ткрывал их, смотрел на меня, на простыню, на потолок, снова на меня, но только не на Гандербая. И все же Гандербаю удавалось каким-то образом удерживать его от движений. Запах хлороформа действовал угнетающе и вызывал тошноту, но я не мог выйти из комнаты. У меня было такое чувство, будто кто-то надувает огромнный шар, который должен вот-вот лопнуть, но глаз я отнвести не мог. Наконец Гандербай повернулся ко мне, кивнул, и я понял, что он готов действовать дальше. -- Подойдите к той стороне кровати, -- сказал он. -- Мы возьмемся за края простыни и потянем ее, но прошу вас, очень медленно и очень осторожно. -- Потерпи еще немного, Гарри, -- сказал я и, обойдя вокруг кровати, взялся за простыню. Гандербай стоял напротив меня, и мы принялись очень медленно стаскивать простыню, приподняв ее над Гарри, при этом мы немного отступили от кровати, но одновременно наклонились, пытаясь заглянуть под пронстыню. Хлороформ распространял ужасное зловоние. Помню, что я пытался не дышать, а когда более не мог сдерживать дыхание, попытался дышать неглубоко, чтонбы эта дрянь не попадала в легкие. Стала видна грудь Гарри, или, лучше сказать, верх полосатой пижамы, которая скрывала ее, а потом я увиндел белую тесьму его пижамных брюк, аккуратно завянзанную узелком. Чуть-чуть дальше -- и я увидел пуговинцу из перламутра. Вот уж чего ни за что не увидишь на моей пижаме, так это пуговиц на ширинке, тем более перламутровых. Этот Гарри, подумал я, просто щеголь. Странно, что в тревожные минуты в голову подчас лезут фривольные мысли, и я отчетливо помню, что, увидев эту пуговицу, я подумал о Гарри как о щеголе. Кроме этой пуговицы, ничего другого на его животе не было. Тогда мы быстрее стащили простыню и, когда показанлись ноги, выпустили ее из рук, и она упала на пол. -- Не двигайтесь, -- сказал Гандербай, -- не двигайнтесь, мистер Поуп. -- И он принялся осматривать постель и заглядывать под ноги Гарри. -- Мы должны быть остонрожны. Змея может заползти куда угодно. Она может прятаться в штанине. Едва Гандербай произнес это, как Гарри поднял гонлову с подушки и посмотрел на свои ноги. Это было его первым движением. Затем он неожиданно вскочил и, стоя на кровати, стал яростно трясти сначала одной нонгой, потом другой. В ту минуту мы оба подумали, что змея укусила его, и Гандербай уже полез было в свой чемоданчик за скальпелем и жгутом, но тут Гарри перенстал прыгать и замер на месте. Взглянув на матрас, на котором он стоял, он прокричал! -- Ее нигде нет! Гандербай выпрямился и с минуту тоже осматривал матрас, затем посмотрел на Гарри. Гарри был в порядке. Он не был укушен и не должен был быть укушен или убит, и все было замечательно. Но, похоже, легче от этонго никому не стало. -- Мистер Поуп, вы, разумеется, совершенно уверены в том, что видели ее? -- В голосе Гандербая прозвучала саркастическая нотка, чего он не позволил бы себе при обычных обстоятельствах. -- Не кажется ли вам, что вы могли себе все это вообразить, а, мистер Поуп? -- Судя по тому, как Гандербай смотрел на Гарри, сарказм его не нужно было принимать всерьез. Просто он пытался разрядить обстановку после такого напряжения. Гарри стоял на кровати в своей полосатой пижаме, свирепо глядя на Гандербая, и краска постепенно залинвала его лицо. -- Не хочешь ли ты сказать, что я все выдумал? --- занкричал он. Гандербай стоял и смотрел на Гарри. Гарри сделал шаг вперед на кровати, и глаза его сверкнули. -- Ты, грязная индусская крыса! -- Молчи, Гарри! -- сказал я. -- Ты, грязный черномазый... -- Гарри! -- вскричал я. -- Молчи, Гарри! -- То, что он говорил, было ужасно. Гандербай вышел из комнаты, как будто нас в ней и не было вовсе, и я последовал за ним. Положив ему руку на плечо, я вышел вместе с ним на веранду. -- Не слушайте его, -- сказал я. -- Все это так на него подействовало, что он сам не знает, что говорит. Мы сошли с веранды по ступенькам и направились по темной дорожке к тому месту, где стоял его стареньнкий "моррис". Он открыл дверцу и сел в машину. -- Вы прекрасно поработали, -- сказал я. -- Огромное вам спасибо за то, что вы приехали. -- Ему нужно как следует отдохнуть, -- тихо произнес он, не глядя на меня, потом завел мотор и уехал. Роалд Дал. Кожа Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В том году -- 1946-м -- зима слишком затянулась. Хонтя наступил уже апрель, по улицам города гулял ледяной ветер, а по небу ползли снежные облака. Старик, которого звали Дриоли, с трудом брел по улице Риволи. Он дрожал от холода, и вид у него был жалнкий; в своем грязном черном пальто он был похож на дикобраза, а над поднятым воротником видны были тольнко его глаза. Раскрылась дверь какого-то кафе, и на него пахнуло жареным цыпленком, что вызвало у него в животе судонрогу от приступа голода. Он двинулся дальше, равнодушнно посматривая па выставленные в витринах вещи -- духи, шелковые галстуки и рубашки, драгоценности, фарнфор, старинную мебель, книги в прекрасных переплетах. Спустя какое-то время он поравнялся с картинной галенреей. Раньше ему нравилось бывать в картинных галенреях. В витрине он увидел единственный холст. Он останновился, чтобы взглянуть на него. Потом повернулся и пошел было дальше, но тут же остановился еще раз и оглянулся; и вдруг его охватила легкая тревога, всконлыхнулась память, словно вспомнилось что-то далекое, виденное давным-давно. Он снова посмотрел на картину. Па ней был изображен пейзаж -- купа деревьев, безумно клонившихся в одну сторону, словно согнувшихся под яростным порывом ветра; облака вихрем кружились в небе. К раме была прикреплена небольшая табличка, на которой было написано: "Хаим Сутин (1894--1943)". Дриоли уставился на картину, пытаясь сообразить, что в ней было такого, что казалось ему знакомым. Жутнкая картина, подумал он. Какая-то странная и жуткая... Но мне она нравится... Хаим Сутин... Сутин... "Боже мой! -- неожиданно воскликнул он. -- Это же мой маленьнкий калмык, вот кто это такой! Мой маленький калмык, и его картина выставлена в одном из лучших парижских салонов! Подумать только! " Старик приблизился к витрине. Он отчетливо вспомннил этого юношу -- да, теперь он вспомнил его. Но когнда это было? Все остальное не так-то просто было вспомннить. Это было так давно. Когда же? Двадцать -- нет, больше тридцати лет назад, разве не так? Погодите минутку. Да, это было за год до войны, первой мировой воины, в 1913 году. Именно так. Тогда он и встретил Сутина, этого маленького калмыка, мрачного, вечно о чем-то размышляющего юношу, которого он тогда полюнбил -- почти влюбился в него, -- и непонятно за что, разнве что, пожалуй, за то, что тот умел рисовать. И как он рисовал! Теперь он вспомнил гораздо ясннее -- улицу, баки с мусором вдоль нее, запах гнили, рынжих кошек, грациозно бродящих по свалке, и женщин -- потных жирных женщин, сидевших на порогах и выставивших свои ноги на булыжную мостовую. Что это была за улица? Где жил этот юноша? В Сите-Фальгюйер, вот где! Старик несколько раз кивнул головой, довольный тем, что вспомнил название. И там была студия с одним-единственным стулом и грязнная красная кушетка, на которой юноша устраивался на ночлег; пьяные сборища, дешевое белое вино, яростные споры и вечно мрачное лицо юноши, думающего о ранботе. Странно, подумал Дриоли, как легко ему все это вспомнилось, как каждая незначительная подробность тотчас же тянула за собой другую. Вот, скажем, эта глупая затея с татуировкой. Но ведь это же было просто безумие, каких мало. С чего все началось? Ах да, как-то он разбогател и накупил винна, именно так оно и было. Он ясно вспомнил тот день, когда вошел в студию со свертком бутылок под мышкой, при этом юноша сидел перед мольбертом, а его (Дрионли) жена стояла посреди комнаты, позируя художнику. -- Сегодня мы будем веселиться, -- сказал он. -- Устнроим втроем небольшой. праздник. -- А что мы будем праздновать? -- спросил юноша, не поднимая глаз. -- Может, то, что ты решил развестись с женой, чтобы она вышла замуж за меня? -- Нет, -- отвечал Дриоли. -- Сегодня мы отпразднуем то, что мне удалось заработать кучу денег. -- А я пока ничего не заработал. Это тоже можно отметить. -- Конечно, если хочешь. Дриоли стоял возле стола, развязывая сверток. Он чувствовал себя усталым, и ему хотелось скорее выпить вина. Девять клиентов за день -- все это очень хорошо, но с глазами это может сыграть злую шутку. Раньше у него никогда не было девять человек за день. Девять пьяных солдат, и что замечательно -- не меньше чем сенмеро из них были в состоянии платить наличными. В рензультате он разбогател невероятно. Но напряжение было очень велико. Дриоли от усталости прищурил глаза, белнки которых были испещрены красными прожилками, а за глазными яблоками будто что-то ныло. Но наконец-то наступил вечер, он был чертовски богат, а в свертке бынло три бутылки -- одна для его жены, другая для друга, а третья для него самого. Он отыскал штопор и принялся откупоривать бутылки, при этом каждая пробка, вынлезая из горлышка, негромко хлопала. Юноша отложил кисть. -- О Господи! -- произнес он. -- Разве при таком шунме можно работать? Девушка подошла к картине. Приблизился и Дриоли, держа в одной руке бутылку, в другой -- бокал. -- Нет! -- вскричал юноша, неожиданно вскипев. -- Пожалуйста, не подходите! -- Он схватил холст с мольнберта и поставил его к стене. Однако Дриоли успел его разглядеть. -- А мне нравится. -- Ужасно. -- Замечательно. Как и все, что ты делаешь, это занмечательно. Мне все твои картины нравятся. -- Беда в том, -- хмурясь, проговорил юноша, -- что сами по себе они несъедобны. Есть-то я их не могу. -- И все же они замечательны. -- Дриоли протянул ему полный бокал светло-желтого вина. -- Выпей, -- сканзал он. -- Это тебя взбодрит. Никогда еще, подумал он, не приходилось ему видеть более несчастного человека или же более мрачного линца. Он увидел его в кафе месяцев семь назад, тот сидел и пял в одиночестве, и, поскольку он был похож на руснского или же какого-то выходца из Азии, Дриоли подсел к нему и заговорил: -- Вы русский? -- Да. -- Откуда? -- Из Минска. Дриоли вскочил с места и обнял его, крича, что он и сам родился в этом городе. -- Вообще-то я родился не в Минске, -- сказал тогда юноша, -- а недалеко от него. -- Где же? -- В Смиловичах, милях в двенадцати от Минска. -- Смиловичи! -- воскликнул Дриоли, снова обнимая его. -- Мальчиком я бывал там несколько раз. -- Потом он снова уселся, с любовью глядя в лицо своему собеседнинку. -- Знаешь, -- продолжал он, -- а ты не похож на руснских, живущих на Западе. Ты больше похож на татаринна или на калмыка. Ты самый настоящий калмык. Теперь, в студии, Дриоли снова посмотрел на юношу, который взял у него бокал с вином и осушил его залпом. Да, лицо у него точно как у калмыка -- широкоскулое, с широким грубым носом. Широкоскулость подчеркивалась и ушами, которые торчали в разные стороны, И потом, у него были узкие глаза, черные волосы, толстые губы калмыка, но вот руки -- руки его всегда удивляли, танкие тонкие и белые, как у женщины, с маленькими тоннкими пальцами. -- Налей-ка еще, -- сказал юноша. -- Праздновать -- так как следует. Дриоли разлил вино по бокалам и уселся на стул. Юноша опустился на дряхлую кушетку рядом с женой Дриоли. Бутылки стояли на полу между ними. -- Сегодня будем пить сколько влезет, -- проговорил Дриоли. -- Я исключительно богат. Пожалуй, я схожу и куплю еще несколько бутылок. Сколько нам нужно? -- Еще шесть, -- сказал юноша. -- По две на каждого. -- Отлично. Сейчас принесу. -- Я схожу с тобой. В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок бенлого вина, и они вернулись в студию- Они расставила бутылки на полу в два ряда, и Дриоли откупорил их, поснле чего они снова расселись и продолжали выпивать. -- Только очень богатые люди, -- оказал Дриоли, -- могут позволить себе праздновать таким образом. -- Верно, -- сказал юноша. -- Ты тоже так думаешь, Жози? -- Разумеется. -- Как ты себя чувствуешь, Жози? -- Превосходно. -- Бросай Дриоли и выходи за меня. -- Нет. -- Прекрасное вино, -- сказал Дриоли. -- Одно удонвольствие пить его. Они медленно и методично стали напиваться. Дело было обычное, и вместе с тем всякий раз требовалось соблюдать некий ритуал, сохранять серьезность, и принтом говорить много всяких вещей, и снова повторять их, и хвалить вино, и еще важно было не торопиться, чтобы насладиться тремя восхитительными переходными перинодами, особенно (как считал Дриоли) тем, когда начиннаешь плыть и ноги отказываются служить тебе. Это был лучший период из всех -- смотришь на свои ноги, а они так далеко, что просто диву даешься, какому чудаку они могут принадлежать и почему это они валяются там на полу. Спустя какое-то время Дриоли поднялся, чтобы вклюнчить свет. Он с удивлением обнаружил, что ноги его пошли вместе с ним, а особенно странно было то, что он не чувствовал, как они касаются пола. Появилось принятное ощущение, будто он шагает по воздуху. Тогда он принялся, ходить по комнате, тайком поглядывая на холнсты, расставленные вдоль стен. -- Послушан, -- сказал наконец Дриоли. -- У меня идея. -- Он пересек комнату и остановился перед кушетнкой, покачиваясь. -- Послушай, мой маленький калмык. -- Что там еще? -- У меня отличная идея. Ты меня слушаешь? -- Я слушаю Жози. -- Прошу тебя, выслушай меня. Ты мой друг -- мой безобразный маленький калмык из Минска, -- и по-моему, ты такой хороший художник, что мне бы хотелось иметь такую картину, прекрасную картину... -- Забирай все. Возьми все, что найдешь, только не мешай мне разговаривать с твоей женой. -- Нет-нет, ты послушай. Я хочу картину, которая всегда была бы со мной... всюду... куда бы я ни поехал... что бы ни случилось... чтобы она всегда была со мной... эта твоя картина. -- Он наклонился и сжал его колено. -- Выслушай же меня, прошу тебя. -- Выслушай ты его, -- сказала молодая женщина. -- Дело вот какое. Я хочу, чтобы ты нарисовал карнтину па моей спине, прямо на коже. Потом я хочу, чтонбы ты нанес татуировку на то, что нарисовал, чтобы картина всегда была со мной. -- Ну и идеи тебе приходят в голову! -- Я научу тебя, как татуировать. Это просто. С этим и ребенок справится. -- Я не ребенок. -- Прошу тебя... -- Ты совсем спятил. Зачем тебе это нужно? -- Художник заглянул в его темные, блестевшие от вина гланза. -- Объясни ради Бога, зачем тебе это нужно? -- Тебе же это ничего не стоит! Ничего! Совсем нинчего! -- Ты о татуировке говоришь? -- Да, о татуировке! Я научу тебя в две минуты! -- Это невозможно! -- Ты думаешь, я не понимаю, о чем говорю? Нет, у молодого человека и в мыслях такого не было, поскольку если кто и понимал что-нибудь в татуировке, так это он, Дриоли. Не он ли не далее как в прошлом месяце разукрасил весь живот одного парня изумительнным и тонким узором из цветов? А как насчет того клинента, с волосатой грудью, которому он нарисовал гиманлайского медведя, да сделал это так, что волосы на его груди сделались как бы мехом животного? Не он ли мог нарисовать на руке женщину, и притом так, что, когда мускулы руки были напряжены, дама оживала и изгинбалась просто удивительным образом? -- Я тебе одно скажу, -- заметил ему юноша, -- ты пьян и эта твоя идея -- пьяный бред. -- Жози могла бы нам попозировать. Портрет Жози на моей спине! Разве я не имею права носить на спине портрет жены? -- Портрет Жози? -- Ну да. -- Дриоли знал -- стоит только упомянуть жену, как толстые коричневые губы юноши отвиснут ii начнут дрожать. -- Нет, -- сказала девушка. -- Дорогая Жози, прошу тебя. Возьми эту бутылку и прикончи ее, тогда ты станешь более великодушно". Это же великолепная идея. Никогда в жизни мне не принходило в голову ничего подобного. -- Какая еще идея? -- Нарисовать твой портрет на моей спине. Разве я hr имею права на это? -- Мой портрет? -- Ню, -- сказал юноша. -- Тогда согласен. -- Нет, только не ню, -- отрезала молодая женщина. -- Отличная идея, -- повторил Дриоли. -- Идея просто безумная, -- сказала Жози. -- Идея как идея, -- заметил юноша. -- И за нее можнно выпить. Они распили еще одну бутылку. Потом юноша сканзал: -- Ничего не выйдет. С татуировкой у меня ничего не получится. Давай лучше я нарисую портрет на твоей спине, и носи его сколько хочешь, пока не примешь ваннну и не смоешь ее. А если ты вообще никогда в жизни больше не будешь мыться, то он всегда будет с тобой, до конца твоих дней. -- Нет, -- сказал Дриоли. -- Да. И в тот день, когда ты решишь принять ванну, я буду знать, что ты больше не дорожишь моей картинной. Пусть для тебя это будет испытанием -- ценишь ли ты мое искусство. -- Мне все это не нравится, -- сказала молодая женнщина. -- Он так высоко ценит твое искусство, что не бундет мыться много лет. Пусть уж лучше будет татуировнка. Но только не ню. -- Хотя бы только голова, -- сказал Дриоли. -- У меня не получится. -- Это невероятно просто. Я берусь обучить тебя за две минуты. Вот увидишь. Я сейчас сбегаю за инструнментами. Иглы и тушь -- вот и все, что нам нужно. У меня есть тушь самых разных цветов -- столько же, сколько у тебя красок, но несравненно более красивых... -- Это невозможно. -- У меня самые разные цвета. Правда, Жози? -- Правда. -- Вот увидишь, -- сказал Дриоли. -- Сейчас я их приннесу. -- Он поднялся со стула и вышел из комнаты ненверной, но решительной походкой. Спустя полчаса Дриоли вернулся. -- Я принес все, что нужно! -- воскликнул он, разнмахивая коричневым чемоданчиком. -- Здесь все необхондимое для татуировщика. Он поставил чемоданчик на стол, раскрыл его и выннул электрические иглы и флакончики с тушью разных цветов. Включив электрическую иглу, он взял ее в руку и нажал выключатель. Послышалось гудение, и игла, выступавшая на четверть дюйма с одного конца, начала быстро вибрировать. Он скинул пиджак и засучил рункава. -- Теперь смотри. Следи за мной, я покажу тебе, как все просто. Я нарисую что-нибудь на своей руке. Вся его рука от кисти до локтя была уже покрыта разными метками, однако ему удалось найти маленький участок кожи для демонстрации своего искусства. -- Прежде всего я выбираю тушь -- возьмем обыкнонвенную синюю... окунаю кончик иглы в тушь... так... дернжу иглу прямо и осторожно веду ее по поверхности конжи... вот так... и под действием небольшого моторчика и электричества игла скачет вверх-вниз и прокалывает кожу, а чернила попадают в нее, вот и все. Видишь, как все просто... видишь, я нарисовал на руке собаку... Юноша заинтересовался. -- Ну-ка дай я попробую. На тебе. Гудящей иглой он принялся наносить синие линии на руке Дриоли. -- И правда просто, -- сказал он. -- Все равно что ринсовать чернилами. Разницы никакой, разве что так меднленнее. -- Я же говорил -- ничего здесь трудного нет. Так ты готов? Начнем? -- Немедленно. -- Натурщицу! -- крикнул Дриоли. -- Жози, иди сюнда! -- Он засуетился, охваченный энтузиазмом; пошатынваясь, принялся расхаживать по комнате, делая разные приготовления, точно ребенок в предвкушении какой-то захватывающей игры. -- Куда мы ее поставим? -- Пусть стоит там, возле моего туалетного столика. Пусть причесывается. Она должна распустить волосы и причесываться -- так я ее и нарисую. -- Грандиозно. Ты гений. Молодая женщина нехотя подошла к туалетному стонлику, держа в руке бокал вина. Дриоли стащил с себя рубашку и вылез из брюк. на нем остались только трусы, носки и ботинки. Он стоял и покачивался из стороны в сторону, он был хотя и ненвысок, но крепкого сложения, кожа у него была белая, почти лишенная растительности. -- Итак, -- сказал он, -- я -- холст. Куда ты постанвишь свой холст? -- Как всегда -- на мольберт. -- Не валяй дурака. Холст ведь я. -- Ну так и становись на мольберт. Там твое место. -- Это как же? -- Ты холст или не холст? -- Холст. Я уже начинаю чувствовать себя холстом. -- Тогда становись на мольберт. Для тебя это должнно быть делом привычным. -- Честное слово, это невозможно. -- Ладно, садись на стул. Спиной ко мне, а свою пьяную башку положи на спинку стула. Поторапливайнся, мне пора начинать. -- Я готов. Жду. -- Сначала, -- сказал юноша, -- я сделаю набросок. Потом, если он меня устроит, займусь татуировкой. -- Широкой кистью он принялся рисовать на голой спине Дриоли. -- Эй! Эй! -- закричал Дриоли. -- Огромная сороконножка забегала по моей спине! -- Сиди спокойно! Не двигайся! Юноша работал быстро, накладывая краску ровным слоем, чтобы потом она не мешала татуировке. Едва принступив к рисованию, он так увлекся, что, казалось, пронтрезвел. Он быстро наносил мазки движениями кисти руки, при этом рука от кисти до локтя не двигалась, и не прошло и получаса, как все было закончено. -- Вот и все, -- сказал он Жози, которая тотчас же вернулась на кушетку, легла на нее и заснула. А вот Дриоли не спал. Он следил за тем, как юноша взял иглу и окунул ее в тушь; потом он почувствовал острое щекочущее жжение, когда она коснулась кожи на его спине. Заснуть ему не давала боль -- неприятная, но не невыносимая. Дриоли забавлялся тем, что старался представить себе, что делалось у него за спиной. Юноша работал с невероятным напряжением. Казалось, он был полностью поглощен работой этого инструмента и тем необычным эффектом, который тот производил. Игла жужжала далеко за полночь, и юноша все ранботал. Дриоли помнил, что, когда художник наконец отнступил на шаг и произнес: "Готово", за окном уже раснсвело и слышно было, как на улице переговаривались прохожие. -- Я хочу посмотреть, -- сказал Дриоли. Юноша взял зеркало, повернул его под углом, и Дриноли вытянул шею. -- Боже мой! -- воскликнул он. Зрелище было потрясающее. Вся спина, от плеч до основания позвоночника, горела красками -- золотистыми, зелеными, голубыми, черными, розовыми. Татуировка была такой густой, что казалось, портрет был написан маслом. Юноша старался как можно ближе следовать первоначальным мазкам кисти, густо заполняя их, и удачно сумел воспользоваться выступом лопаток, так что они стали частью композиции. Более того, хотя он работал и медленно, ему каким-то образом удалось донстичь известной непосредственности. Портрет получился вполне живой, в нем явно просматривалась вихреобразная, выстраданная манера, столь характерная для друнгих работ Сутина. Ни о каком сходстве речи не было. Скорее было передано настроение, а не сходство; очернтания лица женщины были расплывчаты, хотя само линцо обнаруживало пьяную веселость, а на заднем плане кружились в водовороте темно-зеленые мазки. -- Грандиозно! -- Мне и самому нравится. -- Юноша отступил, кринтически разглядывая картину. -- Знаешь, -- прибавил он, -- мне кажется, будет неплохо, если я ее подпишу. -- И, взяв жужжащую иглу, он в правом нижнем углу вынписал свое имя, как раз над тем местом, где у Дриоли находились почки. Старик по имени Дриоли стоял точно завороженный, разглядывая картину, выставленную в витрине. Все это было так давно, будто произошло в другой жизни. А что же юноша? Что сделалось с ним? Он вспомнил, что, вернувшись с войны -- первой войны, -- он затосконвал по нему и спросил Жози: -- Где мой маленький калмык? -- Уехал, -- ответила она тогда. -- Не знаю куда, но слышала, будто его нанял какой-то меценат и услал в Серэ писать картины. -- Может, он еще вернется. -- Может, и вернется. Кто знает? Тогда о нем вспомнили в последний раз. Вскоре поснле этого они перебрались в Гавр, где было больше матронсов и работы. Старик улыбнулся, вспомнив Гавр. Эти гонды между войнами были отличными годами: у него была небольшая мастерская недалеко от порта, хорошая кварнтира и всегда много работы -- каждый день приходило трое, четверо, пятеро матросов, желавших иметь картину на руке. Это были действительно отличные годы. Потом разразилась вторая война, явились немцы, Жонзи была убита, и всему пришел конец. Уже никому не нужны были картины на руке. А он к тому времени был слишком стар, чтобы делать какую-нибудь другую работу. В отчаянии он отправился назад в Париж, смутнно надеясь на то, что в этом большом городе ему повензет. Однако этого не произошло. И вот война закончилась, и у него нет ни сил, ни средств, чтобы снова приняться за свое ремесло. Не очень-то просто старику решить, чем заняться, особенно если он не любит попрошайничать. Но что еще остается, если не хочешь помереть с голоду? Так-так, думал он, глядя на картину. Значит, это ранбота моего маленького калмыка. И как это при виде танкого маленького предмета оживает память. Еще нескольнко минут назад он и не помнил, что у него расписана спина. Он уже давным-давно позабыл об этом. Придвиннувшись еще ближе к витрине, он заглянул в галерею. На стенах было развешано много других картин, и, понхоже, все они были работами одного художника. По ганлерее бродило много людей. Понятно, это была персоннальная выставка. Повинуясь внезапному" побуждению, Дриоли распахннул дверь галереи и вошел внутрь. Это было длинное помещение, покрытое толстым ковнром цвета вина, и -- Боже мой! -- как здесь красиво и тепло! Вокруг бродили все эти люди, рассматривая карнтины, холеные, с достоинством державшиеся люди, и у каждого в руке был каталог. Дриоли стоял в дверях, нервно озираясь, соображая, хватит ли у него решимонсти двинуться вперед и смешаться с этой толпой. Но не успел он набраться смелости, как за его спиной разндался голос: -- Что вам угодно? Говоривший был в черной визитке. Это был коренанстый человек с очень белым лицом. Оно у него было дряблое и такое толстое, что щеки свисали складками, как уши у спаниеля. Он подошел вплотную к Дриоли и снова спросил: -- Что вам угодно? Дриоли молчал. -- Будьте любезны, -- говорил человек, -- потрудитесь выйти из моей галереи. -- Разве мне нельзя посмотреть картины? -- Я прошу вас выйти. Дриоли не двинулся с места. Неожиданно он почувнствовал, как его переполняет ярость. ~ -- Давайте не будем устраивать скандал, -- говорил человек. -- Сюда, пожалуйста. -- Он положил свою жирнную белую лапу на руку Дриоли и начал подталкивать его к двери. Этого он стерпеть не мог. -- Убери от меня свои чертовы руки! -- закричал Дриоли. Его голос разнесся по длинной галерее, и все поверннули головы в его сторону -- испуганные лица глядели на человека, который произвел этот шум. Какой-то слунжитель поспешил на помощь, и вдвоем они попытались выставить Дриоли за дверь. Люди молча наблюдали за борьбой, их лица почти не выражали интереса, и, канзалось, они думали про себя: "Все в порядке. Нам это неопасно. Сейчас все уладят". -- У меня тоже, -- кричал Дриоли, -- у меня тоже есть картина этого художника! Он был моим другом, и у меня есть картина, которую он мне подарил! -- Сумасшедший. -- Ненормальный. Чокнутый. -- Нужно вызвать полицию. Сделав резкое движение, Дриоли неожиданно вырвалнся от двоих мужчин и, прежде чем они смогли останонвить его, уже бежал по галерее и кричал: -- Я вам сейчас ее покажу! Сейчас покажу! Сейчас сами увидите! -- Он скинул пальто, потом пиджак и рунбашку и повернулся к людям спиной. -- Ну что? -- занкричал он, часто дыша. -- Видите? Вот она! Внезапно наступила полная тишина, все замерли на месте, молча глядя на него в каком-то оцепенении. Все смотрели на татуировку. Она еще не сошла, и цвета бынли по-прежнему яркие, однако старик похудел, лопатки выступали, и в результате картина, хотя и не произвондила столь сильное впечатление, казалась какой-то сморнщенной и мятой. Кто-то произнес: -- О Господи, да ведь это правда! Все тотчас же пришли в движение, поднялся гул гонлосов, и вокруг старика мгновенно собралась толпа. -- Нет никакого сомнения! , -- Его ранняя манера, не так ли? -- Это просто удивительно! -- И смотрите -- она подписана! -- Наклонитесь-ка вперед, друг мой, чтобы картина расправилась. -- Вроде старая, когда она была написана? -- В тысяча девятьсот тринадцатом, -- ответил Дрионли, не оборачиваясь. -- Осенью. -- Кто научил Сутина татуировке? -- Я. -- А кто эта женщина? -- Моя жена. Владелец галереи протискивался сквозь толпу к Дриноли. Теперь он был спокоен, совершенно серьезен и вменсте с тем улыбался во весь рот. -- Месье, -- сказал он. -- Я ее покупаю. Дриоли увидел, как складки жира заколыхались, когнда тот задвигал челюстями. -- Я говорю, что покупаю ее. -- Как же вы можете ее купить? -- мягко спросил Дриоли. -- Я дам вам за нее двести тысяч франков. -- Маленьнкие глазки торговца затуманились, а крылья широкого носа начали подрагивать. -- Не соглашайтесь! -- шепотом проговорил кто-то и толпе. -- Она стоит в двадцать раз больше. Дриоли раскрыл было рот, собираясь что-то сказать. Но ни слова ему не удалось из себя выдавить, и он занкрыл его, потом снова раскрыл и медленно произнес: -- . Но как же я могу продать ее? -- В голосе его про-" звучала безысходная печаль. -- Да! -- заговорили в толпе. -- Как он может продать ее? Это же часть его самого! -- Послушайте, -- сказал владелец, подходя к нему ближе. -- Я помогу вам. Я сделаю вас богатым. Вместе мы ведь сможем договориться насчет этой картины, а? Предчувствуя недоброе, Дриоли глядел на него. -- Но как же вы можете купить ее, месье? Что вы с ней станете делать, когда купите? Где вы будете ее храннить? Куда вы поместите ее сегодня? А завтра? -- Ага, где я буду ее хранить? Да, где я буду ее храннить? Так, где же я буду ее хранить? Гм... так... -- Делец почесал свой нос жирным белым пальцем. -- Мне так канжется, -- сказал он, -- что если я покупаю картину, то я покупаю и вас. Вот в этом вся беда. -- Он помолчал и снова почесал свой нос. -- Сама картина не представляв! никакой ценности, пока вы живы. Сколько вам лет, друг мой? -- Шестьдесят один. -- По здоровье у вас, наверно, не очень крепкое, а? -- Делец отнял руку от носа и смерил Дриоли взглядом, точно фермер, оценивающий старую клячу. -- Мне это не нравится, -- отходя бочком, сказал Дриоли. -- Правда, месье, мне это не нравится. Пятясь, он попал прямо в объятия высокого мужчинны, который расставил руки и мягко обхватил его за пленчи. Дриоли оглянулся и извинился. Мужчина улыбнулся ему и рукой, облаченной в перчатку канареечного цвета, ободряюще похлопал старика по голому плечу. -- Послушайте, дружище, -- сказал незнакомец, по-прежнему улыбаясь. -- Вы любите купаться и греться на солнышке? Дриоли испуганно взглянул на него. -- Вы любите хорошую еду и знаменитое красное винно из Бордо? -- Мужчина продолжал улыбаться, обнажив крепкие белые зубы с проблеском золота. Он говорил мягким завораживающим голосом, не снимая при этом руки в перчатке с плеча Дриоли. -- Вам все это нравится? -- Ну... да, -- недоумевая, ответил Дриоли. -- Конечно. -- А общество красивых женщин? -- Почему бы и нет? -- А гардероб, полный костюмов и рубашек, сшитых специально для вас? Кажется, вы испытываете некотонрую нужду в одежде. Дриоли смотрел на этого щеголеватого господина, ожидая, когда тот изложит свое предложение до конца. -- Вы когда-нибудь носили обувь, сделанную по ваншей мерке? -- Нет. -- А хотели бы? -- Видите ли... -- А чтобы вас каждое утро брили и причесывали? Дриоли смотрел на него во все глаза и ничего не гонворил. -- А чтобы пухленькая симпатичная девушка ухажинвала за вашими ногтями? Кто-то в толпе захихикал. -- А чтобы возле вашей постели был колокольчик, с помощью которого вы утром вызывали бы служанку и велели ей принести завтрак? Хотели бы вы все это иметь, дружище? Вам это кажется заманчивым? Дриоли молча смотрел на него. -- Видите ли, я являюсь владельцем гостиницы "Бринстоль" в Каннах. И я приглашаю вас поехать туда я жить там в качестве моего гостя до конца жизни в удобнстве и комфорте. -- Человек помолчал, дав возможность своему слушателю сполна насладиться столь радостной перспективой. -- Единственной вашей обязанностью -- могу я сказать -- удовольствием? -- будет проводить вренмя на берегу в плавках, расхаживая среди гостей, загонрая, купаясь, попивая коктейли. Вы бы хотели этого? Ответа не последовало. -- Разве вы не понимаете -- все гости таким образом смогли бы рассматривать эту удивительную картину Су-тина. Вы станете знаменитым, и о вас будут говорить: "Глядите-ка, вон тот человек с десятью миллионами франков на спине". Вам нравится эта идея, месье? Вам это льстит? Дриоли взглянул на высокого мужчину в перчатках канареечного цвета, так и не понимая, шутит ли он. -- Идея забавная, -- медленно произнес он. -- Но вы всерьез об этом говорите? -- Разумеется, всерьез. -- Постойте, -- вмешался делец. -- Послушайте, старинна. Вот как мы разрешим нашу проблему. Я покупаю картину и договорюсь с хирургом, чтобы он снял кожу с вашей спины, и вы сможете идти на все четыре стонроны и тратить в свое удовольствие те громадные деньнги, которые я вам за нее дам. -- Без кожи на спине? -- Нет-нет, что вы! Вы меня неправильно поняли. Хирург заменит вам старую кожу новой. Это просто. -- А он сможет это сделать? -- Здесь нет ничего сложного. -- Это невозможно! -- сказал человек в перчатках каннареечного цвета. -- Он слишком стар для такой серьезнной операции по пересадке кожи. Это его погубит. Это погубит вас, дружище. -- Это меня погубит? -- Естественно. Вы этого не перенесете. Только картине ничего не сделается. -- Боже мой! -- вскричал Дриоли. Ужас охватил его; он окинул взором лица людей, нанблюдавших за ним, и в наступившей тишине из толпы послышался еще чей-то негромкий голос: -- А если бы, скажем, предложить этому старику донстаточно денег, он, может, согласится прямо на месте покончить с собой. Кто знает? Несколько человек хихикнули. Делец беспокойно пенреступил с ноги на ногу. Рука в перчатке канареечного цвета снова похлопала Дриоли по плечу. -- Решайтесь, -- говорил мужчина, широко улыбаясь белозубой улыбкой. -- Пойдемте закажем хороший обед и еще немного поговорим. Как? Вы, верно, голодны? Нахмурившись, Дриоли смотрел на него. Ему не нранвилась длинная гибкая шея этого человека и не нравинлось, как он выгибал ее при разговоре, точно змея. -- Как насчет жареной утки и бутылочки "Шамбертэна"? -- говорил мужчина. Он сочно, с аппетитом выговаривал слова. -- Или, допустим, каштанового суфле, легнкого и воздушного? Дриоли обратил свой взор к потолку, его губы увнлажнились и отвисли. Видно было, что бедняга буквальнно распустил слюни. -- Какую вы предпочитаете утку? -- продолжал мужнчина. -- Чтобы она была хорошо прожарена и покрыта хрустящей корочкой или... -- Иду, -- быстро проговорил Дриоли. Он схватил рунбашку и лихорадочно натянул ее через голову. -- Пондождите меня, месье. Я иду. -- И через минуту он исчез из галереи вместе со своим новым хозяином. Не прошло и нескольких недель, как картина Сутина, изображающая женскую голову, исполненная в ненобычной манере, вставленная в замечательную раму и густо покрытая лаком, была выставлена для продажи в Буэнос-Айресе. Это, а также то обстоятельство, что в Каннах нет гостиницы под названием "Бристоль", заставнляет немного насторожиться, и вместе с тем остается понжелать старику здоровья и искренне понадеяться на то, что, где бы он ни был в настоящее время, при нем нанходятся пухленькая симпатичная девушка, которая уханживает за его ногтями, и служанка, приносящая ему по утрам завтрак в постель. Роалд Дал. Автоматический сочинитель Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (п'ятниця, 13 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru - Ну вот, Найп, дружище, теперь, когда все позади, пригласил тебя, чтобы сказать, что, по-моенму отлично справился с работой. Адольф Найп молча стоял перед сидевшим за столом мистером Боуленом, всем своим видом давая понять, что особенного восторга он не испытывал. -- Разве ты не доволен? -- Доволен, мистер Боулен. -- Ты читал, что пишут сегодняшние газеты? -- Нет, сэр, не читал. Человек, сидевший за столом, развернул газету и стал читать: -- "Завершена работа по созданию компьютера, вынполнявшаяся по заданию правительства. На сегодняшнний день это, пожалуй, самая мощная электронно-вычиснлительная машина в мире. Ее основным назначением явнляется удовлетворение постоянно растущих требований пауки, промышленности и административных органов в быстрейшем осуществлении математических вычислений, которые раньше, когда пользовались традиционными методами, были бы попросту невозможны или требовали больше времени, чем отводилось па изучение какой-либо задачи. По словам Джека Боулена, главы электротехнинческой фирмы, в которой в основном проводилась рабонта, быстрота действия повои машины может быть полнностью осознана, если привести такой пример: па решенние задачи, занимающей у математика месяц, у машины уходит лишь пять секунд. За три минуты она произвондит вычисления, которые, будь они записаны на бумаге (если это вообще возможно), заняли бы полмиллиона страниц. В этом компьютере используются электрические импульсы, генерируемые со скоростью миллиона в секуннду, и он способен производить вычисления путем сложенния. вычитания, умножения и деления. В смысле пракнтического применения возможности машины неисчернпаемы... " Мистер Боулен взглянул па вытянутое лицо молодого человека, слушавшего его с безразличным видом. -- Разве ты не гордишься, Найп? Неужели ты не рад? -- Ну что вы, мистер Боулен, разумеется, я рад. -- Думаю, нет нужды напоминать тебе. что твой вклад в этот проект, особенно в его первоначальный замысел, был весьма значителен. Мало того, я бы даже сказал, что без тебя и без некоторых твоих идей весь этот проект мог бы и поныне остаться на бумаге. Адольф Найп переступил с ноги на ногу и принялся рассматривать белые руки своего шефа, его тонкие пальнцы, в которых тот вертел скрепку, распрямляя ее и денлая похожей на шпильку. Ему не нравились руки этого человека. Да и лицо его ему не нравилось, особенно кроншечный рот и фиолетовые губы. Неприятнее всего было то, что, когда он говорил, двигалась только нижняя губа. -- Тебя что-то беспокоит, Найп? Что-нибудь серьезнное? -- Ну что вы, мистер Боулен. Вовсе нет, "-- Тогда как ты смотришь на то, чтобы отдохнуть нендельку? Тебя это отвлечет. Да ты и заслужил это. -- Право, не знаю, сэр. Шеф помолчал, рассматривая стоящего перед ним вынсокого худого молодого человека. Странный тип. Неуженли он не может стоять прямо? Вечно кислая физиономия, одет небрежно, эти пятна на пиджаке, волосы, закрыванющие пол-лица. -- Я бы хотел, чтобы ты отдохнул, Найп. Тебе это ненобходимо. -- Хорошо, сэр. Если вам так хочется. -- Возьми неделю. Если хочешь, две. Отправляйся кунда-нибудь в теплые края. Загорай. Купайся. Ни о чем не думай. Побольше спи. А когда вернешься, мы поговорим о будущем. Адольф Найп отправился домой, в свою двухком