ам награды иные.
Я и вправду не знаю, ну, как вас, друзья, поздравлять.
Но за нас и от нас говорю вам - спасибо, родные.
Ах, если б жизнь по-новому начать -
Каких ошибок мы б не совершили,
И тем бы, с кем не надо, не дружили,
Молчали бы, где нужно промолчать.
Учились бы не там, и вышли б в знать.
С другими бы, наверно, изменяли,
Мужей и жен бы на иных сменяли...
Ах, если б все могли заране знать.
Не так бы воспитали б мы детей,
Которые не с нами бы зачались.
А может быть, куда-нибудь умчались,
Или прожили просто, без затей.
И наша жизнь бы не была пуста,
Не преступили б, где не надо, кромку,
А может, подстелили бы соломку,
И на другие падали б места.
Совсем не там бы проявляли прыть,
Но четко уяснив себе однажды,
Что в ту же воду не вступить нам дважды,
Мы продолждаем по теченью плыть.
И нас несет неспешная вода,
Несет туда, куда ведет теченье,
И создается даже впечатленье,
Что мы хотели именно туда...
Да, мир иллюзий нам необходим.
Плывем красиво кролем или брассом...
Каким бы ни был в плаваньи ты ассом -
Мы тонем стилем все-таки одним.
Ах, как мы жизнь свою ломаем,
Судьбу убогую влача.
И часто худшего не знаем
Мы ни врага, ни палача,
Чем сам себе. И врем себе мы
Гораздо чаще, чем другим.
Сперва придумываем схемы,
Потом себя под них кроим.
И платим жизнью, не деньгами.
Куда б судьба ни завела,
Но лик врага всегда пред нами,
Поскольку всюду зеркала.
Памяти Давида Бараза
Как привыкли мы к трафаретам,
Как словами легко играем...
И готовим мы сани летом,
И на черный день собираем.
Но порою мелькает где-то,
Между мыслей, глупых и вздорных:
"А придет ли оно, то лето?
Доживем ли до дней мы черных?"
Дни приходят без зова. Сами.
И растеряны мы, и жалки.
И готовы, увы, не сани.
Просто черные катафалки.
Памяти Давида Бараза
Потери наши души разрывают.
Я говорю от нас от всех, ребята,
Да, свято место пусто не бывает,
А если оно пусто - то не свято.
Мы понимаем все. Давно не дети.
И глухо повторяем, как тетери:
Незаменимых нет на этом свете...
Но есть невосполнимые потери.
Марку Лейбовичу
Эпиграфы.
"... и не меняю я ни жен, ни убеждений..."
Александр Дольский
"Мой милый друг, на нас лежит печать.
Ума иль глупости - ну, как их отличать?"
Из меня.
Ну да, мой друг, на нас лежит печать.
Но не напрасно мы на свете жили.
Мы можем ей достойно отвечать,
И на печать мы сами положили.
Да и кого волнует та печать?
Она с годами даже нам милее.
Мы дни рожденья стали отмечать,
А раньше отмечали юбилеи...
О, как звучит: "Светла его печать"!
Ее мы раньше пудрили умело,
А нынче очень трудно различать -
Она с годами резко посветлела.
А, может, это - дурости печать?
Признаемся хотя бы в день рожденья :
Там говорим, где надо промолчать,
И жен меняем, а не убежденья.
Ну, что с того - лежит на нас печать.
Мы в жизни повидали их немало.
Ее мы можем и не замечать.
Лежит печать. А хоть бы и стояла!
Лежит, лежит незримая печать.
А, может быть, она нам, как награда?
С тобою вместе можем прокричать:
"Такие мы! И нам других не надо!"
Валере Поприткину,
КВНщику и человеку
Эпиграфы.
"...пока не меркнет свет,
пока горит свеча..."
Андрей Макаревич
" Нет, дух романтики в нас вовсе не зачах,
И в нашей жизни нету мелочей.
Прекрасен вечер с милой при свечах...
Но многое зависит от свечей."
Из меня.
А геморрой - увы, болезнь века.
Не верите - спросите у врача.
Но время думать есть у человека,
Пока лежишь. Пока в тебе свеча.
Мотаешься, объездишь пол-Европы,
Домой вернешься, ноги волоча,
И понимаешь то, что все - до .... фени,
Когда лежишь. Когда в тебе свеча.
И вот друзья приходят лить елеи.
Им хочется заметить сгоряча:
Кого волнуют эти юбилеи,
Когда лежишь, когда в тебе свеча...
Летят, летят с календаря листочки,
Как будто их сжирает саранча.
Но понимаешь: все - до пятой точки,
Когда лежишь. Когда в тебе свеча.
Нет, ни о ком конкретном нет и речи.
Я просто размышляю о судьбе.
А свечи... Да плевать на эти свечи!
Пусть их другим вставляют. Не тебе.
Цыганка нагадала мне давно
(Тогда звучало все довольно лестно),
Что прекращу пить водку и вино,
И стану я богатым и известным.
Не все сбылось, тут не моя вина,
Но многое, замечу, справедливо:
Не пью я больше водки и вина,
А перешел практически на пиво.
Неоконченные стихи
Я просто исчезну, я просто однажды исчезну.
Меня не найдут ни в аду, ни, тем паче, в раю.
Я не воспарю, но, надеюсь, не кану и в бездну,
Да просто я жизнь по-новому перекрою.
Не сыщет никто - ни друзья, ни враги, ни подруги.
Ходить в рестораны не буду, и даже в кино.
Не стану я ветром, который вернется на круги.
Я просто уеду в Лас-Вегас играть в казино.
Я выиграю много, а, может быть, даже и больше,
Но все на врачей, пусть останусь я гол, как сокол.
Так плохо живу, что терпеть невозможно мне дольше.
Я все поменяю - фамилию, имя и пол.
Графу не сменю, не в графе, понимаете, дело.
Для транссексуала ни капли графа не важна.
Я тело сменю на прекрасное женское тело,
И стану с мужчинами я и добра, и нежна.
И буду тогда я сыта и обута, одета,
Хоть, впрочем, и нынче я сыт, и одет, и обут.
Но смысл простой заключен в превращении этом -
Меня все и так постоянно бесплатно.......
Как мы живем, разини из разинь...
Живем себе с мозгами набекрень.
Теряя день, порой теряем жизнь,
А жизнь порой решается за день.
Себе мы позже предъявляем иск,
Что пропустили миг - и канул день.
Но не рискуем мы идти на риск...
А, впрочем, это - просто дребедень.
Я несчастней любых попрошаек,
Поминутно гляжу на часы.
Я без Вас, словно баня без шаек,
Или как без резинки трусы
Я без Вас - как Москва без ОМОНа,
Я без Вас - как пожар без огня.
Я без Вас - как коньяк без лимона,
Даже хуже, чем Вы без меня.
Я без Вас - как солдат без пилотки,
Будто праздник, но без холодца.
Я без Вас - как закуска без водки,
Иль как водка, но без огурца.
Я без Вас - словно скульптор без глины,
Ну, и чтоб Вас сильней поразить -
Я без Вас - как еврей без свинины,
А страшней и не вообразить.
От прозы, этакой химеры
Вернусь в привычные размеры
Хорея, ямба, анапеста,
А может быть (как в знак протеста
Рискну, а кто же без греха?)
Александрийского стиха.
Как мало надо любимой:
Чтобы ее любили,
Чтобы ей говорили:
"Восхитительно сложена!"
Чтоб со звездой экрана
Сравнивали постоянно...
Но вот, что действительно странно -
Что того же хочет жена.
"Мысль изреченная есть ложь".
Ф.Тютчев
Мысль изреченная есть ложь?
Да это явные наветы!
Все эти Тютчевы и Феты -
Нет, с ними правды не найдешь.
Да я вступил бы с ними в спор!
Нельзя же ляпать, что попало!
Им проще - их давно не стало,
А мне не верят до сих пор.
Гляжу на мир из-под прикрытых век.
К чему сопротивление природе?
Еще чуть-чуть - и грянет новый век.
Дай Бог нам не застрять на переходе.
Но хочется сказать календарю,
Хотя давно и все за нас решили -
Я в новый век желаньем не горю:
Мы здесь еще чуток недогрешили.
Но вот уже двенадцать стало бить...
Нам стрелок бег не задержать руками.
Ну, что же - значит, так тому и быть.
Всех - с новым веком. С новыми грехами.
Отцу
Все позади - награды и победы,
И речи все бессмысленны теперь.
Они не уменьшают наши беды,
И горечь предсказуемых потерь.
Все преходяще - слухи, пересуды,
Неважно - нимб, терновый ли венец...
Улыбка друга, поцелуй Иуды...
Все позади. Спокойно спи, отец.
Словно с чемоданом, со своей судьбой
(Для нее носильщик не положен)
Мы границу века перешли с тобой,
И ни виз не надо, ни таможен.
.............
Трогай, друг любезный, дальше в добрый час!
Не меняй коней на переправе.
..............
Нам вослед команда нашего двора,
Что давно безгрешна и крылата
Машет. А над нею - юности сестра -
Песенка знакомая Булата.
Григорий Дикштейн.
Жаль, что без Булата входим в новый век,
Не услышим Жени и Володи...
Даже если смертен грешный человек -
Не убить ни слов, и ни мелодий.
Память невесома, только тяжела,
Из одних вериг у нас одежда.
Если боли нету - значит, не жила
В нас ни боль, ни память, ни надежда.
Мячик волейбольный... И ладоней стук,
Но не выйдет на подачу Юра.
Семаков и Галич... Что же ты, мой друг,
Грустен, словно песенка каюра?
Мы, давай, не будем на судьбу пенять -
Нас не так уж плохо изваяли.
И коней нам явно незачем менять...
Лишь бы нас с тобой не поменяли!
Я не верил, я думал - в кино лишь такое бывает,
И совсем не весна, это все приключилось зимой.
Только сердце мое каждый раз как вопрос повторяет:
Она любит меня или просто играет со мной?
Мне друзья говорят: "Что ты делаешь, ты же не молод,
Ну, увлекся, бывает, да ты уже дьявол седой".
Но все время в висок ударяет вопрос, словно молот:
Она любит меня или просто играет со мной?
Я в отцы ей гожусь, старший сын мой - ее одногодка,
Но люблю эту девочку всею любовью земной.
Эти волосы, смех, эта нежность и эта походка.
Неужели не любит, а только играет со мной?
Я не стар, нет, не стар - двадцать восемь - не разница вовсе,
Только вот предстоит разговор мне нелегкий с женой.
Я все вынесу, вытерплю, знать бы ответ на вопрос мне:
Она любит меня или просто играет со мной.
У нее и улыбка, и гибкость, и смелость - от ведьмы.
Она стала моей долгожданной несчастной судьбой.
Посмотри мне в глаза, умоляю, и правду ответь мне:
Ты ведь любишь меня или просто играешь со мной.
Мир - театр, а мы в нем - актеры.
А наша жизнь давно уже рутинна,
И каждый в ней свою играет роль:
Вот кто-то - деревянный Буратино,
А рядом с ним - не очень добрый тролль.
Хоть сами лицедеи - верим в сказки.
Театр в театре - радость за гроши.
И в масках мы глядим на чьи-то маски,
И плачем, и смеемся от души.
На ниточках мы дергаемся тоже.
Кто дернулся сильнее, тот кумир.
Неважно - мы на сцене или в ложе.
Вокруг - актеры. Наш театр - мир.
Не в наших силах изменить сценарий.
Да и зачем? Не все ли нам равно.
От первых слов и до финальных арий
За нас уже расписано давно.
До запятых заучены все роли...
Живет поэт, играя и смеясь,
Напишет он стихи : "чего же боле..."
И, раненый смертельно, рухнет в грязь.
А это просто режессер - Всевышний -
Решил: вот здесь и догорит свеча.
Поэт в театре жизни - явно лишний.
И ввел в спектакль образ палача.
Неважно, ты плебей или патриций,
Неважно, карбонарий иль премьер -
Вся наша жизнь идет без репетиций,
А сразу начинается с премьер.
В театре жизни и секунды ценны.
Мгновенье - и сошел на вираже.
Не доиграл последней мизансцены,
А занавес задернули уже.
Кто знает где, в какое время года
Придет покой ненужный и уют.
И увертюра зазвучит как кода.
Но, к счастью, нам сценарий не дают.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле...
Б. Окуджава.
Поэты нам советы завещали,
Чтоб вечной мы любви не обещали,
Что это - нехорошая стезя.
Любовь всегда кончается слезами.
Но девы нас обманывают сами.
Прелестницы! Простите, так нельзя!
Совсем другие видятся аспекты:
Закрыв глаза на мелкие дефекты,
(Которых, впрочем, вовсе нет у нас,)
Любовей сами требуете вечных,
И требуете платьев подвенечных,
И тащите нас в праздничный палас.
Подарки, кольца, серьги и браслеты -
Нам очень трудно уложиться в сметы,
Мы успеваем страшно обнищать.
А если подойти к здоровью строго -
До вечности осталось так немного...
Ну, как же вам любовь не обещать?!
Григорию Дикшейну к 65-летию
"... чинно шествуя к камину
то ли в брюках, то ли без.
* * * * * * *
Или выйду в воскресенье
Глупых девок охмурять.
* * * * * *
с шаловливою пастушкой
жарим дичь на вертеле.
* * * * * *
Чтоб явиться к полуночи
В Дом Любви к мадам Руже."
Григорий Дикштейн. "Грезы".
На ночь книгу "Кама Сутра"
Я читал, жуя драже.
И отправился под утро
В Дом Любви к мадам Руже.
Тихо лаяли собаки
В бледно-розовую даль...
Я шагал почти во фраке
Направлялся к Пляс-Пегаль.
Представляете - в Париже
Бывший харьковский еврей
С каждом шагом ближе, ближе
К месту красных фонарей.
В настроении шел брачном,
Думал: "Девки, вам - каюк".
Был почти в наряде фрачном,
То бишь в верхнем, но без брюк.
Шел с огромным интересом
Посмотреть заблудших дам.
Проходил Булонским лесом,
Близ собора Нотр-Дам.
Путь далекий, путь неблизкий
Через скверы, через парк...
Берегитесь, Монны Лизки
Или.. как их... Жанки Дарк.
Ох, прекрасные кокотки!
(Я смотрел "Эммануель")
Подарю одной - колготки,
Подарю другой - "Шанель".
У меня французский вроде.
"В добрый вечер" - "бон суар".
Я скажу "бонжур" при входе,
Уходя - "оревуар".
Мне бы выпить малость зелья -
Кто бы чем бы не вертел,
Враз мамзелю как газель я
Навертел бы на вертел.
Вот и домик. И гризетка,
Вся готовая уже.
И в окно стучит нам ветка
На четвертом этаже.
Эти утренние грезы...
А любовь - вся впереди.
Начал скромно: "Если косы...",
Намекая на дожди.
Ей растегиваю блузку,
Нежно ручками греша,
А она почти по-русски
Говорит мне: "Но, Гриша,
Мне бы франки или марки,
Ну, а песни про дождей
Можешь петь, но только в парке,
Там... для харьковских... людей."
НЕОКОНЧЕННАЯ ПОВЕСТЬ
О НЕНАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ
- Папа! А дядя Маресьев настоящий человек? -
спросил Мишка.
- Да, - сказал я рассеянно. - Настоящий.
- Папа! А у него ног нет?
- Да, сынок, нет.
- А у тебя есть?
- Ты же видишь, что есть, зачем же спрашивать?
- Значит, ты - ненастоящий человек?!
Из разговора с моим, тогда еще пятилетним, сыном.
Все реальные герои повести - вымышлены.
Боре, Володе, Саше, Мише, Фиме, Юре
- моим друзьям посвящается эта коротенькая повесть.
Есть три вида пишущих людей. Одни начинают писать после того, как нечто
поймут. Другие пишут, и в процессе писания начинают нечто понимать. Третьи
должны написать книгу, чтобы наконец понять то, о чем они написали. И тогда
они видят, что их книга написана неправильно, и.. и печатают ее.
Автора не помню.
"Звонок был долгий. В другое время начальник отделения I-Ц оберст..."
Я поймал себя на мысли, что в который раз взял то, что попалось под
руку. Интересно, почему "И один в поле воин"? Наверное, соответствовало
моему абсолютно идиотскому состоянию.
"Какой дурак держит ее на полке?!" - раздраженно подумал я.
Правда, надо признаться, что в этот мартовский день меня раздражало
практически все. Пробило два тридцать, и моих еще не было.
Захотелось чаю, но ужасно лень было тащиться на кухню. Да еще
встречаться с Диной Соломоновной. Конечно, я ей нахамил. Но извиняться не
хотелось. Хорошо, что она еще ничего не сломала.
Я начал вспоминать и как-то отвлекся... Дина Соломоновна была
подслеповатая и глуховатая соседка, страдающая бессонницей. То есть, это она
говорила, что страдает. По моим наблюдениям, она отходила ко сну часиков
эдак в семь. А поднимала ее нелегкая в четыре утра, когда все нормальные
люди спят.
В принципе, наша коммуналка напоминала копошащийся муравейник. Одни еще
не спят, другие - уже. И, естественно, когда на кухне гремят посудой в
четыре утра, то хочется высказать все то, что у тебя накипело.
А тут еще ее счетчик висел напротив моей двери. Как не воспользоваться!
Тем более, что у меня есть кое-какие понятия об электричестве. Чик - и ровно
в четыре тридцать ее счетчик отключался. А поскольку стояла ранняя весна, то
она (Дуня Соломоновна, как ее называет Мишка) ни черта не видела.
Недельки две прошло относительно спокойно, а потом меня кто-то
"продал". Со мной перестали здороваться, и опять гулко резонировали
кастрюли.
В общем, я валялся в туфлях на диване, не желая вставать.
"Позвонить Фимке, что ли, пульку расписать?" - подумал я.
Но сегодня среда, и он вряд ли сможет. У нас сложились традиционные
пятницы, а иногда и субботы.
Во входных дверях повернулся ключ. Это было хорошо слышно, так как
входная дверь находилась напротив нашей. Дверь раскрылась, и зашел Мишка.
- Привет, - весело сказал он.
- Ну, привет, - вяло отреагировал я. - Какого черта ты так рано?
- Было только четыре урока, - сказал Мишка.
- С чего бы это?
- Потом было комсомольское собрание. Тольку разбирали.
- Он что, стекло разбил? - удивился я.
- Батя, не сходи с ума! - сказал сын - Ты что, Тольку не знаешь?!
Толик был, пожалуй, самым тихим и спокойным в их сумасшедшем 9"Б".
Неглупый паренек, хотя и учился на одни "тройки".
- Ну, так что же все-таки произошло? -переспросил я Мишку, пропуская
его реплику мимо ушей.
- Изменник Родины, - зловещим шепотом сказал Мишка. - Постановили взять
под стражу прямо с комсомольского собрания.
- Что за идиотские шуточки! - возмутился я.
- Вовсе нет! - сказал Мишка. - На стол билет, и - таким не место в
нашем монолитном и доблестном классе. Короче, он уезжает с родителями.
- Я как-то догадался, что не один. Куда? В Израиль?
- Не думаю, что именно туда. А просто покидает нашу необъятную.
- Ты, я надеюсь, не выступал? - встревожился я.
- За кого ты меня принимаешь! - сказал Мишка, но конкретно ничего не
сообщил.
"Ладно, потом сам все расскажет", - подумал я, не сильно размышляя об
этом.
Мишка повернулся и ушел в другую комнату. Но через секунду вышел и,
чуть улыбаясь, спросил:
- Старик, а ты чего так рано? Что, с Ленкой не срослось?
Сказать, что я похолодел - это не сказать ничего.
Дело в том, что мой несравненный отпрыск попал в точку. Да еще как
попал!
Но тут мне следует отойти от диалога с сыном и попытаться разъяснить
ситуацию.
Две недели тому назад в моем отделе появилась довольно смазливая
девочка с неплохой фигуркой. Около месяца назад я заявил шефу, что зашиваюсь
с чертежами. Сказал просто так, от нечего делать. Ни о каких чертежах не
могло быть и речи, да и самой работы как таковой не было.
Мы переделывали типовые проекты. Причем очень просто: работка - не бей
лежачего. Половину вычеркивали, а остальные чертежи чуть-чуть подправляли. В
основном, вся наша деятельность сводилась к футболу и анекдотам.
Единственный, кто трудился в поте лица - это Борис Ефимович. Писал мемуары.
И даже решил прочитать всему институту доклад об одном из Сталинских ударов
на каком-то фронте. Он и попросил Димку Запольского начертить ему схему
битвы. Большего разгильдяя он, естественно, выбрать не смог. Остальные хотя
бы делали вид, что работают. А Димка даже когда работал, все были уверены,
что он ни черта не делает.
Доклад был назначен на четыре тридцать, за сорок пять минут до
окончания работы. Борис Ефимович нас крайне обрадовал тем, что пообещал
уложится в какие-нибудь полтора-два часика.
В обед ко мне подошел Димка и попросил отпустить его за схемами.
"Хорошо, - сказал я. -Только запиши в книгу, что идешь к смежникам."
В три тридцать Борис Ефимович несколько занервничал и пытался у всех по
очереди выяснить, который час.
В четыре он снял трубку и сказал, что позвонит в морг. Я перехватил его
руку и объяснил, что не надо нервничать, все, мол, будет нормально.
В четыре двадцать он схватил шариковую ручку и начал что-то лихорадочно
писать. Витя Беленко закричал на весь отдел: "Борис Ефимович, умоляю, не
пишите заявление на увольнение. Вы еще нам так нужны." И чуть потише
добавил: "До зарплаты."
Дело в том, что весь отдел был должен Борису Ефимовичу от пятерки до
червонца. И тут Борис Ефимович взорвался:
- Мальчишка! Сопляк! Вы все не дождетесь!..
Чего конкретно мы не дождемся, никто так и не узнал.
В этот момент влетел Димка со схемой. С Борисом Ефимовичем произошла
поразительная метаморфоза. Чуть подвывая, он бросился к Димке и залепетал:
- Дмитрий Александрович (тут я вспомнил, что у Димки, оказывается, есть
отчество), голубчик, Вы же меня подводите!
Димка высокомерно взглянул на старика и заметил:
- Я в своей жизни еще никого не подвел. Я обещал и выполнил, - и гордо
отошел к столу.
Оставалось семь минут до начала доклада. За полторы минуты Борис
Ефимович похватал все со стола и пулей вылетел в дверь.
В актовом зале собрался тот кворум, который обычно присутствовал на
лекциях о международном положении. Половина сотрудников из каждого отдела
срочно уехала что-то с кем-то согласовывать. Я не мог смотаться. Старик
работал в моем отделе, и это было бы некрасиво.
На доске висели красочные схемы. Димка сидел в первом ряду и всем своим
видом выражал: "Могу, если захочу".
Борис Ефимович при галстуке и при указке стоял возле схем и что-то
невнятно, но вдохновенно бубнил. Я горестно стал подсчитывать, сколько еще
предстоит сидеть, но в этот момент произошли какие-то странные события.
Докладчик ткнул указку в схему и со словами: "Наш батальон находился
прямо.. " - видимо, передумал читать доклад и решил сыграть в детскую игру
"Замри". Секунд тридцать он озадаченно таращился на схему, а затем,
повернувшись к залу, нашел Димку глазами и растерянно спросил:
- Дмитрий Александрович, а почему же наш батальон находится в тылу
врага?!
- Не в этом дело, - сказал Димка бодро. - Мы так быстрей победим.
"Скорая" подъехала минут через сорок. Старика увезли в больницу, а
Димке объявили "строгача". Тем не менее стол, за которым сидел Борис
Ефимович освободился всерьез и надолго. Таким образом, оказалась
незаполненной одна штатная единица.
- Свято место пусто не бывает, - глубокомысленно изрек наш местный
алкаш Олег Николаевич. - Кого нибудь пришлют.
Я решил напомнить шефу об этом, и две недели назад он привел нам
чертежницу. (Каким образом чертежница могла заменить инженера, никто не
понял. Но все выразили бурную радость). Это и была Ленка. Вернее, Быкова
Елена Петровна.
Появление ее было весьма эффектным. Весь мужской пол обратил на нее
внимание. Особенно Димка.
На следующий день он явился на работу прикинутым, как надо. Однако, не
был по достоинству оценен ни самим объектом его ухаживаний, ни мной. И без
особой необходимости я услал Димку в пыльный пригород для согласования.
Димка, правда, повозмущался недолго, потом, пропев из Высоцкого, "и
рано, видимо, плевать на королей", отбыл.
Лена выдала реплику: "Мужчины так не поступают"-, и тут же рассмеялась,
осознав всю комичность сказанного.
Димка сумел вернуться на следующий день, умудрившись все быстро
согласовать. Обычно у него на это уходила неделя.
А еще через какое-то время я попросил Елену Петровну задержаться на
часок. Она отнеслась к этому легко. Мы минуты три говорили о работе, потом
минут сорок флиртовали и пикировались.
Исходя из всего этого, я посчитал дело завершенным. Забрав вечером
ключи от квартиры у Левки, назавтра я объявил в двенадцать часов, что мне
надо идти в Главпроект. А мимоходом заметил, чтобы Елена Петровна сделала
запись в книге, так как я беру ее с собой. Поймав на себе
иронично-презрительный взгляд Димки, мы оделись и вышли.
Но на улице Лена сразу пресекла все попытки завести ее в "один
интересный дом, тут недалеко, показать коллекцию старинного оружия". Она
сообщила, что приблизительно догадывается, какой вид оружия я хочу ей
показать, выразила надежду, что это оружие не очень старинное, добавила, что
вообще боится не только оружия, но и крови, чем заставила меня остолбенеть.
Вежливо поблагодарив за половину свободного дня и послав воздушный поцелуй,
уехала на трамвае.
В состоянии глубокой прострации я тут же заехал к Левке и вернул ключи
(это была совершеннейшая глупость с моей стороны, поскольку ехидный Левка
тут же заметил, что все это естественно, так как у меня отсутствует
элементарное обаяние), и, с горя выпив стакан вина, завалился домой, где был
разгадан сыном.
Несмотря на весь кретинизм своего положения, я все же сообразил, что с
Мишкой надо вести себя по-мужски.
И я ничего лучшего не нашел, чем сказать:
- М-да, старик. Ни фига не вышло. - И тут же ринулся в атаку. - А ты
откуда узнал? (Кстати, как он догадался, я так и не узнал, хотя в дальнейшем
допытывался. Интуиция?)
Сын повзрослел прямо на глазах. Но к такой постановке дела он не был
готов и, смутившись, нервно закашлял, а потом заговорил более низким
голосом.
- Да, понимаешь, - пробасил он, - Ленка - старшая сестра Васи Быкова.
Помнишь, он к нам приходил? - А затем добавил: - Я к ней сам подбивал
клинья.
Я чуть не прыснул, но, сдержавшись, продолжал наседать:
-- А ты чего это кашляешь, куришь, что ли?
Это уже выглядело грозно. Я должен был как-то восстановить
пошатнувшуюся отцовскую
репутацию.
- Обижаешь, начальник, - слегка возмутился Мишка.
- Смотри, матери ничего не ляпни, - продолжал я в том же духе, имея в
виду то ли курение, то ли Ленку. Все равно - пускай сам разбирается.
- Само собой, - пожал плечами Мишка, расставляя точки над "и". - Что я,
ребенок, что ли?
Таким образом, я абсолютно резонно решил, что наш диалог закончился.
Сын удалился в свою комнату, а у меня резко улучшилось настроение. Я
поднялся и даже вытер пыль с совершенно чистого стола.
Ну, что ж. Настала пора рассказать немного о себе. Правда, что значит
немного, когда речь идет о самом себе? О себе "немного" не получается. Такой
уж у меня странный характер.
Например, моя мама говорит обо мне, что я люблю правой рукой чесать
левое ухо. У папы несколько другое мнение. Он считает, что со мной ни на
какую тему нельзя говорить серьезно. Жена, в основном поддерживая мнение
моих родителей, тем не менее имеет свое собственное. Она считает, что ко
всему прочему, я - бездельник, не умеющий ничего доводить до конца.
Однако они все ошибаются. Например, я вспоминаю, как 18 лет тому назад
я весьма конкретно заявил матери очень емкую фразу: "Мама, я женюсь". С
отцом я говорил абсолютно серьезно три года назад, попросив одолжить мне 150
рублей, которые, кстати, еще не вернул.
Последний довод относительно моей полезности в доме я привожу жене,
демонстрируя выключатель, установленный полтора года назад и, наконец,
закрытый крышкой в прошлом месяце.
Итак, кое-что о себе. Мне 40 лет. Я - и.о. начальника электроотдела в
небольшом проектном институте. У меня красивая жена и двое детей. Оболтусу
Мишке в июне стукнет шестнадцать, а Оленьке уже скоро десять. Вот так, с
краткими анкетными данными Брагинского Александра Боруховича (в миру -
Борисовича) покончено. И, как писал Булгаков: "За мной, читатель!"
Ну, если, конечно, таковой имеется.
Около трех часов дня мы курили в коридоре, разговаривая Бог знает о
чем. Мы - это Димка, Олег Николаевич и, конечно, я. Вчера было очередное
собрание, где разбиралось недостойное поведение нашего бухаря, так что
сегодня он, трезвый, как стеклышко, злился на всех. Я, как мог, пресекал его
крамольные мысли о родном правительстве, но Олега несло.
- Нет, что вы думаете, - возмущался он, аппелируя ко мне и Димке. - Мы
и выпить-то как следует не успели. Только расположились, как менты подошли.
И что интересно, я же их прекрасно знаю. Один из них в нашем доме живет и
бухает, между прочим, за милую душу. Выслуживается, гад, перед своим
начальством. И вообще, все пьют. Ты вчера видел по телеку "хозяина"?! Бухой
в доску. А ты разве не пьешь? - распалялся Олег. - И ты, и Димка? Так что же
они ко мне прицепились?
- Это у него челюсть прострелена, - сказал Димка.
- Не знаю, что у него прострелено, а только пьет, - кипятился Олег
Николаевич.
- Слушай, Олег Николаевич, - наконец не выдержал я. - Сегодня пятница.
Иди-ка ты домой. Отдохни.
- А я работать хочу, - зло сказал Олег.
- Делай, что хочешь, только не морочь мне голову, - я махнул рукой и
отправился в свой отдел.
- А вам жена звонила, - ласково промурлыкала Лена. - Просила
перезвонить.
Я набрал номер жены.
- Сегодня преферанс отменяется, - безапелляционно заявила моя Танюша. -
Мы идем в гости.
- К кому это? - поинтересовался я, даже не сделав попытки возмутиться.
- Дома расскажу, - отрезала она. - Смотри, не задерживайся.
И повесила трубку. Я был настроен на "пульку", но делать нечего - дал
"отбой" Левке на сегодня и договорился с ним на субботу.
Домой я пришел в половине шестого. Таня зашла, видимо, минут на десять
раньше меня.
- Ну, рассказывай, куда это мы собираемся идти? - спросил я не очень
радостно.
- На проводы, - ответила Таня. - К Зискиндам. Они уезжают.
- М- да... - глубокомысленно промычал я. - Это естественно, что
уезжают. Вот если бы приезжали, то это называлось бы встреча.
- Давай не болтай, - сурово отрезала она. - Лучше собирайся.
- А я готов. Брился утром. Переодеваться не буду, да и не во что.
- Надень серый костюм, - приказала жена тоном, не терпящим возражений.
Мне было наплевать, в чем, собственно, идти, но не хотелось вступать в
долгие дискуссии, и я поплелся переодеваться.
- Между прочим, на белой рубашке нет двух пуговиц, - крикнул я из своей
комнаты.
- Под галстуком не будет видно, - спокойно объяснила она. Как будто это
ее не касалось. - И пожалуйста, не приставай.
Через полчаса мы уже были готовы. И это было необычно, поскольку моя
благоверная быстрее, чем в два часа не укладывалась.
- Давай на такси. - предложил я на улице.
- Не сходи с ума, здесь пятнадцать минут ходьбы. И вообще, мне нужно с
тобой поговорить.
- Я весь во внимании, - отреагировал я, предупредительно повернув
голову в ее сторону.
- Будь серьезным и не паясничай, - деловито начала она. - Я хочу, чтобы
Зискинды прислали нам вызов из Вены.
- Лучше джинсы из Италии, - быстро вставил я и замолк под ее грозным
взглядом.
- Или ты будешь нормально разговаривать, или мы никуда не идем.
- Или, - согласился я. - Выбираю второе.
- Я не шучу, - продолжала Таня. - Я хочу, чтобы они прислали вызов.
- Ну и что мы с ним будем делать? - спросил я. - У нас ведь его никто
не купит. - И тут же заткнулся, так как догадался, что зарвался. - Танюша, -
пробормотал я примирительно. - Ну на кой черт нам этот вызов? Я никуда не
собираюсь. Мне и здесь неплохо.
- Подумай о сыне, - резко перебила она. - Еще два года - и его заберут
в армию.
- Никуда его не заберут, - бодро возразил я. - Он поступит в институт.
Тут надо признаться, что в этом я и сам не был уверен. О сыне я думал
все время и прекрасно понимал, что здесь, в Киеве, ему ничего не светит. Но
надо было привести жене хоть мало-мальски убедительный довод.
- Ну еще же все-таки два года, и незачем паниковать.
- Я и не паникую, - ответила Таня. - Мне просто все осточертело. Ты
уходишь на свою работу, чем ты там занимаешься, один бог знает.
Возвращаешься домой на все готовое. А я должна мотаться как угорелая.
- Ну зачем ты так? - благодушно спросил я жену. - Я котлеты делал,
посуду мыл..
- Когда это, интересно, и где? Во всяком случае, не дома. А помнишь,
что ты сделал из
той несчастной курицы, когда я была больна?!
- Все было нормально, - отчаянно отбивался я. - Это у тебя во рту
горчило.
Воспоминания о той прекрасно очищенной и помытой, хотя и сваренной с
потрохами курице, видимо, переполнили чашу ее терпения и она твердо заявила:
- Хочу вызов - и точка.
- Ну, хорошо, хорошо, - примирительно согласился я. - Пусть присылают,
а там посмотрим. Кстати, я даже не знаю, мы должны им что-нибудь подарить,
или нет? Проводы - это почти как новоселье.
- Хорошо, что сообразил, - усмехнулась Таня. - Я им янтарь купила. Нам,
кстати, тоже. И еще я заказала три фотоаппарата ТТЛ с совсем небольшой
переплатой.
- Ну и черт с ней, с переплатой - так с переплатой, - согласился я
только для того, чтобы остановить бесконечный разговор.
Мы уже входили в подъезд. Надписи на стенах были самыми обычными: от
трех до пяти букв. В пролете между вторым и третьим этажом я остановился. На
стене было выведено:
"Зискинд - жид."
- Таня, - говорю я. - Это черт знает что такое. Надо исправить.
В исправленном и доработанном виде фраза стала выглядеть так: "Зискинд
- жив, Зискинд - будет жить".
Вполне удовлетворенные, мы пошли дальше. С четвертого этажа шум начал
нарастать. Я поднял голову и посмотрел на площадку последнего этажа.
Человек десять (это только те, кого я сумел увидеть) стояли,
облокотившись о перила, и курили. Мы поднялись наверх. Толпа несколько
раздвинулась, пропуская нас, и мы начали пробираться, многократно по дороге
здороваясь.
Зайдя в коридор, я занервничал. Мне, вероятно, передалось общее
настроение. Таня сумела протиснуться к Изе, расцеловалась с ним и отдала
янтарь, чем вызвала бурю восторгов у Беллы. Возбужденная чета Зискиндов с
непередаваемым выражением лиц схватила меня за руки и потащила к столу.
- Я должен с тобой выпить, - заявил Изя, тут же налил мне полстакана
водки и маленькую рюмочку для себя. - Ты извини, - добавил он. - Мне нужно
быть в форме.
Выпив водки и закусив бутербродами, находившимися здесь в огромном
количестве, я пришел в благодушное состояние.
Таня отошла в сторону, взяв под руку Беллу, и что-то ей зашептала.
Стоял страшный галдеж.
Белкина сестра тихо плакала в углу. Выпив еще полстакана водки с
неизвестным ранее Витей, я решил ее успокоить.
- Дорочка, - сказал я. - Ну, перестань. Давай поговорим спокойно. Вы же
не навсегда расстаетесь. Ты позже приедешь к ней.
Слезы у Доры мгновенно высохли, и она посмотрела на меня с возмущением.
- Ты ненормальный, - объявила она мне. - Ты что, не знаешь, где
работает Коля?
Коля работал на заводе имени Патона, хотя и не в очень секретном
отделе.
- Так пусть уходит со своей работы, - бездумно сказал я. - Может быть,
куда-нибудь я его смогу пристроить.
Как ни странно, это абсолютно идиотское предложение заинтересовало
Дору.
- Ты что, серьезно? - спросила она. Меня уже понесло, видимо, сказались
вторые
полстакана водки.
- Абсолютно, - бодро продолжил я. - Пусть он завтра мне звякнет.
Дора вся обмякла и, обняв меня, ласково поцеловала.
- Я тебе сама позвоню, - кивнула она. Меня кто-то похлопал по плечу.
Обернувшись, я сильно удивился и ошарашенно спросил:
- Юрка, а ты что здесь делаешь?
- Жду тролейбус, - топорно сострил он. - Пошли, бухнем.
Мы подошли к столу, и он тут же налил себе полный стакан и мне немного.
- Тебе больше не надо, - изрек наставительно Юрка. - Ты уже подшофе. Я
же вижу.
- Не надо - так не надо, - миролюбиво согласился я.
Мы выпили и закусили.
- Так все же, что ты здесь делаешь? - продолжал я настаивать. - Ты же
чистокровный русак.
- Не приставай, - отрезал он. - Кстати, мы завтра у тебя в четыре часа.
Мне Лева звонил.
Внезапно его кто-то оттащил в сторону. А ко мне подсел довольно
странный тип, абсолютно лысый и с большой бородой. Он тут же предложил
выпить и, поскольку я чувствовал себя нормально, то легко согласился.
Мы выпили граммов по сто и отошли в сторону. Я, видно, пришелся ему по
душе, так как он разговорился. Правда, я не понимал, о чем он говорит, но
все же решил со всем соглашаться и постоянно кивал.
- Понимаешь, - объяснял он возбужденно. - Я взял по трешке за грамм. А
тут мне достали два ружья и я остался без "бабок".
Я ему посочувствовал, потому что у меня в кармане был только червонец.
- Так, может, ты заберешь? - спросил лысо-бородатый. - Я тебе по два
пятьдесят отдам, считай, даром.
Не могу сказать, что меня сильно заинтересовало его, может быть,
лестное для
меня предложение, но, раз уж мы с ним выпили, я почувствовал моральную
ответственность, и решил его выручить.
- Ну, хорошо, - еще раз кивнул я. - Только для тебя. - Достав из
кармана десятку, отложенную для преферанса, я протянул ему и сказал: - Давай
четыре грамма.
Мне стало просто интересно узнать, что же так дорого стоит. Однако, как
ни удивительно, мужик не выразил никакого желания отдать мне то, что только
что так рьяно предлагал. Напротив, он ошалело посмотрел на меня и
бочком-бочком выскользнул из комнаты. Больше особых приключений в тот вечер
не случилось.
Когда меня забирала жена, я был уже прилично на взводе, так как успел
еще пару раз приложиться. Однако чувствовал себя довольно бодрым и в
несколько путаной форме изложил ей разговор с этим парнем.
Как ни странно, она не выразила ни малейшего сочувствия.
- Кретин, это были кораллы, - проинформировала меня Таня.
Сделал вид, что обиделся, и всю оставшуюся дорогу молчал, хотя это было
тяжело.
Утро субботнего дня прошло абсолютно неинтересно. Таня, уже давно не
воспринимавшая меня всерьез, приняв мою головную боль за обиду, решила
извиниться за "кретина", что оказалось довольно-таки сложно, поскольку я
подчистую забыл, что вчера обиделся. Когда же она мне напомнила, я вначале
решил возмутиться, но резонно сообразив, что все равно ничего хорошего из
этого не выйдет, предложил сходить на базар. Это несколько ее удивило, но,
тем не менее, она выразила радость.
Я был послан за мясом и укропом. Мясо купил прекрасное, для чего, чтобы
не торговаться, выложил свой кровный рупь. А вместо укропа взял петрушку,
потому что я встретил соседа, который рассказал мне какую-то небылицу,
добавив в конце: "Такая вот петрушка", чем, естественно, сбил ход моих
мыслей. Надо отдать должное Тане, она даже не рассердилась.
Во время субботней печеной картошки произошел идиотский разговор с
Оленькой. У нее, кстати, начались школьные каникулы. Так вот.
- Папа, - спросила она, - а мы куда поедем?
- Не знаю, - ответил я. - Зоопарк еще закрыт. А куда ты хочешь?
- В Канаду, - спокойно заявила Оленька. Честно сказать, я не нашел, что
ей ответить. Увидев мою слегка отвисшую челюсть, в разговор вмешалась жена,
причем с криком.
- Не задавай папе дурацких вопросов! - орала она.
- Не трогай ребенка! - рассердился я. - Она все слышит и повторяет. Ну,
с чего ты решила, что мы поедем в Канаду?
- Мама говорила с какой-то тетей по.. телефону и сказала.. сказала, там
хорошо, -ответила Оленька, слегка запинаясь.
- Ты с ума сошла! - закричал я. - Во-первых, при ребенке. Во-вторых, по
телефону. Вернее, во-первых то, что во-вторых. А если он прослушивается?
- Ага, - поджала губки Таня. - Ты сам дрожишь, а свой зад поднять
боишься. Так и будешь всю жизнь дрожать и ни черта не добьешься!
- Да, - вдруг брякнул Мишка. - Мне тоже уже надоело. Там - молчи, здесь
- нельзя.
- Папа, - добавила хворосту в ог