теплом салоне, чем с шишкой на голове в холодном буфете. Кинь одеяло на бортрадиста, но не вздумай его трогать. Кивнув, Джекстроу вышел из салона и мигом закрыл за собой дверь. Я повернулся к мужчине, стоявшему в тамбуре. Он все еще прижимал большую смуглую руку, обросшую черной шерстью, к кровоточащему лбу. Задержав на мне на какое-то мгновение взгляд, он стал растерянно смотреть, как капает кровь на его красный галстук и голубую сорочку, которые так не сочетались со светло-серым габардиновым костюмом. Мужчина зажмурил глаза и встряхнул головой, словно прогоняя наваждение. - Прошу прощения за неуместный вопрос, - произнес он спокойным, низким голосом. - Но... что случилось? - Произошла авиакатастрофа, - односложно ответил я. - Что вы помните? - Ничего. Вернее, помню удар, потом громкий скрежет рвущегося металла... - А потом вы ударились о дверь. - Я показал на пятна крови позади себя. - Присядьте. С вами будет все в порядке. - Утратив интерес к этому пассажиру, я оглядел салон. Я ожидал увидеть сорванные со своих оснований сиденья, но оказалось, что все они целы - по три кресла слева от меня, по два - справа. Сиденья в передней части салона были обращены назад, в задней части - вперед. Более того, я предполагал, что глазам моим предстанут изувеченные, раненые, стонущие люди, валяющиеся в проходах, тамбурах. Но просторный пассажирский салон был почти пуст, не слышно было ни звука. Однако, кроме человека, находившегося рядом, я обнаружил в салоне еще девятерых. Двое лежали в передней части прохода. Приподнявшись на локте, растерянно озирался крупный, плечистый мужчина с кудрявыми темными волосами. Рядом лежал пожилой человечек, видны были лишь пряди черных волос, прилипших к лысине. На нем был не по росту большой клетчатый пиджак и безвкусный галстук в клетку. Создавалось впечатление, что оба сидели в креслах слева, прежде чем ударом их сбросило на пол. Сзади, тоже в левой части салона, сидел еще один пассажир. Сначала я удивился тому, что человек этот не упал, но потом увидел: он в полном сознании. Сидел он в напряженной позе, упершись спиной в иллюминатор, ногами - в пол и крепко - так, что надулись жилы и побелели костяшки пальцев на худых руках, - держась за подлокотники. Направив луч фонаря выше, на его лицо, я разглядел белый стоячий воротничок. - Расслабьтесь, ваше преподобие, - обратился я к священнику. - Под ногами у вас terra firma (*2), прилетели. Священник ничего не ответил, лишь посмотрел на меня через стекла очков без оправы. Поняв, что он цел и невредим, я двинулся дальше. В правой передней части салона, каждый у иллюминатора, сидели еще четверо - две женщины и двое мужчин. Одна из дам была довольно пожилая, но такая накрашенная и с такой немыслимой прической, что, вздумай я определить ее возраст, я бы ошибся лет на десять. Правда, лицо ее мне показалось знакомым. Она была в сознании, только растерянно оглядывалась. То же можно было сказать и об ее соседке, судя по внешности, даме еще более состоятельной: на плечах накидка из норки, из-под нее выглядывает простого покроя зеленое шерстяное платье, которое, похоже, стоит целое состояние. Ей было лет двадцать пять. Эту белокурую, сероглазую женщину с классическими чертами лица можно было бы назвать писаной красавицей, если бы не чересчур полные, капризные губы. Возможно, когда она очнется, подумал я неприязненно, то с помощью помады наведет марафет. Однако в тот момент она, как и остальные, не успев прийти в себя окончательно, еще только стремилась вырваться из глубин оглушившей их дремы. Двое пассажиров, сидевшие впереди, также не успели оклематься. Одному из них, крупному, тучному, краснолицему господину с густыми белыми волосами и такими же усами, смахивающему на полковника армии конфедератов, было лет пятьдесят пять. Второй - худой мужчина с изборожденным морщинами лицом - смахивал на еврея. Пока все обстоит благополучно, подумал я с облегчением. Лишь у одного из восьми кровоподтек на лбу. Чем не аргумент в пользу размещения кресел спиной к передней части самолета? Несомненно, все люди обязаны если не жизнью, то по крайней мере отсутствием травм тому обстоятельству, что кресла с высокими спинками почти полностью самортизировали удар. Две пассажирки в задний части салона наглядно .. подтверждали необходимость располагать кресла таким образом, чтобы пассажиры не сидели лицом по направлению полета. Девушка с каштановыми волосами, в плаще с поясом, на вид лет восемнадцати-девятнадцати лежала на полу между двумя креслами. Она шевельнулась, но, когда я схватил ее под мышки, чтобы помочь подняться на ноги, вскрикнула от боли. Тогда я бережно посадил ее в кресло. - Плечо, - произнесла она сдавленным голосом. - Очень болит плечо. - Чему тут удивляться? - отогнув ворот ее блузки, я снова поправил его. - У вас ключица сломана. Сидите смирно и поддерживайте правой рукой левую... Ага, вот так. Я наложу вам повязку позднее. Ничего не почувствуете, обещаю. Девушка робко и благодарно улыбнулась, но ничего не сказала. Оставив ее, я направился в хвостовую часть салона. Наклонился над пассажиром, сидевшим в кресле, но тотчас же выпрямился: голова его была неестественно вывернута, так что осмотр оказался излишним. Пассажиры, находившиеся в передней части салона, успели прийти в себя. Одни из них продолжали сидеть в креслах, другие с растерянным видом поднимались, недоуменно оглядываясь. Мне было не до них. Я вопросительно посмотрел на Джекстроу, вошедшего в салон в сопровождении Джосса. - Не хочет идти, - ткнул большим пальцем назад Джекстроу. - Очнулась, но не желает покидать радиста. - С ней все в порядке? - По-моему, у нее на спине ушибы. Однако молчит, признаваться не хочет. Ничего не ответив, я пошел к главному входу, который мы не сумели открыть снаружи. Я решил, что это дело стюардессы, чем ей заниматься - членом экипажа или же находящимися под ее опекой пассажирами. И все-таки обстоятельство это мне показалось чрезвычайно странным. Почти столь же странным, как и то, что, хотя минут за пятнадцать до катастрофы неизбежность ее была очевидной, ни один из десяти пассажиров, находящихся в салоне, не пристегнулся ремнями. Что же касается стюардессы, бортрадиста и члена экипажа в помещении для отдыха, то событие это, по-видимому, застигло врасплох и их. Ручку двери повернуть было невозможно. Я позвал Джекстроу, но и вдвоем нам не удалось сдвинуть ее даже самую малость. По-видимому, при ударе о торос произошла деформация всего фюзеляжа самолета. Если дверь, находившаяся сзади кабины управления, перекошена в такой же степени - а подобное непременно должно было произойти, поскольку она расположена ближе к месту удара, - то всех этих людей придется извлекать через окна кабины летчиков. Вспомнив о страшной ране на голове бортрадиста, я подумал, что вряд ли имеет смысл тревожить его. Когда я отвернулся от двери, дорогу мне преградила какая-то фигура. Это был седовласый, с сивыми усами "полковник-южанин". На багровом лице выделялись выпученные голубые глаза. Разозли такого хорошенько, мигом в святцы угодишь. Именно в подобного рода состоянии господин этот и находился. - Что случилось? Какого черта? - гремел он голосом, который как нельзя больше подходил к его полковничьей внешности. - На кой ляд мы приземлились? Что мы тут забыли? Что это за шум снаружи? И кто вы такие, черт бы вас побрал? "Похоже, большая шишка", - подумал я. Денег и влияния ему не занимать, так что можно без стеснения дать волю справедливому гневу. Зато, если возникнут неприятности, нетрудно догадаться, с какой стороны их следует ожидать. Правда, его возмущение было в какой-то мере оправдано. Каково бы почувствовал я сам себя, если бы, задремав на борту трансатлантического авиалайнера, проснулся среди стылой ледяной пустыни и увидел, как по самолету расхаживают три типа в меховой одежде, да еще в защитных очках и снежных масках! - Вы совершили аварийную посадку, - ответил я, не вдаваясь в подробности. - Почему, не знаю. Откуда мне знать, черт побери. Шум, который доносится снаружи, - это стук ледяных иголок, ударяющихся об обшивку самолета. Что касается нас, то мы ученые, обслуживающие станцию, созданную согласно программе Международного геофизического года. Она в полумиле отсюда. Мы увидели и услышали ваш самолет незадолго до аварии. Я хотел было пройти мимо, но старик преградил мне путь. - Извольте подождать, - повелительно произнес он, уперев мне в грудь мускулистую руку. - Полагаю, мы вправе узнать... - Потом, - оборвал я его и отстранил от себя его руку, а Джекстроу завершил начатое дело, толкнув "полковника" так, что тот плюхнулся в кресло. - Не мешайте, черт бы вас побрал. Тут имеется тяжелораненый, которому следует оказать экстренную помощь. Мы отправим его в безопасное место, а потом вернемся за вами. Пусть двери будут плотно закрыты, - обратился я ко всем присутствующим, но разгневанный седовласый господин снова привлек к себе мое внимание. - Если вы не заткнетесь и будете рыпаться, можете оставаться здесь. Если бы не мы, часа через два вы окоченели бы от холода. Возможно, все еще у вас впереди. Я двинулся по проходу, сопровождаемый Джекстроу. Молодой человек, лежавший до того на полу, уже сел в кресло. Когда я проходил мимо, он улыбнулся. - Вот как надо приобретать друзей и оказывать на людей влияние. - Речь его была грамотной, слоги несколько растянутыми. - Боюсь, вы обидели нашего досточтимого друга. - Я тоже этого боюсь, - улыбнулся я в ответ и, вовремя догадавшись, остановился. Эти широкие плечи и большие ловкие руки как нельзя кстати. - Как себя чувствуете? - В темпе прихожу в себя. - И то верно. Еще минуту назад выглядели вы гораздо хуже, чем сейчас. - Веду чикагский счет после нокаута, - охотно ответил молодой человек. - Не могу ли быть чем-то полезен? - Потому-то я вас и спрашиваю, - кивнул я. - Рад услужить. - С этими словами молодой человек поднялся. Оказалось, что он на несколько дюймов выше меня. Человечек в кричащем галстуке и клетчатом пиджаке обиженно заворчал (так тявкает щенок, которому причинили боль): - Будь осмотрителен, Джонни! - Громкий, гнусавый голос выдавал в говорившем обитателя нью-йоркских трущоб. - На нас лежит ответственность, мой мальчик. Не растянуть бы нам связки. - Не переживай, Солли. - Джонни покровительственно потрепал того по лысине. - Я только проветрюсь. - Но сначала наденьте эту парку и штаны. - Мне некогда было думать о том, что заботит маленьких человечков в пестрых пиджаках и еще более пестрых галстуках. - Они вам пригодятся. - Холод мне не страшен, приятель. - Такой холод страшен. Температура наружного воздуха на сто десять градусов по Фаренгейту ниже той; что в салоне. Послышались удивленные восклицания кого-то из пассажиров, и молодой человек, сразу посерьезнев, взял у Джекстроу одежду. Не став дожидаться, когда он оденется, вместе с Джоссом я вышел из салона. Стюардесса склонилась к раненому бортрадисту. Осторожным движением я поставил ее на ноги. Она не стала сопротивляться, лишь молча взглянула на меня. В больших карих глазах, выделявшихся на белом как мел лице, стоял ужас. Ее бил озноб, руки были холодны как лед. - Хотите замерзнуть насмерть, мисс? - Подыскивать слова сочувствия мне было некогда, к тому же я знал, что этих девушек учат, как вести себя в чрезвычайных обстоятельствах. - Разве у вас нет шапки, пальто, сапог или чего там еще? - Есть, - произнесла стюардесса глухим, почти безжизненным голосом. Она стояла у двери. Слышно было, как выбивает по ней дробь ее локоть. - Схожу оденусь. Выбравшись из разбитого окна, Джосс пошел за носилками. Пока мы ждали его, я приблизился к аварийной двери, расположенной сзади летной палубы, и ударами пожарного топора попытался открыть ее. Но дверь не поддавалась. Подняв носилки, мы принялись привязывать к ним бортрадиста, стараясь, несмотря на тесноту, не причинить ему боли. В эту минуту вернулась стюардесса. На ней было теплое форменное пальто и сапоги. Я бросил ей брюки из меха карибу. - Так-то лучше, но не вполне. Наденьте вот эти штаны. - Она заколебалась, и я грубо добавил:- Мы отвернемся. - Я... мне нужно проведать пассажиров. - С ними все в порядке. Поздненько вы о них вспомнили, а? - Знаю. Прошу прощенья. Но я не могла оставить его одного. - Стюардесса взглянула на молодого человека, лежавшего у ее ног. - Как вы думаете... я хочу сказать... - Она замолчала на полуслове, и вдруг у нее вырвалось:- Он умрет? - Вероятно. - При этих словах девушка вздрогнула, словно получив пощечину. Я не хотел причинить ей боль, а лишь констатировал факт. - Сделаем все, что в наших силах. Но, боюсь; этого окажется недостаточно. Наконец мы надежно привязали раненого к носилкам, обложив его голову мягкими вещами. Когда я поднялся на ноги, стюардесса поправляла полы пальто, из-под которого выглядывали меховые штаны. - Отвезем его к себе в барак, - объяснил я. - Внизу стоят нарты. Места хватит и вам. Можете поддерживать ему голову. Хотите поехать? - Но пассажиры... - нерешительно проронила она. - О них не беспокойтесь. Плотно затворив за собой дверь, я вернулся в пассажирский салон и протянул свой фонарь мужчине с рассеченной бровью: в салоне горели лишь два крохотных огонька - не то ночного, не то аварийного освещения. Проку от них не было никакого, лишь тоску наводили. - Мы увозим с собой бортрадиста и стюардессу, - объяснил я. - Через двадцать минут вернемся. Если хотите жить, держите дверь плотно закрытой. - Удивительно бесцеремонный молодой человек, - проворчала пожилая дама. Голос у нее оказался низкий, звучный, и в нем была необычайная энергия. - Лишь в силу необходимости, мадам, - заметил я сухо. - Или вы предпочли бы, чтобы я произносил длинные цветистые речи, а вы тем временем превращались в сосульку? - Пожалуй, нет, - ответила дама отчасти шутливо, отчасти серьезно. Когда я стал закрывать за собой дверь, мне показалось, что дама фыркнула. Иного определения не подобрать. Пробравшись через тесную, изуродованную кабину пилотов почти в полной темноте, под свист ураганного ледяного ветра мы с невероятным трудом опустили раненого на сани. Если бы не рослый незнакомец, нам бы ни за что не справиться с этой задачей. Сначала мы с ним подали носилки, их подхватили снизу Джекстроу и Джосс, привязали к саням. Затем помогли спуститься стюардессе. Когда она повисла у нас на руках, мне послышался крик. Я вспомнил слова Джекстроу о том, что у нее повреждена спина, но деликатничать было некогда. Я спрыгнул вниз, следом за мной - наш новый знакомый. Я не собирался приглашать его с собой, но раз уж ему хочется прогуляться, пусть подышит свежим воздухом, только пешком, а не на собачьей упряжке. Ветер чуть поутих, зато стужа стала еще злее. Даже собаки искали укрытия с подветренной стороны самолета. Время от времени то одна, то другая вытягивала шею и издавала протяжный жуткий, похожий на волчий, вой. Тем лучше, считает Джекстроу: побегут резвее. Так оно и вышло. К тому же упряжку подгоняли пурга и ветер. Сначала я бежал впереди, освещая дорогу фонарем. Но вожак упряжки, Балто, оттолкнул меня в сторону и исчез во мраке. У меня хватило здравого смысла не мешать ему. Пес бежал по борозде, проведенной фюзеляжем самолета, мимо бамбуковых шестов, вдоль веревки и радиоантенны быстро и уверенно, словно средь бела дня. Слышен был лишь свист отполированных стальных полозьев, скользящих по насту, твердому и гладкому, словно лед на реке. Ни одна карета скорой помощи не смогла бы доставить второго офицера в лагерь с таким комфортом, как собачья упряжка. До барака добрались за какие-то пять минут, а три минуты спустя уже возвращались. Но это были напряженные три минуты. Джекстроу затопил камелек, зажег керосиновую лампу и фонарь Кольмана. Мы с Джоссом поместили офицера на раскладушку возле камелька, предварительно засунув раненого в мой спальник и положив туда с полдюжины химических таблеток, которые при соприкосновении с водой выделяют тепло, я скатал одеяло, подложил его под голову раненого и застегнул спальный мешок. У меня был необходимый инструмент для операции, но спешить с ней не следовало. И не столько потому, что надлежало срочно спасать остальных пассажиров, сколько по той причине, что малейшее прикосновение к лежавшему у наших ног человеку с посеревшим от боли обмороженным лицом означало бы гибель. Удивительно, что он был все еще жив. Велев стюардессе сварить кофе, я дал ей необходимые инструкции, после чего мы оставили ее в компании рослого молодого человека. Стюардесса принялась кипятить воду на сухом спирту, а ее спутник, недоверчиво разглядывая себя в зеркале, стал одной рукой растирать обмороженную щеку, а второй прикладывать компресс к распухшему уху. Мы забрали у них теплую одежду, захватили бинты и отправились в обратный путь. Через десять минут мы снова были на борту самолета. Несмотря на теплоизоляцию фюзеляжа, температура в пассажирском салоне снизилась по крайней мере на 30░ F. Почти все дрожали от холода, кое-кто похлопывал себя по бокам, чтобы согреться. Даже седовласый "полковник" присмирел. Пожилая дама, кутаясь в меховую шубу, с улыбкой взглянула на часы. - Прошло ровно двадцать минут. Вы весьма пунктуальны, молодой человек. - Стараемся. - Я вывалил привезенную с собой груду одежды на кресло, туда же высыпали содержимое своего мешка Джекстроу и Джосс. Кивнув на груду, я произнес:- Распределите между собой эти вещи, только поживее. Хочу, чтобы вы обе отправились с двумя моими друзьями. Возможно, одна из вас будет настолько любезна, что останется. - Посмотрев на кресло, в котором сидела, поддерживая правой рукой левое предплечье, молоденькая девушка, я прибавил: - Мне понадобится ассистент, чтобы оказать помощь этой юной леди. - Помощь? - впервые за все время открыла рот роскошная молодая особа в мехах. Услышав ее не менее роскошный голос, я тотчас захотел причесаться, чтобы выглядеть поприличнее. - А в чем дело? Что с ней, скажите ради Бога? - Сломана ключица, - ответил я лаконично. - Сломана ключица? - вскочила на ноги пожилая дама с выражением озабоченности и возмущения на лице. - И все это время она сидела одна. Почему вы ничего не сказали нам, глупый вы человек? - Забыл, - честно ответил я. - Кроме того, что бы это изменило? - Я посмотрел на молодую женщину в норковой шубке. - По правде сказать, мне не очень хотелось бы обращаться с какой-то просьбой к вам, но девушка показалась мне болезненно застенчивой. Она наверняка предпочла бы, чтобы рядом с ней находилась представительница слабого пола. Не смогли бы вы мне помочь? Особа в норковом манто уставилась на меня с таким видом, словно я обратился к ней с каким-то непристойным предложением. Однако, прежде чем она успела ответить, вмешалась пожилая дама. - Я останусь. Мне хотелось бы оказать вам эту услугу. - Видите ли, - начал я нерешительно, но дама тотчас же оборвала меня: - Я-то вижу. В чем проблема? Думаете, я слишком стара, верно? - Ну что вы, - запротестовал я тут же. - Лжец, но джентльмен, - улыбнулась она. - Давайте не будем терять напрасно столь драгоценное для вас время. Мы посадили девушку на первое из задних кресел, где было посвободнее. Но едва мы сняли с нее пальто, как ко мне обратился Джосс: - Отправляемся, шеф. Через двадцать минут вернемся. Как только дверь за ним закрылась, я разорвал индивидуальный пакет, и дама с .любопытством посмотрела на меня. - Вы хоть сами-то знаете, что надо делать? - Более или менее. Я же врач. - Да неужели? - Она разглядывала меня с нескрываемым недоверием. Ничего удивительного: в громоздкой, испачканной, провонявшей керосином меховой одежде, с небритым лицом я действительно мог вызвать подозрение. - Вы в этом уверены? - Конечно, уверен, - грубовато ответил я. - Хотите, чтобы я достал из-за пазухи диплом или повесил на шею бронзовую табличку, на которой указаны часы приема? - Мы с вами найдем общий язык, - фыркнула пожилая дама. - Как вас зовут, милочка? - Елена, - едва слышно произнесла вконец смутившаяся девушка. - Елена? Какое славное имя. - И действительно, у нее это славно получилось. - Ведь вы не англичанка? И не американка? - Я из Германии, госпожа. - Не называйте меня госпожой. А знаете, вы прекрасно говорите по-английски. Вот как, из Германии? Уж не из Баварии ли? - Да. - Улыбка преобразила довольно некрасивое лицо немки, и я мысленно поздравил пожилую даму. Ей ничего не стоило заставить раненую забыть о боли. - Из Мюнхена. Может, знаете этот город? - Как свои пять пальцев, - с благодушным видом ответила ее собеседница. - И не только Хофбраухауз. Вы ведь еще совсем молоденькая? - Мне семнадцать. - Семнадцать, - грустно вздохнула дама. - Вспоминаю свои семнадцать лет, моя милая. То был совсем другой мир. Трансатлантических авиалайнеров в то время не было и в помине. - По правде говоря, - пробурчал я, - и братья Райт не успели тогда еще как следует взлететь. - Лицо пожилой дамы показалось мне очень знакомым, и я досадовал, что не могу вспомнить кто она. Наверняка оттого, что привычное ее окружение ничуть не походило на мрачную стылую пустыню. - Хотите меня обидеть, молодой человек? - полюбопытствовала она, но на лице ее я не обнаружил следов возмущения. - Разве кто-нибудь посмеет вас обидеть? Весь мир лежал у ваших ног еще при короле Эдуарде, мисс Легард. - Так вы узнали меня, - обрадовалась дама. - Кто не знает имени Марии Легард. - Кивнув в сторону молодой немки, я добавил:- Вот и Елена вас узнала. - По благоговейному выражению лица девушки было понятно, что для нее это имя значит столько же, сколько и для меня. В течение двадцати лет Мария Легард была звездой мюзик-холла и тридцать лет - королевой оперетты. Она прославилась не столько своим талантом, сколько природной добротой и щедростью, которые, кстати, сама ядовито высмеивала, а также тем, что основала с полдюжины сиротских приютов в Великобритании и Европе.. Имя Марии Легард было одним из немногих имен в мире эстрады, пользовавшихся поистине международной известностью. - Да, да. Вижу, вам знакомо мое имя, - улыбнулась мне Мария Легард. - Но как вы меня узнали? - Естественно, по фотографии. На прошлой неделе я видел ее в журнале "Лайф", мисс Легард. - Друзья зовут меня Марией. - Но мы с вами не знакомы, - возразил я. - Я потратила целое состояние на то, чтобы фотографию отретушировали и сделали более-менее приличной, - ответила дама, задумавшись о своем. - Фотография получилась превосходная. Самое ценное в ней то, что она имеет сходство с моим нынешним обликом. Всякий, кто узнает меня по ней, становится моим другом на всю жизнь. Кроме того, - добавила она с улыбкой, - к людям, спасающим мне жизнь, я не испытываю иных чувств, кроме дружеских. Я ничего не ответил: надо было как можно скорее закончить перевязку руки и плеч Елены. Та уже посинела от холода и не могла сдержать дрожи. Мария Легард одобрительно посмотрела на мою работу. - Вижу; вы действительно кое-чего поднахватались, доктор... э... - Мейсон. Питер Мейсон. Друзья зовут меня Питером. _ - Питер так Питер. А ну, Елена, живо облачайтесь. Пятнадцать минут спустя мы были уже в лагере. Джекстроу пошел распрягать и привязывать собак. Мы с Джессом помогли обеим женщинам спуститься по крутой лестнице в нашу берлогу. Но, оказавшись внизу, я тотчас же позабыл и о Марии Легард, и о Елене, пораженный представшей мне картиной. Гнев и тревога на лице Джосса, стоявшего рядом, сменились выражением ужаса. То, что он увидел, касалось каждого из нас, но Джосса в особенности. Раненый летчик лежал там же, где мы его оставили. Остальные стояли полукругом у камелька. У их ног валялся большой металлический ящик. Это была рация, наше единственное средство связи с внешним миром. Я плохо разбираюсь в радиоаппаратуре, но даже я, как и остальные, понял - и мысль эта обожгла меня кипятком, - рация безнадежно испорчена. Глава 3. ПОНЕДЕЛЬНИК с двух до трех ночи Воцарилась гробовая тишина. Лишь полминуты спустя я сумел заговорить. А когда заговорил, голос мой звучал неестественно тихо в неестественной тишине, нарушаемой лишь стуком анемометра. - Великолепно. Действительно великолепно. - Медленно обведя взглядом присутствующих, я ткнул пальцем в изувеченную рацию. - Что за идиот сделал это? Кому пришла в голову такая гениальная мысль? - Да как вы смеете, сэр! - Побагровев от гнева, седовласый "полковник" шагнул ко мне. - Попридержите свой язык. Мы не дети, чтобы с нами... - Заткнись! - произнес я спокойно, но, по-видимому, в моем голосе было нечто такое, от чего он, стиснув кулаки, умолк. - Ну, так кто мне ответит? - Пожалуй... пожалуй, виновата я, - выдавила стюардесса. Ее лицо, на котором неестественно ярко выделялись широкие брови, было таким же бледным и напряженным, как и. тогда, когда я впервые увидел ее. - Я во всем виновата! - Вы? Единственный человек, который должен знать, как важна для нас рация? Ни за что не поверю! - Боюсь, вам придется поверить, - уверенным негромким голосом сказал мужчина с рассеченной бровью. - Возле передатчика никого кроме нее не было. - Что с вами случилось? - поинтересовался я, увидев, что рука у него в крови и ссадинах. - Заметив, что рация падает, я попытался подхватить ее. - Криво усмехнувшись, мужчина добавил: - Зря старался. Увесистая штуковина, черт бы ее побрал. - Вот именно. Но все равно спасибо. Руку перевяжу вам попозже. - Я снова повернулся к стюардессе. Но даже ее бледное исхудалое лицо и виноватое выражение глаз не смогли утишить моего гнева и, по правде говоря, страха. - По-видимому, рация рассыпалась у вас прямо в руках? - Я уже сказала, я виновата. Только я опустилась на колени рядом с Джимми... - Каким еще Джимми? - Джимми Уотерман - помощник командира самолета. Я... - Помощник командира? - прервал я ее. - Выходит, радиооператор - помощник командира? - Да нет же. Джимми пилот. У нас три пилота. Бортрадиста в экипаже нет. - Нет? - начал было я, но задал другой вопрос: - А кто же тот человек, который остался в помещении для отдыха? Штурман? - В составе экипажа нет и штурмана. Гарри Уильямсон бортинженер. Вернее, был бортинженером. Ни бортрадиста, ни штурмана... Многое изменилось за эти несколько лет, после того как я совершил трансатлантический перелет на борту "Стрейтокрузера". Не интересуясь больше составом экипажа, я кивнул в сторону разбитой рации: - Как это произошло? - Вставая, я задела стол, ну и... рация и упала, - неуверенно закончила она. - Ах вот как, упала, - недоверчиво повторил я. - Передатчик весит полтораста фунтов, а вы его запросто смахнули со стола? - Я его не роняла. Ножки у стола подвернулись. - У него нет никаких ножек, - оборвал я ее. - Только кронштейны. - Значит, кронштейны сорвались. Я взглянул на Джосса, который прикреплял стол и устанавливал рацию. - Могло такое случиться? - Нет, - категорически возразил он. Снова в жилом блоке воцарилась тишина. Напряжение, от которого все чувствовали лишь неловкость, стало почти невыносимым. Но я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, а только повредят. Рация разбита. Это конец. Ни слова не говоря, я отвернулся, повесил на гвозди меховую одежду, снял защитные очки и рукавицы. - Давайте взглянем на вашу голову и руку, - обратился я к мужчине с рассеченной бровью. - На лбу у вас довольно неприятный порез. Оставь пока рацию в покое, Джосс. Свари сперва кофе, да побольше. - В эту минуту я увидел только что спустившегося по трапу Джекстроу, который тоже с изумлением воззрился на разбитый передатчик. - Знаю, Джекстроу, знаю. Потом тебе объясню, хотя и сам толком не понимаю, как это случилось, Будь добр, принеси несколько пустых ящиков из склада продуктов, чтобы было на чем сидеть. И бутылку бренди прихвати. Нам всем он окажется как нельзя кстати. Едва я начал обрабатывать рану, как к нам подошел тот самый любезный молодой человек, который помогал мне спустить вниз раненого помощника командира. Посмотрев на него, я понял, что, возможно, он не настолько уж и приветлив, каким показался мне вначале. Я бы не сказал, что у него было враждебное выражение лица, но холодный оценивающий взгляд глаз выдавал в нем человека, знающего по опыту, что сумеет справиться с любой ситуацией - как благоприятной, так и нет. - Послушайте, - начал он без лишних слов, - не знаю, кто вы и как вас зовут, но мы благодарны вам за все, что вы для нас сделали. Весьма вероятно, мы вам обязаны жизнью. И признаем это. Нам также известно, что вы исследователь и приборы вам чрезвычайно необходимы. Так ведь? - Так. - С этими словами я плеснул на рану йоду. Но пострадавший обладал выдержкой и даже глазом не моргнул. Затем посмотрел на говорившего. Такого не следует сбрасывать со счета. За этим умным лицом скрывались жесткость и упорство. Подобные качества не прививаются в привилегированном колледже, который наверняка окончил этот молодой человек. - Хотите еще что-нибудь прибавить? - Да. Мы полагаем... Виноват, я полагаю, что вы слишком грубы с нашей стюардессой. Вы же видите, в каком состоянии бедная девушка. Согласен, вашей рации каюк, и вы вне себя от злости. Но к чему срывать на ней свою злость? - Все это время мой собеседник говорил спокойно, не повышая голоса. - Радиопередатчик - вещь заменимая. И этот будет заменен, обещаю вам. Через неделю, самое большее через десять дней, получите новую рацию. - Вы очень любезны, - сухо заметил я. Закончив перевязку, я выпрямился. - Мы благодарны за ваше предложение. Однако вы не учли одного. За эти десять дней все мы можем погибнуть. Погибнуть все до единого. - Можем погибнуть... - Оборвав себя на полуслове, молодой человек сурово взглянул на меня. - Что вы хотите этим сказать? - А то, что без рации, о которой вы говорите, как о чем-то пустяковом, ваши шансы... наши шансы уцелеть не так уже велики. По правде говоря, их вовсе нет. Саму по себе рацию мне совсем не жаль. - Я с любопытством посмотрел на говорившего, и в голову мне пришла абсурдная мысль. Вернее, поначалу она показалась таковой, но затем печальная истина открылась мне. - Кто-нибудь из вас имеет хоть малейшее представление, где вы сейчас находитесь? - Разумеется, - слегка пожал плечами молодой человек. - Не скажу точно, далеко ли до ближайшей аптеки или кабака... - Я им сообщила, - вмешалась стюардесса. - Перед тем как вы появились, мне уже задавали этот вопрос. Я решила, что Джонсон, командир самолета, из-за пурги пролетел мимо аэропорта Рейкьявика. Это Лангьекуль, правда ведь? - Увидев выражение моего лица, стюардесса торопливо продолжала: - А может, Хофсьекуль? Дело в том, что из Гандера мы летели примерно на северо-восток, а это два единственных пригодных для посадки ледовых поля, или как они тут у вас в Исландии называются... - В Исландии? - произнес я с удивлением. - Вы сказали "в Исландии"? Девушка растерянно кивнула. Все посмотрели на нее, но, видя, что она молчит, словно по мановению жезла, направили взгляды на меня. - Исландия, - повторил я. - Милая моя, в данный момент вы находитесь на высоте 8500 футов над уровнем моря посередине ледяного щита Гренландии. Слова мои подействовали на присутствующих, как разорвавшаяся бомба. Сомневаюсь, что даже Мария Легард когда-либо волновала так свою аудиторию. Мало сказать, что слушатели были ошеломлены. Они оцепенели, узнав подобную новость. Когда же способность мыслить и речь вернулись к нашим постояльцам, я ничуть не удивился тому недоверию, с каким они восприняли мое заявление. Все разом заговорили, а стюардесса, чтобы привлечь мое внимание, шагнув ко мне, взяла меня за лацканы. На руке ее сверкнуло кольцо с бриллиантом, и я подумал о том, что это является нарушением устава гражданской авиации. - Это еще что за шутки? Такого быть не может! Гренландия... Откуда ей тут взяться? - Поняв по выражению моего лица, что я не склонен шутить, девушка еще крепче потянула меня за лацканы. Мне же пришли в голову две противоречивые мысли. Во-первых, я подумал о том, что, хотя в них застыли страх и отчаяние, таких удивительно красивых глаз мне еще не приходилось видеть. Затем подумал, что авиакомпания ВОАС на этот раз изменила своему правилу - подбирать на должность стюардесс девушек, спокойствие которых в экстремальных условиях не уступает их внешности. И тут она словно с цепи сорвалась: - Как это могло случиться? Мы совершали перелет по маршруту Гандер - Рейкьявик. Ни о какой Гренландии не может быть и речи. Кроме того, существует автопилот, радиолуч и потом... потом каждые полчаса наши координаты уточнялись диспетчером. Это невозможно, невозможно! Зачем говорить такое! - Стюардесса даже дрожала не то от нервного волнения, не то от холода. Молодой человек с изысканным произношением неловко обнял ее за плечи, и она вздрогнула очень сильно. У нее действительно была какая-то травма, но с этим можно было подождать. - Джосс! - попросил я. Он стоял у камелька и разливал в кружки кофе. - Сообщи нашим друзьям координаты станции. - Широта 74░ 40' северная, долгота 40░ 10' к востоку от Гринвича, - бесстрастным тоном произнес радист. Послышался недоверчивый гул. - До ближайшего жилья триста миль. Четыреста миль севернее Полярного круга. Без малого восемьсот миль от Рейкьявика, тысяча миль от мыса Фэрвель, южной оконечности Гренландии и немногим дальше от Северного полюса. Если кто-то не верит нам, сэр, пусть прогуляется в любом направлении и убедится, кто из нас прав. Спокойное, деловое заявление, сделанное Джоссом, стоило больше, чем пространные объяснения. И мгновенно все ему поверили. Однако проблем возникло больше, чем следовало. Я шутливо поднял руки, пытаясь защищаться от града вопросов, обрушившегося на меня. - Прошу вас, дайте мне время, хотя, по правде говоря, я знаю не больше, чем вы. Возможно, за исключением одной детали. Но прежде всего каждый получит кофе и коньяк. - Коньяк? - Я заметил, что шикарная дамочка успела первой завладеть пустым ящиком - одним из тех, которые принес вместо мебели Джекстроу. Подняв изумительной формы брови, она спросила: - Вы полагаете, что это разумно? - По интонации голоса было понятно, что она иного мнения. - Разумеется, - ответил я, заставляя себя быть учтивым: перебранка среди участников столь тесной группы, какую нам придется некоторое время составлять, может перейти все границы. - Почему же нет? - Алкоголь открывает поры, милейший, - произнесла дама с деланной любезностью. - Я думала, каждому известно, что это опасно, когда попадаете на холод. Или вы забыли? Наш багаж, наша одежда... Кто-то должен привезти все это. - Бросьте нести чепуху, - не выдержал я. - Никто из помещения сегодня не выйдет. Спите так, кто во что одет. Тут вам не фешенебельный отель. Если пурга стихнет, завтра утром попытаемся привезти ваш багаж. - Однако... - Если же вам приспичило, можете сами сходить за своим барахлом. Угодно попробовать? - Вел я себя хамовато, но дамочка сама напросилась на грубость. Отвернувшись, я увидел, что проповедник поднял руку, отказываясь от предложенного ему коньяка. - Давайте пейте, - нетерпеливо проговорил я. - Не уверен, что мне следует это делать. - Голос у проповедника был высокий, но с четкой дикцией. То обстоятельство, что он соответствовал его внешности, вызвало во мне смутное раздражение. Проповедник нервно засмеялся. - Видите ли, мои прихожане... Усталый, расстроенный, я хотел было сказать, чтобы его прихожане катились куда подальше, но вовремя спохватился: кто-кто, а уж он-то был ни в чем не виноват. - В Библии вы найдете немало прецедентов, ваше преподобие. Вы это лучше меня знаете. Коньяк вам, право, не повредит. - Ну хорошо, если вы так полагаете. - Он с опаской, словно из рук самого Вельзевула, взял стакан, однако, как я заметил, опорожнил его привычным, уверенным жестом. После этого лицо служителя церкви приняло самое блаженное выражение. Заметив лукавый блеск в глазах Марии Легард, я улыбнулся. Преподобный оказался не единственным, кому кофе и коньяк пришлись по душе. За исключением стюардессы, с растерянным видом пригубившей свой бренди, все остальные успели опорожнить стаканы, и я решил, что самая пора распечатать еще одну бутылку "мартеля". Улучив минуту, я склонился над раненым, лежавшим на полу. Пульс его был не столь частым, более устойчивым, дыхание более глубоким. Положив внутрь спальника еще несколько теплотворных таблеток, я застегнул "молнию". - Как вы полагаете, ему стало немного лучше? - Стюардесса стояла так близко, что, выпрямляясь, я едва не задел ее. - Он... мне кажется, ему стало лучше, не правда ли? - Немного лучше. Но шок вследствие травмы и переохлаждения все еще дает себя знать. - Внимательно посмотрев на девушку, я внезапно почувствовал чуть ли не жалость. Однако мне стало не по себе от мыслей, пришедших в голову. - Ведь вы давно летаете вместе, правда? - Да, - ответила она односложно. - Голова... как вы думаете... - Потом. Позвольте мне взглянуть на вашу спину. - На что? - На спину, - терпеливо повторил я. - Ваши плечи; По-моему, они у вас болят. Я поставлю ширму. - Нет, нет. Со мной все в порядке. - Она отодвинулась от меня. - Не упрямьтесь, милая. - Я удивился тому, насколько убедительно и четко прозвучали эти слова в устах Марии Легард. - Вы же знаете, он доктор. - Нет! Пожав плечами, я взял свой стакан с коньяком. Тех, кто приносит дурные вести, испокон веков не жалуют. Думаю, мои слушатели готовы были, по примеру древнего деспота, пустить в ход кинжалы. Может, дело обойдется лишь тумаками, подумал я, с интересом посматривая на собравшихся. Это была забавная компания, мягко выражаясь. Да и то сказать, люди, одетые в вечерние костюмы и платья, в мягких шляпах и нейлоновых чулках, всегда будут выглядеть нелепо в грубой, лишенной элементарного комфорта обстановке жилого блока, где все сводится к единой цели - выжить. Ни кресел, ни даже стульев у нас не было, как не было ковров, обоев, книжных полок, кроватей, портьер и самих окон. Унылая, похожая на хозяйственное помещение, комната размером восемнадцать футов на четырнадцать. Пол из желтых сосновых досок, стены обшиты листами бакелита с капковой теплоизоляцией, внизу - выкрашенные зеленой краской листы асбеста, верхняя часть стен и потолок обшиты сверкающим алюминием для отражения тепловых и световых лучей. Почти до половины стены покрыты тонким слоем льда, который на углах едва не дорос до потолка: в этих местах, наиболее удаленных от камелька, было холоднее всего. В обеих стенах длиной в 14 футов - двери. Одна вела к наружной лестнице, вторая выходила в сложенный изо льда и снега туннель, где мы хранили продовольствие, бензин, соляр, батареи и динамо-машины для питания рации, взрывчатку для сейсмических и гляциологических исследований и сотню других предметов. Примерно в центре от него под прямым углом ответвлялся еще один туннель, который постоянно удлинялся: мы выпиливали в нем снежные блоки. Растопив снег, мы добывали таким способом себе воду. В дальнем конце главного туннеля находился примитивный туалет. Вдоль длинной стены и до половины той, у которой крепился трап, ведущий наверх, были установлены двухъярусные койки. Всего их было восемь. У противоположной восемнадцатифутовой стены находились