-- Ты предатель, Соуз-хан, и с тобой не станет разговаривать ни один
уважающий себя человек. Уходи откуда пришел, а то твоя глупая башка так и
останется здесь.
-- Если вы не откроете ворота, то сожжем всех живьем,-- предупредил
тот, отъезжая от стен на почтительное расстояние.
И тут же тучи стрел полетели со стен крепости.
Тогда Соуз-хан подал знак, чтоб воины подожгли крепость. Тех не надо
было упрашивать, поскольку лезть на стены желания ни у кого не было. Чуть в
стороне развели костер. Каждый всадник подъезжал к нему со стрелой, к
которой крепили, кто что мог: кусок тряпья, бересту. А потом уже, разогнав
коня, проносились под стенами городка, посылая внутрь его свои горящие
послания.
Часть защитников бросилась тушить начинавшийся пожар, и количество их
на стенах уменьшилось. Воспользовавшись этим, нападающие притащили
здоровенное бревно и, прикрывшись сверху щитами, начали высаживать ворота
крепости. Ворота не выдержали натиска и, жалобно треща, расщепились на
несколько частей и наконец совсем рухнули.
-- Вперед! Взять их! -- размахивал саблей Соуз-хан, однако сам не
стремился показать пример нападающим.
Ураз-хан и Иркебай, увидев, что в крепости им больше не продержаться,
велели седлать коней.
-- Попытаемся прорваться в сторону леса,-- кашляя от едкого дыма,
сказал старший брат,-- если с кем из нас что случится, пусть оставшийся в
живых разыщет Сейдяка и воспитает из него воина.
-- Да будет так,-- ответил младший, и они впереди своих нукеров
выскочили с обнаженными саблями из ворот городка.
Степняков и воинов Соуз-хана было в несколько раз больше, чем
защитников городка. И если бы у них было столько же отваги, то они быстро бы
одержали верх над малочисленным противником. Но мало кто из них готов был
умереть во славу своего хана. Потому и рубились они вяло, наваливаясь
впятером на одного. Братья заметили это и легко пробили себе дорогу через их
ряды.
Но видел это и Соуз-хан. А потому, отобрав лучших своих лучников,
отправил тех наперерез пробивающимся сквозь гущу боя братьям. Лучники в
точности выполнили его указание и ускакали к темнеющему невдалеке лесу, где
и затаились за деревьями.
Когда Иркебай и Ураз-хан прорвались с десятком нукеров сквозь гущу
врагов и направились к спасительному лесу, то засаду они заметили в самый
последний момент.
-- Берегись! -- крикнул Иркебай брату, прикрываясь щитом. Но было
поздно. Тот зашатался в седле, выпустил поводья, схватившись обеими руками
за горло, откуда торчало оперение стрелы. Его лошадь неслась вместе с
остальными прорвавшимися, не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон
стрелы. Всем остальным удалось благополучно проскочить засаду и, въехав в
глубь леса, они остановились.
-- Бедный брат,-- склонился к нему Иркебай,-- они поплатятся за это! --
погрозил он кулаком в сторону оставшихся возле пылающего городка врагов.-- Я
буду мстить вам, покуда живой!
ВОЙ ГОЛОДНОГО ВОЛКА
Томасы так и не смог уговорить своего друга уйти с ним из лесного
селения разбойничать. Зато на его уговоры легко поддались те самые два
здоровяка, которых он заприметил на охоте. Им тоже не сиделось среди женщин
и стариков и хотелось попробовать себя в рискованном деле. Они долго
обсуждали со своим предводителем план побега из селения и решили, что лучше
всего объявить всем, будто они уходят на охоту. А когда хватятся, то
подумают, что или зверь задрал, или степняки захватили их в плен. Да мало ли
чего может случиться.
Проводили их, как положено отправлять охотников, снарядив всем
необходимым. Только опытный Азат, наблюдая за сборами, поинтересовался,
зачем они берут с собой коней:
-- На них вы далеко по лесу не уйдете. В первом же болоте увязнут.
-- Ладно, не учи,-- отмахнулся один из парней,-- ты можешь пешком
ходить, а нам верхами сподручней.
-- Вам видней,-- не стал тот спорить и ушел в свою землянку.
Выбравшись за пределы поселка, вся троица повернула к дороге, ведущей в
Кашлык. Они ожидали, что на ней может объявиться купеческий караван, за счет
которого можно будет поживиться. Правда, у его сообщников не было даже
сабель, а лишь обычные охотничьи копья. Но об этом они как-то не думали,
считая, что стоит им гикнуть да ухнуть, как купцы тут же попадают от страха
на землю, и все товары достанутся им. Томасы для поднятия духа рассказывал
парням о былых своих похождениях, привирая при этом сверх всякой меры.
-- Однажды едем мы вот так же по караванному пути. Нас, правда, человек
до десяти было. Глядим, пыль по дороге. Ближе подъезжаем, глядь, караванище
такой, что и конца ему не видно. Мы к караван-баше, мол, чего везешь? Он
затрясся, видит, что шутить с нами не стоит. "Шелк,-- говорит,-- пряности из
Багдада. Берите, молодцы, что душе угодно, лишь в живых меня оставьте. У
меня дома дети малые, жить мне страсть как хочется". Ну мы и побрали-и-и...
сколько смогли увезти. Кони едва ступают, так им тяжело. Продали все это на
первом базаре и так погуляли, что до сих пор голова кружится, как вспомню.
-- А что, охраны-то с караваном совсем никакой что ли не было? --
интересуется робко один из парней.
-- Охраны,-- смутился Томасы,-- вроде и была. Мы и не заметили никого.
Она, видать, как нас увидела, так и разбежалась.
Второй парень, более молчаливый и рассудительный, долго молчит, но он
не особо верит Томасы.
-- А мне дед говорил, что с большим караваном до сотни охранников
всегда едет. Купцы больно переживают за свои товары и денег на охрану не
жалеют.
-- Да что вы привязались ко мне,-- вспылил Томасы,-- "охрана, охрана".
Коль боитесь, так сидели бы на своем болоте. Охранники тоже не дураки, чтоб
свою голову подставлять. Жить все хотят. Мы, бывало, как закричим да
завизжим по-страшному, так у самих кровь в жилах стынет.
Парни молчали, и было непонятно, верят ли они своему атаману или
пропускают мимо ушей его бахвальство.
-- Однако скачет кто-то,-- неожиданно сообщил один из них.
-- Точно,-- согласился второй,-- человек до десяти будет. Что делать
станем? Может, караван идет? Страшно чего-то...
-- Не...-- покачал головой Томасы,-- караван так быстро не ходит,
кто-то другой будет.
Из-за поворота дороги выскочили несколько всадников и остановились,
увидев встречных. Остановились и те. Наконец, сообразив, что отряд Томасы не
представляет для них опасности, они медленно двинулись к ним, но ехали
осторожно, чтоб не наскочить на засаду.
-- Эй, кто вы такие? -- закричал передний всадник, подъезжая ближе и
держа лук наготове.
Парни, увидев, что дело не шуточное, потеряли дар речи и готовы были
дать стрекача при первой возможности. Зато расхрабрился Томасы, понимая, что
терять ему нечего, и нагло заорал:
-- Кто мы такие, то вас не касается. Лучше говорите, чего вы тут
разъезжаете без нашего разрешения. Мы на этой дороге дозор несем и всех
подозрительных с коней ссаживаем и плату за проезд берем.
При этих словах незнакомцы громко захохотали и начали показывать
пальцами в сторону Томасы. Тот растерялся от подобного и закрутил головой,
пытаясь установить причину их веселья,
-- Какой богатырь! -- смеялись незнакомцы, хлопая себя по ляжкам.-- Как
он нас напугал! Мы все дрожим от страха! Ах как страшно!
Наконец один из них подъехал ближе, и Томасы рассмотрел, что это воин
из пятой сотни, с которым они вместе шли в сибирский набег.
-- Зайнулла...-- удивился он,-- ты что ли?
-- А то кто же. Признал наконец-то, страж дорог! А мы тебя уж
похоронили давно. Думали, что сгинул в этих лесах. Кто мог подумать, что ты
тут дороги охраняешь. Ну и шутник!
-- Да он как был трепачом, так им и остался,-- подхватил второй спутник
Зайнуллы,-- а это что за чучела будут? -- ткнул в сторону парней из
бабасанского поселения.
-- То мои друзья, бабасанцы,-- с важностью произнес атаман.
-- Как ты сказал? Бабасанцы? Ха-ха-ха! -- вновь заржали воины.
-- Да хватит вам зубы скалить понапрасну, а то сейчас как хвачу! --
разозлился Томасы.-- Вы-то как здесь оказались? Хан послал куда?
Мигом исчезла веселость с лиц его бывших соратников по набегу. Они
внезапно помрачнели, как-то все подобрались, зашмыгали носами. Понял Томасы,
что неспроста это, и догадался, что те такие же беглецы, как и он сам.
-- Сбежали, значит, от нашего замечательного хана? И правильно сделали.
Скоро все от него побегут. А как иначе? Хочется и для себя пожить. Идите-ка
лучше в мой отряд. Будем вместе дорогу охранять да купцов щипать мал-мал,--
хитро улыбнулся он, обнажив ряд прочных белых зубов.
Заулыбались и подъехавшие степняки, не зная что ответить на такое
предложение.
-- Подумать надо,-- сказал за всех Зайнулла,-- из огня да в воду
кидаться, так и лопнуть можно. Подумаем малость...
-- Чего думать? -- горячился Томасы.-- Жрать-пить охота? Охота! А где
возьмешь? Так никто не даст, а кинжал ему в зубы -- и все дела.
-- Да мы согласны,-- зашумели остальные спутники Зайнуллы,-- деваться
нам все одно некуда. Пусть Томасы атаманом будет.
Сам же Зайнулла закусил губу от такого поворота дел, не знал, как ему
поступить. Идти против всех не хотелось, но и такой вариант его не
устраивал.
-- Пусть будет по-вашему,-- наконец, согласился он,-- я, как все, а там
поглядим.
Томасы, гордый от осознания собственной важности, гордо расправил плечи
и изрек:
-- Быть по тому, как вы решили. Видит Аллах, что я не толкал вас на
это. Сами меня избрали, так что теперь и слушайтесь. Закон один -- предателю
смерть.-- Обвел всех пристальным взглядом, ожидая возражений, но все
молчали.-- Тогда назначаю Зайнуллу своим помощником. А план у меня такой. От
нашего бывшего хана будем держаться подальше. Зато наведаемся к местным
бекам и мурзам, у которых сундуки от богатств ломятся. Возьмем все, что душе
угодно. Так говорю?
Все одобрительно зашумели. Только парни, что увязались за Томасы из
бабасанского селения, шепнули один другому:
-- Как же, ждут нас там. Беки наши тоже не дураки и сундуки свои
охраняют.
-- Чего вы там шушукаетесь? -- заметил их переговоры Томасы.--
Говорите, чтоб все слышали.
-- Да я чего думаю,-- нашелся один из парней,-- тут поблизости улус
Соуз-хана. Так он среди прочих самым большим богачом считается. Может, к
нему и отправимся?
-- О, молодец,-- похвалил его атаман,-- правильно говоришь. С него и
начнем. Показывай дорогу. Туда и поскачем.
И вся шайка развернулась в сторону улуса Соуз-хана, пока еще не
представляя себе, как они возьмут укрепленный городок и совладают с охраной.
Но лиха беда начало, и молодцы с гиканьем погнали коней навстречу
приключениям и новой вольной жизни.
...Всех нукеров забрал с собой Соуз-хан, отправившись на захват князя
Сейдяка. Лишь несколько немощных стариков остались в его городке да двое
работников для помощи женщинам. А кого бояться влиятельному человеку на
собственной земле? Пусть все его боятся.
Недовольный избранием Томасы атаманом, Зайнулла скакал рядом с ним,
втайне надеясь, что, повстречавшись со своей сотней, склонит товарищей на
уход с ним. Уж они-то выберут его атаманом, а не этого выскочку Томасы.
Заодно хотелось посчитаться с предателем Карачи, заманившим их в крепость.
Зайнулла тогда сразу смекнул, что тот чего-то замышляет. Во всяких
переделках он побывал и пока, хвала Аллаху, всегда вовремя уносил ноги. Так
и теперь, словно кто шепнул, что пора уходить из городка.
Показалась крепость Соуз-хана, и все невольно попридержали коней,
осматриваясь вокруг из опасения наскочить на засаду.
-- Надо разведать, сколько там человек у него,-- предложил Томасы.-- Я
отправлюсь сам и в случае чего выдам себя за посланца от хана.
-- Да,-- согласился Зайнулла,-- нас он может узнать, а тебя никто в
городке не видел.
-- Сдается мне, что ворота у них не заперты,-- показал рукой один из их
спутников.
-- Похоже на то, но надо все одно проверить.-- И Томасы пустил коня
галопом.
Остальные, спрятавшись за стволами деревьев, внимательно наблюдали за
ним. Вдруг лошадь Томасы неожиданно встала на дыбы и повернула назад, отчего
сам он едва не свалился. Но, сильно дернув за повод, справился и, пугливо
озираясь по сторонам, поехал дальше. Не доезжая вплотную до городка,
развернулся и поскакал назад.
-- Ну, что там? -- спросили его говарищи, увидев мертвенную бледность
на лице своего атамана.
-- Там воронья полно,-- показал он рукой на соседний лесок, где,
действительно, кружилось множество черных птиц, спугнутых появлением
всадника.
-- Ворон что ли не видел никогда? -- засмеялся кто-то.-- Может, лошадь
сдохла, вот они и пируют.
-- Не лошадь там... люди на деревьях висят... Много людей...
-- Мертвые что ли? -- не поверили ему.
-- А ты сходи да пощупай, а такое зрелище вовсе не по мне.
Все, не сговариваясь, направились к роще, на которую показал Томасы.
Когда они приблизились к деревьям, то застыли пораженные. Сотни воронья
взмыли кверху, усеяв небо распластанными черными крыльями и громко каркая,
выказывая недовольство потревожившим их людям. Но те не обращали на птиц ни
малейшего вниманий, пораженные увиденным.
-- Так это же наши ребята висят...-- обескураженно произнес Зайнулла,
не слыша своего собственного голоса.
-- Да за что же они их так?
Лошади не стояли на месте, перебирая ногами и стремясь как можно скорее
убраться от зловещего места. Наконец, первым не выдержал Томасы и,
нахлестывая лошадь, понесся к распахнутым настежь воротам городка. Его
товарищи устремились за ним.
Не особо задумываясь, что они предпримут, если в городке окажется
большое число воинов, влетели в ворота и увидели мирно снующих по подворью
десяток женщин и двух работников, подбрасывающих в огонь дрова. Над костром
висел огромный казан, рассчитанный на то, чтоб накормить из него не менее
сотни людей.
Работники и женщины не обратили на прибывших особого внимания, верно,
приняв их за своих. Зайнулла подъехал к ним и властно спросил:
-- Где ваш хозяин?
-- Уехал с нукерами куда-то...-- с удивлением воззрился на него
работник.
-- А когда назад вернется?
-- Да откуда мы знаем? Он нам не докладывает.
-- Ребята, круши все вокруг, забирай все, что взять можем,-- закричал
Зайнулла и заставил лошадь перепрыгнуть через костер, направив ее к шатру
Соуз-хана.
Закричали напуганные женщины, разбежались в стороны работники, а шайка
Томасы кинулась грабить все, что попадало на глаза. Молодые бабасанские
парни тоже кинулись в первый попавшийся им на пути шатер и вытащили оттуда
каждый по ковру, набросили на лошадей вместо попоны, засмеялись довольные.
Схватили сабли в дорогих ножнах, богатые халаты, еще какую-то одежду.
Где-то завизжала женщина и тут же затихла, а там другая голосит.
Мечутся грабители по городку, как пьяные от безнаказанности, ловят молодых
девок, тащат к себе, срывают одежды, валят прямо на землю.
Томасы привязывает к своему седлу бурдюки с кумысом, мешки с едой, сам
весь разодет, как знатный бек. Даже белую чалму на голову нацепил.
Первым опомнился Зайнулла и закричал товарищам:
-- Уходим быстрее, чего доброго пожалует хозяин с нукерами. Кончайте,
едем.
Грабители с явной неохотой шли к коням, навьюченным сверх всякой меры.
Кто на ходу штаны натягивает, кто бороду мокрую от вина утирает. Так бы и
погостили тут еще день-другой, да пора и честь знать.
Медленно выехали за ворота и потянулись в сторону ближайшего леса.
Проезжая мимо своих замученных товарищей, Зайнулла тихо шепнул:
-- Простите меня, друзья, не хотел того. Но мы с ними еще посчитаемся,
они еще попомнят нас.
К нему подъехал Томасы, блестя округлившимися от возбуждения и восторга
глазами. Чалма была велика ему и постоянно сползала на глаза, отчего он
постоянно поправлял ее.
-- Видишь, как здорово все вышло,-- произнес он с бахвальством,-- и все
живы-здоровы. Так-то вот. Со мной не пропадешь.
-- Ходил кувшин по воду, пока голову себе не поломал. Знаешь, как в
народе говорят,-- дуракам везет. И нам по дурости повезло. А нагрянули бы
нукеры Соуз-хана, там бы и остались.
-- Но это мы еще посмотрим,-- высокомерно произнес Томасы и поскакал
вперед.
ПОЛЕТ ЗАМЕРЗШЕЙ СТРЕЛЫ
Вслед за первым снегом пришли морозы. Снег шел едва ли не каждый день,
скрывая лесные тропинки, засыпая жилища, падал в иртышскую воду, делал ее
вялой и бурой. Появились забереги и отрезали засевших в Кашлыке степняков от
левобережья, Мало кто рисковал переправиться с конем на ту сторону. К тому
же неспокойно стало вокруг сибирской столицы. Появились отряды грабителей.
А Кучум все слал одного за другим гонцов к местным бекам и мурзам,
приглашая их приехать в Кашлык, чтоб признать власть нового хана.
"Я ваш законный правитель,-- писал им Кучум,-- и воевать больше не
желаю. Хочу, чтоб мы в добре жили и не было лиха меж нами. Наши отцы и деды
в дружбе жили, и я того ж хочу..."
Только не едут к нему беки, не спешат поцеловать полу ханского халата и
править своими землями от его имени. Выжидают они, зная, что жив и
скрывается где-то Едигир и сын Бек-Булата Сейдяк. Так и не удалось ни
Караче, ни Соуз-хану схватить его. Мало сил у нового хана, неспокойно у него
на сердце и не знает, как переживет эту зиму. Послал самых верных людей в
саму Бухару, авось да дойдут, чтоб прислали ему в Сибирь новых воинов,
которые бы помогли заставить местных князей дань платить и его власть
признать. Отправил с посланцами сибирские меха, серебряную посуду, что
захватил в Кашлыке.
Днем и ночью стоят возле ханского шатра слуги с саблями наголо, охраняя
захваченное добро. И сам Кучум из шатра редко выходит, не желает видеть
своих нукеров, ненавистен ему слепящий глаза белый снег. Стал много молиться
и беседовать с шейхами, только их до себя и пускает.
А Сабанак с дядькой и юзбашами проводят время то в пьянстве, то на
охоту выедут, чтоб поразмяться да развлечься малость. Ждет возвращения
молодого степняка в его шатре пленница Биби-Чамал, для которой стал Сабанак
милей и дороже всех на свете. Ей все равно кем быть -- наложницей или женой
воина, лишь бы каждый день слышать голос любимого, видеть веселые с
хитринкой глаза и самой, хоть нечасто, дотрагиваться до шершавых рук, узкой
полоски усов и смотреть, смотреть на него.
Рада Биби-Чамал исполнить все, что он ни прикажет: грязные сапоги
снимет, ноги оботрет, постель приготовит. И самый большой праздник для нее,
когда позволяет хозяин лечь в постель рядом с ним и одарит недолгой ночной
любовью. А днем может пройти мимо и не заметить девушку...
Поначалу плакала Биби-Чамал, бегала к священной березе, что растет на
иртышском берегу, привязывала к веткам тряпочки, оторванные от постели, на
которой возлежали они с любимым, шептала молитвы, просила своих богов
заступиться за нее, несчастную, взывала о помощи. По нескольку раз в день
окуривала шатер дымом от можжевельника, изгоняющего злых духов, что мешают
духам любви. Повесила у входа магическую траву шайтан тегэнэк, зовущуюся
синеголовиком, или чертовой колючкой. Боятся его шипов злые духи и не войдут
в жилище, где есть такая трава. Ночью, когда все спали, а в небе светила
полная луна, вышла из шатра Биби-Чамал и острым ножичком провела три раза
вокруг шатра круг, через который не смеют перешагнуть люди с нехорошими
думами на сердце. И шептала она при этом такие слова: "Вышла луна на небо
чистое, и все духи злые убоялись ее. Плывет по озеру белый лебедь с крутой
шеей. Стоит на высокой горе дворец из меди чистой. А в том медном дворце
сидит прикованный на цепи змей огненный, стоглавый. Поймаю я бела лебедя и
повелю ему лететь в тот дворец. Позову я из темна леса мудрого ворона и
пошлю вслед за белым лебедем. Вызову из леса лесного человека и отправлю за
ними во след во дворец медный. Пусть одолеют они змея огненного, пусть
заберут у него ключ тяжелый от дворца медного. Отворю я, девушка молодая,
тот дворец и запру в нем всех людей злых, что моего милого могут в бою
одолеть, на пиру отравить, во сне уморить, Нет им с того дворца ни выхода,
ни пути-дороги. Пусть забудут они дорогу к моему любимому. Пусть змей
огненный пожрет их. Быть тому во веки веков, и слово мое крепкое. Моему
слову конец, всему делу венец!"
Три раза повторила Биби-Чамал свой заговор и протянула тонкие руки к
полной луне, прося у той защиты. Но набежало легкое облачко на диск лунный и
скрыло от глаз девичьих полуночное светило. Горько стало у той на душе.
Выходит, что не одолеть ей злых сил, не стать женой молодого воина,
пришедшего на ее землю из далеких стран. Не жить им вместе, не растить
детей...
Вернулась девушка в шатер в слезах и тихонечко легла на свою лежанку,
вслушиваясь, как ровно дышит во сне Сабанак, не подозревающий о скорой
разлуке.
А утром раздался с башен городка громкий крик охранника: "Сибирцы!
Сибирцы в лесу!" Повыскакивали воины из шатров, торопливо натягивая на себя
доспехи, бросились на башни. Одним из первых прибежал Сабанак и спросил
кричавшего охранника:
-- Сколько их было? Не показалось случаем?
-- Да как могло такое показаться?! Десятка два было. В шлемах и
доспехах. Все на лыжах.
-- Лыжи? Что это такое? -- удивился Сабанак.
-- Как что? -- в свою очередь удивился охранник. Он был из числа
сибирцев, перешедших на службу к Кучуму вместе с немногими беками и
мурзами.-- Лыжи -- это такие доски, на которых удобно по снегу ходить. Без
них в наших краях зимой и шага не сделаешь.
В новинку было это Сабанаку, встречающему первую сибирскую зиму.
-- А что, лошади у уних тоже на этих самых лыжах ходят?
-- Нет,-- засмеялся охранник,-- лошадей никак не можем научить на лыжах
стоять. Но надо попробовать, однако.
Тяжело отдуваясь, влез на башню Алтанай в теплой лисьей шапке и, сбив
ее на затылок, спросил племянника:
-- Видел их?
-- Да нет, когда я прибежал, то и след простыл паршивых сибирцев. Они
же не дураки, чтоб дожидаться, пока мы их схватим. Удрали...
-- Далеко уйти они не могли,-- почесал в раздумье бороду Алтанай,-- но
все одно не нравится мне это. Коль они здесь появились, значит, силу свою
чуют. Надо бы догнать их да в плен взять одного, двух. Порасспросить, что
они там затеяли...
-- Дозволь мне? -- заблестели глаза у Сабанака в предвкушении от
предстоящей погони.
-- Давай,-- кивнул крупной головой башлык,-- возьми с полсотни, и на
конях попробуйте настигнуть лазутчиков. Только осторожнее будь, парень,--
хлопнул племянника по плечу,
-- А то как же, буду в оба глядеть,-- радостно крикнул тот, уже
скатываясь с башни.
-- Знаю я твою осторожность,-- проворчал Алтанай, спускаясь следом.
-- Ой, башлык,-- обратился к нему сверху охранник,-- на лошадях им в
лесу нечего делать. Снег шибко большой лежит, увязнут.
-- Что мы снега не видели что ли, по-твоему,-- отмахнулся, не
обернувшись, тот,-- сколько можно тут сидеть. Пусть разомнутся малость.
Кучум стоял возле своего шатра, терпеливо дожидаясь, когда ему доложат
о причинах беспокойства. Рядом неотступной тенью переминался с ноги на ногу
Карача-бек, заменивший ему былых единомышленников.
Тяжело переваливаясь, подошел Алтанай и, не поздоровавшись, обронил:
-- Напрасный шум. Стражник сказал, что десятка два сибирцев в лесу
показались, но, поняв, что их обнаружили, тут же и скрылись. Я отправил
Сабанака с полусотней, может, нагонит их.
Карача, внимательно слушавший вместе с ханом сообщение башлыка, открыл
было рот, собираясь что-то сказать, но, чуть помедлив, не проронил ни звука.
Однако Кучум заметил это и махнул ему головой:
-- Говори.
-- Да я в военном деле мало понимаю, но боюсь, как бы молодой Сабанак в
засаду не угодил. Больно горяч он...
-- Можешь вместе с ним поехать,-- неприязненно перебил визиря
Алтанай,-- ты у нас больно умный. Покажешь, как воевать надо.
-- Хватит,-- оборвал Кучум,-- он правильно сказал. Но как ты решил,
пусть так оно и будет. Видать, замышляют что-то сибирцы. Хорошо бы опередить
их.
-- Для того и Сабанака посылаю, чтоб языка схватил,-- пробурчал башлык,
недовольный тем, что его как бы заставляют оправдываться.
Сабанак заскочил в шатер, возбужденный и радостный, начал торопливо
собираться, не обращая ни малейшего внимания на Биби-Чамал, жавшуюся возле
своей лежанки и не смевшую слово произнести. Но когда он уже пошел из шатра,
то девушка не выдержала и бросилась на шею к любимому.
-- Милый, чует мое сердце, что не свидимся мы больше! -- запричитала
она.-- Не уходи, прошу тебя!
-- Да ты чего такое говоришь?! -- Сабанак попытался освободиться от
девичьих рук, но она так вцепилась в него, что не оторвать.-- Чего раньше
времени хоронишь меня?! -- вспылил он.-- Пошла вон, девка! -- И, схватив за
косы, отбросил девушку от себя, зло выругался и, не оглядываясь, вышел из
шатра. Та упала на пол и, закрыв лицо тонкими ладошками, запричитала: "Свет
мой ясный, радость моя... Да как же я одна останусь?!" Потом, спохватившись,
что и впрямь хоронит любимого раньше времени, вскочила на ноги и выскочила
следом, чтоб хоть бросить прощальный взгляд на Сабанака.
Полусотня с лихим гиканьем выскочила из ворот городка, провожаемая
одобрительными криками товарищей:
--Догоните этих лис сибирских! Схватите за длинный хвост и тащите сюда.
Мы им покажем, как от нас по лесам прятаться!
Нависшая опасность подхлестнула воинов и дала новые силы, на что уже
никто и не надеялся. Сибирская зима не на шутку напугала степняков, и в
сравнении с ней таящийся по урманам и урочищам враг казался не столь
страшен. В зиме и снеге была какая-то неотвратимость. Она, как чума или
черная оспа, не жалела никого и, что самое главное,-- была невидима, а
оттого страшна еще больше.
Часть сотен Кучум рассредоточил по улусам перешедших на его сторону
мурз, так их было легче прокормить. Но, оставив меньше половины воинов в
Кашлыке, он понимал, что тем самым играет с огнем. В случае нападения
сибирцев он оказался бы в ловушке. С другой стороны, сотни, что разместились
по ближайшим городкам, по первому сигналу придут на выручку. И это было ему
на руку. Но более всего хан опасался недовольства и повторения осеннего
бунта. Правда, после того, как Карача расправился с пятой сотней, открытых
признаков недовольства никто не проявлял. Но сам-то хан понимал, что то
временное спокойствие, и попади туда искра... вспыхнет бунт, и несдобровать
ему. Потому он даже обрадовался, что сибирцы дали о себе знать и, возможно,
наступят хоть какие-то военные действия и отвлекут воинов от вынужденного
безделья.
Меж тем Сабанак с полусотней легко проскочил начало пути вдоль стен
городка, но вынужден был перейти на шаг, едва въехал в лес. Снег доставал
коням лишь до бабок, но недавняя оттепель сплавила его в твердую корку,
сверху образовался наст, который больно ранил ноги степным скакунам.
Пришлось вытянуться в длинную цепочку, тем более, что лесная тропинка,
проходящая меж вечнозеленых елей, петляла и извивалась.
-- Вот их следы,-- закричал пробирающийся чуть впереди от Сабанака
воин,-- тоже цепочкой шли.
-- Смотри внимательней,-- отозвался тот, оглядываясь по сторонам.
Но хмурый утренний лес казался неживым, и даже не верилось, что кто-то
может прятаться меж деревьев. Лишь хруст снега сопровождал продвижение
отряда да изредка вскрикивала невидимая птица в глубине леса.
Вскоре Сабанак заметил, что следы преследуемых ими сибирцев
разделились. Часть их пошла вправо, поворачивая в сторону Иртыша, а
остальные продолжили путь па север.
"Что-то они замыслили,-- подумал он,-- не засаду ли готовят?" Чуть
приотстав, пропуская вперед остальных воинов, а потом подозвал к себе двоих
и велел ехать следом.
-- Проверим, куда они повернули,-- объяснил им причину,-- может, сзади
на нас напасть собираются...
Воины молча повиновались, понукая коней. Неожиданно на пути их оказался
овраг, на дне которого поблескивала еще не скованная окончательно льдом
речка. Следы лыж вели к ней, а потом резко обрывались.
-- Куда их шайтан дел? -- удивился Сабанак.-- Не под воду же они ушли?
Осторожно спустились на дно оврага и принялись рассматривать следы от
лыж, доходившие до самой кромки воды и нигде больше по берегу невидимые.
-- Однако, они в воду вошли, а в воде следы разве увидишь,-- произнес
шепотом один из воинов.
-- Может быть, может быть...-- согласился с ним Сабанак.-- Поехали
вдоль речки, проверим.
Но осуществить это было не так-то просто, поскольку по берегу лежали
старые полусгнившие деревья, через которые пришлось перелазить, понуждая
коней карабкаться через завалы. А вскоре и совсем спешились и повели
животных на поводу. Наконец, выбрались на открытое место, и тут же увидели
следы от лыж, которые вели, казалось бы, из самой воды.
-- Ну, что я вам говорил,-- произнес тихо Сабанак,-- надо возвращаться
к отряду, а то еще потеряют.
И только он произнес эти слова, как оба его спутника вскрикнули, и не
успел он определить, что же случилось, как рухнул на землю, сваленный
невидимой силой, захлестнувшей горло. Сабанак открыл рог, пытаясь впустить в
легкие побольше воздуха, но сознание затуманилось, и он погрузился в
небытие.
Очнулся Сабанак уже со связанными руками, и весь он был оплетен прочным
волосяным арканом, который и накинули на него из засады. Поведя глазами, ему
удалось рассмотреть двух своих воинов наполовину раздетых и бездыханных.
Несколько сибирцев стягивали с них до спехи и одежду.
-- Ага, очнулся,-- произнес один из них, судя по всему, старший, в
шлеме с разноцветными перьями и большой бляхой на груди. В центре ее был
вделан ярко-красный камень, оплетенный золотой паутинкой. Его широкоскулое
лицо могло принадлежать скорее бухарцу-сарту, чем сибирцу.
-- Кто ты? -- спросил Сабанак, надеясь смутно, что это окажется кто-то
из соплеменников.
-- Кто я?! -- захохотал широкоскулый.-- А почему сперва сам не скажешь,
кто ты? Пришел в гости и еще у хозяев спрашиваешь: "Кто вы такие?" Шутник,
однако, парень будешь.
"Сибирцы...-- пропала последняя надежда у юноши.-- Меня ждет неминуемая
смерть. Вот почему не хотела сегодня отпускать меня Биби-Чамал...-- Он с
горечью вспомнил о девушке, которую незаслуженно обидел не в первый раз.--
Как-то она без меня останется..."-- пришло запоздалое раскаяние.
Сибирцы закончили раздевать убитых и связали одежду и доспехи в один
узел, который забросили на небольшие саночки. И туда же положили Сабанака,
закрепив накрепко, крест-накрест, сыромятными ремнями.
-- Господин,-- обратился к широкоскулому один из воинов,-- может, кляп
ему в рот засунуть, а то заорет еще где ни попадя...
-- То будет последний его крик,-- ответил тот и наклонил лицо к
Сабанаку.-- Если хочешь еще пожить, то молчи. Понял? Меня зовут Иркебай.
Твои люди убили моего брата, и я с радостью перерезал бы тебе глотку, но
пока ты нужен нам живой. Твоя жизнь в твоих руках.-- И он отошел от
пленника.
Весь отряд Иркебая состоял из пяти человек, включая его самого. Они
верно рассчитали, что кто-то из преследующих их степняков обязательно
отправится проверить след их группы, а потому хитро запутали
преследователей, пройдя некоторое время по воде. И беспрепятственно уложили
спутников Сабанака из луков, а его самого захватили в плен.
Теперь они вновь встали на лыжи и по своим следам поспешили обратно.
Последний лыжник вел на поводу лошадей, потерявших своих хозяев.
"Вот теперь они выйдут в спину моей полусотне и..."-- Сабанаку даже не
хотелось думать о том, что сейчас случится из-за его оплошности. Стало
страшно не столько за свою жизнь, а за воинов, которых он повел на поимку
сибирцев. "Пошли по шерсть, да сами вернулись стрижеными..."-- вспомнилась
обычная поговорка Алтаная.
Лыжники быстро скользили на широких, обтянутых звериными шкурами легких
лыжах. В правой руке каждый из них держал короткое копье, которое они
погружали в снег и толкались, словно веслом гребец в лодке. К концу копья
были привязаны небольшие дощечки, не позволяющие уходить тому слишком
глубоко в снег.
Наконец добрались до того места, откуда Сабанак свернул с двумя воинами
в сторону Иргыша. Он узнал это по толстенной березе с дуплом посредине. Тут
же виднелись и темные провалы лошадиных копыт, оставленные его полусотней.
Прокричала какая-то неизвестная ему лесная птица. Лыжники остановились, и
один из них, приложив руки ко рту, ответил тем же криком. Тут же
заколебались ветви соседней ели, и оттуда спрыгнул на снег небольшого роста
паренек с луком на спине. Он подошел к Иркебаю и что-то тихо сообщил ему.
Тот, выслушав паренька, бросил взгляд на Сабанака и спросил:
-- С тобой пошел лишь один отряд или есть еще?
"Значит, они все знают о нас,-- горестно вздохнул он,-- в лесу они
неуязвимы. И бессмысленно было преследовать их..."
-- Говори, когда тебя спрашивают,-- ткнул его в бок древком копья один
из воинов.
-- Я не знаю, был ли еще другой отряд,-- нехотя ответил он, отлично
понимая, что молчание может стоить ему жизни.
-- Ты хотел поймать нас? -- задал второй вопрос Иркебай.-- Или должен
был выследить, куда мы направляемся?
-- Нам велено было схватить языка.
-- Что ж, теперь у тебя целых пять языков, даже шесть,-- поправился он,
бросив взгляд на паренька, спрыгнувшего с дерева.-- Спрашивай, о чем ты
хотел узнать.
-- Отпустите меня, и вам дадуч хороший выкуп,-- неожиданно для самого
себя жалобно проговорил Сабанак,-- я родной племянник башлыка Алтаная, и хан
Кучум не поскупится.
-- Вон ты как заговорил,-- усмехнулся Иркебай,-- раньше надо было
думать об этом. Доставим тебя к нашему хану, а там пусть он сам решает. И он
подал сигнал воинам, чтоб продолжали путь дальше. Все двинулись рядом со
следами, оставленными отрядом Сабанака.
Через какое-то время до слуха Сабанака долетели крики, раздающиеся из
глубины леса. И он понял, что его полусотня, за которую он отвечал головой,
ведет бой с сибирцами. Те, наверняка, приготовили точно такую же засаду, в
которую он сам угодил, и теперь расстреливают из луков его воинов, как
охотник птиц с подрезанными крыльями.
Лыжники Иркебая тоже услышали шум сражения и ускорили шаги.
-- Приготовить луки и спрятаться за деревья,-- донеслось до него. И
лыжники тут же рассредоточились за деревьями, оставив на тропинке его и
связанных меж собой лошадей.
Сабанак негромко позвал своего коня, стоящего рядом. Тот, услыхав
знакомый призыв хозяина, сделал несколько шагов и склонился над ним, ткнулся
в лицо мягкими, как бархат, губами, громко фыркнул. Но затем тут
же поднял голову и испуганно насторожился. И Сабанак услышал, что по
тропинке кто-то пробирается.
-- Сюда! На помощь! -- что есть силы крикнул Сабанак, надеясь, что то
возвращаются его воины и освободят его. Но тут же сообразил, как могут
расценить этот крик его товарищи, и закричал, вкладывая в крик все силы:--
Осторожнее! Тут засада! За-а-са-да-а-а-а-! -- "А-а-а-..." разнеслось по лесу
и ответило долгим эхом.
Сабанак ожидал, что кто-то из сибирцев кинется к нему и убьет. Но этого
не случилось. И тут он с горечью понял, что выполняет роль подсадной утки,
привлекающей своим криком соплеменников, и крупные слезы собственного
бессилия побежали по щекам юноши и скатились за воротник.
Со стороны леса раздался чей-то вскрик, потом еще. И тонкий звук,
словно камешки падали в стоячую воду, сопутствовал каждому вскрику. Сабанак
понял, что то звук спускаемой тетивы, и забился на санках, стараясь
разорвать ремни. Но лишь перевернул их и уткнулся лицом в снег, и уже не мог
ничего увидеть до тех пор, пока санки не подняли. Тогда он смог все же
разглядеть, что в разных местах лежат сраженные стрелами люди из его
полусотни. Над ними хлопотали сибирцы, забирая оружие, одежду. К санкам
подошел Иркебай и с усмешкой произнес:
-- Ну, дорогой, спасибо тебе огромное за такой подарок. Мои люди почти
без кольчуг, а тут такая удача привалила. Моя бы воля, так и отпустил бы
тебя с миром. Может, еще приведешь, а? Да только доставлю тебя к нашему
хану, а уж он пусть и решает.
Сибирцы долго еще ловили коней, оставшихся без всадников, грузили на
них оружие и кольчуги, и Сабанак сильно продрог, вынужденный лежать без
движения, весь стянутый веревками. Наконец отряд Иркебая тронулся в путь.
Кто-то из идущих впереди воинов затянул негромкую песню. Сабанак не
расслышал всех слов, но по долетающим фразам понял, что пелось о легкой
победе над глупыми врагами.
Прилетел ночной филин из степей в наши края,
Нахватал в свои когти всякого добра,
Да сидит на осине похваляется,
Над другими птицами насмехается.
Потом сообщалось, что все птицы испугались страшного филина и
разлетелись из леса, где тот хозяйничал по ночам. Только серый ястреб не
испугался, даже когда разорил филин его гнездо и сожрал всех птенцов.
Дождался серый ястреб ясного дня,
Кинулся на филина с небес заоблачных,
Ударил его грудью крутой и на землю сбил,
И в том бою кровавом он голову сложил...
Погиб серый ястребок, но изгнал из своего леса ненавистного лесного
разбойника. Вот о чем была песня.
Сабанак слушал нехитрые слова и думал: "Странный народ эти сибирцы...
Битву с нами проиграли. Их столицу мы заняли, но они и не думают складывать
оружие. Интересно, на что они надеются?"
К вечеру отряд добрался до какого-то лесного селения, охраняемого
десятком вооруженных копьями мужчин. Было видно, что землянки выкопаны
совсем недавно и еще не обжиты. Навстречу им выскочили дети и, увидев
пленника, кинулись к санкам и начали показывать на него грязными пальцами,
приговаривая: "Сарт-людоед! Сарт-людоед!"
Сабанаку было обидно, что маленькие мальчишки, которым он не причинил
никакого вреда, видят в нем врага и людоеда. Пленника наконец освободили от
пут и ввели в одну из землянок, где возле костра сидело несколько женщин и
стариков. Они никак не выразили своего отношения к пленному, лишь смолкли
разговоры, и все как-то напряглись, насторожились.
Сабанак так же молча сел на свободное место возле костра и огляделся.
Две молодые женщины сшивали из шкур что-то вроде шубы, прокалывая их длинным
шилом с костяной рукоятью и продевая в отверстия тонкие скрученные жилы. Они
украдкой взглянули на пленного, и одна из них что-то шепотом сказала другой.
Та улыбнулась и без всякого зла или осуждения открыто посмотрела на юношу.
Он тоже улыбнулся ей, но тут же раздался грозный окрик старухи, что мешала
длинной ложкой варево в котле, подвешенном над костром.
-- Делом занимайся, Нурия. Нечего зыркать на чужих мужиков.
Еще одна женщина, постарше на несколько лет тех, что занимались шитьем,
кормила из миски сидящего у нее на коленях черноголового малыша. В темном
углу землянки два старика ловко и сноровисто мяли большие лосиные шкуры.
Время от времени они брали в руки ножи и снимали остатки мездры с белесой
поверхности выделываемой шкуры. Старики оглядели юношу равнодушно, и в
полутьме трудно было разобрать выражение их лиц. Но именно от них
почувствовал Сабанак немую враждебность, и неприятный холодок пробежал по
телу. Он все же протянул к огню руки и попробовал отогреть замерзшие пальцы.
Они у него совершенно побелели и ничего не чувствовали. Будто тонкие
иголочки впивались и больно кололи пальцы на руках и ногах. Одна из девушек,
та, что назвали Нурией, несмотря на угрозы старухи, опять зыркнула на
Сабанака, перевела взгляд на руки и громко ойкнула:
-- Да у него же обе руки поморожены! И лицо тоже, вон щеки все белые.
Старуха оторвалась от варева и протянула черную руку с дряблой кожей к
пальцам Сабанака и осторожно ощупала их.
-- Выходи