рисовала эти свои затейливые цветочки, лицо ее напрягалось и начинало светиться какой-то танинственной внутренней силой, которую невозможно вынразить словами, и я сидел и не мог отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Даже сейчас, вот в эту самую минуту, я должен признаться, что было нечто величественное в этой женщине, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекраснное, я бы сказал -- величавое, и она была такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьндесят первый год, думаю, лучше сказать про нее больншая, чем высокая. -- Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, -- резко ответила она. -- Чтобы сразиться в бридж, вот и все Они играют просто первоклассно, к тому же на принличные ставки. -- Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю па нее. -- Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли? -- Ну конечно, я... -- . Артур, не будь кретином. -- Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они довольно милые люди. -- Такое можно про любого идиота сказать. -- Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне. -- Послушай, -- сказала она, хлопнув журналом о конлени, -- ты же не хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно нанпроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж. -- Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это... -- Я тебе еще раз говорю -- я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у мення больше сил играть со всякими раззявами. И все равнно я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда будут в моем доме. -- Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли тенперь поздно... -- Артур! -- Да? -- Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь. -- Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами. -- Артур, к чему этот высокопарный слог? -- Она сунрово глядела на меня своими широко раскрытыми серынми глазами, и, чтобы укрыться от ее взора -- иногда мне становилось от него несколько не по себе, -- я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад. Трава на большой покатой лужайке перед домом бынла недавно подстрижена, и газон был испещрен светлынми и темно-зелеными полосами. В дальнем конце наконнец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибнридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие аромат иринсы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентерберн-роуд. Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интенресам, тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я па люблю ее -- я обожаю самый воздух, которым она дыншит, -- или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведет, временами чуточку раздражает. К примеру, все эти ее приемы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальнцем, чтобы подчеркнуть сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный жест, употнребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная. -- Артур! -- крикнула она. -- Иди-ка сюда. -- Что такое? -- Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда. Я подошел к дивану, на котором она возлежала. -- Послушай-ка, -- сказала она, -- хочешь немного понсмеяться? --- Как еще посмеяться? -- Над Снейпами. -- Кто такие Снейпы? -- Очнись, -- сказала она. -- Генри и Сэлли Снейп. Наши гости. -- Ну? -- Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужаснные люди... и как они себя ужасно ведут... он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха... -- Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесет ненчто страшное. -- Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда останются наедине? -- Погоди-ка, Памела... -- Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы раз от души посмеемся. Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно зансветилось каким-то безрассудством, рот слегка приотнкрылся, и она глядела на меня своими круглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась иснкорка. -- Почему бы нет? -- Что ты затеяла? -- Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь? -- Нет, не понимаю. -- Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комннате. Должен признаться, я ожидал чего-то весьма непринятного, но, когда она произнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить. -- Именно так и сделаем, -- сказала она. -- Да ты что! -- воскликнул я. -- Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты не пойдешь. -- Почему? -- Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... все равно что подслушивать у дверей или читать чужие письма, только это гораздо хуже. Ты серьнезно об этом говоришь? -- Конечно, серьезно. Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при этом ринскую. -- Памела, -- резко сказал я, -- я запрещаю тебе денлать это! Она спустила ноги с дивана. -- Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю. -- Меня понять несложно. -- Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты пронделывал штуки похуже этой. -- Никогда! -- О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто ты лучше меня? -- Ничего подобного я никогда не делал. -- Хорошо, мой мальчик, -- сказала она и навела на меня палец, точно револьвер. -- Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобы они нас не услышали. Что ты скажешь? -- Это другое, -- сказал я. -- Это было не в нашем донме. И они не были нашими гостями. -- А какая разница? -- Она сидела, глядя на меня своими круглыми серыми глазами, и подбородок ее нанчал презрительно подниматься. -- Не будь этаким напынщенным лицемером, -- сказала она. -- Что это с тобой происходит? -- Видишь ли, Намела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правда так думаю. -- Но послушай, Артур. Я человек гнусный. Да и ты тоже -- где-то в душе. Поэтому мы и находим общий язык. -- Впервые слышу такую чепуху. -- Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком -- тогда другое дело. -- Давай прекратим весь этот разговор, Памела. -- Послушай, -- сказала она, -- если ты действительно решил измениться, то что же мне остается делать? -- Ты не понимаешь, что говоришь. -- Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело с гадюкой? Я медленно опустился в кресло, стоявшее против динвана; она так и не спускала, с меня глаз. Понимаете, женщина она большая, с крупным белым лицом, и, когнда она глядела на меня сурово -- сот прямо как сейчас, -- я -- как бы это сказать? -- погружался в нее, точно утонпал в ней, будто она была целым ушатом со сливками. -- Ты что, всерьез говоришь обо всей этой затее с микрофоном? -- Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будь таким щепетильным. -- Это нечестно, Памела. -- Это так же честно, -- она снова выставила палец, -- так же честно, как и в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберет ее письма и прочитал их от нанчала до конца. -- Этого нам не нужно было делать. -- Нам? -- Не ведь ты их потом тоже читала, Памела? -- Это никому нисколько не повредило. Ты тогда сам так сказал. А эта затея ничем не хуже. -- А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с тонбой такое проделал? -- Разве я могла бы возмущаться, если бы не знала, что за моей спиной что-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым. -- Мне нужно подумать. -- Может, великий радиоинженер не знает, как сонединить микрофон с динамиком? -- Это проще простого. -- Ну так действуй. Действуй же. -- Я подумаю и потом дам тебе ответ. -- На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту. -- Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за этим занятием. -- Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу их здесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени? Было почти три часа. -- Они едут из Лондона, -- сказала она, -- а уж отбундут никак не раньше чем после ленча. У тебя много времени. -- Куда ты намерена их поселить? -- В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишком далеко? -- Думаю, что-то можно сделать. -- Да, и вот еще что, -- сказала она, -- а куда ты понставишь динамик? -- Я не говорил, что' собираюсь это сделать. -- Бог ты мой! -- вскричала она. -- Посмотрел бы кто-нибудь на тебя. Видел бы ты сам свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не терпится пристунпить к делу. Поставь динамик к нам в спальню -- почему бы и нет? Однако начинай, да поживее. Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказывала мне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить. -- Не нравится мне все это, Памела. После этого она уже ничего не говорила, она просто сидела и совершенно не двигалась, и притом глядела па меня, а на лице ее застыло обреченное выражение, буднто она стояла в длинной очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точно граната, из которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время, прежде, чем -- бах! -- она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишине я слышу, как тикает механизм. Потому я тихо поднялся, пошел в мастерскую и взял микрофон и полторы сотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я вынужден был признаться, что и сам начал испытывать какое-то волнение, а в копчиках пальцев ощутил приятное покалывание. Ничего особеннного, поверьте, со мной не происходило -- правда, ничего особенного. Черт побери, да я такое каждый день испынтываю, когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедитьнся, как падают в цене кое-какие из многочисленных акнций моей жены. Меня не так-то просто впутать в подобнную глупую затею. И в то же время я не мог "упустить возможности поразвлечься. Перепрыгивая через две ступеньки, я вбежал в желнтую комнату в конце коридора. Как и во всякой другой комнате для гостей, в ней было чисто прибрано, и она имела нежилой вид; двуспальная кровать была покрыта желтым шелковым покрывалом, стены выкрашены в бледнно-желтый цвет, а на окнах висели золотистые занавески. Я огляделся в поисках места, куда бы можно было спрятать микрофон. Это была самая главная задача, ибо, что бы ни случилось, он не должен быть обнаружен. Снанчала я подумал о ведерке с поленьями, стоявшем возле камина. Почему бы не спрятать его под поленьями? Нет, пожалуй, это не совсем безопасно. За радиатором? На шкафу? Под письменным столом? Все эти варианты казались мне не лучшими с профессиональной точки зренния. Во всех случаях на него можно случайно наткнутьнся, нагнувшись за упавшей запонкой или еще за чем-нибудь в этом роде. В конце концов, обнаружив незанурядную сообразительность, я решил спрятать его в прунжинах дивана. Диван стоял возле стены, близ края ковнра, и провод можно было пропустить прямо под ковром к двери. Я приподнял диван и просунул под него принбор. Затем я надежно привязал микрофон к пружине, развернув его к середине комнаты. После этого я протяннул провод под ковром к двери. Во всех своих действиях я проявлял спокойствие и осторожность. Там, где пронвод шел под ковром к двери, я уложил его между досок в полу, так что его почти не было видно. Все это, разумеется, заняло какое-то время, и, когда я неожиданно услышал, как по дорожке, усыпанной гранвием, зашуршали шины, а вслед за тем хлопнули дверцы автомобиля и раздались голоса наших гостей, я еще нанходился в середине коридора, укладывая провод вдоль плинтуса. Я прекратил свою работу и вытянулся, держа молоток в руке, и должен признаться, что мне стало страшно. Вы представить себе не можете, как на меня подействовал весь этот шум. Такое же внезапное чувство страха я испытал однажды, когда во время войны в другом конце деревни упала бомба, а я в то время преспонкойно сидел в библиотеке над коллекцией бабочек. Не волнуйся, сказал я самому себе. Памела займется этими людьми. Сюда она их не пустит. Я несколько лихорадочно принялся доделывать свою работу и скоро протянул провод вдоль коридора в нашу спальню. Здесь его уже можно было и не прятать, хотя из-за слуг я не мог себе позволить выказывать беспечнность. Поэтому я протянул провод под ковром и незаметнно подсоединил его к радиоприемнику с задней стороны. Заключительная операция была лишь делом техники и много времени не заняла-. Итак, я сделал, что от меня требовалось. Я отступил на шаг и посмотрел на радиоприемник. Теперь он поченму-то выглядел иначе -- он больше не казался бестолконвым ящиком, производящим звуки, а представлялся хитнрым маленьким существом, взобравшимся на стол и тай-" ком протянувшим свои щупальца в запретное место в конце коридора. Я включил его. Он еле слышно загундел, но никаких иных звуков не издавал. Я взял будильнник, который громко тикал, отнес его в желтую комнату и поставил на пол рядом с диваном. Когда я вернулся, приемник тикал так громко, будто будильник находился в комнате, пожалуй, даже громче. Я сбегал за часами. Затем, запершись в ванной, я привел себя в порядок, отнес инструменты в мастерскую и приготовился к встрече гостей. Но прежде, дабы успонкоиться и не появляться перед ними, так сказать, с кронвавыми руками, я провел пять минут в библиотеке нанедине со своей коллекцией. Я принялся сосредоточенно рассматривать собрание прелестных Vanessa car dui -- "разукрашенных дам" -- и сделал кое-какие пометки под заглавием "Соотношение между узором и очертаниями крыльев", которые намеревался прочитать на следующем заседании нашего общества в Кентербери. Таким обранзом я снова обрел свой обычный серьезный, сосредотонченный вид. Когда я вошел в гостиную, двое наших гостей, имена которых я так и не мог запомнить, сидели на диване. Моя жена смешивала напитки. -- А вот и Артур! -- воскликнула она. -- Где это ты пропадал? Этот вопрос показался мне неуместным. -- Прошу прощения, -- произнес я, здороваясь с гонстями за руку. -- Я так увлекся работой, что забыл о времени. -- Мы-то знаем, чем вы занимались, -- сказала гонстья, понимающе улыбаясь. -- Однако мы простим ему это, не правда ли, дорогой? -- Думаю, простим, -- отвечал ее муж. Я в ужасе представил себе, как моя жена рассказынвает им о том, что я делаю наверху, а они при этом покатываются со смеху. Нет, она не могла этого сденлать, не могла! Я взглянул на нее и увидел, что и она улыбается, разливая по стаканам джин. -- Простите, что мы потревожили вас, -- сказала гонстья. Я подумал, ч. то если уж они шутят, то и мне лучше поскорее составить им компанию, и потому принужденнно улыбнулся. -- Вы должны нам ее показать, -- продолжала гостья. -- Что показать? -- Вашу коллекцию. Ваша жена говорит, что она просто великолепна. Я медленно опустился на стул и расслабился. Смешнно быть таким нервным и дерганым. -- Вас интересуют бабочки? -- спросил я у нее. До обеда еще оставалось часа два, и мы расселись с бокалами мартини в руках и принялись болтать. Именнно тогда у меня начало складываться впечатление о нанших гостях как об очаровательной паре. Моя жена, пронисходящая из родовитого семейства, склонна выделять людей своего круга и воспитания и нередко делает по-спешные выводы в отношении тех, кто, будучи мало с ней знаком, выказывает ей дружеские чувства, и особеннно это касается высоких мужчин. Чаще всего она быванет права, но мне казалось, что в данном случае она ошибается. Я и сам не люблю высоких мужчин; обыкновенно это люди надменные и всеведущие. Однако Генри Спей -- жена шепотом напомнила мне его имя -- оканзался вежливым скромным молодым человеком, с хороншими манерами, и более всего его занимала -- что и понятно -- миссис Снейп. Его вытянутое лицо было по-свонему красиво, как красива бывает морда у лошади, а темно-карие глаза глядели ласково и доброжелательно. копнне его темных волос вызывала у меня зависть, и я пойнмал себя на том, что задумался, какое же он употреблянет средство, чтобы они выглядели такими здоровыми. Он и вправду рассказал нам пару шуток, но они были на высоком уровне, и никто против них ничего не имел. -- В школе, -- сказал он, -- меня называли Сервиксом. Знаете почему? -- Понятия не имею, -- ответила моя жена. -- Потому что по-латыни "сервикс" -- то же, что по-английски "нейп". Для меня это оказалось довольно мудреным, и мне потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, в чем тут соль. -- А в какой школе- это было? -- спросила моя жена. -- В Итоне, -- ответил он, и моя жена коротко кивннула в знак одобрения. Теперь, решил я, она будет разговаривать только с ним, потому я переключил внимание на другого гостя, Сэлли Снейп. Это была приятная молодая женщина с ненплохой грудью. Повстречалась бы она мне пятнадцатью годами раньше, я бы точно впутался в неприятную историю. Как бы там ни было, я с удовольствием рассказал ей все о моих замечательных бабочках. Беседуя с ней, я внимательно ее разглядывал, и спустя какое-то время у меня начало складываться впечатление, что на самом деле она не была такой уж веселой и улыбчивой женнщиной, какой поначалу мне показалась. Она ушла в сенбя, точно ревностно хранила какую-то тайну. Ее темно-голубые глаза чересчур быстро бегали по комнате, ни на минуту ни на чем не останавливались, а на лица лежала едва заметная печать озабоченности. -- Я с таким нетерпением жду, когда мы сыграем в бридж, -- сказал я, переменив наконец тему. -- Мы тоже, -- отвечала она. -- Мы ведь играем почти каждый вечер, так нам нравится эта игра. -- Вы оба большие мастера. Как это получилось, что вы научились играть так хорошо? -- Практика, -- ответила она. -- В этом все дело. Практика, практика и еще раз практика. -- Вы участвовали в каких-нибудь чемпионатах? -- Пока нет, но Генри очень этого хочет. Вы же поннимаете, чтобы достичь такого уровня, надо упорно трундиться. Ужасно упорно трудиться. Не с оттенком ли покорности произнесла она эти слонва, подумал я. Да, видимо, так: он слишком усердно воздействовал на нее, заставляя относиться к этому увленчению чересчур серьезно, и бедная женщина устала от всего этого. В восемь часов, не переодеваясь, мы перешли к обенденному столу. Обед прошел хорошо, при этом Генри Снейп рассказал нам несколько весьма забавных истонрий. Обнаружив чрезвычайно хорошую осведомленность по части вин, он похвалил мой "Ришбург" урожая 1934 года, что доставило мне большое удовольствие. К тому времени, когда подали кофе, я понял, что очень полюнбил этих двух молодых людей, и, как следствие, начал ощущать неловкость из-за всей этой затеи с микрофонном. Было бы все "в порядке, если бы они были негодянями, но то, что мы собрались проделать эту штуку с двумя такими приятными молодыми людьми, наполняло меня сильным ощущением вины. Поймите меня правильнно. Я не испытывал страха. Не было нужды отказынваться от задуманного предприятия. Но я не хотел сманковать предстоящее удовольствие столь же открыто, как это, казалось, делала моя жена, тайком улыбаясь мне, подмигивая и незаметно кивая головой. Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребынвая в отличном расположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре. Мы играли с высонкими ставками -- десять шиллингов за сто очков, поэтонму решили не разбивать семьи, и я все время был партннером своей жены. К игре мы все отнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли молча, сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали ставки. Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены хватает, да, видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к игре серьезно. Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, и мы оказались в худшем положеннии. Я видел, что она не совсем сосредоточенна, а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала игнрать беспечно. То и дело она вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови, при этом нозднри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта появлялась злорадная улыбка. Наши противники играли отлично. Они умело обънявляли масть и за весь вечер сделали только одну ошибнку. Это случилось, когда молодая женщина слишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие карнты, и объявила. шестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была лишь временная неудача, но я помню, что Сэлли Снейп была очень огорчена ею, ненсмотря даже на то, что муж ее тот час же простил, понцеловав ей руку и сказав, чтобы она не беспокоилась. Около половины первого моя жена объявила, что хончет спать. -- Может, еще один роббер? -- спросил Генри Снейп. -- Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу. Давайте-ка все спать. Мы вышли вслед за ней из комнаты и все четверо отправились наверх. Наверху мы, как и полагается, понговорили насчет завтрака, чего бы они еще хотели/и как позвать служанку. -- Надеюсь, ваша комната вам понравится, -- сказала моя жена. -- Окна выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять. Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спальння, и я видел, как провод, который я уложил днем, тяннулся поверх плинтуса и исчезал в их комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и лезет в глаза. -- Спокойной ночи, -- сказала моя жена. -- Приятных сновидений, миссис Снейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и закрыл дверь. -- Быстрее! -- вскричала она. -- Включай его! Это было похоже на мою жену -- она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили, что во время охоты -- сам я никогда не охочусь -- она всегда, ченго бы это ни стоило ей пли ее лошади, была первой вменсте с гончими из страха, что убиение свершится без нее. Мне было ясно, что и на этот раз она не собиралась упустить своего. Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовренмя, чтобы можно было расслышать, как открылась и занкрылась их дверь. -- Ага! -- произнесла моя жена. -- Вошли. Она стояла посреди комнаты в своем голубом платье, стиснув пальцы и вытянув шею; она внимательно принслушивалась, и при этом ее крупное белое лицо сморщинлось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Из радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно и четко. -- Ты просто дура, -- говорил он, и этот голос так резко отличался от того, который был мне знаком, таким on был грубым и неприятным, что я вздрогнул. -- Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков -- это восемь фунтов на двоих! -- Я запуталась, -- ответила женщина. -- Обещаю, больше этого не повторится. -- Что такое? -- произнесла моя жена. -- Что это про-ис-ходит? -- Она быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко подняв брови, и склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что и я несколько разволновался. -- Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повториться, -- говорила женщина. -- Выбора у нас нет, -- безжалостно отвечал мужчинна. -- Попробуем прямо сейчас еще рад. -- О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу! -- Послушай-ка, -- сказал мужчина, -- стоило ли ехать сюда поживиться за счет этой богатой суки, чтобы ты взянла и все - испортила.. На этот раз вздрогнула моя жена. -- И это второй раз на этой неделе, -- продолжал он. -- Обещаю, больше этого не повторится. -- Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай. -- Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа. -- Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила. Займемся лишь объявлением масти и онерами. -- О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала. -- Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами в совершенстве, -- ответил он. -- Ты же знанешь -- на следующей неделе мы играем каждый день. А есть-то нам надо. -- Что происходит? -- прошептала моя жена. -- Что, черт возьми, происходит? -- Тише! -- проговорил я. -- Слушай! -- Итак, -- говорил мужской голос. -- Начнем с самого начала. Ты готова? -- О, Генри, прошу тебя! -- Судя по голосу, она вот-вот расплачется. -- Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. -- Затем соверншенно другим голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: -- Одна трефа. Я обратил внимание на то, что слово "одна" он пронизнес как-то странно, нараспев. -- Туз, дама треф, -- устало ответила женщина. -- Конроль, валет пик. Червей нет. Туз, валет бубновой масти. -- А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами. -- Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами. -- Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их... -- Да, я их знаю. Он помолчал, а затем произнес: -- Трефа. -- Король, валет треф, -- заговорила женщина. -- Туз пик. Дама, валет червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал: -- Одна трефа. -- Туз, король треф... -- Бог ты мой! -- вскричал я. -- Это ведь закодированнное объявление масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках! -- Артур, этого не может быть! -- Точно такие же штуки проделывают фокусники, которые спускаются в зал, берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязанными глазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назвать предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен. -- Быть этого не может! -- Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научитьнся этому, нужно здорово потрудиться. Послушай-ка их. -- Я пойду с червей, -- говорил мужской голос. -- Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Бунбен нет. Дама, валет треф... -- И обрати внимание, -- сказал я, -- пальцами он понказывает ей, сколько у него карт такой-то масти. -- Каким образом? -- Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом. -- Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и занимались? -- Боюсь, что да. Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив, она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не совсем был уверен что, потому что мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения информации. Я ждал решения моей жены. -- Знаешь, Артур, -- медленно проговорила она, вынпуская облачки дыма. -- Знаешь, а ведь это превосходнная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому научиться? -- Что?! -- Ну конечно, сможем. Почему бы и нет? -- Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро пересекла комнату, подошла близнко ко мне, опустила голову, посмотрела на меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбнкой, прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос ее был презрительно вздерннут, а большие серые глаза с блестящими черными точнками посередине были испещрены сотнями крошечные красных вен. Когда она пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня возникало такое чувство, будто я тону. -- Да, -- сказала она. -- Почему бы и нет? -- Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов... -- Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной все время. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямо сейчас и начннем. Роалд Дал. Фантазер Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, конторая покрыла давнишнюю ранку. Он нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Короста -- это всегда интересно: она обладала какой-то особой притягантельностью, и он не мог удержаться от того, чтобы время or времени не разглядывать ее. Да, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, даже если в середине она крепко держится, данже если будет страшно больно. Он принялся осторожно подсовывать ноготь под край коросты. Ему это удалось, и, когда он поддел ее, почти не приложив к тому усилия, она неожиданно отвалилась, вся твердая коричневая короста просто-напросто отвалинлась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи. Здорово. Просто здорово. Он потер кружочек и боля при этом не почувствовал. Потом взял коросту, положил на бедро и щелчком сбил ее, так что она отлетела в сторону и приземлилась на краю ковра, огромного краснно-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину холнла от лестницы, на ступеньках которой он сидел, до входнной двери. Потрясный ковер. Больше теннисной площаднки. Еще как больше. Он принялся с серьезным видом и с нескрываемым удовольствием рассматривать его. Раньнше он вообще не обращал на него внимания, а тут вдруг ковер точно заиграл всеми красками, и они просто осленпили его. Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна -- это раскаленные угли. Сделаю-ка я вот что: дойду до двери, не наступая на них. Если наступлю на красное, то обожгусь. Наверно, весь сгорю. А черные линии на ковре... Ага, черные линии -- это змеи, ядовинтые змеи, в основном гадюки и еще кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и если я наступлю на однну из них, то она меня укусит и я умру еще до того, как меня позовут к чаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня не укусит змея, то завтра, в день рождения, мне подарят щенка. Он поднялся по лестнице, чтобы получше рассмотреть это обширное красочное поле, где на каждом шагу тебя подстерегает смерть. Смогу ли я перейти через него? Не мало ли желтого? Идти ведь можно только по желтому. По силам ли вообще такое кому-нибудь? Решиться на это рискованное путешествие -- непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большими голубыми глазами и маленьким острым подбородком с тревогой глядел вниз поверх перил. В некоторых местах желтая полоска была довольно узкой и раз или два опасно прерывалась, но, похоже, все-таки тянулась до дальнего конца ковра. Для того, кто только накануне с успехом прошел весь путь по уложенной кирпичами дорожке от конюшни до летннего домика и при этом ни разу не наступил на щели между кирпичами, эта новая задача не должна показатьнся слишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он от страха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток. Он медленно спустился по лестнице и подошел к краю ковра. Вытянув ножку, обутую в сандалию, он осторожнно поставил ее на желтую полоску. Потом поднял втонрую ногу, и места как раз хватило для того, чтобы встать двумя ногами. Ну вот! Начало сделано! На его круглом лице с блестящими глазами появилось выражение сосрендоточенности, хотя оно, быть может, и было бледнее обычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногу над черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носком на узнкую желтую полоску. Сделав второй шаг, он остановился, чтобы передохнуть, и застыл на месте. Узкая желтая понлоска уходила вперед, не прерываясь, по меньшей мере ярдов на пять, и он осмотрительно двинулся по ней, стунпая шаг за шагом, словно шел по канату. Там, где она наконец свернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступив на сей раз через устнрашающего вида сочетание черного и красного. На сенредине пути он зашатался. Пытаясь удержать равновенсие, он дико замахал руками, точно мельница, и снова ему удалось успешно преодолеть отрезок пути и перендохнуть. Он уже совсем выбился из сил, оттого что ему все время приходилось быть в напряжении и передвингаться на носках с расставленными руками и сжатыми кулаками. Добравшись до большого желтого острова, о а почувствовал себя в безопасности. На острове было мнонго места, упасть с него он никак не мог, и мальчик пронсто стоял, раздумывая, выжидая и мечтая навсегда остатьнся на атом большом желтом острове, где можно чувствонвать себя в безопасности. Однако, испугавшись, что он может не получить щенка, он продолжил путь. Шаг за шагом он продвигался вперед и, прежде чем ступить куда-либо, медлил, стремясь точно определить, куда следует поставить ногу. Раз у него появился выбор--нлибо налево, либо направо, и он решил пойти налево, понтому что, хотя это было и труднее, в этом направлении было не так много черного. Черный цвет особенно беспонкоил его. Он быстро оглянулся, чтобы узнать, как даленко ему удалось пройти. Позади почти половина пути. Назад дороги уже нет. Он находился в середине и вознвратиться не мог, как не мог и уйти в сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел, сколько впереди красного и черного, в груди его опять появилось это противное чувство страха, как это было на прошлую Пасху, в тот день, когда он заблудился, оказавшись совнсем один в самой глухой части леса. Он сделал еще один шаг, осторожно поставив ногу на единственное небольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз нога его оказалась в сантиметнре от черного. Она не касалась черного, он это видел, он отлично видел, как узкая желтая полоска проходила межнду носком его сандалии и черным, однако змея зашевенлилась, будто почуяв его близость, подняла голову и устанвилась на его ногу блестящими, как бусинки, глазами, следя за тем, наступит он на нее или нет. -- Я не дотронулся до тебя! Ты не укусишь меня! Я же не дотронулся до тебя! Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперь в его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили за его ногой, уставившись как раз в то место под ремешком сандалии, где видна была кожа. Мальчик сделал нескольнко шагов на носках и замер, охваченный ужасом. Проншло несколько минут, прежде чем он решился снова сдвинуться с места. А вот следующий шаг, наверно, будет самым длиннным. Впереди была глубокая извивающаяся черная ренка, протекавшая через весь ковер, а там, где он должен был через нее перебираться, находилась ее самая широнкая часть. Поначалу он задумал было перепрыгнуть ченрез нее, но решил, что вряд ли сумеет точно приземлитьнся на узкую полоску желтого на другом берегу. Он глунбоко вздохнул, поднял одну ногу и стал вытягивать ее вперед, дюйм за дюймом, все дальше и дальше, потом стал опускать ее, все ниже и ниже, и наконец сандалия благополучно коснулась желтого края, а затем и ступила на него. Он потянулся вперед, перенося тяжесть тела на эту ногу. Потом попытался переставить и другую ногу. Он вытягивал тело, но ноги были расставлены слишком далеко, и у него ничего не получалось. Тогда он попронбовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получился шпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел под собой глубонкую извилистую черную реку. В некоторых местах она начинала двигаться, раскручиваться, скользить и засветинлась каким-то ужасным маслянистым блеском. Он заканчался, дико замахал руками, силясь удержать равновенсие, но, похоже, только испортил дело. Он начал падать. Поначалу он медленно клонился вправо, потом все бынстрее и быстрее. В последнее мгновение он инстинктивно выставил руку и тут увидел, что этой своей голой рукой может угодить прямо в середину огромной сверкающей массы черного, и, когда это случилось, он издал пронзинтельный крик ужаса. А где-то далеко от дома, там, где светило солнце, мать искала своего сына. Роалд Дал. Скачущий Фоксли Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Вот уже тридцать шесть лет, пять раз в неделю, я езжу в Сити поездом, который отправляется в вонсемь двенадцать. Он никогда не бывает чересчур перенполнен и к тому же доставляет меня прямо на станцию Кэннон-стрит, а оттуда всего одиннадцать с половиной минут ходьбы до дверей моей конторы в Остин-Фрайерз. Мне всегда нравилось ездить ежедневно на работу из пригород; ) в город и обратно: каждая часть этого небольншого путешествия доставляет мне удовольствие. В нем есть какая-то размеренность, действующая успокаиваюнще на человека, любящего постоянство, и в придачу оно служит своего рода артерией, которая неспешно, но увенренно выносит меня в водоворот повседневных деловых забот. Всего лишь девятнадцать-двадцать человек собираютнся на пашей небольшой пригородной станции, чтобы сесть на поезд, отправляющийся в восемь двенадцать. Сонстав нашей группы редко меняется, и когда на платфорнме иногда появляется новое лицо, то это всякий раз вынзывает недовольство, как это бывает, когда в клетку к канарейкам сажают новую птицу. По утрам, когда я приезжаю на станцию за четыре минуты до отхода поезда, они обыкновенно уже все там, все эти добропорядочные, солидные, степенные люди, стоящие на своих обычных местах с неизменными зонтинками, в шляпах, при галстуках, с одними и теми же вынражениями лиц и с газетами под мышкой, не меняющиенся с годами, как не меняется мебель в моей гостиной. Мне это правится. Мне также нравится сидеть в своем углу у окна и чинтать "Тайме" под перестук колес. Эта часть путешествия длится тридцать две минуты, и, подобно хорошему прондолжительному массажу, она действует успокоительно на мою душу и старое больное тело. Поверьте мне, чтобы сохранять спокойствие духа, нет ничего лучше размереннности и постоянства. В общей сложности я уже почти десять тысяч раз проделал это утреннее путешествие и с каждым днем наслаждаюсь им все больше и больше. Я и сам (это отношения к делу не имеет, но любопытно) стал чем-то вроде часов. Я могу без труда сказать, опазндываем ли мы на две, три или четыре минуты, и мне не нужно смотреть в окно, чтобы сказать, на- какой станции мы остановились. Путь от конца Кэннон-стрит до моей конторы ни донлог, ни короток -- это полезная для здоровья небольшая прогулка по улицам, заполненным такими же путешестнвенниками, направляющимися к месту службы по тому же неизменному графику, что и я. У меня возникает чувство уверенности от того, что я двигаюсь среди этих заслуживающих доверия, достойных людей, которые пренданы своей службе и не шатаются по всему белу свету. Их жизни, подобно моей, превосходно регулирует минутнная