Возьми кирку. Рой канаву от ямы вон до той груши. Здесь, на дороге, канавку делай глубиной в локоть. А когда в траве будешь копать, можно и помельче. Дерн поднимай осторожно. Мы обратно положим его, чтобы ничего не было заметно. Покуда слуга рыл канаву, господа опустили в яму оба мешка. В мешках был зашитый в кожу порох. Его затоптали, завалили большими камнями, насыпали между камнями мелкие камешки, землю, затем все утрамбовали. А слуга тем временем прорезал канавку до самого дерева, выложил ее камнями, протянул запальный шнур, прикрыл его промасленным полотном и плоскими камешками, чтобы он не намок в случае дождя. - Ну, - весело сказал слуга, - теперь-то я уж знаю, что здесь готовится! - Что же, Янош? - Здесь кто-то взлетит на небо. - А как ты думаешь, кто? - Кто? Нетрудно угадать: завтра проедет здесь турецкий султан. Кому же быть! - Не завтра, а уже сегодня, - ответил священник, взглянув на светлеющее небо. Он вытер платком мокрое от пота лицо. Когда восходящее солнце озарило дорогу, на ней уже не было и следов ни ямы, ни канавки. Священник бросил кирку. - Теперь, Янош, садись на коня и гони, сын мой, на вершину Мечека, до того места, откуда видна вся дорога. - Понял, ваше преподобие. - Мыс Гергеем приляжем от дохнуть здесь, за деревом, шагах в двадцати - тридцати. А ты на горе жди прибытия турок. Как увидишь первого всадника, сразу скачи сюда и разбуди нас. Разыскав в лесу местечко, густо поросшее травой, они расстелили плащи и тут же оба заснули. 2 К полудню галопом примчался слуга. - Идут! - крикнул он еще издали. - Страх, какая огромная рать идет! Идут, идут, как волны! Тысячи верблюдов и повозок. Несколько всадников уже проскакали вперед по дороге. Священник обернулся к школяру. - Что ж, тогда поедем обедать к твоему приемному отцу. - К господину Цецеи? - Да. Школяр удивленно взглянул на священника. Видимо, удивился и слуга. Священник улыбнулся. - Мы пришли на день раньше. Не понимаешь? Это же только квартирмейстеры. Они едут впереди и ставят лагерь, разбивают шатры, чтобы к приходу турецкой рати в Мохач ей был готов и ужин и кров. - Что ж, тогда поедем к господину Цецеи! - весело сказал Гергей. Они спешились у речки и как следует вымылись. Юноша нарвал букет полевых цветов. - Для кого это, Герге? - Для моей жены, - улыбнулся юноша. - Для жены? - А это мы так называем маленькую Эву Цецеи. Ведь она будет моей женой. Мы с ней выросли вместе, потом ее отец усыновил меня. И когда бы я ни приехал к ним, они всегда говорят: "Поцелуй Эву". - Надеюсь, ты делал это охотно? - Еще бы! Ведь личико у нее как белая гвоздика. - Но из этого еще не следует, что ты должен считать ее своей женой. - Отец Балинт сказал, что Эву предназначили мне в жены. Так Цецеи и в завещании распорядился, и за дочкой он отдаст мне деревню в приданое. - Стало быть, старый священник выдал тебе тайну. - Нет. Он только предупредил, чтобы я был достоин своего счастья. - А ты будешь счастлив с этой девушкой? Юноша улыбнулся. - Вы, учитель, как посмотрите на нее, так больше и не станете спрашивать, буду ли я счастлив с ней. Конь Гергея загарцевал и ринулся вперед. - Она такая девушка, такая... - сказал юноша, осадив коня, - ну, совсем как белая кошечка! Священник, усмехнувшись, пожал плечами. Они въехали в лесную чащу. Пришлось спешиться. Гергей пошел впереди. Он знал, что за чащобой укрывается деревушка. Только они съехали вниз, в долину, как из домиков выбежали несколько женщин. - Герге! Ну да, Герге приехал! - радостно восклицали они. Гергей махал шапкой, кланяясь налево и направо. - Добрый день, тетя Юци! Добрый день, тетя Панни! - А господ-то нет дома! - крикнула одна из женщин. Гергей понурился, осадил коня. - Что вы сказали, тетушка? - Нет их. Уехали. - Куда же? - В Буду. Гергей обомлел. - Все уехали? Глупая детская мечта! Он надеялся, что ему ответят: "Нет, барышня осталась дома". А ведь можно было знать заранее, что скажут совсем другое. - Конечно, все. И даже священник наш уехал с ними. - А когда? - После дня святого Дердя. - Но в доме-то есть кто-нибудь? - Турок. Гергей, расстроенный, обернулся к священнику. - Они уехали в Буду. Монах Дердь уже давно подарил им свой дом в Буде... Но я не понимаю, как они мне-то ничего не сказали: ведь я был здесь на масленице. - Так где же мы пообедаем? - Турок здесь. - Какой турок? - Цецеевский турок: Тулипан. Он у них здесь ведает всем... Но вот мы и у кладбища. Дозвольте мне зайти на минутку. За домом виднелось кладбище, окруженное кустами сирени. Оно занимало не больше места, чем сама усадьба. Кругом одни лишь деревянные кресты, да и то сколоченные кое-как из не очищенных от коры веток. Имени нет ни на одном. Юноша поручил коня слуге, а сам торопливо пошел на кладбище. Остановился у покосившегося деревянного креста, положил на могилу полевые цветы и преклонил колени. Священник тоже сошел с коня, опустился на колени рядом с мальчиком и, подняв глаза к небу, начал громко молиться: - Владыка живых и мертвых, воззри на нас с высот небес, упокой в селениях праведных душу доброй матери, чей тленный прах лежит здесь, пошли счастье сироте, преклонившему колени у ее могилы. Аминь! Он прижал к себе мальчика и поцеловал. Барский дом стоял почти напротив кладбища. Полная, румяная женщина уже распахнула ворота и, глядя на приезжих, приветливо улыбалась им. - Добрый день, тетушка Тулипан! - сказал ей Гергей. - А где же ваш муж? Ведь открывать ворота входило в обязанности Тулипана. - Он пьян, - ответила женщина, стыдясь и досадуя. - Правда пьян? - Он вечно пьян. Куда ни спрячь ключ от погреба, все равно найдет. Нынче положила под валек - и там нашел. - А вы бы, тетушка Тулипан, не прятали ключ. Пил бы он вволю - так столько бы не пил. - Какое там! Ведь он пьет без удержу. Пьет и пьет, а работать не хочет, проклятый! И в самом деле, на циновке под тутовым деревом сидел смуглый человек в крестьянской одежде. Около него стоял зеленый обливной кувшин с вином. Пьянчуга не допился еще до того, чтобы у него можно было отнять кувшин. Угощал он вином и сынишку - шестилетнего босоногого мальчика, такого же черноглазого, как и отец. Только у Тулипана глаза всегда словно улыбались каким-то тайным проказам. Это был тот самый турок, которого Цецеи помиловал, услышав, что он умеет играть в шахматы. Впоследствии, правда, выяснилось, что играть с Тулипаном нет смысла, но для работы по дому он пригодился. Особенно хорошо умел он стряпать, ибо отец его служил поваром у какого-то паши. Женщинам турок полюбился за то, что научил их готовить плов, береки [турецкие слоеные пирожки с мясом или с творогом] и варить шербет. Они частенько шутили и дурачились с ним. А Цецеи турок полюбился за то, что вырезал ему деревянную руку, да еще такую, у которой были и пальцы. Натяни на нее перчатку - и никто не скажет, что рука деревянная. Приладив эту руку, старик прежде всего попытался стрелять из лука. Он велел притащить с чердака огромный лук, и ему удалось деревянной рукой натянуть тетиву. Тогда он назначил турка своим слугой. Как раз в ту пору у одной молодицы погиб муж. Турок сдружился с нею, потом взял в жены, предварительно, конечно, крестившись. И стал Тулипан таким добрым венгром, будто и родился на венгерской земле. Увидев Гергея и священника, он встал и по-турецки скрестил руки на груди. Попытался даже поклониться. Но, побоявшись, что вместо поклона свалится и расквасит себе нос, он в знак почтения лишь покачнулся. - Эх, Тулипан, - укоризненно сказал Гергей, - все пьешь и пьешь? - Моя пить должен, - ответил Тулипан серьезно, и только в глазах у него блеснул лукавый огонек. - Ой, двадцать пять лет турок быть - и не пить! Такой горе надо запить! - Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед? - Жена сварит, - сказал Тулипан и ткнул большим пальцем в сторону жены. - Она состряпает и лапшу с творогом. Уж куда лучше! - Но мы хотим плова! - И плов сготовит. Она умеет. - А где же барин? - В Буде. Письмо пришел. Туда наша господин поехала. Дом получила. Красивый барышня наш сидит в доме, как роза в садике. Школяр обернулся к священнику. - Что же станется с ними, если турки возьмут Буду? - Э-э! - вскинулся священник. - Этому не бывать! Скорей вся страна погибнет, чем Будайская крепость падет. Никакому врагу еще не удавалось ее занять. Но так как Гергей по-прежнему смотрел на него с тревогой, он добавил: - Страну охраняет народ, а Будайскую крепость - сам господь бог! Тулипан отпер двери дома. Из комнат пахнуло пряным запахом лаванды. Турок распахнул и окна. Священник вошел. Взгляд его остановился на развешанных по стенам портретах. - Это и есть Цецеи? - указал он на портрет воина в шлеме. - Да, - ответил Гергей, - только теперь уж волосы у него не черные, а седые. - А эта косоглазая женщина? - Его жена. Не знаю, была ли она косоглазой, когда с нее портрет писали, но только теперь она не косит. - Угрюмая, должно быть, женщина. - Нет. Скорее веселая. Я ее матушкой зову. Юноша, чувствовавший себя как дома, предложил священнику стул и, весь сияя, показывал ему ветхую мебель. - Поглядите, учитель: вот здесь всегда сидит Вицушка, когда шьет. Ногу ставит на эту скамеечку. Отсюда она смотрит в окно на закат, и тогда тень от ее головки падает на эту стену. Эту картину нарисовала она сама. Плакучая ива и могила, а бабочек я нарисовал. А вот на этом стуле она сидит обычно так: локотком обопрется на стол, голову склонит набок и улыбается, да так шаловливо, как еще свет не видывал. - Ладно, ладно, - ответил священник устало. - Сын мой, поторопи их с обедом. 3 Легли они поздно вечером. Священник сказал, что должен написать несколько писем, а поэтому не ляжет в одной комнате с Гергеем. Гергей тоже взял бумагу, чернильницу и примостился возле сальной свечки. Сперва он нарисовал на бумаге красивую незабудку, потом написал своей кошечке, как он был удручен, не застав никого в доме, и спросил, почему не известили его об отъезде; если же известили, то письмо, очевидно, затерялось. В те времена на венгерской земле почты не было. Переписывались друг с другом только знатные люди. Тот, кто хотел послать письмо из Буды, скажем, в Эреглак, должен был позаботиться и о доставке своей грамотки. Затем Гергея одолел сон, и он растянулся на лавке, покрытой волчьей шкурой. Не замычи на рассвете корова под окном, он, может быть, не проснулся бы до позднего утра. Гергей уже отвык от этого - ни в Шомодьваре, ни в Сигетваре, ни в других поместьях Балинта Терека коровы под окном не мычали. Гергея вместе с хозяйскими детьми будили всегда слуги, а после завтрака их уже ждал в саду священник с книжкой. Школяр сел в постели и протер глаза. Вспомнил, что нынче ему предстоит необычный урок: надо отправить в рай турецкого султана. Он встал и постучался в дверь соседней комнаты. - Учитель! Светает. Поедемте! Ответа нет. В комнате темно. Юноша откинул одну ставню, затем отворил окно, затянутое промасленным полотном. Постель священника была пуста. На столе белело несколько писем. Гергей с удивлением оглянулся. - Что такое? - пробормотал он. - Постель не тронута... Он поспешно вышел из комнаты. Во дворе тетушка Тулипан, босая и в одной нижней юбке, выгоняла из хлева свинью. - Тетушка Тулипан, где отец Габор? - Да еще в полночь ушел, как только луна поднялась. - И Янош с ним? - Нет, Янош здесь. Священник пошел один, пешком. Гергей вернулся в комнату в полном смятении. Догадываясь о замысле учителя, он бросился к столу. Одно письмо лежало незапечатанным. Обращение было написано решительным почерком, крупными буквами: "Мой милый сын Гергей!" Это ему. Юноша подошел с письмом к окну. Казалось, будто чернила еще не совсем просохли на бумаге. Гергей читал: "Почин в нашем решении твой - стало быть, твоя заслуга, если коронованный дикий зверь полетит сегодня в преисподнюю. Но замысел твой таит и опасность. Поэтому, сын мой, исполнение его предоставь мне. Ты любим и молод. Твои знания, находчивость и отвага могут принести отчизне большую пользу. Возле письма ты найдешь мешочек, а в нем турецкое кольцо. Это мое единственное сокровище. Я предназначил его тому, кого люблю больше всех. Дарю его тебе, сын мой. И библиотека моя тоже принадлежит тебе. Когда тучи уйдут с неба нашей родины, ты почитывай иногда книги. Но сейчас в руке венгра должна быть не книга, а сабля. Оружие мое передай Балинту Тереку, собрание камней - Яношу, гербарий - Фери. Пусть они выберут и из книг себе по одной на память. А также передай им, пусть они будут такими же отважными патриотами, как их отец, пусть никогда не становятся сторонниками басурман, а вместе с тобой положат все силы на восстановление национального королевства. Впрочем, им я тоже напишу. В этих трех письмах вся моя душа. Я отдал ее вам троим. Когда я уходил, ты спал, сын мой. Я поцеловал тебя. Священник Габор". Гергей, окаменев, смотрел на письмо. Смерть?.. Это слово еще непонятно пятнадцатилетнему юноше. Гергею представлялось только одно: у него на глазах турецкого султана взрывом разносит на куски, и в дыму, в пламени клочья его тела взлетают в воздух. Юноша сунул в карман мешочек с кольцом, письмо и вышел. Поспешными шагами направился через двор к Тулипанам. - Тулипан! - окликнул он турка, который лежал, развалившись под навесом. Затем продолжал по-турецки: - Сохранилась у вас турецкая одежда? - Нет, - ответил Тулипан, - жена сшила из нее себе и детям поддевки. - И чалмы нет? - Из нее жена рубашонок нашила детям. Чалма-то была из тонкого полотна. Школяр сердито шагал взад и вперед под навесом. - Что ж мне делать? Посоветуйте! Нынче здесь по дороге пройдет турецкое войско вместе с султаном. А мне хочется поглядеть на султана. - На султана? - Ну да. - Это можно. Глаза Гергея засверкали. - Правда? А как же? - Возле самой дороги стоит скала. И даже не одна, а две - друг против друга. Заберитесь на вершину, прикройте голову ветками - и увидите всю рать. - Тогда, Тулипан, одевайтесь скорей и пойдемте со мной. Жена пусть соберет нам еды в торбу. Можете взять с собой и флягу. При слове "фляга" Тулипан оживился. Быстро накинув на себя одежду, он весело крикнул в сторону амбара: - Юлишка, голубушка, иди скорей сюда, мой месяц ясный! Жена его кормила птицу. Она бросила курам последнюю горсть зерна и повернулась. - Что еще вам нужно? - Флягу, жемчужина моя! - Тулипан посмеивался, то и дело поднимая брови. - Фляжечку, смарагд мой бесценный! - А может, молнию в глотку? До сих пор хоть с обеда только напивались, а теперь уж ни свет ни заря начинаете? - Ну, ну, ягненочек мой, моя стамбульская конфетка, это не для меня, а для барича. - Барич не пьет вина. - Верно, не пью, - замотал головой Гергей, улыбаясь, - но нам сейчас надо уходить, и, может быть, мы задержимся до вечера, так мне не хочется, чтобы Тулипан томился от жажды. - Уходите? А куда же вы пойдете, барич? - Хотим, тетушка Юли, на турецкую рать поглядеть. Она пройдет сегодня по мечекской дороге. Жена Тулипана была ошеломлена. - На турецкую рать?.. Барич, дорогой, да не ходите вы туда! - Нет, пойдем. Я должен ее увидеть. - Ой, дорогой мой барич, на какую же опасность вы идете! Ишь надумали что! - Нечего тут долго рассуждать! - сказал Гергей с нетерпением. - Мы просим вина, а советы оставь при себе. Он топнул ногой, и тетушка Тулипан мигом побежала в дом. Вскоре она вернулась с надутым лицом. - Мне все одно, идите, барич, куда вздумается, я вам не указчица. А Тулипан останется дома, его я не пущу. - Нет, так дело не пойдет, - сказал Тулипан. - Вы останетесь дома, поняли? - Тулипан должен пойти со мной, - сказал Гергей. В голосе его послышалось нетерпение. - Провизию ваш слуга донесет. Для чего ж и слуга, как не служить? Янош и сам был в раздумье. Он уже перекинул через плечо мешки и поил коней. Тулипан, заметив беспокойство жены, гордо выпрямился. - Я, душенька моя, пойду. Провалиться мне на этом месте, коли не пойду! Вино ты и так даешь раз в год по обещанию, да еще и упрашивать приходится. Нехорошая ты женщина! Тетушка Тулипан даже в лице переменилась. - Ведь турки угонят вас, коли увидят! - Ну и что ж? - И вы покинете меня и своих малых детишек, красавцев этаких. О, боже милостивый! - Так ты же не даешь мне вина. А в прошлый четверг еще и побила. - Дам, муженек, вина, дам сколько захотите, только не покидайте меня, душа моя! И она расплакалась. - Ладно, но помни свое обещание. Барич - свидетель. Я только провожу его и вернусь. Но чтоб потом вино мне было! - Всегда теперь будет! - А дашь вина вволю, я и пьяным не буду никогда. Потому и напиваюсь, что думаю: вот завтра она не даст... Тетушка Тулипан понемногу успокоилась. Собрала еду. Проводила мужа до ворот со слезами на глазах и смотрела на него с такой тревогой, что Тулипан растаял от радости. Янош проводил их до лесной чащи. Там они спешились. Слуга повел коней обратно в деревню, а Тулипан с Гергеем дальше пошли пешком. Скала, на которую они взобрались, и по сей день благополучно стоит у дороги. Она раз в пять выше человеческого роста. С вершины ее виден был весь большак до той дикой груши, где спрятался отец Габор. Турок наломал с деревьев охапку густолиственных веток и устроил заграждение. Им было видно все, а снизу никто даже заподозрить не мог, что на скале прячутся люди. - Давай и тут понатыкаем веток, - предложил Гергей. - С северной стороны. - Зачем? - А если султан проедет, мы повернемся в ту сторону и будем смотреть ему вслед. Всходило солнце. Роса алмазами осыпала лес. Заиграли на своих свирелях дрозды, заворковали горлицы. Вдруг вдали, со стороны Печа, в клубах пыли появились первые всадники. Длинное облако пыли растянулось по всей дороге до самого города. Но вот в нем замелькало наконец знамя цвета красного перца. За ним еще два знамени, потом пять и еще много знамен и флагов. Позади знаменщиков скакали на арабских конях солдаты в высоких тюрбанах. Кони низкорослые, так что ноги иных всадников почти касались земли. - Гуребы, - объяснял Тулипан, - они всегда едут впереди. Это не настоящие турки. - А кто же? - Арабы, персы, египтяне - всякий сброд. Оно и заметно. Даже одежда у них была разношерстная. На голове у одного сверкал шлем с огромным медным гребнем. Нос у гуреба был отрезан. Видно, что этот вояка уже побывал в Венгрии! Второй полк - загорелые люди в синих шароварах - выступал под белыми стягами с зеленой полосой. Судя по лицам, ночью все они вдоволь наелись и напились. - Это улуфеджи, - сказал Тулипан, - наемники. Войсковая охрана. Они сопровождают и воинскую казну. Видите пузатого дядьку с разбитым лбом, на груди у него большие медные пуговицы? - Вижу. - Его зовут Турна - по-венгерски "журавль". Да только вернее было бы прозвать его свиньей. - А почему? - Я видел однажды, как он ежа съел, - сказал Тулипан и сплюнул. Затем проскакал новый полк, под желтым стягом. Оружие всадников сверкало еще ярче, чем у остальных. У коня одного аги грудь была защищена серебряной кольчугой. - Это силяхтары [название одного из корпусов турецкой армии], - сказал Тулипан, - тоже наемники. Эх, мерзавцы, висельники! Прослужил я у вас два года! - И он засмеялся. Затем под красным флагом проследовали сипахи [всадники; название одного из корпусов турецкой армии], вооруженные луками и колчанами. Офицеры их были в панцирях, на поясах у них висели широкие кривые сабли. Вслед за сипахами проскакали татары в островерхих колпаках. Жирные лица, кожаные доломаны, деревянные седла. - Тысяча... две тысячи... пять тысяч... десять тысяч... - считал Гергей. - Да будет вам считать-то! - махнул рукой Тулипан. - Их двадцать тысяч наберется. - До чего же некрасивый, скуластый народ! - Турки их тоже терпеть не могут. Они ведь конскими головами питаются. - Конскими головами? - Голов, может, на всех и не хватит, но одна непременно лежит на середине стола. - Вареная или жареная? - Будь она вареной или жареной, еще куда ни шло, а то ведь сырая. Эти псы даже новорожденных не щадят. Они вырезают у людей желчный пузырь. - Не рассказывайте такие ужасы! - А если это на самом деле так? Они, видите ли, считают, что если утомленному коню намазать десны человеческой желчью, то у него всю усталость как рукой снимет и он сразу наберется сил. Гергей, смотревший сквозь ветки, с ужасом отпрянул. - Видеть их не хочу! - сказал он. - Разве это люди? Но Тулипан продолжал смотреть. - Едет нишанджи-бей! - произнес он минут пятнадцать спустя. - Это он проставляет на грамотах с печатью вензель падишаха. Гергей глянул вниз и увидел длинноусого важного турка с щучьей физиономией. Он ехал между солдатами, кичливо восседая на низкорослой лошадке. Затем проследовал дефтердар - седой, сгорбленный араб, казначей султана. За ними, окруженный воинами, скакал всадник в длинном желтом кунтуше и высоком белом колпаке. Это был казаскер - главный военный судья. Позади них ехали чазнегиры - главные стольники - и отряд телохранителей. Все они блестели золотом. Послышались звуки турецких оркестров. Прошли различные полки. Под звуки рогов и щелканье чинч проскакали придворные охотники. У каждого грива коня выкрашена в красный цвет, на руке сидит сокол. За охотниками конюшие прогнали султанский табун горячих, гарцующих коней. Иные были даже оседланы Вели их солаки [одно из подразделений турецкой армии] и янычары. Вслед за конюшими на дороге показались всадники, державшие высокие древки с конскими хвостами. Это проезжали триста капыджи, все в одинаковых белых шапках, расшитых золотом. На родине капыджи охраняли дворец султана. Сквозь завесу пыли забелели длинные ряды янычар. Их белые колпаки с длинными, свисающими назад верхушками смешались вскоре с красными колпаками и синими суконными одеяниями офицеров. Колпаки янычар были украшены спереди ложками. - А султан еще далеко? - спросил Гергей. - Должно быть, далеко - ведь янычар десять тысяч, - рассуждал Тулипан. - За ними следуют чауши [стражи] и разная придворная знать. - Что ж, тогда отодвинемся назад и закусим. С юга их закрывал от глаз выступ скалы, а с севера им было видно, как по отлогому склону спускается в долину несметное войско. - Мы еще и выспаться успеем, - сказал Тулипан и развязал суму. Из нее, звеня, выпали цепи. - Это еще что? - удивился Гергей. Тулипан зашевелил бровями и рассмеялся. - Мои добрые друзья. Без них я никогда и шагу не делаю из деревни. И, заметив недоумение на лице Гергея, он пояснил: - Это мои кандалы. Как выхожу из села, сразу надеваю их на одну ногу. Тогда мне и турок нипочем. Вместо того чтобы схватить, он еще и освободит меня. А ночью я сам освобожусь от него. Теперь как раз время их нацепить. Вот и ключи. Суньте их себе в карман. Если с нами что-нибудь стрясется - скажем, что мы из челяди Балинта Терека. Я невольник, а вы - школяр. Балинт Терек - сторонник турок, так что строго с нами не обойдутся. А ночью я вас освобожу, и мы улизнем домой. - У вас, как я посмотрю, башка на плечах догадливая. - Еще бы! Я когда трезвый, даже жену свою перехитрю. А у нее ума палата. Только уж языкаста больно. Они вытащили из сумы свежий каравай темного хлеба, ветчину, сало и несколько стручков зеленого перца. Гергей налег на ветчину. Тулипан взял себе сало, густо посыпал его солью и паприкой. - Вот если б это турки увидели! - сказал он, кивнув головой с сторону войска. - Тогда что? - Вино турок любит, - сказал Тулипан, улыбнувшись, - но сало ненавидит так же, как венгры - крысятину. Гергей засмеялся. - А ведь если б они знали, до чего вкусное кушанье сало с паприкой! - Тулипан то и дело шевелил бровями. - Правда, Мохамед, кажется, сала никогда не пробовал. - Значит, лучше быть венгром, чем турком? - Да уж куда лучше. Это только дуракам не ясно. Он разгладил шелковистые черные усы и, отхлебнув из фляги, протянул ее Гергею. Гергей замотал головой. - Быть может, попозже выпью. - Он вынул из кармана мешочек. - Знакомо ли вам, Тулипан, это кольцо? - Нет. Но стоит оно, как погляжу, не меньше мраморных хором. А эти мелкие камешки - алмазы? - Да. - Стало быть, на них полезно смотреть. Я слышал, что алмаз очищает глаза. - А вот это вы можете прочесть? - Конечно. Я был янычаром, но только меня выгнали, потому что однажды в Нише я сала наелся. В янычарской школе нас учили читать, да все только Коран. И он прочел: - "Ила массалах ла хакк вела куввет ил а биллах эл али эл азим". А значит это вот что: "Да свершится воля аллаха, ибо нет правды и силы, кроме высочайшего и могущественнейшего аллаха". - Он одобрительно кивнул головой: - Так и есть. Не будь на то воля господня, я тоже не стал бы венгром. Оба умолкли и задумались. Первым заговорил Тулипан: - Вот увидите султана - он славный человек. Народ его одет пестро, а сам он надевает пышные одежды только на праздник или для приема гостей. За султаном проследует целый лес флагов да бунчуков на золотых древках. Потом прошествует вся придворная знать: чухадар - иначе говоря, спальник, дюльбендар - хранитель верхней одежды султана, рикябдар - стремянный. Потом двадцать старших придворных: чамашир-баши, - хранитель белья, бербер-баши - главный брадобрей, ибрыктар-баши - держатель тазика для умывания, пешкирджи-баши - держатель полотенца, шербеджи-баши - главный виночерпий, софраджи-баши - накрыватель стола... - Да бросьте, Тулипан! - Дайте досказать! Еще есть тирмукджи-баши - он стрижет всемилостивейшие ногти султана. - Не ногти, а когти, и, видно, плохо их стрижет. А что еще за отряд там едет? - Сотня трубачей. Трубы у них висят на золотых цепях. А за трубачами двести литавристов, двести барабанщиков, сотня чинчистов и дударей... - Должно быть, султан туговат на ухо, если с утра до вечера выдерживает такой грохот. - Да, грохот адский, и стихает он только во время привала. Но туркам это нужно, особенно в бою. Нет музыки - турок в бой не пойдет. - А правда, что янычар воспитывают из христианских мальчиков? - Не всех, меньше половины. Впрочем, не знаю. Одно несомненно: что лучшими янычарами становятся похищенные мальчики. У них ни отца, ни матери, и они почитают за честь пасть в бою. - А кто же идет за музыкантами? - Так, всякое отребье: канатные плясуны, фокусники, знахари, торговцы разной мелочью, подстерегающие военную добычу. Дальше вы увидите целый отряд водоносов. Позади них плетутся пятьсот верблюдов с бурдюками на спине. Но вода в бурдюках тепловатая. - И все? - Нет! В самом хвосте тащится еще целый караван - сотня телег с ободранными цыганами, а за ними плетутся собаки. Они питаются отбросами. Но эти подоспеют сюда только завтра или послезавтра. - А дальше? Тулипан пожал плечами. - Дальше летят коршуны. - Ягнятники? - Разные летят: и орлы, и воронье. За каждым отрядом по небу летит черное полчище птиц. Порой их больше, чем людей. Полуденное солнце жарко припекало. Гергей скинул камзол. Они снова оперлись локтями о край скалы и, просунув головы между веток, смотрели на проходивших внизу янычар в белых колпаках. Тулипан многих называл по имени. - Вон тот черномазый учился вместе со мной в школе. Он в грудь ранен, и от раны осталась такая большая яма, что детский кулак влезет. А тот все потом обливается - видите, и сейчас на минуту снял тюрбан. В персидскую войну он убил не меньше сотни людей. А на нем царапины одной не найдешь, если, конечно, с тех пор не заработал. А вот этот худой мозгляк славится тем, что ловко мечет кинжалы; за двадцать пять шагов попадает в грудь противнику. Зовут его Тяпкен. Таких, впрочем, как он, немало. В янычарской школе есть заросший травой вал. Там учатся метать кинжалы. Некоторые кидают кинжал по две тысячи раз на дню. - А кто этот сарацин? - Гляди-ка, да он еще жив, старик Кешкин!.. Вот пловец так пловец! Сущий дьявол! Берет саблю в зубы и переплывает самую широкую реку. - Это и венгры переплывут. - Может быть. Да только Кешкин не устает. А деньги он достанет даже со дна морского. Как-то раз султан потешался на берегу Дуная - кидал в воду золотые монеты, и многие ныряли за ними. Но Кешкин поднял больше всех... Смотри, смотри-ка, старый Кален! Вон тот огромный детина, у которого нос рожком. Видите, какой широкий палаш у него на боку! В нем двадцать пять фунтов весу. В Белградской битве Кален хватил этим палашом одного венгра, рассек надвое ему голову и башку его коня. А ведь и венгр и конь были в панцирях. - Ну, а венгр соскочил, конечно, с коня и подставил ему свою голову? - Да что ж, сам я, понятно, не видал, но люди рассказывали, - виновато сказал Тулипан. Вдруг он отшатнулся. - Уж не сон ли это? Юмурджак... И правда, по дороге на невысоком гнедом коне с широким крупом ехал кривой янычар. Выражение лица у него было напряженное, одежда роскошнее, чем у других. На высоком белом колпаке развевалось огромное страусовое перо. - Ей-богу, он! - Гергей тоже с изумлением вытаращил глаза. - Да ведь рассказывали, будто отец Габор повесил его. - И я так слыхал. - А сам священник не говорил о нем? - Нет. - Ну, тут ничего не поймешь! - Тулипан был озадачен. Ошеломленный, смотрел он вслед янычару. Затем повернулся к Гергею, и они с изумлением переглянулись, словно прося объяснения друг у друга. Оба, однако, промолчали. Минут через пять школяр заговорил: - Тулипан, скажите по правде, вас не тянет больше к ним? Тулипан замотал головой. - Сидеть-то ведь лучше, чем ходить. - А все-таки... - Жена у меня хорошая, а детишек своих я не отдам за все сокровища Стамбула. Меньшой у нас красавец. А у старшенького ума больше, чем у главного муфтия. Вот намедни он спросил меня, почему у лошади рогов нет... - А шут ее знает! - ответил Гергей, рассмеявшись. Больше они и словом не перемолвились. Юноша становился все более серьезным, глядя, как по горной дороге катится бесконечный поток янычар. Воздух превратился в море пыли. Голова кружилась от непривычного бряцанья оружия, конского топота, грохота оркестров, которые один за другим исчезали в ущелье. Вдруг Гергей вскинул голову. - Тулипан, ведь такая уйма людей не зря идет! - Зря они никогда не ходят! - Они хотят завладеть Будой. - Может быть, - равнодушно ответил Тулипан. Школяр, побледнев, смотрел на него. - А что, если султан невзначай помрет в дороге? - Не помрет. - А если это случится все-таки? Тулипан, пожав плечами, ответил: - Он всегда возит с собой сыновей. - Стало быть, он семиглавый дракон? - Что вы сказали? - Как вы думаете, за сколько времени доберутся они до Буды? Тулипан опять пожал плечами. Гергей глядел на него с беспокойством. - А все-таки, как вы думаете? - Если дождь пойдет - сделают привал дня на два, на три, а то и на неделю. - А если дождя не будет? - Тогда из-за жары остановятся на отдых. Гергей взволнованно почесал в затылке и молвил: - Стало быть, я их опережу. - Что вы изволили сказать? - Если они идут на Буду, я должен поехать за семьей Цецеи и привезти их сюда или же остаться вместе с ними. Слова его заглушил грохот нового оркестра. Прошли последние ряды длинной колонны янычар, и под желтым стягом проследовал еще один блестящий отряд роскошно одетых воинов - тюрбаны у них были украшены страусовыми перьями. Особенно выделялся среди них могучий седой великан с багровым от жары лицом; перед ним несли два красных бунчука, и древки этих хвостатых стягов сверкали золотом. Гергей содрогнулся, будто ему бросили за ворот ледяшку. - Это султан! - Да нет, - махнул рукой Тулипан. - Это только янычар-ага. А люди в пестрых одеждах вокруг него - яя-баши. - Что это еще за яя-баши, черт бы их драл? - Янычарские офицеры. Далее следовали сверкающими шеренгами воины с позолоченными алебардами. Среди них веером на серых скакунах ехали два молодых человека. Лица их выражали безмятежный покой. - Сыновья султана, - почтительно объяснил Тулипан, - Мохамед и Селим. - Но тут же добавил: - Чтоб их джинны унесли. Сыновья султана оба были молоды и смуглы, но внешне совершенно не похожи друг на друга. Однако по всему было видно, что они под стать друг дружке. - Глядите-ка, вон едет Яхья Оглу Мохамед! - Знаменитый паша? - Да. Вслед за сыновьями султана мелкой рысцой трусил седобородый паша с величественным видом. На голове у него белел огромный тюрбан. Перед ним несли семь бунчуков. - Отец Юмурджака, - сказал Тулипан. - Не может быть! - Правда. Только что проехал и другой его сын - Арслан-бей. - А что за имя - Юмурджак? - Это прозвище. Тулипан улыбнулся, сорвал травинку и от скуки начал ее жевать. Подъехали ратники в устрашающе высоких тюрбанах и с золотыми и серебряными булавами в руках. Юношу охватил трепет. Он почувствовал, что сейчас проедет султан. - Всемогущий боже, покровитель венгров, - взмолился он, - не покинь ты нас! Перед ним все смешалось: золотое, серебряное оружие, сверкающие кунтуши. Он даже руки прижал к глазам и закрыл их на минуту, чтобы потом лучше видеть. Тулипан толкнул его в бок. - Смотрите, смотрите! - Голос его задрожал. - Вон он едет... - Который? - А тот, перед кем кружится дервиш. По дороге ехал одинокий всадник в простом сером кунтуше. Перед ним быстро кружился дервиш. На голове дервиша торчал колпак из верблюжьей шерсти вышиной в полтора локтя. Руки его были раскинуты: одна поднята к небу, другая опущена к земле. Он кружился не останавливаясь, а юбка его раздувалась колоколом. - Кружащийся дервиш, - пояснил Тулипан. - Как же ни у него, ни у коня голова не закружится? - Они привыкли. А конь дервиша и в самом деле ступал вольно и непринужденно. По обе стороны от всадника ехало еще шесть дервишей в белых юбках. Они ждали, когда наступит их черед заменить кружащегося дервиша. - Эти семь дервишей кружатся перед султаном от Константинополя и так будут кружиться до самой Буды! - крикнул Тулипан в самое ухо школяру, так как грохот труб, рожков, барабанов и медных тарелок мешал им разговаривать. Султан сидел на чистокровном арабском гнедом коне. Позади ехали два полуголых сарацина и защищали его саженными опахалами из павлиньих перьев от жгучих лучей солнца. В ущелье было душно, и султан дышал тою же пылью и так же раскраснелся от жары, как самый ободранный его солдат. Когда султан проезжал мимо скалы, можно было разглядеть, что под кунтушом у него алый атласный доломан, такого же цвета шаровары, а на голове зеленый тюрбан. Лицо у него худое, щеки впалые. Под длинным, тонким вислым носом - жидкие седые усы. Курчавая седая борода коротко подстрижена. Глаза навыкате. Только Гергей собрался разглядеть его получше, как громыхнуло: тррах! Казалось, и небо и земля сотряслись от грома. Скала дрогнула. Кони шарахнулись. Султан упал на шею своего коня... Музыка оборвалась. Поднялась невообразимая суматоха. С неба градом посыпался песок, обломки камней, клочья растерзанных людских тел, осколки оружия и капли крови. Кругом смятение и крики, обращенные к войскам, уже проходившим по долине. - Мы погибли! - воскликнул Гергей и, всплеснув руками, устремил к долине полные ужаса глаза. Там взвился к небу черный столб дыма. Воздух сразу пропитался тяжелым запахом пороха. - Что случилось? - спросил обомлевший от ужаса Тулипан. Голова Гергея поникла. - Горе! Янычар-агу приняли за султана! 4 Вслед за взрывом на мгновение наступила мертвая тишина: и люди и кони точно окаменели. Музыка, трубный вой, шум, конский топот, бряцанье оружия смолкли одновременно, словно в этот миг онемела вся вселенная. Но мгновение спустя крики и брань тысяч людей слились в неистовый ураган звуков. Турецкая рать заметалась, как встревоженный муравейник. Люди устремились туда, где взвился огненный столб. Вся земля была устлана мертвыми телами и ранеными. Поднялся переполох и в дальних шеренгах. Там люди не могли понять, что случилось - выстрелила ли пушка венгерских войск, притаившихся в засаде, или взорвалась в обозе телега с порохом. Но янычары сообразили, что на дороге подложили мину и что покушались на них. Как вспугнутый осиный рой, рассыпались они по лесу в поисках неприятеля. Но в лесу не нашли никого, кроме священника, школяра и Тулипана. Священника поддерживали под руки два янычара. Казалось, насильственно поставили на ноги труп. Глаза его были закрыты, на губах выступила кровавая пена. Оттого что он прятался в дупле трухлявого дерева, вся его одежда была словно осыпана опилками. Взрывом повалило дерево, и отца Габора выбросило из дупла. Султан велел привести к себе всех троих. Он сошел с коня. Вместо стула солдаты поставили на землю большой медный барабан. За неимением ковра один из старших офицеров покрыл его своим синим шелковым кафтаном. Но султан не сел. - Кто вы такие? - спросил он Тулипана, глядя на него в упор. И по лицу и по оковам султан признал в нем попавшего в рабство турка. - Я раб, - ответил Тулипан, стоя на коленях. - Видишь сам, отец правоверных: вот они, оковы на моих ногах. Не то я был бы уже янычаром. Зовут меня Тулипан. Я прах твоих высочайших ног. - А кто этот щенок? Гергей, сбитый с толку всем происшедшим, стоял, уставившись на султана. Он впервые видел перед собой карие глаза, размалеванное лицо и горбатый нос владыки миллионов людей, который лишь случайно не взлетел в турецкий рай. - Приемный сын Балинта Терека, - ответил Тулипан подобострастно. - Энингского [Энинг - в прошлом родовое поместье семьи Тереков] пса? - Его самого, ваше величество. Султан бросил взгляд на священника. - А это кто? Священника держали под руки два янычара. Голова его низко свесилась, струившаяся изо рта кровь залила ему грудь. Нельзя было понять, в беспамятстве он или умер. Тулипан взглянул на священника. Один из старших офицеров схватил отца Габора сзади за волосы и вздернул его голову, чтобы Тулипану было виднее. С подбородка полумертвого человека капала кровь. Грудь его часто вздымалась. - Этот проклятый мне неизвестен, - ответил Тулипан. - А школяр тоже не знает его? Гергей замотал головой. Султан кинул взгляд на юношу, потом снова обернулся к Тулипану. - Что это был за взрыв? - Ваше величество, - ответил Тулипан, - мы вот с этим школяром собирали в лесу грибы. А как услыхали музыку, поспешили сюда. Я, недостойный прах твоих ног, ждал только, чтобы ты проехал, и хотел крикнуть: "Освободите меня!" - Стало быть, ты ничего не знаешь? - Пусть не ведать мне блаженства в раю правоверных, коли я вру! - Снимите с него кандалы, - приказал султан. - И наденьте их щенку на ноги. - Потом он взглянул на священника: - А этого пса пусть лекари возьмут на свое попечение. От него надо добиться признания. Султан снова сел на коня. Сыновья присоединились к нему, и в сопровождении бостанджи [дворцовая стража] и разных начальников он поскакал к месту взрыва. Пока на Гергея надевали кандалы, он видел, как отца Габора уложили на землю и поливали ему шею и грудь водой из бурдюка. Так смывали с него кровь. Какой-то турок с серьезным лицом, одетый в пепельно-серый кафтан, приподнимал иногда ему веки и внимательно всматривался в глаза. Тем временем Гергею сковали ноги и отвели его к пленникам. Юноша был бледен и смотрел застывшими глазами, точно восковая кукла. Четверть часа спустя Тулипан оказался возле него. Он был в синей янычарской одежде, на голове у него торчал белый колпак с болтающейся кистью, на ногах были красные башмаки. Потрясая кулаками, он яростно орал на Гергея: - Вот когда ты мне в руки попался, собачий