводил мексиканское правительство в
заблуждение, ходатайствуя о предоставлении мне права убежища. Г-н Бильс
самого себя превращает в сознательного соучастника моей преступной
деятельности. Может быть, однако, он в качестве свидетеля разъяснит и эти
свои действия перед Комиссией? Это его прямой долг перед общественным
мнением Мексики!
* * *
Я обрываю на этом перечень ложных утверждений, ошибок и искажений г.
Бильса. Когда появятся в свет протоколы, они покажут, с какой злонамеренной
тщательностью г. Бильс обошел в своей статье все те вопросы, которые имеют
решающее
значение для оценки московских процессов (в частности и в осо-бенности,
документальное ниспровержение показаний Ольбер-га, Гольцмана, Владимира
Ромма и Пятакова).
Уже из этого ясно, чьим интересам г. Бильс служит. Но, может быть, еще
более разоблачает г. Бильса отмеченная выше двойственность его метода: с
одной стороны, он пытается (косвенно, трусливо, путем инсинуаций) поддержать
московское обвинение относительно моего "союза" с фашизмом для борьбы против
революции, социализма и демократии. С другой стороны, он, как и мексиканский
корреспондент "Нью-Йорк Таймс" Клюкгон, хочет внушить известным сферам
мысль, что я вмешиваюсь во внутреннюю жизнь Мексики и Соединенных Штатов с
целью вызвать в них революции. Эти противоречивые обвинения питаются одними
и теми же интересами -- именно, интересами московской бюрократии. Обвинение
в связи с фашизмом имеет своей задачей скомпрометировать меня в глазах
рабочих масс.