жчины не должны страдать: они лишь истцы или ответчики. Закон мягок только к женщинам и детям - особенно к женщинам, тем более к черномазым наркоманкам и шлюхам, которые убивают белых детей. (Протягивая бокал Стивенсу, тот берет.) С какой же стати адвокат Стивенс будет мягок к мужчине или женщине, которые являются родителями убитого ребенка? Темпл (хрипло). Господи, перестанешь ты или нет? Помолчи. Гоуэн (поворачиваясь к ней, торопливо). Извини. (Повернувшись, видит, что в руке у нее ничего нет, потом замечает на подносе ее нетронутый стакан рядом со своим.) Не выпила? Темпл. Нет. Мне хочется молока. Гоуэн. Хорошо. Разумеется, горячего. Темпл. Пожалуйста. Гоуэн (поворачиваясь). Сейчас. Я позаботился и об этом. Ходил за виски и заодно поставил кастрюлю на плиту. (Идет к дверям в столовую.) Не отпускай дядю Гэвина, пока я не вернусь. Если понадобится - запри дверь. Или позвони тому защитнику свободы черномазых - как там его фамилия? Выходит. Темпл и Стивенс молчат, пока не раздается хлопок закрываемой двери. Темпл (торопливо и жестко). Что вы узнали? (Торопливо.) Не лгите. Сами видите, времени нет. Стивенс. Времени? До вылета самолета в полночь? А у нее время еще есть - четыре месяца, до марта, тринадцатого марта... Темпл. Вы понимаете, что я имею в виду... вы ее адвокат... виделись с ней ежедневно... черномазая, а вы белый... даже если нужно было ее припугнуть... вы могли разузнать у нее за понюшку кокаина или пинту... (Умолкает и глядит на него в каком-то изумлении, отчаянии; голос ее почти спокоен.) О Господи, Господи, она не сказала вам ничего. Это я; я... Не понимаете? Не могу поверить в это... ни за что не поверю... невозможно... Стивенс. Невозможно поверить, что не все люди - как ты выражаешься - мразь? Даже - как ты выражаешься - черномазые наркоманки и проститутки? Нет, больше ничего она не сказала. Темпл (суфлирует). Даже если еще что-то было. Стивенс. Даже если было. Темпл. Тогда что же, собственно, вы узнали? Неважно, откуда; только скажите, что. Стивенс. В тот вечер здесь был мужчина. Темпл (торопливо, едва дав ему договорить.) Гоуэн. Стиве не.В тот вечер? Когда Гоуэн в шесть утра выехал на машине с Бюки в Новый Орлеан? Темпл (торопливо, хрипло). Значит, я была права. Припугнули вы ее или подкупили? (Перескакивает на другое). Я стараюсь. По-настоящему. Может, было б не так трудно, если б только я могла понять, почему они не мразь... какая причина у них не быть мразью... (Умолкает; видимо, услышала какой-то звук, предваряющий возвращение Гоуэна, или просто инстинктивно, зная свой дом, догадалась, что он уже успел согреть чашку молока. Затем продолжает торопливо и тихо.) Здесь не было мужчины. Понимаете? Я говорила, предупреждала, что от меня вы ничего не добьетесь. О, я знаю; вы могли бы в любое время допросить меня на свидетельском месте, под присягой; конечно, вашим присяжным это не понравилось бы - бессмысленное истязание убитой горем матери, но что оно в сравнении со справедливостью? Не знаю, почему вы не пошли на это. Может, еще надумаете - если мы до того времени не пересечем границу штата. (Торопливо, напряженно, жестко.) Ладно. Извиняюсь. Я понимаю. И, может быть, это лишь моя собственная мерзость, в которой мне сомневаться невозможно. (Снова хлопает дверь буфетной; оба слышат это.) Потому что даже не хочу, чтобы Гоуэн был рядом, когда я скажу "до свиданья" и стану подниматься по трапу. И кто знает... Она умолкает. Входит Гоуэн с небольшим подносом, где стоят стакан молока, солонка, лежит салфетка, и подходит к столу. Гоуэн. О чем вы говорили? Темпл. Ни о чем. Я сказала дяде Гэвину, что в нем тоже есть нечто виргинское или джентльменское, и, должно быть, он унаследовал это от тебя через твоего дедушку, и что я собираюсь искупать и покормить Бюки. (Прикасается к стакану, пробуя, насколько нагрето молоко, потом поднимает его. Обращается к Гоуэну.) Спасибо, дорогой. Гоуэн. Не за что, милочка. (Стивенсу.) Видишь? Не просто салфетка - нужная салфетка. Вот как я вышколен. (Внезапно умолкает, обратив внимание на Темпл, которая просто стоит, дерзка в руке стакан молока. Видимо, он догадывается, что происходит: обращается к ней.) Что это с тобой? Темпл. Не знаю. Гоуэн подходит к ней; они целуются, не долго, но и не просто чмокаются; обычный поцелуй мужчины и женщины. Потом Темпл со стаканом в руке, идет к двери, ведущей в коридор. Темпл (Стивенсу). Тогда прощайте, до июня Бюки пришлет вам с Мэгги открытку. (Подходит к двери, останавливается и оборачивается к Стивенсу.) Может быть, я ошибаюсь даже в отношении достоинств Темпл Дрейк; если; вы случайно услышите что-то, новое и это окажется правдой, может быть, даже соглашусь это подтвердить. И, может, вы даже поверите мне - если верите, что можете узнать что-то новое. Стивенс. А ты веришь? Темпл (после паузы). Только не от меня, дядя Гэвин. Если кому-то хочется попасть на небеса, кто я такая, чтобы: мешать этому? Доброй ночи. До свиданья. Темпл выходит, закрывает за собой дверь. Стивенс, очень серьезный, поворачивается и ставят свой коктейль на поднос. Гоуэн. Допивай. В конце концов, мне надо поужинать и собирать вещи. Что скажешь? Стивенс. О сборах или о выпивке? А сам? Ты, кажется, собирался выпить? Гоуэн. О, конечно, конечно. (Поднимает наполненный стакан.) Может, тебе лучше уйти и оставить нас утешаться? возмездием? Стивенс. Хотел бы я, чтобы оно могло вас утешить. Гоуэн. И я бы хотел, клянусь Богом. Я бы хотел, чтобы мне хотелось только возмездия. Око за око - существует ли б_о_льшая нелепость? Только, чтобы это понять, нужно лишиться глаза. Стивенс. И все-таки она должна умереть. Гоуэн. Ну и что? Велика потеря - черномазая шлюха, пьяница, наркоманка... Стивенс. ...бездомная бродяга, которую мистер и миссис Гоуэн Стивенс лишь из простой жалости и человечности вытащили из канавы, чтобы дать ей еще один шанс... (Гоуэн стоит неподвижно, рука его все крепче сжимает стакан. Стивенс наблюдает за ним, ) А в благодарность за это... Гоуэн. Слушай, дядя Гэвин. почему бы тебе не отправиться домой? Или к черту, или куда угодно? Стивенс. Иду, через минуту. Потому ты и считаешь... потому и говоришь, что она должна умереть? Гоуэн. Нет. Мое дело - сторона. Я даже не был на суде. Даже не возбудил иска - кажется, это именуется так? Я лишь случайно оказался отцом ребенка, которого она... Черт возьми, кто называет это выпивкой? Он швыряет недопитый стакан в миску со льдом, торопливо хватает пустой бокал и льет туда из бутылки виски. Сперва не издает ни звука, потом вдруг становится ясно, что он смеется: смех начинается вполне нормально, но почти сразу же выходит из-под контроля и переходит в истерику, он все льет виски в бокал, который вот-вот переполнится, но тут Стивенс хватает его за руку. Стивенс. Перестань. Сейчас же перестань. Хватит. Отнимает бутылку у Гоуэна, ставит ее, берет бокал и отливает часть содержимого, оставляя разумную, допустимую дозу, отдает Гоузну. Гоуэн берет, прекращает безумный смех и приходит в себя. Гоуэн (с нетронутым бокалом в руке). Восемь лет. Восемь лет и капли не брал в рот - и вот результат: мой ребенок убит черномазой наркоманкой и шлюхой, она даже не пустилась в бегство, чтобы полицейский или еще кто мог ее пристрелить, как бешеную собаку... Понимаешь? Я восемь лет не пил и вот получил то, что заслуживал. Получил и расплатился. И могу снова пить. А пить мне теперь не хочется. Понимаешь? Я не хотел того, что заслуживал, но то, что я уплатил, ничего мне не стоило, не было даже потерей. Вот почему я смеялся. Это триумф. Потому что я получил то, чего даже не хотел. По дешевке. У меня было двое детей. Понадобилось лишиться одного, чтобы понять - мне это ничего не стоила... Полцены: ребенок и повешение черномазой шлюхи - вот и все, что мне пришлось заплатить за освобождение. Стивенс. Освобождения не существует. Гоуэн. От прошлого. От своего безрассудства. Пьянства. Трусости, если угодно... Стивенс. Не существует и прошлого. Гоуэн. Смейся. Только не очень громко, а? Чтобы не тревожить дом... не тревожить мисс Дрейк... мисс Темпл Дрейк... Конечно, как же не трусость? Только назови ее для приличия просто перетренировкой. Понимаешь? Гоузн Стивенс, научившийся в Виргинии пить, как джентльмен, напивается, как десять джентльменов, берет с собой студентку провинциального колледжа, девицу: кто знает, может быть, даже невинную, едет в машине на бейсбольный матч в другой провинциальный колледж, пьянеет больше двадцати джентльменов, сбивается с дороги, напивается, как сорок джентльменов, разбивает машину, напивается больше восьмидесяти джентльменов, полностью теряет сознание, а невинную девицу похищают и увозят в мемфисский публичный дом... (Бормочет что-то неразборчивое.) Стивенс. Что? Гоуэн. Конечно, трусость. Называй это трусостью - к чему нам приличия? Стивенс. Женитьба на ней - вовсе не трусость. Что... Гоуэн. Еще бы. Женитьба - чистейшая старая Виргиния. Это уже сто шестьдесят джентльменов. Стивенс. Побуждения были вполне джентльменскими. Пленница в публичном доме; я не совсем разобрал... Гоуэн (торопливо, протягивая руку к столу). Где твой стакан? Черт бы побрал это пойло... Вот... Стивенс (подставляет стакан). Хватит. Что ты сказал о пленнице в публичном доме? Гоуэн (хрипло). Перестань. Ты слышал. Стивенс. Ты сказал - "и ей там нравилось". (Они глядят друг на друга.) И поэтому ты никак не можешь ее простить - не потому, что она была причиной того эпизода, которого ты не можешь ни вернуть, ни забыть, ни искупить, ни объяснить, ни даже перестать о нем думать, а потому, что она сама не страдала, наоборот, ей это нравилось - тот месяц походил на сцену из старого фильма, где бедуинский принц держит в пещере белую девушку? Потому что тебе пришлось лишиться не только холостяцкой свободы, но и самоуважения мужчины, уверенности в поведении своей жены и происхождении ребенка, потому что пришлось расплачиваться за то, чего твоя жена даже не теряла, о чем не жалела? И поэтому бедная, пропащая, обреченная, безумная негритянка должна умереть? Гоуэн (напряженно). Уходи отсюда. Уйди. Стивенс. Сейчас. Тогда уж застрелись сам: перестань вспоминать, перестань ворошить то, о чем не можешь забыть; погрузись в небытие, уйди, скройся в него навсегда, чтобы больше не вспоминать, больше не просыпаться ночами в корчах и в поту, раз ты не в силах уйти от воспоминаний. Было с ней еще что-то в том мемфисском доме, о чем никто, кроме вас, не знает, может быть, не знаешь и ты? Не сводя глаз со Стивенса, Гоуэн медленно, осторожно ставит на поднос свой бокал, берет бутылку, подносит ко рту и запрокидывает голову. Пробка вынута, из бутылки сразу же начинает литься виски, стекая по его руке на пол. Он, видимо, не замечает этого. Голос его сдавлен, еле разборчив. Гоуэн. Господи, помоги мне... Господи, помоги... Стивенс неторопливо ставит свой стакан на поднос, поворачивается, на ходу берет с дивана шляпу и направляется к выходу. Гоуэн еще секунду стоит с запрокинутой неопустевшей бутылкой. Потом издает долгий, дрожащий вздох, словно проснувшись, ставит пустую бутылку на поднос, замечает свой нетронутый стакан, берет его, медлит, потом поворачивается, швыряет его в камин, в пылающую горелку и замирает спиной к зрителям, издает еще один глубокий, дрожащий вздох, закрывает лицо руками, потом поворачивается, смотрит на мокрый рукав, достает платок и, возвращаясь к столу, прикладывает его к рукаву, сунув платок в карман, берет с маленького подноса сложенную салфетку и вытирает рукав, видит, что это бессмысленно, швыряет скомканную салфетку на поднос, где было виски; и теперь внешне опять спокойный, будто ничего не случилось, берет большой поднос, ставит на него стаканы, кладет маленький поднос и салфетку и спокойно несет в столовую, свет начинает гаснуть. Свет гаснет полностью. Сцена погружается в темноту. Свет зажигается. Третья сцена Гостиная Стивенсов. Одиннадцатое марта, 10 часов вечера. Комната выглядит так же, как и четыре месяца назад, только теперь включена настольная лампа, и диван передвинут так, что часть его видна зрителям, на нем лежит завернутый в одеяло маленький неподвижный предмет, одно из кресел стоит между лампой и диваном, так что тень от него падает на этот предмет, делая его почти невидимым, двери в столовую закрыты. Телефон стоит на маленькой подставке в углу, как и во второй сцене. Дверь из коридора открывается. Входит Темпл, за ней Стивенс. Темпл теперь в халате; волосы убраны и стянуты резинкой, словно она приготовилась ко сну. Стивенс держит пальто и шляпу в руках, костюм на нем новый. Видимо, Темпл предупредила Стивенса, чтобы он не шумел; во всяком случае, он старается двигаться тихо. Темпл входит, останавливается, пропуская его. Он оглядывает комнату, видит диван и стоит, глядя на лежащий предмет. Стивенс. Это называется соглядатай. Под взглядом Темпл подходит к дивану и останавливается, глядя на предмет в тени. Осторожно передвигает кресло, открывая взгляду мальчика лет четырех, завернутого в одеяло и спящего. Темпл. Ну и что? Ведь философы и гинекологи утверждают, что женщина защищается любым оружием, даже собственными детьми. Стивенс (глядя на ребенка). В том числе и снотворными таблетками, которые ты дала Гоуэну? Темпл. Пусть так. (Подходит к столу.) Если бы я только могла совладать с собой, сколько времени мы бы сберегли. Я вернулась из Калифорнии, но, кажется, до сих пор не могу прийти в себя. Верите вы в совпадения? Стивенс (оборачиваясь). Пока не убежусь - нет. Темпл (берет со стола сложенный телеграфный бланк, разворачивает его, читает). Отправлена из Джефферсона шестого марта. Текст: "До тринадцатого осталась неделя. Но куда вы отправитесь потом?". Подписано: Гэвин. Складывает телеграмму по старым складкам и перегибает еще раз. Стивенс смотрит на нее. Стивенс. Ну и что? Сегодня одиннадцатое. Это и есть совпадение? Темпл. Нет. (Бросает сложенный бланк на стол, поворачивается.) В тот день - шестого - мы с Бюки сидели на пляже. Я читала, а он все приставал с вопросами, ну, знаете: "Мама, Калифорния далеко от Джефферсона?", я говорю: "Да, милый", - и продолжаю читать, вернее, пытаюсь, а он: "Мама, долго мы пробудем в Калифорнии?", я отвечаю: "Пока нам не надоест", а он говорит: "Пока не повесят Нэнси?" Я растерялась и промолчала, надо было предвидеть этот вопрос, тут - как это говорится? Устами младенцев? - о" и спрашивает: "А куда поедем потом?" Тогда мы вернулись в отель, а там ваша телеграмма. Ну? Стивенс. Что "ну"? Темпл. Ладно, ради Бога, давайте прекратим. (Подходит к креслу.) Чего вы добиваетесь теперь, когда я здесь, не важно, кто тому причиной? Могу предложить вам виски. Положите куда-нибудь пальто и шляпу. Стивенс. Пока не знаю. Так вот почему ты вернулась... Темпл (перебивает). Я вернулась? Это не я... Стивенс (перебывает). .... сказала: "Ради Бога, давайте прекратим". Они глядят друг на друга. Темпл. Хорошо. Положите пальто и шляпу на стул. Стивенс кладет пальто и шляпу на стул. Темпл садится. Стивенс усаживается напротив, так что между ними оказывается спящий ребенок. Темпл. Итак, Нэнси должна быть спасена. И вы заставляете меня вернуться, или вы с Бюки вдвоем, или, как бы там ни было, здесь вы и здесь я. Очевидно, вы решили, что я о чем-то умолчала, или узнали что-то, о чем я могла бы умолчать. Что же вы разузнали? (Стивенс не отвечает: голос Темпл становится нетерпеливым.) Ладно. Что вам известно? Стивенс. Ничего. Меня это и интересует. Все, что... Темпл. Повторите. Стивенс. Что повторить? Темпл. Что вам может быть известно? Стивенс. Ничего. Я... Темпл. Хорошо. Почему вы решили, что я о чем-то умалчиваю? Стивенс. Ты вернулась. Аж из Калифорнии. Темпл. Неудачно. Сделайте еще попытку. Стивенс. Ты была там, (Темпл, не поворачивая головы, протягивает руку к стелу, шарит, пока не нащупывает пачку сигарет, достает сигарету и продолжает шарить той же рукой, пока те находит зажигалку, кладет их на колени.) На процессе. Ежедневно, с самого начала. Темпл (по-прежнему не глядя на него, самым небрежным образом сует в рот сигарету). Безутешная мать... Стивенс. Да, безутешная мать... Темпл (с сигаретой во рту, не глядя на него). ...смотрит, как свершается мщение; тигрица над телом убитого детеныша... Стивенс. ...которая была слишком охвачена горем, чтобы думать о мести... даже вынести один лишь вид убийцы своего ребенка... Темпл (не глядя на него). Мне надоело спорить. Стивенс не отвечает. Темпл щелкает зажигалкой, затягивается, кладет зажигалку на стол. Стивенс придвигает ей пепельницу. Теперь Темпл смотрит на него. Темпл. Спасибо. Теперь яйцо начнет учить курицу. Неважно, умалчивала я о чем-то или нет. Это ничего не меняет. Нам требуется лишь показание. Что Нэнси сумасшедшая. Уже давно. Стивенс. Я тоже думал об этом. Но уже поздно. Оно имело бы смысл пять месяцев назад. Суд окончен. Ее признали виновной и приговорили к смерти. В глазах закона она уже мертва. Нэнси Мэнниго в глазах закона больше не существует. Есть и еще одна причина, более веская. Темпл (курит). Да? Стивенс. У нас нет этого показания. Темпл (курит). Да? (Откидывается назад, часто затягиваясь. Голос у нее мягкий, спокойный, только слишком торопливый, как и затяжки.) Верно. Постарайтесь выслушать меня. Выслушайте как следует. Это показание дам я; иначе для чего же мы сидим здесь в десять часов вечера, почти накануне ее казни? Зачем же еще я вернулась - как вы сказали - аж из Калифорнии, тем более, как вы, очевидно, тоже сказали, выдумала совпадение, чтобы сохранить - как, возможно, сказала бы я - собственное лицо? Теперь нужно только решить, что должно быть в этом показании. Постарайтесь же; может, вам все-таки стоит выпить? Стивенс. Может быть, попозже. Сейчас у меня и без того голова идет кругом при мысли о лжесвидетельстве и неуважении к суду. Темпл. Каком лжесвидетельстве? Стивенс. Притом не только неблаговидном, хуже - бессмысленном. Когда моя подзащитная не только признана виновной, но и приговорена, я и главный свидетель обвинения являемся с показанием, опровергающим весь процесс... Темпл. Скажите, что я забыла. Или передумала. Скажите, что районный прокурор подкупил меня... Стивенс (спокойно, но властно). Темпл... Она торопливо затягивается сигаретой. Темпл. Или лучше так; это будет вполне объяснимо. Мать задушенного в колыбели ребенка жаждет мести и готова пойти на все, потом, добившись своего, понимает, что не может пойти на это, не может ради мести принести в жертву человеческую жизнь, даже жизнь черномазой наркоманки и шлюхи? Стивенс. Перестань. Не все сразу. По крайней мере давай говорить об одном и том же. Темпл. О чем же мы говорим, как не о спасении осужденной, чей опытный адвокат уже признал свою неудачу? Стивенс. Значит, ты действительно не хочешь ее смерти. И выдумала совпадение. Темпл. Я же сама только что сказала. Ради Бога, давайте перестанем об этом. Стивенс. Хорошо. Значит, спасать ее придется Темпл Дрейк. Темпл. Миссис Гоуэн Стивенс. Стивенс. Темпл Дрейк. Темпл глядит на него, затягиваясь сигаретой, теперь уже неторопливо. Неторопливо отводит сигарету и, продолжая глядеть на Стивенса, гасит в пепельнице. Стивенс. Ладно. Повтори еще раз. Может быть, теперь я пойму, по крайней мере выслушаю. Мы предъявим... внезапно появимся с... данным под присягой показанием, что в момент совершения преступления убийца была невменяема. Темпл. Вы же слушали. Кто знает... Стивенс. На чем оно будет основано? Темпл глядит на него. Стивенс. На каких фактах? Темпл. Фактах? Стивенс. Фактах. Что будет в показании? Что именно мы... ты... мы по какой-то, какой угодно причине не стали предъявлять, пока... Темпл. Откуда мне знать? Вы юрист. Как это делается? Что бывает в таких показаниях, чтобы они сработали, сработали наверняка? Разве нет образцов в ваших книгах... отчетах... как они там называются... которые можно скопировать и дать мне подтвердить под присягой? Хороших, надежных? Раз уж мы совершаем, как бы это ни называлось, выберите хорошие, такие, чтобы никто, даже неопытный юрист, не мог придраться... Она умолкает, не сводя с него взгляда, а он продолжает упорно глядеть на нее, ничего не говоря, наконец она издает долгий хриплый вздох, голос у нее тоже хрипловатый. Темпл. Чего вы тогда хотите? Что вам нужно еще? Стивенс. Темпл Дрейк. Темпл (незамедлительно, торопливо, хрипло). Нет. Миссис Гоуэн Стивенс. Стивенс (спокойно, неумолимо). Темпл Дрейк. Правда. Темпл. Правда? Мы пытаемся спасти осужденную убийцу, чей адвокат уже признал свое поражение. При чем здесь правда? (Торопливо, хрипло.) Мы? Я, я, мать ребенка, которого она убила; не вы, Гэвин Стивенс, юрист, а я, миссис Гоуэн Стивенс, мать. Можете вы уразуметь, что я готова сделать все, что смогу? Стивенс. Все, кроме одного. Единственно нужного. Мы имеем дело не со смертью. Смерть - это ничто: с нею могут совладать несколько фактиков и заверенных документов. С этим покончено; об этом можно забыть. Перед вами сейчас несправедливость. С нею может совладать только правда. Или любовь. Темпл (хрипло). Любовь. О Господи. Любовь. Стивенс, Тогда назови это жалостью. Или мужеством. Или просто честью, честностью, или хотя бы возможностью спать по ночам. Темпл. Вы говорите об этом мне, шесть лет назад забывшей, что такое сон? Стивенс. Однако ты выдумала совпадение. Темпл. Перестаньте, ради Бога. Вы... Хорошо. Раз ее смерть ничто, чего же вы хотите? Рада Бога, что вам нужно? Стивенс. Я уже сказал. Правда. Темпл. А я сказала, что все, о чем вы твердите как правде, здесь ни при чем. Когда вам придется защищать ее перед... Как будет называться новое сборище опытных юристов? Верховный суд? Вам потребуются факты, бумаги, документы, заверенные, неопровержимые, чтобы ни один юрист, опытный или нет, не мог бы придраться к ним, найти в них зацепку. Стивенс. Мы не будем обращаться в Верховный суд. Темпл молча глядит на него. Стивенс. Ничего изменить нельзя, иначе бы я взялся за это четыре месяца назад. Мы поедем к губернатору. Сегодня ночью. Темпл. К губернатору? Стивенс. Может быть, и он не спасет ее. Скорее всего - нет. Темпл. Тогда зачем же просить его? Зачем? Стивенс. Я уже скатал. Ради правды. Темпл (в спокойном изумлении). Только ради правды. Ни по какой другой причине. Только чтобы правда была сказана, произнесена в словах, в звуках. Только чтобы она была услышана, сказана кому-то, кому угодно, любому незнакомцу, которого она не касается лишь потому, что он способен услышать, пенять. Чего вы ходите вокруг да около? Почему не сказать прямо, что это ради спасения моей души - если она у меня есть? Стивенс. Я сказал. Чтобы ты могла спать по ночам. Темпл. А я сказала, что шесть лет назад забыла, что такое сон. Темпл глядит на Стивенса. Стивенс, не говоря ни слова, смотрит на нее. Не сводя с него взгляда, Темпл тянется к столу, к пачке сигарет, потом замирает, рука ее повисает в воздухе. Темпл. Значит, есть еще какая-то причина. На сей раз мы даже узнаем настоящую. Ладно. Выкладывайте. Стивенс не отвечает, не делает ни жеста, просто глядит на Темпл. Секунда; потом она оглядывается, смотрит на диван и спящего ребенка. Не сводя взгляда с ребенка, встает и подходит к дивану, глядит на малыша; голос ее спокоен. Темпл. Значит, это все-таки соглядатай; я, кажется, даже не понимаю, чей. (Глядит на ребенка.) Я бросила в вас своим оставшимся ребенком. Теперь вы бросили его обратно. Стивенс. Но я его не будил. Темпл. Тут вы и попались, юрист. Для покоя и сна Бюки нужно казнить убийцу его сестры. Стивенс. Неважно, какими средствами, какой ложью? Темпл. И чьей. Стивенс, Однако ты выдумала совпадение. Темпл. Выдумала миссис Гоузн Стивенс, Стивенс. Темпл Дрейк. Миссис Гоуэн Стивенс не борется в этой категории. Темпл. Темпл Дрейк мертва. Стивенс. Прошлое не бывает мертво. А это даже не прошлое. Темпл возвращается к столу, достает из пачки сигарету, берет в губы и тянется к зажигалке. Стивенс собирается подать ей огня, но Темпл сама щелкает зажигалкой, затягивается и говорит сквозь дым. Темпл. Послушайте, что вам известно? Стивенс. Ничего. Темпл. Поклянитесь. Стивенс. Ты мне не поверишь. Темпл. Нет. Но все-таки поклянитесь. Стивенс. Хорошо. Клянусь. Темпл (гасит сигарету в пепельнице). Тогда слушайте. Слушайте внимательно. Темпл Дрейк мертва. Умерла раньше Нэнси Мэнниго на шесть лет. Если спасти Нэнси Мэнниго может только Темпл Дрейк, то да поможет Нэнси Мэнниго Бог. Теперь уходите. Темпл глядит на Стивенса. Он встает. Она смотрит спокойно, неумолимо. Стивенс поворачивается, собираясь уходить. Темпл. Доброй ночи. Стивенс. Доброй ночи. Подходит к креслу, берет пальто и шляпу, идет к двери, ведущей в коридор, берется за ручку. Темпл. Гэвин. (Стивенс останавливается, держась за ручку двери, оглядывается и смотрит на Темпл.) Наверно, я все-таки возьму платок. (Стивенс еще секунду глядит на Темпл, потом выпускает ручку двери, достает из нагрудного кармана платок, подходит и подает ей. Она не берет.) Ладно. Что я должна буду сделать? Что вы предлагаете? Стивенс. Рассказать все. Темпл. Нет. Ни за что. Можете вы это понять? Во всяком случае, слышите. Что ж, начнем сначала. Что я должна буду рассказать? Стивенс. Все. Темпл. Тогда платок не понадобится. Доброй ночи. Выходя, закройте, пожалуйста, наружную дверь. Опять становится холодно. Стивенс поворачивается, снова идет к двери, не останавливаясь, не оглядываясь, выходит, закрывает за собой дверь. Темпл не смотрит на него. С минуту после закрытия двери стоит неподвижно. Потом, как Гоуэн во второй сцене, на миг закрывает лицо руками, опускает руки, лицо ее спокойно, холодно, невыразительно, поворачивается, берет со стола погасшую сигарету, кладет в пепельницу и с пепельницей идет к камину, проходя мимо дивана, глядит на спящего ребенка, выбрасывает содержимое пепельницы в камин, возвращается к столу, ставит пепельницу, подходит к дивану, поплотнее закутывает ребенка, потом идет к телефону и снимает трубку. Темпл (в телефон). Два три девять, пожалуйста. (Стоит, дожидаясь ответа, в темноте, за открытой дверью позади видно легкое движение, еле заметное, бесшумное, показывающее, что там кто-то есть. Темпл стоит спиной к двери и не замечает этого. Потом говорит в трубку.) Мэгги? Темпл... Да, внезапно... О, не знаю; может, нам надоело солнце... Конечно, могу заглянуть завтра. Я хотела кое-что сказать Гэвину... Знаю, он только что ушел. Я кое-что забыла... Попросите его позвонить, когда придет... Да... Не так ли... да... Попросите... Спасибо. (Вешает трубку и едва отходит от телефона - раздается звонок. Возвращается, берет трубку и говорит.) Алло... Да; опять совпадение. Нет, не выдумка, я только что говорила с Мэгги... О, заправочная станция. Я не думала, что успеете. Буду готова через полчаса. В вашей машине или в нашей?.. Хорошо. Послушайте... Да, я здесь. Гэвин... Что мне придется рассказывать? (Торопливо.) О, я знаю: вы уже говорили восемь или десять раз. Но, может быть, я не так поняла. Что мне придется рассказывать? (Около минуты слушает спокойно, с застывшим лицом, потом медленно опускает трубку; говорит спокойно, без выражения.) О Господи. О Господи... Вешает трубку, подходит к дивану, гасит настольную лампу, берет ребенка и идет к выходу, по пути гасит остальные лампы, так что свет в комнату теперь падает только из коридора. Едва она скрывается, из задней двери появляется Гоуэн, одетый, но без пиджака, жилета и галстука. Ясно, что он не принял снотворного. Подходит к телефону и тихо стоит, прислушиваясь, ушла ли Темпл. В коридоре гаснет свет, и сцена погружается во тьму. Голос Гоуэна (спокойно.) Два три девять, пожалуйста. Добрый вечер, тетя Мэгги. Хорошо, благодарю... Конечно, как-нибудь завтра. Как только дядя Гэвин приедет, попроси его позвонить мне. Я буду здесь. Благодарю. (Звук повешенной трубки.) Занавес. ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ ЗОЛОТОЙ КУПОЛ (В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО) ДЖЕКСОН. Высота над уровнем моря 294 фута. Население (1950 год н. э.) - 201.092 чел. Заложен экспедицией из трех уполномоченных, отобранных, снаряженных и отправленных единственно с этой целью к высокому обрыву, находящемуся в центре суверенной территории над рекой Перл-Ривер, не как торговый или промышленный город, даже не как населенный пункт, но как столица, Столица Штата; В начале уже была предопределена эта округлая выпуклость, этот позолоченный прыщ, еще до и помимо парообразной светотени, вневременных, хаотичных, теплых миазмов не только воды, земли или жизни, но всего вместе, единого и нераздельного; того слитного бурленья - зарожденья - чрева, той цельной неистовой утробы, одновременно отца и матери, той единой громадной зародышевой эякуляции, тут же превратившейся в неугомонный хлам с экспериментального небесного Верстака; того начала медленного, неторопливого движения, покрывающего трехпалыми следами мастодонта свежезеленые пеленки угля и нефти, над которыми головы рептилий с крошечным мозгом бороздили густой, колышущийся воздух; Затем лед; и опять-таки эта выпуклость, этот прыщ-купол, эта невидимая полусфера; земля кренилась, медленно смещая в темноту длинный бок континента, втягивая под полярную шапку ту неистовую экваториальную колыбель, ставня-крышка холода обрывала единый последний звук, единый крик, единое многоустое, уже замирающее обвинение, оставляя полную, невнемлющую пустоту, и потом ничего, слепая и безъязыкая земля продолжала вращаться, описывая длинную бесследную астральную орбиту, замерзшая, без признаков жизни, но все же продолжало существовать это мерцание, эта искра, эта позолоченная крупица вечного людского стремления, этот золотой купол, предопределенный и неколебимый, более твердый, чем лед, и крепкий, чем мороз; земля накренилась опять и превратилась в болото; лед с бесконечно малой скоростью проложил долины, оцарапал холмы и исчез; земля продолжала крениться, оттесняя море наслоениями из панцирей моллюсков, идущими ряд за рядом, наподобие концентрических колец пня, говорящих о возрасте дерева, продвигая все дальше на юг, к тому немому и манящему отблеску, образующуюся континентальную низину, открывая свету и воздуху для первого штриха регулярных записей широкую чистую страницу посреди континента - лабораторно-заводское покрытие того, что будет двадцатью государствами, созданными и посвященными образованию одного: упорядоченный и неторопливый круговорот сезонов, дождя, снега, мороза, оттепели, солнца и засухи проветрил и напоил землю, сотни речек, сливаясь в единого громадного отца вод, несли все дальше и дальше на юг плодородную грязь, богатую житницу, ваяли утесы для длинного марша приречных городов, заливали низины Миссисипи, создавая тучную аллювиальную почву за пластом слой, за футом дюйм, за веком год повышали поверхность земли, которая со временем (уже недалеким по сравнению с этой неподписанной летописью) будет содрогаться от проходящих поездов, как подвесной мостик, по которому идет кошка; Тучная, глубокая, черная аллювиальная почва, где хлопчатник будет подниматься выше головы всадника, уже представляла собой единые джунгли, единую чащу, единую непроходимую гущу шиповника, тростника и лиан, обвивающих высоченные камедные деревья, кипарисы, хикори и ясени, теперь ее покрывали следы недиковинной формы - там обитали олени, медведи, пантеры, бизоны, волки, аллигаторы, множество животных помельче, и недиковинные люди, видимо, для того, чтобы давать им названия, - безымянные (сами), хотя и вошедшие в летопись, они воздвигли курганы, чтобы спасаться от весенних разливов, и оставили скудные вещественные памятники; несовременные и изгнанные, изгнанные теми, кто в свою очередь был изгнан, потому что тоже был несовременным: дикий алгонкин, чикасо и чокто, натчез и паскагул глядел в первобытном изумлении на чиппевейское каноэ, несущее трех французов, - и, едва успев обернуться, увидел, как десяток, потом сотня, потом тысяча испанцев выходят из Атлантического океана на сушу: приток, прибой, тройной прилив и отлив движения столь быстрого и стремительного в неторопливой аллювиальной летописи этой земли, что оно походило на неуловимые манипуляции фокусника с колодой карт: на миг появляется француз, потом, возможно, на два, испанец, потом еще на два француз, потом снова испанец, и еще на одну, последнюю, секунду едва живой француз; потому что тут явился англосакс, пионер, смельчак, читающий во все горло протестантское Писание и гонящий виски, с Библией и кувшином в одной руке и (большей частью) с местным томагавком в другой, драчливый, буйный не по злобе, а просто из-за перегруженных желез; любвеобильный и распутный; женатый неукротимый холостяк тащил беременную жену и большинство тещиной родни в непроходимый, кишащий врагами лес: жена рожала ребенка, скорее всего, за ощетинившейся винтовками бревенчатой баррикадой, невесть где и за сколько миль откуда бы то ни было, потом он делал ей еще одного, не успев достичь своей конечной, не дающей покоя ногам цели, и в то же время разбрасывал свое бьющее ключом семя по сотням смуглых чрев в тысячемильных дебрях; наивный и недалекий, не знающий пределов алчности, свирепости, незнающий и предусмотрительности, он изменял лицо этой земли: валил двухсотлетнее дерево, чтобы добыть из-под него медведя или набрать шапку дикого меда; Тоже несовременный: он продолжал валить двухсотлетние деревья, когда медведи и дикий мед уже исчезли, и там могли оказаться лишь енот или опоссум, чьи шкуры стоили от силы два доллара, превращал землю в ужасающую пустыню, с которой сам исчез первый, даже не вслед за чуть более смуглыми людьми, а одновременно с ними, потому что, как и они, мог жить и кормиться только в дебрях; исчез, отгулял с довольным видом свой сытый, разгульный час и перестал существовать, оставив своего призрака, отверженного и объявленного вне закона, уже без Библии и вооруженного лишь разбойничьим, бандитским пистолетом, обитал он на опушках дебрей, которые сам помог уничтожить, потому что приречные города уже шагали по веренице обрывов все дальше на юг: Сент-Луис, Падука, Мемфис, Хелена, Виксберг, Натчез, Батон-Руж, их населяли люди, громко говорящие о законе, одетые в тонкое сукно и яркие жилеты, у них были черные рабы, ампирные кровати, инкрустированные шкатулки и часы из позолоченной бронзы, покуривая сигары, они разгуливали на обрывах, под которыми в трущобах из лачуг и плоскодонок он бесчинствовал свой последний роковой вечер, снова и снова теряя свою никчемную жизнь под яростными ножами таких же, как сам, пьяных и никчемных людей - это в перерывах между преследованиями и травлей его исчезающих воплощений в образах Харпа, Хейра, Мейсона и Мюррела, когда в него либо стреляли, едва завидев, либо затравливали собаками и вытаскивали из сохранившихся в дебрях у сухопутной натчезской тррпы тайных притонов (однажды кто-то принес в этот край странное семя, зарыл его в землю, и теперь широкие белые поля покрывали не только пустынные места, оставленные его бессмысленным и беззаботным топором, но уничтожали, оттесняли дебри еще быстрее, чем он, так что у него едва было прикрытие для спины, когда, притаясь в своих зарослях, он глядел на своего экспроприатора в бессильной, недоверчивой и непонятной ярости), потом волокли в города для официального обвинения в судебном зале, а потом на виселицу или на сук дерева; Потому что прошли те дни, давние, прекрасные, наивные, буйные, разгульные дни без будущего; последние плот и килевая лодка (Майк Финк был легендой; вскоре даже деды не будут уже заявлять, что помнят его, героем реки стал теперь пароходный шулер, сходящий на берег в пышном, измазанном до взъерошенных волос наряде там, где капитан высаживал его) были проданы по кускам на дрова на Шартрез-, Тулуза-, и Дофин-стрит, а смельчаки чикасо и чокто, коротко стриженные, в комбинезонах, вооруженные кнутами погонщиков вместо дубинок войны и уже собирающиеся уезжать на запад, в Оклахому, смотрели, как пароходы бороздят даже самые мелкие и отдаленные лесные речки, где под гребные колеса неслышно падали жертвы Хейра и Мейсона, ограбленные и нагруженные для тяжести камнями; наступало новое время, новый век, новое тысячелетие; приречные области континента опутала и пронизала единая обширная торговая сеть; Новый Орлеан, Питтсбург и Форт-Бриджер, штат Вайоминг, стали пригородами друг друга, судьба их была неразрывна; люди разглагольствовали о законе и порядке, у всех на устах были деньги; все безграничное, неизмеримое утро нации не смолкало единодушное прекрасное утверждение: выгода плюс система правления равны безопасности: нация всеобщего процветания; та крупица, тот купол, тот позолоченный прыщ, та Идея уже возникла, она висела, словно воздушный шар, или предзнаменование, или грозовая туча над тем, что когда-то было дебрями, притягивая, привлекая все взоры: Миссисипи, штат, суверенность; триумвират законодательного собрания, судопроизводства, исполнительной власти, но без столицы, действовал как бы из полевой штаб-квартиры, управлял как бы по пути следования к тому высокому постоянному месту в галактике штатов, и в 1820 году на тайном полевом совете в Колумбии законодательное собрание отобрало, снарядило и отправило трех уполномоченных: Хиндса, Лэттимера и Пэттона, не политиканов и тем более не приспособленцев, а солдат, инженеров и патриотов - солдат, чтобы управляться с действительностью, инженер, чтобы управляться с вдохновением, патриот, чтобы крепко держаться за мечту, - и трое белых людей медленно поплыли в индейской пироге вверх по пустым плесам лесной реки, подобно тому, как два столетия назад трое французов плыли вниз на своем северном берестяном челноке по более широким и пустым; Но эти люди плыли не по воле течения; они гребли, потому что путь их лежал вверх по реке, они двигались не безвольно к неизвестным таинствам и силам, а учреждали в дебрях центр сознательного и добровольного сплочения людей, они тоже пристально всматривались, вглядывались в густо заросшие, непроницаемые берега, возможно, и сами ощущали на себе чужие ожесточенные взгляды, но уже не обращали на них внимания, и не потому, что смуглые обитатели дебрей, уже лишенные своих владений, стали менее злобными, а потому, что это каноэ несло не смиренный и окровавленный крест Иисуса и Людовика Святого, а весы, повязку на глаза и меч - вверх по реке к утесу Ле Флера, лавке фактории, основанной на высоком, тихом мысу канадским путешественником, чье имя, писавшееся и произносившееся теперь "Ле-флор", будет носить первый наследственный вождь чокто, полуиндеец-полуфранцуз, на Совете Плящущего Кролика он примкнул к белым и остался в штате Миссисипи, когда его, племя отправилось на запад, со времен