когда плодоносна, как создает она тепло и холод, радость и страдание, жизнь и смерть, как сочетает она и как разлучает свои стихии, как творит она прозрачный воздух, которым мы дышим, и алмазные и сапфирные скалы, с которых мы были низринуты, и божественный огонь, обугливший нас, и высокую мысль, которая волнует наш разум. Израненные, обожженные пламенем и льдами, возблагодарим судьбу, которая открыла нам глаза, и примем с радостью выпавший нам жребий. Страдание впервые столкнуло нас с природой и пробудило в нас стремление узнать и покорить ее. И только когда она сделается послушной нам, мы станем богами. Но если даже она не откроет нам своих чудес, не даст нам в руки оружия и утаит от нас тайну молнии, мы все же должны радоваться тому, что познали страдание, ибо оно пробудило в нас новые чувства, более драгоценные и сладостные, нежели те, которые мы испытывали в обители вечного блаженства, ибо страдание вдохнуло в нас любовь и жалость, неведомые небесам. Эти слова Серафима преобразили наши сердца и вселили в нас новые надежды. Беспредельная жажда знания и любви теснила нам грудь. Тем временем земля рождалась. Ее громадный туманный шар с каждым часом сжимался и уплотнялся, воды которые питали водоросли, кораллы, раковины и носили на себе легкие стаи моллюсков, уже не покрывали его целиком: они прорезывали себе русла, а там, где в теплом иле копошились чудовищные амфибии, уже показались материки. Горы покрывались лесами, и разные звери бродили по земле, питаясь травой и мхами, ягодами кустарников и дубовыми желудями. И вот пещерами и убежищами среди скал завладел тот, кто научился острым камнем убивать диких зверей и хитростью побеждать древних обитателей лесов, равнин и гор. С трудом завоевывал свое господство человек. Он был слаб и наг, редкая шерсть плохо защищала его от холода, а ногти на пальцах были слишком мягки, чтобы бороться с когтями хищников, но зато его подвижные большие пальцы, отделенные от остальных, позволяли ему легко захватывать самые различные предметы, - недостаток силы возмещался ловкостью. Не отличаясь существенно от прочих животных, он, однако, был более других способен наблюдать и сравнивать. Так как он умел издавать гортанью разные звуки, он стал пользоваться этим свойством для обозначения предметов, поражавших ею чувства, и это чередование звуков помогло ему запечатлевать и выражать свои мысли. Его жалкая участь и его беспокойный дух привлекли к нему побежденных ангелов, которые угадали в нем дерзновенность, подобную их собственной, и ростки той гордости, которая явилась причиной их мучений и их славы. Великое множество их поселилось рядом с ним на этой юной земле, где их легко носили крылья. Им доставляло удовольствие подстегивать его мысль и изощрять его способности. Они научили его одеваться в шкуры диких зверей и заваливать камнями вход в пещеру, чтоб преградить доступ тиграм и медведям. Они открыли ему способ добывать огонь трением палки о сухие листья и поддерживать священное пламя на камнях очага. Вдохновленный изобретательными демонами, человек осмелился переплывать реки на расщепленном и выдолбленном стволе дерева, он придумал колесо, жернов и плуг; соха взрезала землю плодоносной раной, и зерно дало человеку, который его истолок, божественную пищу. Он научился лепить посуду из глины и вырубать различные орудия из кремня. Так, пребывая среди людей, мы утешали и наставляли их. Мы не всегда были видимы для них, но вечерами, на поворотах дорог мы часто являлись им в причудливых и странных обликах или представали величественным и прекрасным видением, принимая, по желанию, то вид водяного или лесного чудовища, то величавого мужа, то прелестного ребенка или женщины с пышными бедрами. Мы нередко пользовались случаем посмеяться над ними в песнях или испытать их ум какой-нибудь веселой шуткой. Были среди нас и такие неугомонные, которым доставляло удовольствие дразнить их женщин и детей, но мы всегда были готовы прийти на помощь им, нашим меньшим братьям. Благодаря нашим стараниям их умственный кругозор настолько расширился, что они обрели способность заблуждаться и делать ошибочные умозаключения о связи явлений. Полагая, что образ связан с действительностью магическими узами, они покрывали фигурами животных стены своих пещер, вырезали из слоновой кости изображения оленей и мамонтов, чтобы завладеть добычей, которую они запечатлели в этих изображениях. Века с бесконечной медлительностью проходили эту младенческую пору их разума. Мы посылали им во сне полезные мысли, обучали их укрощать лошадей, холостить быков, приучать собак стеречь стада овец. Постепенно они создали семью, племя. Однажды на одно из их племен напали свирепые охотники. Тотчас же все мужчины этого племени бросились строить ограду из повозок, за которой собрали женщин, детей, стариков, быков, сокровища, а сами с высоты ограды закидали своих противников смертоносными камнями. Так основался первый город. Рожденный слабым и обреченный на убийство законами Ягве, человек закалил свое сердце в битвах и в войне обрел высшие свои доблести. Он осветил своей кровью священное чувство любви к родине, и этой любви суждено, - если только человек до конца выполнит свое назначение, - объединить в мире весь земной шар. Один из нас, Дедал, подарил человеку топор, отвес и парус. Так сделали мы существование смертных менее горьким и тяжким. Они научились строить на озерах тростниковые деревни, где могли вкушать задумчивый покой, неведомый другим обитателям земли, а когда они стали утолять голод, не затрачивая на это чрезмерных усилий, мы вдохнули в их сердца любовь к красоте. Они воздвигали пирамиды, обелиски, башни, гигантские статуи, которые улыбались непроницаемо и грозно, они изображали символы деторождения. Научившись узнавать или по крайней мере угадывать нас, люди прониклись к нам страхом и любовью. Самые мудрые из них с благоговейным ужасом старались узреть нас и размышляли над нашими поучениями. Стремясь изъявить нам свою благодарность, народы Греции и Азии посвящали нам камни, деревья, тенистые рощи, приносили нам жертвы, слагали гимны. Мы были для них богами, и они называли нас Горуссом, Изидой, Астартой, Зевсом, Палладой, Кибелой, Деметрой и Триптолемом. Сатане поклонялись они под именем Диониса, Эвана, Иакха и Ленея. Он являлся им, облеченный всей мощью и красотой, какие только доступны воображению человека. Очи его были пленительны как лесные фиалки, уста горели, как рубин раскрывшегося граната, бархатный пушок, более нежный, чем у персика, покрывал его подбородок и ланиты, белокурые волосы, сплетенные венцом и завязанные небрежным узлом на затылке, были увиты плющом, он чаровал диких зверей и, проникая в глубь лесов, привлекал к себе всех непокорных духов, всех тех, что ютятся на деревьях и выглядывают из-за ветвей горящими зрачками, всех свирепых и пугливых тварей, что питаются горькими ягодами и в чьей мохнатой груди бьется неистовое сердце, всех этих лесных полулюдей, которых он наделял добрыми чувствами и грацией, и они все следовали за ним, опьяненные радостью и красотой. Он насадил виноградную лозу и научил смертных давить гроздья, чтоб добывать из них вино. Лучезарный, благотворящий, он проходил по земле со своей многочисленной свитой, и я, чтоб сопровождать его, принял облик козлоногого; на лбу у меня торчали два маленьких рога, нос был приплюснут, а уши заострены. Два желвака, как у козы, свисали с моей шеи, сзади болтался козлиный хвост, а мохнатые ноги заканчивались черными раздвоенными копытами, которые мерно ударяли о землю. Дионис совершил свое триумфальное шествие по свету. Я прошел с ним Лидию, фригийские поля, знойные равнины Персии, вздымающую снежные вершины Мидию, счастливую Аравию, богатую Азию, цветущие города которой омывает море. Он двигался на колеснице, запряженной львами и рысями, под звуки флейт, кимвалов и тимпанов, изобретенных для его празднеств. Вакханки, фиады и менады, опоясанные леопардовыми шкурами, потрясали тирсами, увитыми плющом; за ними следовали сатиры, во главе веселой толпы которых шел я, затем силены, паны и кентавры. Цветы и плоды рождались под его стопами, он ударял своим тирсом о скалы, и из них, играя, бежали прозрачные ключи. Во время сбора винограда он пришел в Грецию; поселяне сбегались к нему навстречу, окрашенные зеленым и красным соком растений; они закрывали лица масками из дерева, коры или листьев и, держа в руке глиняную чашу, кружились в сладострастных плясках. Их жены, подражая спутницам бога, увенчивали свои головы зеленым плющом и опоясывали гибкие бедра шкурами ланей и козлят. Девушки вешали себе на шею гирлянды из фиг, пекли пшеничные лепешки и носили фаллус в освященных корзинах. Виноградари, испачканные винным суслом, стоя в своих повозках и обмениваясь с прохожими шутками и ругательствами, создавали начатки трагедии. Однако не сладостной дремотой на берегу ручья, но тяжким трудом научил Дионис людей возделывать поля и взращивать сочные плоды. И когда он раздумывал о том, как превратить грубых обитателей леса в племя, дружественное лире, подчиняющееся справедливым законам, не раз по его челу, горевшему вдохновением, пробегала тень печали и мрачного исступления. Но его глубокая мудрость и любовь к людям позволили ему преодолеть все препятствия. О божественные дни! О прекрасная заря жизни! На косматых вершинах гор и на золотистых берегах морей мы предавались вакханалиям. Наяды и ореады присоединялись к нашим играм, и Афродита при нашем приближении выходила из пены волн и улыбалась нам. ГЛАВА XIX, продолжение рассказа. Когда люди научились возделывать землю, пасти стада, обносить стенами священные крепости и узнавать богов по их красоте, я удалился в эту мирную страну, что лежит среди густых лесов, орошаемых Стимфалом, Ольбием, Эриманфом и гордым Кратисом, вздувшимся от ледяных потоков Стикса, и здесь в прохладной долине у подножия холма, поросшего ежевикой, оливковыми деревьями и соснами, под сенью платанов и седых тополей, на берегу ручья, бегущего с нежным журчанием среди густых мастиковых деревьев, я рассказывал пастухам и нимфам о рождении мира, о происхождении огня, прозрачного воздуха, воды и земли. Я рассказывал им о том, как первые люди жили в лесах, жалкие и нагие, до тех пор, пока изобретательные духи не научили их искусствам; о празднествах нашего бога и о том, почему Семела считается матерью Диониса, благодарная мысль которого зародилась в молнии. Этот излюбленный демонами народ - эти счастливые греки не без труда постигли мудрые законы и искусства. Первым их храмом была хижина из лавровых веток; первым изображением богов - дерево; первым алтарем - необтесанный камень, обагренный кровью Ифигении. Но в короткое время они достигли той степени мудрости и красоты, к которой ни один народ ни до них, ни после них не мог приблизиться. Откуда же явилось, Аркадий, это чудо, единственное на земле? Почему священная почва Ионии и Аттики могла взрастить этот несравненный цветок? Потому что там не было ни духовенства, ни догмы, ни откровения и греки не ведали завистливого бога. Из своего гения, из своей собственной красоты творил эллин богов, и когда он обращал взор к небу, он видел в нем лишь свой образ. Ко всему подходил он со своим мерилом и нашел для своих храмов совершенные пропорции; все в них грация, гармония, равновесие и мудрость; все достойно бессмертных, которые там обитали и в своих благозвучных именах и совершенных формах воплощали гений человека. Колонны, поддерживающие мраморные архитравы, фризы и карнизы, имели что-то человеческое, что сообщало им величие, и нередко, как, например, в Афинах и Дельфах, прекрасные юные девы, мощные и улыбающиеся, держали на вытянутых руках кровли сокровищниц и святилищ. О сияние, гармония, мудрость! Дионис направил свой путь в Италию, где народы, именовавшие его Вакхом, жаждали принять участие в его таинствах. Я отплыл на его корабле, украшенном виноградными ветвями, и высадился в устье желтого Тибра под взглядом двух братьев Елены. Жители Лациума, следуя наставлениям бога, уже научились сочетать побеги вяза с виноградной лозой. Я нашел себе жилище у подножия Сабинских гор, в долине, окруженной лиственным лесом и омываемой светлыми источниками. Я собирал на лугах вербену и мальву. Бледные оливковые деревья, раскинувшие по склону холма свои искривленные стволы, дарили мне маслянистые плоды. Там поучал я людей с упрямыми головами, они не отличались изобретательным умом эллинов, но обладали твердым сердцем, терпеливой душой и почитали богов. Мой сосед, солдат-землепашец, в течение пятнадцати лет нес бремя службы, следуя за римским орлом по морям и горам, и видел, как бегут враги царственного народа. Теперь он водил по борозде пару рыжих волов с широко расставленными рогами и белой звездочкой на лбу. А в это время под соломенной кровлей его целомудренная и строгая супруга толкла чеснок в бронзовой ступке и варила бобы на священном камне очага, а я, его друг, усевшись невдалеке под дубом, услаждал его труд звуками флейты и улыбался его маленьким детям, которые возвращались из лесу, нагруженные сучьями, в тот час, когда солнце, клонясь к закату, удлиняет тени. У калитки сада, где зрели груши и тыквы, где цвели лилии и вечнозеленый акант, стоял Приап, вырезанный из ствола смоковницы, и грозил ворам своим громадным фаллусом, а тростник над его головой, колеблемый ветром, пугал птиц-грабителей. В новолуние благочестивый земледелец приносил своим ларам, увенчанным миртом и розмарином, горсть соли и ячменя. Я видел, как росли его дети и дети его детей, сохраняя в сердце первоначальное благочестие и не забывая ни приносить жертвы Вакху, Диане и Венере, ни возлиять чистое вино и бросать цветы в источники. Но мало-помалу они утрачивали былое терпение и простоту. Я слышал, как они жаловались, когда поток, разлившийся от обильных дождей, заставлял их строить плотины для защиты отцовского поля. Грубое сабинское вино раздражало их изнеженное нгбо. Они шли в соседнюю таверну пить греческие вина и там под виноградным навесом забывали о времени, глядя, как пляшет флейтистка, изгибая под звуки кротала свои гладкие бедра. Хлебопашцы предавались сладостному досугу под шепот листьев у ручьев, а меж тополями по краям священной дороги уже поднимались величественные гробницы, статуи и алтари, и все чаще слышался грохот колесниц по истертым плитам. Молодое вишневое деревцо, которое принес с собой старый воин, возвестило нам о далеких завоеваниях консулов, а оды, складывавшиеся под звуки лиры, рассказывали о победах Рима, владыки мира. Все страны, по которым некогда прошел великий Дионис, превращая диких зверей в людей, усыпая плодами деревья и обильными всходами поля на пути своих менад, теперь вкушали мир под владычеством Рима. Питомец волчицы, солдат и землекоп, друг покоренных народов - римлянин прокладывал дороги от берегов туманного океана до крутых отрогов Кавказа. В городах воздвигались храмы Августу и Риму, и столь сильна была во всем мире вера в латинское правосудие, что в фессалийских ущельях и на косматых берегах Рейна раб, изнемогавший под непосильным бременем, взывал: "Цезарь!" Но почему на этом несчастном шаре из земли и воды все обречено увядать, умирать и самые прекрасные творения оказываются самыми недолговечными? О дивные дочери Греции, о Знание, Мудрость, Красота, благодетельные божества, вы погрузились в непробудный сон еще прежде, чем подверглись надруганию варваров, которые, устремившись на вас из своих северных болот и пустынных степей, уже мчались во весь опор без седла на маленьких мохнатых лошадках. Милый Аркадий, в то время как терпеливый легионер раскидывал свой лагерь на берегах Фазоса и Танаиса, женщины и жрецы Азии и чудовищной Африки заполоняли вечный город, смущая своими чарами сынов Рема. До той поры враг трудолюбивых демонов - Ягве - был известен в мире, который он будто бы создал, всего лишь нескольким жалким сирийским племенам, отличавшимся долгое время такой же жестокостью, как и он сам, и непрестанно переходившим из одного рабства в другое. Воспользовавшись римским миром, который повсюду обеспечивал свободу передвижения и торговли и благоприятствовал обмену товаров и идей, этот старый бог стал готовить дерзкий захват вселенной. Он, впрочем, был не единственным, кто отважился на эту попытку. Одновременно с ним целое множество богов, демиургов, демонов, как, например, Митра, Тамуз, старушка Изида, Евбул, мечтали овладеть умиротворенной землей. Из всех этих духов Ягве, казалось, менее всех других мог рассчитывать на победу. Его невежество, жестокость, чванливость, его любовь к азиатской роскоши, пренебрежение к законам и нелепая причуда оставаться незримым неизбежно должны были оскорблять эллинов и латинян, воспитанных Дионисом и Музами. Он сам чувствовал, что не в его силах завоевать сердца свободных людей, их светлый разум, и поэтому он пустился на хитрость. Чтобы обольстить души, он придумал басню, и хоть она была далеко не столь увлекательна, как те мифы, которыми мы радовали воображение наших античных учеников, но все же могла тронуть слабые умы, какие встречаются всюду и в великом множестве. Он объявил, что все люди с незапамятных времен повинны перед ним в некоем наследственном грехе и за это несут кару и в настоящей жизни и в будущей (ибо смертные по неразумию своему воображают, что их существование будет длиться и в преисподней). Коварный Ягве возвестил, что он послал на землю собственного сына, дабы тот своей кровью искупил долг людей. Нельзя поверить, чтобы страдание искупало вину, и еще менее вероятно, чтобы невинный мог расплачиваться за виновного. Страдание невинного ничего не возмещает, а только прибавляет к старому злу новое зло. Однако нашлись несчастные существа, которые стали поклоняться Ягве и его сыну-искупителю и провозгласили эти откровения как благую весть. Нам следовало быть готовыми к этому безумию. Разве не были мы множество раз свидетелями того, как человек, когда он был нищ и наг, простирался перед всеми призраками, порожденными страхом, и, вместо того чтобы следовать поучениям благодетельных демонов, подчинялся заповедям жестоких демиургов. Ягве своей хитростью уловил души, как сетью. Но он просчитался-это почти ничего не прибавило к его славе. Не он, а его сын снискал поклонение людей и дал свое имя новому культу. Сам же Ягве продолжал оставаться почти неизвестным на земле. ГЛАВА XX, продолжение рассказа. Новое суеверие распространилось сначала в Сирии и Африке, потом захватило морские порты, где кишел человеческий сброд, проникло в Италию, где в первую очередь заразило куртизанок и рабов, а затем быстро завоевало успех среди городской черни. Но сельские местности еще долгое время оставались нетронутыми этой заразой. Как и прежде, землепашцы посвящали Диане сосну, которую они каждый год орошали кровью молодого кабана, приносили свинью в жертву ларам, чтобы умилостивить их, а благодетелю людей, Вакху, козленка ослепительной белизны; и даже если это были совсем неимущие люди, у них всегда находилось немного вина и муки для покровителей очага, виноградника и поля. Мы учили их, что достаточно коснуться алтаря чистой рукою и что боги радуются и скромному приношению. Между тем безумства, вспыхивавшие во множестве мест, возвещали царство Ягве. Христиане жгли книги, разрушали храмы, поджигали города, несли с собой разрушение всюду, даже в пустыню. Там тысячи этих несчастных, обратив свою ярость против самих себя, раздирали себе тело железными остриями; и со всех концов земли вопли добровольных жертв возносились к богу, как хвала. Мое тенистое убежище ненадолго избегло бешенства этих одержимых. На вершине холма, возвышающегося над оливковой рощей, которая каждый день оглашалась звуками моей флейты, стоял с первых дней римского мира маленький мраморный храм, круглый, как хижины предков. У него не было стен. На цоколе высотой в семь ступеней были расположены по кругу шестнадцать колонн с завитками аканта на капителях, поддерживающих купол из белой черепицы. Этот купол прикрывал статую Амура, натягивающего лук, - работу афинского скульптора. Дитя, казалось, дышало; радость сияла на его устах; все части его тела были гармоничны и гибки. Я чтил это изображение могущественнейшего из богов и научил поселян приносить ему в жертву чашу, увитую вербеной и наполненную двухлетним вином. Однажды, когда я сидел, по обыкновению, у ног божества, обдумывая поучения и песни, к храму приблизился незнакомый человек свирепого вида, с всклокоченной бородой; одним прыжком он перескочил все мраморные ступени и с диким злорадством воскликнул: - Погибни, отравитель душ, и да погибнут с тобой радость и красота С этими слонами он выхватил из-за пояса топор и занес его над богом. Я схватил его за руку, повалил на землю и стал топтать своими копытами. - Демон, - крикнул он мне с злобным бесстрашием, - дай мне сокрушить этого идола и тогда можешь меня убить! Я не внял его ужасной мольбе, я надавил всей своей тяжестью ему на грудь, которая затрещала под моим коленом, и, схватив его обеими руками за горло, задушил нечестивца. Потом, оставив его валяться с почерневшим лицом и высунутым языком у ног улыбающегося бога, я пошел омыться в священном источнике. Вслед за тем я покинул эту страну, сделавшуюся добычей христиан. Я прошел всю Галлию и достиг берегов Соны, куда Дионис некогда принес виноградную лозу. Христианский бог еще не был известен этим счастливым народам. Они поклонялись густому буку за его красоту и украшали полосками шерстяной ткани его заповедные ветви, ниспадавшие до самой земли. Они поклонялись еще священному источнику и ставили во влажных гротах глиняных божков. Они приносили в дар нимфам лесов и гор маленькие сыры и кувшины с молоком. Но вскоре апостол скорби был послан новым богом и к ним. Он был суше копченой рыбы, но, несмотря на то, что он был изможден постами и бдениями, он с неиссякаемым жаром проповедовал какие-то темные таинства. Он любил страдание, считал его благом, и с яростью преследовал все светлое, прекрасное и радостное. Священное дерево пало под его топором. Он ненавидел нимф за то, что они прекрасны, а когда по вечерам их круглые бедра сверкали сквозь листву, он осыпал их проклятиями. Такое же отвращение он питал и к моей певучей флейте. Несчастный верил, что существуют заклинания, с помощью которых можно изгнать бессмертных духов, обитающих в прохладных гротах, в чаще лесов и на вершинах гор. Он думал, что может победить нас несколькими каплями воды, над которыми он произносил какие-то слова, сопровождая их странными движениями. Нимфы, в отместку, являлись ему по ночам и будили в нем пламенное желание, которое этот глупец считал греховным, затем они убегали, оглашая поля своим звонким смехом, в то время как их жертва, пылая всем телом, корчилась на своем ложе из листьев. Так смеются божественные нимфы над заклинателями, так издеваются они над злыми и их нечистым целомудрием. Апостолу не удалось наделать столько зла, сколько ему хотелось, потому что он поучал души простые, послушные природе, а такова уж ограниченность большинства людей, что они не склонны делать выводы из правил, которые им внушают. Маленькая роща, где я жил, принадлежала одному галлу из сенаторского рода, еще сохранившему остатки латинской утонченности. Он любил молодую вольноотпущенницу и делил с нею свое пурпурное ложе, расшитое нарциссами. Рабы обрабатывали его виноградник и сад, а сам он был поэтом и, по примеру Авзония, воспевал Венеру, секущую розами своего сына. Хотя он был христианином, он приносил мне как духу-покровителю здешних мест молоко, плоды и овощи. Я в благодарность услаждал его досуг звуками моей флейты и посылал ему блаженные сны. В сущности эти мирные галлы очень мало знали об Ягве и его сыне. Но вот горизонт запылал заревом пожара, и пепел, гонимый ветром, посыпался на полянки нашего леса. По дорогам потянулись длинные вереницы возов, крестьяне шли толпами, гоня перед собой скот. Деревни огласились испуганными воплями: "Бургунды!.." И вот показался первый всадник с копьем в руке, весь закованный в сверкающую бронзу, с длинными рыжими волосами, спадающими на плечи двумя косами... А за ним еще два, и еще двадцать, сотни, тысячи всадников, свирепых, забрызганных кровью. Они убивали стариков и детей, насиловали женщин, даже старух, чьи седые волосы прилипали к их подошвам вместе с мозгами новорожденных младенцев. Мой молодой галл и его вольноотпущенница обагрили своей кровью ложе, расшитое нарциссами. Варвары зажигали базилики, чтобы жарить в них целых быков, разбивали амфоры и напивались тут же, в жидкой грязи затопленных подвалов. За ними следом, набившись в походные повозки, ехали их полуголые жены. После того как сенат, горожане и духовенство погибли в огне, охмелевшие бургунды повалились спать под арками форума, а две недели спустя уже можно было видеть, как один из них улыбался в густую бороду, глядя на ребенка, которого белокурая супруга баюкала на пороге дома, другой разводил огонь в горне и мерно колотил молотом по железу, а тот, усевшись под дубом, пел обступившим его товарищам про богов и героев своего народа, А иные раскладывали для продажи камни, упавшие с неба, рога зубров, амулеты. И прежние обитатели страны, мало-помалу успокаиваясь, выходили из лесов, куда они попрятались, отстраивали свои сожженные жилища и принимались снова возделывать поля и подрезать виноградные лозы. Жизнь вступала в свои права. Но все же это была самая тяжелая пора из всех, какие когда-либо выпадали на долю человечества. Варвары завладели империей. У них были грубые нравы, а так как они кроме того, были мстительны и жадны, то они твердо верили, что можно откупаться от грехов. Басня о Ягве и его сыне пришлась им очень по вкусу и они охотно поверили в нее, тем более что она перешла к ним от римлян, которых они считали ученее себя и втайне восхищались их искусством и обычаями. Увы, Греция и Рим достались в наследство глупцам. Знание утратилось, петь в церковном хоре почиталось доблестью, а люди, которые помнили наизусть несколько изречений из Библии, слыли великими умами. Конечно, и в то время тоже водились поэты, как водятся птицы, но стихи их хромали на каждой стопе. Древние демоны, добрые гении человечества, лишенные почестей, изгнанные, преследуемые, затравленные, укрылись в лесах. Если они иной раз и показывались людям, то, чтобы держать их в страхе, принимали ужасные обличья, - красную, зеленую или черную кожу, огненные глаза, огромную пасть с кабаньими клыками, рога, хвост, иногда человечье лицо на животе. Нимфы по-прежнему оставались прекрасными. Варвары, не зная ни одного из нежных имен, которые они носили раньше, называли их феями, приписывали им капризный нрав, коварные замашки, боялись их и любили. Мы были унижены, мы потеряли свою власть, но не потеряли мужества и, сохранив неизменным веселый нрав и доброе расположение к людям, мы в эти жестокие времена остались их верными друзьями. Заметив, что варвары мало-помалу становятся менее угрюмыми и свирепыми, мы пускались на разные хитрости, чтобы под тем или иным видом вступить с ними в общение. Со всяческими предосторожностями и уловками мы подстрекали их не считать старого Ягве непогрешимым владыкой, не подчиняться слепо его приказаниям, не страшиться его угроз. Иной раз нам даже случалось прибегать к искусству магии. Мы беспрестанно побуждали их изучать природу и искать следы античной мудрости. Эти северные воины, несмотря на все их невежество, знали кое-какие ремесла. Они верили, что на небе происходят битвы, звуки арфы вызывали у них слезы. Возможно даже, что они были более способны духом на великие деяния, чем выродившиеся галлы и римляне, земли которых они захватили. Они не умели ни обтесывать камень, ни шлифовать мрамор. Но они привозили порфир и колонны из Рима и Равенны, а правители их употребляли в качестве печатей геммы, вырезанные греками в эпоху расцвета красоты. Они воздвигали стены из кирпичей, искусно расположенных стрелками, и им удавалось строить не лишенные приятности церкви с карнизами, опирающимися на страшные головы, и с тяжелыми капителями, где они изображали пожирающих друг друга чудовищ. Мы обучали их письменности и наукам. Один из наместников их бога, Герберт, брал у нас уроки физики, арифметики и музыки, и про него говорили, что он продал нам душу. Века шли, а нравы оставались дикими. Мир содрогался в огне и крови. Преемники любознательного Герберта, не довольствуясь тем, что владеют душами, - ибо корысть от этого легковеснее воздуха, - пожелали владеть и телами. Они жаждали установить свое господство над всем миром, опираясь на право, которое они будто бы унаследовали от какого-то рыбака с Тивериадского озера. Один из них возомнил на мгновение, что одержал верх над тупым германцем, преемником Августа, но в конце концов духовным владыкам пришлось поделить свое господство со светскими, и народы были обречены терпеть гнет двух властей-соперниц. Жизнь этих народов складывалась в непрерывной чудовищной смуте. Это были сплошные войны, голод, резня. И все бесконечные бедствия, сыпавшиеся на них, люди приписывали своему богу и за это называли его всеблагим и отнюдь не иносказательно, а потому, что лучшим для них был тот, кто сильнее наносил удары. В этот век насилия я, чтобы разумно употребить свой досуг, принял решение, которое может показаться странным, но на самом деле отличалось глубокой мудростью. Между Соной и Шарольскими горами, где пасутся быки, есть лесистый холм, пологие склоны которого переходят в луга, орошаемые свежим ручьем. Там стоял монастырь, который славился во всем христианском мире. Я спрятал свои козлиные копыта под рясу и сделался монахом в этом аббатстве, где и жил спокойно, вдали от всяких воителей, которые, будь они друзья или враги, одинаково несносны. Человечеству, впавшему в детство, приходилось всему учиться заново. Брат Лука, мой сосед по келье, изучавший нравы животных, утверждал, что ласка зачинает своих детенышей через ухо. Я собирал в полях целебные травы, чтобы облегчать страдания больных, которых до тех пор лечили прикосновением к святым мощам. В аббатстве было еще несколько подобных мне демонов, которых я узнал по копытам и по тому, как приветливо они меня встретили. Мы соединили наши усилия, чтобы просветить закоснелые умы монахов. В то время как под стенами монастыря маленькие дети играли в камешки, наши монахи предавались другой такой же пустой игре, которой, однако, и я забавлялся вместе с ними, потому что, в конце концов, надо же как-нибудь убить время, - и в сущности, если подумать, это единственное назначение жизни. Наша игра была игрою слов. Она тешила наши изворотливые и в то же время грубые умы, она зажигала споры и сеяла смуту во всем христианском мире. Мы разделились на два лагеря. Один утверждал, что прежде чем появились яблоки, существовало некое изначальное Яблоко, прежде чем были попугаи, был изначальный Попугай, прежде чем развелись распутные чревоугодники-монахи - был Монах, было Распутство, было Чревоугодие, прежде чем появились в этом мире ноги и зады - Пинок коленом в зад уже существовал предвечно в лоне божием. Другой лагерь, напротив, утверждал, что яблоки внушили человеку понятие яблока, попугаи - понятие попугая, монахи - понятие монахов, чревоугодия и распутства и что пинок в зад начал существовать только после того, как его надлежащим образом дали и получили. Спорщики распалялись, и дело доходило до рукопашной. Я принадлежал ко второму лагерю, ибо он более соответствовал складу моего ума, и впоследствии не случайно был осужден на Суассонском соборе. Тем временем, не довольствуясь драками между собой, - вассал против сюзерена и сюзерен против вассала, - синьоры задумали идти воевать на восток. Они говорили, насколько мне помнится, что идут освобождать гроб сына господня. Так они говорили; но алчность и жажда приключений влекли их в далекие края на поиски новых земель, женщин, рабов, золота, мирры и ладана. Эти походы - стоит ли говорить - были весьма неудачны, но наши тупоумные соотечественники вынесли из них знакомство с восточными ремеслами и искусствами и вкус к роскоши. С этих пор нам стало легче приучать их к труду и вести их по пути творчества. Мы начали строить храмы чудесной красоты с дерзко изогнутыми арками, стрельчатыми окнами, высокими башнями, тысячами колоколен и острыми шпилями, которые поднимались к небу Ягве, возносятся к нему одновременно и мольбы смиренных и угрозы гордецов, ибо все это было созданием наших рук столько же, сколько и рук человеческих. Странное это было зрелище, когда над постройкой собора бок о бок трудились люди и демоны, - обтесывали, шлифовали, укладывали камни, украшали капители и карнизы рельефами крапивы, терновника, чертополоха, жимолости, земляничных листьев, высекали фигуры дев и святых или причудливые изображения змей, рыб с ослиной головой, обезьян, чешущих себе зад, - словом, каждый творил в своем собственном духе, строгом или шаловливом, величественном или причудливом, смиренном или дерзком, и все вместе создавало гармоническую какофонию, чудесный гимн радости и скорби, торжествующую Вавилонскую башню. Вдохновляемые нами резчики, ювелиры, мастера эмали творили настоящие чудеса; расцвели все ремесла, служащие роскоши, появились лионские шелка, аррасские ковры, реймские полотна, руанские сукна. Солидные купцы отправлялись на ярмарку верхом на кобыле, везя с собой куски бархата и парчи, вышивки, золототканые шелка, драгоценные украшения, серебряную утварь, книги с миниатюрами. Веселые комедианты устанавливали свои подмостки в храмах или на людных площадях и представляли, сообразно своему умозрению, деяния небесные, земные или адские. Женщины носили роскошные уборы и рассуждали о любви. Весной, когда небо одевалось в лазурь, у всех людей, знатных и простых, пробуждалось желание порезвиться на лужке, пестреющем цветами. Скрипач настраивал свой инструмент. Дамы, рыцари и девицы, горожане и горожанки, поселяне и деревенские красотки, взявшись за руки, водили хороводы. Но внезапно Война, Голод и Чума вступали в круг, и Смерть, вырвав, скрипку из рук музыканта, заводила свой танец. Пожары уничтожали села и монастыри, солдаты вешали крестьян на дубе у околицы за то, что они не могли заплатить выкуп, а беременных женщин привязывали к стволу, и волки приходили ночью и пожирали их плод в чреве. Бедные люди ото всего этого теряли рассудок. И нередко, когда уже в стране царил мир и жизнь спокойно шла своим чередом, они вдруг безо всякой причины, объятые каким-то безумным страхом, покидали свои дома и бежали толпами, полунагие, раздирая себе тело железными крючьями и распевая гимны... Я не виню Ягве и его сына во всем этом зле. Много дурного совершалось помимо него и даже против него, но в чем узнаю я руку милосердного бога (как называли его) - это в обычае, введенном его наместниками и установленном во всем христианском мире: сжигать с колокольным звоном и пением псалмов мужчин и женщин, которые по наущению демонов мыслили об этом боге не так, как подобало. ГЛАВА XXI, продолжение и конец рассказа. Казалось, что знание и мысль погибли навсегда и что земле уже никогда не видеть мира, радости и красоты. Но однажды под стенами Рима рабочие, которые копали землю у края древней дороги, нашли мраморный саркофаг: на стенках его были изваяны игры Амура и триумфы Вакха. Когда подняли крышку, взорам предстала дева. Лицо ее сияло ослепительной свежестью, длинные волосы рассыпались по плечам, она улыбалась, словно во сне. Несколько горожан трепеща от восторга, подняли погребальное ложе и отнесли его в Капитолий. Народ стекался толпами полюбоваться неувядаемой красой римской девы и стоял, притихнув, ожидая, не пробудится ли божественная душа, заключенная в этом прекрасном теле. В конце концов, весь город был до того взволнован этим зрелищем, что папа, опасаясь не без основания, как бы это дивное тело не стало предметом языческого культа, приказал ночью унести его и тайно похоронить. Напрасная предосторожность! Тщетные старания! Античная красота после стольких лет варварства на мгновение явилась очам людей, и этого было достаточно, чтобы образ ее, запечатлевшись в их сердцах, внушил им пламенное стремление любить и знать. С тех пор звезда христианского бога стала меркнуть и склоняться к своему закату. Отважные мореплаватели открывали новые земли, населенные многочисленными народами, не знавшими старого Ягве, и тогда возникло подозрение, что он и сам их не знал, ибо не возвестил им ни себя, ни своего сына-искупителя. Некий польский каноник доказал вращение земли, и люди обнаружили, что старый демиург Израиля не только не создал вселенной, но даже не имел понятия о ее истинном устройстве. Творения древних философов, ораторов, юристов и поэтов были извлечены из пыли монастырских библиотек и, переходя из рук в руки, вдохновляли умы любовью к мудрости. Даже наместник ревнивого бога, сам папа, больше не верил в того, чьим представителем он был на земле. Он любил искусство, и у него не было иных забот, как только собирать античные статуи и возводить великолепные строения, где оживало мастерство Витрувия, возрожденное Браманте. Нам стало легче дышать. Истинные боги, вызванные из столь длительного изгнания, возвращались на землю. И они вновь обретали здесь свои храмы и алтари. Папа Лев, сложив к их ногам свой пастырский перстень, тройной венец и ключи, втайне воскурял им жертвенный фимиам. Уже Полимния, опершись на локоть, вновь стала прясть золотую нить своих раздумий; уже целомудренные грации, сатиры и нимфы водили хороводы в тенистых садах: наконец-то на землю возвращалась радость. Но вот - о горе, о напасть, о злосчастье - некий немецкий монах, накачавшись пивом и богословием, восстает против этого возрождающегося язычества, грозит ему, мечет громы и молнии, один восстает против князей церкви и, победив их, увлекает за собой народы, ведет их к реформе, спасающей то, что уже было обречено на гибель. Тщетно наиболее искусные из нас пытались отвратить его от этой затеи. Один изворотливый демон, которого на земле зовут Вельзевулом, преследовал его неотступно, то смущая его противоречивыми учеными доводами, то дразня коварными шутками. Упрямый монах запустил в него чернильницей и продолжал свою унылую реформацию. Да что говорить? Этот дюжий корабельщик починил, законопатил и вновь спустил на воду потрепанный бурями корабль церкви, Иисус Христос обязан этому рясоносцу тем, что кораблекрушение оказалось отсроченным, может быть, более чем на десять веков. С тех пор дела пошли все хуже и хуже. После этого толстяка в монашеском капюшоне, пьяницы и забияки, явился, весь проникнутый духом древнего Ягве, длинный и тощий доктор из Женевы, холодный и в то же время неистовый маньяк, еретик, сжигавший на кострах других еретиков, самый лютый враг граций, изо всех сил старавшийся вернуть мир к гнусным временам Иисуса Навина и Судей израильских. Эти исступленные проповедники и их исступленные ученики заставили даже демонов, подобных мне, рогатых дьяволов, пожалеть о временах, когда сын со своей матерью царили над народами, очарованными великолепием каменного кружева соборов, сияющими розами витражей, яркими красками фресок, изображавших тысячи чудесных историй, пышной парчой, блистающей эмалью рак и дароносиц, золотом крестов и ковчегов, созвездиями свечей в тени церковных сводов, гармоничным гулом органов. Кон