Терри Пратчетт. Море и рыбки --------------------------------------------------------------- (C) Terry & Lyn Pratchett "The Sea and Little Fishes" Перевод с английского Е. Александровой, 1999. Оригинал --------------------------------------------------------------- Неприятности, в который уж раз, начались с яблока. На оттертом добела, девственно чистом столе бабани Громс-Хмурри лежал целый кулек яблок. Красных и круглых, блестящих и сочных. Знай они, что их ждет, они бы затикали, как бомбы. -- Оставь себе. Старый Гоппхутор сказал, бери сколько душе угодно. -- Маманя Огг искоса глянула на сестру. -- Вкусные! И лежать могут хоть до морковкина заговенья, разве что чуток сморщатся. -- Он назвал яблоко в твою честь? -- Каждое слово бабани прожигало воздух, как капля кислоты. -- За мои румяные щечки, -- пояснила маманя Огг. -- А еще в том году я вылечила ему ногу, когда он сверзился с лестницы. И составила припарку для лысины. -- Не больно-то помогла твоя припарка, -- заметила бабаня. -- У старика парик, да такой страшенный, что только в гроб надевать. -- Зато ему любо, что я к нему с вниманием. Бабаня Громс-Хмурри не сводила глаз с кулька. В горах, где лето жаркое, а зимы холодные, всякая овощь от века родится знатная, Перси же Гоппхутор, первейший огородник, с горячим воодушевлением встречал необходимость взять в руки кисточку из верблюжьей шерсти и организовать сельскохозяйственным культурам разнузданные любовные забавы. -- Он свои яблоньки по всей округе продает, -- продолжала маманя Огг. -- Чудно, как подумаешь, что вскорости маманю Огг испробует тыща народу... -- Еще тыща, -- едко вставила бабаня. Бурную молодость мамани она читала как открытую книгу (в невзрачной, впрочем, обложке). -- Ну спасибочки, Эсме. -- Маманя Огг на миг пригорюнилась и вдруг с притворной жалостью охнула: -- Эсме! Да тебя никак завидки берут? -- Меня? Завидки? С чего это? Подумаешь, яблоко. Велика важность! -- Золотые слова. Я того... пошутила. Дай, думаю, повеселю подружку на старости лет, -- сказала маманя. -- Так как, значит, твои дела? -- Хорошо. Просто замечательно. -- Дров на зиму припасла сколько надо? -- Почти. -- Славненько, -- протянула маманя. -- Славненько. Они посидели молча. На подоконнике, стремясь вырваться на сентябрьское солнышко, выбивала тихую дробь бабочка, разбуженная не осенним теплом. -- А картошка... Картошку выкопала? -- спросила маманя. -- Да. -- Урожай нынче богатый. -- Богатый. -- А бобы засолила? -- Да. -- Небось ждешь не дождешься Испытаний на той неделе? -- Да. -- Готовишься? -- Нет. Мамане почудилось, что, несмотря на яркое солнце, в углах комнаты сгустились тени. Сам воздух потемнел. Ведьмины избушки с течением времени становятся очень чувствительны к переменам настроения своих обитательниц. Но маманя не сдавалась. Дураки неудержимо несутся вперед на всех парусах, но в сравнении со старушками, которым уже нечего терять, они просто черепахи. -- Придешь в воскресенье обедать? -- А что будет? -- Свинина. -- С яблочной подливкой? -- Да... -- Нет, -- отрезала бабаня. За спиной у мамани послышался скрип: дверь распахнулась настежь. Обычный человек, чуждый чародейства и волшебства, непременно нашел бы этому разумное объяснение -- дескать, ветер виноват. И маманя Огг с дорогой душой согласилась бы с этим, если бы не два очевидных для нее вопроса: Почем знать, что это всего лишь ветер, и как ветру удалось откинуть крючок? -- Ну, пора мне, заболталась, -- она проворно поднялась. -- В это время года всегда хлопот полон рот, верно? -- Да. -- Так я пошла. -- До свиданья. Маманя заспешила по дорожке прочь от дома. Ветер за ее спиной захлопнул дверь. Ей пришло в голову, что, возможно, она чуток переборщила. Но лишь чуток. Должность ведьмы (есть такое мнение) нехороша тем, что приходится похоронить себя в деревенской глуши. Впрочем, маманю это не удручало. В деревенской глуши было все, чего могла пожелать ее душа, хоть в юности мамане порой и доводилось сталкиваться с дефицитом мужчин. Побывать в дальних краях любопытно, но, если смотреть в корень, кому они нужны? Там, конечно, занятная новая выпивка, и харч диковинный, но на чужбину отправляешься по делам, чтобы после вернуться домой, туда, где настоящая жизнь. Маманя Огг питала слабость к небольшим деревушкам. Само собой, размышляла она, пересекая лужайку, вид из окошка у Эсме не тот. Сама маманя жила в поселке, а вот за окнами бабани открывались лес и равнинное приволье -- аж до самой дуги плоскомирского горизонта. Зрелище, от которого, по мнению мамани, запросто можно ума решиться. В свое время ей объяснили: мир, круглый и плоский, летит сквозь просторы вселенной на спинах четырех слонов, стоящих на панцире черепахи, и незачем выискивать в этом смысл. Происходило все упомянутое Где-то Там, с равнодушного благословения мамани: глобальные вопросы не занимали ее до тех пор, покуда у нее сохранялся личный мирок радиусом десять миль, который она носила с собой. Но Эсме Громс-Хмурри такое крохотное царство не устраивало. Она была из других ведьм. Маманя считала своим священным долгом не давать бабане Громс-Хмурри заскучать. Яблоки, если разобраться, мелочь, ничтожная шпилька, но Эсме беспременно требовалось что-то такое, чтобы всякий день чувствовать: жизнь проходит не зря. И если это что-то -- зависть и досада, так тому и быть. Теперь бабаня придумает мелкую месть, пустячное унижение, о котором будут знать лишь они с маманей, -- и утешится. Маманя отлично знала, что способна поладить с подругой, когда та не в духе. Другое дело, если бабаню Громс-Хмурри одолеет скука. От скуки ведьма способна на все. Расхожее выражение "каждый развлекается как может" звучало так, словно свидетельствовало о некой добродетели. Возможно -- однако нет хуже, чем если ведьма заскучает и примется сама себя развлекать, ибо кое-кто грешит на редкость превратными представлениями о веселье. А такой могущественной ведьмы, как Эсме, здешние горы, без сомнения, не видели уже много поколений. Впрочем, близились Испытания, а это всегда на несколько недель приводило Эсме Громс-Хмурри в порядок. Она кидалась в бой, как форель -- на блесну. Маманя Огг всякий раз с нетерпением ждала Испытаний Ведьм: прекрасный отдых на открытом воздухе плюс большой костер. Слыханное ли дело -- Испытания Ведьм без хорошего заключительного костра! А после можно печь в золе картошку. День плавно перетек в вечер. Из углов, из-под столов и табуреток выползли тени и слились в одну большую тень. Тьма беспрепятственно окутывала бабаню, которая тихо покачивалась в кресле. Лицо бабани выражало глубокую сосредоточенность. Дрова в камине догорели и превратились в угольки, гаснущие один за другим. Мрак сгущался. На каминной полке тикали старые часы. Какое-то время тишину нарушали только эти звуки. Потом послышался слабый шорох. Бумажный кулек на столе шевельнулся и медленно скукожился, точно сдувшийся воздушный шар. В неподвижном воздухе разлился тяжелый запах гнили. Чуть погодя выполз первый червяк. Маманя Огг вернулась домой и наполняла пивом пинтовую кружку, когда в дверь постучали. Она со вздохом поставила кувшин и пошла открывать. -- Кого я вижу! Зачем пожаловали? Да в такой холод и поздноту? И маманя попятилась в комнату, отступая перед тремя ведьмами. Все гостьи были в черных плащах и остроконечных шляпах, традиционной ведьмовской спецодежде, однако именно это и позволяло отличить их одну от другой. Ничто так не подчеркивает индивидуальность, как униформа: здесь подвернем, там подколем -- и вот вам мелочи, которые тем заметнее, чем очевиднее единообразие. Взять, к примеру, куму Бивис: шляпа у нее была с очень плоскими полями и такой острой верхушкой, что впору уши прочищать. Куму Бивис маманя любила. Та хоть и была шибко грамотная (порой ученость из нее так и перла), зато сама чинила себе башмаки и нюхала табак, а это, по скромному мнению мамани Огг, был первый признак Нашего Человека. В одежде бабуси Развейли наблюдался определенный беспорядок, словно сетчатка бабусиного внутреннего ока отслоилась и старушка жила сразу в нескольких временах. Когда тронется умом обычный человек, добра не жди, но куда страшнее, если упомянутый ум обращен к сверхъестественному. Оставалось надеяться, что бабуся Развейли всего лишь путает, куда надевать нижнее белье -- под платье или поверх него. Увы, бабуся Развейли сдавала все сильнее -- ее стук в дверь иногда раздавался за несколько часов до появления самой бабуси, а следы на дорожке возникали несколько дней спустя. При виде третьей ведьмы сердце мамани ушло в пятки, но не оттого, что Летиция Мак-Рица была дурной женщиной. Совсем напротив, она слыла дамой достойной, порядочной, любезной и доброй (по крайней мере, к малоагрессивным животным и не слишком чумазым ребятишкам). И всегда готовой оказать ближнему добрую услугу. Беда в том, что при этом Летиция руководствовалась единственно своими представлениями о благе этого ближнего и с ним самим не советовалась. Итог был печален: все получалось шиворот-навыворот. Вдобавок Летиция была замужем. Маманя ничего не имела против замужних ведьм. Правила этого, в общем, не запрещали; она и сама сменила множество мужей, троих так даже законных. Но у почтенного Мак-Рицы, отставного колдуна, водилось на диво много золота, и маманя подозревала, что Летиция занимается колдовством, лишь бы не сидеть без дела, как иные дамы определенного круга вышивают подушечки для преклонения колен в церкви или навещают бедных. Далее, госпожа Мак-Рица располагала средствами. У мамани не было ни гроша. Соответственно, она не питала приязни к тем, у кого денег куры не клюют. Летиция щеголяла в черном бархатном плаще такого изумительного качества, что казалось, будто в окружающем мире вырезали дыру. Маманя -- нет. Никакие бархатные плащи изумительной работы ей даром не были нужны, она за роскошью не гналась. И не понимала, отчего бы и другим не жить скромнее. -- Здравствуй, Гита. Как делишки? -- сказала кума Бивис. Маманя вынула изо рта курительную трубку. -- Цвету и пахну. Заходите. -- Льет как из ведра, ужасть! -- пожаловалась бабуся Развейли. Маманя поглядела на небо. Оно было морозное, сизо-лиловое. Но там, где блуждала бабусина душа, наверняка шел дождь. -- Так входите, обсушитесь, -- добродушно предложила маманя. -- И пусть наша встреча пройдет под счастливой звездой, -- изрекла Летиция. Маманя понимающе кивнула -- Летиция всегда выражалась так, точно училась колдовству по какой-то не слишком художественно написанной книге, -- и поддакнула: -- Ага, вот-вот. Под журчание вежливой беседы маманя спроворила чай со сдобными лепешками. Потом кума Бивис тоном, недвусмысленно обозначившим начало официальной части, объявила: -- Маманя, мы пришли сюда как комитет Испытаний. -- Да ну? Правда? -- Я полагаю, ты участвуешь? -- А как же. Покрасуюсь маленько. -- Маманя покосилась на Летицию. Та, к ее неудовольствию, улыбалась. -- В этом году Испытания вызвали большой интерес, -- продолжала кума. -- С недавних пор девчонки к нам валят просто-таки гуртом. -- Исключительно ради успеха у молодых людей, -- поджала губы Летиция. Маманя смолчала. Она считала приворот отличным применением для чар и заклятий. В некотором смысле, одним из главных. -- Вот и славно, -- сказала она. -- Хорошо, когда народу много. Но. -- Прошу прощения? -- удивилась Летиция. -- Я сказала "но", -- пояснила маманя. -- Кто-то ведь должен сказать "но", верно? Мы сейчас погутарим-погутарим и догутаримся до большущего "но". Уж я-то знаю. Она сознавала, что это -- вопиющее нарушение протокола. Полагалось еще самое малое семь минут болтать о пустяках, прежде чем кто-нибудь возьмет быка за рога, но присутствие Летиции действовало мамане на нервы. -- Это насчет Эсме Громс-Хмурри, -- сказала кума Бивис. -- Ну? -- без удивления откликнулась маманя. -- Она, небось, тоже заявится на Испытания? -- Не припомню, чтоб хоть раз обошлось без нее. Летиция вздохнула. -- Я полагаю, вы... не могли бы вы убедить ее... в этом году воздержаться от участия? Маманя оторопела. -- Убедить? Это как же, топором, что ли? -- спросила она. Гостьи дружно выпрямились на стульях. -- Понимаешь... -- слегка смущаясь, начала кума. -- Честно говоря, госпожа Огг, -- вмешалась Летиция, -- очень трудно уговорить кого-нибудь выступить, когда известно, что будет барышня Громс-Хмурри. Она всегда выигрывает. -- Да, -- согласилась маманя. -- Это ведь состязания. -- Но она всегда выигрывает! -- Ну так что? -- В других соревнованиях, -- поджала губы Летиция, -- одному и тому же участнику позволено занимать первое место лишь три года подряд, а затем он на некоторое время отправляется на скамейку запасных. -- Да, но мы-то ведьмы, -- напомнила маманя. -- У нас правила другие. -- Другие? Какие же? -- Их нету. Летиция разгладила юбку. -- Пожалуй, пора их придумать. -- Ага, -- хмыкнула маманя. -- И вы собрались пойти и сказать Эсме об этом? Ты тоже, кума? Кума Бивис отвела взгляд. Бабуся Развейли пристально всматривалась куда-то в прошлую неделю. -- Насколько я понимаю, барышня Громс-Хмурри -- очень гордая женщина, -- сказала Летиция. Маманя Огг снова пыхнула трубкой: -- Это все равно что сказать "море полно воды". Гостьи на минуту примолкли. -- Ценное замечание, -- первой нарушила тишину Летиция, -- но мне не понятное. -- Если в море нет воды, это не море, -- пояснила маманя Огг, -- а всего-навсего здоровущая яма в земле. С Эсме штука в том, что... -- Маманя шумно затянулась. -- Она -- сама гордость, понятно? А не просто гордячка. -- Ну так, может быть, ей полезно научиться быть чуточку скромнее... -- Где же это ей скромничать? -- вскинулась маманя. Но Летиция (что не редкость среди тех, кто с виду -- сплошь сироп и патока) внутри была кремень и без боя не сдавалась. -- У этой особы, несомненно, природный дар, и, поверьте, ей бы следовало благодарить... Тут маманя Огг бросила слушать. У этой особы. Вот, значит, что. Какое ремесло ни возьми, везде одно и то же. Рано или поздно кого-нибудь осеняет: необходима организация. И будьте уверены, организаторами станут не те, кто, по общему мнению, достиг вершин мастерства, -- те вкалывают. Честно говоря, и не худшие. Они (а куда деваться!) тоже трудятся в поте лица. Нет, организационный процесс берут на себя те, у кого довольно времени и желания бегать и суетиться. И -- опять-таки, если не кривить душой, -- миру нужны те, кто бегает и суетится. Но не обязательно их любить. По внезапному затишью маманя догадалась, что Летиция наконец высказалась. -- Да что вы говорите! А взять, к примеру, меня, -- подала она голос, -- вот кто уродился даровитый. У нас, Оггов, колдовство в крови. Мне чары наслать завсегда было раз плюнуть. А Эсме... что ж, капелька способностей и ей досталась, это верно, да больно махонькая. Пока заклятие наложит, семь потов сойдет с бедняжки, прямо-таки упарится. И вы хотите ей сказать "завязывай, родная"? -- Не стану ходить вокруг да около. Мы, собственно, надеялись на вас, -- призналась Летиция. Маманя открыла рот, чтобы выпустить на волю пару-тройку крепких словечек, но передумала. -- Вот что, -- решила она, -- скажете ей сами, завтра, а я приду ее подержать. Когда они появились на дорожке, бабаня Громс-Хмурри собирала Травы. Обыденные травы кухонь и больничных палат слывут ботаническими простушками. Среди бабаниных Трав их нельзя было найти. У нее росли исключительно сложноцветы труднопостижимые. И никакими хорошенькими корзиночками и изящными ножницами тут не пахло. Бабаня пользовалась здоровенным ножом. И перед собой держала стул. А вторую линию обороны составляли кожаная шляпа, перчатки и передник. Даже она не знала родины всех Трав. Корешки и семена продавались и обменивались по всему свету, а может, и за его пределами. У одних растений цветки поворачивались вслед прохожему, другие выстреливали шипами и колючками в пролетающих птиц, а третьи приходилось подвязывать к колышкам -- не для того, чтобы не полегли, а для того, чтобы на следующий день найти их на прежнем месте. Маманя Огг, которая отродясь не выращивала никаких трав, кроме курева да приправ к куриному бульону, услышала, как бабаня бурчит себе под нос: "Так-с, паршивцы..." -- Доброе утро, барышня Хмурри, -- громко сказала Летиция. Бабаня Громс-Хмурри замерла, потом очень осторожно опустила стул и обернулась. -- Не "барышня", а "хозяйка", -- поправила она. -- Ну, неважно! -- И Летиция бодро продолжала: -- Надеюсь, у вас все хорошо? -- Было до этой минуты, -- ответила бабаня. И вялым кивком указала на троицу ведьм. Воцарилась звонкая тишина, отвратительная мамане Огг. Где же предписанное ритуалом приглашение на чашечку чего-нибудь? Экое хамство -- томить людей на улице! Почти (хоть и не совсем) такое же, как называть пожилую незамужнюю ведьму "барышней". -- Насчет Испытаний пожаловали? -- спросила бабаня. Летиция едва не лишилась чувств. -- Откуда вы... -- Вы -- вылитый комитет. Тут и раздумывать нечего, -- ответила бабаня, стаскивая перчатки. -- Раньше-то мы обходились без всяких комитетов. Слух пойдет, все и соберутся. А теперь -- здрасте-пожалуйста: кто-то берется все устроить. -- На миг лицо бабани отразило ожесточенную внутреннюю борьбу, после чего она небрежно завершила тираду: -- Чайник греется. Ступайте в дом. Маманя успокоилась. В конце концов, возможно, существуют обычаи, которыми не пренебречь и бабане Громс-Хмурри. Даже злейшего врага непременно приглашают в дом и поят чаем с пирожками. Честно говоря, чем злее враг, тем лучше бывает чайный сервиз и вкуснее пирожки. После можешь клясть супостата на чем свет стоит, но покуда он под твоим кровом -- корми мерзавца до отвала. Темные глазки мамани приметили, что кухонный стол еще не просох после мытья. Когда чай был разлит по чашкам, а обмен любезностями (по крайней мере, со стороны Летиции; бабаня встречала их молчанием) завершен, самозваная председательница устроилась на стуле поудобнее и начала: -- В этом году Испытания вызвали большой интерес, барышня... хозяйка Громс-Хмурри. -- Это хорошо. -- Сказать по правде, создается впечатление, что ремесло ведьмы в Бараньих Вершинах переживает своего рода возрождение. -- Чего? Возрождение? Ага. -- Это дает молодым женщинам прекрасную возможность проявить себя, вы не думаете? Маманя знавала не одну мастерицу срезать собеседника острым словом. Но бабаня Громс-Хмурри умела убийственно внимать. Ей достаточно было услышать что-нибудь, чтобы это прозвучало глупо. -- У вас хорошая шляпа, -- заметила бабаня. -- Бархат, верно? Видать, пошив не местный. Летиция потрогала поля и деликатно усмехнулась. -- Это от Киккиморо Болотти, из Анк-Морпорка. -- Да? В лавке брали? Маманя Огг поглядела в угол комнаты, где на подставке высился обшарпанный деревянный конус. К нему были пришпилены куски черного коленкора и ивовые прутья -- каркас бабаниной весенней шляпы. -- Шила на заказ, -- ответила Летиция. -- А булавки какие, -- продолжала бабаня. -- И полумесяцы, и коты, и... -- Эсме, у тебя ж у самой есть брошка-полумесяц, забыла? -- вмешалась маманя Огг, решив, что пришла пора дать предупредительный выстрел. Когда на бабаню накатывало желание язвить, она много чего могла наговорить ведьме про ее украшения. -- Верно, Гита. У меня есть брошка-полумесяц. И держу я ее исключительно ради формы. Полумесяцем очень удобно закалывать плащ. Но этим я ни на что не намекаю. Между прочим, ты меня перебила, как раз когда я собиралась похвалить госпожу Мак-Рицу за отличный подбор булавок. Совсем как у ведьмы. Маманя, резко развернувшись всем корпусом, точно болельщица на теннисном матче, воззрилась на Летицию, желая узнать, поразила ли цель отравленная стрела. Но Летиция самым натуральным образом улыбалась. Есть, есть все-таки люди, которым и десятифунтовым молотом не вобьешь в башку очевидное! -- Кстати о ведьмах, -- сказала Летиция, в манере прирожденной председательницы переводя разговор в нужное русло. -- Я подумала, что стоило бы обсудить с вами ваше участие в Испытаниях. -- Ну? -- Вам... э-э... вам не кажется, что побеждать из года в год несправедливо по отношению к остальным? Бабаня Громс-Хмурри задумчиво осмотрела пол, потом потолок. -- Нет, -- наконец сказала она. -- Я лучше их. -- А вам не кажется, что это отбивает у других участниц охоту состязаться? Вновь последовал внимательный обзор пола и потолка. -- Нет, -- сказала бабаня. -- Но они с самого начала знают, что первого места им не видать. -- Я тоже. -- Да нет же, вы наверняка... -- Я имела в виду, я тоже с самого начала знаю, что первого места им не видать, -- уничтожающе перебила бабаня. -- А им следует браться за дело с уверенностью, что победы не видать мне. Нечего удивляться проигрышу, коли не умеешь правильно настроиться! -- Это их очень расхолаживает. Бабаня искренне недоумевала: -- А что им мешает бороться за второе место? Летиция не сдавалась. -- Вот в чем мы надеемся убедить вас, Эсме: примите почетную отставку. Вы вполне могли бы произнести небольшое напутственное слово, вручить приз и... и, пожалуй, даже... э-э... войти в состав судейской коллегии... -- А будут судьи? -- удивилась бабаня. -- У нас никогда не было судей. Просто все знали, кто должен победить. -- Ага, -- подтвердила маманя. Ей вспомнились сцены в финалах одного или двух Испытаний. Когда побеждала бабаня Громс-Хмурри, всем это было ясно как день. -- Истинная правда. -- Это был бы очень красивый жест, -- продолжала Летиция. -- Кто решил, что должны быть судьи? -- поинтересовалась бабаня. -- Э-э... комитет... то есть... ну... нас собралось несколько человек. Дабы не пускать на самотек... -- Ага. Понятно, -- кивнула бабаня. -- А флажки? -- Простите? -- Вы, конечно, развесите гирлянды таких маленьких флажков? И, может быть, организуете продажу каких-нибудь яблок на палочках? -- Разумеется, мы по мере сил украсим... -- Хорошо. Не забудьте про костер. -- При условии, что все пройдет славненько и гладенько. -- Ага. Что ж. Все пройдет очень славненько. И очень гладенько, -- пообещала бабаня. Госпожа Мак-Рица не сумела подавить вздох облегчения. -- Значит, все замечательно устроилось, -- сказала она. -- Разве? -- спросила бабаня. -- Мне казалось, мы договорились, что... -- Да что вы? Неужто? -- Бабаня выхватила из очага кочергу и яростно ткнула ею в огонь. -- Я еще подумаю. -- Хозяйка Громс-Хмурри, могу я пойти на откровенность? -- спросила Летиция. Кочерга замерла на полдороги. -- Ну? -- Видите ли, времена меняются. По-моему, теперь я поняла, отчего вам кажется, будто непременно нужно быть властной и суровой, но поверьте мне, если я скажу вам по-дружески: вам станет гораздо легче, если вы капельку смягчитесь и постараетесь держаться чуточку любезнее -- вот как присутствующая здесь наша сестра Гита. Улыбка мамани Огг окаменела и превратилась в маску. Летиция как будто бы не заметила этого. -- Похоже, все ведьмы на пятьдесят миль в округе трепещут перед вами, -- продолжала она. -- И надо признать, вы обладаете многими ценными умениями, но, чтобы быть ведьмой, в наши дни вовсе не обязательно притворяться старой злючкой и пугать людей. Я говорю вам это, как друг... -- Будете проходить мимо, заглядывайте, -- оборвала ее бабаня. Это был знак. Маманя Огг торопливо поднялась. -- Я полагала, мы обсудим... -- заартачилась Летиция. -- Я провожу вас до дороги, -- поспешно вызвалась маманя, выволакивая товарок из-за стола. -- Гита! -- резко окликнула бабаня, когда компания уже была у дверей. -- Да, Эсме? -- Ты потом вернешься. -- Да, Эсме. И маманя кинулась догонять троицу, уже шагавшую по дорожке. Походку Летиции маманя определяла для себя как "решительную". Неверно было бы судить о госпоже Мак-Рице по пухлым щечкам, встрепанным волосам и дурацкой привычке всплескивать ладошками во время беседы. В конце концов, ведьма есть ведьма. Поскреби любую, и... и окажешься нос к носу с ведьмой, которую только что поскреб. -- Несимпатичная особа, -- проворковала Летиция. Но это было воркование крупной хищной птицы. -- Вот тут вы попали в точку, -- согласилась маманя, -- только... -- Пора щелкнуть ее по носу! -- Ну-у... -- Она ужасно с вами обращается, госпожа Огг. Безобразно грубо! С замужней женщиной таких зрелых лет! На мгновение зрачки мамани сузились. -- Такой уж у нее характер, -- сказала она. -- На мой взгляд, мелочный и гадкий! -- Ну да, -- просто откликнулась маманя. -- Так часто бывает. Но послушайте, вы... -- Гита, подкинешь чего-нибудь для буфета? -- быстро вмешалась кума Бивис. -- Что ж, пожалуй, пожертвую пару бутылок, -- ответила маманя, теряя запал. -- О, домашнее вино? -- оживилась Летиция. -- Славненько! -- Ну да, вроде того. Ага, вот она дорога, -- спохватилась маманя. -- Я только... я только заскочу обратно, скажу спокойной ночи... -- Как вы вокруг нее пляшете! Это, знаете ли, просто унизительно, -- поджала губы Летиция. -- Да. Что поделаешь... Такая уж я привязчивая. Доброй ночи. Когда маманя вернулась в избушку, бабаня Громс-Хмурри стояла посреди кухни, скрестив руки на груди, и лицо ее напоминало неприбранную постель. Одна нога выбивала на полу дробь. -- А сама выскочила за колдуна, -- фыркнула бабаня, едва ее подруга переступила порог. -- И не говори мне, что ничего такого в этом нет. -- Но ты же знаешь, колдунам можно жениться. Сдай посох и шляпу -- и женись на здоровье. Нет такого закона, чтоб колдуну ходить бобылем, если он бросил колдовство. А то считается, что они женаты на своем ремесле. -- Да уж, быть ее мужем -- работенка не из легких, -- бабаня скривила губы в кислой усмешке. -- Много нынче намариновала? -- спросила маманя, задействуя свежую ассоциацию со словом "уксус", только что пришедшим ей в голову. -- Весь лук мушка попортила. -- Жалко. Ты любишь лук. -- Даже мушкам нужно есть, -- философски заметила бабаня. Она бросила сердитый взгляд на дверь. -- "Славненько"! -- У нее в нужнике на крышке вязаный чехол, -- сообщила маманя. -- Розовый? -- Да. -- Славненько. -- Она вообще ничего себе, -- откликнулась маманя. -- Вон, в "Локте скрипача" трудится как пчелка. О ней хорошо говорят. Бабаня фыркнула. -- А обо мне тоже хорошо говорят? -- Нет, Эсме, о тебе говорят тихо-тихо. -- И отлично. Видела ее шляпные булавки? -- Мне они, сказать по совести, глянутся, Эсме. -- Вот до чего докатились ведьмы. Пуды побрякушек и никаких панталон. Маманя, которая считала, что и то, и другое -- дело вкуса, попробовала воздвигнуть на пути поднимающейся волны гнева гранитную стену. -- Честное слово, это почет, что они нипочем не хотят допускать тебя до Испытаний! -- Очень мило. Маманя вздохнула. -- Иногда и милоты не стоит чураться, Эсме. -- Где я не могу помочь, Гита, там я и вредить не стану. Мне ни к чему всякие финтифлюшки. Маманя вздохнула. Истинная правда, бабаня была ведьмой старого закала. Она не делала людям добра, она поступала по справедливости. Но маманя знала, что людям не всегда по душе справедливость. Вот, например, давеча старый Поллитт свалился с лошади. Ему хотелось болеутоляющего, а нужны были несколько мгновений мучительной боли, пока бабаня вправляла выбитый сустав. Беда в том, что в памяти остается боль. Она наклонила голову набок. Бабаня по-прежнему притоптывала ногой. -- Ты, никак, что-то задумала, Эсме? Меня не проведешь. У тебя вид такой. -- Это какой же, будь любезна объяснить? -- Ты так смотрела, когда того душегуба нашли на дереве в чем мать родила -- он еще ревмя ревел и все талдычил про чудище, которое за ним гналось. Странно, что следов лап мы так и не нашли. Вот. -- За его подвиги с ним и похлеще стоило обойтись. -- Да... а потом ты так глядела перед тем, как старого Свинли нашли в его же сараюшке -- на нем живого места не было, и он нипочем не желал рассказывать, что стряслось. -- Ты про старого Свинли, который колотит жену? Или про старого Свинли, который теперь по гроб жизни не подымет руку на женщину? -- полюбопытствовала бабаня, и ее губы сложились в некое подобие улыбки. -- А еще ты так смотрела, когда дом старого Мельсона завалило снегом -- аккурат после того, как он обозвал тебя старой кошелкой и в каждой бочке затычкой... -- напомнила маманя. Бабаня замялась. Маманя ничуть не сомневалась, что все перечисленное имело под собой естественные причины, но полагала, что бабаня знает о ее подозрениях и что сейчас гордость в ее душе борется со скромностью... -- Все может быть, -- уронила в пространство бабаня. -- Знаешь, кто так смотрит? Тот, с кого станется пойти на Испытания и... что-нибудь учинить... -- решилась маманя. Под гневным взглядом ее подруги воздух так и зашипел. -- Ах вон что? Вот как ты обо мне думаешь? Говори да не заговаривайся! -- Летиция считает, надо идти в ногу со временем... -- Да? Я и иду в ногу со временем. Мы должны идти в ногу со временем. Но кто сказал, что время нужно подпихивать? По-моему, тебе пора, Гита. Хочу побыть наедине со своими мыслями! Мысли мамани, когда та с легким сердцем бежала домой, были о том, что бабаня Громс-Хмурри рекламы ведьмовству не сделает. Да, конечно, она, вне всяких сомнений, одна из лучших в своем ремесле. В определенных его областях -- определенно. Но, глядя на бабаню, девчонка, едва вступающая в жизнь, непременно скажет себе: так вот что это такое? Пашешь как лошадь, во всем себе отказываешь -- а что в награду за тяжкие труды и самоотречение? Бабаню нельзя было упрекнуть в излишней любезности, зато гораздо чаще симпатии она вызывала уважение. Впрочем, люди привыкают с уважением относиться и к грозовым тучам. Грозовые тучи необходимы. Но не симпатичны. Облачившись в три байковые ночнушки (заморозки уже нашпиговали осенний воздух ледяными иголочками), маманя Огг отправилась спать. И на душе у нее было тревожно. Она понимала: объявлена война. Бабаня, если ее разозлить, была способна на жуткие вещи, и то, что кара падет на головы тех, кто ее в полной мере заслужил, не делало их менее жуткими. Маманя знала: Эсме замышляет нечто ужасное. Сама она не любила побеждать. От привычки побеждать трудно избавиться. К тому же она создает опасную репутацию, которую тяжело отстаивать, и ты идешь по жизни с тяжелым сердцем, постоянно высматривая ту, у которой и помело лучше, и с лягушками она управляется быстрее. Маманя заворочалась под горой пуховых одеял. По мнению бабани Громс-Хмурри, вторых мест не существовало. Либо ты победил, либо нет. Собственно, в проигрыше нет ничего плохого -- помимо того, конечно, что ты не победитель. Маманя всегда придерживалась тактики достойного проигрыша. Тех, кто продул в последнюю минуту, публика любит и угощает выпивкой, и слышать "она едва не выиграла" гораздо приятнее, чем "она едва не проиграла". Маманя полагала, что быть второй куда веселее. Но не в привычках Эсме было веселиться. Бабаня Громс-Хмурри сидела у себя в утонувшей во мраке избушке и смотрела, как догорает огонь. Стены в комнате были серые, того цвета, какой старая штукатурка приобретает не столько от грязи, сколько от времени. Здесь не было ни единой бесполезной, ненужной, не отрабатывающей хозяйскую заботу вещи. Не то в избушке мамани Огг: там все горизонтальные поверхности были насильственно превращены в подставки для безделушек и цветочных горшков -- мамане то и дело что-нибудь притаскивали. Бабаня упрямо отзывалась об этом "старье берем". По крайней мере, на людях. Какие мысли на сей счет рождались в укромном прибежище ее головы, она никогда не говорила. Бабаня тихо покачивалась в кресле, пока не потух последний уголек. В серые ночные часы тяжело освоиться с мыслью, что на твои похороны народ соберется только за одним -- убедиться в твоей смерти. На следующий день Перси Гоппхутор, отворив дверь черного хода, встретил прямой немигающий взгляд голубых глаз бабани Громс-Хмурри. -- Батюшки-светы, -- вполголоса охнул он. Бабаня сконфуженно кашлянула. -- Почтенный Гоппхутор, я насчет тех яблок, что вы назвали в честь госпожи Огг. Колени Перси задрожали, а парик пополз с затылка на пол в надежде найти там безопасность. -- Мне хотелось бы отблагодарить вас за это. Уж очень она радовалась, -- продолжала бабаня голосом, который ее хорошим знакомым, к их великому изумлению, показался бы диковинно напевным. -- Она много и хорошо трудилась, и пришла пора воздать ей должное. Вы замечательно придумали. Вот вам небольшой подарочек... -- Гоппхутор отскочил назад: бабанина рука проворно нырнула в карман передника и извлекла оттуда какую-то черную бутылочку. -- Это большая редкость -- уж очень редкие травы сюда входят. На редкость редкие. Необыкновенно редкостные травы. Наконец до Гоппхутора дошло, что следует взять бутылочку. Он очень осторожно ухватил пузырек за горлышко, словно тот мог свистнуть или отрастить ножки, и промямлил: -- Э... премного благодарен. Бабаня чопорно кивнула. -- Благословен будь этот дом! Она развернулась и пошла по тропинке прочь. Гоппхутор осторожно закрыл дверь, с размаху навалился на нее всем телом и рявкнул на жену, наблюдавшую за ним с порога кухни: -- Собирай манатки! -- С чегой-то? Вся наша жизнь тут прошла! Нельзя все бросить и удариться в бега! -- Лучше в бега, чем обезножеть, глупая ты баба! Чего ей от меня занадобилось? Чего?! От нее сроду никто доброго слова не слыхал! Но жена Гоппхутора уперлась: она только-только привела дом в приличный вид. К тому же они купили новый насос. Есть вещи, с которыми нелегко расстаться. -- Давай охолонем и помозгуем, -- предложила она. -- Что в этом пузырьке? Гоппхутор держал бутылочку на отлете. -- А тебе обязательно надо знать? -- Да не трясись ты! Она ведь не грозилась, верно? -- Она сказала "благословен будь этот дом"! По мне, так звучит очень даже грозно, хреночки малосольные! Это ж бабаня Громс-Хмурри, не абы кто! Гоппхутор поставил бутылочку на стол, и супруги уставились на нее, настороженно пригнувшись, готовые в случае чего кинуться наутек. -- На этикетке прописано "Возстановитель волосъ", -- сказала Гоппхуторша. -- Обойдусь! -- Она потом спросит, как да что. Она такая. -- Если тебе хоть на минуту втемяшилось, будто я... -- Можно попробовать на собаке. -- Умница, буренушка! Уильям Цыппинг очнулся от грез и оглядел пастбище. Он сидел на доильной скамеечке, а его пальцы без устали обрабатывали коровьи соски. Над изгородью показалась остроконечная черная шляпа. Уильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак. -- Что, хороши удои? -- Да, госпожа Громс-Хмурри! -- дрожащим голосом промямлил Уильям. -- Вот и славно. Пускай эта корова еще долго дает так же много молока. Доброго тебе дня. И остроконечная шляпа поплыла дальше. Цыппинг уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев и начал громогласно призывать сына. -- Хламми! Спускайся сию минуту! На краю сеновала показался Хламми с вилами в руке. -- Чего, бать? -- Сей же час сведи Дафну на рынок, слышишь? -- Чего-о? Она ж лучше всех доится, батя! -- Доилась, сын, доилась! Бабаня Громс-Хмурри ее только что прокляла! Продай Дафну сейчас, покуда у ней рога не отвалились! -- А че бабаня сказала, бать? -- Она сказала... она сказала... "пущай эта корова еще долго доится"... -- Цыппинг замялся. -- Не шибко похоже на проклятие, батя, -- заметил Хламми. -- Я че хочу сказать... ты-то клянешь совсем по-другому. По-моему, дак даже и неплохо звучит, -- решил сын. -- Ну... штука в том, как... она... это... сказала... -- Как, бать? -- Ну... этак... бодро. -- Батя, ты в порядке? -- Штука в том... как... -- Цыппинг умолк. -- В общем, неправильно это, -- обозлился он. -- Неправильно! Нет у нее права разгуливать тут этакой бодрячкой. Сколь ее помню, рожа у нее всегда была кислая! И башмак у меня полон молока! В тот день маманя Огг решила посвятить часть времени своей тайне -- самогонному аппарату, спрятанному в лесу. Это был самый надежно хранимый секрет в королевстве, поскольку все до единого ланкрастерцы точно знали, где происходит винокурение, а секрет, сберегаемый столькими людьми сразу, -- это ну очень большой секрет. Даже король был в курсе, однако притворялся, будто ему невдомек: это позволяло не допекать маманю налогами, а ей -- не уходить в глухую несознанку. Зато каждый год на Кабаньи Дозоры его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами. Маманя дремала: приглядывать за самогонным аппаратом требовалось круглосуточно. Но в конце концов звук голосов, настойчиво выкрикивающих ее имя, ей надоел. Конечно, никто не сунулся бы на поляну -- это было бы равносильно признанию, что местонахождение аппарата известно. Поэтому они упорно бродили по окружающим кустам. Маманя продралась сквозь заросли и была встречена притворным изумлением, которое сделало бы честь всякому любительскому театру. -- Чего вам? -- вопросила она. -- Госпожа Огг! А мы гадали, уж не в лесу ли вы... гуляете, -- сказал Цыппинг. Прохладный ветерок разносил ароматы едкие, как жидкость для мытья окон. -- На вас вся надежа! Это хозяйка Хмурри! -- Что она натворила? -- Расскажи-ка, Шпигль! Мужчина рядом с Цыппингом живо снял шляпу и почтительно прижал ее к груди жестом "ай-сеньор-на-нашу-деревню-напали-бандитос". -- Стало быть, сударыня, копаем мы с моим парнишкой колодезь, а тут она... -- Бабаня Громс-Хмурри? -- Да, сударыня, и говорит... -- Шпигль сглотнул. -- Вы, говорит, не найдете здесь воды, добрый человек. Поищите лучше, говорит, в лощине возле старого ореха! А мы знай копаем. Дак ведь воды-то и впрямь ни капли не нашли! -- Ага... и тогда вы пошли копать в лощине у старого ореха? -- ласково спросила маманя. Шпигль оторопел. -- Нет, сударыня! Кто знает, что мы бы там нашли! -- А еще она прокляла мою корову! -- встрял в разговор Цыппинг. -- Правда? Что же она сказала? -- Она сказала, пущай дает молока вволю! -- Цыппинг умолк. Вот опять, когда пришлось повторить это вслух... -- Штука в том, как она это сказала, -- неуверенно добавил он. -- А как она это сказала? -- Любезно! -- Любезно? -- Этак с улыбочкой! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить еще не