Жюль Верн. Ледяной Сфинкс --------------------------------------------------------------- По изданию: Серия "Неизвестный Жюль Верн", т.15, изд-во "Ладомир", М., 1994. Перевод: А.Ю. Кабалкин Примечания: Г. Кафафова OCR & spellcheck: Е. Борисов (steamerrr@rambler.ru) --------------------------------------------------------------- Памяти Эдгара По. Моим американским друзьям.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  Глава I ОСТРОВА КЕРГЕЛЕН Несомненно, ни один человек на свете не поверит моему повествованию. И все же я предлагаю его на суд публики. Пусть она решает, верить или нет. Прежде чем начать рассказ о невероятных и ужасающих приключениях, замечу, что трудно представить себе менее подходящее для человека место, чем острова Запустения -- так их нарек в 1779 году капитан Кук {Кук Джеймс (1728--1779) -- английский мореплаватель, совершил три кругосветных путешествия. Пытаясь найти Южный материк, Кук проплыл кругом Южной полярной области}. Я пробыл там несколько недель и утверждаю, что они вполне заслуживают этого названия. Острова Запустения -- лучше не скажешь... На географических картах этот архипелаг, расположенный на 49░54' южной широты и 69░6' восточной долготы, именуется "Кергелен": француз барон Кергелен {Кергелен Ив-Жозеф (1734--1797) -- французский мореплаватель. Открыл архипелаг в Индийском секторе Южного океана, названный его именем} первым обнаружил его в южной части Индийского океана в 1772 году. Барон вообразил тогда, что открыл новый континент; но уже следующая экспедиция заставила его понять свою ошибку: это был всего лишь архипелаг. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то название "острова Запустения" единственно подходит для этой россыпи из трехсот островов и островков, затерянных в бескрайних океанских просторах. Но и здесь живут люди, и 2 августа 1839 года исполнилось ровно два месяца с тех пор, как благодаря моему появлению в гавани Рождества число европейцев и американцев, составляющих основное ядро здешнего населения, увеличилось на одну душу. Впрочем, я стал с нетерпением ждать случая покинуть эти края, как только закончил свои геологические и минералогические изыскания. Гавань Рождества расположена на самом крупном острове архипелага, площадью в четыре тысячи пятьсот квадратных километров. Это довольно удобный порт, где можно стать на якорь в нескольких саженях от берега. Обогнув с севера мыс Франсуа со Столовой горой высотой тысяча двести футов, отыщите глазами базальтовую гряду, в которой природа проделала широкую арку. Сквозь нее вы увидите тесную бухту, защищенную многочисленными островками от свирепых ветров. Это и есть гавань Рождества. Ваш корабль может направиться прямо туда, забирая чуть вправо. На стоянке довольно одного якоря, что оставляет судну свободу для разворота и прочих маневров -- пока бухту не затянет льдами. На Кергеленах множество фиордов. Берега изрезаны, словно истрепанные края юбки нищенки. Прибрежные воды усыпаны островками. Вулканическая почва представляет собой кварц с вкраплениями голубоватого камня. Летом камни покрываются зеленым мхом, серыми лишайниками и неприхотливыми камнеломками. Единственный здешний кустарник, напоминающий по вкусу горькую капусту, не встретишь ни в одной стране мира. Здесь в превеликом множестве водятся королевские и иных пород пингвины, которые расхаживают, выпятив желтые и белые грудки, откинув глупые головки и размахивая крыльями, словно монахи, вереницей шествующие вдоль могильных плит. Добавлю, что на Кергеленах нашли прибежище тюлени, нерпы, и морские слоны, охота на которых поставляла товар для оживленной торговли, отчего на архипелаг часто заплывали корабли. В один прекрасный день, когда я прогуливался в порту, меня нагнал хозяин гостиницы, где я остановился. -- Если не ошибаюсь, вы полагаете, что несколько задержались, мистер Джорлинг? Это был высокий полный американец, обосновавшийся здесь двадцать лет назад и владевший единственной гостиницей в порту. -- Вообще-то да, мистер Аткинс, -- отвечал я, -- не в обиду вам будь сказано. -- Ну что вы, -- отозвался славный малый.-- Как вы догадываетесь, я привык к таким ответам, как скалы мыса Франсуа привыкли к океанским волнам. -- И отражаете их подобно этим скалам... -- Вот именно! Когда вы только высадились в гавани Рождества и остановились в гостинице "Зеленый баклан", я подумал: "Через две недели, если не раньше, моему постояльцу наскучит здесь и он пожалеет, что приплыл на Кергелены..." -- Нет, почтенный Аткинс, я никогда не жалею о содеянном. -- Хорошая привычка. -- На ваших островах я обнаружил немало любопытного. Я бродил по холмистым плато, обходил торфяники с жесткими мхами. Я раздобыл интересные образцы минералов и горных пород. Я участвовал в охоте на нерпу и тюленя, видел птичьи базары, где мирно соседствуют пингвины и альбатросы. Вы потчевали меня жарким из буревестника. Наконец, я встретил в "Зеленом баклане" великолепный прием, за который не устаю благодарить вас... Но минуло уже два месяца с того дня, когда я высадился в гавани Рождества... -- ...Вам не терпится оказаться снова в вашей, то есть нашей, стране, мистер Джорлинг, -- подхватил мой собеседник, -- снова увидеть Коннектикут и Хартфорд, нашу столицу... -- Без всякого сомнения, почтенный Аткинс. Вот уж три года я скитаюсь по свету... Пришло время остановиться, пустить корни... -- Когда появляются корни, -- подхватил американец, подмигнув, -- то недолго и ветки отрастить! -- Совершенно справедливо, мистер Аткинс. Однако семьи у меня нет, и, вероятно, на мне закончится наш род. В сорок лет мне уже вряд ли вздумается отращивать ветки, как это сделали вы, мой дорогой хозяин, ибо вы -- настоящее дерево, да еще какое... -- Дуб -- даже, если хотите, каменный дуб. -- Вы правильно поступили, подчинившись природе. Раз природа снабдила нас ногами, чтобы ходить... -- То она не забыла и про место, нужное, чтобы сидеть! -- с громким хохотом закончил Фенимор Аткинс.-- Потому я удобно уселся в гавани Рождества. Матушка Бетси подарила мне двенадцать ребятишек, а они, в свою очередь, порадуют меня внуками, которые станут ластиться ко мне, как котята... -- И вы никогда не вернетесь на родину? -- Что бы я там делал, мистер Джорлинг? Нищенствовал? А здесь, на островах Запустения, я ни разу не ощутил пустоты, я добился достатка для себя и своего семейства. -- Несомненно, почтенный Аткинс. Мне остается только поздравить вас. И все же может так случиться, что в один прекрасный день у вас возникнет желание... -- Пустить корни в иной почве? Куда там, мистер Джорлинг! Я же говорю, что вы имеете дело с дубом. Попробуйте-ка пересадить дуб, наполовину вросший в гранит Кергеленов! Приятно было слушать этого достойного американца, который явно прижился на архипелаге и приобрел отменную закалку благодаря здешнему суровому климату. Его семейство напоминало жизнерадостных пингвинов -- радушная матушка и крепыши сыновья, пышущие здоровьем и не имеющие ни малейшего понятия об ангине или несварении желудка. Дела у них шли на славу. В "Зеленый баклан", ломящийся от товаров, заглядывали моряки со всех судов, что бросали якорь у Кергеленов, -- ведь в гавани Рождества не было другой гостиницы или таверны. Сыновья же Фенимора Аткинса могли быть и плотниками, и парусными мастерами, и рыбаками, а летом промышляли ластоногих в узких расселинах прибрежных скал. Славные парни, вполне довольные своей участью... -- А в общем, почтенный Аткинс, скажу вам: я счастлив, что побывал на Кергеленах. Я увезу отсюда приятные воспоминания. Однако в море выйду с радостью... -- Ну-ну,-- ответствовал доморощенный философ, -- еще немного терпения! Не торопите час расставания. Хорошие деньки непременно наступят. Недель через пять-шесть... -- Пока же, -- перебил я его, -- все покрыто толстым слоем снега, а солнце не в силах пробиться сквозь туман... -- Вот тебе на! Мистер Джорлинг, приглядитесь: из-под снега травка пробивается! Посмотрите внимательнее... -- Ее видно только через лупу! Неужели вы станете утверждать, Аткинс, что сейчас, в августе, ваши 6ухты уже очистились ото льда? -- Не буду, мистер Джорлинг. Я лишь снова призову вас к терпению. Зима в этом году выдалась мягкая. Скоро на горизонте покажутся корабельные мачты. Сезон рыбной ловли не за горами. -- Да услышит вас небо, почтенный Аткинс. и да приведет оно в наш порт корабль! Шхуну "Халбрейн"!.. -- Ведомую капитаном Леном Гаем! -- подхватил тот.-- Отличный моряк, хоть и англичанин, -- ну, да толковые люди есть всюду. Он пополняет запасы в "Зеленом баклане". -- И вы полагаете, что "Халбрейн"... -- Через неделю появится на траверсе мыса Франсуа. Если этого не случится, придется признать, что капитана Лена Гая нет в живых, а шхуна "Халбрейн" сгинула на полпути между Кергеленами и мысом Доброй Надежды!.. И, сделав на прощание выразительный жест, говорящий о фантастичности подобного предположения, почтенный Фенимор Аткинс оставил меня. Я надеялся, что прогнозы моего хозяина скоро сбудутся,-- все приметы говорили об этом. Все указывало на приближение теплого времени года - теплого для этих мест. Хотя главный остров архипелага расположен на той же широте, что Париж в Европе или Квебек в Канаде, но в южном полушарии, а оно благодаря эллиптоидной орбите Земли охлаждается зимой куда сильнее, чем северное, а летом сильнее разогревается {Это утверждение Ж. Верна нуждается в уточнении: более сильное охлаждение южного полушария по сравнению с северным вызвано не только вытянутостью земной орбиты, но и наклоном земной оси; следующее утверждение и вовсе не верно: тепловой экватор Земли смещен к северу относительно географического, так что максимальному разогреву подвергается пояс приэкваториальных пустынь: в южном полушарии суша занимает гораздо меньше места, чем в северном, смягчающее влияние океана заметнее, и максимальные летние температуры значительно ниже, чем в пустынных районах северного полушария}. Зимой на Кергеленах бушуют страшные бури, шторма. При этом вода не слишком сильно охлаждается, оставаясь в пределах двух градусов Цельсия зимой и семи -- летом, совсем как на Фолклендских островах или у мыса Горн. Понятно, что зимой в гавань Рождества не осмеливается сунуться ни одно судно. Во времена, о которых я веду речь, паровые суда были еще редкостью. Парусники же, чтобы не оказаться затертыми льдами, искали укрытия в портах Южной Америки, у берегов Чили или в Африке -- чаще всего в Кейптауне, близ мыса Доброй Надежды. Лишь несколько баркасов -- одни вмерзли в лед, а другие, оказавшись на песчаном берегу, покрылись инеем до верхушек мачт -- представали моему взору в гавани Рождества. Неудивительно, что, проведя на Кергеленах два месяца, я с нетерпением ждал возможности отплыть восвояси на шхуне "Халбрейн", достоинства которой не переставал расписывать мне жизнерадостный хозяин гостиницы. -- Лучшего невозможно желать! -- твердил он.-- Ни один из капитанов английского флота не сравнится с моим другом Леном Гаем ни храбростью, ни мастерством. Если бы он вдобавок был поразговорчивее, ему не было бы цены! Я решил последовать рекомендациям почтенного Аткинса. Как только "Халбрейн" бросит якорь в гавани Рождества, я договорюсь с ее капитаном. После шести-семидневной стоянки шхуна возьмет курс на остров Тристан-да-Кунья, где дожидались олова и меди, которыми был загружен ее трюм. Я намеревался остаться на несколько недель на этом острове и вернуться в родной Коннектикут. В то же время я не забывал о случайностях, ибо всегда следует, руководствуясь советом Эдгара По {По Эдгар Аллан (1809--1849) -- американский писатель, критик, поэт}, "учитывать непредвиденное, неожиданное, невероятное, ибо побочные, второстепенные, случайные обстоятельства часто вырастают в непреодолимые преграды, так что в своих подсчетах нам никогда нельзя забывать про Случай". Я цитирую здесь великого американского поэта потому, что, будучи сам человеком практического склада, серьезным и не наделенным богатым воображением, восхищаюсь этим гениальным певцом странностей человеческой натуры. Вернемся, однако, к шхуне "Халбрейн", вернее, к обстоятельствам, при которых мне предстояло покинуть гавань Рождества. В те времена на Кергелены заходило за год не менее пятисот судов. Охота на китов и ластоногих давала блестящие результаты. Достаточно сказать, что, добыв одного морского слона, можно получить тонну жира -- количество, ради которого пришлось бы уничтожить тысячу пингвинов. В последние годы число кораблей, заходящих на архипелаг, сократилось до дюжины в год: неумеренное истребление морской фауны сильно уменьшило привлекательность этих мест. Поэтому я не испытывал беспокойства относительно перспектив отплытия из бухты Рождества, даже если "Халбрейн" не окажется вовремя в нашей гавани и капитан Лен Гай не сможет пожать руку своему приятелю Аткинсу. Каждый день я выходил на прогулку вокруг порта. Солнце пригревало все сильнее. Скалы и нагромождения застывшей лавы все решительнее освобождались от снега. На нависших над морем скалах появлялся мох цвета забродившего вина, а в море тянулись ленты водорослей. Внутри острова поднимали скромные головки злаки, подобные тем, что растут в Андах {Анды - одна из самых высоких и протяженных горных систем Земли, окаймляющая с севера и запада всю Южную Америку} и образуют флору Огненной Земли {Огненная Земля - архипелаг у южной оконечности Южной Америки, в Чили и Аргентине, отделен от материка Магеллановым проливом; то же название носит самый крупный остров архипелага}. Оживал единственный здешний кустарник, о котором я уже говорил, -- гигантская капуста, весьма ценимая как средство против цинги {Цинга -- болезнь, вызываемая недостатком витаминов в организме и выражающаяся в разрыхлении и кровоточивости десен}. Раз-другой я выходил в море на прочном баркасе. На таком баркасе можно достичь Кейптауна, хотя подобный переход занял бы много дней. Но в мои намерения ни в коем случае не входило покидать гавань Рождества столь рискованным способом... Я питал надежды на шхуну "Халбрейн". А пока, прогуливаясь от одной бухты до другой, я продолжал изучать эти изрезанные берега, напоминающие вулканический скелет, проступающий мало-помалу сквозь белый саван зимы... Иногда меня охватывала тоска, и я напрочь забывал мудрость хозяина гостиницы, не мечтавшего ни о чем, кроме счастливого существования в гавани Рождества. В этом мире не так уж много людей, кого жизнь сумела сделать философами. Мышцы значили для Фенимора Аткинса больше, чем нервы, ум ему заменял инстинкт -- именно поэтому его шансы на обретение здесь счастья были куда предпочтительнее моих. -- Где же "Халбрейн"?-- твердил я ему каждое утро. -- "Халбрейн", мистер Джорлинг?-- откликался он неизменно бодрым тоном.-- Разумеется, она придет сегодня же! А если не сегодня, то завтра! В конце концов наступит день, которому суждено стать кануном утра, когда в бухте Рождества затрепещет флаг капитана Лена Гая! Я подумывал подняться на Столовую гору, дабы расширить обзор. С высоты тысяча двести футов взор простирается на 34--35 миль, так что оттуда шхуну можно увидеть на целые сутки раньше. Однако идея карабкаться на гору, до сих пор укутанную снегами, могла взбрести в голову только безумцу. Меряя шагами берег, я часто вынуждал спасаться бегством ластоногих, которые с брызгами погружались в оттаявшую воду. Пингвины же, невозмутимые и тяжеловесные увальни, не думали удирать, как бы близко я ни подошел. Если бы не их глупый вид, с ними можно было бы заговорить, владей я их крикливым языком, от которого закладывает уши. Что касается черных и белых качурок, поганок, крачек и турпанов, то они тут же с шумом взлетали, стоило мне появиться в отдалении. Раз мне довелось спугнуть альбатроса. Пингвины напутствовали его дружным гвалтом, словно он приходился им добрым другом, с которым они расставались навсегда. Эти громадные птицы могут проделывать перелеты протяженностью до двухсот лье {Лье -- старинная французская мера длины; здесь, видимо, подразумевается так называемое "километрическое лье", равное четырем километрам}, ни разу не опустившись на твердую землю для отдыха, причем с огромной скоростью. Альбатрос сидел на высокой скале на краю гавани Рождества и смотрел на прибой, пенящийся вокруг рифов. Внезапно он взмыл в воздух, издал пронзительный крик и через минуту превратился в черную точку в вышине. Еще мгновение -- и он исчез в пелене тумана, затянувшего горизонт с юга. Глава II ШХУНА "ХАЛБРЕЙН"  Триста тонн грузоподъемности, рангоут {Рангоут (гол. ronolhout, букв.: "круглое дерево") -- совокупность круглых деревянных или стальных частей оснащения судна (мачты, стеньги, гафели, бушприт и т. д.), предназначенных для постановки парусов, сигнализации, поддержания грузовых стрел и пр}, позволяющий улавливать слабейший ветерок, замечательная быстроходность, великолепные паруса: фок {Фок -- нижний прямоугольный парус на передней мачте судна}, фор-трисель {Фор-трисель -- косой четырехугольный парус}, марсель {Марсель -- второй снизу прямой парус} и брамсель {Брамсель -- парус третьего снизу колена мачты парусного судна} на фок-мачте, бизань {Бизань -- нижний косой парус на бизань-мачте} и топсель {Топсель -- рейковый парус треугольной (иногда четырехугольной) формы} на грот-мачте, штормовой фок, кливер {Кливер -- косой треугольный парус, который ставится впереди фок-мачты} и стаксель {Стаксель -- треугольный парус, поднимаемый по лееру или штангу впереди мачты к носу судна} -- вот какую шхуну мы поджидали, вот что представляла собой "Халбрейн"! Команда корабля -- капитан, старший помощник, боцман, кок и восемь матросов -- в общей сложности включала в себя двенадцать человек, вполне достаточно, чтобы управляться со снастями. Ладно сбитая, с медными шпангоутами {Шпангоут -- каркас судна, к которому крепится наружная обшивка}, с широкими парусами, шхуна обладала прекрасными мореходными качествами и полностью отвечала требованиям, предъявляемым к кораблям, бороздящим океан между сороковыми и шестидесятыми широтами. Одним словом, кораблестроители Биркенхеда вполне могли гордиться своим детищем. Всеми этими сведениями меня снабдил почтенный Аткинс, сопроводив их похвалами в адрес шхуны! Капитан выплатил три пятых стоимости "Халбрейн", которой он командовал уже лет пять. Лен Гай плавал в южных морях между Южной Америкой и Африкой, от одного острова к другому. Шхуна была торговым судном, и потому ей не требовалась большая команда. Чтобы охотиться на тюленя и нерпу, потребовался бы более многочисленный экипаж, а также гарпуны {Гарпун - метательное орудие (копье с зазубренным наконечником) на длинном тросе, применяемое для охоты на крупных морских животных и рыб}, остроги, леска и прочее, без чего невозможны подобные занятия. Однако нападение пиратов не застало бы экипаж "Халбрейн" врасплох: четыре камнемета, запас ядер и гранат, пороховой погреб, ружья, пистолеты, карабины, наконец, абордажные сети -- все это служило гарантией безопасности судна. Кроме того, марсовые никогда не смыкали глаз: плавать по этим морям, не заботясь об охране, было бы недопустимым ротозейством. Утром 7 августа я еще подремывал, нежась в постели, когда меня разбудил громовой голос хозяина и полновесные удары кулаком в дверь. -- Мистер Джорлинг, вы проснулись? -- Конечно, почтенный Аткинс, как же можно спать при таком шуме?! Что произошло? -- В шести милях к северо-востоку показался корабль, и он держит курс на гавань Рождества! -- Уж не "Халбрейн" ли это? -- вскричал я, сбрасывая одеяло. -- Мы узнаем это через несколько часов, мистер Джорлинг. Во всяком случае, это первый корабль с начала года, так что мы просто обязаны оказать ему должный прием! Я наскоро оделся и побежал на набережную, где присоединился к Фенимору Аткинсу. Он выбрал местечко, откуда открывался самый лучший обзор, не заслоняемый выступающими в море скалами, окаймлявшими бухту. Погода стояла довольно ясная, последний туман рассеялся, по воде пробегали лишь невысокие барашки. Благодаря постоянным ветрам небо здесь всегда менее облачное, чем на противоположной оконечности острова. Человек двадцать островитян -- в основном рыбаки -- обступили Аткинса, заслужившего славу самою знающего и авторитетного человека на архипелаге. Ветер благоприятствовал судну. Оно неторопливо плыло с приспущенными парусами, дожидаясь, как видно, прилива. Собравшиеся затеяли спор, и я, с трудом скрывая нетерпение, прислушивался к спорящим, не пытаясь вмешаться. Мнения разделились, каждый упрямо настаивал на своем. К моему сожалению, большинство полагало, что перед нами вовсе не шхуна "Халбрейн". Лишь двое или трое осмеливались утверждать обратное. Среди них был и хозяин "Зеленого баклана". -- Это "Халбрейн"! -- твердил он.-- Где это видано, чтобы капитан Лен Гай не прибыл на Кергелены первым!.. Это он, я уверен, как если бы он уже стоял здесь, тряся меня за руку и выторговывая несколько мешков картофеля для пополнения провианта! -- Да у вас туман в глазах, мистер Аткинс! -- возражал кто-то из рыбаков. -- Поменьше, чем у тебя в мозгах.-- Не отступал тот. -- Этот корабль вовсе не похож на английский! -- напирал другой рыбак.-- Смотрите, нос заострен, а какая палуба! Вылитый американец! -- Нет,англичанин! Я даже могу сказать, на каких стапелях он построен... Это стапели Биркенхеда в Ливерпуле, там и сделана "Халбрейн". -- Бросьте! -- вмешался моряк постарше.-- Шхуна построена в Балтиморе, на верфи "Ниппер и Стронг", и первыми водами под ее килем были воды Чесапикского залива. -- Ты бы еще сказал -- воды Мерси, простофиля! -- стоял на своем почтенный Аткинс.-- Протри-ка лучше очки и приглядись, что за флаг развевается на гафеле! -- Англичанин! -- крикнули хором встречающие. И действительно, над мачтой взмыло красное полотнище - торговый флаг Соединенного Королевства. Теперь не оставалось ни малейших сомнений, что к причалу гавани Рождества направляется английский корабль. Однако из этого еще не следовало, что он окажется шхуной капитана Лена Гая. Но прошло два часа, и споры утихли: "Халбрейн" бросила якорь в четырех морских кабельтовых {Кабельтов -- единица длины, применяемая в мореходной практике, равна 0,1 морской мили, или 182,5 м} от берега, в самой середине гавани Рождества. Радость почтенного Аткинса излилась в приветственной речи, сопровождаемой бурными жестами. Капитан "Халбрейн" вел себя более сдержанно. Лет сорока пяти, краснолицый, такой же коренастый, как и его шхуна, с крупной головой, седеющими волосами, пылающими черными глазами, скрытыми густыми ресницами, загорелый, с поджатыми губами и превосходными зубами, украшающими мощные челюсти, с короткой рыжеватой бородой, сильными руками и твердой поступью -- таким предстал передо мной капитан Лен Гай. Он казался не то что суровым, а скорее бесстрастным -- человеком, не выдающим своих чувств. Именно таким он и был, по описанию более знающего субъекта, нежели славный Аткинс, как последний ни изображал из себя лучшего друга капитана. По-видимому, никто не мог бы похвастаться тесной дружбой с этим замкнутым моряком. Субъект, которого я упомянул, был боцман с "Халбрейн" по фамилии Харлигерли, уроженец острова Уайт сорока четырех лет от роду, среднего роста, кривоногий плотный силач с шарообразной головой на бычьей шее и с такой широкой грудью, что в ней вполне поместились бы сразу две пары легких, -- кстати, иногда мне казалось, что их там действительно больше, чем положено, настолько шумно сопел этот неутомимый говорун, насмешливо кося глазом и беспрерывно смеясь, отчего под его глазами собирались морщинки, а скулы находились в постоянном движении. Отметим также наличие серьги -- одной! -- которая болталась в мочке его левого уха. Что за контраст с командиром шхуны! И как только удавалось настолько разным людям ладить друг с другом! И все же они прекрасно ладили, причем уже пятнадцать лет, ибо именно столько времени они проплавали вместе -- сперва на бриге {Бриг -- двухмачтовое парусное судно с прямым парусным оснащением на обеих мачтах} "Пауэр", потом на шхуне "Халбрейн", на борт которой взошли за шесть лет до начала этой истории. Еще не успев оглядеться на берегу, Харлигерли уже узнал от Фенимора Аткинса, что их кораблю предстоит взять на борт меня, если не будет возражать капитан Лен Гай. Вот почему в тот же день боцман подошел ко мне, даже не удосужившись представиться. Он уже знал мое имя и обратился ко мне с такими словами: -- Приветствую вас, мистер Джорлинг! -- И я приветствую вас, дружище! -- откликнулся я.-- Что вам угодно? -- Предложить вам свои услуги. -- Свои услуги? Это с какой же стати? -- А с той, что вы намерены подняться на борт "Халбрейн". -- Кто вы? -- Боцман Харлигерли, каковым и числюсь в поименном списке экипажа, а также верный спутник капитана Лена Гая, к которому он охотно прислушивается, хоть и заслужил репутацию человека, не желающего слушать никого не свете. Я решил, что будет разумным и впрямь прибегнуть к услугам этого человека, раз он спешит их мне предложить, тем более что он определенно не сомневался в степени своего влияния на капитана Лена Гая. Поэтому я ответил ему: -- Что ж, дружище, давайте поболтаем, если долг не требует от вас в данный момент присутствия на судне... -- У меня впереди еще два часа, мистер Джорлинг. Впрочем, сегодня у нас не много работенки. Да и завтра... Один товар разгрузить, другой загрузить.. Все это -- попросту отдых для экипажа. Так что, коли вы свободны, как и я... И с этими словами он увлек меня в глубину порта, явно неплохо ориентируясь в этих местах. -- Разве нельзя поболтать здесь? -- удивился я, пытаясь его удержать. -- К чему разговаривать стоя, мистер Джорлинг, да еще с пересохшим горлом, если можно забраться в уголок в "Зеленом баклане" и, сидя перед чайными чашками, доверху наполненными виски... -- Я не пью, боцман. -- Что ж, тогда я выпью за нас двоих. Но не подумайте, будто имеете дело с пьяницей! Нет! Не больше, чем нужно, но и не меньше! Я последовал за моряком, которому портовые кабачки были знакомы не меньше, чем океанские волны. Пока почтенный Аткинс оставался на шхуне, выторговывая за свои товары выгодную цену, мы уселись в просторном помещении его таверны. Первыми моими словами, обращенными к боцману, были: -- Я рассчитывал, что Аткинс сведет меня с капитаном Леном Гаем, поскольку их, если я не ошибаюсь, связывает дружба... -- Подумаешь!-- бросил Харлигерли.-- Конечно, Фенимор Аткинс-- славный малый, капитан его уважает. Но со мной он не сравнится! Так что предоставьте это дело мне, мистер Джорлинг! -- Такое ли уж это сложное дело, боцман? Разве на "Халбрейн" не найдется свободной каюты? Мне подойдет любая, даже самая тесная. Я готов заплатить... -- Отлично, мистер Джорлинг! Есть такая каюта, по соседству с рубкой, которая до сих пор пустовала, и коли вы согласны вывернуть карманы... Но вообще-то -- только это между нами -- потребуется больше хитрости, чем это кажется вам и моему старому приятелю Аткинсу, чтобы уговорить капитана Лена Гая взять к себе на борт пассажира. Здесь понадобится вся изворотливость, на которую только способен тот, кто выпьет сейчас за ваше здоровье, сожалея, что вы не составили ему компанию. И Харлигерли сопроводил свое восклицание выразительным подмигиванием левым глазом при зажмуренном правом. Завершение этой цветистой фразы утонуло в виски, превосходные свойства которого боцман не преминул похвалить, что неудивительно, раз единственным источником для пополнения погребов "Зеленого баклана" был камбуз все той же "Халбрейн". Затем хитрюга боцман вытащил из кармана короткую черную трубку, щедро набил ее и, крепко зажав коренными зубами, окутался густым дымом, подобно пароходу на полном ходу, так что его лицо совершенно исчезло в сером облаке. -- Мистер Харлигерли! -- позвал я его. -- Мистер Джорлинг?.. -- Почему вашему капитану может не понравиться идея взять меня на шхуну? -- А потому, что он вообще не берет на борт пассажиров и до сих пор неизменно отвергал предложения такого рода. -- Так в чем же причина, я вас спрашиваю? - Да в том, что он не любит, когда хоть что-то сковывает его действия. Вдруг ему вздумается свернуть в сторону, на север или на юг, на закат или на восход? Неужели он должен пускаться в объяснения? Он никогда не покидает южных морей, мистер Джорлинг, а ведь мы болтаемся вместе с ним по волнам уже много лет, порхая между Австралией и Америкой, от Хобарта до Кергелен, от Тристан-да-Кунья до Фолклендов, останавливаясь лишь для того, чтобы сбыть груз, и забираясь порой в антарктические воды. Сами понимаете, что в таких условиях пассажир может превратиться в обузу. Да и найдется ли человек, которому захочется оказаться на шхуне, несущейся туда, куда влекут ее ветра? Я уже подумывал, не пытается ли боцман выдать свою шхуну за корабль-загадку, шныряющий по морям, доверившись судьбе, и пренебрегающий заходами в порты, -- что-то вроде бродячего призрака высоких широт, подчиняющегося прихоти обуреваемого фантазиями капитана. Поэтому я поспешил спустить его на бренную землю: - Как бы то ни было, "Халбрейн" отойдет от Кергеленов через четыре-пять дней? -- Верно. - И пойдет курсом на запад, по направлению к Тристан-да-Кунья? -- Возможно. -- Что ж, боцман, такой маршрут меня вполне устраивает. Коль скоро вы предлагаете мне свое посредничество, то возьмитесь уговорить капитана взять меня пассажиром. -- Считайте, что уже уговорил. -- Вот и чудесно, Харлигерли. Вам не придется в этом раскаиваться. -- Эх, мистер Джорлинг, -- проговорил живописный моряк, тряся головой, словно он только что выбрался из воды, -- мне никогда не приходится в чем-либо раскаиваться, и я хорошо знаю, что, оказав вам услугу, буду должным образом вознагражден. Теперь же, если позволите, я вас оставлю, не дожидаясь возвращения своего приятеля Аткинса, и вернусь на судно. И, опорожнив одним глотком последнюю чашку с виски -- я даже испугался, не проглотит ли он ее вместе с горячительным напитком, -- Харлигерли одарил меня напоследок покровительственной улыбкой. Затем, с трудом удерживая массивное туловище на кривых ногах и извергая из топки своей чудовищной трубки ядовитый дым, он заковылял на северо-восток от "Зеленого баклана". Оставшись сидеть, я предался противоречивым размышлениям. Кто же он такой на самом деле, этот капитан Лен Гай? Почтенный Аткинс превозносил его как непревзойденного моряка и превосходного человека. Пока ничто не позволяло мне усомниться ни в одном, ни в другом, хотя, если судить по рассказу боцмана, капитан был вдобавок и большим оригиналом. Ни разу до этого мне не приходило в голову, что осуществление моего нехитрого намерения уплыть с архипелага на "Халбрейн" может оказаться сопряженным с какими-либо трудностями, коль скоро я был готов на любую плату и на моряцкое существование. С чего бы Лену Гаю отказывать мне? Разве мыслимо допустить, что он не захочет брать на себя обязательство плыть в заранее оговоренное место, потому, что посреди океана ему вдруг взбредет на ум отклониться от маршрута?.. Уж не занимается ли он контрабандой или даже работорговлей? Вполне обоснованное предположение хотя мой славный хозяин и ручался за "Халбрейн" и ее капитана собственной головой. Из слов Фенимора Аткинса выходило, что перед нами -- честный корабль, ведомый честнейшим капитаном. Это что-то да значило, если только Аткинс не находился во власти иллюзий, ибо он знал капитана Лена Гая всего лишь постольку, поскольку видел его раз в год во время заходов на Кергелены, где все его занятия оставались всецело в рамках закона и не могли породить ни малейших подозрений. С другой стороны, я не исключал и того, что боцман, желая придать своему посредничеству больший вес, просто попытался предстать в моих глазах незаменимым человеком, а капитан Лен Гай, напротив, будет только рад заиметь на борту такого удобного пассажира, каким я себе представлялся, готового не постоять за ценой!.. Спустя час я повстречал в порту хозяина гостиницы и поведал ему о своих сомнениях. -- Ах уж этот Харлигерли! -- вскричал он.-- Вечно он так! Послушать его, так капитан Лен Гай не высморкается, не спроси совета у своего боцмана. Видите ли, мистер Джорлинг, этот боцман -- любопытный субъект: не злокозненный, не глупый, но по части вытягивания у простаков долларов да гиней ему просто нет равных. Горе вашему кошельку, если вы угодите ему в лапы! Лучше крепко застегните все ваши карманы, и наружные, и внутренние, и держите ухо востро! -- Благодарю за совет, Аткинс! Скажите-ка, вы уже переговорили с капитаном Леном Гаем? -- Еще нет, мистер Джорлинг. Времени у нас достаточно. "Халбрейн" едва вошла в гавань и еще не успела развернуться на якоре во время отлива... -- Пусть так, но вы понимаете, что мне хотелось бы узнать свою участь как можно быстрее... -- Немного терпения! -- Я спешу узнать, на что мне рассчитывать. -- Но вам нет нужды тревожиться, мистер Джорлинг! Все уладится само по себе. И потом разве на "Халбрейн" свет сошелся клином? В сезон путины в гавани Рождества соберется больше судов, чем рассыпано домишек вокруг "Зеленого баклана". Положитесь на меня, я обеспечу ваше отплытие! Итак, мне пришлось довольствоваться одними словами: клятвами боцмана и уверениями почтенного Аткинса. Не доверяя их обещаниям, я решил обратиться к самому капитану Лену Гаю и поведать ему о своих чаяниях. Оставалось только встретить его. Таковая возможность представилась мне только на следующий день. До этого я прогуливался по набережной, разглядывая шхуну и восхищаясь ее изяществом и прочностью. Последнее качество имело особую ценность в этих морях, где льды достигают порой пятидесятой широты. Дело было во второй половине дня. Приблизившись к капитану Лену Гаю, я понял, что он с радостью уклонился бы от встречи. Крохотное население гавани Рождества, состоявшее из рыбаков, не пополнялось годами. Лишь изредка кто-то уплывал на рыбацком судне, каких, повторюсь, в те времена бывало в этих водах немало, а кто-то сходил на берег ему на смену. Чаще же капитана поджидали на берегу одни и те же лица, и он знал, должно быть, каждого. Спустя несколько недель, когда одно судно за другим стало бы выпускать на берег свои экипажи, создавая необычное оживление, длящееся, впрочем, не дольше, чем здешний короткий теплый сезон, капитану пришлось бы задуматься, кто же стоит перед ним. Однако сейчас, в августе, пускай и необычно мягком, "Халбрейн" была здесь единственным кораблем. По-видимому, капитан ни минуты не сомневался, что перед ним чужак. Вид его свидетельствовал либо о том, что он не собирается идти мне навстречу, либо о том, что ни Харлигерли, ни Аткинс еще не осмелились просить за меня. Выбрав второе объяснение, я должен был бы заключить, что, обходя меня за версту, он просто поступает согласно своему необщительному характеру. Как бы то ни было, я не смог совладать с нетерпением. Если этот неприступный человек ответит мне отказом -- что ж, так тому и быть. В конце концов я даже не был его соотечественником. На Кергеленах не было ни американского консула {Консул -- должностное лицо, являющееся постоянным представителем государства в каком-либо пункте (городе) другой страны, защищающее правовые и экономические интересы своего государства и его граждан}, ни торгового агента, кому я мог бы пожаловаться на неудачу. Мне нужно было выяснить, что меня ждет; если бы я нарвался на твердое "нет", то стал бы ждать другого, более гостеприимного судна, тем более что задержка все равно составила бы не более двух-трех недель. В тот момент, когда я совсем уже собрался подойти к капитану, к нему присоединился его помощник. Капитан воспользовался этим, чтобы устремиться в противоположном мне направлении, сделав помощнику знак следовать за ним. Мне оставалось лишь наблюдать, как они уходят в глубь порта и исчезают там за скалой. "Ну и черт с ним!" -- пронеслось у меня в голове. У меня были все основания догадываться, что на моем пути вырастут преграды. Но пока партия была всего лишь отложена. Завтра, с утра пораньше, я поднимусь на борт "Халбрейн". Хочется этого капитану Лену Гаю или нет, но ему придется меня выслушать и дать ответ -- или "нет", или "да". К тому же Лен Гай мог прийти в "Зеленый баклан" поужинать, ибо именно там всегда обедали и ужинали моряки. После нескольких месяцев в море любому захочется сменить меню, состоящее обычно из галет и солонины. Более того, этого требует забота о здоровье, и, хотя во время стоянки экипажу подают свежую пищу, офицеры предпочитают питаться в таверне. Я не сомневался, что мой друг Аткинс должным образом подготовился к приему капитана, помощника и боцмана со шхуны. Дожидаясь их появления, я долго не садился за стол. Однако и тут меня поджидало разочарование: ни капитан Лен Гай, ни кто-либо другой со шхуны не почтил этим вечером своим посещением "Зеленый баклан". Мне пришлось ужинать одному, как я делал это ежевечерне вот уже два месяца, ибо, как легко себе представить, клиентура почтенного Аткинса не обновлялась на протяжении всего холодного сезона. В семь тридцать вечера, покончив с ужином, я вышел в потемки, намереваясь прогуляться вдоль домов. На набережной не было ни души. Единственными источниками света, да и то весьма тусклого, были окна гостиницы. Экипаж "Халбрейн" в полном составе удалился на ночь к себе на шхуну. На приливной волне покачивались привязанные к борту шлюпки. Шхуна напомнила мне казарму, ибо только в казарме можно заставить служивых улечься в постели с заходом солнца. Подобные правила должны были быть весьма не по душе болтуну и выпивохе Харлигерли, с радостью посвятившему бы все время стоянки прогулке по кабачкам, будь их на острове числом поболее. Однако и он появлялся в окрестностях "Зеленого баклана" не чаще, чем капитан шхуны. Я продежурил у шхуны до девяти часов вечера, упорно вышагивая взад-вперед. Корабль погружался во тьму. В воде бухты осталось лишь одно отражение -- носового сигнального огня, раскачивающегося на штаге фок-мачты. Я возвратился в гостиницу и нашел там Фенимора Аткинса, пыхтящего в дверях трубкой. -- Аткинс, -- сказал я ему, -- держу пари, что капитан Лен Гай разлюбил ваше заведение! -- Он иногда заглядывает сюда по воскресеньям, а сегодня только суббота, мистер Джорлинг. - Вы с ним не говорили? -- Говорил...-- ответил хозяин тоном, в котором слышалось смущение. -- Вы сообщили ему, что один из ваших знакомых хотел бы уплыть отсюда на "Халбрейн"? -- Сообщил. -- Каким же был его ответ? -- Не таким, какого хотелось бы вам или мне, мистер Джорлинг... -- Он отказал? -- Похоже на то. Во всяком случае, вот что он мне ответил: "Аткинс, моя шхуна не берет пассажиров. Никогда прежде не брал их на борт, не стану делать этого и впредь". Глава III КАПИТАН ЛЕН ГАЙ Спал я плохо. Мне то и дело "снилось, будто я вижу сон", если воспользоваться выражением Эдгара По, -- то есть я просыпался при первом же подозрении, что мне что-то снится. Проснувшись, я исполнился дурных чувств по отношению к капитану Лену Гаю. Идея покинуть Кергелены на его шхуне "Халбрейн" слишком прочно засела у меня в голове. Почтенный Аткинс добился своего,