Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони (сборник рассказов() --------------------------------------------------------------- В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR, spellcheck: Alexandr V.Rudenko(в│второк, 10 липня 2001) avrud@mail. ru --------------------------------------------------------------- И. А. Богданов. От переводчика Роальд Даль (Roald Dahl) [1916-1990] -- один из самых удачливых, как говоритнся в аннотациях к его книгам, английских писателей. Удачливых в том смысле, что ни одна его книга, ни один рассказ не оставались без внимания критики и читающей публики. Лишь в одном ему "не повезло" -- русскоязычный читатель с его творчеством практически незнаком. Несколько новелл, опубликованных в советских газетах с 1962 по 1989 год, -- это лишь весьма незначительная часть немалого наследия писателя, не дающая представнления о его многообразной литературной деятельности... Родители Роалъда Даля были норвежцами, однако рондился он в Англии в 1916 году. По окончании школы в Рептоне поступил на службу в нефтяную компанию "Шелл" и четыре года спустя был послан в Дар-эс-Салам; в годы второй мировой войны был летчиком и учанствовал в боевых действиях. Писать начал в 1942 году. Уже первый сборник рассказов -- "Перехожу на принем" -- принес ему успех. Последующие книги Даля принесли ему славу мастенра "страшных" рассказов, отличающихся увлекательнонстью сюжета, неожиданной, но вместе с тем логичной разнвязкой, оригинальным юмором, если и не "черным", то, пожалуй, несколько суровым. Как это ни странно, Роальд Даль проявил себя и как добрый сказочник. Он сочинил несколько замечательных сказок, в которых нет ничего страшного, но которые так же занимательны, как и его рассказы, и столь же попунлярны среди читателей многих стран мира -- как детей, так и взрослых ("Джеймс и гигантский персик", "Чарли и шоколадная фабрика" и другие). В настоящий сборник рассказов Роальда Даля вклюнчены тринадцать рассказов из его книги "Кто-то вроде вас", впервые увидевшей свет в 1954 году. Кому-то эти истории покажутся лишь мастерски рассказанными анекндотами, у кого-то появится желание сравнить их с назиндательными новеллами,, весьма притом ироничными, ч кто-то, быть может, отыщет в них стремление автора иснпытать своих героев в необычной ситуации и дать читантелю возможность судить самому, уместен ли финал и по справедливости ли он неизбежен. На в любом случае, надеемся, эти рассказы не оставят равнодушным нашего читателя, который откроет для себя еще одного "забытонго" современного писателя. Роалд Дал. Убийство Патрика Мэлони Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (в│второк, 10 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столе горели две лампы: одна -- вознле нее, другая -- напротив, где стоял еще один стул. В буфете, у нее за спиной, были приготовлены два высонких стакана, содовая, виски. В ведерко были уложены кубики свежего льда. Мэри Мэлони ждала мужа с работы. -- Она то и дело посматривала на часы, но не с беспонкойством, а лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент его возвращенния. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает с улыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был удивительно умиротворенный. Кожа ее -- она была на шестом месяце беременности-- приобрела полупрозрачный оттенок, уголки рта разгландились, а глаза, в которых появилась безмятежность, канзались гораздо более круглыми и темными, чем прежде. Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться и спустя несколько минут, как всегда в это время, услышала, как по гравию зашелестели шины, потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замке повернулся ключ. Она отложила шинтье, поднялась и, когда он вошел, направилась к нему, чтобы поцеловать его. -- Привет, дорогой, -- сказала она. -- Привет, -- ответил он. Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила напитки -- ему покрепнче, себе послабее; и скоро она снова сидела на своем стуле за шитьем, а он -- напротив нее, на своем стуле, сжимая в обеих ладонях высокий стакан и покачивая его, так что кубики льда звенели, ударяясь о стенки. Для нее это всегда было самое счастливое время дня. Она знала -- он не очень-то разговорится, пока не вынпьет немного, и рада была после долгих часов одиноченства посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей было хорошо с ним рядом, и она чувствованла -- почти так же, как, загорая -- солнечные лучи, -- что от него исходит тепло, когда они оставались наединне. Ей нравилось, как он сидит, беспечно развалясь на стуле, как входит в дверь или медленно передвигается по комнате большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместе с тем отстраненный взгляд его глаз, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как он забавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своей усталости и сидит молча до тех пор, пока виски не снинмет хотя бы часть утомления. -- Устал, дорогой? -- Да, -- ответил он. -- Устал. И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он поднял стакан и разом осушил его, хотя тот был полон наполовину -- да, пожалуй, наполовину. Она в ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал, услышав, как кубики льда ударинлись о дно стакана, когда он опустил, руку. Он подался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и нетороплинво направился к буфету, чтобы налить себе еще. -- Я принесу! -- воскликнула она, вскакивая на ноги. -- Сядь, -- сказал он. -- Когда он снова сел на стул, она обратила внимание на то, что он не пожалел виски и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок. -- Тебе принести тапочки, дорогой? -- Не надо. Она смотрела, как он потягивает темно-желтый крепнкий напиток, и видела маленькие маслянистые круги, плававшие в стакане, -- Это просто возмутительно, -- сказала она, -- занставлять полицейского в твоем чине целый день быть на ногах. Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; между тем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала, как кубики льда стукаются о стенки стакана. -- Дорогой, -- сказала она, -- может, я принесу тебе немного сыру? Я ничего не приготовила на ужин, потонму что сегодня четверг. -- Ненужно, -- ответил он. -- Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то еще не поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, и можно поесть, и не выходя из дома. Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбнунлась, кивком выражая нетерпение, но он не сделал ни малейшего движения. -- Как хочешь, -- настаивала она, -- а я все-таки для начала принесу печенье и сыр. -- Я ничего не хочу, -- отрезал он. Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя но него своими большими глазами. -- Но ты же должен поужинать. Во всяком случае я что-нибудь приготовлю. Я с удовольствием это сделаю. Можно сделать баранью отбивную. Или свиную. Что бы ты хотел? У нас все есть в морозилке. -- Выброси все это из головы, -- сказал он. -- Но, дорогой, ты должен поесть. Я все равно что-нибудь приготовлю, а там как хочешь, можешь и на есть. Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы. -- Сядь, -- сказал он, -- Присядь на минутку. Только с этой минуты ею овладело беспокойство. -- Ну же, -- говорил он. -- Садись. Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженного взгляда. Он допил второй стакан и тенперь, хмурясь, рассматривал его дно. -- Послушай, -- сказал он, -- мне нужно тебе кое-что сказать. -- Что такое, дорогой? Что-то случилось? Он сделался совершенно недвижим и так низко опунстил голову, что свет от лампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени. Она увиндела, как у пего задергалось левое веко. -- Для тебя это, боюсь, будет потрясением, -- заговонрил он. -- Но я много об этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты не слишком стронго будешь меня судить. И он ей все рассказал. Это не заняло у пего много времени -- самое большее, четыре-пять минут, и она слушала его очень спокойно, глядя на него с ужасом, который возрастал по мере того, как он с каждым слонвом все более отдалялся от нее. -- Ну вот и все, -- произнес он. -- Понимаю, что я не вовремя тебе обо всем этом рассказал, но у меня просто нет другого выхода. Конечно же, я дам тебе деньги и прослежу за тем, чтобы о тебе позаботились. Но не нужнно из-за всего этого поднимать шум. Надеюсь, ты не станешь этого делать. Будет не очень-то хорошо, если об этом узнают на службе. Поначалу она не хотела ничему верить и решила, что все это -- выдумка. Ей пришло в голову, что он, монжет, вообще ничего не говорил и что она себе все это вообразила. Наверно, ей лучше заняться своими делами и вести себя так, будто она ничего не слышала, а потом, когда она придет в себя, ей, быть может, нетрудно будет убедиться в том, что ничего вообще не произошло. -- Пойду приготовлю ужин, -- выдавила она из себя, и на сей раз он ее не удерживал. Она не чувствовала под собой ног, когда шла по комннате. Она вообще ничего не чувствовала -- ее лишь слегнка подташнивало и мутило. Она все делала механиченски -- спустилась в погреб, нащупала выключатель, отнкрыла морозилку, взяла то, что попалось ей под руку. Она взглянула на то, что оказалось в руках. То, что она держала, было завернуто в бумагу, поэтому она сняла бумагу и взглянула еще раз. Баранья нога. Ну что ж, пусть у них на ужин будет баранья нога. Она понесла ее наверх, взявшись за один конец обеими руками, и, проходя через гостиную, увидела, что он стонит к ней спиной у окна, и остановилась. -- Ради Бога, -- сказал он, услышав ее шаги, но при этом не обернулся, -- не надо для меня ничего готовить. В эту самую минуту Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, не задумываясь высоко подняла замороженнную баранью ногу и с силой ударила его по затылку. Результат был такой же, как если бы она ударила его железной дубинкой. Она отступила на шаг, помедлила, и ей показалось забавным то, что он секунды четыре, быть может пять, стоял и едва заметно покачивался. Потом он рухнул на ковер. При падении он задел небольшой столик, тот перенвернулся, и грохот заставил ее выйти из оцепенения. Хонлодея, она медленно приходила в себя и в изумлении из-под полуопущенных ресниц смотрела на распростертое тело, по-прежнему крепко сжимая в обеих руках кусок мяса. Ну что ж, сказала она про себя. Итак, я убила его. Неожиданно мозг ее заработал четко и ясно, и это ее еще больше изумило. Она начала очень быстро сообнражать. Будучи женой сыщика, она отлично знала, канкое ее ждет наказание. С этим все ясно. Впрочем, ей все равно. Пусть это произойдет. Но, с другой стороны, как же ребенок? Что говорится в законе о тех, кто ждет ренбенка? Они что, их обоих убивают -- мать и ребенка? Или же ждут, когда наступит десятый месяц? Как они поступают в таких случаях? Этого Мэри Мэлони не знала. А испытывать судьбу она никак не собиралась. Она отнесла мясо на кухню, положила его па протинвень, включила плиту я сунула в духовку. Потом вымынли руки и быстро поднялась в спальню. Сев перед зернкалом, она припудрила лицо и подкрасила губы. Попынталась улыбнуться. Улыбка вышла какая-то странная. Она сделала еще одну попытку. -- Привет, Сэм, -- весело сказала она громким голонсом. И голос звучал как-то странно. -- Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку гонрошка. Так лучше. И улыбка и голос на этот раз получились лучше. Она повторила те же слова еще несколько раз. Потом спустилась вниз, надела пальто, вышла в заднюю дверь и, пройдя через сад, оказалась на улице. Еще не было и шести часов, и в бакалейной лавке горел свет. -- Привет, Сэм, -- весело сказала она, обращаясь к мужчине, стоявшему за прилавком. -- А, добрый вечер, миссис Мэлони. Что пожелаете? -- Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка. Продавец повернулся и достал с полки горошек. --- Патрик устал и не хочет никуда идти ужинать, -- сказала она. -- По четвергам мы обычно ужинаем не донма, а у меня как раз в доме не оказалось овощей. -- Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони? -- Нет, спасибо, мясо у меня есть. Я достала из монрозилки отличную баранью ногу. -- Ага! -- Обычно я ничего не готовлю из замороженного мяса, Сэм, но сегодня попробую. Думаешь, что-нибудь получится? -- Лично я, -- сказал бакалейщик, -- не вижу разнинцы, замороженное оно или нет. Эта картошка вас устнроит? -- Да, вполне. Выберите две картофелины. -- Что-нибудь еще? -- Бакалейщик склонил голову набок, добродушно глядя на нее, -- Как насчет десерта? Что вы даете ему на десерт? -- А что бы вы предложили, Сэм? Продавец окинул взглядом полки своей лавки. -- Что вы скажете насчет доброго кусочка творожнонго пудинга? Я знаю, он это любит. -- Отлично, -- сказала она, -- Это он действительно любит. И когда покупки были завернуты и оплачены, она приветливо улыбнулась ему и сказала: -- Спасибо, Сэм. Доброй ночи. -- Доброй ночи, миссис Мэлони. И спасибо вам. А теперь, говорила она про себя, торопливо направнляясь к дому, теперь она возвращается к своему мужу, который ждет ужина; и она должна хорошо его пригонтовить, и чтобы он был вкусный, потому что бедняга устал; а если, когда она войдет в дом, ей случится обнанружить что-то необычное, неестественное или ужасное, тогда, понятно, увиденное потрясет ее и она обезумеет от горя и ужаса. Но ведь она не знает, что ее ждет что-то ужасное. Она просто возвращается домой с овощами. Сегодня четверг, и миссис Патрик Мэлони идет домой с овощами, чтобы приготовить мужу ужин. Вот так себя и веди, говорила она себе. Делай все правильно и веди себя естественно. Делай все так, чтобы это выглядело естественно, и тогда совсем не нужно бундет играть. Поэтому, войдя на кухню через заднюю дверь, она что-то напевала себе под нос и улыбалась. -- Патрик! -- позвала она. -- Как ты там, дорогой? Она положила пакет на стол и прошла в гостиную; и, увидев его лежащим на полу, скорчившимся, с выверннутой рукой, которую он придавил всем телом, она дейнствительно испытала потрясение. Любовь к нему всконлыхнулась в ней, она подбежала к нему, упала на колени и разрыдалась. Это нетрудно было сделать. Игры но понадобилось. Спустя несколько минут она поднялась и подошла к телефону. Она помнила наизусть номер телефона полинцейского участка и, когда ей ответили, крикнула о трубку: -- Быстрее! Приезжайте быстрее! Патрик мертв! -- Кто это говорит? -- Миссис Мэлони. Миссис Патрик Мэлони. -- Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв? -- Мне кажется, да, -- говорила она сквозь рыданния. -- Он лежит на полу, и мне кажется, он мертв. -- Сейчас будем, -- ответили ей. Машина приехала очень быстро, и когда она открынла дверь, вошли двое полицейских. Она знала их обоих-- она знала почти всех на этом участке -- и, истерически рыдая, упала в объятия Джека Нунана. Он бережно усандил ее на стул и подошел к другому полицейскому по имени О'Молли, склонившемуся над распростертым телом. -- Он мертв? -- сквозь слезы проговорила она. -- Боюсь, что да. Что здесь произошло? Она сбивчиво рассказала ему о том, как вышла в бакалейную лавку, а когда вернулась, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, плакала и снова говорила, Нунан обнаружил на голове умершего сгусток запекшейнся крови. Он показал рану О'Молли, который немедленнно поднялся и торопливо направился к телефону. Скоро в дом стали приходить другие люди. Первым явился врач, за ним прибыли двое полицейских, одного из которых она знала по имени. Позднее пришел полинцейский фотограф и сделал снимки, а за ним -- еще канкой-то человек, специалист по отпечаткам пальцев. Понлицейские, собравшиеся возле трупа, вполголоса перегонваривались, а сыщики тем временем задавали ей массу вопросов. Но, обращаясь к пей, они были неизменно прендупредительны. Она снова все рассказала, на этот раз с самого начала, когда Патрик пришел и она сидела за шитьем, а он так устал, что не хотел никуда идти ужиннать. Она сказала и о том, как поставила мясо -- "оно и сейчас там готовится" -- и как сбегала к бакалейщику за овощами, а когда вернулась, он лежал на полу. -- К какому бакалейщику? -- спросил один из сыщинков. Она сказала ему, и он обернулся и что-то прошептал другому сыщику, который тотчас же вышел на улицу. Через пятнадцать минут он возвратился с исписаннным листком, и снова послышался шепот, и сквозь рындания она слышала некоторые из произносимых вполгонлоса фраз: "... вела себя нормально... была весела... хотела приготовить для него хороший ужин... горошек... твонрожный пудинг... невозможно, чтобы она... " Спустя какое-то время фотограф с врачом удалились и явились два других человека и унесли труп на носилках. Потом ушел специалист по отпечаткам пальцев. Остались два сыщика и еще двое полицейских. Они вели себя исключительно деликатно, а Джек Нунан спронсил, не лучше ли ей уехать куда-нибудь, к сестре напринмер, или же она могла бы переночевать у его жены, конторая приглядит за ней. Нет, сказала она. Она чувствует, что не в силах даже сдвинуться с места. Они очень будут возражать, если она просто посидит, покуда не придет в себя? Ей дейстнвительно сейчас не очень-то хорошо. Тогда не лучше ли ей лечь в постель, спросил Джек Нунан. Нет, ответила она, она бы предпочла просто посидеть на стуле. Быть может, чуть позднее, когда она почувстнвует себя лучше, она сможет найти в себе силы, чтобы сдвинуться с места. И они оставили ее в покое и принялись осматривать дом. Время от времени кто-то из сыщиков задавал ей какие-нибудь вопросы. Проходя мимо нее, Джек Нунан всякий раз ласково обращался к ней. Ее муж, говорил он, был убит ударом по затылку, нанесенным тяжелым тупым предметом, почти с уверенностью можно сканзать -- металлическим. Теперь они ищут оружие. Вознможно, убийца унес его с собой, но он мог и выбросить его или спрятать где-нибудь в доме. -- Обычное дело, - сказал он. -- Найди оружие я считай, что ты нашел убийцу. Потом к ней подошел один из сыщиков и сел рядом. Может, в доме есть что-то такое, спросил он, что могло быть использовано в качестве оружия? Не могла бы она посмотреть: не пропало ли что, например большой гаечнный ключ или тяжелая металлическая ваза? У них нет металлических ваз, сказала она. -- А большой гаечный ключ? Кажется, у них нет и большого гаечного ключа. Но что-то вроде этого можно найти в гараже. Поиски продолжались. Она знала, что полицейские ходят и в саду, вокруг дома. Она слышала шаги по гранвию, а в щели между шторами иногда мелькал луч фоннарика. Становилось уже поздно, часы на камине поканзывали почти десять часов. Четверо полицейских, осматнривавших комнаты, казалось, устали и были несколько раздосадованы. -- Джек, -- сказала она, когда сержант Нунан в оченредной раз проходил мимо нее, -- не могли бы вы дать мне выпить? -- Конечно. Может, вот этого виски? -- Да, пожалуйста. Но только немного. Может, мне станет лучше. Он протянул ей стакан. -- А почему бы и вам не выпить? -- сказала она. -- Вы, должно быть, чертовски устали. Прошу вас, выпейнте. Вы были так добры ко мне. -- Что ж, -- ответил он. -- Вообще-то это не положенно, но я пропущу капельку для бодрости. Один за другим в комнату заходили и другие полинцейские и после уговоров выпивали по глотку виски. Они стояли вокруг нее со стаканами в руках, чувствуя себя довольно неловко в ее присутствии, и пытались произнонсить какие-то слова в утешение. Сержант Нунан забрел на кухню, тотчас же вышел оттуда и сказал: -- Послушайте-ка, миссис Мэлони, а плита-то у вас так и горит, и мясо все еще в духовке. -- О Боже! -- воскликнула она. -- И правда! -- Может, я ее выключу? -- Да, пожалуйста, Джек. Большое вам спасибо. Когда сержант снова вернулся, она взглянула на него своими большими, темными, полными слез гланзами. -- Джек Нунан, -- сказала она. -- Да? -- Не могли бы вы сделать мне одолжение и другие тоже? -- Попробуем, миссис Мэлони. -- Видите ли, -- сказала она, -- тут собрались друзья дорого Патрика, и вы помогаете напасть на след человека, который убил его. Вы, верно, ужасно проголодались, потому что время ужина давно прошло, а Патрик, я знаю, не простил бы мне, упокой Господь его душу, если бы я отпустила вас без угощения. Почему бы вам не съесть эту баранью ногу, которую я поставила в духовнку? Она уже, наверно, готова. -- Об этом и разговора быть не может, -- ответил сержант Нунан. -- Прошу вас, -- умоляюще проговорила она. -- Пожанлуйста, съешьте ее. Лично я и притронуться ни к чему не смогу, во всяком случае ни к чему такому, что было в доме при нем. Но вас-то это не должно тревожить. Вы сделаете мне одолжение, если съедите ее. А потом вы можете продолжить свою работу. Четверо полицейских поколебались было, но они явнно уже проголодались, и в конце концов она уговорила их отправиться на кухню и поесть. Женщина осталась на своем месте, прислушиваясь к их разговору, доносившенмуся из-за открытых дверей, и слышала, как они немногословно переговаривались между собой, пережевывая мясо. -- Еще, Чарли? -- Нет. Оставь ей. -- Она хочет, чтобы мы ничего не оставляли. Она сама так сказала. Говорит, сделаем ей одолжение. -- Тогда ладно. Дай еще кусочек. ---- Ну и дубина же это, должно быть, была, которой этот парень ударил беднягу Патрика, -- говорил один из них. -- Врач говорит, ему проломили черен, точно кувалндой. -- Потому нетрудно будет ее найти.. -- Точно, и я так говорю. -- Кто бы это ни сделал, долго таскать с собой эту штуку он не будет. Кто-то из них рыгнул. -- Лично мне кажется, что она где-то тут, в доме. -- Да наверно, где-то у нас под носом. Как по-твоему, Джек? И миссис Мэлони, сидевшая в комнате, захихикала. Роалд Дал. Гурман Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (в│второк, 10 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В тот вечер за обедом у Майка Скофилда в его лонндонском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и один человек по имени Ричард Пратт. Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "Эпинкурейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюрнки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не кунрил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали достонинства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзыватьнся о нем как о живом существе, что звучало довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, -- говонрил он, -- довольно застенчивый и стеснительный, но безнусловно щепетильный". Или: "Добродушное вино, благонжелательное и бодрое, несколько, может, пикантное, но тем не менее добродушное". До этого я уже два раз обедал у Майка, когда у него был и Ричард Тратт, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не сонбирались делать исключение. Едва мы ступили в столонвую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жанреного мяса, доносившийся из кухни, -- только от всего этого у меня слюнки потекли. Когда мы расселись, я вспомнил, что, когда я был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе. Майк поспорил с ним на ящик вина, Пратт согласился и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, потому что Майк очень хотел его проиграть, чтобы доказать, что его вино настолько хорошее, что его легко узнать, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит нешуточное, истиннное удовольствие в том, что имеет возможность обнарунжить свей званая. Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майи поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблюндает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написанно: "Гайерслей Олигсберг, 1945". Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей -- крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В том месте производят так мало вина, что человеку понстороннему почти невозможно хоть сколько-нибудь его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, чтонбы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в коннце концов ему согласились уступить. -- Сомневаюсь, чтобы в Англии оно было у кого-нинбудь еще, -- сказал он и взглянул на Ричарда Пратта. -- Чем отличается мозельвейн, -- продолжал он, возвысив - голос, -- так это тем, что он очень хорош перед кларетом. Многие пьют перед кларетом рейнвейн, но это понтому, что не знают ничего лучше. Рейнвейн, убивает тонкий аромат кларета, вам это известно? Это просто варварство -- пить рейнвейн перед кларетом. Но вот мозельвейн именно то, что надо. Майк Скофилд был приятным человеком средних лет. Он был биржевым маклером. Если уж быть точнным -- комиссионером на фондовой бирже, и, подобно некоторым людям этой профессии, его, казалось, ненсколько смущало, едва ли не ввергало в стыд то, что он "сделал" такие деньги, имея столь ничтожные способнонсти. В глубине души он сознавал, что был просто букменкером -- тихим, очень порядочным, втайне неразборчинвым в средствах букмекером, -- и подозревал, что об этом знали и его друзья. Поэтому теперь он изыскивал пути, как бы стать человеком культурным, развить литературнный и эстетический вкус, приобщиться к собиранию картин, нот, книг и всякого такого. Его небольшая пронповедь насчет рейнвейна и мозельвейна была составной частью той культуры, к которой он стремился. -- Прелестное- вино, вам так не кажется? -- спросил он. Он по-прежнему следил за Ричардом Праттом. Я виндел, что всякий раз, склоняясь над столом, чтобы отпранвить в рот рыбку, он тайком быстро посматривал в друнгой конец стола. Я прямо-таки физически ощущал, что он ждет того момента, когда Пратт сделает первый глонток и поднимет глаза, выражая удовлетворение, удивленние, быть может, даже изумление, а потом развернется дискуссия и Майк расскажет ему о деревушке Гайерснлей. Однако Ричард Пратт и не думал пробовать вино. Он был полностью поглощен беседой с Луизой, восемнадцантилетней дочерью Майка. Он сидел, повернувшись к ней вполоборота, улыбался и рассказывал, насколько я мог уловить, о шеф-поваре одного парижского ресторана. По ходу своего рассказа он придвигался к ней все ближе и ближе и в своем воодушевлении едва ли не наваливался на нее. Бедная девушка отодвинулась от него как можно дальше, кивая вежливо, но с каким-то отчаянием, глядя ему не в лицо, а на верхнюю пуговицу смокинга. Мы покончили с рыбой, и тотчас же явилась служаннка, чтобы убрать тарелки. Когда она подошла к Пратту, то увидела, что он еще не притрагивался к своему блюнду, поэтому заколебалась было, и тут Пратт заметил ее. Взмахом руки он велел ей удалиться, прервал свой раснсказ и быстро начал есть, проворно накалывал маленьнкие хрустящие рыбки на вилку и быстро отправлял их в рот. Затем, покончив с рыбой, он протянул руку к бонкалу, двумя маленькими глотками пригубил вино и тотнчас же повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить свой рассказ. Майк все это видел. Я чувствовал, не глядя на него, что он хотя и сохраняет спокойствие, но сдерживается с трудом и не сводит глаз с гостя. Его круглое доброндушное лицо вытянулось, щеки обвисли, но он делал над собой какие-то усилия, не шевелился и ничего не говорил. Скоро служанка принесла второе блюдо. Это был большой кусок жареной говядины. Она поставила блюдо на стол перед Майком, тот поднялся и принялся разрензать мясо на очень тонкие кусочки и осторожно раскландывать их на тарелки, которые служанка разносила. Нарезав мяса всем, включая самого себя, он положил нож и оперся обеими руками о край стола. -- А теперь, -- сказал он, обращаясь ко всем, но гляндя на Ричарда Пратта, -- теперь перейдем к кларету. Прошу прощения, но я должен сходить за ним. -- Сходить за ним, Майк? -- удивился я. -- Где же оно? -- В моем кабинете. Я вынул из бутылки пробку. Он дышит. -- В кабинете? -- Чтобы он приобрел комнатную температуру, разунмеется. Он там находится уже сутки. -- Но почему именно в кабинете? -- Это лучшее место в доме. Ричард помог мне в прошлый раз выбрать его. Услышав свое имя, Пратт повернулся. -- Это ведь так? -- спросил Майк. -- Да, -- ответил Пратт, с серьезным видом кивнув головой. -- Это так. -- Оно стоит в моем кабинете на зеленом бюро, -- сказал Майк. -- Мы выбрали именно это место. Хорошее место, где нет сквозняка и ровная температура. Извининте меня, я сейчас принесу его. Мысль о том, что у него есть еще вино, достойное пари, вернула ему веселое расположение духа, и он тонропливо вышел из комнаты и вернулся спустя минуту, осторожно неся в обеих руках корзинку для вина, в конторой лежала темная бутылка. Этикетки не было видно, так как бутылка была повернута этикеткой вниз. -- Ну-ка! -- воскликнул он, подходя к столу. -- Как насчет, этого вина, Ричард? Ни за что не отгадаете, что это такое! Ричард Пратт медленно повернулся и взглянул на Майка, потом перевел взгляд на бутылку, покоившуюся в маленькой плетеной корзинке; выгнув брови и оттопырив влажную нижнюю губу, он принял вид надменнный и не очень-то симпатичный. -- Ни за что не догадаетесь, -- сказал Майк. -- Хоть сто лет думайте. -- Кларет? -- снисходительно поинтересовался Ричард Пратт. -- Разумеется. -- Надо полагать, из какого-нибудь небольшого винноградника. -- Может, и так, Ричард. А может, и не так. -- Но речь идет об одном из самых известных годов? -- Да, за это я ручаюсь. -- Тогда ответить будет несложно, -- сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и вид у него при этом был танкой, будто ему чрезвычайно скучно. Мне, впрочем, это растягивание слов и тоскливый вид, который он напустил на себя, показались несколько странными; зловещая тень мелькнула в его глазах, а во всем его облике появилась какая-то сосредоточенность, отчего мне сделалось не по себе. -- Задача на сей раз действительно трудная, -- сканзал Майк. -- Я даже не буду настаивать на пари. -- Ну вот еще. Это почему же? -- И снова медленно выгнулись брови, а взгляд его стал холодным и насторонженным. -- Потому что это трудно. -- Это не очень-то любезно по отношению ко мне. -- Мой дорогой, -- сказал Майк, -- я с удовольствием с вами поспорю, если вы этого хотите. -- Назвать это вино не слишком трудно. -- Значит, вы хотите поспорить? -- Я вполне к этому готов, -- сказал Ричард Пратт. -- Хорошо, тогда спорим как обычно. На ящик этонго вина. -- Вы, наверно, думаете, что я не смогу его назвать? -- По правде говоря, да, при всем моем к вам уванжении, -- сказал Майк. Он делал над собой некоторое усилие, стараясь сонблюдать вежливость, а вот Пратт не слишком старался скрыть свое презрение ко всему происходящему. И вменсте с тем, как это ни странно, следующий его вопрос, понхоже, обнаружил некоторую его заинтересованность: -- Вы не хотели бы увеличить ставку? -- Нет, Ричард. Ящик вина -- этого достаточно. -- Может, поспорим на пятьдесят ящиков? -- Это было бы просто глупо. Майк стоял за своим стулом во главе стола, бережно держа эту нелепую плетеную корзинку с бутылкой. Нонздри его, казалось, слегка побелели, и он крепко стиснул губы. Пратт сидел развалясь на стуле, подняв брови и понлузакрыв глаза, а в уголках его рта пряталась усмешка. И снова я увидел или же мне показалось, что увиден, будто тень озабоченности скользнула по его лицу, а во взоре появилась какая-то сосредоточенность, в самих же глазах, прямо в зрачках, мелькнули и затаились иснкорки. -- Так, значит, вы не хотите увеличивать ставку? -- Что до меня, то мне, старина, ровным счетом все равно, -- сказал Майк. -- Готов поспорить на что угодно. Мы с тремя женщинами молча наблюдали за ними. Жену Майка все это начало раздражать, она сидела с мрачным видом, и я чувствовал, что она вот-вот вмешанется. Ростбиф дымился на наших тарелках. -- Значит, вы готовы поспорить со мной на все что угодно? -- Я, уже сказал. Я готов поспорить с вами на все, что вам будет угодно, если для вас это так важно. -- Даже на десять тысяч фунтов? -- Разумеется, если вы именно этого хотите. -- Тенперь Майк был спокоен. Он отлично знал, что может сонгласиться па любую сумму, которую вздумается назвать Пратту. -- Так вы говорите, я могу назначить ставку?, -- Именно это я и сказал. Наступило молчание, во время которого Пратт меднленно обвел глазами всех сидящих за столом, посмотрев по очереди сначала на меня, потом на трех женщин. Казалось, он хочет напомнить нам, что мы являемся свиндетелями этого соглашения. -- Майк! -- сказала миссис Скофилд. -- Майк, давайнте прекратим- эти глупости и поедим. Мясо остывает. -- Но это вовсе не глупости, -- ровным голосом пронизнес Пратт. -- Просто мы решили немного поспорить. Я обратил внимание на то, что служанка, стоявшая поодаль с блюдом овощей, не решается подойти к столу. -- Что ж, хорошо, -- сказал Пратт. -- Я скажу, на что я хотел бы с вами поспорить. -- Тогда говорите, -- довольно бесстрашно произнес Майк. -- Мне все равно, что вам придет в голову. Пратт кивнул, и снова улыбочка раздвинула уголки ото рта, а затем медленно, очень медленно, не спуская с Майка глаз, он сказал: -- Я хочу, чтобы вы отдали за меня вашу дочь. Луиза Скофилд вскочила на ноги. -- Эй! -- вскричала она. -- Ну уж нет! Это уже не смешно. Послушай, папа, это совсем не смешно. -- Успокойся, дорогая, -- сказала ее мать. -- Они всенго лишь шутят. -- Я не шучу, -- сказал Ричард Пратт. -- Глупо все это как-то, -- сказал Майк. Он снова был выбит из колеи. -- Вы же сказали, что готовы спорить на что угодно. -- Я имел в виду деньги. -- Но вы не сказали -- деньги. -- Все равно, именно это я имел в виду. -- Тогда жаль, что вы этого прямо не сказали. Одннако если вы хотите взять назад свое предложение... -- Вопрос, старина, не в том, чтобы брать или не брать назад свое предложение. Да к тому же пари не получается, потому что вы не можете выставить ничего равноценного. Ведь в случае проигрыша вы не выдадинте за меня свою дочь -- у вас ее нет. А если бы и была, я бы не захотел жениться на ней. -- Рада слышать это, дорогой, -- сказала его жена. -- Я поставлю все что хотите, -- заявил Пратт. -- Мой дом, например. Как насчет моего дома? -- Какого? -- спросил Майк, снова обращая все в шутку. -- Загородного. -- А почему бы и другой не прибавить? -- Хорошо. Если угодно, ставлю оба своих дома. Тут я увидел, что Майк задумался. Он подошел к столу и осторожно поставил на него корзинку с бутылнкой. Потом отодвинул солонку в одну сторону, перечнинцу -- в другую, взял в руки нож, - с минуту задумчиво рассматривал лезвие, затем положил его. Его дочь тоже увидела, что им овладела нерешительность. ---- Папа! -- воскликнула она. -- Это же нелепо! Это так глупо, что словами не передать. Я не хочу, чтобы на меня спорили. -- Ты совершенно права, дорогая, -- сказала ее мать. -- Немедленно это прекрати, Майк, сядь и поешь. Майк не обращал на нее внимания. Он посмотрел на свою дочь и улыбнулся -- улыбнулся медленно, по-отенчески, покровительственно. Однако в глазах его вдруг загорелись торжествующие искорки. -- Видишь ли, -- улыбаясь, сказал он, -- видишь ли, Луиза, тут есть о чем подумать. -- Папа, хватит! Не хочу даже слушать тебя. В жизнни не слышала ничего более глупого! -- Нет, серьезно, моя дорогая. Погоди-ка и послуншай, что я скажу. -- Но я не хочу тебя слушать. -- Луиза! Прошу тебя! Выслушай меня. Ричард предложил нам серьезное пари. На этом настаивает он, а не я. И если он проиграет, то ему придется расстаться с солидной недвижимостью. Погоди, моя дорогая, не пенребивай меня. Дело тут вот в чем. Он никак не может выиграть.. -- Он, кажется, думает, что может. -- Теперь послушай меня, потому что я знаю, что говорю. Специалист, пробуя кларет, если только это не какое-нибудь знаменитое вино типа лафита или латура, может лишь весьма приблизительно определить винонградник. Он, конечно, может назвать тот район Бордо, откуда происходит вино, будь то Сент-Эмийон, Помроль, Грав или Медок. Но ведь в каждом районе есть общины, маленькие графства и в каждом графстве много небольнших виноградников. Невозможно отличить их друг от друга только по вкусу и аромату. Могу лишь сказать, что это вино из небольшого виноградника, окруженного другими виноградниками, и он его ни за что не угадает. Это невозможно. -- В этом нельзя быть уверенным, -- сказала его дочь. -- Говорю тебе -- можно. Не хочу хвастать, по я кое-что понимаю в винах. И потом, девочка моя, да видит Бог, я твой отец, и уж не думаешь ли ты, что я позволю вовлечь тебя... во что-то такое, - чего ты не хочешь, а? Я просто пытаюсь сделать для тебя немного денег. -- Майк! -- резко проговорила его жена. -- Немедленнно прекрати, прошу тебя! И снова он не обратил на нее внимания. -- Если ты согласишься на эту ставку, -- сказал он своей дочери, -- то через десять минут будешь владелинцей двух больших домов. -- Но мне не нужны два больших дома, папа. -- Тогда ты их продашь. Тут же ему и продашь. Я все это устрою. И потом, ты подумай только, дорогая, ты будешь богатой! Всю жизнь ты будешь независимой! -- Пап, мне все это не нравится. Мне кажется, это глупо. -- Мне тоже, -- сказала ее мать. Она резко дернула головой и нахохлилась, точно курица. -- Тебе должно быть стыдно, Майк, предлагать такое! Это ведь твоя дочь! Майк даже не взглянул на нее. -- Соглашайся! -- горячо проговорил он, в упор гляндя на девушку. -- Быстрее соглашайся! Гарантирую, что ты не проиграешь. -- Но мне это не нравится, папа. -- Давай же, девочка моя. Соглашайся! Майк буквально наваливался на нее. Он приблизил ч ней свое лицо, сверля ее суровым взглядом, и его дочери было нелегко воспротивиться ему. -- А что, если я проиграю? -- Еще раз говорю тебе -- не проиграешь. Я это ганрантирую. -- Папа, может, не надо? -- Я сделаю тебе состояние. Давай же. Говори, Луинза. Ну? Она в последний раз поколебалась. Потом безнадежно пожала плечами и сказала: -- Ладно. Если только ты готов поклясться, что прониграть мы не можем. -- Отлично! -- воскликнул Майк. -- Замечательно! Значит, спорим! Майк тотчас же схватил бутылку, плеснул немного вина сначала в свой бокал, затем возбужденно запрыгал вокруг стола, наполняя другие бокалы. Теперь все смотрели на Ричарда Пратта, след