нать? Почему мне приходится вот так вынюхивать? - Один бог ведает. - В мудрости своей.- Тернер открыл верхний ящик.- Есть у вас такая записная книжка? На синем дерматиновом переплете записной книжки-календаря был вытиснен золотом королевский герб. - Нет. - Бедняга Гонт. Что, не по чину? - Он перелистывал страницы от конца к началу. На какой-то страничке задержался, нахмурился, еще раз приостановился, записал что- то в своей книжечке. - Такая полагается только советникам и тем, кто повыше, вот и все,- отрезал Гонт.- Я бы ее и не взял. - Но он вам предлагал, правда? Это наверняка тоже был один из его приемников. Как он действовал? Стащит в канцелярии целую пачку и раздает своим дружкам с нижнего этажа: "Берите, ребята, там наверху коридоры вымощены золотом. Берите на память от старого товарища". Так было, Гонт? И одна только христианская добродетель остановила вашу руку, да? - Закрыв книжку, он взялся за нижние ящики. - А хотя бы и так. Вы все равно не имеете права шарить по его ящикам. Из-за такого пустяка. Подумаешь, стащил пачку записных книжек - не дом же он украл! - Его валлийский акцент, сломав все препоны, вырвался на конец на свободу. - Вы верующий, христианин, Гонт, и лучше меня знаете о кознях дьявола. Мелкие проступки влекут за собой крупные. Сегодня вы украдете яблоко, завтра угоните грузовик. Вы-то знаете, как это бывает, Гонт. Что еще он рассказывал о себе? Может, были еще какие-нибудь воспоминания детства? Он нашел нож для разрезания бумаги - тонкий серебряный нож с широкой плоской ручкой и при свете настольной лампы принялся разглядывать выгравированную надпись. - "Л. Г. от Маргарет". Что это за Маргарет, хотелось бы мне знать? - В первый раз про нее слышу. - Он был когда-то помолвлен. Вы об этом знали? - Нет, не знал. - Мисс Айкман, Маргарет Айкман. Вам это что-нибудь говорит? - Нет. - А про свою службу в армии он что-нибудь рас сказывал? - Он очень любил армию. Говорил, что в Берлине частенько ходил смотреть, как кавалеристы берут препятствия. Очень это любил. - Он ведь служил в пехоте, так? - По правде говоря, не знаю. Тернер положил нож рядом с синей книжкой-календарем, еще что-то отметил в своем блокноте и взял со стола небольшую жестянку с голландскими сигарами. - Курил? - Любил выкурить сигару, это верно. Ничего, кроме сигар, не признавал. И при этом, заметьте, всегда носил с собой сигареты. Но я-то видел: сам курил только сигары. Кое-кто жаловался, я слыхал. Насчет сигар. Им не нравилось. Но Лео тоже с места не сдвинешь, если уж он чего захочет. - Давно вы в посольстве, Гонт? - Пять лет. - Он с кем-то подрался в Кгльне. Это уже на вашей памяти? Гонт заколебался. - Удивительно, скажу я вам, как тут умеют прятать концы в воду. Есть такие слова: "Должен знать". У вас тут их понимают по-особому. Знают все, кроме тех, кто должен знать. Так что же все-таки тогда произошло? - Не знаю. Говорят, ему поделом досталось. Я слыхал от моего предшественника. Однажды принесли Лео в та ком виде, что родная мать не узнала бы. Так ему и надо, сказали. Вот что рассказывали моему предшественнику. Учтите, Лео мог и на рожон полезть - что верно, то верно. - Кто? Кто сказал это вашему предшественнику? - Не знаю, не спрашивал. Не хотел совать нос в чужие дела. - Он часто дрался? - Нет. - Может, там была замешана женщина? Скажем, Маргарет Айкман? - Не знаю. - Тогда почему вы говорите, что он мог полезть на рожон? - Не знаю,- ответил Гонт, снова колеблясь между подозрительностью и врожденной тягой к общению.- Вот вы, например, почему лезете на рожон? - пробормотал он, переходя в нападение, но Тернер игнорировал это. - Правильно. Никогда не суй нос в чужие дела. Ни когда не доноси на ближнего. Это неугодно богу. Я преклоняюсь перед людьми, которые не отступают от своих принципов. - Мне все равно, что он сделал,- продолжал Гонт, постепенно обретая мужество.- Он - неплохой человек. Немного резковат, пожалуй, но так оно и должно быть - он ведь не англичанин, а с континента. И все же не настолько он плох.- Гонт указал рукой на стол и выдвинутые ящики. - Так можно сказать о каждом. Понятно? Нет людей, которые были бы настолько плохи... Так чему же он выучился, когда был малышом? Скажите мне. Чему он научился, сидя на дядюшкиных коленях? - Он говорит по-итальянски,- вдруг сказал Гонт, будто кинул козырную карту, которую все время придерживал. - Правда? - Да, научился в Англии. В сельской школе. Другие ребята с ним не разговаривали, потому что он немец, тогда он стал уезжать на велосипеде к военнопленным-итальянцам и разговаривать с ними. И с тех пор знает итальянский - выучил его навсегда. У него отличная память, скажу я вам. Он наверняка помнит каждое слово, которое хоть раз услышал. - Здорово! - Он мог стать настоящим ученым, имей он ваши возможности. Тернер озадаченно посмотрел на него. - Кто сказал вам, черт подери, что у меня были какие- то возможности? Он выдвинул еще один ящик. Там лежал всевозможный хлам, какой неизбежно накапливается у каждого, в любом столе любого учреждения: машинка для сшивания бумаг, карандаши, клейкие ленты, иностранные монетки, использованные железнодорожные билеты. - Как часто собирался хор, Гонт? Раз в неделю, кажется? Сначала миленькая такая репетиция, потом молитва, а после нее вы вместе забегали в придорожный бар вы пить стаканчик пива, и он вам рассказывал о себе. Потом, наверно, устраивались поездки за город. Для спевок. Мы все это любим, верно? Что-нибудь такое коллективное и в то же время духовное - спевки, всякие там комиссии, хоры. И Лео в этом участвовал, верно? Знал всех и каждого, всем сочувствовал в их маленьких огорчениях, подбадривал, держал за ручку. Словом, как говорится, настоящая душа общества. Все время, пока длилась беседа, Тернер записывал в свою книжку перечень найденных вещей: швейные принадлежности, пачка иголок, пилюли разного вида и сорта. Точно зачарованный, Гонт незаметно для себя подошел ближе. - Не только. Я живу на верхнем этаже - там есть квартира. Она была для Макмаллена, но он не мог туда въехать с такой кучей детей. Представляете, что было бы, если б они носились там наверху сломя голову. Спевки хора происходили в зале заседаний, по пятницам. Это по другую сторону холла, рядом с кассой. После спевки он обычно поднимался к нам на чашку чая. Я-то ведь частенько забегал сюда попить чайку. Ну, и мы, конечно, были рады отблагодарить его за все, что он для нас делал: вещи разные доставал и всякое такое. Он любил посидеть с нами за чаем,- добавил Гонт просто.- Любил камин. Мне всегда казалось, что ему нравится семейный уют, поскольку он сам несемейный. - Он это вам говорил? Говорил, что у него нет семьи? - Нет, не говорил. - Откуда же вы знаете? - Это и так ясно, тут и говорить незачем. Вот и образования он тоже не получил - можно сказать, сам выбился в люди. Тернер нашел бутылочку с длинными желтыми пилюлями и, вытряхнув несколько штук на ладонь, осторожно понюхал их. - И все это продолжалось много лет? Верно? Эти домашние беседы после репетиций? - Нет, что вы. Он совсем не замечал меня еще несколько месяцев назад, и я вовсе не хотел навязываться - ведь он же дипломат. Только недавно он стал интересоваться мной. И этими иностранцами. - Какими иностранцами? Это Автомобильный клуб такой - для иностранцев. - Поточнее - когда это было? Когда он заинтересовался вами? - В январе,- сказал Гонт, теперь и сам озадаченный.- Да, я бы сказал, с января. Он как-то переменился с января. - С января этого года? - Да, да, именно,- ответил Гонт таким тоном, будто это впервые дошло до его сознания.- Точнее, когда он начал работать у Артура, Артур очень повлиял на Лео. Он стал как-то задумчивее, что ли. Изменился к лучшему. Знаете, и моя жена тоже так считает. - Ясно. В чем еще он изменился? - Да вот в этом только. Задумчивее стал, - Значит, с января, когда он заинтересовался вами. Бах! Наступает Новый год, и Лео делается задумчивым. - В общем, он стал поспокойнее. Будто заболел. Мы прямо удивлялись. Я сказал жене...- Гонт почтительно понизил голос при одном упоминании о своей половине: - Не удивлюсь, если врач уже сделал ему предупреждение. Тернер теперь снова смотрел на карту, сначала прямо, потом сбоку - так виднее были дырочки от булавок там, где стояли раньше войска союзников. В старом книжном шкафу лежала груда отчетов об опросах общественного мнения, газетные вырезки и журналы. Опустившись на колени, он принялся разбирать их. - О чем еще вы говорили? - Ни о чем серьезном. - Просто о политике? - Я люблю поговорить на серьезные темы,- сказал Гонт.- Но с ним как-то не хотелось разговаривать: не знаешь, куда это тебя заведет. - Он выходил из себя, что ли? Вырезки касались Карфельдовского движения. Статистические отчеты показывали рост числа сторонников Карфельда. - Нет, он был чересчур чувствительный. Как женщина: его очень легко было расстроить, ну прямо одним каким-нибудь словом. Очень чувствительный! И тихий. Вот почему я никак не мог поверить насчет Кгльна. Я говорил жене: прямо не понимаю, как это Лео затеял драку, в него, верно, дьявол вселился. Но повидал он за свой век много. Это уж точно. Тернер наткнулся на фотоснимок студенческих беспорядков в Берлине. Двое парней держали за руки старика, а третий бил его по лицу тыльной стороной ладони. Пальцы у старика торчали вверх, и в ярком свете прожектора костяшки белели, как на гипсовой скульптуре. Фотоснимок был обведен красной шариковой ручкой. - Я что хочу сказать: с ним никогда не знаешь, не обидел ли его,- продолжал Гонт,- не задел ли больное место. Иногда я думаю, говорил я жене... по правде сказать, ей самой было с ним не просто... так вот, я ей говорил, что не хотелось бы мне видеть его сны. Тернер встал. - Какие сны? - Вообще сны. То, что он повидал в жизни, это же, наверно, снится ему. А видел он, говорят, многое. Все эти зверства. - Кто говорит? - Люди. Один из шоферов, например, Маркус. Он теперь от нас ушел. Он служил с ним вместе в Гамбурге в сорок шестом или вроде того. Страсть. Тернер открыл старый номер "Штерна", лежавший на шкафу. Весь разворот был занят снимками беспорядков в Бремене. На одном фото Карфельд произносил речь с высокой деревянной трибуны, вокруг - вопящая в экстазе молодежь. - По-моему, его это очень волновало,- продолжал Гонт, заглядывая Тернеру через плечо,- Он частенько заводил речь о фашизме. - Вот как? - негромко проговорил Тернер.- Расскажите об этом, Гонт, меня интересуют такие темы. - Что сказать? Иной раз,- Гонт явно начал нервничать,- он очень распалялся. Все это снова может случиться, говорил он, а Запад будет стоять в стороне. Банкиры вносят в это свою долю - вот все и начнется сначала. Еще он говорил, что социалисты там или консерваторы - это теперь ничего не значит, раз решения принимаются в Цюрихе или в Вашингтоне. Это видно, он говорил, из последних событий. Что ж, все ведь правильно, и спорить не о чем. На какое-то мгновение - будто выключилась звуковая дорожка - исчез шум уличного движения, машинок, голосов, и Тернер уже не слышал ничего, кроме биения собственного сердца. - Какое же он предлагал лекарство? - спросил он тихо. - Он его не знал. - Скажем: никто не имеет права бездействовать. - Он этого не говорил. - Уповал на бога? - Нет, он не из верующих. Истинно верующих в душе. - На совесть? - Я сказал вам. Он сам не знал. - Он никогда не говорил, что вы можете восстановить равновесие? Вы с ним вдвоем? - Он совсем не такой,- ответил Гонт нетерпеливо.- Он не любит компаний. По крайней мере когда речь идет... ну, о том, что лично для него важно. - Почему он не нравится вашей жене? Гонт заколебался. - Она старалась быть поближе ко мне, когда он при ходил к нам, вот и все. Не из-за того, что он что-нибудь делал или говорил, просто ей хотелось быть ко мне поближе.- Он сниходительно улыбнулся.- У женщин бывает такое, вы понимаете. Это естественно. - Подолгу он задерживался у вас? Случалось так, чтобы сидел часами? Болтал? Пялил глаза на вашу жену? - Не смейте так говорить,- оборвал его Гонт. Тернер отошел от стола и, снова подойдя к шкафу, стал разглядывать цифры на подошве галош. - А потом, он никогда долго не сидел у нас. Он уходил и работал по вечерам, вот что он делал. В последнее время. В архиве и в канцелярии. Он говорил мне: "Джон, я тоже хочу внести свой вклад". И право же, он вносил свой вклад. Он гордился тем, что сумел сделать за последние месяцы. Даже смотреть было приятно, так здорово он работал. Иногда засиживался за полночь, а иной раз и до утра. Светлые, почти бесцветные глаза Тернера были прикованы к темному лицу Гонта. - Вот как? Он бросил галоши обратно в шкаф, они плюхнулись туда со стуком, странно прозвучавшим в наступившей тишине. - У него, знаете ли, была уйма работы. Куча работы. Слишком он хороший работник для этого этажа, вот что я скажу. - И так повторялось каждую пятницу, начиная с января. После спевки он поднимался к вам, выпивал в уюте чашечку-другую чаю и сидел у вас, пока все здесь не успокоится, а тогда спускался вниз и работал в архиве? - Как часы. Он и приходил-то уже готовый к работе. Сначала на репетицию хора, потом к нам на чашку чаю, пока остальные не очистят помещение, потом вниз, в архив. "Джон,- говорил он мне,- я не могу работать в суматохе: не переношу суеты. По правде говоря, я люблю тишину и покой. Уже годы не те, никуда от этого не уйдешь". Всегда у него был при себе портфель. Термос, возможно, пара сандвичей. Очень толковый человек, все умел. - Конечно, расписывался в книге ночного дежурного? Гонт заколебался, только теперь осмыслив до конца, какую угрозу таит в себе этот спокойный, не допускающий недомолвок тон. Тернер захлопнул деревянные дверцы шкафа. - Или вы, черт бы вас побрал, не утруждали этим себя? Конечно, неудобно все время соблюдать формальности, когда речь идет о госте. Притом о госте-дипломате, который удостоил вас визитом. Пусть себе приходит и уходит среди ночи, если ему вздумается, черт подери, вам-то что? Конечно, невежливо что-нибудь проверять, правда? Он ведь вроде как член семьи. Обидно нарушать согласие какими-то формальностями. И к тому же не по-христиански, вовсе не по-христиански. Вы, наверно, понятия не имеете, когда он уходил из посольства? В два? В четыре? Гонт даже затаил дыхание, чтобы расслышать это,- так тихо говорил Тернер. - В этом нет ничего плохого, я думаю? - спросил Гонт. - И потом этот его портфель,- продолжал Тернер так же тихо.- Конечно, нехорошо разглядывать, что в нем лежит. Открыть термос, к примеру? Не по-божески. Не беспокойтесь, Гонт, тут нет ничего плохого. Ничего такого, чего нельзя было бы искупить молитвой и вылечить чаш кой хорошего чая.- Тернер стоял теперь у двери, и Гонт вынужден был повернуться к нему.- Вы просто играли в счастливую семью, вам нужно было, чтобы он приласкал вас, и тогда вы чувствовали себя хорошо.- В голосе его появился валлийский акцент - жестокая пародия на Гонта: - Смотрите, как мы благородны... как любим друг друга... Смотрите, как шикарно мы живем - принимаем у себя настоящего дипломата... Поистине мы - соль земли... У нас всегда найдется что пожевать... Сожалею, что вы не можете попользоваться и женой, но это уж моя привилегия... Что ж, Гонт, вы проглотили всю приманку целиком. Называетесь охранником, а дали соблазнить себя и положить в постель за полкроны.- Он толчком распахнул дверь.- Гартинг в отпуске по семейным обстоятельствам, не забывайте этого, если не хотите напортить себе еще больше. - Может, так ведется там, откуда явились вы,- вдруг сказал Гонт, будто внезапно прозрев,- но я живу в другом мире, мистер Тернер, и не пытайтесь отнять его у меня. Я делал для Лео все, что мог, и буду делать для него, что смогу. Не знаю, почему вы все перевернули по-своему. Все вы изгадили, все. - Убирайтесь к черту! - Тернер сунул ему ключи, но Гонт не взял их, и они упали к его ногам.- Если вы что-нибудь еще знаете про него, еще какую-нибудь интересную сплетню, лучше скажите мне сейчас. Быстро. Ну? Гонт покачал головой. - Уходите,- сказал он. - Что еще говорят люди? Что-нибудь ведь болтали в хоре, верно, Гонт? Можете мне сказать, я вас не съем, - Ничего я не слыхал. - Что думает о нем Брэдфилд? - Откуда мне знать? Спросите у Брэдфилда. - Он ему симпатизировал? Лицо Гонта потемнело от негодования. - Не считаю нужным говорить об этом,- ответил он резко,- не имею привычки сплетничать о своих начальниках. - Кто такой Прашко? Говорит вам что-нибудь эта фамилия? - Мне нечего больше сказать. Я ничего не знаю. Тернер показал на небольшую кучку вещей на столе. - Отнесите это в шифровальную. Они мне понадобятся позже. И вырезки тоже. Передайте их тамошнему сотруднику, и пусть распишется за них, ясно? Как бы он ни был вам разлюбезен. И составьте еще список всего, что пропало. Всего, что Гартинг взял с собой. Он не пошел к Медоузу сразу, а вышел из здания и постоял немного на полоске травы за автомобильной стоянкой. Дымка тумана висела над пустырем, и шум уличного движения накатывался, как грохот морского прибоя. Темная решетка строительных лесов закрывала здание Красного Креста, сверху над ним нависал оранжевый кран, и здание было похоже на нефтеналивную баржу, бросившую якорь на мостовой. Полицейские смотрели на Тернера с любопытством - он стоял неподвижно и не сводил глаз с горизонта, хотя весь горизонт заволокло тучами. Наконец - точно по команде, которой они не слышали,- он повернулся и медленно пошел назад, к главному входу. - Вам нужно выправить постоянный пропуск,- сказал охранник с лицом хорька.- Ходите весь день туда-сюда. В архиве стоял запах пыли, сургуча и типографской краски. Медоуз ждал его. Он казался изможденным и очень усталым. Он даже не шелохнулся, когда Тернер направился к нему, пробираясь между столами и папками,-просто смотрел на него, отчужденно и презрительно. - Почему им понадобилось прислать именно вас? - спросил он.- Что, никого другого нет? Кого вы на этот раз намерены погубить? 6. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВСЕ ПОМНИТ П о н е д е л ь н и к . У т р о Они стояли в небольшом святилище, в сейфе, облицованном изнутри стальными плитами, который служил и бронированной комнатой, и кабинетом. Окна были забраны двойными решетками - тонкой проволочной сеткой и тяжелыми стальными прутьями. Из соседней комнаты непрерывно доносились шаги и шелест бумаги. Медоуз был в черном костюме, со множеством булавок, вколотых в лацканы его пиджака. Стальные шкафы, как часовые, выстроились вдоль стен. У каждого - номер на дверце и секретный замок с шифром. - Из всех людей, которых я поклялся больше никогда не видеть... - ...Тернер стоит на первом месте. Ладно, ладно. Не у вас одного. Давайте не будем говорить об этом. Он сели. - Она не знает, что вы здесь,- сказал Медоуз.- Я не скажу ей, что вы здесь. - Ладно. - Он встречался с ней всего несколько раз. Между ними ничего не было. - Я не буду попадаться ей на глаза. - Да,- сказал он, глядя не на Тернера, а мимо него, на шкафы,- да, вы не должны ей попадаться. - Постарайтесь забыть, что это я,- сказал Тернер.- Я вас не тороплю. На мгновение лицо Тернера словно утратило свое жесткое выражение - на грубые черты его легли тени, и оно стало почти таким же старым, как у Медоуза, и таким же усталым. - Я все расскажу вам сразу,- сказал Медоуз.- И - конец. Я расскажу вам все, что знаю, и вы уберетесь отсюда. Тернер кивнул. - Все началось с Автоклуба для иностранцев,- сказал Медоуз.- Там я, в сущности, и познакомился с ним. Я люблю машины, всегда их любил. Специально перед выходом на пенсию купил себе "ровер", с цилиндром на три литра... - Давно вы здесь? - Год. Да, уже год. - Приехали прямо из Варшавы? - Нет, некоторое время мы пробыли в Лондоне. Потом меня послали сюда. Мне было пятьдесят восемь, оставалось дослужить два года. После Варшавы я решил, что буду относиться к вещам поспокойнее. Хотелось позаботиться о ней, помочь ей оправиться... - Ладно, ладно. - Я, как правило, мало куда хожу, но в этот клуб вступил. Там народ главным образом из Англии и из стран Содружества, но приличные люди. Я считал, что это нам вполне подойдет - встречи раз в неделю, летом на воздухе, зимой - за столом. Понимаете, я мог брать туда Майру, вернуть ее к привычной жизни, приглядывать за ней... И по том, она сама этого хотела. Была растеряна, искала общества. Кроме меня, у нее ведь никого нет. - Ладно, ладно,- сказал Тернер. - Там собрался хороший народ к тому времени, когда мы вступили в этот клуб; впрочем, как во всяком клубе, и в нашем были свои взлеты и падения - ведь все дело в том, кто в правлении. Выберешь порядочных людей - и все получается очень хорошо и интересно, выберешь плохих - и начинаются склоки и всякое такое, - Гартинг там был, конечно, на главных ролях? - Не торопите меня, ладно? Дайте говорить, как я хочу.- Медоуз сказал это твердо и неодобрительно. Так отец делает замечание сыну.- Нет, он не был там на главных ролях, во всяком случае, в то время. Он был рядовым членом клуба, вот и все, обычным рядовым членом. Мне кажется, и ходил он туда редко, может, на одно из шести собраний. Вообще-то он не считался там своим. Он ведь имел дипломатический ранг, а это клуб не для дипломатов. В середине ноября у нас там было годичное собрание. Неужели на этот раз у вас нет при себе вашей черной книжицы? - В ноябре,- сказал Тернер, никак не реагируя,- пять месяцев назад. Годичное собрание. - Странное было собрание, я бы сказал. Своеобразная атмосфера. Карфельд уже полтора месяца как начал действовать, и мы все ждали, что будет дальше. Председательствовал Фрэдди Лакстон - он в то время уже знал о своем назначении в Найроби; Билл Эйнтри был секретарем по культурно-массовым делам - он получил как раз уведомление о переводе в Корею. Все мы нервничали: надо было выбрать новое правление, рассмотреть все вопросы, стоявшие на повестке дня, и договориться о зимнем пикнике за город. Тут-то вдруг и выскочил Лео, и в известном смысле именно тогда он и сделал первый заход в мой архив. Медоуз умолк. - Понять не могу, как это я так оплошал, ну прямо понять не могу,- сказал он. Тернер ждал. - Говорю вам, мы никогда и не слышали о нем ничего, не знали, что его интересует наш клуб. И потом, у него была такая репутация... - Какая репутация? - Ну, говорили, что он человек несолидный. Без роду и племени. Пустой человек. Ходили какие-то слухи насчет Кгльна. Мне, честно говоря, не нравилось то, что я о нем слышал, и мне не хотелось, чтобы он встречался с Майрой. - Какие слухи насчет Кгльна? - Сплетни, ничего больше. Он там подрался. Ввязался в драку в ночном ресторане. - Подробности неизвестны? - Неизвестны. - Кто еще был там? - Понятия не имею. О чем я говорил? - О клубе. О годичном собрании клуба. - Да, поездка за город. "Так какие будут предложения?" - спросил Билл Эйнтри. И Лео тут же вскочил. Он сидел примерно на три ряда позади меня. "Смотри-ка,- говорю я Майре,- что это он вдруг?" Лео сказал, что у него есть предложение. По поводу зимней поездки за город. Он знает одного старика в Кгнигсвинтере, у которого есть несколько двухпалубных прогулочных барж. Старик этот очень богат и очень любит англичан, занимает высокое положение в Англо-германском обществе. И этот старый господин согласился предоставить нам две баржи и команду, чтобы прокатить весь клуб до Кобленца и обратно. В виде благодарности за какую-то услугу, оказанную ему англичанами во времена оккупации. У Лео всегда были знакомства с такими людьми,- сказал Медоуз, и улыбка ненадолго озарила его грустное лицо.- Надо будет оплатить проезд, ром и кофе в пути и большой обед в Кобленце. Лео уже все рассчитал. Он думает, что вместе с подарком его другу это обойдется в двадцать одну марку восемьдесят на каждого,- Медоуз остановился.- Я не могу говорить быстрее, не привык. - Я ведь ничего не сказал. - Вы все время торопите меня, я это чувствую,- раздраженно ответил Медоуз и вздохнул.- Они попались на эту удочку, все мы попались - и члены правления, и остальные. Не мне вам объяснять, каковы люди. Если человек твердо знает, чего он хочет... - А он знал, чего хочет. - Может, кое-кто и подумал, что он выслуживается, но всем было безразлично. Некоторые из нас считали, честно говоря, что он возьмет себе комиссионные, но, пожалуй, он их и заработал. В любом случае плата была довольно умеренная. Билл Эйнтри собирался уезжать, ему было все равно, он поставил предложение на голосование. Фрэдди Лакстон уже сидел на чемоданах, ему тоже ни до чего не было дела. Он поддержал предложение. Оно было принято, и решение занесено в протокол, никто не сказал ни звука против. Как только собрание закончилось, Лео подошел к нам с Майрой, улыбаясь во весь рот. "Ей очень понравится,- сказал он,- уверен, что Майре понравится. Очень приятная поездка по реке. Она будет в восторге". Будто все это он устроил специально для Майры. Я сказал: "Да, конечно",- и предложил ему выпить стаканчик. Мне показалось, что получается нехорошо, что бы там про него ни говорили, но он так старался, и никто не обратил на это ровно никакого внимания. Мне стало жаль его. И потом, я был ему благодарен,- сказал Медоуз просто,- да и сей час еще благодарен - это была чудесная поездка. Он снова замолчал, и снова Тернер ждал, пока его собеседник справится со своим волнением и своими затаенными чувствами. Через зарешеченное окно в комнату доносилось неустанное биение железного сердца Бонна: далекий грохот кранов и буров, стенания ошалело мчащихся куда-то автомобилей. - Честно говоря, я думал, что все это - подходы к Майре,- сказал наконец Медоуз.- Признаюсь, я следил за ним. Но ничего не было, даже намека, ни с той, ни с другой стороны. Уж по этой-то части я теперь достаточно наблюдателен. После Варшавы. - Я вам верю. - Мне все равно, верите вы мне или нет. Это чистая правда. - И на этот счет у него тоже была неважная репутация? - В какой-то мере. - С кем же у него был роман? - Я продолжу свой рассказ, если не возражаете,- сказал Медоуз, разглядывая свои руки.- Не собираюсь распространять эти грязные сплетни. А уж меньше всего - сообщать вам. Здесь болтают много чепухи, слушать тошно. - Я выясню,- сказал Тернер, и лицо его окаменело, как у мертвеца.- Придется потратить больше времени, но пусть это вас не беспокоит. - Было ужасно холодно - куски льда плыли по воде,- продолжал Медоуз,- и очень красиво, если вы способны это понять. Все было так, как обещал Лео: ром и кофе для взрослых, какао для детишек. Все были довольны и трещали, как сверчки. Мы выехали из Кгнигсвинтера и, прежде чем подняться на борт, выпили по стаканчику у него дома. И с той минуты Лео уже не отходил от нас. От меня и от Майры. Он относился к нам по-особому, иначе не скажешь. Словно кроме нас никто больше для него не существовал. Майра была в восторге. Он укутал ее шалью, рассказывал забавные истории... Я не слышал, чтобы она когда-нибудь так смеялась со времен Варшавы. Она все повторяла: "Уже давно мне не было так хорошо". - Какие же это забавные истории? - Все больше о себе самом. Одна, помню, была о том, как он в Берлине вез тачку с папками через площадь во время учебных занятий кавалерии. Старшина на коне, а он, Лео, внизу со своей тачкой... Он умел подражать разным людям - то он кавалерист на лошади, то - гвардейский капрал. Он даже умел изображать звук трубы и разное другое. Просто поразительно. Поразительная способность. Очень занятный человек Лео. Очень,- Он посмотрел на собеседника, точно ожидая возражений, но лицо Тернера оставалось бесстрастным.- Когда мы ехали назад, он отвел меня в сторонку: "Артур, два слова на ушко". Типично для него это "на ушко". Вы ведь знаете, как он разговаривает. - Нет, не знаю. - Доверительно. Будто с вами одним. "Артур, - сказал он,- Роули Брэдфилд вызывал меня. Они хотят, чтобы я перешел в архив и помог вам, но, прежде чем сказать ему "да" или "нет", я хочу знать, что думаете об этом вы". Предоставил решать мне, понимаете. Если этот план мне не по нутру, он откажется - вот на что он намекал. Ну, признаться, это было для меня полнейшей неожиданностью, я не знал, что и подумать: как-никак он второй секретарь... что- то тут неладно - такова была моя первая реакция. И честно говоря, я не до конца поверил ему. Поэтому я спросил: "Есть у вас опыт работы в архиве?" Он ответил, что кое-какой опыт есть, но работал он там очень давно, хотя всегда подумывал о том, чтобы вернуться в архив. - Когда же это было? - Что когда было? - Когда прежде он работал в архивах? - Кажется, в Берлине. Знаете, как-то неудобно спрашивать Лео о его прошлом. Никогда не знаешь, что можешь услышать в ответ.- Медоуз покачал головой.- И вот он задает такой вопрос. Мне сразу показалось, что тут что-то не так, но что я мог ему сказать? "Это должен решать Брэдфилд,- ответил я.- Если он вас ко мне посылает и вы согласны перейти в архив, работы у нас хватит". Честно сказать, какое-то время это меня тревожило, я даже собирался переговорить с Брэдфилдом, но все откладывал. Лучше всего, подумал я, не торопить события. Может, об этом и не будет больше речи. Сначала так оно и вышло. В мире положение снова осложнилось. В Англии начался правительственный кризис, в Брюсселе - золотая лихорадка. А тут Карфельд стал действовать очень бурно и активно по всей стране. Из Англии приезжали делегации, профсоюзы выступали с протестами, ветераны устраивали встречи старых боевых товарищей - словом, происходило бог знает что. Архив и канцелярия гудели как улей, и Гартинг совершенно вылетел у меня из головы. К тому времени он уже был в клубе секретарем по культурно-массовым делам, но вне клуба я почти не встречался с ним. Короче, было не до него. Слишком много других забот. - Понятно. - И вдруг Брэдфилд посылает за мной. Как раз перед праздниками - двадцатого декабря. Сначала спрашивает, как я справляюсь с уничтожением устаревших дел. Я был несколько смущен, по правде говоря, у нас и без того хватало работы последние месяцы. Об этих самых устаревших делах мы и думать позабыли. - Прошу вас, ничего теперь не опускайте: мне нужны все подробности. - Я ответил, что дело идет очень медленно. Тогда, спросил он, что я скажу, если он пришлет мне кого-нибудь в помощь, кого-нибудь, кто доделает эту работу. Есть предложение, продолжал он, пока еще только предложение, он хотел сначала поговорить со мной,- так вот, есть предложение послать ко мне в помощь Гартинга. - Чье предложение? - Он не сказал. Они оба вдруг осознали весь смысл сказанного, и каждый по-своему был озадачен. - Кто бы ни подал такую мысль Брэдфилду,- сказал Медоуз,- все равно это была нелепица. - Вот и я так подумал,- признался Тернер, и они снова помолчали.- Словом, вы ответили, что согласны взять его? - Нет, я сказал правду. Сказал, что Гартинг мне не нужен. - Не нужен? Вы сказали это Брэдфилду? - Не нажимайте на меня. Брэдфилд прекрасно знал, что мне никто не нужен. Во всяком случае, для уничтожения устаревших дел. Я зашел в министерский архив, когда был в Лондоне, и поговорил там. Это было в ноябре прошлого года, когда началась вся эта чехарда с Карфельдом. Я сказал, что меня беспокоит задержка с уничтожением устаревших дел, и спросил, можно ли это отложить, пока обстановка не разрядится. Они ответили, чтобы я не ломал над этим голову. Тернер не сводил с него глаз. - И Брэдфилд знал об этом? Вы уверены, что Брэдфилд знал об этом? - Я направил ему запись этой беседы. Но он даже не упомянул о ней. Я после спрашивал его помощницу, и она сказала, что точно помнит, как передала ему запись беседы. - Где же эта запись? Где она теперь? - Пропала. Это была запись на отдельных листках, и Брэдфилду надлежало решить, сохранить ее или уничтожить. Но в архиве-то об этом прекрасно помнят: они очень удивились, когда узнали потом, что мы все-таки занялись этой работой. - С кем вы разговаривали в архиве? - Один раз - с Максуэллом, другой раз - с Каудри. - Вы напоминали об этом Брэдфилду? - Я начал было говорить, но он сразу прервал меня. Не дал слова сказать. "Все решено,- заявил он.- Гартинг придет к вам в середине января и займется сведениями об отдельных лицах и уничтожением устаревших дел". Другими словами: ешь, что дают. "Можете забыть, что он - дипломат,- сказал Брэдфилд,- относитесь к нему как к подчиненному. Относитесь к нему как хотите. Но он приходит к вам в середине января, и это - дело решенное". А Брэдфилд ведь, знаете, не церемонится с людьми. В особенности с такими, как Гартинг. Тернер писал что-то в своей книжечке, но Медоуз не обращал на это внимания. - Так он попал ко мне. Все это - правда. Я не хотел его, я не доверял ему, во всяком случае, не во всем и не сразу. По-моему, я дал ему это понять. У нас и без того было слишком много хлопот, я просто не хотел тратить время на обучение такого человека, как Лео. Что мне было делать с ним? Девушка внесла чай. Коричневый мохнатый шерстяной колпак прикрывал чайник, каждый кубик сахара был упакован в отдельную бумажку с этикеткой "Наафи". Тернер улыбнулся девушке, но она даже бровью не повела. Стало слышно, как кто-то кричит, повторяя слово "Ганновер". - Говорят, и в Англии дела неважные,- сказал Медоуз.- Беспорядки, демонстрации, всякие протесты. Что это вселилось в ваше поколение? Ч т о мы вам сделали? Вот чего я никак не могу понять. - Мы начнем с его прихода,- сказал Тернер. "Вот каково это - иметь отца, с которым хочешь поделиться,- вера в ценности ради них самих и пропасть шириной с Атлантику, разделяющая поколения". - Я сказал Гартингу, когда он пришел: "Лео, держитесь в стороне, не вертитесь под ногами и не мешайте другим сотрудникам". Он повел себя кротко, как ягненок: "Очень хорошо, Артур, как вы сказали, так и будет". Я спросил, есть ли у него работа для начала. Он ответил, что да, на некоторое время ему хватит работы с досье "Сведения об отдельных лицах". - Все это похоже на сон,- сказал наконец Тернер негромко, отрываясь от своей книжечки.- Волшебный сон. Сначала он забирает в свои руки клуб. Единоличный захват власти. Настоящая партийная тактика. Беру на себя всю грязную работу, а вы все спите спокойно. Потом обводит вокруг пальца вас, потом Брэдфилда, и через два месяца в его распоряжении оказывается весь архив. Как он вел себя? Заносчиво? Вероятно, помирал со смеху. - Вел он себя очень робко, вовсе не заносчиво. Я бы даже сказал, приниженно. Совсем не похоже на то, что мне о нем говорили. - Кто говорил? - Ну... не знаю. Очень многие не любили его. А еще больше таких, кто ему завидовал. - Завидовал? - Он ведь аттестованный, у него дипломатический ранг. Хоть он и временный. Говорили, что за две недели он возьмет в свои руки весь наш отдел и будет получать десятипроцентную надбавку за папки. Знаете, как люди говорят в таких случаях. Но он переменился. Все признали это, даже Корк и Джонни Слинго. Они говорили, что это произошло, когда обострилась обстановка. Это его отрезвило.- Медоуз покачал головой, словно ему было неприятно думать о том, что вот, мол, хороший человек свернул на дурной путь.- И он оказался полезен. - Ну, еще бы. Он взял вас штурмом. - Не знаю, как он это сумел. Он ничего не знал об архивах, по крайней мере таких, как у нас. И хоть убейте меня, не пойму, как он сумел так сблизиться с сотрудниками, что они отвечали ему, когда он спрашивал. Так или иначе, а к середине февраля досье "Сведения об отдельных лицах" было составлено, подписано и передано куда нужно, и работу с уничтожением устаревших дел он тоже подогнал. А каждый из нас был занят своим: Карфельд, Брюссель, кризис коалиционного правительства и все прочее. И среди всего этого хаоса - Лео, неколебимый как скала, трудился над своими многочисленными мелкими поручениями. Ему ничего не приходилось повторять дважды. В этом, мне кажется, половина его успеха. Он собирал обрывки информации, копил и потом сообщал вам же через несколько недель, когда вы об этом и думать забыли. По-моему, он запоминал каждое сказанное ему слово. Он умел слушать даже глазами - вот что такое Лео.- Медоуз покачал головой, вспоминая.- "Человек, который все помнит" - так прозвал его Джонни Слинго. - Полезное качество. Для сотрудника архива, разумеется, - Вы видите все это в ином свете,- сказал наконец Медоуз.- Вы не в состоянии отличить хорошее от дурного. - Скажите мне, когда я пойду по неверному пути,- попросил Тернер, продолжая писать.- Я буду вам благо дарен, очень благодарен. - Уничтожение старых дел - довольно сложная штука,- продолжал Медоуз, словно размышляя над тайнами своего ремесла.- Сначала вы думаете, что это очень просто. Вы выбираете дело побольше, скажем из двадцати пяти томов. Ну, к примеру, "Разоружение". Это целый мешок, тяжелый как камень. Сперва вы заглядываете в последние папки, чтобы выяснить, какой там материал и к какому времени он относится. Так. Что же вы находите? Демонтаж оборудования в Руре, 1946 год. Политика Контрольной комиссии по выдаче лицензии на стрелковое оружие, 1949 год. Восстановление немецкого военного потенциала, 1950 год. Некоторые из этих бумаг так устарели, что вызывают смех. Вы смотрите в текущие документы для сравнения, и что вы там находите? Боеголовки для бундесвера. Одно от другого отделяют миллионы миль. Ладно, говорите вы, будем жечь старые бумаги, они больше не нужны. По крайней мере пятнадцать папок можно выбросить. Кому у нас поручено заниматься разоружением? Питеру де Лиллу. Надо его спросить; "Скажите, пожалуйста, можно нам уничтожить папки по шестьдесят шестой год?" "Не возражаю", - говорит он, и все в порядке.- Медоуз покачал головой.- Только на самом деле ничего не в порядке. Даже наполовину не в порядке. Нельзя просто выдрать бумаги из десяти папок и бросить их в огонь. Во-первых, существует регистрационная книга - кто-то должен аннулировать в ней все записи! Кроме того, имеется картотека - из нее нужно вынуть соответствующие карточки. Есть в этих папках договоры? Есть - значит, согласуйте с правовым отделом. Заинтересованы в этих бумагах военные? Согласуйте с военным атташе. Имеются копии в Лондоне? Нет. Мы сидим и ждем два месяца: ни один оригинал, не имеющий копии, не может быть уничтожен без письменного разрешения архива министерства. Теперь вам понятно? - Суть дела ясна,- ответил Тернер, ожидая дальнейшего. - Потом еще перекрестные ссылки, другие папки из той же серии. Как уничтожение скажется на них? Нужно ли их тоже уничтожить? Или для верности следует кое-что из дела сохранить? Прежде чем ты окончательно разберешься, надо порыскать по всему архиву и заглянуть в каждую щель. Не остается ничего сокрытого. Работе этой конца нет, если ты за нее взялся. - Как я понимаю, это устраивало его на все сто процентов? - Никаких ограничений,- заметил Медоуз просто, будто отвечая на вопрос.- Вас это может возмутить, но я считаю, что это - единственно возможная система. Каждый может брать любую бумагу - вот мое правило. Каждый, кого ко мне присылают. Я до