ким строением, где ледяную баню топили ледяными дровами, а шутов заставляли ложиться в ледяную кровать. Но -- вышло солнце и дворец ее -- сгинул, как не бывало. Так же, как и все ее ненавистное народу Правление. Что создала Елизавета Петровна? Про ее дворец сказывали, что там всегда было столь жарко натоплено, как будто в бане, и людям нечем было дышать. На первый взгляд -- дикость, но не забудьте, что в эту жару страна переехала из "Ледяного дома"! Елизаветинским подданным сия жара нравилась, - они мечтали "отогреться" от ужасов прежнего царствия! Все Правление Елизаветы стало -- заботливым, материнским отогреванием замерзшей -- чуть ли не насмерть Империи. Хотите узнать мою бабушку? Посмотрите на Царское Село. Огромные просторы, пространства наполненные светом и воздухом, а за ними -- Империя округлившаяся при нее чуть ли не вдвое! Золотые орлы... Кругом золотые орлы с подписями: Орлов, Потемкин, Суворов, Ушаков... Вот оно -- Правление моей бабушки! Вот оно -- Правление Екатерининских Орлов! Хотите лучше понять Императора Павла? Попробуйте попасть в Гатчину. Вы найдете длинный несуразный дворец, с нанизанными на бесконечный коридор с обеих сторон комнатами. Но не это самое важное. Главное в Гатчине -- ее плац. Идеальный. Отшлифованный тысячами сапог. У плаца удивительная особенность, - дворец как бы огибает сей знаменательный плац и в годы Павла с этого бесподобного плаца... некуда было выйти. С плаца нужно было попасть во дворец, иль пройти через казармы охраны, или же -- служебные флигеля и лишь после этого вы попадали на улицу. Теперь вообразите, что по плацу маршировали целым полком. А потом весь этот полк прямо с занятий заходил в собственную казарму. А из казармы -- на плац. Представьте себе, что в той же Гатчине начались бы волнения, или -- возле столицы высадился бы вражий десант. Солдатам Лейб-Гвардии пришлось бы бежать по этому бесконечному коридору внутри дворца, чтобы выбраться скорее на улицу. Вообразите обычную солдатню, бегущую внутри всего дворца Императора. Вот таким и стало Правление Павла. Сперва долгий, бессмысленный марш по кругу, а затем - грозный топот убийц, бегущих напролом по цареву жилью. Но не это самое любопытное. В эпоху Павла в Империи появился иной дворец. Павловск. Жилище жены Императора Павла -- Государыни Марии Федоровны. Сегодня Павловск считается вторым по значенью дворцом после Царского Села, - перед Петергофом. Тем более удивительно, что обитательница его -- никогда не была "Самовластною Государыней". Откуда же сей "Имперский стиль"?! Павловск начал строиться еще в Правление бабушки, а закончен был в конце Царствия Александра. Любопытно, что Александр не строил своего дворца, хоть Павловск именно в его годы и -- строился. "Александровский стиль" можно наблюдать в окрасе зданий, - согласно его Указу дома в столице могли окрашиваться только в сочетания -- белого, желтого, или -- серого. Когда будущая жена Императора Николая, прусская принцесса Александра Федоровна впервые увидала Санкт-Петербург, первая ее реакция была обычною для иностранцев: "У вас -- что, - вся страна окрашена в цвета "желтого дома"? Мне сказывали, что любовь ко всякому цвету что-нибудь значит, - желтый значит безумие, а серый -- тоску! И кто ж такие цвета для всей страны выдумал?!" Слова сии были доложены Императору и меж ним и невесткою возникла вражда на долгие годы. Внутренняя суть Николая хорошо видна в чертах дворца в Ливадии, а тот в целом повторяет очертания дворца в Павловске. Младшие Павловичи целиком находились под влиянием матери, коя в свою очередь любила их отца -- Кристофера Бенкендорфа. Само имя "Ливадия" -- от сокращения на немецкий манер сочетания "Ливонская Аркадия". Этим Государыня желала почтить Родину своего фаворита. Но это произошло много позже, а в 1798 году Мария Федоровна жила в Павловске вместе с детьми - младшими Павловичами. Охраной дворца командовал дядя Кристофер, а вот Государь и старшие Павловичи здесь не бывали. Старшие дети, очень любя свою мать, не прощали ей ее любовного увлечения, а Государь... Для Императора Павла в Павловске не было плаца, а по его же словам: "На что мне летний дворец, ежели я не смогу в нем солдат муштровать?" В 1798 году я кончил Абвершуле, получил по выходу чин унтер-офицера Лейб-Гвардии Семеновского полка, и стал служить часовым внутри Зимнего. Все тогда говорили, что Мария Федоровна -- лютеранка, чью страну обижали католики и поэтому она набирает молодых лютеран к себе в свиту. Трудно передать -- какие надежды вспыхнули в моем сердце. Но Марии Федоровны весьма долго не было, ибо она только что родила Михаила -- самого младшего из всех Павловичей. Наконец, где-то уже в начале зимы -- в декабре Мария Федоровна прибыла со всем своим двором из Павловска. Я нарочно вытягивался стрункою при одном виде Марии Федоровны, "ел ее глазами" -- согласно уставу тех пор, и следил за тем, чтобы в форме моей все было -- без сучка и задоринки. Я знал, я видел, я чувствовал, что Государыне по сердцу мое рвение и она всякий раз, проходя мимо меня -- одобрительно улыбается. Под самый Новый 1799 год Ее Величество, проходя мимо меня, остановилась и поманила меня к себе пальцем. Государыня заговорила со мной на очень певучем, льющемся от фразы к фразе "Hochdeutsch", обычном для уроженцев Вюртемберга. Она протянула мне плотный конверт с сургучной печатью Императора Павла, я дрожащими руками вскрыл его и -- внутри был Приказ о присвоении мне офицерского чина прапорщика с назначением флигель-адъютантом самого Императора. Тогда Государыня спросила меня: - "Знаешь ли ты свои нынешние обязанности? У Государя в помощниках адъютанты. Они, конечно, постарше и чином -- повыше. А флигель-адъютант служит кому-либо из окружения Императора. Готов ли ты служить мне -- своей Государыне?!" - я был счастлив. В тот же день Государыня забрала меня в свои комнаты и я познакомился с малолетними Nicola и Miki. Служба же моя с этого дня, по словам Государыни, заключалась в том, чтобы -- охранять детскую, при случае - играть с малышами, и во всем слушаться моего командира -- Начальника Охраны Императора Павла генерала Кристофера Бенкендорфа. В тот же день я встретил своего "начальника". Генерал крепко, по-мужски обнял меня и сухо сказал: - "Хорошо служишь, прапорщик", - так обрел я Родителя. Я получил чин 31 декабря 1798 года. 1 января 1799 года минул "полный банковский год" со дня смерти моей милой матушки и появления ее завещания. Согласно нему -- с основного капитала каждый банковский год набегали проценты, которые делились между мной, моею сестрой, Марией Федоровной и ее детьми - Павловичами. Беда была в том, что "основной капитал" размещался вне пределов Империи и проценты по нему начислялись в фунтах, марках и гульденах. В России же бушевала инфляция и русский рубль был вообще снят с торгов на всех биржах. Теперь вообразите, что члены царского дома начнут отовариваться в иностранной валюте! Да и как объяснить Павлу, что даже члены его же семьи уже явно предпочитают монеты не с его профилем?! Государыня нашла выход в том, что сделала меня своим Интендантом и Квартирмейстером, послав "за покупками". Сама она не хотела, чтоб Государь прознал о сием и поэтому не желала писать -- ни рекомендательных, ни заемных писем, а без них -- под Честное Слово деньги могли выдать только лишь сыну моей милой матушки. Единственное, что она сделала -- Государыня написала длинный список на десять листов с указанием цен, что именно ей нужно было купить. К списку прилагались детальные мерки на одежду, обувь, белье для самой Государыни и ее малышей. (Я мог тратить только лишь мои с сестрой деньги, деньги Марии Федоровны и ее "младших" отпрысков.) Мария Федоровна послала меня в Австрию, кою верила образцом моды и вкуса тех лет. Она наказала мне: "Австрия, только -- Австрия! Все вещи для моего гардероба и обновки для малышей должны быть пошиты только у венских портных. И запомни, - в Вене и только в Вене -- делают самые лучшие колодки для обуви!" - бывает ли лучшая похвала для австрийских товаров, чем из уст вюртембержской принцессы, чья Родина на протяжении всех времен боролась именно с Австрией?! Матушкиными партнерами в Вене был банковский дом Зюсс-Оппенгеймеров. Меня принимал сам старый Зюсс, коий долго расспрашивал про смерть моей матушки и дела в Российской Империи. Мне было пятнадцать и я шибко робел. Тогда мудрый жид спросил меня, - хорошо ли я знаю Вену и у кого собираюсь что-либо покупать? Вены я -- вообще не знал и с радостью ухватился за предложение Зюсса, когда он обещал отдать мне не деньги, но уже -- готовый товар. Заказ должен был быть готов через десять дней, так что я поспешил исполнить другое поручение Марии Федоровны, ибо от Вены до ее Родины -- рукой подать. Родные Государыни меня тепло встретили, я отдал им "русских гостинцев" - черную икру, да собольи меха и письма от Государыни, они послали со мною пару ящиков вин и я отбыл назад -- в Вену. Там меня ждал неприятный сюрприз. Зюсс показал мне давешний список, где половина вещей была вычеркнута: - "У вашей повелительницы плохие шпионы, но -- хорошая память. Это все цены -- двадцатилетней давности. С тех пор Австрия проиграла чересчур много войн! Австрийская марка -- не та, что была лет двадцать назад... На ту сумму, что дозволили вам потратить, вы сможете приобрести только половину заказанного!" В голове у меня зашумело. Я представил себе неудовольствие Императрицы, когда я не привезу ей всего. Поэтому я сразу выпалил: - "Я -- заплачу! На себя я не тратился! Возьмите из моих денег! У меня есть -- деньги, я -- заплачу!" -- старый жид рассмеялся и произнес: - "У нас старый банк. Желание клиентов для нас -- Закон. Стало быть, - вы просите меня записать остальные расходы на Ваш счет!" - "Да, я прошу! Разумеется!" -- я не знал, на что я напрашиваюсь. Путь из Вены в Санкт-Петербург -- неблизкий и поэтому покупки служащие Зюсса упаковали на совесть. На упаковках стояли клейма, где было сказано, что при нарушении печатей дом Зюссов за сохранность товара ответственности не несет. Мне и в голову не пришло, чтоб что-нибудь распаковывать! Но по возвращению в Санкт-Петербург на доброй половине покупок обнаружился ярлычок с моим вензелем, а во вложенных чеках значилось, что такая-то вещь приобретена на мой счет и ежели я буду чем-либо недоволен, я могу обратиться в любой банк, принадлежавший Зюссам и Оппенгеймерам, и мне все поменяют, или же оплатят стоимость неудачной покупки. С одной стороны -- правильно. А с другой -- я доложил Государыне, что все ее пожелания выполнены -- точно и в срок. Государыня тщательно подобрала все чеки, подсчитала потраченное и пришла в ярость. Она вызвала меня на ковер: - "Ты купил все вдвое, втрое дороже обычного! Тебя обманули, обсчитали, - поди прочь -- больше ты не смеешь быть моим Интендантом!" - так шипела она и "Dummkopf", и "Schwachsinn" так и сыпались из ее рта. Я был отставлен с военной службы и с горя поступил на обучение в мамин Дерпт студентом на химический факультет. Равно, как и мама, я для себя решил, что если уж придворная карьера не для меня, я пойду вслед за Эйлерами -- по научной стезе. Но в октябре в студенческую каморку мою постучали, и фельдъегерь вручил мне пакет с приказом не медля прибыть в Павловск. Там же лежал Указ, коим я был произведен в подпоручики и подтвержден Интендантом и Квартирмейстером Ее Величества. Я чуть не умер от счастья, - опала кончилась. По прибытии в Павловск Государыня протянула мне новый список и бумаги с мерками, произнеся: - "Завтра же выезжай снова в Австрию. Похоже, у тебя недурные отношения с... этим. С Зюссом. Купи у него. Свои деньги не трать", - я не знал, что и думать. Потом она подошла ближе и спросила меня, - "Ты зачем купил моей матери новые башмаки? Откуда ты знал про ее размер?" - "Когда я отдал икру вашей матушке, она спросила -- не привез ли я ей новые башмаки. Я не знал, что сказать и соврал, что забыл их в Вене у Зюсса. Тогда она послала за ними. Я не знал, что вы скажете по сему поводу и поэтому купил башмаки на свой счет. Простите, что не доложил сразу же -- Ваше Величество". Государыня как-то странно глянула на меня и спросила: - "Ты -- хороший ездок. Быстро смог обернуться. Я давно не была у родителей. Как... Как наш родовой замок? Что ты думаешь про их замок?" - "Ежели бы у ваших родителей были деньги, это был бы -- ваш Павловск. А без денег, это... Гатчина". Государыня вздрогнула, отвернулась, а затем, так и не поворачиваясь, движеньем руки отпустила меня. На другой день по моему отъезду Мария Федоровна задержала меня, вложив в руку листок. Она сказала: - "Там указана сумма, кою ты обязан потратить из моих денег, чтоб родители мои хотя б конец дней прожили -- будто в Павловске. Мой бывший пестун пишет мне, что я прислала своей матери чудесные башмаки, - она на них не нарадуется. Ты видел все своими глазами, - на этот раз я пришлю им не икру, но именно то, в чем они и -- нуждаются. Ты выказал себя недурным Интендантом. Не подведи меня и на сей раз". Надо сказать, что я удивился. По-всему выходило, что в прошлый раз я и впрямь -- переплатил, а тут -- "недурной Интендант". Объяснение я получил, встретив Зюсса. Когда банкир раскрыл лист с заказом, он странно хмыкнул и произнес: - "На сей раз тут не указано цен. Что вам угодно: хороший товар, как в позапрошлый раз -- вам, или дешевый, как в прошлый раз Наследнику Константину?" Я растерялся, но из разговора выяснилось, что за время моей опалы сюда приезжал Константин (в банке Зюсса был самый приятный процент и Государыня от него не хотела отказываться), который с порога сказал, что ему некогда бегать по городу из-за покупок для матери, но он не хочет, чтобы его обсчитали -- так же, как и меня. Тогда Зюсс показал ему весь прейскурант цен и Наследник сам выбрал то, что счел нужным. По цене его покупки вышли чуть ли не в два раза дешевле, чем у меня. Но... Их не упаковывали с тем же тщанием и на сей раз на этикетках служащие Зюсса не писали, что готовы обменять товар по первому требованию покупателя. Не знаю, как Государыня приняла то, что прислал ей Наследник. Но забегая вперед доложу, что по возвращении с чувством огромного удовольствия я нашел, что Государыня и младшие Павловичи резвятся именно в купленных мною вещах. Теперь я знал, почему в глазах Государыни я -- "недурной Интендант". Как бы ни было, я решил, что мудрейшего из банкиров -- не перехитрю и во всем ему сразу доверился: - "Меня отругали, сказав, что все -- слишком дорого. Но раз уж я снова здесь, - полагаюсь во всем на Ваш вкус и опыт, считая, что для Государыни Российской Империи дешевизна нарядов -- худшее зло, чем их большая цена. А вот повседневное для грудных детей может быть и - дешевле. Но повторяю, - все на Ваш вкус". Тогда Зюсс вызвал секретарей и велел им: - "Подготовьте все, согласно этому списку, памятуя, что мы имеем Счастье обслуживать Русскую Государыню. Да, и не забудьте про то, что дети ее -- никогда не появятся на публике ранее шестнадцати лет. Государыня -- практичная немка и я бы не хотел пугать ее размерами счета. Таких клиентов надо беречь... Возьмите с собой этого юношу и объясните -- чем один материал отличается от другого и какой фасон сейчас моден, а от какого лучше держаться -- подальше". Он уже почти отослал нас, когда... Его зоркий глаз приметил, что что-то мучит меня. Жестом руки он просил секретарей выйти из комнаты, и тогда я сказал: - "Не знаю, как благодарить Вас, но у меня еще одно поручение. Государыня велела истратить некую сумму на ее родных в Вюртемберге, приказав купить им -- все, что нужно. Я не знаю их размеров и мерок, а нарочно спрашивать я -- не смею..." - "Сколько готова истратить Ее Величество на отца с матерью?" -- вместо ответа я показал ему листок с цифрой. Зюсс лишь присвистнул, - "Это... Такой любви к родителям можно лишь позавидовать! Мой вам совет, - дозвольте истратить две трети, а еще лучше -- не более трети из этих денег. Государыня уже, наверное, сожалеет, что у нее был сей благородный порыв. Сохраните ей хотя бы часть этого и она отнесется к вам с огромною благодарностью. А что касается мерок... За такие деньги я найду что придумать. Вам же лучше пройти за секретарями и узнать о женских фасонах, -- думаю, что для Вашей карьеры это сейчас -- самое важное". Государыня не отругала меня. Ни мускул не дрогнул на ее лице, когда я сказал, что не смог истратить всех дозволенных средств. Но она очень внимательно проверила все привезенные мною счета. Еще она пару раз спрашивала, - почему я привез ту, или иную вещь из того материала, а не из этого, и я, благодаря в душе моих учительниц -- венских модисток, объяснял ей. Государыня вслед за мной щупала ткань, смотрела ее на свет и делала для себя неведомые мне пометки в своем дневнике. Когда все покупки были просмотрены, Государыня так и не улыбнувшись и ни разу не поблагодарив меня -- сказала, что я -- свободен. Я не знал, что и думать. А через два дня Император под влиянием Государыни написал внеочередной Указ, производивший меня в чин поручика. А еще через день я был назначен Инспектором, следившим за ценами и качеством продукции во всех ателье и обувных мастерских столичного округа. Указ о моем производстве в поручики был подписан 28 ноября 1799 года. До Нового года оставалось чуть больше месяца и Служба моя началась с того, что я должен был принять продукцию к новогоднему торжеству. Из сорока шести поставщиков павловского двора я принял продукцию лишь шести, к одиннадцати у меня возникли претензии, кои производителем были сразу же устранены. Еще предприятий десять -- не смогли устранить свои недочеты, от услуг восьми я рекомендовал отказаться, а на прочих просил открыть уголовные дела, как на явных преступников. Докладная попала на стол Императора, коий увидав подпись, осознал, что я -- сын моей матушки, к коей он питал лютую неприязнь, и -- взбесился. Меня вызвали к Императору. Тот сперва топал ногами, да брызгал слюной, требуя объяснений. Я пошел к разложенному перед Государем шитью и стал рвать его, указывая, что в сопроводительных документах на них указано, что они новые, а я написал в докладе, что это -- гнилье, вот тут -- плесень, вот тут -- грибок и так далее. Государь шел за мной и первое время кричал, что все хорошо, но приглядевшись, утих и стал -- соглашаться: да, действительно -- плесень. Да, и вправду -- грибок. Я же, перейдя от образчиков явных и вопиющих, стал указывать на примеры того, что кожа для сапог была записана от молодого теленка, а на деле -- от старого хряка, да к тому же попорченная червем. Государь не поверил. Тогда я стал ему показывать приметы при помощи большой лупы и для сравнения -- кожу действительно молодого теленка. Павел был человек увлекающийся. Моя лекция ему необычайно понравилась и он по своей воле принялся разглядывать прочие образцы, требуя моих разъяснений и особых примет, по коим можно было бы определить качество материалов. По его лицу было видно, что мои объяснения оказались понятны. Разговоры о составе сталей, иль производстве пороха, а тем более такая заумь, как "простой продукт", или "сложный процент" приводили Павла в неистовство. Но вот качество сукна, или кожи -- то есть то, что можно было разглядеть, да -- пощупать, а самое главное осознать, оказалось ему весьма по душе. К тому же -- Душа Императора жила в Гатчине. Душа Гатчины -- ее плац. По плацу маршировали солдаты. Каждый из них должен был носить идеальный мундир и лучшие сапоги. Вопросы военной стратегии, финансов, да экономики для Государя были -- пустой звук. Качество мездры на голенищах сапог, различия меж "спилком" и "губкой" и мои понятные разъяснения по сему поводу -- растрогали его сердце. Под конец моей лекции Государь шел, обнимая меня, и подзывал своих фаворитов, объясняя им с лупой в руках -- откуда видно, что у бывшей свиньи была в свое время чесотка и почему из ее шкуры не получатся дельные сапоги. Под конец Павел пожелал знать, откуда я все это выведал. Я не решился докладывать ему про Зюсса (ненависть Государя к "инородцам" вовремя остерегла меня от такой глупости): - "Бенкендорфы исстари -- лучшие свиноводы Прибалтики. Нам ли не знать про кожу и обувь?! А про ткани я узнал в Дерпте. Я там учился на химика". Государь обернулся, ловя взглядом сыскарей из Тайной полиции и те кивнули в ответ. Да, -- свиноводы. Да -- учился на химика. Павел расцеловал меня и сказал: - "Хорошие свиноводы. Хорошо выучился. Хорошо -- служишь! Создай-ка Комиссию по качеству работы всех ткацких, да кожевенных мастерских. Без твоего патента с этого дня -- ничего не приму. Всех кого уличишь, - сразу в Сибирь! Набирай штат", - так я сделал первый мой шаг на пути к моему нынешнему положению. Мне было шестнадцать и я имел чин поручика, но подписанный мной патент означал для кого-то диплом "Поставщика Императорского Двора", а отсутствие моей подписи -- разве что не Сибирь. Теперь на меня охотились гешефтмахеры, зазывая на обеды и ужины, да норовя познакомить с собственными содержанками и дочерьми. Я впервые узнал, как дают взятки. Прожженные хитрецы искали такие "подходы" ко мне, чтобы я не смог отказаться и любыми путями -- но взял. Среди взяток больше всего поразила -- чернильница моего прадеда Эйлера. У меня руки дрожали, когда я ее сдавал под расписку каптенармусу в Павловске. Негодяи поняли -- чем меня можно пронять... Да, с того дня я узнал, что имели в виду под "искушением" в древние времена! Укрепила же меня помощь Начальника артиллеристского ведомства - дяди моего Алексея Андреевича Аракчеева. У моего прадеда Президента Академий России и Пруссии Леонарда Эйлера было несколько сыновей и дочь -- моя бабушка Софья. Кристофер (Леонардович) Эйлер прославился дельным баллистиком и поэтому стал директором оружейного завода в Сестрорецке. В адъютанты он избрал родовитого татарина - Алексея Андреевича Аракчеева. Потом Алексей Андреевич удачно женился на дочери своего патрона и благодетеля, войдя в весьма влиятельный в военно-научных кругах клан Эйлеров, к коему принадлежала и моя матушка. Так началось его возвышение. Алексей Андреевич был человек деловой и практический. Пока я был просто мальчиком, я -- не существовал для него. Войдя в фавор к Императору, я выказал (по мнению Аракчеева) известный талант и способность самостоятельно выкарабкаться при дворе. А с такими людьми он, будучи человеком практическим, предпочитал не враждовать, но -- дружить. Тем более, что мы с ним были -- родственники. Сразу в день моего триумфа Аракчеев вызвал меня к себе и с порога сказал: - "Я знал твою мать. Она -- кузина моей жены. Стало быть мы с тобой -- не чужие. Хочешь перейти ко мне в полк?" - я в первый миг растерялся, но сразу сообразил, что, как адъютант Марии Федоровны, не могу ничего решать без нее. Дядя не стал настаивать, кивнул понимающе и с места в карьер стал объяснять -- все выгоды, недостатки, соблазны и мышеловки моего назначения. Говорил он по-армейски прямо и четко, называя вещи своим (порой грязным) именем и рассуждая обо всем крайне цинически. Павел не мог и не умел заниматься Империей, поэтому он со скуки дневал на плацу, да любил проверять собственных фаворитов. Дядя предупредил, что львиная доля взяток будет приготовлена сыскарями из Тайной полиции и Государь самолично начнет проверять, не утаил ли я от него! Аракчеев посоветовал все подношения передавать каптенармусу дворца в Павловске. Я туда был приписан и поэтому -- там отчитывался. Сдача подносимого в иные места означала бы, что я не понимаю "субординации" и вызвала б -- недовольство царя. Аракчеев советовал просить в помощь лишь четверых моих однокашников по Абвершуле -- Орловых Михаила и Алексея, моего брата Костю и Адама Вюртемберга: - "Государь не даст Государыне создать полноценную службу, опасаясь, что служба сия сможет стать против него ядром заговора. То, что при этом столь малая служба не сможет работать вообще -- для него не столь важно. Еще менее для него важно, что в Империи нужен кто-нибудь, кто следил бы за Качеством. Поэтому от моего ведомства к вам будут приписаны прочие -- остальные выпускники Абвершуле, коих мы запишем -- студиозусами, изучающими работу таможни". Так и сделали. Я следил за качеством сукна, полотна, или кожи. Леша Орлов ездил к Зюссу и венские мастера показали ему, - чем хороший лес отличен от порченного. Миша Орлов опять-таки у мастеров Зюсса узнал, как отличить доброе зерно от пустого. Адам Вюртемберг изучал, как солят икру и чем пахнет рыба. Мой брат Константин -- спиртные напитки. Все они -- мои однокашники и стали самыми первыми жандармами Российской Империи. Разумеется, я понимал, что -- не Мария Федоровна и не Аракчеев больше всех сделали для меня. Не будь месяца усердной зубрежки с натаскиванием по образцам кож и тканей на венских складах мудрого Зюсса, бледно б я выглядел! Поэтому в мой очередной приезд в Вену при встрече с Зюссом я искренне поблагодарил его за мой карьерный успех. Банкир вместо ответа усадил меня в кресло перед горящим камином (дело было в феврале 1800 года), сам сел напротив: - "Я -- банкир. Я -- гешефтмахер. Для меня жизнь это -- рынок, на коем все продается и покупается. Однажды отец рассказал мне историю... Жил пастор в городе Базеле. Однажды добрые жители решили избавить Базель от тех, кого они звали "чумою египетской", а этот глупец начал их отговаривать. Напоминал им, что все мы от Адама и Евы и поэтому -- Братья... Но хитрые жители Базеля сразу спросили его, - а может, он сам -- обрезанный?! Тогда молодой, глупый пастор сказал: "Пусть я -- обрезанный. Это что-то меняет? Ведь я -- пастор ваш! Я учил детей ваших..." Но добрые жители Базеля, не дослушав, убили его. Верней, не только его. Они убили вообще -- всех тех, кто им был не по нраву. Ночью некие люди стали искать живых средь убитых. Из всех покойных спасители нашли лишь одного. Он лежал в сточной канаве, тело его было прострелено в трех местах, а голова разбита, - так что Эйлер должен был умереть. Но он выжил. А когда его принесли в ванну, спасители с изумлением обнаружили, что юноша -- не обрезан!!! (А почему он -- потомственный лютеранин, должен был быть обрезан?!) Эйлера спросили -- он-то чего забыл меж евреями? Довольно спустить штаны и показать кое-что, чтоб избежать всего этого. На сие глупый пастор сказал: "Это лишь на первый взгляд просто, - спустить пред скотами исподнее и признаться себе, что ты с ними, а не с теми, кто остался в штанах". Да разве ж можно в наше время быть таким глупым? К счастию, его лечили -- умные и он -- выжил. Ежели не считать припадков падучей и всего прочего, называемого им "музыкой горних сфер". А еще -- Господь избрал его и так как бывший пастор не мог теперь быстро ходить, или -- долго стоять, у него открылся дивный дар в математике. Не прошло и двух лет, как Русская Академия избрала его своим Президентом. А он женился на умной девочке, дочери самого первого рабби в Российской Империи. Все надеялись, что он -- поумнеет. Но тут одно Правление кончилось и народ стал бить немцев, кои и впрямь к той поре в России напакостили. Все пытались попрятаться. Но бывший пастор так и остался -- тем глупым пастором. Он вышел к толпе и спросил у добрых русских: "Кого вы здесь ищете?!" Ему отвечали, - "Всех немцев, батюшка". Тогда глупый академик сказал, - "Так вы их нашли. Я -- первый немец". И его убили еще раз. И на сей раз все обошлось. Ему лишь выбили правый глаз и сломали руку. Но он -- выжил. Его вывезли на сей раз в Германию, где немцам понравилось, что он -- горд тем, что он - немец. Господь настолько отметил его, что и здесь он стал Президентом Академии в Пруссии. Самым видным из всех математиков... Но когда прусский король объявил кой-кого -- "саранчою египетской", в бывшем пасторе опять взяла верх его глупость. С трибуны академии он усомнился в том, что "арийская раса хоть на гран, хоть в чем-нибудь лучше семитской. Иль в чем-то -- хуже". Доброму королю речь сия не понравилась. Он велел вырывать дураку по зубу в день, пока тот не передумает. Но дурак не унялся когда и зубы закончились... Добрый король придумал привести дочь того дурака и делать с ней Бог весть что, пока тот не одумается. Тогда Эйлер лишил себя последнего глаза, ибо дочь его -- умерла у него на глазах... Лишь тогда король отпустил его. Вот такую историю рассказал мне отец -- старый Зюсс". Помню, как сидел я перед горящим камином в кабинете мудрого Зюсса и не знал, что сказать. Матушка говорила, что мать ее замучили в прусских застенках, но никогда не объясняла как и -- за что. Сложно объяснять малышу, - почему отец дал убить свою дочь... После долгого молчания старый банкир откашлялся и сказал: - "Мой отец сказал мне, - "Все в этой жизни продается и покупается. Если бы не этот дурак, люди нашего короля пришли б -- и за мной... В Торе сказано: "Око за око и зуб за зуб!" Этот глупец лишился глаз и зубов, теперь ты -- юный Зюсс должен ему. Ты должен ему -- оба глаза и зубы, и пока не расплатишься -- Долг на тебе перед Господом!" Я спросил у отца, - как же мне без глаз и зубов? На что отец отвечал мне: "Так - выкупи их! Все в жизни продается и покупается. Во сколько ты ценишь глаза и зубы свои, юный Зюсс? Ровно столько и стоят они перед Господом! Именно во столько Он тебя и будет ценить!" Прошли годы и однажды ко мне пришли и сказали: "Одна госпожа хочет открыть кредит в вашем банке". Я открыл бумаги и сразу же увидал, -- кто пришел ко мне за кредитами. Я сказал себе: "Боже ж мой, боже ж мой -- не внучка ли это того самого Эйлера, о коем мне когда-то рассказал папа-Зюсс? Да, по всему выходит, что это -- она. Я должен выкупить у нее мои зубы с глазами, но - как? Что есть у бедного Зюсса, кроме его процентов, да пфеннигов?" Я еще раз просмотрел бумаги и увидал, что ей нужно. Я подумал: "Может быть, эта девочка -- умная? Она поймет, что скидка на пол-процента кредитной ставки, это все, что может ей дать бедный Зюсс. Тогда я расплачусь с ней за зубы и глаза ее дедушки!" Девочка оказалась умна. Да и не один Зюсс с ней расплачивался. Вскоре она стала самой богатой девочкой мира и я уж и впрямь решил, что она -- умная. Но оказалась, что она такая же, как - ее глупый дед! В одну долгую и холодную зиму она вышла на улицу и принялась строить дома для всех Зюссов, бежавших из вашей страны. Какое дело было ей -- Госпоже Баронессе до всех беглых Зюссов?! Но она построила дома им и умерла. И я сказал себе: "Все в этом мире продается и покупается. Девочка сделала дом для такого же Зюсса, как я, когда он не мог заплатить, стало быть я -- в долгу и должен с кем-нибудь расплатиться за жизнь этой девочки". Не успел я подумать, как ко мне постучали, сказав: "Там один мальчик хочет снять деньги со счета его умершей матери. Той самой матери..." Я сказал себе: "Боже ж мой... Господь милостив, - он дал мне шанс самому расплатится с долгом в целую жизнь!" Я пришел и увидел, что мальчик еще слишком мал, чтоб быть умным, поэтому я подумал чуток за него. Я сказал себе: "Если мальчик сможет выучить то, что ему нужно выучить в столь малый срок, стало быть он -- умен и примет от меня то, что я сочту уплатою моего долга!" Ты выказал себя умным мальчиком. Так за что ж ты меня хочешь благодарить? Я -- банкир. Я -- гешефтмахер. Я знаю, что все продается и -- покупается. Это я тем учением выкупил у тебя долг мой. Я рад, что тебе оно пригодилось". Я доложил, как выдвинулся на службе у Государыни, но боюсь, что мог рассказом сиим создать неверное впечатление. Да, Мария Федоровна была скуповата, но -- очень добра и практична. Мы -- пять особых выпускников Абвершуле состояли при ней -- личной свитою и обязаны были сопровождать Государыню всякий раз, когда она была в Зимнем. Наша работа в Экспортном комитете отбирала у нас много сил, но к счастью мы быстро научили всему "родных лиц и товарищей" и львиную долю ревизий с проверками вели -- "студиозусы" из ведомства Аракчеева. Мы же, будучи "личной Охраною Государыни", больше занимались тем, что стояли на часах, наблюдая встречи августейшей четы. Павел вечно чудил, поэтому на обедах в день встречи, Государыня начинала ему выговаривать. Павел не понимал, - что же именно он натворил и Мария Федоровна в слезах убегала из-за стола. Все беседы их состояли в том, что Государыня плакала, а Государь так сильно любил Государыню, что готов был стоять часами на коленях у ее ног, лишь бы она -- не рыдала. Сердце у Ее Величества было отходчиво, и ссоры приводили к тому, что она просила у Павла -- так больше не делать, а он во всем соглашался. Она говорила: - "Ах, Пауль, ах, милый Пауль, пожалуйста перестаньте глупить, ибо вы в такие минуты очень похожи на моего отца. Он разорил мой родной Вюртемберг. Россия больше Вюртемберга и разорять ее можно дольше, но... Мы должны жить по средствам. У России их больше, чем у Вюртемберга, но и они -- не безграничны. С этого дня мы живем -- основательно и практично". Государыня говорила эти слова, не понимая самого важного. Когда Мария Федоровна волновалась, она, не замечая того, переходила на плавный и певучий "хохдойч" ее юности. Речь ее текла, как ручей, без запинки и остановки и понять ее мог только лишь человек, талантливый к языкам, или тот, кто с детства говорил на "хохдойче". Павел был -- ни тем, ни -- другим. Он просто любил свою "Марихен", хотел ее успокоить, и ему дела не было до того, что она там -- бормочет. В такие минуты Государь, как большой послушный щенок, устраивался поудобнее головою на животе Государыни и был похож на большого слюнявого мопса, млевшего от одних звуков речи хозяйки, но -- даже и не пытавшегося ее понимать. Он даже вздыхал в моменты, когда Мария Федоровна замирала, набирая в грудь больше воздуха, чтобы выдать очередную фразу из быстрых, певучих слов и этим -- совсем уподоблялся дремлющей, домашней собачке. Может быть, поговори они хоть раз по душам, дело и не дошло бы до худшего. Но у государыни было одно достоинство, обращавшееся при общении с Павлом в чудовищный недостаток. Государыня была очень начитанна. Она была без ума от любимого ею Гете, часами могла читать наизусть шекспировские сонеты и обожала француза Расина. От этого, как у всякого образованного человека, речь ее была очень красивой -- изобилующей эпитетами и эзоповым языком. В общении с Павлом всегда получалось, что Государыня говорила ему все "красивою, народною речью", а тот не мог понять -- ничегошеньки. Государыня говорила: "Мы будем жить практично и основательно". В реальности же звучало: "Quadratisch und praktisch". Перевести это дословно -- ни за что не получится. Что значит - "квадратно"? Тут надо знать, что в Южной Германии слово "квадратный" -- антипод слова "круглый", а "круглыми" там зовут: дураков, мужеложцев, либералов, фантазеров, рассеянных и вообще -- людей, не вызывающих никакого доверия. (Именно поэтому я перевожу "Quadratisch", как "основательный", хотя это и не передает все истинные нюансы.) Что значит -- "praktisch"? Я перевел сие, как "практичный", но... В том же Вюртемберге на мясной лавке можно увидеть: "практичная колбаса". А на сдаваемом доме: "практичные комнаты". Еще можно встретить "практичные цены", "практичные развлечения" (в том числе и в борделе!) и даже... "практичные деньги". Слово "praktisch" недаром считается одним из наиболее употребляемых и многозначных слов немецкого языка. Теперь поймите, что я привел один -- весьма понятный пример и вообразите, что Мария Федоровна непрерывно сыпала такими оборотами и сочетаниями, что... Попробуйте перевести на немецкий: "С суконным рылом в калашный ряд"; "Попал, как кур во щи"; "Утро вечера -- мудренее". Даже если вы и найдете точное соответствие, благовоспитанный немец, мягко говоря, изумится -- неужто существуют куриные щи, и что имеется в виду под сочетанием "суконное рыло"? Но любой русский, любящий и чувствующий свой язык и правильно вставляющий в свою речь подобные обороты, вызовет у любого русского -- невольное уважение. Это -- своего рода талант: правильно и красиво говорить на родном языке. У Марии Федоровны был сей талант, но Павел, увы, не понимал немецкого языка! И вот однажды произошло то, что должно было когда-нибудь произойти. Государыня в очередной раз просила "милого Пауля" хоть чуток образумиться, тот согласно поддакивал, потихоньку засыпая на теплом и уютном женином животе, когда Мария Федоровна зачем-то подняла его голову и увидала в глазах Императора... Девственную пустоту. На дворе был февраль 1801 года. Я никогда не забуду отчаянный крик Государыни. Она сбросила голову Императора со своего живота, стала как-то брезгливо отряхиваться и смотрела при этом на Государя, как усталая домохозяйка на старого шпица. Затем она вышла, а Павел побежал за ней следом. Мы еще долго стояли навытяжку, когда Леша Орлов вдруг изрек: - "Он все-таки умудрился разбить ее доброе, но -- практичное сердце", - Павлу оставалось жить меньше месяца. Но погиб он не из-за ярости Государыни. Обесценивание рубля больней всего ударило армию. Павел, якобы сберегая казну, не желал увеличить "армейскую пайку" и к 1800 году месячного солдатского жалованья не хватало на половину буханки черного хлеба. Среди служивых поднялись волнения и Павел решил "выпустить пар", послав людей в Итальянский поход. Что происходило в этом походе -- много раз всеми описано, для нас же важней всего то, что девять десятых армии остались в горах. Не из-за того, что в них стреляли французы. Из-за холода с голодом. Впрочем, Суворов оставался Суворовым и даже в этих условиях вывел людей. Павловская администрация была столь рада сему, что всех участников перехода осыпали орденами, а Суворова произвели в генералиссимусы. Наши были уже в австрийском Тироле, когда... Когда совершенно непостижимым образом Наследник Константин угодил в плен. Самое страшное было в том, что Суворов командовал армией и -- не уберег цесаревича. А все знали -- насколько Павел любит своих сыновей... Тогда Александр Васильевич умер. Когда в столице узнали об этом, Государь напугался, что его обвинят в этой смерти и сделал вид, что Суворов -- жив. Карета с якобы живым Александром Васильевичем проехала по России и пару суток стояла перед Зимним Дворцом. При этом ее натерли молотым чесноком и обрызгали литрами французских духов, но... трупный запах все равно расходился по площади. Люди с ужасом смотрели на эту карету и только крестились, говоря меж собой: "Это за Курносым прибыла -- Курносая". В конце визита Павел вышел на ступени пред Зимним, и обратился к безмолвной карете с речью, прославлявшей Суворова и.... Ежели Суворов был жив, как получилось, что его карета два дня стояла перед Дворцом, а Государь только сейчас вышел, чтобы приветствовать полководца?! Авторитет Павла в армии стал попросту отрицательным! В войсках говорили: "Все мы -- смертны и даже если Александр Васильевич и погиб, нужно было похоронить его со всей Почестью, а не томить тело без погребения! Государь мстит за сына Александру Васильевичу!" По понятным причинам Церковь отказалась хоронить Суворова в освященной земле, а Павел не решился брать грех Суворова на душу. Карета с телом покойного еще раз проехала по Империи и гарнизонные командиры тех городов, где ползла сия колымага, давали временный отпуск своим офицерам. Так что к концу пути карету несли на руках. В родовом поместье Суворова процессию ждала целая делегация из высших духовных чинов Русской Церкви, кои на свой