рнов, Мрачковский), члены правительства Российской
Советской Республики (все они состояли в заговоре против советской власти,
когда она находилась в их руках). Наконец, Заведывание жизнью и здоровьем
вождей правительства было поручено отравителям. Глава политической полиции
Ягода, которой поручена была высшая охрана государства, оказался
организатором всех преступлений. Под этой картиной нужно поставить подпись
мастера: Иосиф Сталин.
ИЗ ЧЕРНОВЫХ НАБРОСКОВ, НЕ ВОШЕДШИХ В ОСНОВНОЙ ТЕКСТ
На этом свидании, или на известной части его, присутствовал, кажется,
т. Сталин. Помню, он сказал: "Т. Троцкий замечательно ведет руководство".
Это было сказано с кривой улыбкой и как бы насилием над собою. Я посмотрел
на него с удивлением и уловил не то удивленный, не то проверяющий взгляд
Ленина. Борьба против "троцкизма", открывшаяся в 1923 г., направлялась не
против "примиренчества", о чем давно уже не было и речи, а против концепции
международной пролетарской революции, причем термидорианцы повторяли нередко
те доводы, которые составляли в период первой революции достояние либералов
и меньшевиков. Нет ничего удивительного, если в этой борьбе Сталин нашел
надежную опору в бывших либералах, социалистах-революционерах и меньшевиках,
переполнивших государственный, отчасти и партийный аппарат.
Ссылаясь на подъем партийного движения на Западе под влиянием первых
успехов революции в России, Ленин писал в 1906 г.: "Полная победа буржуазной
революции в России вызовет почти неминуемо (или, по крайней мере, по всей
вероятности) ряд таких политических потрясений в Европе, которые будут
сильнейшим толчком к социалистической революции". На вопрос: а как быть,
если революция на Западе все же не наступит, Ленин вовсе не отвечал
ухешительными надеждами насчет незыблемости союза рабочих и крестьян,
наоборот, он открыто заявлял: тогда реставрация неизбежна, ибо "другой
гарантии нет и быть не может".
Каменев, как редактор сочинений, спрашивал меня: "Как быть? Много
острой полемики!!" Я ответил (по телефону): печатайте все, пусть молодые
учатся. Вот так... Он вздохнул с облегчением. Я понял, что он говорил по
поручению Ленина.
Политика Сталина в китайской революции может быть объяснена только тем,
что он проспал три русских революции. Роль Сталина в отношении германской,
китайской и испанской революций была однозначна. Уже в 1905 году Сталин
разрешал массам действовать только по призыву комитетов. К счастью, массы не
спрашивали разрешения Сталина. В 1917 году он начал капитуляцию перед
либеральной буржуазией и ее соглашательской агентурой. Ленин помешал ему
довести эту политику до конца. Ленин мог помешать ему, потому что в этот
период большевистская партия была организацией пролетарского авангарда, и ее
аппарат, имевший зародыши, как все аппараты, консервативной тенденции,
представлял все же лишь орудие партии, а не ее бесконтрольного владыку.
Черты консервативного аппаратчика получили в дальнейшие годы чрезвычайное
развитие, отвечающее развитию самого аппарата. Колебание и уклончивость
Сталина, бывшие в 1905 и 1917 году, вытекали именно из того, что его
органические тенденции находились в противоречии к тенденциям пролетарского
авангарда и этот последний в лице Выборгского района делал ему серьезные
предостережения. В 1925 -- 1926 году, и в особенности в течение дальнейшего
десятилетия, соотношение сил и психология радикально переменились.
Консервативные тенденции Сталина находились в полном соответствии с
основными тенденциями бюрократического аппарата. Его консерватизм не
рисковал вызвать предостережение Выборгского района, ибо последний, как и
весь пролетарский авангард, был взят в тиски бюрократией.
Тогда еще имя Народного фронта не было изобретено. Но позднейшие
комбинации под этим именем в
Испании, во Франции и других странах ничем по существу не отличались от
русской коалиции 1917 г. Задача такого рода коалиций в основе своей всегда
одна и та же: подчинить либеральной буржуазии мелкобуржуазных социалистов и,
через их посредство, рабочие массы. Политическое руководство буржуазии над
народом имело в известную историческую эпоху прогрессивное значение,
поскольку вырывало угнетенные массы из "доисторического" прозябания и тем
подготовляло их будущую самостоятельность. Так было в революциях 17-го и
18-го столетий. Но уже в русской революции 190S г. запоздалый либерализм
играл антиреволюционную роль и союз с ним рабочих организаций означал не
пробуждение масс к политической активности, а наоборот, ограничение и
принижение той политической самостоятельности, которую массы завоевывали под
социалистическим руководством. Именно на этом основном вопросе: с
либерализмом или против либерализма, за коалицию или против коалиции, за
народный фронт или против народного фронта, и произошел окончательный раскол
между большевизмом и меньшевизмом.
Но если политика блока с левой буржуазией категорически отвергалась
большевиками по отношению к отсталой России, еще не совершившей своей
буржуазной революции, то тем более преступной была эта политика по отношению
к старым буржуазным нациям, как Франция и Испания, давно исчерпавшим
прогрессивные тенденции буржуазии. Отказ большевиков нести хоть тень
ответственности за коалицию 1917 г. в России и участие секций Коминтерна в
народных фронтах Франции и Испании двадцать лет спустя дает нам наиболее
яркое выражение противоречия между политикой Ленина и политикой Сталина.
Кремль всегда утверждал, что так называемый Тройственный пакт против
Коминтерна направлен в самом деле против Англии и Франции. 1акое
истолкование нуж-
но было для того, чтобы подчеркнуть, что западные демократии больше
нуждаются в союзе с Советским Союзом, чем этот последний в поддержке
западных демократий. Но несомненно, что и по существу Германия и Италия
использовали до сих пор свой антикоминтерновский блок гораздо больше против
Запада, чем против Востока. Это совсем не значит, конечно, что завтра
направление агрессии не будет на Восток.
Какие гарантии, однако, может дать берлинское правительство Москве?
Таких гарантий нет и по существу быть не может. Формальные с Японией
секретные обязательства котируются сейчас по очень низкой цене. Отсюда
двойственность политики Кремля. Он действует так, как если бы со стороны
Германии и Японии ему не угрожало никакой опасности. Вернее, он делает вид,
будто ему со стороны беспокойных и могущественных соседей не угрожает
никакой опасности. В то же время он ведет сложный и капризный флирт с
западными демократиями. Основная линия политики: соглашение с Гитлером и
Микадо. Дополнительная линия политики -- застраховать себя при помощи
соглашения с демократиями. А так как это соглашение можно прервать,
разрушить неписаный, ненадежный договор с Гитлером и Микадо, то Москва
тянет, не доводит дело до конца, не заключает соглашения и в то же время не
прерывает переговоров. Словом, Москва стремится показать, что, вопреки
французской пословице, дверь может быть и открыта, и закрыта.
Если принять за чистую монету сообщение Ворошилова в марте этого года,
то армия насчитывает сейчас в своих рядах вместе со всеми вспомогательными
войсками около трех миллионов душ, из них половина -- члены коммунистической
партии и Союза молодежи.
Необходимых товаров не хватает, как в Германии, больше, чем в Германии.
Цены непосильно высоки.
Германия имеет все еще, разумеется, громадные технические, промышленные
преимущества над Советским Союзом. Но преимущества Советского Союза в сырье
скомпенсируют преимущества германской техники. Германия не способна на
долгую войну. Советские
пространства исключают возможность решительного успеха в короткий срок.
Таково главное стратегическое соображение Москвы.
В феврале 1940 г. газеты сообщали, что Сталин выехал в Ленинград для
празднования 22-летнего юбилея Красной армии. Это сообщение крайне
поучительно. К этому дню надеялись подготовить захват Выборга и придать
празднованию особенно торжественный характер с участием Сталина. Если этого
чисто парадного участия Сталина в событиях финляндской войны не произошло,
то потому, что не удалось захватить Выборг своевременно, т. е. в указанный
юбилейный срок.
ТРИ КОНЦЕПЦИИ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Революция 1905 г. стала не только "генеральной репетицией" 1917 г., но
и явилась лабораторией, в которой вырабатывались все основные группировки
русской политической мысли и оформились или наметились все течения и оттенки
внутри русского марксизма. В центре споров и разногласий стоял, ра-зумеется,
вопрос об историческом характере русской революции и дальнейших путях ее
развития. Сама по себе эта борьба концепций и прогнозов не относится
непосредственно к биографии Сталина, который не принимал в ней
самостоятельного участия. Немногие написанные им на эту тему
пропагандистские статьи не представляют ни малейшего теоретического
интереса. Десятки большевиков, державших перо в руках, популяризовали те же
мысли, притом значительно лучше. Критическое изложение революционной
концепции большевизма должно, естественно, войти в биографию Ленина. Однако
теории имеют свою судьбу. Если в период первой революции и позже, вплоть до
1923 г., когда революционные доктрины вырабатывались и осуществлялись,
Сталин не занимал никакой самостоятельной позиции, то с 1924 г. дело сразу
меняется. Открывается эпоха бюрократической реакции и радикального
пересмотра прошлого. Фильм революции развертывается в обратном порядке.
Старые доктрины подвергаются новой оценке или новому истолкованию.
Совершенно неожиданно на первый взгляд в центре внимания становится при этом
концепция "перманентной революции" как первоисточник всех заблуждений
"троцкизма". В течение ряда последующих лет критика этой концепции
составляет главное содержание теоретической sit venio verbo -- работы
Сталина и его сотрудников. Можно сказать, что весь
"сталинизм", взятый в теоретической плоскости, вырос из кри
тики теории перманентной революции, как она была формули
рована в 1905 г. Постольку изложение этой теории, в отличие
от теорий меньшевиков и большевиков, не может не войти в
эту книгу, хотя бы в виде приложения.
Развитие России характеризуется прежде всего отсталостью. Историческая
отсталость не означает, однако, простое повторение развития передовых стран
с запозданием на сто или двести лет, а порождает совершенно новую,
"комбинированную" социальную формацию, в которой новейшие завоевания
капиталистической техники и структуры внедряются в отношения феодального и
дофеодального варварства, преобразуют и подчиняют их себе, создавая
своеобразное соотношение классов. То же относится к области идей. Именно
вследствие своей исторической запоздалости, Россия оказалась единственной
европейской страной, где марксизм как доктрина и социал-демократия как
партия получили мощное развитие еще до буржуазной революции. Естественно,
если проблема соотношения между борьбой за демократию и борьбой за социализм
подверглась наиболее глубокой теоретической разработке именно в России.
Идеалистические демократы, главным образом народники, суеверно
отказывались признать надвигающуюся революцию буржуазной. Они именовали ее
"демократической", пытаясь нейтральной политической формулой замаскировать
-- не только от других, но и от себя - ее социальное содержание. Однако
основоположник русского марксизма, Плеханов, в борьбе против народничества
показал еще в 80-х годах прошлого столетия, что Россия не имеет никаких
оснований рассчитывать на привилегированные пути развития; что, подобно
"профанным" нациям, она должна будет пройти через чистилище капитализма и
что именно на этом пути она завоюет политическую свободу, необходимую
пролетариату для дальнейшей борьбы за социализм. Плеханов не только отделял
буржуазную революцию как очередную задачу от социалистической революции,
которая отодвигалась им в неопределенное будущее, но и рисовал для каждой из
них совершенно отличную комбинацию сил. Политическую свободу пролетариат
добудет в союзе с либеральной буржуазией; через долгий ряд десятилетий, на
высоком уровне капиталистического развития, пролетариат совершит социалисти-
ческую революцию в прямой борьбе против буржуазии.
"Русскому интеллигенту, -- писал, в свою очередь, Ленин в конце 1904
г., -- всегда кажется, что признать нашу революцию буржуазной, значит
обесцветить, принизить, опошлить ее... Для пролетария борьба за политическую
свободу и демократическую республику в буржуазном обществе есть лишь один из
необходимых этапов в борьбе за социальную революцию". "Марксисты безусловно
убеждены, - писал он в 1905 г., - в буржуазном характере русской революции.
Что это значит? Это значит, что те демократические преобразования... которые
стали для России необходимостью, сами по себе не только не означают подрыва
капитализма, подрыва господства буржуазии, а наоборот, они впервые очистят
почву настоящим образом для широкого и быстрого, европейского, а не
азиатского развития капитализма, они впервые сделают возможным господство
буржуазии как класса..." "Мы не можем выскочить из буржуазно-демократических
рамок русской революции, -- настаивает он, -- но мы можем в громадных
размерах расширить эти рамки", т. е. создать в буржуазном обществе более
благоприятные условия для дальнейшей борьбы пролетариата. В этих пределах
Ленин следовал Плеханову. Буржуазный характер революции являлся исходной
позицией обеих фракций российской социал-демократии.
Вполне естественно в этих условиях, если Коба в своей пропаганде не шел
дальше тех популярных формул, которые составляли общее достояние как
большевиков, так и меньшевиков. "Учредительное собрание, избранное на
началах всеобщего равного прямого и тайного голосования, -- писал он в
январе 1905 г., -- вот за что мы должны бороться теперь! Только такое
собрание даст нам демократическую республику, крайне нужную нам в нашей
борьбе за социализм". Буржуазная республика как арена длительной классовой
борьбы во имя социалистической цели -- такова перспектива. В 1907 г., т. е.
после бесчисленных дискуссий в заграничной и петербургской печати и после
серьезной проверки теоретических прогнозов на опыте первой революции, Сталин
пишет: "Что наша революция буржуазна, что она должна кончиться разгромом
крепостных, а не капиталистических порядков, что она может увенчаться лишь
демократической республикой, -- в этом, кажется, все согласны в нашей
партии". Сталин говорит не о том, с чего революция начнется, а о том,
чем она закончится, и он заранее и вполне категорически ограничивает ее
"лишь демократической республикой". Тщетно искали бы мы в его тогдашних
писаниях хоть намека на перспективу социалистической революции в связи с
демократическим переворотом. Такою останется его позиция еще в начале
Февральской революции 1917 г., вплоть до приезда Ленина в Петербург.
Для Плеханова, Аксельрода и вообще вождей меньшевизма социологическая
характеристика революции как буржуазной имела прежде всего ту политическую
ценность, что запрещала преждевременно дразнить буржуазию красным призраком
социализма и "отталкивать" ее в лагерь реакции. "Общественные отношения
России созрели только для буржуазной революции, -- говорил главный тактик
меньшевизма, Аксельрод, на Объединительном съезде. -- При всеобщем
политическом бесправии у нас не может быть и речи о непосредственной битве
пролетариата с другими классами за политическую власть... Он борется за
условия буржуазного развития. Объективные исторические условия обрекают наш
пролетариат на неизбежное сотрудничество с буржуазией в борьбе против общего
врага". Содержание русской революции, тем самым, заранее ограничивалось теми
преобразованиями, которые совместимы с интересами и взглядами либеральной
буржуазии.
Именно с этого пункта начиналось основное разногласие между двумя
фракциями. Большевизм решительно отказывался признать, что русская буржуазия
способна довести до конца свою собственную революцию. С неизмеримо большей
силой и последовательностью, чем Плеханов, Ленин выдвинул аграрный вопрос
как центральную проблему демократического переворота в России "Гвоздь
русской революции, -- повторял он, -- аграрный (земельный) вопрос. О
поражении или победе революции надо заключать... на основании учета
положения массы в борьбе за землю" Заодно с Плехановым Ленин рассматривал
крестьянство как мелкобуржуазный класс; крестьянскую земельную программу как
программу буржуазного прогресса. "Национализация -- мера буржуазная, --
настаивал он на Объединительном съезде. -- Она даст толчок развитию
капитализма,
обострив классовую борьбу, усилив мобилизацию земли, прилив капитала в
земледелие, понизив цены на хлеб". Несмотря на заведомо буржуазный характер
аграрной революции, русская буржуазия остается, однако, враждебна
экспроприации помещичьего землевладения и именно поэтому стремится к
компромиссу с монархией на основе конституции прусского образца.
Плехановской идее союза пролетариата с либеральной буржуазией Ленин
противопоставил идею союза пролетариата с крестьянством. Задачей
революционного сотрудничества этих двух классов он провозгласил установление
"демократической диктатуры" как единственного средства радикально очистить
Россию от феодального хлама, создать свободное фермерство и проложить дорогу
развитию капитализма не по прусскому, а по американскому образцу.
Победа революции, писал он, может быть завершена "только диктатурой,
потому что осуществление преобразований, немедленно и непременно нужных для
пролетариата и крестьянства, вызовет отчаянное сопротивление и помещиков, и
крупных буржуа, и царизма. Без диктатуры сломить это сопротивление, отразить
контрреволюционные попытки невозможно. Но это будет, разумеется, не
социалистическая, а демократическая диктатура. Она не сможет затронуть (без
целого ряда промежуточных ступеней революционного развития) основ
капитализма. Она сможет, в лучшем случае, внести коренное перераспределение
земельной собственности в пользу крестьянства, провести последовательный и
полный демократизм вплоть до республики, вырвать с корнем все азиатские,
кабальные черты не только из деревенского, но и из фабричного быта, положить
начало серьезному улучшению положения рабочих и повышению их жизненного
уровня; наконец, last but not least, перенести революционный пожар на
Европу".
Концепция Ленина представляла огромный шаг вперед, поскольку исходила
не из конституционных реформ, а из аграрного переворота как центральной
задачи революции и указывала единственно реальную комбинацию социальных сил
для его совершения. Слабым пунктом концепции Ленина было, однако, внутренне
противоречивое понятие "демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства". Ленин сам подчеркивал основное ограничение этой "диктатуры",
когда открыто называл ее
буржуазной. Он хотел этим сказать, что во имя сохранения союза с
крестьянством, пролетариат вынужден будет в ближайшую революцию отказаться
от непосредственной постановки социалистических задач. Но это и означало бы,
что пролетариат отказывался от своей диктатуры. По существу, дело шло,
следовательно, о диктатуре крестьянства, хотя и при участии рабочих. В
некоторых случаях Ленин так именно и говорил, например, на Стокгольмском
съезде, где он возражал Плеханову, востававшему против "утопии" захвата
власти: "О какой программе идет речь? Об аграрной. Кто предполагается в этой
программе захватывающим власть? Революционное крестьянство. Смешивает ли
Ленин власть пролетариата с этим крестьянством?" "Нет, -- говорит он о самом
себе, -Ленин резко различает социалистическую власть пролетариата от
буржуазно-демократической власти крестьянства". "Да как же возможна, --
восклицает он снова, -- победоносная крестьянская революция без захвата
власти революционным крестьянством?" В этой полемической формулировке Ленин
особо отчетливо обнаруживает уязвимость своей позиции.
Крестьянство разбросано на поверхности огромной страны, узловыми
пунктами которой являются, города. Само крестьянство неспособно даже
формулировать свои интересы, так как в каждой области они представляются
по-разному. Экономическая связь между провинциями создается рынком и
железными дорогами; но и рынок, и железные дороги в руках города. Пытаясь
вырваться из деревенской ограниченности и обобщить свои интересы,
крестьянство неминуемо попадает в политическую зависимость от города.
Наконец, крестьянство неоднородно и в социальном отношении: кулацкий слой,
естественно, стремится увлечь его на союз с городской буржуазией; низы
деревни тянут, наоборот, в сторону городских рабочих. При этих условиях
крестьянство как крестьянство совершенно неспособно овладеть властью.
Правда, в старом Китае революции ставили у власти крестьянство, точнее,
военных вождей крестьянского восстания. Это приводило каждый раз к переделу
земли и учреждению новой "крестьянской" династии, после чего история
начиналась сначала: новое сосредоточение земель, новая аристократия, новое
ростовщичество, новое восстание. Пока революция сохраняет
свой чисто крестьянский характер, общество не выходит из этих
безнадежных круговоротов. Такова основа старой азиатской, в том числе и
старой русской истории. В Европе, начиная с исхода средних веков, каждое
победоносное крестьянское восстание ставило у власти не крестьянское
правительство, а левую бюргерскую партию. Точнее сказать, крестьянское
восстание оказывалось победоносным ровно в той мере, в какой ему удавалось
упрочить позиции революционной части городского населения. В буржуазной
России XX века не могло больше быть и речи о захвате власти революционным
крестьянством.
Отношение к либеральной буржуазии являлось, как сказано, оселком при
размежевании между революционерами и оппортунистами в среде
социал-демократов. Как далеко может зайти русская революция, какой характер
примет будущее Временное революционное правительство, какие задачи и в какой
очереди перед ним встанут, -- эти вопросы при всей их важности могли быть
правильно поставлены только в зависимости от основного характера политики
пролетариата, а этот характер определялся прежде всего отношением к
либеральной буржуазии. Плеханов явно и упорно закрывал глаза на основной
вывод политической истории XIX века: где пролетариат выступает как
самостоятельная сила, там буржуазия передвигается в лагерь контрреволюции.
Чем смелее борьба масс, тем быстрее реакционное перерождение либерализма.
Никто еще не выдумал средства, чтоб парализовать действие закона классовой
борьбы.
"Нам надо дорожить поддержкой непролетарских партий, -- повторял
Плеханов в годы первой революции, -- а не отталкивать их от нас бестактными
выходками". Монотонными нравоучениями такого рода философ марксизма
показывал, что живая динамика общества оставалась недоступной ему.
"Бестактностями" можно оттолкнуть отдельного чувствительного интеллигента.
Классы и партии притягиваются или отталкиваются социальными интересами.
"Можно с уверенностью сказать, -- возражал Плеханову Ленин, -- что
либералы-помещики простят вам миллионы "бестактностей", но не простят
призывов к отобранию земли". И не только помещики: верхи буржуазии,
связанные с землевладельцами единством собственнических интересов и, более
узко, системой банков; верхи мелкой буржуазии
и интеллигенции, материально и морально зависящие от крупных и средних
собственников, все они боятся независимого движения масс. Между тем, для
низвержения царизма нужно было поднять десятки и десятки миллионов
угнетенных на героический, самоотверженный, беззаветный, ни перед чем не
останавливающийся революционный штурм. Подняться на восстание массы могли
только под знаменем своих собственных интересов, следовательно, в духе
непримиримой вражды против эксплуататорских классов, начиная с помещиков.
"Отталкивание" оппозиционной буржуазии от революционных рабочих и крестьян
являлось поэтому имманентным законом самой революции и не могло быть
избегнуто при помощи дипломатии и "такта".
Каждый новый месяц подтверждал ленинскую оценку либерализма. Вопреки
лучшим надеждам меньшевиков, кадеты не только не собирались встать во главе
"буржуазной" революции, но, наоборот, свою историческую миссию все больше
находили в борьбе с нею. После разгрома Декабрьского восстания либералы,
занявшие благодаря эфемерной Думе политическую авансцену, изо всех сил
стремились оправдаться перед монархией в своем недостаточно активном
контрреволюционном поведении осенью 1905 г., когда опасность угрожала самым
священным устоям "культуры". Вождь либералов, Милюков, ведший закулисные
переговоры с Зимним дворцом, вполне правильно доказывал в печати, что в
конце 1905 г. кадеты не могли даже показаться перед лицом масс. "Те, кто
упрекают теперь (кадетскую) партию, -- писал он, -- что она не протестовала
тогда же путем устройства митингов против революционных иллюзий троцкизма...
просто не понимают или не помнят тогдашнего настроения собиравшейся на
митинги демократической публики". Под "иллюзиями троцкизма" либеральный
лидер понимал самостоятельную политику пролетариата, которая притягивала к
Советам сочувствие городских низов, солдат, крестьян, всех угнетенных и, тем
самым, отталкивала "образованное" общество. Эволюция меньшевиков
развертывалась по параллельной линии. Им приходилось все чаще оправдываться
перед либералами в том, что после октября 1905 г. они оказались в блоке с
Троцким. Объяснения Мартова, талантливого публициста меньшевиков, сводились
к тому, что приходилось делать уступки "революционным иллюзиям" масс.
В Тифлисе политические группировки складывались на той же
принципиальной основе, что и в Петербурге. "Сломить реакцию, -- писал вождь
кавказских меньшевиков Жордания, -- отвоевать и провести конституцию --
будет зависеть от сознательного объединения и направления к единой цели сил
пролетариата и буржуазии... Правда, в движение будет вовлечено крестьянство,
которое придаст ему стихийный характер, но решающую роль все-таки будут
иметь эти два класса, и крестьянское движение будет лить воду на их
мельницу". Ленин издевался над страхами Жордания перед тем, что непримиримая
политика по отношению к буржуазии может обречь рабочих на бессилие. Жордания
"обсуждает вопрос о возможной изолированности пролетариата в демократическом
перевороте и забывает... о крестьянстве! Из возможных союзников пролетариата
он знает и облюбовывает земцев-помещиков и не знает крестьян. И это на
Кавказе!" Правильное по существу возражение Ленина в одном пункте упрощало
вопрос. Жордания не "забывал" о крестьянстве и, как видно из намека самого
Ленина, никак не мог забыть о нем на Кавказе, где оно бурно поднималось
тогда под знаменем меньшевиков. Жордания видел, однако, в крестьянстве не
столько политического союзника, сколько исторический таран, которым может и
должна воспользоваться буржуазия в союзе с пролетариатом. Он не верил тому,
что крестьянство способно стать руководящей или хотя бы самостоятельной
силой революции, и в этом он не был неправ; но он не верил также и тому, что
пролетариат способен в качестве вождя обеспечить победу крестьянского
восстания, и в этом была его роковая ошибка. Меньшевистская идея союза
пролетариата с буржуазией означала фактически подчинение либералам как
рабочих, так и крестьян. Реакционный утопизм этой программы определялся тем,
что далеко зашедшее расчленение классов заранее парализовало буржуазию как
революционный фактор. В этом основном вопросе правота была целиком на
стороне большевизма: погоня за союзом с либеральной буржуазией должна была
неминуемо противопоставить социал-демократию революционному движению рабочих
и крестьян. В 1905 г. у меньшевиков еще не хватало мужества сделать все
необходимые выводы из своей теории "буржуазной" революции. В 1917 г. они
довели свои идеи до конца и разбили себе голову.
В вопросе об отношении к либералам Сталин встал в годы первой революции
на сторону Ленина. Нужно сказать, что в тот период даже большинство рядовых
меньшевиков, когда дело шло об оппозиционной буржуазии, оказывалось ближе к
Ленину, чем к Плеханову. Презрительное отношение к либералам составляло
литературную традицию интеллигентского радикализма. Было бы, однако,
напрасным трудом искать у Кобы самостоятельного вклада в этот вопрос,
анализа кавказских социальных отношений, новых аргументов или хотя бы новой
формулировки старых аргументов. Лидер кавказских меньшевиков, Жордания, был
несравненно самостоятельнее по отношению к Плеханову, чем Сталин -- по
отношению к Ленину. "Тщетно стараются господа либералы, -- писал Коба после
9-го января, -- спасти обрушивающийся трон царя. Тщетно протягивают царю
руку помощи!.. Волнующиеся народные массы готовятся к революции, а не к
примиренчеству с царем... Да, господа, тщетны ваши старания! Русская
революция неизбежна, и так же она неизбежна, как неизбежен восход солнца!" и
т. д. Выше этого Коба не поднимался. Через два с половиной года он писал,
почти дословно повторяя Ленина: "Русская либеральная буржуазия
антиреволюционна, она не может быть ни двигателем, ни тем более вождем
революции, она является заклятым врагом революции, и с нею надо вести
упорную борьбу". Однако именно в этом основном вопросе Сталин проделал за
следующие десять лет полную метаморфозу, так что Февральскую революцию 1917
г. он встретил уже как сторонник блока с либеральной буржуазией и, в
соответствии с этим, как глашатай объединения с меньшевиками в одну партию.
Только прибывший из-за границы Ленин круто оборвал самостоятельную политику
Сталина, которую он назвал издевательством над марксизмом. Все необходимое
об этом сказано в основном тексте книги.
Народники видели в рабочих и крестьянах просто "трудящихся" и
"эксплуатируемых", одинаково заинтересованных в социализме. Марксисты
считали крестьянина мелким буржуа, который лишь в той мере способен стать
социалистом, в какой, материально или духовно, перестает быть крестьянином.
Со свойственной им сентиментальностью народники усматривали в этой
социологической характеристике нравственное оскорбление крестьянства. По
этой линии шла в течение двух поколений главная
борьба между революционными направлениями России. Для понимания
дальнейших споров между сталинизмом и троцкизмом нужно еще раз подчеркнуть,
что в согласии со всей марксистской традицией Ленин ни на минуту не видел в
крестьянстве социалистического союзника пролетариата; наоборот,
невозможность социалистической революции в России он выводил именно из
огромного преобладания крестьянства. Мысль эта проходит через все его
статьи, прямо или косвенно затрагивающие аграрный вопрос.
"Мы поддерживаем крестьянское движение, -- писал Ленин в сентябре 1905
г., -- поскольку оно является революционо-демо-кратическим. Мы готовимся
(сейчас же, немедленно готовимся) к борьбе с ним, поскольку оно выступит как
реакционное, проти-вопролетарское. Вся суть марксизма в этой двоякой задаче.
." Ленин видел социалистического союзника в западном пролетариате, отчасти в
полупролетарских элементах русской деревни, но никак не в крестьянстве как
таковом. "Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, --
повторял он со свойственной ему настойчивостью, -- крестьянина вообще против
помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем
пролетариат против крестьянина вообще".
"Крестьянство победит в буржуазно-демократической революции, -- пишет
он в марте 1906 г., -- и этим исчерпает свою революционность как
крестьянство окончательно. Пролетариат победит в буржуазно-демократической
революции и этим только и развернет настоящим образом свою истинную,
социалистическую революционность". "Движение крестьянства, -- повторяет он в
мае того же года, -- есть движение другого класса; это борьба не против
основ капитализма, а за очищение их от всех остатков крепостничества". Этот
взгляд можно проследить у Ленина из статьи в статью, из года в год, из тома
в том. Варьируют выражения и примеры, неизменной остается основная мысль.
Иначе и быть не могло. Если б Ленин видел в крестьянстве социалистического
союзника, у него не было бы ни малейшего основания настаивать на буржуазном
характере революции и ограничивать "диктатуру пролетариата и крестьянства"
чисто демократическими задачами. В тех случаях, когда Ленин обвинял автора
этой книги в "недооценке" крестьянства, он имел в виду отнюдь не мое
непризнание социалистических тен-
денций крестьянства, а, наоборот, недостаточное, на взгляд Ленина,
признание буржуазно-демократической самостоятельности крестьянства, его
способности создать свою власть и воспрепятствовать этим установлению
социалистической диктатуры пролетариата.
Переоценка ценностей в этом вопросе открылась только в годы
термидорианской реакции, начало которой совпадало приблизительно с болезнью
и смертью Ленина. Отныне союз русских рабочих и крестьян был объявлен сам по
себе достаточной гарантией против опасностей реставрации и незыблемым
залогом осуществления социализма в границах Советского Союза. Заменив теорию
международной революции теорией социализма в отдельной стране, Сталин начал
именовать марксистскую оценку крестьянства не иначе, как "троцкизмом",
притом не только по отношению к настоящему, но и ко всему прошлому.
Можно, разумеется, поставить вопрос, не оказался ли классический
марксистский взгляд на крестьянство ошибочным. Эта тема далеко вывела бы нас
за пределы настоящей справки. Здесь достаточно будет сказать, что марксизм
никогда не придавал оценке крестьянства как несоциалистического класса
абсолютного и неподвижного характера. Еще Маркс говорил, что у крестьянина
есть не только предрассудок, но и рассудок. В изменившихся условиях меняется
природа самого крестьянства. Режим диктатуры пролетариата открыл очень
широкие возможности воздействия на крестьянство и перевоспитания
крестьянства. Предела этих возможностей история еще не измерила до конца.
Тем не менее, ясно уже и теперь, что возрастающая роль государственного
принуждения в СССР не опровергла, а подтвердила в основном тот взгляд на
крестьянство, который отличал русских марксистов от народников. Как бы,
однако, ни обстояло дело в этом отношении теперь, после двадцати лет нового
режима, остается несомненным, что до Октябрьской революции, вернее до 1924
года, никто в марксистском лагере, и меньше всего Ленин, не видел в
крестьянстве социалистический фактор развития. Без помощи пролетарской
революции на Западе, повторял он, реставрация в России неизбежна. Он не
ошибся: сталинская бюрократия и есть не что иное, как первый этап буржуазной
реставрации.
Выше изложены исходные позиции двух основных фракций
русской социал-демократии. Но рядом с ними уже на заре первой революции
была формулирована третья позиция, которая почти не встретила признания в те
годы, но которую мы обязаны изложить здесь с необходимой полнотой -- не
только потому, что она нашла свое подтверждение в событиях 1917 г., но
особенно потому, что через семь лет после переворота она, будучи опрокинута
на голову, начала играть совершенно непредвиденную роль в политической
эволюции Сталина и всей советской бюрократии.
В начале 1905 г. вышла в Женеве брошюра Троцкого, анализировавшая
политическую обстановку, как она сложилась к зиме 1904 г. Автор приходил к
выводу, что самостоятельная кампания либеральных петиций и банкетов
исчерпала свои возможности; что радикальная интеллигенция, перенесшая свои
надежды на либералов, попала в тупик вместе с ними; что крестьянское
движение создает благоприятные условия для победы, но не способно обеспечить
ее; что решение может принести только вооруженное восстание пролетариата;
что ближайшим этапом на этом пути должна явиться всеобщая стачка. Брошюра
называлась "До 9-го января", так как была написана до Кровавого воскресенья
в Петербурге. Открывшаяся с этого дня могущественная стачечная волна с
дополнявшими ее первыми вооруженными столкновениями дала недвусмысленное
подтверждение стратегическому прогнозу брошюры.
Предисловие к моей работе было написано Парвусом, русским эмигрантом,
успевшим уже стать к тому времени видным немецким писателем. Парвус был
незаурядной творческой личностью, способной заражаться идеями других, как и
обогащать других своими идеями. Ему не хватало внутреннего равновесия и
трудолюбия, чтоб внести в рабочее движение вклад, достойный его талантов как
мыслителя и писателя. На мое личное развитие он оказал несомненное влияние,
особенно в отношении социаль-но-революционного понимания нашей эпохи. За
несколько лет до нашей первой встречи Парвус страстно отстаивал идею
всеобщей стачки в Германии; но страна проходила через длительный
промышленный расцвет, социал-демократия приспособлялась к режиму
Гогенцоллерна, революционная пропаганда иностранца не встречала ничего,
кроме иронического равнодушия. Ознакомившись на второй день после кровавых
событий в Петербурге
с моей брошюрой в рукописи, Парвус был захвачен мыслью о той
исключительной роли, какую призван сыграть пролетариат, отсталой России.
Несколько дней, проведенных совместно в Мюнхене, были заполнены беседами,
которые нам обоим уяснили многое и лично сблизили нас. Предисловие, которое
Парвус тогда же написал к брошюре, прочно вошло в историю русской революции.
На нескольких страницах он осветил те социальные особенности запоздалой
России, которые были, правда, известны и раньше, но из которых никто до него
не сделал всех необходимых выводов.
"Политический радикализм в Западной Европе, -- писал Парвус, -- как
известно, опирался преимущественно на мелкую буржуазию. Это были
ремесленники и вообще вся та часть буржуазии, которая была подхвачена
индустриальным развитием, но в то же время оттерта классом капиталистов... В
России в докапиталистический период города развивались более по китайскому,
чем по европейскому образцу. Это были административные центры, носившие
чисто чиновничий характер, без малейшего политического значения, а в
экономическом отношении -- торговые базары для окружающей их помещичьей и
крестьянской среды. Развитие их было еще очень незначительно, когда оно было
приостановлено капиталистическим процессом, который стал создавать большие
города на свой образец, т. е. фабричные города и центры мировой торговли...
То, что помешало развитию мелкобуржуазной демократии, послужило на пользу
классовой сознательности пролетариата в России: слабое развитие ремесленной
формы производства. Он сразу оказался сконцентрированным на фабриках..."
"Крестьяне все большими массами будут вовлечены в движение. Но они
только в состоянии увеличить политическую анархию в стране и таким образом
ослабить правительство; они не могут составить сомкнутой революционной
армии. С развитием революции поэтому все большая часть политической работы
выпадает на долю пролетариата. Заодно с этим расширяется его политическое
самосознание, разрастается его политическая энергия..."
"Перед социал-демократией будет стоять дилемма: либо взять на себя
ответственность за временное правительство, либо стать в стороне от рабочего
движ