зяин молча кивнул. -- Хотите, я снова положу ее в коробку? -- Не надо. Миссис Биксби повернулась и вышла из ломбарда на улицу, где ее дожидалось такси. Через десять минут она была дома. -- Дорогой, -- сказала она мужу, наклонившись его поцеловать. -- Ты по мне соскучился? Сирил Биксби отложил вечернюю газету и бросил взгляд на часы. -- Сейчас двенадцать с половиной минут седьмого. Тебе не кажется, что ты задержалась? -- Да, я знаю. Все из-за этих ужасных поездов. Привет тебе от тети Мод, как обычно. Умираю, хочу что-нибудь выпить, а ты? Свернув газету в аккуратный прямоугольник и положив его на ручку кресла, мистер Биксби встал и подошел к буфету. Его жена задержалась в центре комнаты и, стаскивая перчатки, внимательно следила за ним, раздражаясь его медлительностью. Он стоял к ней спиной и отмерял порцию джина, согнув шею и приблизив лицо к мензурке, вглядываясь в нее, словно это был рот пациента. Смешно, до чего же убогим он выглядел после Полковника. Полковник был огромным и плотным, и вблизи от него всегда попахивало приправой из хрена. Этот же был маленьким, худым и невзрачным, и от него вообще ничем не пахло, разве что мятными леденцами, которые он сосал, чтобы его дыхание было приятно пациентам. -- Смотри, что я купил для разливания вермута, -- сказал он, поднимая стаканчик с цифровыми делениями. -- Им можно отмерять с точностью до миллиграмма. -- Какая ты умиица, дорогой. Нет, в самом деле, нужно заставить его изменить стиль, подумала она. Эти его костюмы просто смехотворны. Было время, когда они казались ей превосходными, -- щеголеватые пиджаки с высокими лацканами и шестью пуговицами по вертикали, -- но теперь они смотрелись идиотски. То же самое -- узкие брюки-дудочки. Чтобы носить такие вещи, нужно иметь особую внешность, не такую, как у Сирила. Когда его длинное, тощее лицо с узким носом и слегка выступающей челюстью маячило над одним из этих старомодных облегающих костюмов, весь он выглядел, как карикатура на Сэма Уэллера. А сам-то он, наверное, полагал, что похож на Бью Бруммеля. Как бы то ни было, но своих пациентов -- женщин он встречал в кабинете с неизменно распахнутым халатом, чтобы они могли оценить его наряд, который, по всей видимости, должен был тонко намекать на то, что он еще может задать жару. Но миссис Биксби знала лучше. Все эти ухищрения ровным счетом ничего не значили. Он напоминал ей одряхлевшего павлина, важно вышагивающего по лужайке, расправив три жалких перышка, оставшиеся от хвоста. Или одно из тех нелепых самоопыляющихся растений, вроде одуванчика. Для получения семян одуванчик не нуждается в опылении, и все его ярко-желтые лепестки -- лишь пустая трата времени, хвастовство, маскарад. Какой же для этого термин у биологов? Бесполый. Одуванчик -- бесполый. Летнее потомство водяной блошки, между прочим, тоже. Нечто в духе Льюиса Кэрролла, подумала она: водяные блошки, одуванчики и дантисты. -- Спасибо, дорогой, -- сказала она, принимая мартини и усаживаясь на диван, положив сумочку на колени. -- А ты чем занимался вчера вечером? -- Сидел у себя в кабинете и делал пломбы. Да еще оформлял кое-какие счета. -- Но в конце концов, Сирил, тебе давным-давно пора оставить эту тупую работу кому-нибудь другому. Для человека с твоим умом и положением это просто несолидно. Почему ты не поручишь пломбы технику? -- Я предпочитаю делать Их сам. Пломбы -- это моя гордость. -- Я знаю, дорогой, и не сомневаюсь, что они совершенно замечательным. Это самые лучшие пломбы в мире. Но мне не нравится, что ты себя перегружаешь. И вообще, почему эта твоя мисс Палтни не занимается счетами? Ведь это ее обязанность, не так ли? -- Она ими занимается. Но сначала я сам должен определить расценки. Она не в курсе платежеспособности моих пациентов. -- Отличный мартини, -- сказала миссис Биксби, отставляя стакан на десертный столик. -- Просто отличный. Она открыла свою сумочку и вынула носовой платок, как будто для того, чтобы высморкаться. -- Ах да! -- воскликнула она, увидев билет. -- Совсем забыла тепе показать! Я нашла это на сиденье в такси. Здесь какой-то номер, и я подумала, может, это лотерейный билет или что-нибудь такое, ну и взяла. Она протянула мужу жесткий коричневый листочек; он осторожно взял его и подверг минутному осмотру со всех углов, как осматривал бы сомнительный зуб. -- Ты знаешь, что это такое? -- сказал он, растягивая слова. -- Нет, дорогой, не знаю. -- Это залоговый билет. -- Что? -- Билет из ломбарда. Вот здесь название и адрес: где-то на Шестой авеню. -- Ах, милый, ты меня разочаровал! Я было понадеялась, что это билет на ирландскую распродажу. -- Не вижу причин для разочарования, -- сказал Сирил Биксби. -- По-моему, это очень даже забавно. -- Что же здесь забавного, дорогой? Он принялся подробно объяснять, как действует залоговый билет, и особый упор сделал на том факте, что любой, у кого он в руках, может потребовать заложенную вещь. Миссис Биксби терпеливо выслушала его лекцию. -- Ты думаешь, стоит попытаться? -- Я думаю, что не стоит упускать шанс. Видишь, здесь написано: пятьдесят долларов. Понимаешь, что это означает? -- Нет, милый. А что? -- Это означает, что данный предмет стоит весьма приличных денег. -- Ты имеешь в виду эти пятьдесят долларов? -- Да нет, больше пятисот. -- Пятисот! -- Неужели до тебя не доходит? -- оказал он. -- Ростовщик никогда не дает больше десятой части реальной стоимости. -- Подумать только! Я понятия об этом не имела. -- Ты о многом не имеешь понятия, дорогая. А теперь слушай. Видишь, здесь нет ни имени, ни адреса владельца... -- Но неужели вообще нет никакого знака? -- Ни малейшего. Так многие делают. Допустим, если не хотят, чтобы кто-нибудь узнал о том, что они были в ломбарде. Стыдятся. -- Так ты думаешь, мы можем взять эту вещь? -- Ну конечно, можем. Ведь это теперь наш билет. -- Мой билет, -- твердо оказала миссис Биксби. -- Я его нашла. -- Душа моя, ну какая разница? Важно только то, что теперь мы можем взять этот билет, пойти и получить дорогую вещь всего за пятьдесят долларов. Как ты на это смотришь? -- Великолепно! -- воскликнула она. -- Это же страшно интересно, тем более когда не знаешь, чего ждать. Это может быть что угодно, правда, Сирил? Абсолютно что угодно! -- Не исключено, хотя скорей всего это будет кольцо или часы. -- А представь, если там окажется настоящее сокровище? Например, что-нибудь жутко старинное, какая-нибудь ваза или римская статуя. -- Не будем заниматься гаданием, дорогая. Надо пойти и все узнать. -- Мне кажется, это что-то фантастическое! Дай мне билет. Я в понедельник же утром помчусь туда и узнаю! -- Пожалуй, я лучше сам это сделаю. -- Нет! -- воскликнула она. -- Я сама! -- Не спорь. Я заеду в ломбард по дороге на работу. -- Но ведь это мой билет! Пожалуйста, Сирил, позволь мне это сделать! Ну почему ты один должен получить все удовольствие? -- Ты не знаешь этих ростовщиков, дорогая. А тебя вообще так просто обмануть. -- Меня не обманут, ну правда, не обманут! Пожалуйста, дай его мне. -- А еще у тебя должно быть пятьдесят долларов, -- сказал он с улыбкой. -- Ты должна заплатить наличными, иначе тебе ничего не отдадут. -- У меня есть деньги. -- сказал она. -- Кажется. -- И все же я не хотел бы, чтобы ты этим занималась. -- Но, Сирил, я нашла его. Он мой. Что бы там ни было, он мой, разве не так? -- Ну разумеется, он твой, дорогая. Зачем столько волнений по этому поводу? -- Я не волнуюсь. Просто немного возбуждена, вот и все. -- Похоже, тебе не приходит в голову, что это может оказаться чисто мужская вещь -- карманные часы, например, или набор запонок. В ломбарды, между прочим, ходят не только женщины. -- В током случае, это будет тебе мой рождественский подарок, -- великодушно заявила миссис Биксби. -- Я буду только рада. Но если это женская вещь, я возьму ее себе. Договорились? -- Что ж, это справедливо. А почему бы тебе не пойти вместе со мной? Миссис Биксби уже открыла рот сказать "да", но вовремя опомнилась. Ей совсем не улыбалось, чтобы владелец ломбарда поздоровался с ней, как со старой клиенткой в присутствии мужа. -- Нет, -- сказала она, помедлив. -- Мне уже не хочется. Да и ты знаешь, есть своя прелесть в том, чтобы остаться и ждать. Я очень надеюсь, что это не -- окажется что-либо никому из нас не нужное. -- Вот это ты верно заметила, -- сказал мистер Биксби. -- Я не стану ничего выкупать, если увижу, что на это не стоит тратить пятьдесят долларов. -- Но ведь ты сказал, что это должна быть ценная вещь. -- Я нисколько не сомневаюсь, что так и будет. Не волнуйся. -- О, Сирил, я сгораю от нетерпения! Все это так таинственно! -- Это забавно, -- сказал он, опуская билет в карман жилета. -- Очень даже забавно. Наконец-то наступил понедельник, и после завтрака миссис Биксби проводила мужа до двери и помогла ему надеть пальто. -- Не перетруждайся, милый, -- оказала она. -- Хорошо, не буду. -- Дома в шесть? -- Постараюсь. -- У тебя есть еще время заехать в ломбард? -- Боже, я совершенно забыл об этом! Ладно, возьму такси и заеду. Это по дороге. -- Ты ведь не потерял билет? -- Надеюсь, что тает, -- сказал он, ощупывая жилетный карман. -- Ага, вот он. -- А денег у тебя хватит? -- Хватит. -- Милый, -- сказала она и, подойдя к нему вплотную, выровняла галстук, и без того висевший ровно. -- Если там окажется что-нибудь хорошее, такое, что может мне понравиться, позвонишь мне сразу из кабинета? -- Пожалуйста, если ты так просишь. -- Хотя знаешь, мне очень хочется, чтобы там было что-нибудь для тебя, Сирил. Правда, очень хочется. -- Как ты добра, дорогая. Но мне пора бежать. Спустя час, когда зазвонил телефон, миссис Биксби выказала такую прыть, что схватила трубку раньше, чем закончился первый сигнал. -- Дело сделано! -- сказал мистер Биксби. -- Да?! И что же там, Сирил? Что-нибудь хорошее? -- Хорошее?! -- воскликнул он. -- Умопомрачительное! Ты закачаешься, когда увидишь! -- Милый, ну так что же это? Сейчас же скажи мне! -- Тебе фантастически повезло, вот что я тебе скажу. -- Значит, это что-то для меня? -- Ну конечно, для тебя. Хотя, чтоб я провалился, если понимаю, как можно было такое заложить за пятьдесят долларов. Какой-то сумасшедший, наверное. -- Сирил! Перестань испытывать мое терпение! Я этого не вынесу! -- Ты с ума сойдешь, когда увидишь. -- Что это? -- Угадай. Миссис Биксби выдержала паузу. "Будь осторожна, -- приказала она себе -- Будь очень осторожна". -- Ожерелье, -- оказала она, -- Холодно. -- Бриллиантовое кольцо. -- Ничуть не теплее. Я дам тебе намек. Это такое, что ты можешь носить зимой. -- Что я могу носить зимой? Какая-нибудь шапка? -- Нет, не шапка, -- сказал он, смеясь. -- Ради всего святого, Сирил! Почему ты не говоришь? -- Потому что хочу сделать тебе сюрприз. И вечером ты его получишь. -- Никаких сюрпризов! -- взорвалась она. -- Я сию же минуту еду к тебе и все забираю! -- Я думаю, не стоит этого делать. -- Что за ерунда, дорогой. Почему я не могу приехать? -- Потому что я слишком занят. Ты сломаешь мне весь утренний график. Я и так уже на полчаса отстаю. -- Тогда я приеду в обеденный перерыв. Хорошо? -- У меня не будет перерыва. Хотя ладно, приезжай в половине второго, я съем сэндвич. Пока. Ровно в половине второго миссис Биксби прибыла к месту работы мистера Биксби и позвонила. Ее муж в своем белом халате сам открыл ей дверь. -- О, Сирил! Я так волнуюсь! -- Ну-ну, успокойся. И однако ж, тебе фантастически повезло! Он провел ее по коридору в хирургическую. -- Идите обедать, мисс Палтни, -- сказал он ассистентке, укладывавшей инструменты в стерилизатор. -- Закончите это, когда вернетесь. Он подождал, пока девушка выйдет, подошел к стенному шкафу, в котором держал свою одежду, и остановился перед ним, вытянув указательный палец. -- Это здесь, -- сказал он. -- А теперь -- закрой глаза. Миссис Биксби подчинилась. Она глубоко вдохнула и задержала дыхание и в наступившей тишине услышала, как муж открыл шкаф и вытащил оттуда что-то, мягко прошумевшее между прочей одеждой. -- Все! Можешь смотреть! -- Ох, даже страшно, -- сказала она со смехом. -- Ну тогда подсмотри. Медленно, начиная хихикать, она чуть-чуть приоткрыла один глаз -- ровно настолько, чтобы увидеть размытую фигуру мужчины в белом, держащего что-то в высоко поднятой руке. -- Норка! -- закричал он. -- Настоящая норка! При звуках этого магического слова глаза ее распахнулись, и одновременно вся она как бы подалась вперед, намереваясь заключить шубу в свои объятия. Но никакой шубы не было. Вместо нее в руке мужа покачивалась желтая меховая горжетка. -- Вот, ты только полюбуйся! -- сказал он, встряхнув этим убожеством перед ее лицом. Миссис Биксби зажала ладонью рот и начала медленно пятиться. "Сейчас я заору, -- подумала она. -- Не могу. Сейчас заору". -- В чем дело, дорогая? Тебе не нравится? Он прекратил трясти мехом и уставился на нее, ожидая, когда она заговорит. -- Нет... почему... -- выдавила она. -- Я... я... думаю... это прелестно... просто прелестно. -- У тебя, видать, голова от счастья кругом пошла? -- Да, конечно. -- Высочайшее качество, -- сказал он. -- И цвет отличный. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что за такую вещь в магазине тебе пришлось бы выложить по меньшей мере две-три сотни. -- Не сомневаюсь. Это были две норковые шкурки, две узкие паршивенькие шкурки с головами, глазами-бусинками и болтающимися лапками. В пасти одной норки был закушен свободный край другой. -- А ну-ка, -- сказал он, -- примерь. -- Приблизившись, он надел горжетку ей на шею и отступил назад полюбоваться. -- Великолепно. Тебе очень идет. Не у всякой женщины есть такие вещи, дорогая. -- Да, не у всякой. -- Ты, пожалуй, не надевай ее, когда будешь идти за покупками, не то подумают, что мы миллионеры, и начнут цену набавлять. -- Я постараюсь запомнить это, Сирил. -- И, кстати, не рассчитывай еще на какой-нибудь подарок к Рождеству. В любом случае, пятьдесят долларов и так слишком много -- больше, чем я собирался на это потратить. Он повернулся, подошел к умывальнику и начал мыть руки. -- А теперь беги, дорогая, и купи себе что-нибудь вкусненькое. Я бы сам тебя проводил, да у меня в приемной сидит старик Гормэн со сломанным протезом. Миссис Биксби повернулась и пошла к двери. _ "Я убью этого ростовщика, -- думала она. -- Сию же минуту еду в ломбард и швыряю ему в лицо эту мерзкую горжетку. Пусть только попробует не вернуть мне мою шубу. Задушу собственными руками! " -- Я сказал тебе, что буду сегодня поздно? -- опросил Сирил Биксон, продолжая мыть руки. -- Нет. -- Судя по обстоятельствам, не раньше половины девятого. Или даже в девять. -- Хорошо. До вечера. -- Миссис Биксби вышла, с грохотом захлопнув за собой дверь. Именно в этот момент мимо нее по коридору проплывала, уходя на обед, мисс Палтни, секретарь-ассистентка. -- Изумительный сегодня день, не правда ли? -- сказала она, сверкнув белозубой улыбкой. Необычайная легкость была в ее походке, облачко аромата витало вокруг нее, и выглядела она, как королева, как настоящая королева, одетая в великолепную норковую шубу -- прощальный подарок Полковника миссис Биксби. Роалд Дал. Звуковая машина Перевод Натальи Мрост В кн.: Роалд Дал. Крысолов. Москва: альманах "Бобок", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (нед│ля, 15 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru Теплым летним вечером Клаузнер вошел в пенреднюю калитку и, обогнув дом, направился в сад. В глубине сада он остановился у деревянного санрая, отпер дверь и, войдя, снова закрыл ее за собой. Изнутри сарай представлял комнату с некрашеннынми стенами. Слева находился длинный деревянный вернстак, на котором в куче обрывков проводов, батареек и острых инструментов стоял напоминавший детский гробик ящик примерно в метр длиной. Клаузнер направился именно к этому ящику. Верхнняя крышка его была откинута, и он, склонившись, приннялся копаться в хитросплетении разноцветных провондов и серебристых трубок. Затем взял лежавший рядом с ящиком листок бумаги, внимательно изучил его содержание, отложил и, снова заглянув вовнутрь, начал перебирать провода, осторожно подергивая их, проверяя крепление; время от времени сверялся с бунмажкой, нырял в ящик, потом опять вперялся взором в листок и еще раз проверял каждый проводок. Все это заняло у него примерно час времени. После этого он опустил ладонь на переднюю панель, где располагались всевозможные шкалы, и принялся покручивать рукоятки, одновременно заглядывая в ящик и проверяя действие механизма. И все это время он продолжал негромко разговаривать с самим собой, наклоняя голову, чему-то улыбаясь, беспрестанно перенбирая руками, при этом его пальцы осторожно и ловко распоряжались внутри ящика, и когда дело принимало затруднительный или деликатный оборот, губы Клаузнера забавно вытягивались и он приговаривал: "Да... Да... А теперь вот это... да... да... А так ли? Ну, конечно -- где моя схема?.. Ага, точно... Ну, конечно же... Да, да... точно. А теперь... Хорошо. Хорошо. Да... Да, да, да". Он действовал сосредоточенно и скоро, в его движениях угадывалась спешка и с трундом сдерживаемое волнение -- казалось, он не мог позволить себе перевести дух. Неожиданно Клаузнер услышал шаги на покрытой гравием дорожке за окном. Он выпрямился и резко обернулся, когда распахнулась дверь и вошел высокий мужчина. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт. -- Ну,. вот, -- проговорил доктор. -- Вот где вы прячетесь по вечерам. -- Привет, Скотт. -- Вот, проходил мимо... -- сказал доктор. -- Решил заглянуть и узнать, как вы себя чувствуете. В доме никого нет, поэтому я направился прямо сюда. Ну как ваше горло? -- Все в порядке. Чудесно. -- Ну, раз уж я здесь, можно и осмотреть его. -- Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже почти в норме и чувствую себя прекрасно. Доктор начал ощущать напряжение, стоящее в комннате, он посмотрел на черный ящик, затем перевел взгляд на хозяина дома. -- Вы не сняли шляпу, -- заметил он. -- Правда? -- Клаузнер потянулся к голове, стянул шляпу и положил ее на верстак. Доктор подошел ближе и чуть склонился, загляндывая в ящик. -- Что это? -- спросил он. -- Радиоприемник делаенте? -- Да нет, так, забавляюсь просто. -- А выглядит очень сложно. -- Да, -- Клаузнер казался встревоженным. -- Что это? -- спросил доктор. -- Посмотреть, так прямо страх берет. -- Просто одна затея. -- Вот как? -- Да, со звуком связанная, вот и все. -- Боже праведный, дружище! Вам не хватает всянких звуков на вашей работе? -- Я интересуюсь звуком. -- Да уж вижу, -- доктор отошел к двери, затем обернулся. -- Что ж, не буду вас беспокоить. Рад, что с горлом у вас все в порядке. -- Однако он медлил, продолжая поглядывать на ящик, заинтригованный его явно сложным наполнением и тем, что же задумал странный пациент. -- А зачем вам все это? -- спросил доктор. -- Вы пробудили мое любопытство. Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора, после чего поднял руку и принялся мягко потирать мочку правого уха. Возникла пауза. Доктор стоял у двери, ожидая ответа; он улыбался. -- Ну что ж, я скажу, если вам это действительно интересно. -- Но повисла новая пауза, и доктор понял, что Клаузнер никак не может решить, с чего начать. Он переминался с ноги на ногу, пощипывал мочку уха, смотрел себе под ноги и, наконец, медленно начал: -- Ну, в общем, дело обстоит так... с теоретической точки зрения, все очень просто, нет, правда. Человеченское ухо... Вы знаете, что оно не способно слышать все звуки. Среди них есть чересчур высокие или, напротив, низкие, которые оно не улавливает. -- Да, -- промолвил доктор, -- знаю. -- Так вот, говоря приближенно, звук с частотой колебания выше пятнадцати тысяч в секунду будет вне восприятия нашего уха. У собак более совершенный слоховой аппарат. Знаете, вы можете купить свисток, который издает такие высокие звуки, что вы их вовсе не заметите. Зато собака услышит. -- Да, я как-то видел такой свисток, -- сказал докнтор. -- Разумеется, видели. Так вот, существуют тона еще более высокие, нежели у этого свистка, более вынсокой вибрации, если вам так нравится, хотя я предпончитаю называть это тоном. Их вы также не сможете услышать. И далее есть еще более высокие, которые поднимаются все выше и выше, -- сплошная череда тонов... бесконечный ряд... Есть даже такие -- если бы только наши уши были способны их различить, -- что состоят из миллиона колебаний в секунду... даже в миллион раз больше этого... и так далее, все выше и выше, покуда хватит счета, то есть... бесконечность... вечность... вечность... дальше звезд... С каждым мгновением Клаузнер все более оживнлялся. Это был маленький, болезненного вида человек, нервный и дерганый, с беспрестанно снующими руками. Его огромная голова клонилась к левому плечу, словно шея не в силах была удерживать такую тяжесть. Лицо представало гладким и бледным, почти белым, а светнло-серые глаза, поблескивающие из-под очков в стальнной оправе, казались смущенными, близорукими и какими-то отдаленными. Да, это был хрупкий, нервный, дерганый человек, чем-то похожий на мотылька, мечтантельный и встревоженный, но внезапно способный прийнти в возбуждение, оживиться, так что доктор, разглядынвая необычно бледное лицо и сероватые глаза мистера Клаузнера, не мог не ощутить какую-то внутреннюю разобщенность в этом маленьком человеке, словно сознание его было безмерно отдалено от тела. Доктор ждал продолжения, Клаузнер вздохнул и крепко сцепил руки. -- Убежден, -- проговорил он уже спокойнее, -- что существует целый мир звуков вокруг нас, воспринимать которые нам попросту не под силу. Возможно, в этих недоступных нашему слуху сферах высокой частоты сунществует новая, величественная музыка.... Она сочетает в себе мягкую гармонию и яростные, скрежещущие диссонансы; она настолько мощная, что могла бы свенсти нас с ума, будь мы способны услышать ее. Это может быть что угодно... ибо все, что мы знаем, это... -- Да, -- проговорил доктор. -- Хотя это весьма маловероятно. -- А почему бы нет? Почему? -- Клаузнер указал на муху, сидевшую на небольшом мотке медной провонлоки. -- Видите муху? Какой звук издает сейчас эта муха? Никакой, насколько мы можем слышать. Но мы-то знаем, что это существо способно издавать понистине сумасшедший свист на очень высоких тонах, может лаять, квакать или петь песню. Ведь у нее же есть рот, не так ли? И горло есть. Доктор посмотрел на муху и улыбнулся. -- Некоторое время назад, -- сказал Клаузнер, -- я создал довольно простой инструмент, который убедил меня в существовании многих странных, неслышимых звуков. Я не раз сидел и наблюдал, как иголка аппаранта вычерчивает график окрестных вибраций, хотя мои уши не различали никакого звука. Именно эти звуки я и хочу услышать. Мне хочется знать, откуда они исходят и кто или что их производит. -- И та машина, на столе, -- проговорил доктор, -- может позволить вам услышать эти звуки? -- Может. Хотя кто знает? Пока мне не везло. Но я кое-что усовершенствовал в ней и готов сегодня провеснти еще одно испытание. Эта машина, -- сказал он, донтрагиваясь до ящика, -- предназначена для фиксации высоких звуков и их последующей трансформации в донступные для восприятия тона. Я настраиваю ее почти так же, как радиоприемник. -- Как это? -- Не так уж сложно. Скажем, мне захотелось услыншать писк летучих мышей. Это очень высокий звук-- почти тридцать тысяч колебаний в секунду. Обычное человеческое ухо не в состоянии воспринять его. Так вот, если представить, что в этой комнате летает летунчая мышь и я настроил свою машину на тридцать тынсяч колебаний в секунду, мне удастся расслышать писк этой мыши весьма отчетливо. Я даже смогу расслышать конкретные тона -- фа-диез, си-бемоль или что там еще может быть, -- но только в гораздо более низком звунчании. Вы меня поняли? Доктор взглянул на длинный, похожий на гроб ящик. -- И вы намерены опробовать его именно сегодня вечером? -- Да. -- Что ж, желаю вам удачи, -- он посмотрел на чансы. -- Бог ты мой! Мне же пора. До свидания и спасибо за ваш рассказ. Как-нибудь позвоню и узнаю, что там у вас получилось. -- Доктор вышел и прикрыл за собой дверь. Еще некоторое время Клаузнер колдовал над провондами в черном ящике, после чего разогнулся и проговонрил мягким, возбужденным шепотом: "А теперь попронбуем еще раз... На сей раз вынесем все это в сад... и, возможно... возможно... прием будет получше. А тенперь поднимем его... осторожно... О, Бог ты мой, канкой тяжелый-то! " Он поднес аппарат к двери, понял, что не сможет открыть ее с ящиком в руках, вернулся, опустил ящик на скамью, открыл дверь, затем не без труда вытащил свое изобретение в сад. Там он аккунратно опустил конструкцию на деревянный столик, стоявший на лужайке. Затем вернулся к сараю, взял пару наушников и, подсоединив их к клеммам в прибонре, водрузил на уши. Все движения рук Клаузнера отнличались точностью и быстротой. Он был явно взволнонван и потому дышал часто и громко, при этом не перенставая тихо подбадривать себя, словно опасаясь, что машина не заработает, и в то же время испытывая страх перед тем, что принесет удача. Так он и стоял в саду рядом с деревянным столинком -- бледный, маленький и худой, напоминая какого-то состарившегося, изнуренного, с очками на носу, ребенка. Солнце опустилось за горизонт; вокруг--ни звука, ни малейшего дуновения ветерка. С того места, где Клаузнер стоял, ему через невысокий забор был виден соседский сад, по которому расхаживала женщинна с корзиной в руках. Некоторое время он наблюдал за ней, но мысли его блуждали совсем в другом месте. Затем он повернулся к стоявшему на столике прибору и нажал кнопку на передней панели. Пальцы левой рунки сжали регулятор громкости, пальцы правой -- руконятку, перемещавшую стрелку по большой центральной шкале, почти такой же, как и у радиоприемника. Экран был разделен на серию диапазонов, начинавшихся от 15000 колебаний в секунду и вплоть до 1000000. Наконец Клаузнер склонился над своей машиной. От напряженного вслушивания его шея чуть вывернунлась. Правая рука стала вращать рукоятку настройки. Игла медленно ползла по шкале--настолько медленно, что он едва ощущал ее передвижение, -- а в наушниках тем временем раздавалось слабое потрескивание. Где-то вдалеке за этими шумами он различал отданленное гудение, исходящее от самой машины, и ничего кроме этого. Вслушиваясь, Клаузнер, ловил себя на люнбопытном ощущении -- будто его уши отделяются от гонловы, оставаясь связанными с ней лишь посредством тонненьких жестких проводков, наподобие щупалец, и что эти проводки удлиняются, а уши поднимаются все выше, в направлении тайной и запретной территории, ближе к опасной сверхзвуковой зоне, где слух его никогда не бывал прежде и где ему явно не полагалось быть. Маленькая иголка продолжала медленно скользить по шкале, когда он неожиданно услышал вопль, страшнный, пронзительный крик, заставивший его вскочить и схватиться за край стола. Он огляделся вокруг себя, словно ища кричавшего человека. Рядом никого не бынло, если не считать женщины, копавшейся в соседнем саду, но кричала явно не она. Наклонясь, соседка срензала желтые розы и складывала их в корзину. И вот опять--неживой, нечеловеческий вопль, проннзительный и краткий, очень отчетливый и холодный. В самом этом тоне было что-то минорное, металличеснкое, чего ему никогда раньше не приходилось слышать. Клаузнер снова огляделся, внимательно высматривая источник звука. Взгляд его выхватывал лишь женщину в соседнем саду. Он видел, как она наклонилась, взялась одной рукой за стебель и перекусила его ножницами. И снова он услышал тот же крик. Он возник точно в тот момент, когда лезвия ножниц перерезали стебли. Вслед за этим женщина выпрямилась, положила ножницы в корзину с розами и повернулась, собираясь уходить. -- Миссис Сондерс! -- закричал Клаузнер срываюнщимся от волнения голосом. -- А, миссис Сондерс! Обернувшись, женщина увидала соседа, стоявшего у себя на лужайке--этакого причудливого, размахиваюнщего руками человечка с наушниками на голове, -- конторый звал ее таким высоким и крикливым голосом, что она даже испугалась. -- Срежьте еще одну! Пожалуйста, побыстрее срежьнте еще одну! Она стояла неподвижно, всматриваясь в него. -- Но зачем, мистер Клаузнер? -- спросила она. -- В чем дело? -- Пожалуйста, сделайте то, о чем я вас прошу. Срежьте еще одну розу! Миссис Сондерс всегда считала своего соседа ненсколько странноватым, сейчас же, похоже, он опреденленно рехнулся. Она подумала даже, не лучше ли поспеншить домой и позвать мужа. Но передумала. Ведь он же совсем безвредный, так почему бы не сделать ему приятное? -- Ну конечно же мистер Клаузнер, если вы так хонтите, -- проговорила она, после чего взяла из корзины ножницы и срезала еще одну розу. И вновь в наушниках раздался нечеловеческий вопль, и именно в тот самый момент, когда ножницы перекусывали стебель. Клаузнер снял наушники и бронсился к забору, разделявшему оба сада. -- Все ясно, -- сказал он. -- Этого довольно. Больше не надо. Прошу вас, больше не надо! - Я хотел бы что-то вам сказать, миссис Сондерс, -- проговорил он. -- Что-то такое, во что вы не поверинте. -- Он положил руки на край забора и пристально поглядел на нее сквозь толстые очки. -- Сегодня веченром вы нарезали целую корзину роз. Острыми ножнинцами вы срезали стебли живых существ, и каждая срезанная вами роза при этом отчаянно кричала. Вы знали об этом, миссис Сондерс? -- Нет, -- ответила женщина, -- конечно же, я об этом не знала. -- Так оно и есть, конечно, -- проговорил Клаузнер, у него сбилось дыхание, но он старался сдержать свое волнение. -- А я слышал их вопли. Каждый раз, когда вы срезали цветы, я слышал их крик боли. Очень высонкий крик, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы, наверное, не слышали его, но я слышал очень отчетливо. -- Правда, мистер Клаузнер? -- Она поняла, что сенкунд через пять опрометью бросится к дому. -- Вы можете сказать, -- продолжал он, -- что у ронзового куста нет нервов, которые реагировали бы на боль, нет горла, которым он мог бы кричать. И вы бундете правы. У него нет всего этого. Во всяком случае, всего того, чем обладаем мы. Но откуда вы знаете, миснсис Сондерс, -- при этих словах он сильно подался впенред и перешел на горячий шепот, -- откуда вы знаете, что растение вовсе не испытывает боли, когда его перенрезают надвое... такой же точно боли, как если бы кто-то и вам перерезал садовыми ножницами запястье? Откуда вы это знаете? Ведь оно же живое, не так ли? -- Да, мистер Клаузнер. О, да... И спокойной ночи, -- она быстро повернулась и побежала по саду в направлении дома. Клаузнер вернулся к столу. Он надел наушники и некоторое время стоял, вслушиванясь. Различались потрескивающие звуки и глухое гундение машины, и ничего больше. Затем Клаузнер нанклонился и сжал пальцами стебель маленькой белой ромашки, росшей у него на лужайке. Затем он остонрожно потянул стебель на себя и, дернув чуть в стонрону, оторвал его. С того самого момента, когда он начал тянуть цвенток и вплоть до разрыва стебля, в наушниках отчетнливо слышался высокий негромкий крик, какой-то странно неодушевленный. Клаузнер взялся за другую ромашку и повторил то же самое. И снова раздался крик, но на сей раз Клаузнер не смог сказать точнно, что крик выражал именно боль. Нет, это была не боль, скорее -- удивление. Но так ли это? На самом деле в этом звуке не было ничего общего с человечеснкими эмоциями. Это был просто крик, нейтральный, холодный крик -- одинокий, почти бесстрастный вопль, не выражающий ничего. То же самое относилось и к розам. Он ошибался, называя это криком боли. В нем присутствовало то иное, о чем мы ничего не знаем -- что-то этакое... похожее на чмыканье, хлопанье, или зунькуженье, или как уж, вам больше понравится нанзвать все это. Он встал и снял наушники. Наступала темнота, и он видел огоньки света, поблескивавшие из окон окнрестных домов. Клаузнер осторожно поднял прибор, перенес его в сарай и поставил на верстак. Затем он вышел, запер дверь и направился в сторону дома. На следующее утро мистер Клаузнер встал с раснсветом. Одевшись, он направился прямо к сараю. Поднхватив машину, вынес наружу, плотно прижимая к груди и чуть пошатываясь от тяжести. Миновав дом и калитку, Клаузнер пересек дорогу и двинулся в стонрону парка. Один раз на пути он замер, оглянулся, постоял мгновенье и затем пошел дальше; оказавшись возле большого бука, опустил прибор на землю у санмого ствола. После этого Клаузнер поспешил к дому, вынес из угольного погреба топор и, вернувшись в парк, положил его рядом с деревом. Затем он снова огляделся, нервозно посматривая через свои толстые очки. Вокруг не было ни души. Шесть часов утра. Клаузнер надел наушники и включил машину. Ненкоторое время вслушивался в знакомый гудящий звук, затем поднял с земли топор, встал, широко расставив ноги, и изо всех сил всадил лезвие в основание ствонла. Металл вошел в толщу древесины и застрял там, и в тот же самый момент в наушниках разразился поистине невероятный шум. Совершенно новый, досенле незнакомый звук -- хриплый, глухой, оглушающий, рокочущий, низкий и все же похожий на вопль -- не столь изумленно-краткий, как у срываемой розы, но походящий на глубокий -- длиною в целую минуту -- вздох ужаса, который достиг своего апогея, когда лезнвие застряло в древесной плоти, и после этого, постенпенно затихая, слабел, пока вовсе не сошел на нет. Клаузнер с ужасом смотрел на место разруба, зантем осторожно взялся за рукоятку, высвободил лезвие и тихонько опустил топор на землю; он прикоснулся к краям раны, попытался даже сжать их; он все вренмя приговаривал: "Дерево... о, дерево... извини мення... мне так жалко... все ведь зарастет... прекрасно зарастет... " Какое-то время Клаузнер стоял, ухватившись руками за мощный ствол бука, затем резко повернулся и бросился вон из парка -- через дорогу, сквозь калитнку, пока не оказался снова в доме. Он подошел к тенлефону и, покопавшись в справочной книге, набрал номер и стал ждать. Крепко сжимая трубку правой рукой, он нетерпеливо постукивал по столу пальцами левой. Ему было слышно, как на другом конце провонда раздается звонок, наконец шелкнуло и сонный мужской голос проговорил: -- Алло. Да. -- Доктор Скотт? -- Да, он самый. -- Доктор Скотт, вы должны приехать. Немеднленно. -- Кто это говорит? -- Клаузнер. Вы помните, я рассказывал вам вченра вечером про свои эксперименты со звуком и о том, как бы мне хотелось... -- Да, да, конечно, но я не вполне понимаю, что случилось? Вы нездоровы? -- Нет, я не болен, но... -- Но сейчас ведь половина седьмого утра, -- сканзал доктор, -- и вы звоните мне, хотя совершенно не больны. -- Пожалуйста, приходите. Только побыстрее. Я хочу, чтобы кто-нибудь это услышал. Я схожу от этого с ума! Я не могу в это поверить... Доктор узнал отчаянные, почти истеричные нотки в голосе звонившего -- точно такие же, как у тех, кто кричал в трубку: "Несчастье! Произошел несчастный случай! Пожалуйста, приезжайте побыстрее". Он меднленно проговорил: -- Вы действительно хотите, чтобы я вот так встал из постели и приехал к вам? -- Да, сейчас. Пожалуйста, немедленно. -- Ну что ж, хорошо. Еду. Клаузнер сел рядом с телефоном и стал ждать. Он пытался вспомнить, как звучал тот вопль, который изндавало дерево, но никак не мог. Единственное, что всплывало в памяти, так это само неистовое страданние, заполнившее звук и заставившее его самого перенжить паралич ужаса. Он попытался представить себе, какой звук издаст человек, если его прикуют к земле и станут умышленно каким-нибудь маленьким острым предметом протыкать ему ногу, вонзая лезвие глубоко в плоть, раздирая ее. Верно, получится нечто похожее? Впрочем, нет. Будет совсем другой звук. Крик дерева был страшнее любого человеческого именно из-за своей пугающей, неодушевленно-ровной структуры. Клаузнер стал думать о других живых существах, и в памяти сразу же всплыло пшеничное поле с теснными рядами желтых и живых колосьев, по которым движется косилка... Пятьсот стеблей в секунду, кажндую секунду! О, Боже, какой же должен стоять крик! Пятьсот пшеничных колосьев, кричащих одновременнно.... И каждую секунду срезаются новые пятьсот колосьев, которые тоже кричат... Нет, подумал он, я не хочу идти со своей машиной на пшеничное поле. После этого я никогда не стану есть хлеб. Но как быть с помидорами, капустой, морковью и луком? А с яблоками? Нет, с яблоками как раз все в порядке. Вызрев, они сами падают на землю. С ними все в порядке, если дать им вызреть и дождаться, когда они упадут на землю, а не срывать с ветвей. Но тольнко не овощи. Только не картошка, например. И понмидор тоже обязательно будет кричать, и морковь, и лук, и капуста... Звякнула щеколда калитки. Клаузнер вскочил и, вынбежав наружу, увидел высокую фигуру доктора, идунщего по тропинке с маленьким черным чемоданчиком в руке. -- Итак, -- спросил доктор, -- что же нас беснпокоит? -- Пойдемте со мной, доктор. Я хочу, чтобы вы уснлышали это. Я позвал вас потому, что вы единственнный, кому я обо всем рассказал. Это там, в парке, у дороги. Ведь вы пойдете со мной? Доктор внимательно посмотрел на Клаузнера. Тот показался ему уже более спокойным, никаких признанков помешательства или истерики, просто возбужден и встревожен. Они пошли по дороге в парк, и Клаузнер подвел его к большому буку; у самого ствола стоял длинный, чернный, похожий на гроб ящик, рядом лежал топор. -- Зачем вы принесли его сюда? -- спросил доктор. -- Мне нужно было дерево. В саду нет больших деревьев. -- А топор зачем? -- Сейчас вы все узнаете. Только, пожалуйста, нанденьте эти наушники. И слушайте. Слушайте внимательно, а потом скажите, что именно вы услышали. Я хочу окончательно убедиться... Доктор улыбнулся, взял наушники и надел их. Клаузнер наклонился и щелкнул тумблером на паненли машины; затем взял топор и встал, широко расстанвив ноги и готовый к замаху. На какое-то мгновение он застыл. -- Слышите хоть что-нибудь? -- спросил он доктора. -- Простите, что? -- Слышите вы что-нибудь? -- Гул какой-то. Стоя с топором в руках, Клаузнер настраивал себя на замах, но мысль о мучительном крике дерева снова и снова удерживала его. -- Чего вы ждете? -- спросил доктор. -- Ничего, -- ответил Клаузнер; он поднял топор и занес его над головой. И вдруг ему показалось... он готов был поклясться, что почувствовал... как задвингалась земля у него под ногами. Он ощутил слабое сменщение почвы, словно корни дерева шевельнулись в глунбине, но было уже слишком поздно что-то менять -- топор ударил по дереву, лезвие глубоко вошло в его плоть. В тот же самый момент где-то высоко в кроне, раздался треск рвущейся древесины, затем шелест трунщейся листвы... Оба подняли головы и доктор закринчал: -- Осторожнее! Бегите! Быстрее бегите! Доктор сорвал наушники и быстро отбежал в стонро