дыма, и Джонс сказал: -- Пришел рыдать вместе с вами. Она молча встретила его взгляд. Другая ее рука белела над плотной, как мозаика, зеленью красных роз; ее спокойствие словно впитало все движение вокруг нее, и даже струйка дыма из сигареты стала прямой, как карандаш, растворяясь кончиком в пустоте. -- Я хочу сказать: вам не повезло, теряете своего нареченного, -- объяснил он. Она подняла сигарету к губам, выдохнула дым. Он подвинулся ближе, и плотная, дорогая материя его куртки, очевидно нечищенная и неглаженная с самого дня покупки, обтянула жирные бедра, когда он сунул тяжелые руки в карманы. Глаза у него были наглые, ленивые и прозрачные, как у козла. У нее создавалось впечатление, что под нахватанной ученостью скрыта затаенная подлость: кошка, бродящая сама по себе. -- Кто ваши родители, мистер Джонс? -- спросила она, помолчав. -- Я -- младший брат всего человечества. Наверное, у меня в гербе -- левая полоса. Но вопреки моей воле, мое либидо чрезвычайно осложнено правилами приличия. -- Что это значит? -- удивилась она. -- А какой же у вас герб? -- Сверток, завернутый в газеты, couchant и rampant на каменных ступеньках. На поле noir и чертовски froid. Девиз: "Quand mangerais - je" {Геральдическая терминология употреблена в шутливом, переносном смысле: "Сверток", завернутый в газеты, лежащий и брыкающийся на каменных ступеньках. На поле, черном и чертовски холодном. Девиз: "Когда же я буду есть?"}. -- Вот как, вы -- найденыш? -- Она снова затянулась. -- Кажется, это так называется. Жаль, что мы - ровесники, не то вы сами могли бы найти этот сверток, я бы вас не подвел! -- А кто меня подвел? -- Да, знаете, никогда наверняка не скажешь, насколько они выбыли из жизни, эти самые солдаты. Думаешь: "Я его хорошо знаю", и вдруг он, черт его дери, проявляет такой же идиотизм, как обыкновенный нормальный человек. Она ловко сняла горящий кончик с сигареты; окурок описал белую дугу, а уголек погас в песке, под ее ногой. -- Если это -- намек на комплимент... -- Только дураки намекают на комплименты. Умные все говорят прямо, в точку. Намеками можно критиковать -- если только критикуемый находится вне предела досягаемости. -- Мне кажется, что это несколько рискованная доктрина для человека -- простите за откровенность -- не весьма боевого. -- Боевого? -- Ну, скажем, просто не драчуна. Не представляю себе, чтобы вы долго могли сопротивляться в схватке, ну, например, с мистером Гиллигеном. -- Не хотите ли вы намекнуть, что избрали мистера Гиллигена своим... м-м... защитником? -- Нет, пожалуй, это скорее намек, что я ожидаю от вас каких-то комплиментов. Но при всем своем уме, вы как будто никаких навыков в обращении с женщинами не приобрели. Глаза Джонса, желтые и бездонные, рассеянно смотрели на ее губы. -- Например? -- Например, с мисс Сондерс, -- оказала она ядовито. -- Кажется, ее у вас окончательно отбили? -- Мисс Сондерс? -- повторил Джонс с деланным удивлением, восхищаясь тем, как ловко она отвела разговор от их личных взаимоотношений. -- Но, дорогая моя, неужели вы можете себе представить, что в нее можно влюбиться? Эта бесполая бестелесность... Но, конечно, для человека, фактически уже мертвого, это безразлично, -- добавил он. -- Ему, вероятно, все равно, на ком жениться и жениться ли вообще. -- Вот как? Но по вашему поведению в день моего приезда я поняла, что вы в ней заинтересованы. Может быть, я ошиблась? -- А если и так? Значит, теперь мы с вами оба попали в один переплет, не правда ли? Она обламывала стебель розы, чувствуя, что он придвинулся совсем близко. Не глядя на него, она сказала: -- Вы, кажется, успели забыть то, что я вам сказала? -- (Он промолчал.) -- Да, у вас нет никаких навыков соблазнителя. Неужто вы не понимаете, что я отлично вижу, куда вы клоните? Вы считаете, что нам с вами надо бы утешить друг друга. Но это уж очень ребячливо, даже для вас. Мне приходилось разыгрывать слишком много этих любовных шарад с бедными мальчиками, которых я уважала, даже если я их и не любила. -- Роза красным пятном легла на грудь ее темного платья. -- Можно мне дать вам совет? -- продолжала она резко. -- В следующий раз, когда вы захотите кого-нибудь соблазнить, не теряйте времени на слова, на разговоры. Женщины знают про слова во сто раз больше, чем мужчины. И они знают, что слова, в сущности, ничего не значат. Джонс опустил желтые глаза. И тут он повел себя, как женщина: повернулся и стал уходить, не сказав ни слова. Но он увидел в конце сада Эмми, развешивавшую белье на веревке. Миссис Пауэрс, глядя вслед его крадущейся фигуре, сказала: "А-а!", потому что заметила Эмми, которая развешивала выстиранное белье на веревке точными жестами маски из греческого хора. Она смотрела, как Джонс подходил к Эмми, как Эмми, услыхав его шаги, остановилась, высоко подняв какую-то вещь, полуобернувшись через плечо. "Вот скотина, -- подумала миссис Пауэрс, не зная, идти ли на выручку к Эмми. -- А какая польза? Все равно он потом вернется. Неужели мне стать цербером для Эмми?" Она отвернулась -- и увидела Гиллигена. Подойдя к ней, он сразу выпалил: -- Черт бы подрал эту девчонку. Знаете, что я думаю? По-моему... -- Какую девчонку? -- Эту, как ее там, Сондерс, что ли. По-моему, она чего-то боится. Ведет себя так, будто влипла в какую-то беду, и, чтобы выпутаться, решила поскорее выйти замуж за нашего лейтенанта. Перепугана до черта. Бьется, как рыба на песке. -- Почему вы ее так не любите, Джо? Не хотите, чтобы они поженились? -- Не в этом дело. Просто меня злит, когда она каждые двадцать минут меняет решение. -- Гиллиген протянул ей сигарету, она отказалась, и он сам закурил. -- Завидую, наверное, -- сказал он, помолчав. -- Вот лейтенант женится, хоть ни ему, ни ей это вовсе не нужно, а вот та, кого я люблю, никак не идет ко мне... -- Что такое, Джо? Разве вы женаты? Он посмотрел ей в глаза. -- Перестаньте так говорить. Сами знаете, о чем я. -- О господи! Дважды за час! -- Его взгляд был так строг, так серьезен, что она сразу отвела глаза. -- Что вы сказали? -- спросил он. Миссис Пауэрс сняла розу с груди, воткнула ему в петличку. -- Джо, зачем эта скотина тут вертится? -- Кто? Какая скотина? -- Он увидел, куда она смотрит. -- Ах, этот -- Мне тоже. С удовольствием посмотрю, как вы его отделаете. -- Он к вам приставал? -- быстро спросил Гиллиген. Миссис Пауэрс прямо посмотрела на него. -- По-вашему, это возможно? -- Вы правы, -- признался он. Потом посмотрел на Джонса, на Эмми. -- И еще вот что. Эта мамзель Сондерс и ему позволяет вертеться около нее. А мне не нравятся все, кто с ним запанибрата. -- Не глупите, Джо. Просто она очень молода и еще мало чего понимает в мужчинах -- Ну, если из вежливости называть это так, я, пожалуй, соглашусь. -- Он коснулся взглядом ее щеки, оттененной черным крылом волос. -- Если бы вы дали человеку понять, что выходите за него замуж, вы бы не швырялись им, как мячиком. Она смотрела вдаль, в глубь сада, и он повторил: -- Правда, Маргарет? -- Вы тоже глупый, Джо. Только вы хоть и глупый, но милый. -- Она встретилась с его настойчивым взглядом, и он сказал: -- Маргарет? Она сразу положила свою ловкую, сильную руку на его рукав. -- Не надо, Джо. Пожалуйста! Он рывком сунул руки в карманы и отвернулся. Они молча пошли рядом. 4  Весна легким ветерком обдувала бахромку волос, когда ректор, закинув голову, протопал по террасе, как старый военный конь, думавший, что всем войнам уже пришел конец и вдруг услыхавший звук трубы. Птицы на ветру параболой носились над лужайкой, от дерева к дереву, и одно деревцо на углу, перед домом, взметало кверху белогрудые листья, замирая в страстном порыве; ректор в восторге остановился перед ним. Знакомая фигура мрачно шла по дорожке от кухонной двери. -- С добрым утром, мистер Джонс, -- прогремел ректор, и воробьи шарахнулись с дикого винограда. Невыносимый экстаз охватил деревцо от этого баса, листья трепеща рванулись к небу пленным серебряным потоком. Джонс ответил: "Доброе утро", потирая руку с медлительной, тяжеловесной злобой. Он поднялся по ступенькам, и ректор обдал его волной восторженной благожелательности: -- Пришли поздравить нас с добрыми вестями, а? Отлично, мой милый, отлично! Да, все наконец улажено. Входите же, входите! Эмми воинственно влетела на веранду. -- Дядя Джо, -- сказала она, косясь на Джонса сердитым горячим глазом. Джонс, прижав к себе ушибленную руку, свирепо уставился на нее. "Ты мне за это ответишь, черт тебя дери!" -- А? Что такое, Эмми? -- Мистер Сондерс у телефона: просит узнать, примете ли вы его сегодня утром? -- ("Что, получили? Так вам и надо, отучитесь приставать ко мне!") -- Да, да, мистер Сондерс должен зайти, обсудить все планы насчет свадьбы, мистер Джонс. -- Понимаю, сэр. -- ("Я тебе еще покажу!") -- Что ему передать? -- ("Попробуйте, если сможете! Ничего-то у вас не выходит, жирный вы червяк!") -- Непременно передай, что я и сам хотел зайти к нему. Да, да, непременно. Да, мистер Джонс, нынче утром нас всех надо поздравить. -- Понимаю, сэр. -- ("Ах ты, потаскушка!") -- Так и передай ему, Эмми. -- Хорошо. -- ("Сказано было, что я с вами сделаю? Сказано вам было: не приставайте? Вот и получили!") -- Да, Эмми, мистер Джонс с нами завтракает. Надо же отпраздновать, мистер Джонс, не так ли? -- Без сомнения! Сегодня у нас у всех праздник! -- ("Оттого я и бешусь! Предупреждала меня, а я не обратил внимания. Прищемить мне руку дверью! Провались ты к чертям!") -- Ладно. Пусть остается завтракать. -- ("Сам провались ко всем чертям!") Эмми стрельнула в него напоследок сердитым горячим взглядом и хлопнула на прощание дверью. Ректор расхаживал, тяжело топая, счастливый, как ребенок. -- Ах, мистер Джонс, быть молодым, как он, и что бы твоя жизнь во всем зависела от колебаний, от сомнений таких прелестных ветрениц. Да, женщины, женщины! Как очаровательно -- никогда не знать, чего вам хочется! Это мы, мужчины, всегда уверены в своих желаниях. А это скучно, скучно, мистер Джонс. Может быть, за это мы их и любим, хотя с трудом выносим. Как вы полагаете? Джонс мрачно помолчал, поглаживая ушибленную руку, потом сказал: -- Право, не знаю. Но мне кажется, что вашему сыну необычайно повезло с женщинами. -- Да? -- спросил ректор с интересом. -- В чем именно? -- Ну, ведь вы сами мне говорили, что он был когда-то связан с Эмми? Теперь он уже не помнит Эмми. -- ("Черт бы ее подрал: прищемить мне руку дверью!") -- И будет связан с другой, хотя ему и смотреть на нее не придется. Чего же еще желать человеку? Ректор посмотрел на него пристально и доброжелательно. -- В вас сохранились многие ребяческие черты, мистер Джонс. -- О чем вы говорите? -- воинственно спросил Джонс, готовый защищаться. К воротам подъехала машина и, высадив мистера Сондерса, покатила дальше. -- Особенно одна черта: без надобности мелко грубить по поводу совершенно незначительных вещей. Ага, -- сказал он, обернувшись, -- а вот и мистер Сондерс. Извините, я пойду. Ступайте в сад -- там, наверно, и миссис Пауэрс, и мистер Гиллиген, -- бросил он через плечо, идя навстречу гостю. Джонс мстительно и злобно следил, как они пожимают друг другу руки. Они не обратили на него никакого внимания, и он, -рассвирепев, вразвалку прошел мимо них, ища свою трубку. Трубки нигде не было, и он тихо ругался, шаря по всем карманам. -- Я и сам собирался зайти сегодня к вам. -- Ректор ласково взял гостя под локоть. -- Входите, входите! Мистер Сондерс покорно дал провести себя через веранду. Бормоча обычные приветствия и ласково подталкивая гостя, ректор провел его под дверным фонарем в полутемный холл, к себе в кабинет, не замечая смущенной сдержанности гостя. Он пододвинул ему кресло и сам сел на свое привычное место у стола. -- О, да ведь вы курите сигары! Помню, помню. Спички у вас под рукой. Мистер Сондерс медленно перекатывал сигару в пальцах. Наконец решился и закурил. -- Что ж, значит, молодежь без нас все решила, а? -- проговорил ректор, сжав в зубах черенок трубки. -- Признаюсь, я этого очень хотел и, говоря откровенно, ожидал. Правда, я не стал бы настаивать, зная состояние Дональда. Но раз Сесили сама этого пожелала... -- Да, да, -- нехотя согласился мистер Сондерс, но ректор ничего не заметил. -- Насколько я знаю, вы все время были горячим поборником этого брака. Миссис Пауэрс пересказала мне вашу с ней беседу. -- Да, это так. -- И знаете, что я вам скажу? По мне, этот брак будет для него лучше всякого лекарства. Это не моя мысль, -- торопливо разъяснил он. -- Откровенно говоря, я был настроен скептически, но миссис Пауэрс и Джо, мистер Гиллиген, первыми выдвинули этот вопрос, а хирург из Атланты всех нас убедил. Он уверил нас, что Сесили может сделать для него больше, чем кто-либо другой. Он именно так и выразился, если я правильно помню. А теперь, раз она сама так этого жаждет и раз вы с вашей супругой ее поддерживаете... Знаете, что я вам скажу? -- И он сердечно похлопал гостя по плечу. -- Был бы я азартным человеком, я бы пошел на какое угодно пари, что через год мальчик станет неузнаваем! Мистеру Сондерсу трудно было как следует раскурить сигару. Он резко откусил кончик и, окутавшись облаком дыма, выпалил: -- Миссис Сондерс все еще сильно сомневается... -- Он разогнал дым и увидел, что крупное лицо ректора посерело, замерло. -- Не то чтоб она возражала, сами понимаете... -- ("И почему она сама не пришла, чертова баба, вместо того, чтоб меня посылать?") Ректор с сожалением причмокнул: -- Это нехорошо, признаюсь, не ожидал. -- О, я уверен, что мы с вами ее убедим, особенно при поддержке Сесили! -- Он забыл свои собственные сомнения, забыл, что вообще не хотел выдавать дочку замуж. -- Да, нехорошо, -- безнадежно повторил ректор. -- Конечно, она не откажет в согласии, -- сбивчиво врал мистер Сондерс. -- Вот только она не убеждена в разумности этого шага, особенно принимая во внимание, что До... что Сесили, да, Сесили так молода, -- вдруг нашелся он. -- Напротив, я поднял этот вопрос только для того, чтобы мы пришли к полному взаимопониманию. Не считаете ли вы, что нам лучше всего выяснить фактическое положение? -- Да, да. -- Ректор никак не мог как следует набить трубку. Он положил ее на стол, отодвинул подальше. Потом встал и тяжело зашагал по протертой дорожке на ковре. -- Да, очень жаль, -- сказал мистер Сондерс. ("Это Дональд, мой сын. Он умер".) -- Постойте, постойте! Все же не надо делать из мыши слона! -- сказал наконец ректор без особого убеждения. -- Как вы сами сказали, девочка хочет выйти замуж за Дональда, и я убежден, что мать не откажет ей в согласии. Как, по-вашему? Может быть, нам вместе поговорить с ней? Может быть, она не учитывает всех обстоятельств, того, что он... они так любят друг друга. Ведь ваша супруга не видела Дональда после приезда, а вы сами знаете, как распространяются всякие слухи... -- ("Это Дональд, мой сын. Он умер".) Ректор остановился, огромный, бесформенный в своей небрежной черной одежде, умоляюще глядя на гостя. Мистер Сондерс встал, и ректор взял его под руку -- только бы он не убежал. -- Да, это самое лучшее. Мы вместе пойдем к ней и все обсудим как следует, прежде чем принять окончательное решение. Да, да! -- повторил ректор, подстегивая слабеющую уверенность, стараясь убедить себя. -- Значит, сегодня же, к вечеру? -- Хорошо, к вечеру, -- согласился мистер Сондерс. -- Да, это правильный путь. Я уверен, что она не все понимает. Вы тоже считаете, что она не все полностью уяснила себе? -- ("Это Дональд, мой сын. Он умер".) -- Конечно, конечно, -- в свою очередь согласился мистер Сондерс. Джонс уже нашел трубку и, придерживая болевшую руку, набил и раскурил ее. 5  Она только что встретила миссис Уорзингтон в магазине и обсудила с ней, как консервировать сливы. Потом миссис Уорзингтон попрощалась и медленно проковыляла к своей машине. Негр-шофер ловко и равнодушно подсадил ее и захлопнул дверцу. "А я куда здоровей, -- радостно подумала миссис Берни, следя за болезненной, подагрической походкой другой старухи. -- Какая она ни на есть богачка, при своей машине. -- И от злорадства ей стало легче, даже кости не так ныли, даже походка сделалась ровнее. -- При всех при ейных денежках, -- подумала она. И тут увидела эту чужую женщину, что жила у ректора Мэтона, ту, что приехала с ректорским сыном и с другим мужчиной. -- Столько про нее всякого говорят и, видать, правильно. Все думали -- она-то за него и выйдет, а мальчик возьми да брось ее из-за этой Сондерсовой девчонки, вертихвостки этакой". -- Ну, как, -- заговорила она со сдержанным любопытством, заглядывая в бледное спокойное лицо высокой темноволосой женщины в неизменном темном платье с безукоризненным белым воротничком и манжетками, -- говорят, у вас в доме скоро свадьба. Это для Дональда счастье. Небось влюблен в нее по уши? -- Да. Они ведь были обручены давно. -- Как же, знаю. Но никто не думал, что она станет дожидаться его, а не то, чтобы пойти за такого больного, такого изрубцованного. У ней-то женихов было хоть отбавляй. -- Люди часто ошибаются, -- напомнила ей миссис Пауэрс. Но миссис Берни настаивала на своем: -- Да, женишков хоть отбавляй. Да и Дональд, видно, не зевал? -- хитро спросила она. -- Не знаю. Видите ли, я с ним знакома совсем недавно. -- Вон оно как! А мы-то думали, что вы с ним -- старые дружки. Миссис Пауэрс посмотрела на ее приземистую аккуратную фигурку в плотном черном платье и ничего не ответила. Миссис Берни вздохнула: -- Да, брак -- дело благое. Вот мой мальчик, так и не женился. Может, сейчас он и был бы женат: девушки по нем с ума сходили, да только он ушел на войну совсем мальчишкой. -- Жадное, назойливое любопытство вдруг покинуло ее. -- Слыхали про моего сына? -- с тоской спросила она. -- Да, мне про него говорили. Доктор Мэгон рассказывал. Говорят, он был храбрым солдатом? -- Ну как же! Да вот не уберегли его, столько вокруг народу толкалось, а его все равно убили. Могли бы хоть отнести его куда, в какой-нибудь дом, что ли, может, там женщины какие спасли бы его. Другие небось вернулись здоровехоньки, знай, хвастают, пыжатся. Небось, их, офицеришек этих и не задело! -- Она обвела выцветшими голубоватыми глазами притихшую площадь. Потом спросила: -- А вы никого из близких на войне не потеряли? -- Нет, -- тихо ответила миссис Пауэрс. -- Так я и думала, -- сердито сказала старуха. -- И непохоже: такая складная, красивая. Да мало у кого такое горе. А мой был такой молодой, такой храбрый... -- Она завозилась с зонтиком. Потом бодро сказала: -- Что ж, хоть к Мэгону сын вернулся. Это же хорошо. Особенно теперь, когда он женится. -- В ней опять проснулось нехорошее любопытство: -- А он сам как, годится? -- Годится? -- Да, для женитьбы. Он не того... не совсем... Понимаете, мужчина не имеет права навязываться, ежели он не совсем... -- До свидания! -- коротко бросила миссис Пауэрс и пошла, а та осталась стоять, приземистая, аккуратная, в своем чистеньком, не пропускающем воздух черном платье, подняв бумажный зонтик, как знамя, упрямая и непоколебимая. 6  -- Дура, сумасшедшая идиотка! Выходить за слепого, за нищего... Да он же почти мертвец! - Неправда! Неправда! -- А как же его еще назвать? Вчера у меня была тетушка Калли и Нельсон. Она говорит: его белые люди совсем убили, до смерти. -- Мало ли что негры болтают. Наверно, ей не позволили беспокоить его, вот она и говорит... -- Глупости! Тетушка Калли столько детей вынянчила, что и не сосчитать. Раз она говорит, что он болен, -- значит, он действительно болен. -- Мне все равно. Я выхожу за него замуж. Миссис Сондерс шумно вздохнула, скрипнув корсетом. Сесили стояла перед ней, раскрасневшаяся, упрямая. -- Слушай, детка. Если ты выйдешь за него -- тыпогубишь себя, погубишь все свои возможности, свою молодость, красоту, откажешься от всех, кому ты так нравишься: от прекрасных партий, отличных женихов. -- Мне все равно, -- упрямо повторила Сесили. -- Подумай хорошенько. Ты можешь выйти за кого угодно. Столько будет радости: венчаться в Атланте, роскошная свадьба, все твои знакомые будут шаферами, подружками, чудные платья, свадебная поездка... И вдруг так себя погубить! И это после того, что мы с отцом для тебя сделали. -- Мне все равно. Я выйду за него замуж. -- Но почему? Неужели ты его любишь? -- Да, да! -- Даже с этим шрамом? Сесили побелела, уставившись на мать. Глаза у нее потемнели, она медленно подняла руку. Миссис Сондерс взяла ее за руку, насильно притянула к себе на колени. Сесили пыталась сопротивляться, но мать обняла ее, прижала головой к своему плечу, нежно погладила по голове. -- Прости меня, крошка. Я не хотела... Расскажи мне сама: что же произошло? "Нет, это нечестно с маминой стороны", -- подумала Сесили с гневом, но поведение матери ее обезоруживало: она чувствовала, что сейчас расплачется. А тогда все пропало. -- Пусти меня! -- сказала она, вырываясь, ненавидя эти материнские уловки. -- Тише, тише! Успокойся, расскажи мне, в чем дело. Есть же у тебя какая-то причина. Она перестала сопротивляться и лежала, совершенно обессилев. -- Нет. Просто хочу за него замуж. Пусти меня, мама, ну, пожалуйста. -- Сесили, может быть, отец вбил тебе это в голову? Она покачала головой, и мать повернула ее лицом к себе. -- Посмотри на меня! -- Они смотрели в глаза друг другу, и миссис Сондерс повторила: -- Объясни же мне: что за причина? -- Не могу! -- То есть не хочешь? -- Ничего не могу тебе сказать! -- Сесили вдруг соскользнула с колен матери, но миссис Сондерс, не выпуская ее, прижала к своим коленям. -- Не скажу! -- крикнула Сесили, вырываясь. Мать прижала ее еще крепче. -- Пусти, мне больно! -- Скажи мне все! Сесили вырвалась из ее рук, встала. -- Ничего не могу сказать. Просто я должна выйти за него замуж. -- Должна? То есть как это -- "должна"? -- Она уставилась на дочку, и постепенно ей стали вспоминаться старые слухи про Дональда, сплетни, которые она позабыла. -- Должна выйти за него замуж? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты... что моя собственная дочь -- со слепым, с человеком без гроша, с нищим... Сесили в ужасе смотрела на мать, лицо ее вспыхнуло. -- Ты... Ты смела подумать... ты мне говоришь... Нет, ты мне не мать, ты... ты чужая! -- И вдруг она расплакалась, громко, как ребенок, открыв рот, даже не пряча лица. Она повернулась, побежала. -- Не смей со мной разговаривать! -- крикнула она, задыхаясь, и с плачем помчалась наверх. Хлопнула дверь. Миссис Сондерс осталась сидеть в раздумье, мерно постукивая ногтем по зубам. Через некоторое время она встала и, подойдя к телефону, вызвала номер мужа. 7 ГОЛОСА  Весь город -- Интересно, что думает эта женщина, с которой он приехал, теперь, когда он берет другую? Будь я дочкой Сондерсов -- ни за что не вышла бы за человека, который привез другую женщину чуть ли не ко мне в дом. А эта приезжая, что же она теперь будет делать? Должно быть, уедет, найдет себе еще кого-нибудь. Надеюсь, теперь она будет умнее, найдет себе здорового... Странные дела там творятся, в этом доме. Да еще у священника. Правда, он из епископальной церкви. Будь он не такой хороший человек... Джордж Фарр -- Это неправда, Сесили, милая, любимая. Ты не можешь, не можешь. После того, что было, -- тело твое, распростертое, узкое, как ручей, расступается... Весь город -- Слышал я, будто сын Мэгона, ну, этот, инвалид, женится на дочке Сондерсов. Жена меня уверяла, что никогда этого не будет, а я все время говорил... Миссис Берни -- Мужчины ничего не понимают. Смотрели бы за ним лучше. А теперь говорят: нет, ему было неплохо... Джордж Фарр -- Сесили, Сесили... Ведь это же смерть! Весь город -- Там еще тот солдат, что приехал с Мэгоном. Небось теперь эта женщина его возьмет. А может, ей уже и стараться не надо? Может, он зря времени не терял? -- А ты бы на его месте терял? Сержант Мэдден -- Пауэрс, Пауэрс... Огненное копье вспышки в лицо человеку, как бабочку -- булавкой... Пауэрс... Не повезло ей, бедняжке. Миссис Берни -- Дьюи, сыночек... Сержант Мэдден -- Нет, мэм. Все было в порядке. Мы сделали, что могли... Сесили Сондерс -- Да, да, Дональд, правда, правда! Правда, я привыкну к твоему бедному лицу, Дональд... Джордж, милый, любовь моя, увези меня, Джордж! Сержант Мэдден -- Да, да! Все было в порядке! -- ("Солдат на приступке... кричит от страха...") Джордж Фарр -- Сесили, как ты могла? Как ты могла?.. Весь город -- А эта девочка!.. Пора, пора взять ее в руки. Бегает по городу, чуть ли не нагишом. Хорошо, что он слепой, верно? -- Она, видно, на то и надеется, что он так и не прозреет... Маргарет Пауэрс Нет, нет, прощай милый мертвый Дик, некрасивый мертвый Дик... Джо Гиллиген Он помирает, а ему достается женщина, которая ему вовсе и не нужна, а я вот не помираю... Маргарет, что же мне делать? Что я могу сказать? Эмми -- "Пойди сюда, Эмми... Ох, иди же ко мне, Дональд". Нет, он мертвый. Сесили Сондерс -- Джордж, бедный, милый... любовь моя". Что мы наделали? Миссис Берни -- Дьюи, Дьюи, такой храбрый, такой молодой... ("Это Дональд, мой сын. Он умер".) 8  Миссис Пауэрс поднималась по лестнице под любопытным взглядом миссис Сондерс. Хозяйка дома встретила ее холодно, почти грубо, но миссис Пауэрс настояла на своем и, следуя указаниям матери, нашла дверь в комнату Сесили и постучала. Подождав, она снова постучала и позвала: -- Мисс Сондерс! Снова молчание, напряженное, недолгое, -- и голос Сесили, глухо: -- Уходите! -- Прошу вас, -- настаивала гостья. -- Мне нужно видеть вас. -- Нет, нет, уходите! -- Но мне необходимо вас видеть. -- Ответа не было, и она добавила: -- Я только что разговаривала с вашей мамой и с доктором Мэгоном. Впустите меня, прошу вас! Она услыхала движение, скрип кровати, потом -- снова тишина. "Дурочка, зря тратит время, пудрится. Да ты сама тоже напудрилась бы", -- сказала она себе. Дверь под ее рукой отворилась. Следы слез стали только заметнее от пудры, и Сесили повернулась спиной к миссис Пауэрс. Та видела отпечаток тела на постели, смятую подушку. Миссис Пауэрс села в ногах кровати -- стул ей не предложили, -- и Сесили, на другом конце комнаты, опершись на подоконник, нелюбезно спросила: -- Что вам надо? "Как похожа на нее эта комната!" -- подумала гостья, глядя на светлое полированное дерево, туалет с тройным зеркалом, уставленный хрупким хрусталем, и тонкое белье, сброшенное на стулья, на пол. На комоде стояла маленькая любительская фотография в рамке. -- Можно взглянуть? -- опросила она, инстинктивно угадывая, чья это фотография. Сесили упрямо повернулась спиной, и сквозь прозрачный свободный халатик прошел свет из окна, очертив ее узенькую талию. Миссис Пауэрс подошла и увидала Дональда Мэгона -- без шапки, в помятой расстегнутой куртке, он стоял у железной ограды, держа маленького покорного щенка за шиворот, как сумку. -- Очень на него похоже, правда? -- спросила она, но Сесили грубо сказала: -- Чего вам от меня надо? -- Вы знаете, ваша матушка меня спросила то же самое. Видно, она тоже считает, что я вмешиваюсь не в свое дело. -- А разве нет? Никто вас сюда не звал. -- Сесили повернулась к ней, прислонясь бедром к подоконнику. -- Нет, я не считаю вмешательством то, что оправдано. А вы? -- Оправдано? Кто же вас просил вмешаться? Неужели Дональд? А может, вы меня хотите отпугнуть? Только не говорите, что Дональд просил вас избавить его от меня: это ложь. -- Но я и не собираюсь. Я только хочу помочь вам обоим. -- Знаю, вы против меня. Все против меня, кроме Дональда. А вы его держите взаперти, как... как арестанта. -- Она круто повернулась и прислонилась к стеклу. Миссис Пауэрс сидела спокойно, разглядывая ее хрупкое полуобнаженное тело под этим бессмысленным халатиком -- прозрачным, как паутинка, хуже чем ничего, дополнявшим что-то, обшитое кружевцем, видневшееся над длинной шелковистой линией чулок... "Если бы Челлини был монахом-анахоретом, он бы вообразил ее именно такой", -- подумала миссис Пауэрс, смутно представляя себе девушку совсем нагой. Потом встала с кровати, подошла к окну. Сесили упрямо отвернула голову, и, думая, что она плачет, гостья осторожно погладила ее плечо. -- Сесили, -- сказала она тихо. Но зеленые глаза Сесили были сухи, как камни, и она быстро перешла комнату легкими, грациозными шагами. Она остановилась у двери, широко распахнув ее. Но миссис Пауэрс не приняла вызов, осталась у окна. "Неужто она никогда, никогда не забывает позировать?" -- подумала она, смотря, как девушка с заученной грацией, полуобернувшись, как на свободном шарнире, стояла у дверей. Сесили встретила ее взгляд с высокомерным, повелительным презрением. -- Неужели вы не выйдете из комнаты, даже когда вас просят? -- сказала она, заставляя себя говорить размеренно и холодно. Миссис Пауэрс подумала: "О черт, все это бесполезно", -- и, подойдя к кровати, прислонилась к изголовью. Сесили, не меняя позы, подчеркнутым жестом еще шире распахнула двери. Миссис Пауэрс стояла спокойно, изучая ее заученное хрупкое изящество ("Ноги прелестные, -- подумала она, -- но зачем она так позирует передо мной? Я же не мужчина"), потом медленно провела ладонью по гладкому дереву кровати. Вдруг Сесили грохнула дверью и вернулась к окошку. Миссис Пауэрс подошла к ней. -- Сесили, почему бы нам не поговорить спокойно? -- (Девушка не ответила, словно перед ней была пустота, и только нервно мяла занавеску.) -- Мисс Сондерс! -- Оставьте меня в покое! -- вдруг вспыхнула Сесили, опалив ее гневом. -- Мне с вами не о чем разговаривать. Зачем вы пришли ко мне? -- Глаза у нее потемнели, смягчились. -- Хотите его отнять? Берите! У вас есть все возможности -- заперли его так, что даже мне нельзя его видеть! -- Но я вовсе не хочу его отнимать. Я только хочу наладить все для него. Неужто вы не понимаете, что если бы я захотела, я вышла бы за него замуж до того, как привезти его домой? -- Вы, наверно, пробовали, и вам не удалось. Оттого вы и не вышли за него. Нет, нет, не возражайте, -- перебила она гостью, когда та попыталась возразить, -- я с первого дня все поняла. Вы за ним охотитесь. А если нет -- зачем вы тут живете? -- Вы отлично знаете, что это ложь, -- спокойно сказала миссис Пауэрс. -- Тогда почему вы так им интересуетесь, если вы не влюблены в него? ("Нет, это безнадежно".) Гостья положила руку на плечо девушки. Сесили сразу вырвалась, и миссис Пауэрс снова прислонилась к кровати. Потом сказала: -- Ваша мама решительно против, а отец Дональда этого ждет. Но разве вы можете пойти против матери? -- ("И против самой себя!") -- Во всяком случае в ваших советах я не нуждаюсь! -- Сесили отвернулась, весь ее гнев, все высокомерие пропало, сменившись скрытым, безнадежным отчаянием. Даже ее голос, ее поза совершенно изменились. -- Неужели вы не видите, какая я несчастная? -- жалобно сказала она. -- Я не хотела вам грубить, но я не знаю, что мне делать, не знаю... Я попала в такую беду: со мной случилась ужасная вещь. Нет, не надо!.. Миссис Пауэрс, видя ее лицо, торопливо подошла к ней, обвила рукой узенькие плечи. Но Сесили уклонилась от нее: -- Уходите, пожалуйста. Пожалуйста, уходите! -- Скажите мне, что случилось? -- Нет, нет, не могу. Пожалуйста... Они замолчали, прислушались. Раздались шаги, остановились у двери. Стук -- и голос отца Сесили окликнул ее. -- Да? -- Доктор Мэгон пришел. Ты можешь сойти вниз? Женщины посмотрели друг на друга. -- Пойдем! -- сказала миссис Пауэрс. Глаза Сесили совсем потемнели. -- Нет, нет, нет! -- зашептала она, дрожа. -- Сесили! -- позвал отец. -- Скажите: "Сейчас", -- шепнула миссис Пауэрс. -- Сейчас, папочка. Иду! -- Хорошо! Шаги удалились, и миссис Пауэрс потянула Сесили к двери. Девушка сопротивлялась. -- Не могу идти в таком виде! -- истерически бормотала она. -- Нет, можете. Ничего. Пойдем. Миссис Сондерс, прямая, напыщенная, с воинственным видом сидела в кресле, и они из-за двери услышали, как она сказала: -- Разрешите спросить, какое отношение имеет эта... эта женщина? Ее муж жевал сигару. Свет, падая на лицо ректора, лежал на нем, словно серая, выветренная маска. Сесили бросилась к нему. -- Дядя Джо! -- крикнула она. -- Сесили! -- резко сказала мать. -- Как ты смеешь являться в таком виде? Ректор встал, огромный, черный, обнял девушку. -- Дядя Джо! -- повторила она, прижимаясь к нему. -- Ну, Роберт... -- начала было миссис Сондерс, но ректор перебил ее. -- Сесили! -- сказал он, подымая ее голову. Но она отвернулась и спрятала лицо у него на груди. -- Роберт! -- сказала миссис Сондерс. Ректор ровным, серым голосом сказал: -- Сесили, мы все обсудили... сообща... и мы думаем... твои родители... Она встрепенулась, вся на виду, в этом бессмысленном халатике. -- Папочка! -- крикнула она, в испуге глядя на отца. Он опустил глаза, медленно крутя в руках сигару. Ректор продолжал: -- Мы думаем, что ты только... что тебе... Говорят, что Дональд скоро умрет, Сесили, -- докончил он. Гибкая, как тростинка, она откинулась назад в его руках, вглядываясь в его лицо испуганно, пристально -- Ах, дядя Джо! Неужели и вы меня предали? -- в отчаянии крикнула она. 9  Всю неделю Джордж Фарр ходил совершенно пьяный. Его приятель, приказчик из кафе, думал, что тот сойдет с ума. Джордж стал местной достопримечательностью, знаменитостью: даже городские пьяницы уважали его, звали по имени и клялись ему в неизменной верности. В промежутках между взрывами пьяного буйства, пьяной тоски или веселья его охватывало страшное отчаяние, и он метался в блаженной муке, словно зверь в клетке, в медленной смертельной пытке: неуемная, тупая боль. Но, как правило, он ухитрялся всегда быть пьяным. Узкое ее тело, нагое, нежно расступается... "Выпьем, что ли... Я вас убью, не смейте к ней приставать!.. Девочка моя, единственная... Тонкое тело... Давай выпьем... О господи, господи, господи... нежно расступается... для другого... Ну, выпьем. Какого черта! Плевать мне. О господи, господи, господи..." И хотя "порядочные" люди с ним на улице не разговаривали, но он как бы находился под защитой случайных знакомых и друзей, белых и черных, как это водится в маленьких городках, особенно среди "низшего" сословия. Он сидел, глядя остекленелыми глазами на покрытый клеенкой стол, среди запахов жареного, в шуме и гаме. "Кле-э-вер цве-э-те-о-от... а-ах, кле-э-ве-эр цве-э-те-от", -- пел кто-то страшным, гнусавым голосом, и мелодия равномерно прерывалась тикающим, монотонным звуком, похожим на часовой завод бомбы, примерно так: "Кле-э(тик)-ве-эр(тик)... цве-э-(тик)-те-о-от(тик)". Рядом с ним сидели два его новых дружка, ссорились, плевались, пожимали руки и плакали под бесконечный треск сломанной граммофонной пластинки. "Кле-э-вер цве-э-те-о-от", -- повторял приторно-сладкий, страстный голос. Когда пластинка кончилась, они пробрались в грязный закоулок за еще более грязной кухней -- там Джордж Фарр поил их своим виски. Вернувшись, они снова поставили ту же пластинку и долго жали друг другу руки под пьяные слезы, откровенно текущие по их немытым щекам. "Кле-э-ве-эр цве-э-те-о-от..." Нет, право, настоящий порок -- штука скучная, пристойная: ничто на свете не требует столько физических и моральных сил, как хождение по так называемой "дурной дорожке". Быть "добродетельным" куда проще и легче. "Кле-э-ве-эр цве-э-те-о-от..." ...Через некоторое время он сообразил, что его кто-то дергает. С трудом сосредоточив взгляд, он увидел хозяина в фартуке, которым он, наверно, месяца три подряд вытирал посуду. -- Кк-кого чч-черр-та нн-над-до? -- воинственно пролепетал он пьяным голосом, и тот наконец втолковал ему, что его требуют к телефону в соседней лавчонке. Он встал, пытаясь собраться с силами. "Кле-э-ве-эр цве-э-э..." Через много веков он наконец добрался до телефонной трубки, стараясь держаться на ногах, равнодушно глядя, как светлый шар над прилавком медленно описывает концентрические круги. -- Джордж? -- В неузнаваемом голосе, назвавшем его по имени, звучал такой страх, что он сразу, как от удара, стал трезветь. -- Джордж? -- Я Джордж... Алло, алло... -- Джордж, это Сесили, Сесили... Опьянение схлынуло, как отлив на море. Он почувствовал, как сердце остановилось и вдруг заколотилось, оглушая, ослепляя его потоком собственной крови. -- Джордж... ты меня слышишь? ("Ах, Джордж, зачем ты напился!") ("Ох, Сесили, Сееили!") -- Да! Да! -- сжимая трубку, как будто это могло ее удержать. -- Да, Сесили! Сесили! Сесили? Это я, Джордж... -- Приходи ко мне сейчас же. Немедленно! -- Да! Да! Сейчас? -- Приходи, Джордж, милый. Скорее, скорее! -- Да! -- закричал он опять. -- Алло! -- Но трубка молчала. Он подождал -- молчание. Сердце колотилось, колотилось жарко, быстро: он чувствовал горячую горечь крови во рту, в горле. ("Сесили, ох, Сесили...") Он пробежал в глубь лавки. Под удивленным взглядом пожилого приказчика, выполнявшего заказ, Джордж Фарр разорвал рубашку на груди и в лихорадочной спешке подставил голову под холодный кран. ("Сесили, ох, Сесили!") 10  Он казался таким бесконечно старым, таким усталым, когда сидел во главе стола, перед нетронутой едой, -- словно все его мышцы обмякли, потеряли упругость. Гиллиген, как всегда, ел непринужденно, с аппетитом. Дональд с Эмми сидели рядом, чтобы Эмми легче было ему помогать. Эмми нравилось нянчиться с ним теперь, когда он уже не мог быть для нее возлюбленным, и она горячо и страстно протестовала, когда миссис Пауэрс хотела ее сменить. Тот, прежний ее Дональд, давно умер; этот был только жалким его подобием, но Эмми старалась дать ему все что можно, как всегда бывает с женщинами. Она даже привыкла есть сама, только когда все уже остывало. Миссис Пауэрс наблюдала их со своего места. Голова Эмми в растрепанных, неопределенного цвета, кудрях с беспредельной нежностью склонилась над его изуродованным лицом; в ее огрубевших от работы пальцах, казалось, было свое зрение: так быстро, так ласково они угадывали каждое его движение, вели его руку с едой, приготовленной специально для него. Миссис Пауэрс размышляла: "Какого Дональда Эмми любила больше, не забыла ли она того, прежнего, совсем, не остался ли тот для нее только символам старого горя?.." И вдруг удивительная по своей логичности мысль пришла к ней: "Вот она, та женщина, на которой нужно жениться Дональду". "Ну, конечно, это она. И отчего раньше никто об этом не подумал?.. Впрочем, -- сказала она себе, -- об этом вообще никто как следует не думал, все шло само собой, и никому напрягать свои умственные способности не приходилось. Но почему мы так твердо решили, что он должен жениться именно на Сесили? А вот, поди же, все сочли это непреложной истиной и, закрыв глаза, разинув рот, понеслись вперед, как свора гончих. Но пойдет ли Эмми за него? Не испугается ли она этой возможности н