с его слов, доходило до 4000. Достоверно известно, что он дважды отверг предложения выступить во главе восстания. Об одном я тебе уже рассказал, это было восстание Абу-Муслима. Второе же произошло через десять лет после прихода к власти Аббасидов. Речь идет о Абу-л-Хаттабе по прозвищу ал-Аджда, что значит "изувеченный". Он требовал от Джафара борьбы за халифат, а когда понял, что ничего не добьется, собрал своих приверженцев в мечети Куфы и объявил себя пророком. Об этом донесли наместнику, и тот направил в мечеть отряд. Люди Абу-л-Хаттаба, а было их семьдесят человек, сражались против хорошо вооруженных воинов камнями, тростниковыми палками и ножами. Абу-л-Хаттаб говорил им: "Сражайтесь с ними, и подлинно, ваши тростниковые палки сделают среди них дело копий и мечей. Их же колья, мечи и оружие не причинят вам ущерба и не повредят вам". И они сражались до тех пор, пока не пал последний из них. Абу-л-Хаттаб был взят в плен, и Иса б. Муса распял его в Дар ар-Ризке, на берегу Ефрата, а голову отослал ал-Мансуру в Багдад. Мы видим, что и здесь Джафар оказался дальновидным человеком, он понял, что у Абу-л-Хаттаба нет ни малейшего шанса, он избежал его участи. Но, как мы знаем, в результате заговора халифа ал-Мансура был отравлен и скончался в сто сорок восьмом году лунной хиджры. Кто знает, может, корчась от боли и огня, объявших его внутренности и силясь позвать помощь, Джафар вспомнил и пожалел о том, что не принял ни одно из предложений возглавить борьбу против Аббасидов. И тогда смерть его не была бы унизительна, как унизительна насильственная смерть миролюбивого человека. Мудрость Джафара перешагнула границы его жизни и влияла на события даже после смерти. Мансур, получив известие о кончине шестого имама, потребовал от наместника навестить родственников имама, прочитать завещание, там же отрубить голову его преемнику, и тем самым навсегда покончить с имаматом. Но в завещании, кроме трех сыновей - Абдуллы, Мусы и Хамида, в качестве преемников были также указаны наместник Медины и сам халиф ал-Мансур. Ходжа Кахмас сделал паузу, затем сказал: - Удивительное дело, стоит мне завести речь об исмаилитах, как я сбиваюсь на личность имама Джафара - таким обаянием обладает его личность, такое притяжение имеет для меня его фигура! После его смерти наступила путаница в делах наследования имамата. Кто-то, как уже было сказано, утверждал, что имам не может говорить неправду, а значит Исмаил жив и он - махди, которого ждут. Другие сказали, что Джафар в завещании указал на сыновей - Абдуллу, Мусу и Хамида, - и у них появились свои приверженцы, третьи сказали, что имам - Мухаммад, сын Исмаила, потому что имамат не передается от брата к брату после Хасана и Хусейна, а передается только потомству. Рассказывать об этом можно очень долго, но возвращаюсь к тем, кто признал имамат Исмаила. Они утверждают, что после Исмаила седьмым совершенным был его сын Мухаммад. Они говорили, что имам никогда не оставляет людей без своего водительства явного или скрытого. Согласно их учению, кто умер не познав имама своего времени, тот умер языческой смертью. Они вели пропаганду на любом языке, в любое время, у них много прозвищ. В Ираке их называют батинитами, карматами, маздакитами. В Хорасане - талимитами и мулхидитами. Они составили свое учение методом компиляции, перемешав многие положения философов. Они говорили, что нет религиозной обязанности, предписаний шариата. В каждом стихе Корана они могли найти такое, над, чем разумный человек не будет думать. Взять хотя бы недавнее произведение их апологета Мансур ал-Йамана "Китаб ар-рушд ва-л-хидайат". На основе сур Корана, мистики чисел и букв, этот софист доказывает, что седьмой натик, он же махди, будет из дома пророка, как Муса предсказал приход Исы ибн Масиха, так Мухаммад предсказал приход махди. Мансур ал-Йаман утверждает, что седьмой "натик" не принесет нового шариата, ибо придет в день Страшного суда и будет судить живых и мертвых. Магическое, по их утверждению, число семь они извлекали из всего. К примеру, если число десять, то путем сложных построений они доказывали что это не десять, а семь и три. Они считали своими доказательствами то, что небес семь, земель семь, тело человека имеет семь частей: две руки, две ноги, голова, живот и спина. Голова тоже имеет семь частей: два уха, два глаза, две ноздри и рот. И так далее и так далее. Они утверждают, что седьмой совершенный имам, иначе махди, уже пришел, но пока не может открыться. Вот собственно и все. А теперь я ложусь спать, ибо завтра судебное заседание, а меня предупредили, чтобы я пришел пораньше. - Послушай, ходжа, - воскликнул Имран, - но у них же нет ни малейшей надежды на успех! - Это почему же? - удивился богослов. - Нельзя одурачить человека дважды одним и тем же способом. Люди должны помнить, что смена Омейядов Аббасидами не принесла облегчения. - Подожди-ка, ты никак умничать начал, а? - вдруг разозлился богослов. - Давно ли ты слушал меня открыв рот, деревенщина, чурбан неотесанный. Простолюдин вроде тебя может получить облегчение в жизни только одним способом, не буду говорить каким. Все остальные способы только отягощают его жизненную ношу. Вот ты жалуешься на жизнь: налоги, тяжелая работа, обиды от власти. Наверное, ты думаешь, что пришел в этот мир радоваться жизни, жить счастливо! Простак, ты родился, чтобы тяжелым трудом зарабатывать на пропитание, страдать от несчастий, которые время от времени сваливаются на твою голову. Скажи, что хорошего есть в твоей жизни? - Моя семья, - ответил Имран. - Твоя семья, - желчно повторил богослов, - а что хорошего в том, что у тебя семья? От восхода до заката ты возделываешь свое поле, чтобы накормить свою семью. Будь ты один, разве понадобилось бы тебе столько работать? А твои дети, что кроме страданий тебе приносят они сейчас? Ты все время думаешь о них. - А у тебя что, нет семьи? - спросил Имран, задетый за живое. - Моя семья - это наука, - ответил богослов, - впрочем, мы отвлеклись. Возможно, ты и прав, люди могут помнить о своих обманутых надеждах и о событиях, с этим обманом связанных, но чувствовать их они не могут долго, а вот непосильное налоговое бремя они ощущают ежедневно. Аббасиды, придя к власти, вдвое увеличили харадж, пользуясь несоответствием мусульманского лунного и земледельческого солнечного годов, при одном урожае умудрялись брать налог два раза в год. Число несправедливостей по отношению к народу только умножилось. Всякая власть сама рубит сук, на котором сидит. Никто еще не извлек опыта из ошибок своего предшественника. А что остается людям? Только надежда, что новый мессия все-таки окажется справедливым. А люди повторяют одни и те же ошибки. Стремящиеся к власти обещают справедливость, а люди верят и на своих плечах несут их к власти, а потом удивляются: надо же, опять обманули - и начинают прислушиваться к новому авантюристу. А ты говоришь, нет надежды! Видел, сколько народу на собрании слушало, развесив уши, этого мошенника? - Видел, - согласился Имран. То-то же, а теперь не мешай мне, я буду спать. После этих слов ходжа Кахмас вытянулся на циновке, пробормотав напоследок: "Много понимать стал", замолчал и вскоре заснул. * * * Абу-л-Хасан, новый глава дивана тайной службы, выслушал доклад катиба, не отпуская его, просмотрел все документы, подписал счета и бумаги, отдал необходимые распоряжения и сказал секретарю: - Объяви, что приема сегодня не будет. - Повинуюсь, господин. Катиб поклонился и вышел в приемную. - Приема сегодня не будет. Господин Абу-л-Хасан вызван к вазиру. Прошу освободить помещение. Негромко переговариваясь и выражая недовольство, люди стали расходиться. Катиб прошел за свой стол и принялся что-то записывать в журнал приема. Подняв голову, он увидел, что один из посетителей, мужчина плотного телосложения, остался и смотрит на него. - Что? - сказал катиб. - Особое приглашение нужно? - Скажи раису, что Ахмад Башир из Саджильмасы просит аудиенции. - Я же ясно сказал, что приема не будет, - перебирая бумаги, раздраженно сказал катиб. - Что за люди, двадцать раз повторять надо. Мужчина поднялся и подошел к столу. - Нет, любезный, ты все-таки пойди и передай мою просьбу. Катиб поднял голову и встретился взглядом с посетителем. Что-то было во взгляде посетителя, отчего катиб, вопреки своей воле, поднялся и вновь постучал в дверь к главе дивана тайной службы. - Там какой-то Ахмад Башир в приемной, из города... забыл какого города, просит, чтобы вы его приняли. Абу-л-Хасан на секунду задумался, затем произнес: "Пусть войдет, я его жду". Катиб вышел в приемную и сказал: - Эй ты, как там тебя, можешь войти, подожди, я зарегистрирую тебя.... Ахмад Башир, как ты сказал город называется? - Какой город? - спросил Ахмад Башир. - Какой город, - кривляясь, передразнил секретарь, - город, откуда ты приехал. - А-а, город называется Сучье Вымя. - Как, как? - удивленно переспросил секретарь. Но посетитель, толкнув дверь, уже вошел к раису. Абу-л-Хасан, завидев Ахмад Башира, поднялся и, обойдя стол, заключил его в свои объятья. - Дорогой друг, как я рад вас видеть. Давно ли приехали? Да вы похудели, но вам это к лицу, помолодели. Ахмад Башир действительно похудел, но выглядел не лучшим образом, вопреки утверждению Абу-л-Хасана. Чтобы добраться до Багдада, ему пришлось наняться в погонщики верблюдов; кроме того, в караване он выполнял много другой тяжелой работы, и это не лучшим образом отразилось на его внешности - он почернел лицом и приобрел печаль во взоре. - Я приехал вчера. - А где остановились? - Ночевал на постоялом дворе, сегодня сразу к вам. - Прошу вас, садитесь, - предложил Абу-л-Хасан. Ахмад Башир сел. - Я как раз собирался отправить вам письмо, - Абу-л-Хасан поднял со стола пакет и издалека показал его бывшему начальнику полиции. Ахмад Башир, протянул было руку, но Абу-л-Хасан бросил пакет на стол со словами: - А раз уж вы здесь, то мы объяснимся словами. На самом деле Абу-л-Хасан только собирался написать в Сиджильмасу. - Конечно, - сказал Ахмад Башир, - вы извините меня. Обстоятельства сложились таким образом, что я вынужден был приехать без приглашения. - Да? Что же случилось? - с любопытством спросил Абу-л-Хасан. - Меня сняли с должности, выгнали из дома, за мной началась охота. - Что вы говорите! - воскликнул Абу-л-Хасан. - Да, раис, - с горечью продолжал Ахмад Башир, - если бы вы знали, какие унижения мне пришлось вынести. Меня преследовали, убили мою рабыню, только чудо спасло меня от смерти. Говоря откровенно, раис, я попал меж двух огней. Удивляюсь, как местные власти осмеливаются наказывать человека, выполнившего свой долг перед халифом правоверных. Понизив голос, Абу-л-Хасан сказал: - Между нами говоря, дорогой друг, близость Кордовы всему виной, есть достоверные сведения, что наместник Кайруана заручился поддежкой потомков Омейя. Это вскружило ему голову, поэтому он начинает дерзить. Вы знаете, что он перестал чеканить имя халифа на монетах? Но это так просто не сойдет ему с рук. Эмир правоверных найдет способ прижать хвост Аглабидам. К сожалению, со временем окраины перестают подчиняться - это бич больших империй. - Возможно, - сказал Ахмад Башир, - но мне от этого не легче, я потерял все. Они убили Анаис. Я любил ее. Мне очень тяжело. Абул-л-Хасан подошел к Ахмад Баширу и сказал, положив ему на плечо руку: - Дорогой друг. Вряд ли вас это утешит, как это ни цинично звучит, но для того, чтобы забыть человека и перестать страдать от любви к нему, нужно три месяца. Вот увидите, пройдет время, и вы успокоитесь. В любом случае я разделяю ваше горе. Вы очень достойный человек, а всякая добродетель должна вознаграждаться. Если вы думаете, что я забыл о том, как самоотверженно вы мне помогали, то вы ошибаетесь, я не забыл. Также я не забыл о своем обещании, утешьтесь, ибо должность начальника мауны принадлежит вам по праву. Я убедил везира в том, что лучше вашей кандидатуры на этот пост не найти. Ахмад Башир поднялся. - Не знаю, смогу ли я отблагодарить вас, - растроганно сказал он. - Пустяки, - улыбнулся Абу-л-Хасан, - будем считать, что мы квиты. Ваша помощь в выполнении задания помогла мне занять мою нынешнюю должность. А теперь вы должны простить меня, я уже опаздываю к вазиру, заодно я оговорю с ним все детали вашего вступления в должность. Приходите ко мне завтра. Ахмад Башир стал кланяться, прощаясь. - Да, кстати, - вспомнил Абу-л-Хасан, - чуть не забыл, у нас принято делать подарки лицам, от которых зависит ваше назначение. Ну, если начистоту, то вазира надо отблагодарить, принесите завтра деньги. - Сколько? - деревянным голосом спросил Ахмад Башир. - Два миллиона дирхемов. Поверьте, это очень незначительная сумма для такой должности. Вы вернете ее через несколько месяцев. - У меня нет денег, - глухо сказал Ахмад Башир, - последний дирхем я отдал вашему секретарю, чтобы он разрешил мне занять очередь на прием. - М-да, - сокрушенно сказал Абу-л-Хасан, - мздоимство - неотъемлемая часть нашего делопроизводства. Знаете, вазир просил три миллиона, но я объяснил, что вы имеете заслуги перед халифатом, и он снизил цену. Клянусь, в этой сумме нет моей доли, все до даника я передам ему. Извините за нескромность, но вы много лет были начальником полиции, неужели вы не собрали ничего? - Меня обокрали, все, что у меня было, я хранил дома в тайнике; вероятно, жена унесла с собой, когда я выгнал ее из дома. Мне и в голову не могло прийти, что она посмеет сделать это. У меня ничего не осталось. - Я бы ссудил вам, - сказал Абу-л-Хасан, - но сами понимаете, я недавно вступил в эту должность, и мне также пришлось отблагодарить везира, это обычная практика. Знаете, даже был такой случай, когда одному наместнику за место вазира один человек предложил восемь миллионов дирхемов, а тот, кто сидел на этом месте, предложил шесть миллионов за то, чтобы его оставили. Так знаете, что сделал наместник? Он скостил каждому по два миллиона и назначил их обоих на эту должность. Абу-л-Хасан было, засмеялся, но тут же осекся, его собеседнику было не до смеха. - Нельзя ли сказать халифу об этом? - Можно, - сказал Абу-л-Хасан, - халиф удивится и возможно пожурит вазира. Мне же это будет стоить места, а также какой-нибудь части тела: языка, руки или даже головы. - Что же мне делать? - спросил Ахмад Башир. Абу-л-Хасан развел руками. - Ну что-ж, значит не судьба, - Ахмад Башир поклонился и пошел к дверям, но остановился и спросил: - А как дела обстоят с помилованием того парня? - Бумаги готовы, со дня на день должен подписать. Вы оставьте свой адрес, чтобы я мог вас найти, мало ли что. - Это просто, - сказал Ахмад Башир, - караван-сарай, недалеко от ворот Аш-шаммасия. Ахмад Башир поклонился и вышел. Абу-л-Хасан, оставшись один, развел руками и негромко сказал: - Я выполнил свое обещание. Он был искренне расстроен. Ахмад Башир был ему симпатичен, деятельный, умный человек. Прежний начальник Ма'уны никуда не годился, а сахиб аш-шурта Багдада погряз в роскоши и пьянстве. Недавно Абу-л-Хасан послал секретаря по пустяковому делу, так тот вернулся через два часа, так как не мог перейти улицу из-за процессии, сопровождавшей выезд начальника полиции. А между тем разбойники обнаглели до того, что недавно едва не взяли в плен вазира, отправившегося на лодочную прогулку с двумя алидами и секретарем халифа. Они гнались за ними и кричали: "Давай сюда мужа распутницы!" Говорят, что в этот момент секретарь халифа, не потеряв присутствия духа, заметил: "Господа, видно эти разбойники давно за нами следят, иначе откуда бы они узнали, что наши жены распутницы". Все хохотали так, что вызвали замешательство у разбойников, и благодаря этому, преследуемым удалось уйти от погони. Ахмад Башир, выйдя в приемную, отобрал у секретаря свой дирхем и покинул диван. Рассказывали, что по пути в караван-сарай он напился в одном из кабачков, которых рассеяно вдоль набережной Тигра великое множество, и к вечеру затеял драку с какими-то купцами, только рассказчик не помнил, кто кого побил, он купцов или купцы его. Говорили, что он еще долго жил на постоялом дворе у ворот Аш-Шаммасия, добывая пропитание тем, что разгружал товары, говорили также, что он много пил и умер, упав и ударившись головой о колодезный камень. Но другие люди утверждали, что видели человека, похожего на него, исправлявшего обязанности мухтасиба в Самарре, но доподлино нам ничего не известно. Впрочем, не будем забегать вперед, ибо рассказ наш еще не закончен. * * * Ходжа Кахмас, подойдя к мечети, внимательно оглядел всех людей, находящихся в пределах двора, не заметив дервишеского колпака, успокоился и бодрым шагом вошел в судебный зал. Поскольку в этот раз он пришел вовремя, то кади посмотрел на него благожелательно и даже дернул головой в ответ на приветствие. Секретарь положил перед кади бумаги по назначенным на этот день делам. Кади бегло просмотрел их и сказал: - Зовите, кто первый. Судейский поднялся, и заглянув в лежащий перед ним список, сказал: - Жалоба Малика ал-Мухаджира. - Где он сам, почему не приглашаете в зал? - Его представляет поверенный, так как податель жалобы находится в тюрьме за растрату казенного имущества. - Вот как, - сказал судья, - позовите поверенного. Судейский, подойдя к двери, выкрикнул имя, и в зале появился поверенный. - Изложите суть дела, - распорядился судья. Поверенный кашлянул и сказал: - Малик ал-Мухаджир приносит жалобу в том, что его содержат закованным в цепи и из-за этого он лишен возможности, совершать молитвенный обряд подобающим образом. - Это все? - спросил кади. - Все, - подтвердил поверенный. - Цепи снять, - распорядился судья, - нельзя лишать мусульманина возможности молиться, пошлите в тюрьму с нарочным исполнительный лист. Следующий. Судейский заглянул в список и выкрикнул Мухаммад б.Исхак, Али б.Исхак, Зубейр б.Исхак. В зал вошли трое мужчин. - Чего они хотят? - спросил судья. - Мы хотим справедливости, - заговорил один из вошедших. - Подожди, - остановил его судья, - я не к тебе обращаюсь. Будешь говорить, когда тебя спросят, - и, обращаясь к судейскому, - слушаю. - В прошлом году был убит их родственник, убийца до сих пор не понес наказания. - Почему? - Вынесение приговора было приостановлено по просьбе начальника полиции, он ссылался на обстоятельства государственной важности. - Просьба была письменной? - Да, ходатайство подшито в деле подсудимого. - Где находится дело? - Здесь, в архиве. - Принеси. Судейский удалился. - Теперь говорите, - сказал судья, обращаясь к истцам, - чего вы хотите? - Мы хотим, чтобы нам выдали убийцу, чтобы мы могли совершить кисас. - Но ведь существует суд, - заметил кади, - сейчас мы разберемся, и если он заслуживает, то приговорим его к смертной казни. В тюрьме есть палач, который приведет приговор в исполнение. - О, достопочтенный судья, - сказал один из истцов, - мы приехали из Кайруана, издалека, не зря же мы проделали такой путь. Мы настаиваем, по закону мы имеем на это право. - Перерыв, - объявил судья, - очистить помещение. - Мы подождем во дворе, - с этими словами родственники убитого направились к выходу. Вернулся судейский из задней комнаты и положил перед кади "дело" подсудимого. Судья принялся внимательно изучать его. Читал он долго и когда, наконец, оторвался от бумаг, сказал: - Ну что же, здесь все ясно. Свидетельские показания имеются, есть имена людей, которые поручились за свидетелей, и самое главное, что подсудимый безоговорочно признал свою вину. Наказание за убийство мусульманина у нас существует одно - смертная казнь. Но вот, что касается просьбы родственников выдать им убийцу на руки, здесь у меня сомнения. Что ты на это скажешь, ходжа Кахмас? Ходжа Кахмас поднялся и, на минуту задумавшись, привел подходящую к этому случаю цитату, предварив ее словами: - Абу Йусуф в своем сочинении "Китаб ал-харадж" сообщает следующее: "Если на заключение имама будет представлен человек, который умышленно убил мужчину или женщину, причем самый факт будет общеизвестен и несомненен и против этого человека будут представлены соответствующие доказательства, то имам должен войти в рассмотрение этих доказательств; если будет установлена безупречность репутации свидетелей или хотя бы одного из них, то имам отдает этого человека во власть ближайшего правопреемника, либо доверенного лица убитого, который может убить его или простить. Так же имам поступает в тех случаях, когда убийца добровольно признается в совершенном им убийстве, хотя бы против него и не было представлено доказательство". - Ну что же, - задумчиво сказал судья, - "Китаб ал-харадж" есть ли что иное, как основа ал-фикха, мы не можем принять решение, противоречащее ясным указанием Абу Йусуфа. Подготовьте предписание начальнику тюрьмы о выдаче. Как там его? - Имран ибн Али ал-Юсуф - сказал судейский, заглянув в бумаги. - О выдаче Имрана ибн Али ал-Юсуфа родственникам убитого мутаккабиля. - Мутаккабиля? - неожиданно переспросил ходжа Кахмас. - Мутаккабиля, - раздраженно повторил судья, недовольный тем, что его перебили, - Сулеймана б. Исхака, каковые в числе трех, перечислить всех поименно, должны оставить расписку, для совершения обычая кровной мести. Ну и так далее. Я иду обедать. После перерыва я объявлю приговор по этому делу и рассмотрю еще одну тяжбу. И все на сегодня. - О Аллах, кажется, сейчас я окончательно погубил парня, - сказал себе ходжа Кахмас, растерянно глядя в спину удаляющегося кади. - Самодовольный болван, факих проклятый, знаток! Убивать надо таких знатоков! Он с трудом высидел оставшуюся часть дня и, как только судья объявил заседание закрытым, поспешил покинуть помещение. Стражников во дворе не оказалось. Ходжа Кахмас послал за ними мальчишку-посыльного, стоявшего у дверей, но тот, обежав вокруг мечети, сказал, что их нигде нет и тогда богослов, поручив себя заботам Аллаха, отправился в тюрьму один. Двигался он скорым шагом, оглядываясь и сторонясь толпы, но в одном из переулков услышал за спиной голос, произнесший: "Что такое раскаяние - это значит не забывать о своих грехах". Ходжа Кахмас быстро оглянулся и увидел мерзкую рожу дервиша, напугавшего факиха в прошлый раз. Со словами: "Подай божьему человеку", дервиш схватил его за руку, при этом чем-то больно уколов. - А-а, - вскричал ходжа Кахмас, вырывая руку и отскакивая в сторону, - ты уколол меня, бродяга! - Прости меня, господин, я аскет и суфий, на моей одежде много репейника и других колючек, ведь я истязаю свою плоть на пути служения Аллаху. Дервиш говорил, подражая юродивому, закатывая глаза и кривя лицо. - Пошел прочь, ничтожество, - завопил ходжа Кахмас и замахнулся. Дервиш тут же исчез. Оставшийся путь факих проделал без происшествий. У самих ворот его догнали стражники и выслушали немало ядовитых замечаний по поводу своей сонливости, непригодности к несению службы, размягчения мозга и болезни суставов, не позволяющей передвигаться более быстрым шагом. - Вам нельзя поручить охрану честного человека, что же тогда говорить о преступниках, - заключил Ходжа Кахмас и пообещал написать жалобу начальнику тюрьмы. Когда Ходжа Кахмас вошел в свое временное пристанище, Имран спал, открыв рот и наполнив камеру храпом. Ведь сон - это лучшее, чем можно заняться в тюрьме. Но факих немедленно разбудил его и с упреком сказал: - Вот ты спишь безмятежно, хорошо тебе. Почему я не родился таким вот деревенским малым! Вот счастливый человек, ни о чем голова не болит, живет себе на белом свете безмятежный как ребенок, а ты из-за него бежишь во весь дух, рискуя натереть мозоли тесной обувью, без охраны, подвергаясь опасности. - А что такое? - спросил Имран, пытаясь понять, что происходит. Минуту назад он был далеко отсюда, играл со своими детьми, рычал, изображая страшного зверя и пытался их укусить. Детский смех все еще звучал в его ушах. - Я пытался тебя спасти, что только я не говорил, взывал к их разуму, но тщетно. Родственники убитого тобой мутакабиля, потребовали выдать тебя им, и судья разрешил. Сегодня что-то особенное жарко. Ходжа Кахмас вытер лицо. Он и в самом деле исходил потом. - Вообще-то здесь прохладно, - растерянно сказал Имран. После сна он с трудом постигал действительность. - Родственники? - переспросил он. - Но меня должны помиловать. - Теперь уже не успеют, - сказал ходжа Кахмас. - Ты прав, в самом деле, здесь прохладно, я бы даже сказал, холодно. Теперь меня знобит, кажется, я заболел. Я пожалуй лягу, у меня лихорадка. Ходжа Кахмас, не раздеваясь, лег и попросил: - Накрой меня чем-нибудь, мне холодно. Имран накрыл богослова. - Ты пойдешь завтра в суд? - спросил он. - Нет, у меня завтра лекция, - стуча зубами, ответил факих. - Умоляю тебя, найди начальника полиции, расскажи ему обо мне. Он обещал мне. - Его нет в городе, - едва совладав с дрожью, произнес ходжа Кахмас. - Он исчез, я немного посплю, после поговорим. После этих слов богослов сразу впал в беспамятство. Имран поправил на нем сбившуюся одежду и принялся ходить из угла в угол, лихорадочно размышляя. То и дело он порывался броситься к двери и стучать в нее до тех пор, пока сюда не явится начальник тюрьмы. Но помня, как смеялся над его требованиями надзиратель, Имран бессильно сжимал кулаки и продолжал мерить шагами камеру. К тому же тюремщик до сих пор был зол из-за той драки и все еще грозил карцером. Имран сел на свое ложе и стиснул голову руками. Ходжа Кахмас спал беспокойно, тяжело дыша, грудь его терзал сухой кашель, иногда он начинал горячо и сбивчиво бормотать во сне. В отверстие под потолком проник лунный луч, и Имрану нестерпимо захотелось схватиться за него и выбраться из камеры. "А ведь можно было убежать", - устало подумал он и долго перебирал варианты бегства, которые мог предпринять, временно находясь на свободе. Ходжа Кахмас застонал во сне и вывел Имрана из оцепенения. Схватив богослова за плечо, он тряс до тех пор, пока тот не открыл глаза. - Раздобудь мне кинжал, - попросил Имран, - прошу тебя, принеси мне завтра кинжал. - Я ничего не говорил, - невпопад ответил Кахмас, - я здесь не причем. И вновь сомкнул веки. - Он бредит, - сказал себе Имран, - у него жар. Он поднялся, подошел к двери и постучал. Ответа не последовало. Постучал сильнее. Стал бить в дверь кулаком. Через некоторое время недовольный голос тюремщика спросил: - Ну что там еще? - Ученый заболел, - крикнул Имран, - позовите врача. - Что с ним? - Жар у него, весь мокрый. - Потерпит до утра, не помрет. Где я ночью врача возьму? И прекрати стучать, а то в карцер отправлю, спят все. Имран вернулся к богослову и потрогал его лоб. Жар не спадал, но дыханье стало ровнее. Имран поправил сбившееся одеяло, затем, подумав, приложился ухом к сердцу ученого. Едва слышные толчки успокоили его. "Спит", - подумал он. Делать было нечего, оставалось только уповать на Аллаха. Имран встал на колени и сотворил краткую молитву Господу. "О Аллах! - сказал он. - Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть своих детей, а больше мне ничего не надо. Все в твоей воле". После этого он лег на свое место, скрючился, уткнулся лицом в стену и закрыл глаза в надежде заснуть. Когда сон был уже близок и простирал над ним свои ласковые крылья, ходжа Кахмас как-то особенно тяжело застонал и вдруг совершенно отчетливо произнес: "Дервиш уколол меня - это был яд, я умираю". Затем он захрипел. Имран вынырнул из сна и оглянулся. Ходжа Кахмас лежал, как-то неестественно выгнувшись. Имран бросился к нему и стал ворочать, пытаясь выпрямить больного и уложить поудобнее. Это ему удалось сделать с трудом. Богослов вдруг стал неестественно тяжел, а члены его утратили гибкость. Дыхания не было. Имран вновь приложился ухом к грудной клетке, но на этот раз ничего не услышал. Ходжа Кахмас был мертв. Имран оставил беднягу и пошел к двери, намереваясь позвать надзирателя. Но не позвал. Мысль, пришедшая в голову, была дерзкой, но и терять было нечего. Имран вернулся к умершему и негромко произнес: "Прости меня, ходжа". После этого он поменялся с умершим платьем, надел на него свою джубу, а себе взял его халат, шаровары, зеленую чалму и сандалии, которые, в самом деле, оказались тесны. Затем перенес покойника на свое место. Большого труда стоило придать ему то положение, в котором всегда лежал сам Имран. На это ушел весь остаток ночи. Когда раздался звук отпираемой двери и в камеру вошел тюремщик, Имран сидел, надвинув чалму на самые глаза, и перебирал четки. - Выздоровел? - спросил надзиратель. Имран кивнул головой. - То-то же, а то врача ему подавай среди ночи. Тюремщик пока не заметил подмены. Ученый и Имран были примерно одинакового телосложения, у обоих были черные бороды, к тому же в этот ранний час в камере царил полумрак. Из-за жары лекции у студентов начинались с восходом солнца, а богослов, чтобы успеть на занятие, просил выпустить его до восхода. Но Имран про себя решил, что если тюремщик заметил подмену, то он задушит его и попытается бежать. Пока все шло по плану. - Только имей в виду, - сказал надзиратель, выпуская его из камеры и запирая дверь, - охраны не будет. Стражники сказали, что в такую рань пусть его черти провожают. - Велик Аллах, - сказал про себя Имран. - Иди уж, - махнул рукой надзиратель, - на воротах тебя знают, пропустят, а мне надо еще в одну камеру заглянуть. Имран пошел знакомым коридором, сделал несколько поворотов и вышел во внутренний двор тюрьмы, не спеша пересек его, хотя сердце готово было выскочить из груди, и приблизился к воротам. Стражей было двое, один, зевая, сидел в будке, а второй стоял, оперевшись на алебарду. Увидев Имрана, он прислонил ее к стене и стал отпирать засов. - Вот, - сказал он обращаясь к напарнику, - приятно посмотреть на ученого человека - еще солнце не встало, а он уже несет свет своего знания. Счастливого пути, ходжа. Имран кивнул и сделал последний шаг, отделяющий его от свободы. - Что-то он не разговорчив сегодня? - сказал стражник, запирая дверь. - Видать, не проснулся еще, - отозвался второй. Имран вздрогнул, услышав, как с другой стороны лязгнул засов, перевел дух и пошел быстрым шагом, все больше и больше отдаляясь от тюремных ворот. Часть третья Проповедник из Саны В жизни бывают минуты, когда человек вдруг чувствует необъяснимую уверенность в правоте и успехе своего дела. То ли это происходит от того, что создатель обращает на нас пристальное внимание, если допустить на минуту, что мы ему небезразличны, то ли от того, что по неведомой причине случается сбой в механизме, управляющем нашей планетой, и некая сила бывает не в силах удержать пелену перед будущим. Как бы то ни было, но Имран, скорым шагом направляющийся к постоялому двору, был абсолютно уверен в том, что ему в ближайшее время удастся целым и невредимым покинуть Сиджильмасу. Между тем день рассветал, были те чудесные минуты, когда еще невидимое светило озаряет свой выход и золотит ближайшие на своем пути облака. Когда Имран ступил во двор караван-сарая, здесь царила обычная сумятица и неразбериха, предшествующая выходу каравана. Купцы в последний раз пересчитывали тюки своих товаров, заставляя рабов лишний раз проверить прочность ремней, удерживающих поклажу. Бегали по двору слуги. Караван-баши вяло переругивался с хозяином гостиницы, который пытался содрать с него под конец лишний дирхем за постой. Одни верблюды сохраняли спокойствие, не желая даже лишний раз переступить с ноги на ногу. - Эй, кто здесь старший? - крикнул Имран и подивился своему неожиданно сильному и уверенному голосу. Несмотря на шум и сутолоку, вопрос его был услышан, во дворе даже стало как-то тише. Караван-баши с удовольствием повернулся спиной к хозяину постоялого двора и почтительно отозвался, - я, ходжа. - Куда ты направляешься? - важно подбоченясь, спросил Имран. - А куда нужно вам? - Куда угодно, лишь бы подальше от этого города мошенников. - И это правильно, - подтвердил караван-баши, оглядываясь на хозяина гостиницы, - я иду в Тахерт, а оттуда в Беджайю. - Ведь от Беджайи до Константины недалеко. Меня пригласили туда на диспут. Найдется ли в твоем караване место для меня? - Конечно найдется, почему не найдется? Эй, Махмуд, - окликнул караван-баши подручного, - устрой господина. Как ваше имя, ходжа? - Ходжа Кахмас,- помедлив, ответил Имран. - Я богослов, путешествую по стране, читаю лекции, толкую людям законы шариата. А как зовут тебя? - Али, - сказал караван-баши. - Хорошо, - кивнул Имран и пошел за подручным. Только теперь, шагая за погонщиком, Имран понял причину своего неожиданного поведения. Еще до того, как в воздухе прозвучало имя Ходжи Кахмаса, с того момента, как он надел халат богослова, наш герой неосознанно пытался подражать ему. Теперь в нем жило два человека. Через час караван выступил. Был он невелик: двести верблюдов, сотня лошадей и лошаков, около десятка ослов. Купцы, погонщики, охрана и разного звания случайный люд. (Автор начал перечисление с животных без умысла). Качаясь меж верблюжьих горбов, Имран, мысленно попрощался с Кахмасом и поблагодарил его. На первом привале Имран полночи просидел у костра, борясь с искушением оставить караван и двинуться прямиком в горы к своей семье. Два дня пути отделяло его от возможности обнять детей и почувствовать их запах. Он даже несколько раз вставал и довольно далеко отходил от огня, но всякий раз возвращался, ибо обещание, данное им Ибрахиму, не давало ему покоя. Удивительное дело, порядочный человек всячески пытается уклониться от принуждения, но будучи свободен пойдет на погибель, лишь бы сдержать данное слово. - Эй, ходжа, - окликнули его от костра, - что тебе не сидится на одном месте? Имран вернулся, подсел к костру и зажмурился, ощутив его блаженное тепло. - О, ходжа, - обратился к Имрану один из охранников, коротавших ночь у костра, - рассказал бы что-нибудь, скрасил бы нам часы ожидания. Имран вздрогнул, словно пойманный с поличным. Будь на его месте сам ходжа Кахмас, он бы отказался, сославшись на нерасположение. Но Имран боялся отказаться, чтобы не навлечь на себя подозрение. Лихорадочно вспоминая какую-нибудь забавную историю, он в отчаянии поднял голову и вдруг на противоположной стороне костра увидел самого себя. Похолодев, Имран прилип глазами к фигуре, невольно нащупывая рукой свое тело. Тут кто-то из погонщиков, замерзших на своем тюфяке (ведь ночи в степи холодные, даром, что Африка) подошел к костру, желая согреться и подбросил в костер охапку сухого бурьяна. Взметнувшееся пламя озарило лицо двойника, - это был ходжа Кахмас в одежде Имрана, которую сам Имран не далее как утром на него надел. Ходжа Кахмас улыбнулся и негромко сказал: - Что ты, парень, так растерялся? Расскажи что-нибудь людям, они ждут. Да смелее, говори, ведь ты теперь не деревенщина, а ученый богослов. Посмотри, какая одежда на тебе, не срами ее. Имран почувствовал необъяснимую теплоту в груди, и легкость во всем теле, сознание его прояснилось. Он огляделся, убеждаясь, что факиха никто, кроме него не видит и произнес, прочистив голос кашлем: - Я вам расскажу занимательную историю. Она будет короткой, чтобы не утомлять вас, но поучительной. Итак, Рассказ о значении поступка "В городе Марракеш жили два друга. Были они соседями, росли вместе, играли в одни игры. Одного звали Салех, а другого Валех. Когда они подросли, то оба занялись торговлей, ведь торговля у нас, арабов, в крови, несмотря на то, что наш пророк не одобрял торговлю, он больше предпочитал нападать на караваны..." - Имран сам ужаснулся тому, что сказал (видимо, там, где сейчас находился Ходжа Кахмас, подобные вольности сходили с рук), но заметив, что это замечание вызвало одобрение у окружающих, продолжил дальше... "Как известно, честность - лучший капитал. Удачно распоряжаясь этим капиталом, а также небольщой суммой, взятой в долг у ростовщика, они в скором времени погасили свои долги и приобрели некоторое уважение в среде торговцев. Мало-помалу разница со сделок стала увеличиваться, и тот неосязаемый капитал под названием честность, стал постепенно материализоваться, превращаясь в звонкую монету, то есть стал приносить прибыль. Оба женились, построили дома, и вот наступил момент, который бывает в жизни каждого мусульманина, имеющего достаток, - они созрели для того, чтобы совершить хадж. Ибо, говорит пророк, что человек, имеющий возможность, обязан совершить паломничество к святым местам. Они подсчитали свои деньги, оглядели домашних и увидели, что все сыты и одеты, и есть крыша над головой. Они назначили день отъезда, объявили об этом и стали готовиться к путешествию. Случилось так, что за день до отъезда в их квартале загорелся дом у одной вдовой женщины. Сбежались люди, потушили пламя, но имущество все ее выгорело, от дома остались одни каменные стены, и сама она с детьми оказалась на улице. Люди поохали, поцокали языками, дали ей кто монету, кто старую одежду, кто кусок хлеба и разошлись по своим делам. Вечером того же дня Валех зашел к Салеху и сказал, что он просит прощения, но завтра никуда не поедет, так как деньги, отложенные на хадж, он отдал бедной женщине с тем, чтобы она отремонтировала свой дом. Салех возмутился и стал взывать к разуму своего друга, говоря, что Аллах, осудит такое пренебрежение к святой обязанности мусульманина. Он даже вызвался сходить к этой женщине, объяснить ей все и забрать деньги, предназначенные на богоугодное дело, но Валех был непреклонен. Он еще раз извинился, сказал, что сожалеет, и ушел. Делать нечего, Салех отправился в хадж один. Долго ли, коротко ли, он уехал, но на исходе дня он увидел впереди на расстоянии полета стрелы пешего человека. Поторопив прислугу, Салех пришпорил коня и сократил расстояние настолько, что можно было рассмотреть путника, - это был никто иной, как Валех. Подло обманув друга, он видимо, пустился в дорогу не, дожидаясь утра, чтобы первым достичь Мекки. Что за выгоду он усматривал в этом, Ваиду было неведомо. "Может это мне грезится?" - подумал Ваид и обратился к своим рабам за подтверждением. Несомненно, это был Валех, все узнали его, но как Ваид не пытался догнать Валеха, у него ничего не получалось, несколько всадников не могли догнать пешего человека. Так они и двигались все время, видя перед собой недосягаемого Валеха. Вернувшись домой, Салех первым делом пошел к своему другу и принялся стыдить его. Но Валех сделал удивленное лицо и сказал, что не понимает о чем речь. Салех пришел в ярость, стал кричать и обвинять друга в вероломстве. Он позвал своих спутников, чтобы уличить Валеха во лжи. Тут вокруг них собралась толпа, и все они подтвердили, что Валех не покидал города, а трудился в своей лавке не покладая рук. "Но как же так!" - вскричал обескураженный Салех, - "Я все время видел тебя впереди!" Так они кричали и спорили, пока не устали, а после этого разошлись, оставшись, каждый при своем мнении." Имран замолчал и посмотрел на Ходжу Кахмаса. Тот сто