выкший к другой жизни офицерский корпус в состояние ярости к тем, кто "развалил страну и затеял эти проклятые реформы". Если к этому прибавить извечный квартирный вопрос и тот факт, что денежные накопления офицеров за время службы превратились в пыль, то не надо обладать большой фантазией, чтобы представить, с каким энтузиазмом офицеры и солдаты желали бы защищать президента в его борьбе с Верховным Советом и наоборот. Неминуемое крупное сокращение офицерского корпуса, включая и генералов, которых в Советской армии накопилось едва ли не больше, чем в остальных армиях мира вместе взятых, порождало апатию, под покровом которой вызревала лихая мысль: не разогнать ли, пока не поздно, обе ветви власти и самостоятельно выступить врачевателем недугов, терзающих страну. При всей своей лояльности к президенту генерал Грачев несколько раз даже в публичных выступлениях призывал политиков разного толка оставить армию в покое и не провоцировать ее навести тот порядок в стране, который она посчитает нужным. Но армию в покос не оставляли. Пользуясь общим упадком и деградацией общества, ее постоянно будоражили то деятели типа подполковника Терехова, то неувядаемые марксисты товарища Зюганова, то общество "Память", то священники из катакомбных церквей с горящими фанатичным огнем глазами, то авантюристы типа Дэви Марии Христос. И только демократы фактически не вели никакой работы в Вооруженных силах, пустив продекларированные военные реформы на самотек и выбрав из всех видов воздействия на армию лишь урезание ее бюджета, не считая смутных угроз ее вообще разогнать. Президент-демократ, он же Верховный главнокомандующий, должен был служить единственным гарантом приверженности армии светлым идеям демократии. Единственное, чем правительство могло утешить армию - это постоянное напоминание о ее подвигах в годы Отечественной войны. Но эта заезженная пластинка, непрерывно играющая в течение 50 лет, с каждым годом становилась все менее эффективной, особенно в реальностях сегодняшнего дня. Из августовского путча армия, по выражению тогдашнего начальника Генерального штаба генерала армии Моисеева, выскочила "ошпаренной", и ни за какие блага, ордена и чины не хотела, чтобы ее снова окунули с головой в выгребную яму политической борьбы тщеславных авантюристов, подогретую расплавленным металлом "социального озверения". Коллегия высказалась в поддержку президента, но с кучей оговорок. Добиться у президента четких социальных гарантий и известных привилегий для кадрового состава Вооруженных сил. Ясно и четко сформулировать военную доктрину с учетом того, что Россия, как правопреемница СССР, сохраняет статус сверхдержавы. Прекратить все попытки урезания военного бюджета и быстрыми законодательными методами обеспечить призыв в армию. И, наконец, что самое важное, принять срочные экономические меры, чтобы спасти от разрушения драгоценный ВПК. Не вводить ни одного военнослужащего на улицы столицы, если президент не даст своего согласия по всем пунктам их требований. А выполнение этих требований означал резкий поворот в обратную сторону от всех попыток реформировать экономическую и политическую жизнь агонизирующей страны. Но это никого из коллегии Министерства абсолютно не интересовало. Всем были известны те посулы, которые давал армии Руцкой, если та поддержит его. Но на лихого "полковника" ставить боялись. Из потока его обещаний становилось ясно, что большую часть удастся воплотить в жизнь только в результате многолетних боевых действий, исход которых был, прямо скажем, проблематичным. Воевать же никому не хотелось, а по большому счету, было и нечем. Многие, если не головой, то инстинктом понимали: втянись сейчас страна в какие-либо военные авантюры даже с так называемым "ближним зарубежьем" под флагом восстановления СССР, и страна погибнет окончательно вместе с генеральскими дачами, банями, "мерседесами", "приватизированной" и "акционированной" собственностью и охотничьими угодьями. Поддержка же Ельцина означала и дальше сытую и размеренную жизнь, огражденную высоким забором от страны и ее проблем. В перспективе, конечно. В заключение наметили, какие части можно быстро использовать, если того потребует сложившаяся обстановка. Пока решили не трогать Таманскую и Кантемировскую дивизии, приведя в повышенную готовность 16-ю бригаду спецназа полковника Тишина и 218-й отдельный батальон спецназа подполковника Колыгина. Было еще одно обстоятельство, которое все присутствующие не могли не принимать во внимание. События, последовавшие после августовского путча относительно персональных судеб высшего военного руководства, напоминали осколки разорвавшегося снаряда, разящие кого попало, вслепую. Маршала Язова и генерала Варенникова посадили. А вот маршала Ахромеева ликвидировали, заставив всех поверить в то, что старый солдат и ветеран нескольких войн способен повеситься, как забеременевшая десятиклассница. Начальника Генштаба Моисеева - фактически главного заговорщика - с миром и почестями отпустили в отставку. Министром обороны стал не генерал-полковник Кобец, постоянно мелькавший на экране телевизора как командующий обороной Белого Дома, которого уже все прочили на этот пост, особенно после производства его в генералы армии, а никому тогда не известный генерал-майор Грачев, который даже не значился в секретном справочнике ЦРУ "Военное руководство СССР". Нынешние события, независимо от того, назовут их путчем или нет, также могли очень больно ударить по всем, кто проявил инициативу или ждал приказа, кто действовал решительно и кто решительно ничего не делал. Здесь пригоден был только старый, "совковый" - принцип: "не высовывайся", по крайней мере до получения гарантий. Но гарантий никаких не было, и никто не думал их давать. Во всяком случае, Грачев уже несколько раз пытался дозвониться до президента после возвращения с прогулки. Президента не было, и никто из его аппарата не знал, где Ельцин находиться. На лице Грачева была явная растерянность. 20.35 Министр безопасности Руцкого генерал Баранников сидел в выделенном ему просторном кабинете, подписывая ордера на арест. Сбоку у его стола пристроился Сергей Бабурин со списками лиц, подлежащих аресту и интернированию "за попытку антиконституционного переворота". Списки были частично отпечатаны, частично - написаны от руки с массой помарок и исправлений. Часть фамилий была вычеркнута, а над ними были написаны новые. Депутат Иона Андронов несколько раз звонил по телефону, интересуясь, не забыли ли включить в список Бурбулиса и Козырева. Его успокаивали, уверяя, что эти двое есть во всех списках, но настырный Андронов имел информацию, что эти фамилии хотя и вносятся в список, но каким-то чудесным образом из всех списков исчезают. Вот и сейчас, диктуя Баранникову фамилии, Бабурин, к своему великому удивлению, обнаружил, что фамилия Бурбулиса в его списке вычеркнута жирными красными чернилами, а поверх нее записан какой-то Фридман. Фамилия Фридман считалась настоящей фамилией министра иностранных дел Андрея Козырева, а настоящей фамилией Бурбулиса считался именно Бурбулис, поскольку лучше и нарочно не придумаешь. Бабурин хотел проконсультироваться с многоопытным Баранниковым, что все это значит, но подняв голову от списков, увидел, что министр безопасности смотрит на дверь своего кабинета, побледнев так, как будто увидел привидение. Без стука и без доклада в дверь вошел начальник Управления безопасности по Москве и Московской области Евгений Савостьянов, как всегда, интеллигентно улыбаясь в свою аккуратно подстриженную бородку. Бабурин также почувствовал сильный дискомфорт и даже прислушался, не происходит ли в приемной какая-нибудь борьба, в ходе которой люди Савостьянова бесшумными стволами ликвидируют охрану генерала Баранникова. Но все было тихо. Через открытую дверь слышалось лишь глухое щебетание мужественных голосов, да щелканье пишущей машинки, печатающей приказы Баранникова. - Женя? Евгений Вадимович, ты чего? - хриплым голосом спросил Баранников, опасаясь, что Савостьянов сейчас пристрелит его прямо за письменным столом. - Сдаваться пришел? - поинтересовался менее впечатлительный и более наглый Бабурин. Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что всего полчаса назад Баранников своим приказом назначил Бабурина начальником Управления безопасности по Москве и Московской области. Приказ должны были соответствующим образом оформить, утвердить у Руцкого, а затем Бабурин собирался с ним отправиться на Лубянку и вступить в новую должность, с которой было бы гораздо легче проводить в жизнь тот самый замечательный закон о расстрелах, принятый Верховным Советом по предложению Бабурина. Сам составил закон - сам его и выполняй, энергично проводя в жизнь. Все было правильно и логично. - Сережа, - улыбнулся Савостьянов, усаживаясь в кресло напротив Баранникова, - сходи куда-нибудь погуляй, проветрись. Народ там волнуется у входа, скажи им что-нибудь, подбодри. А то погода портится, еще разойдутся. Бабурин покраснел, но подчинился, и, закусив губу, вышел из кабинета. Подойдя к машинистке, он взял с ее стола списки, просмотрел их, зачеркнул фамилию Бурбулиса и вписал поверх "Савостьянов Е. В." Затем последовал полученному совету и отправился на балкон, с которого в этот момент перед замерзшей толпой ораторствовал товарищ Зюганов: "Товарищи, - кричал в мегафон председатель партии российских коммунистов и сопредседатель Думы русского национального собора. - Товарищи, всмотритесь в одухотворенные лица Сергея Бабурина, Альберта Макашова, Александра Проханова, Виктора Анпилова. Неужели вы не видите, что это люди с настоящим государственным умом и чистыми помыслами!" Услышав свою фамилию, Бабурин, настроение которого и так уже было испорчено, раздраженно закусил губу, придавая своему лицу провинциального Мефистофеля совершенно зловещее выражение. Он не любил Зюганова, как не любят друг друга люди с одинаковыми ухватками, приобретенными в разных отделах одного и того же ведомства. Зюганову еще в системе КПСС удалось пройти славный путь от инструктора до заместителя заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Уже была квартира в номенклатурном доме, машина с шофером, право входить в высокие кабинеты, решать чужие судьбы. Его уже знали в лицо даже члены Политбюро. Именно Зюганов один из первых догадался, что Горбачев и Яковлев - агенты ЦРУ, губящие партию по приказу из-за океана. Почуяв неладное, в страхе потерять завоеванные привилегии, Зюганов стал одним из инициаторов создания Российской компартии, надеясь, помимо всего прочего, осуществить мечту, свойственную всем мелким чиновникам из ЦК: стать членом Политбюро. И Зюганов стал им. Пока РКП Зюганова становилась на ноги, лихорадочно отписывая на себя золотишко и имущество умирающей родительницы КПСС [Подробнее об этом см. в моей книге "Золото партии".], подоспел августовский путч, который Зюганов встретил с восторгом, о чем свидетельствует масса документов от секретариата РКП и лично от товарища Зюганова, посланных в адрес ГКЧП и в низовые структуры своей партии. После провала августовского путча Ельцин запретил РКП, но через некоторое время, благодаря энергичным усилиям председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, эта преступная организация снова была легализована, дав возможность Зюганову вынырнуть из политического водоворота, увлекающего его и его идеологию в канализацию истории. Нахальный, но неумный демагог, он если чем и отличался от Бабурина, то лишь инстинктом хитрой осторожности, приобретенной в коридорах ЦК КПСС. Этот инстинкт, очень похожий на крысиный, почти безошибочно подсказывал Зюганову, когда нужно юркнуть в какую-нибудь щель, чтобы снова оттуда появиться с громкими воплями о нарушении свободы и удушении демократии. Эти крики из уст профессионального партаппаратчика Зюганова, чья партия в течение почти целого века душила свободу и демократию всеми методами вплоть до массовых убийств миллионов ни в чем не повинных людей, выглядели еще более карикатурными, чем в устах Бабурина, который, в конечном итоге, был всего лишь искалеченным коммунистической системой сибирским мальчиком с несколько повышенным комплексом неполноценности, что никак нельзя считать недостатком. Между тем, Зюганов кончил свою речь с балкона, уступив место следующему оратору, которые выступали непрерывно. Бабурин подошел к нему и тихо сказал: "Савостьянов в здании". В глазах Зюганова мелькнул испуг: не задержался ли он в Белом Доме, не будучи депутатом, больше, чем нужно. Но ведь сегодня всего лишь 22 сентября, в то время как... Сиплым шепотом спросил Бабурина: "Зачем? Не знаешь?" "К Баранникову пришел. Не знаю зачем", - ответил Бабурин. "Один?" - спросил Зюганов, оглядываясь по сторонам с выражением тревоги на своем квадратном лице партидеолога, которому он постоянно, но тщетно пытался придать мину важного глубокомыслия. Бабурин ничего не ответил, а только стрельнул глазами в сторону. Зюганов взглянул в этом направлении и увидел, как на балкон выходит Савостьянов в сопровождении двух человек в одинаковых черных пальто. Шеф столичного КГБ явно кого-то искал, медленно проходя по балкону за спинами вопящих в микрофоны народных трибунов. Те, кто его узнавал, как и Зюганов, начинали испуганно оглядываться по сторонам или прижиматься к стенам. Почти все помнили, что указ президента снял с них депутатский иммунитет, а те, кто им никогда не обладал, имели еще большие основания для беспокойства. Савостьянов покинул балкон и вышел на пандус огромного здания. Моросил дождь со снегом, усиливался холодный ветер. В нескольких местах на Краснопресненской площади жгли костры. За пеленой дождя тенями чернели толпы людей. С балкона надрывался громкоговоритель. Где-то исполняли гимн СССР: "Нас вырастил Сталин на верность народу!" Савостьянов оглянулся по сторонам и, наконец, увидел того, кого искал. В обществе нескольких офицеров на пандусе стоял подполковник Терехов. Савостьянов направился к нему и, мягко взяв под руку, увлек за собой. Несколько офицеров из "Союза" бросились было за ним, но сопровождавшие Савостьянова двое преградили им дорогу: "Спокойнее, ребята, ничего страшного". Савостьянов и Терехов остановились в шагах десяти от них, о чем-то беседуя. Терехов сделал знак своим людям, чтобы те не беспокоились. Разговор продолжался не более трех минут. Погрозив пальцем Терехову, на что тот сделал жест ладонью типа "все в порядке", Савостьянов и сопровождавшие его люди, перешагивая через обрезки водопроводных труб, доски и сучки деревьев, пошли к машине. К Терехову подскочили его ближайшие соратники: подполковник Федосеенко и майор Никитин: "Что он от тебя хотел?" В голосе офицеров было больше раздражения, чем тревоги. "Сдаваться приходил, - насмешливо ответил Терехов. - Они сейчас все забегали, как тараканы. Спрашивал, не найдется ли для него какой-нибудь должности. Он уже к Баранникову приходил, да тот его на... послал". "А ты что ему сказал?" - спросил подполковник Федосеенко своего лидера. "Я его тоже на... послал!" - отрубил председатель "Союза офицеров" Терехов хотел еще что-то сказать по этому поводу, но какой-то подбежавший капитан доложил, что его вызывает генерал Ачалов. Министр обороны был пьян и мрачен. Он сидел, положив локти на стол, глядя куда-то в пространство. Терехов за годы службы хорошо научился понимать настроение начальства, а потому официально доложил: "Товарищ генерал, подполковник Терехов по вашему приказанию прибыл!" [Встречу на пандусе Белого Дома Савостьянова с Тереховым видели многие, так что сам Савостьянов вынужден был как-то это объяснить. Выступая позднее на пресс-конференции, шеф МГБ столицы рассказал, что взял с Терехова "слово офицера" о том, что ни он сам, ни его люди не устроят в городе никаких провокаций. К Баранникову же он ходил якобы затем, чтобы предупредить о последствиях незаконной раздачи оружия. О чем они кратко поговорили в кабинете, неизвестно, но на следующий день Баранников в истерике прибежал к генералу Степашину, заверяя его в своей преданности президенту Ельцину. Баранников, если верить Степашину, уверял его, что пришел в Белый Дом исключительно для того, чтобы воспрепятствовать попаданию оружия в "преступные руки". Неизвестно, чем подбодрил Баранникова Степашин, но после разговора с ним Баранников вернулся в Белый Дом на пожалованную Руцким должность министра безопасности и оставался там до самого конца, т. е. до отправки в Лефортово.] - Ты вот что, - медленно проговорил Ачалов. - Чтобы никаких импровизаций! Понял? Без приказа чтоб ни гу-гу. Все ясно? Но Терехову было ясно не все. - Вот так и будем здесь сидеть? - набычился он. - Люди в бой рвутся, товарищ генерал. Обстановка-то какая, посмотрите! Если мы начнем, вся армия сдетонирует, и народ поднимется. Ленин о такой обстановке только и мечтал! А так сидеть что толку? Связи с округами нет. Ни с кем нет. Сидеть и ждать, пока задавят? - Все сказал? - поинтересовался генерал. - А теперь слушай меня. Связь и все такое прочее - это не твоя забота. Я сам разберусь. Но если твои люди сделают хоть шаг без моего приказа, ты крепко ответишь за это. Понял, подполковник? Можешь идти. Когда Терехов вернулся к своим офицерам, те окружили его, спрашивая, что случилось. "Связь нужна, - задумчиво произнес Терехов. - Пропадем без связи. Нужно что-то делать". Посыпались разные предложения - от захвата "Останкино" до штурма узла связи Генерального штаба. Однако, какими силами проводить эти акции, никто не знал. "Ладно, - сказал Терехов. - Что-нибудь придумаем". И объявил, что едет домой. Никто не возражал. Все знали, что у подполковника была жена и трое дочерей, которых он искренне и нежно любил. В Белом Доме он уже сидел почти сутки, вызывая естественное беспокойство домашних. На персональных "мерседесах" уехали домой и президент Руцкой, и спикер Хасбулатов, чтобы вернуться позднее на ночной чрезвычайный съезд народных депутатов, хотя уже было ясно, что кворум собрать не удастся. Генерал Ачалов прикорнул на диване в выделенном ему кабинете. Как всякий офицер воздушно-десантных войск, генерал умел пить. Но сегодняшний коньяк был какой-то особый. Он путал мысли и валил с ног, как неочищенная "чача". Хотя сам по себе коньяк был превосходным. Сразу же после отъезда Руцкого и Хасбулатова в Белом Доме снова погас свет. Запустить автономную станцию не удалось. Замелькали ручные фонари и свечи, запас которых обнаружили в одном из складских помещений. На площади продолжали гореть костры, у которых дремали люди под пронизывающим ветром и налетающими снежно-дождевыми зарядами. Замолкли вещающие почти круглосуточно громкоговорители, установленные на балконе здания-монстра. Кончался день 22 сентября 1993 года, не принесший, казалось бы, никаких особо интересных событий. Но это было только на первый взгляд. В воздухе уже просвистел МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА. Но никто тогда не заметил этого. Даже сам президент. Древнее искусство владения мечом никогда не было доступно каждому, кто имел право или привилегию носить меч. Виртуозы боя на мечах, которых было одинаково мало на Западе и на Востоке (хотя на Востоке, конечно, чуть больше), умели наносить удар так, что ни противник, ни присутствующие свидетели не могли заметить ни полета, ни удара меча, а порой - и самого меча. Только жертва удара начинала оседать на землю, а подбежавшие к упавшему с ужасом (или с радостью) убеждались, что голова у того отрублена, хотя еще и держится на месте - настолько тонким и изящным был разруб. А виртуоз, продемонстрировавший свое высочайшее искусство, либо тихо исчезал с места происшествия, держа под мышкой меч, который все ошибочно приняли за посох странника, либо, напротив, шумно заказывали вина всем присутствующим, которые смотрели на него с восхищением и мистическим страхом. А убитого тихо хоронили, пришив ему голову к телу суровыми нитками, чтобы он в более или менее приличном виде мог предстать перед Творцом. Искусство владения мечом в огромной степени зависело от самого меча. Легенды сохранили нам имена нескольких мастеров, умевших ковать воистину волшебные мечи, обеспечивающие их владельцам, непобедимость и бессмертие. Но не в любых руках. Совместимость руки и меча - это уже область совершенно глубокой мистики, требующей тщательного изучения... Выкованный Лениным "Пролетарский меч" был настоящим волшебным мечом - он срубил столько голов, что ученые до сих пор не могут подсчитать точное число. Неуважающие Ленина говорят о 60 миллионах голов, уважающие вождя уверяют, что голов было 120 миллионов. Пока шел академический спор о достижениях меча, Меч из "Пролетарского" стал "Партийным", а с августа 1991 года превратился в "МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА". Так, по крайней мере, считал сам Президент, хотя в действительности он не владел мечом, а был всего лишь его рукоятью... Государственный Меч, который до сих пор красуется на визитной карточке известного ведомства, разумеется, является обобщенным понятием. Большой Государственный Меч складывается из тысяч малых мечей, за рукоятку которых сжимают руки, направляемые совсем другими головами, рук не имеющими. В течение 70 лет Большой Государственный Меч остервенело рубил собственную страну, а десятки тысяч малых мечей - слепых, как и всякое орудие, помогали ему в этой многотрудной работе, расчленив в конце концов страну, как говяжью тушу. А затем началась разделка разрубленных кусков и в первую очередь - России. Конечно, в наше время всеобщей деградации, героев этой книги "мечами" можно назвать с большой натяжкой. Это уже не "мечи" и даже не "стилеты", а скорее "заточки". Тем более, что руки, их державшие, больше привыкли именно к "заточкам", чем к архаичным "мечам", в самом названии которых сохранилось известное благородство. Но согласитесь, что назвать эту книгу "Заточки президента" было бы грубо и не очень литературно, хотя бы уже потому, что "заточки", сложенные вместе все-таки составляли нечто среднее между "мечом" и "ломом". Такой вот наполовину "лом", наполовину "меч". "Лом президента"? Тоже не звучит. Пусть останется "МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА", поскольку в государственных руках любой лом превращается в меч, будь то "Пролетарский меч" или "Лом правосудия". 23 сентября все "мечи-заточки" пришли в действие. Пока в Белом Доме при свечах и аккумуляторных лампах проходил чрезвычайный съезд народных депутатов, на котором с большими речами выступили Руцкой и Хасбулатов, выдержав свои речи в лучших традициях былых партийных съездов, пока генерал Ачалов получал медицинскую помощь от вчерашнего коньяка, в который, как показал анализ, чья-то "добрая" рука подмешала сильнейший наркотик, пока, вернувшись в Белый Дом, генерал Баранников (объявивший свою встречу со Степашиным "гнусной клеветой") согласовывал с народными депутатами списки на арест (Иона Андронов вскочил с места и заорал: "Бурбулиса не забудьте включить!"), одним словом, пока происходила вся эта рутинная "партийно-хозяйственная" работа, толпа перед Белым Домом росла, и "мечи-заточки" продолжали накалять обстановку, пытаясь довести ее до состояния неконтролируемой истерии. Поздно вечером перед толпою с балкона выступил генерал Макашов, в очередной раз призвав собравшихся на подвиги во имя нашей Родины - Союза Советских Социалистических Республик. Толпа послушно скандировала "Савецкий Саюз! Савецкий Саюз!". В этот момент неожиданно появившийся Виктор Анпилов нахально отпихнул генерала от микрофона и сообщил, что подполковник Терехов со своим "Союзом офицеров" взял штурмом здание штаба объединенных Вооруженных сил СНГ, где идет бой. Анпилов призвал всех собравшихся идти к штабу ОВС СНГ и закрыть своими телами доблестных офицеров Терехова, чтобы никто не смог блокировать это "первое освобождение народом правительственное учреждение". Возможно, что по какому-то сценарию "анпиловских" бомжей решено было покрошить из автоматов именно в подобной ситуации, а затем уже разобраться с остальными. В первое мгновение генерал Макашов оторопел. Оторопел настолько, что публично, на всю площадь обозвал Анпилова "провокатором" и призвал собравшихся не трогаться с места. Стратегический ум генерал-полковника сразу же охватил ситуацию: Анпилов уводит толпу с площади на Ленинградский проспект в заранее расставленную ловушку. Белый Дом оголяется, и его (вместе со всеми обитателями) берут голыми руками. Генерал Грачев уже объявил, что для его людей требуется всего час работы, чтобы очистить здание Верховного Совета "от всей нечисти". Но Анпилов был не из тех людей, кому легко можно было заткнуть глотку. Он продолжал звать народ на штурм, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не появился один из добровольных адъютантов Макашова, доложивший, что штаб ОВС СНГ взят, и никто в помощи не нуждается. Макашова и Ачалова просят прибыть туда и воспользоваться узлом связи для передачи сообщений в округа и гарнизоны от "законного" президента и его министра обороны. Надо сказать, что это сообщение озадачило генерала Макашова еще сильнее, поскольку генерал-полковник отлично знал, что в штабе ОВС СНГ никакого узла связи нет и, в сущности, это даже и не штаб вообще, а гостиница, где останавливаются высокие военные чины, прибывающие в Москву из дальних округов и так называемого "ближнего зарубежья". [Именно в это время мэр Петербурга Собчак погнал с должности своего вице-мэра адмирала Щербакова. Разъяренный адмирал устроил пресс-конференцию, где наряду, с угрозами в адрес Собчака, поведал, что штаб ОВС СНГ, всего лишь гостиница, где он неоднократно останавливался, и словом офицера заверил всех присутствующих, что "попытка захвата здания - чистейшей воды провокация". Никто и не спорит. Только провокации всегда устраивают провокаторы.] Какого черта Терехову понадобилось штурмовать именно это здание? И кто ему приказал? Собравшейся толпе, призвав ее никуда с площади не уходить, объявили радостную новость, что штаб ОВС СНГ взят. Последовали громкие крики восторга и "Ура!". Вдохновленная победой, площадь грянула: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!". Полковник Терехов, увы, не слышал столь восторженной оценки своих героических действий. Когда его офицеры на двух микроавтобусах подъехали к штабу ОВС и начали разоружать охрану, состоящую из солдат, у которых на 15 человек было пять пистолетов (из них только два - с патронами), они были перехвачены нарядом патрульной милиции, у которых на всех было тоже два пистолета. Вооруженные десантными автоматами люди Терехова, продемонстрировав "высочайшую" боевую подготовку, свойственную всем замполитам, в завязавшейся перестрелке убили патрульного милиционера капитана Валерия Свириденко и пенсионерку-домохозяйку 63-х лет Веру Малышеву, подскочившую на звуки выстрелов к окну собственной квартиры в доме No54-а по Ленинградскому проспекту, что находился напротив штаба. После чего разбежались, но вскоре были выловлены, все, разумеется, свалив на Терехова. Сам же подполковник Терехов, руководя сражением, успел отдать только одну команду: "Ну-ка, взять их!", имея в виду появившихся милиционеров. Однако недостаток полководческого опыта не позволил Терехову использовать преимущество внезапного нападения. Бросив свою армию на произвол ОМОНа, подполковник покинул поле боя. Хотя по предварительной договоренности вся его группа в случае потери контакта друг с другом должна была снова встретиться в Белом Доме, Терехов, по вполне понятным причинам, в Белый Дом не явился, а вскоре в совершенно подавленном состоянии председатель "Союза офицеров" был обнаружен часовыми... на территории ГРУ. Территория Главного Разведывательного Управления Министерства обороны - это не парк культуры, на территорию которого может попасть человек, даже не помнящий себя от расстройства. Да и не во всякий парк культуры можно пробраться в ночное время, а уж тем более - на территорию ГРУ. Посторонний человек, обнаруженный на территории ГРУ - это ЧП огромного масштаба, требующее специального тщательного расследования. Однако, на все вопросы: как оказался на территории Главного Разведывательного Управления - Терехов утверждал, что попал случайно, а как - не помнит. "Был очень расстроен и бежал". Ему задали вопрос, зачем он организовал нападение на здание штаба, не представляющее никакой стратегической ценности с какой бы точки зрения на это ни смотреть. Вначале Терехов упорно отвечал: "Так приказал генерал Ачалов". Спрашивайте, мол, с него [Позднее Терехов изменил свои показания и признал, что "это было сделано для того, чтобы активизировать действия нового министра обороны генерала Ачалова", который вел себя слишком пассивно.]. У Ачалова спросили. Специальный следователь генеральной прокуратуры имел возможность задать этот вопрос генералу уже утром следующего дня. Следователя не только пропустили в Белый Дом, но и допустили к министру обороны. Ачалов был разъярен действиями Терехова, употребляя фамилию лихого подполковника только в длинных очередях матерных ругательств. Он наотрез отказался от своей причастности к этому "совершенно идиотскому и бессмысленному поступку", который следователь квалифицировал как "разбойное нападение, повлекшее человеческие жертвы". Генерал был совершенно не согласен с подобной оценкой и добавил, что "этот мудак" (подполковник Терехов) действовал исключительно по собственной инициативе. Однако оправданий Ачалова уже никто не услышал. "Узнаю Ачалова, - прокомментировал происшедшее генерал армии Грачев. - Это типично его почерк!". Первая боевая операция, проведенная подполковников Тереховым и его "Союзом офицеров", в результате которой были убиты патрульный милиционер и пожилая домохозяйка (кто-то ведь не поленился выстрелить по силуэту женщины в окне дома на противоположной стороне достаточно широкого Ленинградского проспекта), привели к целому водопаду необратимых событий. Результаты этих событий, когда пылала телестудия "Останкино", а в центр Москвы снова ворвались гвардейские танковые дивизии и легендарная дивизия имени Дзержинского, которые незадолго до этого были осчастливлены личным визитом президента, хорошо известны, и нет нужды вести хронику, как мы это делали до сих пор. Горящий Белый Дом, грохот танковой артиллерии, расстреливающей этот дом прямой наводкой, трупы людей на площади, трупы в Белом Доме, возглас Клер Шифман с боевого поста "Си-Эн-Эн" на крыше высотного дома: "Боже мой!" когда американцы получили информацию о пятистах убитых в здании, вопли Руцкого, призывающего авиацию бомбить Москву, арест руководителей "парламентского мятежа" и многое другое навсегда останутся в памяти тех, кто это видел, как очередная и не самая трагическая страница в кровавой российской истории. Новым во всем этом деле было то, что впервые русские убивали русских при стечении огромного количества зевак, пришедших на эту трагедию, как на какое-то небывалое театральное шоу. Под пулями и осколками, восхищаясь и сопереживая, стояли женщины с колясками, пожилые люди, гуляющие с собаками, школьники целыми классами, туристы и много прочего люда, - обобщенно именуемого зеваками. Торговали ларьки, работали магазины, падали чуть ли не под аплодисменты и крики восторга убитые и раненые, танковые снаряды рикошетом залетали в окна жилых домов, сыпались стекла в посольстве США, по которому с особым удовольствием палили с обеих сторон, выли сиренами "скорые помощи", не успевая эвакуировать раненых, убитых складывали на газонах. "МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА" рубил все вокруг по-русски, от души. Телекомпания "Си-Эн-Эн" впрямую демонстрировала очередной позор России на весь мир, и нет необходимости этот позор подробно пересказывать. Поговорим о тех "мечах-заточках", кто дал возможность "БОЛЬШОМУ МЕЧУ" обрушиться на русские головы. Поименно вспомним их, как национальных героев. СЕРГЕЙ БАБУРИН Первым предложил выбрать собственных силовых министров, и тем самым обеспечил полную преданность президенту со стороны существующих силовых министров, дав возможность Грачеву, Ерину и Галушко, не колеблясь, принять любые меры к Верховному Совету, который в начале событий находился в более выигрышной позиции, чем президент. Бабурин выступил с инициативой подрасстрельных законов, поставив руководство Верховного Совета в идиотское положение и сделав его заложником событий, лишив всякой позитивной инициативы. Бабурин лично составлял списки подлежащих аресту и делал все возможное, чтобы об этом узнали за пределами Белого Дома. Назначенный начальником Управления госбезопасности по Москве приказом Баранникова, он приехал на Лубянку, чтобы вступить в должность, угрожая сотрудникам своим законом о расстреле, побудив их, тем самым, приложить все усилия в обратном направлении. "Я пришел не просить о чем-либо, - объявил Бабурин на Лубянке, - а руководить вами". Фраза почти библейская при почти евангелистическом поступке, благодаря которым агент "Николай" сумел передать своим кураторам нужную информацию. И получить нужные инструкции. Ибо Бабурин первым известил всех обитателей Белого Дома, что дивизия имени Дзержинского перешла на сторону Верховного Совета, чего она, как известно, и не думала делать. (В этой связи интересно отметить, что в то же время депутат Лев Пономарев, позвонивший своему другу Евгению Савостьянову, услышал от начальника московского КГБ ту же новость: дивизия имени Дзержинского перешла на сторону Руцкого-Хасбулатова). Это событие инициировало буйные беспорядки. Сергей Бабурин с просветленным лицом сообщил с балкона ликующей толпе: "Войска отказываются служить Грачеву! И для них лучше будет, если отсидятся в казармах. Мы сами способны арестовать всех негодяев!" Подбадривая толпу накануне рейда на "Останкино", Бабурин орал с балкона: "С "Останкино" вопрос решен. Эту наркотическую игру средств массовой информации мы должны прекратить в течение суток. Победа будет за нами. К нам переходят воинские части и ОМОНовцы..." Во всех речах Бабурина сквозит одна и та же тема: армия и ОМОН перешли на сторону Белого Дома, когда ничего подобного не было и в помине. Позднее Бабурин раздавал защитникам Белого Дома ксерокопию выкладок "астролога" Павла Глобы, где на основании движения небесных светил делался безапелляционный вывод, что Ельцин вскоре умрет насильственной смертью, а Руцкого и Хасбулатова ждет резкий политический взлет. (У них было время поразмыслить в Лефортово об астрологии как о точной науке). Прохаживаясь с важным видом между мальчишками в военной и полувоенной форме, видя их испуганные и тоскливые взгляды, Бабурин успокаивал обреченных: "Осталось уже недолго, скоро этому кошмару придет конец". И был совершенно прав. Танки и десантники президента Ельцина уже окружали Белый Дом. Сразу же после сдачи Белого Дома распространился слух, что Бабурин был схвачен и расстрелян. Затем слух видоизменился: Бабурин был зверски избит и брошен в тюрьму. Умные люди только посмеивались, и были совершенно правы. Белый Дом еще горел, когда живой и невредимый Бабурин с той же наглой улыбкой появился на экранах телевизоров, заявив, что слух о его расстреле "был несколько преувеличенным". Равно, как и об аресте. Покинуть казенную квартиру народного депутата Бабурин наотрез отказался, и вскоре объявился в новом парламенте, то бишь в Думе, вместе со своим старым дружком Владимиром Исаковым. Он основал партию "Русский национальный союз", от которой собирается выдвинуть свою кандидатуру в президенты на выборах 1996 года. Россию ждет великое будущее. ВИКТОР АНПИЛОВ Поставив впереди своих "бомжей" пожилых женщин, Анпилов начал уличные беспорядки в Москве, прорвал цепь разбежавшейся милиции в районе Белого Дома, а затем на брошенных милицейских грузовиках с оставленными ключами зажигания повел "Трудовую Москву" к "Останкино", имея военным советником генерала Макашова. Они ехали по улицам столицы с поднятыми красными знаменами мимо стоявших на обочине бронетранспортеров спецотряда "Витязь" дивизии имени Дзержинского, которым командовал подполковник Сергей Лысюк. С бронетранспортеров махали руками проезжающим анпиловским машинам, что еще раз подтверждало сообщение Бабурина и Уражцева о том, что дивизия восстала против "диктатуры Ельцина". Сам подполковник Лысюк руками не махал, а слушал радиопереговоры штаба дивизии с подразделениями, ожидал, когда в эфире появится его позывной. Лысюк был "122-м". Наконец, начальственный баритон, принадлежавший кому-то, кто может в боевой обстановке называть подполковника на "ты", изрек: "122-й! Они мимо тебя проехали?" "Так точно", - ответил подполковник. "122-й, - продолжал баритон, - поезжай за ними. Медленно поезжай. Ни в коем случае не обгоняй. Встань там неподалеку. Жди команды. Без команды ничего не предпринимай. Ты меня понял?" "Понял", - ответил Лысюк, и бронетранспортеры медленно покатили по залитым солнцем столичным улицам. Между тем, Анпилов и Макашов подъехали к телестудии "Останкино", где Анпилов начал свой очередной митинг. Нет нужды его цитировать, поскольку, кроме слов "уничтожить", "гнездо сионистов", "захватить", "на виселицу" словарный запас "народно-рабочего вождя" состоял из одних завываний. Между тем, Макашов инструктировал боевиков, как им действовать дальше. Генерал еще не остыл от штурма мэрии, где он дал историческую команду: "Гоните всех чиновников на... на улицу! Обрежьте все линии связи!" А затем подытожил содеянное, заявив подвернувшемуся телекорреспонденту: "Отныне у нас не будет ни мэров, ни сэров, ни пэров, ни хэров". У генерала было еще приподнятое настроение, когда, подойдя во главе анпиловской толпы ко входу в "Останкино", Макашов взял у Анпилова громкоговоритель и объявил: "Даю десять минут на капитуляцию. Тем, кто добровольно сдастся, тому гарантирую оставить..." Генерал засмеялся и закончил: "Оставить одно яйцо!" Генерал довольно захохотал, а от его истинно народной шутки засмеялся и Анпилов, а также все их воинство, ощетинившееся автоматами и гранатометами. Отметим, что в этот момент Анпилов и Макашов находились впереди своего войска. Срок предъявленного им ультиматума стремительно истекал, и Макашов выстраивал с помощью Анпилова свое войско в боевой порядок таким образом, чтобы оно попало под перекрестный огонь бронетранспортеров Лысюка, дремавших на другом конце площади. Генерал распорядился, чтобы один из грузовиков протаранил двери телецентра, а вторые двери были бы разбиты выстрелом из гранатомета. Приказ был столь же бездарным, как и приказ обрезать телефоны в уже захваченном здании мэрии. Грузовик не пролезал в дверь по габаритам, застрял и создал защитникам прекрасную баррикаду. Но приказ - есть приказ. Пока готовились его выполнять, выяснилось, что Анпилов и Макашов уже покинули поле боя. И как раз, когда их машина мчалась обратно к Белому Дому, некий герой из "Союза офицеров" подошел с гранатометом к стеклянным дверям телецентра и прежде, чем быть застреленным охраной, выстрелил. В другие двери врезался грузовик. В грохоте, огне и дыму посыпались стекла и затрещали автоматные очереди. В этот момент заработала радиостанция на БТРе подполковника Лысюка: "122-й! Кто там стрелял? Они? Вот они сами себя и благословили! Начинай, 122